Немецкий орднунг в Минске. Ч. I

На фото дед Дмитрий Никитич Михаленко.

Оккупация Минска по бабушкиным рассказам. Тысяча и сто дней и ночей «немецкого порядка».

1. Первые дни войны. Разрушенный Минск.
Ранним утром воскресенья 22 июня 1941 года на западных границах СССР началась война, и Красная армия под напором немецких войсках покатилась внутрь страны. В этот день Минск, рассказывала моя бабушка Татьяна Павловна Драгун, жил привычной мирной жизнью. Ничто не предвещало никаких изменений в семье моих родных, и в судьбах остальных минчан. Большинство обычных людей жило одним днём: день прошел и ладно. Уже почти второй год покорение Европы германцами, воспринималось: одними со словами «пусть буржуи перегрызут друг другу глотки, нам это даже на руку», другими «нас это не касается, мы призваны строить первое в мире социалистическое государство». Громыхало где-то далеко, – там на западе, за кордоном.
Мало кто понимал, что пожар разгоревшийся у соседей, пусть даже к которым мы не испытываем симпатий, рано или поздно может перекинуться и на наш дом. Никто из жителей города заранее к войне не готовился, да и материальных и других возможностей у большинства для этого не было.

«Как показали последующие события – это было бесполезно. Заранее соломку подстелить нельзя, потому что не знаешь где придётся упасть … Поэтому надо учиться падать и вставать, одно без другого не бывает, – и как бы в подтверждения своих слов бабушка добавила. – У меня в детстве любимой игрушкой был «Ванька-встанька». Уже не помню, чей это был подарок. Как его не нагни, он всё равно встанет. Во всяком случае суть «неваляшки» во время войны стало моим жизненным принципом», – делилась она печальным опытом, грустно улыбаясь.

Я же, слушая её, уже тогда смутно догадывался, что «Ванька-встанька» это и есть – олицетворение, сущность и символ России, который ещё в детстве открыла для себя бабушка. Она продолжала рассказывать о пережитом глядя в пустоту, словно возвращаясь в прошлое. Горожане в центре жили в государственных многоквартирных домах от получки до получки, большинство ели-ели сводили концы с концами и находились в полной зависимости от централизованных поставок городскими властями. В более выгодных условиях накануне войны оказались владельцы частных домов на окраинах Минска, у них имелись какие-ни-какие запасы и заготовки еды с огородов и садов, и куры, несущие яйца в сараях – это как минимум.

«Запомни, в мирное время жить неплохо и легче в городе. Войну встречать лучше ближе к земле, в деревне, – говорила моя мудрая бабушка, пережившая бомбёжки, разрушения, пожары Минска и оккупацию. – И хоть говорится: надейся на лучшее, а готовься к худшему, – летом 1941 года мы вообще ни к чему готовы не были, мы полностью зависели от государства».

В этот безоблачный день 22 июня минчане беспечно прогуливались по городу, гуляли в парках, смотрели кинофильмы, некоторые пошли в театр. Театральным событием этого выходного дня было выступление столичных артистов, в недавно выстроенном Доме Красной Армии совсем близко от бабушкиного дома, можно сказать на соседней улице. Она театралкой никогда не была, но видела много разодетых женщин, спешащих на дневной спектакль в ДКА.

«Было прекрасное солнечное воскресное утро. Мы, я, дед Митя и наши дочери, отправились в парк Горького, тогда он назывался сад «Профинтерн», там были комната смеха с кривыми зеркалами, разные аттракционы и небольшое кафе. Играла музыка: «Брызги шампанского», «Рио-Рита», «Утомлённое солнце». Для любителей активного отдыха можно было покататься на лодках. До сада многие добирались на трамвае №1, который шел по улице Советской, но мы пошли пешком, – рассказывала бабушка, – в это утро мы, можно сказать, насмеялись и навеселились впрок на последующие три года».
Мало кто из жителей Минска обращал внимание на отдаленные звуки взрывов – все уже привыкли к военным учениям и учебным тревогам столичного гарнизона. Все считали, что с ними ничего произойти не может. Во второй половине дня по городу поползли слухи: «Началась война!». Многие пересказывали выступление Молотова по радио.

