Сонечка

          Я помню, как я шла по улице, и шёл снег, хрустел под ногами.

В деревне у мамы.

Помню поездку на родину к маме. Деревня Пуданово, роскошная церковь. Дед ещё жив, выходит на улицу, а бабушка уже умерла. Говорят, была красивая и очень хорошая, звали её Дарьей, а дедушку – Сеней. Дедушка, бывало, скажет мне – «Беги доченька, сорви лучку». Я бегу к грядке и срываю самые макушечки, а он мне говорит – «Подлиней, доченька, подлинней».
Помню в деревне дядю Фёдора. Он был маме родным дядей и очень любил её. У дяди Феди был хороший сад, а посередине его – сторожка, возле этой сторожки стояла вишня, а ягода на ней такая крупная и такая вкусная! Дядя Федя меня погладит и говорит: «Внученька, ешь вишни, ешь».
В дорогу мама купила мне пальто красное из тонкого сукна на белой подкладке шелковой, и капюшон был бело-красный, и были ещё золотые пуговицы. Я помню, мы с мамой пошли в церковь. Там всем пальто очень понравилось, подходили, щупали. Я удивлялась.

Мама работала экономкой в ресторане. Одевала меня хорошо. И питались мы хорошо. Из больших магазинов приносили нам в корзинах продукты. Приносили и рыбу копчёную, и колбасы.

Поездка в деревню  отца

В деревню отца мы ездили с мамой из Питера на какой-то праздник, то ли на Пасху, то ли на Рождество. Ездили туда сразу после развода. Тогда трудно было развестись. Отец развод не давал, но мать выхлопотала его.
Дед пригласил нас на праздник телеграммой. Это где-то под Витебском или Полоцком. Хорошо помню деда. Он в имении был управляющим. Дед был красивый. Да и отец мой красивым был.
Дед нас встретил на тройке на вокзале и повёз в имение. Бабушку не помню. А дед обласкал меня. К маме он очень хорошо относился. Всё говорил – «Катенька, зачем ты разошлась?». Имени деда не помню, а дядю звали Альфонс.

Отъезд из Петрограда

У мамы здоровье было плохое. Мучила бронхиальная астма. Приступы были ужасные, а ведь она не курила и не пила.
В 1916 году мы уехали на Юг, так как в Питере мама совсем задыхалась. Квартиру на Итальянской оставили на попечение трем маминым сёстрам: тете Доре, тете Клаве и тете Вере. С работы маму отпустили с рекомендательными письмами. Поехали вначале в Феодосию, а потом в Кисловодск. Там мама устроилась на работу в пансионат.
В пансионате Феодосии была аристократическая публика. Летом жила балерина Гельцер, прима Мариинского театра. Очень знаменитая. Потом она уехала заграницу. Балерина устраивала с детьми всякие сценки – спектакли. Она всё говорила маме: «Когда приедете в Питер, обязательно устройте Сонечку в балет. Она очень пластична».
У нас была комнатушка, был большой кот, он умер, я его схоронила и горько плакала.
В Кисловодске пансионат тоже был шикарный. Снимали комнату. Помню, к дому нужно было идти через рынок. Однажды выпал снег. Мама отпустила меня погулять. Ребята катались на салазках. Кто-то дал мне флажок. Я запачкалась. Мама меня этим флажком по попке нашлёпала. Я запомнила на всю жизнь. Больше она меня никогда пальцем не тронула.

Скитания

Во время Гражданской войны мама работала в госпитале сестрой хозяйкой. По мере продвижения войск, продвигались и мы. Помню, были в Екатеринославле, Черкассах, Николаеве. Конечно из-за того, что мать работала в госпитале – мы не голодали.

В Черкассах помню, чуть не утонула. Я прибежала к маме на работу. Было жарко. А госпиталь стоял на берегу реки Буг. Я сказала, что хочу купаться. Мама говорит «подожди», а я не стала ждать. Побежала с горы вниз к реке. Бегу, оглядываюсь, вижу, мама идёт, думаю сейчас от мамы попадёт за то, что я не дождалась ее. Бегу и спиной пячусь к воде. Мама кричит «подожди меня!», а я всё дальше, шаг за шагом, бухнулась и стала тонуть. У меня были длинные косы, мама меня за них и вытащила. Она сама тоже не умела плавать.

Когда мы были в Черкассах, однажды, неожиданно город заняли белые. Помню, приносили солдаты серебро награбленное. Мы ребятишки с ним играли. Помню, разгромили большую аптеку, несли разворованное кому надо, кому не надо. Белые были недолго. Мама снова стала работать в госпитале.

