Как меня убили

Я советский солдат: высокий, коренастый блондин с короткой стрижкой, чумазым лицом, с трёхдневной щетиной, на вид мне лет тридцать. На мне грязная гимнастёрка, на голове съехавшая на бок выгоревшая на солнце пилотка, с ярко красной звездой, мои, все в земле, галифе обтянуты обмотками, поверх грязных ботинок, давно не видевших ваксы и гуталина. Я бегу в атаку с трёхлинейкой на перевес и ору, что-то типа: Уррраааа!!! За Рррродину!!!
Во рту пересохло и я хрипло кричу больше от страха, а не из патриотических чувств. Криком я пытаюсь выгнать из себя избыток адреналина в крови и унять дрожь в своих руках и ногах. Помогает. Я это делаю не специально, я просто чувствую что мне это поможет и мне это помогает.
Вокруг меня бегут такие же солдаты, как и я, рядом что-то взрывается, кто-то падает рядом тут и там. Нас (атаующих) всё меньше и меньше – кого-то скосил пулемёт, кого-то убило взрывом.
Какофония войны заглушает человеческие крики и вопли, поэтому я лишь изредка слышу стоны раненых, а в основном слышу только то, что кричу я.
Тут начинается контратака немцев – они весело и задорно бегут нас добивать.
Пока бежал, я знал, что патронов в моей мосинке нет (все они были выстреляны ещё в окопе), поэтому вооружён всего лишь блестящим, четырёхгранным, штыком на своей винтовке – умом я понимаю, что наша атака захлебнулась, но продолжаю бежать с обречённостью смертника дальше. Добегаю до первого же попавшегося немца, из их контратакующих цепей. Моё дыхание сбито, я запыхался, ноги и руки ватные, мне тяжело – я промахиваюсь своим штыком. Из-за усталости я оказался медленнее и менее проворен, чем немец. Дюжий немец, увернувшись от моего выпада, сбивает меня с ног и втыкает штык-нож, венчающий его Mauser 98k, мне в живот.
Я падаю на землю от его удара на спину, испытывая резкую режущую боль в животе, ощущение такое, что тебе вытягивают кишки из живота (не самые приятные ощущения, до сих пор при воспоминании чувствую их). Для меня эти мгновения растягиваются на минуты, для немца это заняло всего пару секунд, он переступает через меня и бежит дальше, стараясь убить моих товарищей, уверенный что я уже не противник и я точно не встану, и точно умру. Я до сих пор чувствую запах его горького пота и запах его сапог, воняющих кислой портяной. Он даже не обернулся, уверенный в своём ударе.
Неожиданная и завистливая мысль в мозгу: вот бы и мне такой штык-нож как у него, удобная вещь! И картошку почистить и банку с тушёнкой открыть - не то что наш, четырёхгранный штык, которым можно только колоть!
Но боль в животе выдавливает эти мысли из головы, заставляя сконцентрироваться на себе самой - пульсирующей и страшной.
Я пытаюсь взяться за свой живот руками, пытаясь облегчить свои страдания, но тут на тело нападает какая-то слабость, я только могу стонать от боли и смотреть в небо. Мои руки чувствуют склизкую, липкую кровь, тёплые кишки и песок на моём животе и кишках, всё это липнет к моим и так грязным ладоням.
На небе ярко светит солнце, редкие мухи жужжа пролетают надо мной, жарко, небо голубое и чистое и только дымка от сгоревшего пороха и взрывов иногда нагоняемая ветром, омрачает эту синь. Моя душа очень медленно отрывается от тела, и я вижу солдата, лежащего на земле, со страшной раной в животе, руками старающегося прикрыть её.
На лице муки страданий, меняются на расслабленное выражение лица, сменяющееся застывшим взглядом. Я подымаюсь всё выше и выше над ним, и вот, я уже высоко в небе. Солдат умер, этот солдат – Я. Я умер. Но мне легко и свободно, меня ничто не держит на земле – я парю над ней! Я уже на столько высоко, что вижу кроме своего тела и окружающую картину боя: как немцы добивают остатки моих товарищей и занимают нашу линию окопов.
Но мне уже всё равно, вся эта суета не для меня…Я умер и мне легко! Вот только, почему так болит живот? Я ведь умер, и вроде как мне не должно быть больно?! Боже, как же режет живот! Почему нет облегчения от физической боли?
Я просыпаюсь в испарине, мне семь лет, просыпаюсь от рези в животе, через минуту и она проходит – я понимаю, что в предыдущей жизни именно таким был её конец. Сон был в таких мелких и точных деталях, где я всё чувствовал, обонял и осязал так натурально, что я забыл, что мне всего 7 лет, и я всего лишь маленький мальчик, который только пошёл в школу.