Все были взбудоражены этой новостью и повторяли слова комиссара иностранных дел: «…Теперь, когда нападение на Советский Союз уже свершилось, Советским правительством дан нашим войскам приказ – отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей родины». Постепенно людская тревога нарастала. На улицах стали собираться минчане, обмениваясь мнениями в ожидании разъясняющих сообщений или указаний от властей.

По словам бабушки, все были в недоумении, началась война с немцами, с которыми был заключён пакт о ненападении (пакт Молотова-Риббентропа 23 августа 1939 г.), и с которыми никакой войны не должно было быть. Так по крайней мере, писали все центральные газеты за неделю до фашистской агрессии. 14 июня 1941 г. в официальном коммюнике ТАСС категорически отрицалось, что Германия имеет какие-нибудь намерения напасть на СССР.

Всё это обсуждалось во дворах и на улицах, предположения были самые разные, но все считали, что городу опасаться нечего, скоро Рабоче-Крестьянская Красная Армия погонит немцем на запад. Советская власть обещала воевать «малой кровью и на чужой территории». Неожиданно бабушка тихо продекламировала: «Мы войны не хотим, но себя защитим, / Оборону крепим мы недаром, / И на вражьей земле мы врага разгромим / Малой кровью, могучим ударом!»

Сейчас, вспомнив эти бабушкины слова, я невольно задумался: «История повторяется. Хорошо, если теперешняя власть извлекла полезные для России уроки, чтобы так воевать».

«Минчане говорили: «Ничего страшного», – продолжала вспоминать бабушка, слышанное на улицах 22 июня. – Ведь воевала же Красная армия с финнами на севере и с японцами на востоке. Мирная жизнь в стране от этого никак не менялась, везде мы побеждали. Совсем недавно наши командиры чуть ли не обнимались с немцами, возвращая наши земли на западных границах».

«Действительно, всё это можно было видеть в киножурналах перед просмотром кинофильмов, и народ в это верил», – добавляла она. «Дед был грамотным, читал газеты, говорил, что это провокация, немцы получат по зубам и вернуться в свои пределы, но оказалось и его обманули. Не верь газетам, они – ширма, за которой власть прячется от народа. Что у них наверху в головах мы не знаем, а газетки тем более об этом не расскажут», – так, или примерно так, поучала меня бабушка, как бы разговаривая сама с собой.

Потом я услышал нечто-то подобное в анекдоте советского времени, в ответе газетного киоскера: «Правды» – нет, есть только – «Труд» за 3 копейки. Так метко и иносказательно в народе характеризовали тогдашние реалии. Да и вообще, как говорил один датский философ и писатель: в типографской краске поселился дьявол. Сейчас я понимаю, что под «газетами» бабушка понимала любые официальные сообщения власти, отредактированные для «народных масс». Что ж, в этом трудно с ней не согласиться. Это была своеобразная невольная бабушкина интерпретация жизненного опыта тюремных сидельцев по отношению к официальным властям: «Не верь, не бойся, не проси».

«Ты не представляешь, сколько раз нас обманывали», – добавляла она. «Дед Дмитрий Никитич ушёл в центр города разузнать, что происходит, – продолжала вспоминать бабушка. – домой он пришёл задумчивый и хмурый. Он сообщил: «Власти сами ничего не знают и толком ничего сказать не могут», – и подытожил. – Завтра всем выходить на работу и ждать распоряжений. Военнообязанные должны отметиться в своих военкоматах, всем приказано расходиться по домам, не сеять паники и не подаваться на провокации, все замеченные в этом будут сурово наказаны. Это был один из самых тяжелых воскресных вечеров», – вздыхала бабушка.

Она уложила дочерей спать, и сидела с мужем, молча глядя на него словно прощаясь с ним и счастливой семейной довоенной жизнью навсегда. А он отшучивался, говорил, что смотришь на меня как на покойника, скоро вернусь с победой, и заживём ещё лучше прежнего, и уговаривал не расстраиваться и не плакать.