А потом госпиталь перевели в Николаев. Туда мы приехали с сыпняком. Помню, лежали мы рядом в сыпняке. Мама придет в себя спрашивает:
– Ты слышишь?
– Слышу
– Вот что я тебе скажу: У тебя в Петрограде есть квартира, перечислит родственников: тетя Вера с мужем, тетя Дора с дядей Сережей, тетя Клава с дядей Колей, – просит запомнить адрес.

А еще в Николаеве было такое. Мама сняла комнату и, после переезда, решила выстираться. Нагрела воды. Меня послала за мылом. Я побежала по лестнице, а там стоял самовар с горячей водой, я зацепилась за кран, он упал, и ноги обварились. Помню, как я кричала на всю улицу. Помню, люди бежали. Я наверно три месяца пролежала, вся была в волдырях. Долго не ходила. Потом приспособилась ползать на попе.

Мятеж в Ярославле

В 1918 году мы с мамой и тётей Дорой заехали в Ярославль. И тут начался мятеж. Была какая-то Маруся Зелёная. Рядом с гостиницей горели кожевенные ряды. Это было ужасно. Так стреляли, что все в Ярославле собирались в подвалах и там спасались. А мы не пошли туда, там было душно. Остались на лестнице. Когда кончалась стрельба, выбежали на улицу. Потом Марусю выгнали. Пришли красные.

Жизнь во Пскове

В Псков мы приехали в 21 году. Чем заняться? Безработица – страшная. Живём на Морской улице у известного врача (лор). У него – большая квартира. Жили вместе с тётей Дорой и дядей Серёжей. Нам отвели одну комнату. Жена врача была очень злая, особенно на дядю Серёжу, он, офицер, продался красным. Это сильно осложняло жизнь. Опять стали просить жилье. Нам дали комнату у Петунина. У него был магазин, где продавали кофе, какао, шоколад. Всё это привозилось из Петрограда. Кофе жарилось. Петунины были богатые. Помню всю семью их. Моей подругой была Вера. Мы с ней учились вместе. Вначале мы жили на паёк дяди Серёжи. Потом мама научилась шить заготовки для туфель, купила колодки и обшивала подошву верёвкой. Я помогала ей. Тем и жили.
Запомнились отдельные моменты …. Вот наш приезд во Псков. Был чудесный день, просто шикарный день. Мы приехали и увидели снег. А до этого мы были в Воронеже, Курске, Ярославле – там снега не было. А тут, мы шли по улице, и был снег, белый хрустящий, на всю жизнь осталось впечатление.


НЭП

Начался НЭП. Мы начали торговать. Дядя Коля привозил из Ленинграда в бочках селёдку, масло, мыло, и мы торговали. Жили в Соборном дворе. Потом приехала в Псков Марья Ивановна, мать дяди Коли. Приехала из Севастополя, там у них был хороший дом. Отец дяди Коли, Карп Спиридонович, считался в семье неудачником, потому как женился на прислуге. Марья Ивановна была красавицей. Теперь они с мамой ходили торговать по очереди. Стояли холода, продавать селёдку было непросто, шили специальные перчатки с отрезанными пальцами. В Пскове рынок был колоссальный, товар привозили возами. Помню крынки молока с пенкой. Тогда старались жить там, где можно было прокормиться.
Я ходила пол мыла, каким-то евреям, чтобы заработать деньги на сапоги. Помню, мама купила мне кожаные туфли, и тогда я смогла ходить в школу. Я была совсем бедная, и ко мне, и ещё к нескольким детдомовским детям, относились плохо.
Мы жили бедно, а тётя Клава жила побогаче. Дядя Коля стал покупать всякие безделушки – тарелки, акварели. У них завелись деньжонки. И они решили переехать в Севастополь.


Жизнь в Севастополе и Ялте

Дядя Коля купил машину, старый Мерседес, починил её и занялся извозом. Возил людей по Крыму. Собрались в Крым и мы с мамой, и с тётей Дорой. Мы остановились в Ялте. Там мама сняла квартиру – три комнаты. Сдавала две из них, а сами мы жили в третьей – тёмной. Мама умела готовить и делала полный пансион. Это было в 1924 году. Тут я снова в школу пошла. У меня было много перерывов в учёбе.

У тёти Доры появился Олег, и она всё заставляла меня сидеть с ним. Я ужасно злилась на неё. Мне так хотелось побегать, поиграть. Смотрю, за окном дети в чижика играют, и в лапту играют, а я всё с этим «проклятым» Олегом вожусь.

