Голос Города. Севастополь

Под самое утро пришла тоска, без звонка и без стука пришла, бросила пиджак на спинку старого стула с одной ручкой, расположилась как у себя дома. Да кому ты нужен, улицы и арки, ступени и камни, они приезжают летом, шатаются радостными шумными толпами вдоль и поперек, бросают окурки в воду у причала, восхищаются белизной стен, ругают за грязь, выясняют, чей ты, грызут семечки и покупают горячую кукурузу на твоих пляжах. Они уезжают осенью с первым дуновением твоего северного, оставляя за собой мусор на обочинах, бутылки на морском берегу и пустоту на улицах. Последнее, скалится тоска, кажись, страшнее всего, не? Попытался сделать вид, что не замечаю ее, занялся утренними делами.

Продул как следует дворы и закоулки старого города холодным ветром, выгнал пыль и грязь на главные улицы, там ее легче убирать. Пустил по булыжным мостовым жужжалки-машинки, они у меня совсем недавно появились, очень мне нравятся. Забавные такие, деловитые, неторопливо ползут по улицам, крутят желтые щетки, собирают в кучи осеннюю листву и пыль, запихивают их порциями в железный машинный рот, сыто урчат и ползут дальше. Труженицы мохнатые. Хорошо, что придумал.

Дотронулся прохладной ладонью до колоколов церкви, потек по темным предутренним улицам колокольным звоном, проверено, мин нет. Помню я тебя, молодого и зеленого командира взвода 370 саперного батальона 216 стрелковой дивизии Колю Ильина, сапер, говоришь ты, ошибается в жизни всего один раз, а я ошибаться вовсе не буду. Больше трехсот снарядов разминируешь со своим взводом, ни одного человека не потеряешь, сам уцелеешь, до сих пор жив, курилка. Уедешь. Уедешь, но не забудешь меня, часть сердца своего здесь оставишь.

Вздохнул глубоко, потянулся, поднял и опустил стену соленой морской воды у памятника затопленным кораблям. Гордая птица расправляет крылья над тем, что осталось от моего флота. Течет вода по плитам набережной стекает струйками в море. Силистрия, Уриил, Селафаил, Три Святителя и Варна, шуршит, перекатывая слова, морская галька глубоко на дне, это корабли такие, а фрегаты назывались Сизополь и Флора.

Мачты над водой, целый лес из мачт, поет морская пена, словно из меня в одну ночь вырос лес, вырос настоящий лес, поднялся над моей водой, зашелестел остатками парусов. Матросы, бубнят себе под нос холодные булыжники у подножия памятника, матросы, просоленные и продубленные всеми ветрами четырех сторон света, плакали как чайки над городом, расстреливая собственные корабли, плоть и кровь. Плакали, стреляли, и ушли на бастионы дальше город защищать, не могли иначе. Здесь никто иначе не может, ползет белая пена обратно в море. Учти, пожалуйста, девочка. Не готова свои корабли топить, нет навыка мины голыми руками из моих стен доставать, нечего и мечтать даже о том, чтобы поселиться здесь.

Выходит из дома в самом моем сердце, считает ступени и лестничные пролеты, показывает язык своему отражению в потемневшем зеркале на первом этаже, засовывает в уши наушники-втулки, ей так себя лучше слышно, себя и меня за одно. Делает шаг, второй, я бросаю ей под ноги ворох листьев и пускаю горсть солнечных зайчиков на стену. Улыбается в ответ, доброе утро, говорит, Город, сердце мое. И я тоже скучала. Никуда не уеду, где там мои корабли и твои мины...

И тоска уходит. Как будто и не было ее. Совсем.