Со слов бабушки, Дмитрий Никитич, бывший старшина-кавалерист, уволенный из армии в 1937 году во время известных событий (это отдельная история), ещё сказал, что он будет без сомнения, призван в армию, завтра выйдет на работу, а затем во вторник отправится в военкомат. Наказал: «Береги дочек, если случится худшее и немцы подойдут к Минску, уходи из города». Велел идти на восток к его родным в Брянскую область село Могилевцы. «Братья приютят и помогут», – заверил он.

Бабушка запомнила наказы своего мужа. Я же не могу забыть её слов, что во время войны трудно выживать одному, делать это надо сообща с теми людьми, которым доверяешь. «В одиночку спастись конечно можно, но выжить возможно только вместе», – несколько раз повторяла она. Позже я рассказу как удалось ей в одиночку принять правильное решение и освободиться из концлагеря в Масюковщине, откуда женщин увозили на работы в Германию.

Бабушка рассказывала далее, что дед Митя в понедельник велел собрать отдельно самое ценное, держать это всё при себе и быть готовой ко всему. Бабушка, как человек ответственный, переложила в дамскую сумку документы, деньги и дорогие ей фотографии. Благодаря этому часть довоенных снимков Дмитрия Никитича в военной форме удалось сберечь даже в период фашистской оккупации. Эта бесценная память о её муже в занятом немцами Минске была опасна. Жён командиров Красной армии новые хозяева города не жаловали. Особенно зверствовали и демонстрировали свою власть, появившиеся во время оккупации, полицейские из соседних «братских» республик.

«До войны мы не могли представить себе, сколько ненависти скопилось к советским людям у некоторой части наших соседей, у литовцев и украинцев, – вспоминала моя рассказчица. – Горожане боялись их больше чем немцев». Семья бабушки жила до войны на улице Коммунистической в 7-ом доме, на первом этаже в квартире №1. Потом от этой улицы после бомбёжки 24 июня почти ничего не осталось, и после войны её не стали восстанавливать.

Бабушка говорила: «Нам хватило ума не прятаться от бомб в подвале нашего дома, там мы были бы похоронены заживо, ведь наш дом разбомбили до основания». Когда начали рушится дома и возникли пожары, она с дочерями побежала к реке, по знакомой ей давно дороге, по которой ходила стирать бельё в молодости, благо Свислочь протекала рядом, здесь под её берегами можно было спрятаться от пожаров и бомбежки.

Потом бабушке рассказали, как погибли женщины и дети, семьи красных командиров, в подвале 3-го Дома Советов, находившегося около Оперного театра. Взрыв авиабомбы закупорил выход из бомбоубежища под домом. Огонь в вентиляционных ходах отрезал возможность спасения из подземной ловушки, где оказалось свыше ста человек. Таких случаев по городу, когда погибали в подвалах и укрытиях, было много.

«Если тебе придётся прятаться, – поучала меня бабушка, – прячься в заранее известном тебе месте. В незнакомых, неизвестных тебе местах прятаться опасно. И ещё, не поддавайся стадному чувству испуганной толпы, не всегда этот массовый порыв правильный, – живи своей головой».

В понедельник 23 июня трамвай, основной городской транспорт, появился на улицах вовремя, и минчане стали разъезжаться по своим местам работы. Ночь прошла спокойно. «О войне, эвакуации и других ужасах никто не думал, – рассказывала бабушка. Все надеялись, враг будет отброшен от наших границ, и мы его погоним назад, как нам показывали в известном кинофильме «Если завтра война».

Был обычный рабочий день, люди ещё жили в привычном довоенном ритме. Хотя сверху уже поступило распоряжение: всем оставаться на своих рабочих местах, у крупных предприятий была выставлена охрана и велено увеличить нормы выработки. Об этом рассказывали на улицах. Об эвакуации предприятий никто не задумывался. Каждый рассчитывал, что за него подумают другие, «у кого голова большая», «у кого больше полномочий». Предполагали, но не произносили вслух: «Кто наделён властью – наделён ответственностью, в том числе за нас», но это было самое большое всеобщее заблуждение.

В будние дни бабушка просыпались ни свет, ни заря, надо было приготовить завтрак для мужа и дочерей, у старшей третьеклассницы Клары, моей матери, были летние каникулы, а младшая Нина, моя тётя, была ещё дошкольница. В этот день девочкам поспать подольше не удалось, бабушка разбудила их рано утром. Их отец Дмитрий Никитич уходил на работу раньше всех, и она кормила его завтраком в первую очередь. После того, как его уволили из армии, он уже третий год работал экспедитором.