Помню, как я в Ялте опять чуть не утонула. Я сидела на набережной, а напротив был мол. А ещё стоял пароход, который шёл в Севастополь. У меня была какая-то резиновая подушка в наволочке, и я с ней поплыла к пароходу, и, вдруг, она лопнула, и я начала тонуть, пошла на дно. Девчонки меня за волосы тянули, а дядя Коля на берегу сидел, он доплыл и спас меня.
Дядя Коля возил в Ялту пассажиров.
Как-то его пассажиром был ректор московской академии. Он был очень милый, говорил:
– Зачем сидеть в Крыму? Поедем в Москву. Получишь квартиру в Москве, а пока поживёшь в общежитии.
Так он и сманил дядю Колю, а тётя Клава выпросила меня с собой. Мама была в то время совсем без средств, покупала на рынке яблоки и ходила с корзиной их продавала.

В Москве

Жили мы в Бауманском районе, на Девичьем поле. Тётя Клава обещала устроить меня в школу, продолжить учёбу, но не устроила, сказала, что в Академии не прописывают. Конечно, ей нужна была нянька. Я с их Николаем гуляла по Москве, по Тверскому бульвару, Смоленской площади, в саду на Девичьем поле. Потом меня в школу всё же устроили. Там я немного училась. Спала я на столе, и со мной случалось, что я вскакивала среди ночи и ходила по коридору. Тетя Клава подкладывала мокрую тряпочку на пол под ноги, я вскакиваю, просыпаюсь и опять ложусь спать.

Жизнь в Медыни

Вначале мы с тётей Клавой и Колькой ездили в Медынь на дачу. Поезда из Москвы в Медынь не ходили. Дядя Коля решил снова заняться извозом. Он купил машину и возил людей в Москву и обратно. В Медынь приехала мама. Жили все вместе. Это было приблизительно в 1927 году. Мама ездила в Москву за товаром: пуговицами, нитками и иголками, и торговала этим в Медыни. А ещё мама продавала медынские яблоки в Москве. Я пошла в школу в 5 класс (с отставанием на два года). Отставала по математике, по остальным предметам я шла вровень. Я там жила до 9 класса, до окончания школы. Тётя Клава переехала в Рузу, завела корову. Иногда она приезжала к нам, чтобы подсунуть деньги. Она же купила мне туфельки, материал на платье, помню, панбархат. Ходила я в кино, оно было в клубе, а после кино часто бывали танцы. Я ходила на танцы. В Медыни стоял полк, играл полковой оркестр. В школе ребята были младше меня. Я с ними не дружила, все мои ухажёры были постарше. Я была на хорошем счету, на танцах меня часто приглашали. Помню, ухаживал за мной сын портного. Он жил в Москве, а каждые субботу и воскресенье проводил со мной.

Возвращение в Ленинград

Пришло время уезжать из Медыни. Тётя Дора меня пригласила в Ленинград. Прислали мне материал на пальтишко, тетя Клава купила каракулевый воротничок, и ещё отец прислал деньги. Меня устроили на работу секретаршей. Работала я хорошо и честно, поэтому меня скоро сделали помощником делопроизводителя, потом я разносила почту. Жила я с тётей Дорой у тети Веры. У ее мужа возникли неприятности. По профессии он был поваром. Заведовал фабрикой кухней на Выборгской стороне. Кто-то бросил битую бутылку в котёл с супом. Его арестовали и посадили в тюрьму. Он и в тюрьме работал поваром. Тюремная кухня выходила на улицу. Его ребята туда бегали, он совал им продукты через окно. Тогда было голодно. Летом ещё была картошка, помидоры, а в остальное время – было скверно. Потом в Ленинград приехала мама. Мы стали жить с ней в проходной комнате тети-вериной квартиры. Близнецы Тедик и Мура вредничали, был другой путь на кухню, но они всё норовили проходить через нашу комнату. Поэтому протопить ее не удавалось. Мама болела, лежала. Я за ней ухаживала. К этому времени я уже училась на чертёжных курсах. Надо было готовить уроки, чертежи. А тут такая холодина. Когда главу семейства арестовали, тёте Вере предложили сдать одну из комнат квартиры. Она как-то пришла к маме и говорит:
– Ты меня вывезла в город, устроила на работу, в твоей квартире я замуж вышла. Переезжайте с Соней в столовую.
Мы и переехали.
А глава семейства написал Калинину письмо, и его через 4 месяца выпустили из тюрьмы. Когда он пришёл, то стал требовать вернуть всё обратно, но было уже поздно. Я оформила комнату на себя, и меня поддержал домком.

Возник конфликт между сестрами.

Вот это было ужасно!