Мама мне рассказывала, как он тяжело переживал увольнение с военной службы, ходил сумрачный, ни с кем не разговаривал, ждал, когда его арестуют, но к счастью этого не произошло, хотя даже на их улице репрессировали многих. Бабушка трудилась уборщицей и истопницей в окружной милиции недалеко от дома, на той же улице на которой жила. Как она рассказывала, вышла на работу взяв с собой дочерей, опасаясь оставлять их дома одних. Так делали многие. Некоторые, у кого была возможность, после рабочего дня оставались ночевать в бомбоубежищах.

На работе от знакомых милиционеров бабушка слышала, что в воскресенье немцы разбомбили самолёты на городском аэродроме и станкостроительный завод имени Кирова, имеются человеческие жертвы. Весь день прошел под непрерывный гул немецких самолетов, летавших над городом, видимо, для воздушной разведки и грохот зенитных орудий. Она видела, как в милицию приводили так называемых паникёров и провокаторов, – задержанных горожан с растерянными лицами. Из разговоров милиционеров становилось ясно, что наверху начальство готовятся покинуть город.

Все находились в напряжении. Городские власти никак себя не проявляли. Они сами не знали, что говорить населению. Самостоятельность властей, как известно, в то время не поощрялась и была опасна. По радио периодически звучали рекомендации не поддаваться панике, и жители города по-прежнему верили, что Советская власть о них позаботятся, а Красная Армия их защитит. Для многих это был самый большой обман, и чем больше в него верили, тем большее разочарование испытали в последующие дни.

Раннее утро вторника 24 июня, как вспоминала бабушка, запомнилось на удивление безоблачным и солнечным. Погода, как принято говорить у летчиков, была самая что ни на есть лётная. «Никогда не думала, что такой чудный летний день таит в себе опасность», рассказывала она. Трамваи со скрежетом и звоном, разъезжали по улицам. Как и накануне, люди ехали на работу всеми семьями. Бабушка снова взяла с собой дочерей в отделение милиции.

«Попробовал бы кто-нибудь не выйти не работу», – говорила она, – за это строго наказывали». Дед ушёл в военкомат. Они ещё не знали, что больше никогда не увидятся. Утро началось, как и накануне, с призыва по радио: «Граждане, воздушная тревога! К городу приближаются вражеские бомбардировщики!» Через некоторое время на город обрушился шквал авиационных ударов. Бабушка говорила, что немцы сбрасывали бомбы, как-то странно, в основном разрушая жилые кварталы, словно решили уничтожить, прежде всего, простых горожан.

Первые удары пришлись по центральным улицам. От неожиданности нападения, рева самолетов, свиста бомб, взрывов и разрушений было очень страшно. Люди выбегали из домов, пытаясь спрятаться в подвалах от бомбежки и пожаров. Находиться рядом с домами было опасно из-за их разрушения. В течение этого дня групповые налёты немецких самолётов повторялись неоднократно с короткими перерывами в 20-30 минут. Центр Минска вскоре был разрушен, город горел весь день и всю ночь.

«От пожаров, гари и жаркого дня, – вспоминала бабушка, – очень хотелось пить, городской водопровод был выведен из строя, и мы черпали воду прямо из речки». В результате повторяющихся бомбардировок Минска возникла паника, жители устремились из города, сначала вдоль реки Свислочь и, выйдя на московский тракт многие побежали и побрели на восток на Могилёв и Гомель, в числе этих первых беженцев оказалась и бабушка вместе со своими дочерями 10-летней Кларой (моей мамой) и 5-летней Ниной.

Однако далеко уйти бабушке и многим другим жителям города не удалось, их останавливали военные, поворачивали назад, пугали немецкими парашютистами и окружением, кто-то рассказывал, что недалеко видел немцев. Беженцев обстреливала немецкие самолёты, дети устали, просили воды и кушать, вдоль дороги валялись трупы – жертвы авианалётов.

В этот день руководящий состав партийных и советских органов БССР во главе с первым секретарём ЦК КП(б)Б товарищем Пантелеймоном Пономаренко тайно от населения покинули Минск, мало беспокоясь о жителях города. Напомню выступление Молотова: «Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, ещё теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя товарища Сталина».

А когда, забегая вперед, в 1944 году герой-орденоносец товарищ Пономаренко и его окружение возвратились во многострадальную белорусскую столицу, то минчане, брошенные, оставленные Советской властью, оказались виноваты в том, что выжили. В их числе была и бабушка с дочерями. Её упрекали за то, что она «находилась на оккупированной территории» и «работала на оккупантов». Мало кто из советских работников, вернувшихся из эвакуации, задумывался над тем, что без этого выжить, в занятом немцами городе, была невозможно.

Бабушка рассказывала, что было очень обидно, когда её, жену погибшего на войне командира, упрекали «оккупацией». «Какое-то время после освобождения, когда в город вернулась Советская власть, и начала разбираться с теми, кто «оказался под немцами», мы ходили как оплёванные», – с горечью говорила она.

Через несколько дней после освобождения Минска власть устроила показательную казнь «пособников фашистов», их вешали при большом стечении народа прямо с машины. И каждый кто это видел, и не по своей воле оказался в оккупации, и вынужден был за кусок хлеба работать на немцев, чтобы прокормить своих детей, примерял эту казнь на себя, так как понятие «пособничество» можно было истолковывать произвольно и расширительно, а от клеветы и доноса никто не был застрахован.

Но вернемся в 1941 год. Вовремя попытки 24 июня выйти из города с бабушкой произошла поучительная история. Рядом с ней убегала на восток её соседка с маленьким ребёнком, которого всю дорогу пригодилось нести на руках. Не знаю, что случилось с этой бабушкиной знакомой, толи она была истощена, толи помешалась от происходящего, но она оставила своего малолетнего сына в кустах и заявила бабушке, что не вернётся за ним. Бабушка, несмотря на то, что у неё самой на попечении были две малолетние девочки, вернулась за соседским ребёнком и понесла его сама. Уже после войны мать этого мальчика рассказала ему эту историю, и он считал тётю Таню своей второй мамой.

Что это – чувство сострадания? Или материнский инстинкт? Думаю – второе. Он, как показали последующие события был у бабушки сильнее инстинкта самосохранения. Он был выше любой, в том числе советской морали. Благодаря этому врождённому и благоприобретённому чувству её дочери выжили, несмотря на тяжёлые условия оккупации.

Уйти из города не удалось, и бабушка с дочерями и со своими знакомыми вернулись в Минск. Улица Коммунистическая была превращена в руины, горели дома, их дом оказался разрушен, воздух был насыщен гарью и пеплом, казался раскалённым от июньской жары и пожарищ. Бабушка говорила: «Дедушка Митя, возвращался на Коммунистическую, искал нас, меня и своих дочерей, и стоял у разрушенного до основания дома». Так ей знакомые рассказывали. Не найдя никого, посчитал, что его семья погибла, и со словами: «Я отомщу за них», ушёл в свою часть, а затем воевал, по сведеньям из военкомата до 1944 года и пропал без вести.

Хотя бабушка уверяла, что он погиб в первые дни войны. Её логика была простая, если бы он был жив до 1944 года то, после освобождения Минска, он пытался бы их разыскать. Хотя, если предположить, что он воевал на фронте 3 года, разыскать родных в разрушенном Минске было практически невозможно. Город изменился, стал совершенно не таким, каким был до войны.

Невольно хочется наполнить совершенно другим, траурным смыслом фразу из песни Бернеса: «Любимый город … может спать спокойно…». Действительно любимый город словно истек кровью и умер. Развалины многоэтажных домов, пустые проёмы выбитых окон, груды красного кирпича на улицах, скрученные огнем железные балки. Руины создавали гнетущее настроение, чувство безысходности, беспокойства и страха. По городу, покинутому властью, метались оставшиеся в живых горожане, в основном женщины и дети, в поисках пропитания. Вечером 28 июня 1941 года Минск был захвачен немцами и ночью бабушка почти не спала обеспокоенная за жизнь и судьбу своих дочерей.