Книга
НЕИЗВЕСТНАЯ ЖЕНЩИНА: Извините, Марина Владимировна, я буду говорить резко критически. К сожалению, я нашла в книге больше плохого. В чём я усматриваю основной её недостаток. В том, что книга сделана в противоречии и как-то с пренебрежением к нашим моральным и нравственным устоям, которые родились не сейчас, не сегодня... Посмотрите, сколько у нас хороших заповедей, которые хранятся в народе: не говорить об умерших людях плохо, а тем более унизительно; не говорить о родителях так неуважительно и оскорбительно. Эти устои нашего народа держатся крепко, и это хорошо…
МАРИНА ВЛАДИ: Я начала писать о Володе, когда поняла, что из него на Родине пытаются сделать икону, абсолютно безгрешного героя. Утвердилась странная версия его смерти: жил человек, а потом ни с того ни с сего взял да умер. Это ложь!
ИОСИФ КОБЗОН: Ну как тебе не стыдно?
МАРИНА ВЛАДИ: Иосиф, это же книга. У книги должны быть читатели!
ИОСИФ КОБЗОН: Ну, нельзя же так бессовестно привлекать читателей! Нельзя же так врать!
СЕМЁН ВЛАДИМИРОВИЧ ВЫСОЦКИЙ: Она же продукт капиталистического общества. Ей сенсация нужна!
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Извините, конечно, но я пять лет последних был с Владимиром Высоцким. Я, к сожалению своему, готов на любом суде чести предъявить все документы, все свидетельства о том, что «ни единою строчкой не лжёт», как говорил Володя, ни единою строчкой не полгала здесь Марина.
НИНА МАКСИМОВНА ВЫСОЦКАЯ: А как она меня изобразила в своей книге?!
ЭДУАРД ВОЛОДАРСКИЙ: В этой книге Влади все врет! К слову, никаких "Мерседесов" она Володе не покупала. Кроме курточек и джинсов, ничего ему из-за границы не привозила. Свой первый "Мерседес" Высоцкий купил на свои деньги. При мне он отсчитывал "бабки" на второй мерс" Бабеку Сирушу, был такой бизнесмен, иранец московского розлива. Тот купил машину в Германии и гнал ее оттуда через Польшу.
ВСЕВОЛОД АБДУЛОВ: Так не хочется комментировать подобную чушь! Первая импортная машина появилась у Володи в 1971 году, это был «Рено-16-С». Всего же Марина Влади привезла своему мужу из-за границы не менее пяти автомобилей. История с последним «мерседесом», живописно изложенная Володарским, также не соответствует действительности. Володя вместе с Мариной в самом деле покупали машину у господина Сируша. Правда, в Германии. Но перегоняли ее в Москву они сами. Как видите, Влади не удавалось «отделываться» курточками и джинсами.
ЮЛИЯ АБДУЛОВА: Из-за границы она всегда привозила кому-то необходимые лекарства, которые здесь было невозможно достать. Она очень любила дарить подарки. Приезжала с огромными мешками. И привозила не абы что. Для каждого знакомого выбирала вещь от души.
ЭДУАРД ВОЛОДАРСКИЙ: Вот где чушь. У Марины были достаточно тяжелые времена. Помню Володя, когда ездил во Францию, возил через границу по 10-15 цветных телевизоров "Шилялис". Я лично помогал грузить их на таможне. В Париже эти телеки почему-то пользовались бешеным спросом. Их продавали через комиссионки. На вырученные деньги Марина жила. Таможенники на эти манипуляции закрывали глаза. Володе прощалось многое.
ВСЕВОЛОД АБДУЛОВ: Эти агрегаты пользовались спросом не далее границ стран тогдашнего Варшавского Договора. Во Франции же они могли использоваться только в качестве археологических находок или шанцевых инструментов. Марина Влади и до знакомства с Высоцким, и после его смерти была и остается актрисой с мировым именем. Она с 12 лет снималась в кино, зарабатывала деньги. Кормила себя и своих родственников. Что, кстати, за рубежом не очень-то и принято. Она никогда не сидела без дела. Если не работала в кино, то играла в театре, писала книги. Влади всегда была обеспеченным человеком и никогда не зависела от своих мужей материально.
МАРИНА ВЛАДИ: Когда я не работала - а такое случалось совсем нередко, - я всегда жила здесь, в Москве. Иногда по несколько месяцев кряду.
ЭДУАРД ВОЛОДАРСКИЙ: Что вы! Ее значимость за границей у нас сильно преувеличивали. Там она считалась средней артисткой. Правда, удачно снялась в "Колдунье". Она за франк готова удавить кого угодно. Чисто французские дела. Забудьте про то, что Марина русская по происхождению, она выросла в обществе, где деньги во главе всего.
ВСЕВОЛОД АБДУЛОВ: Утверждение Володарского, что Марина Влади за франк готова удавить любого, бред. Так уж сложилась моя жизнь, что за все время общения с Володей и Мариной мне не довелось собственными глазами лицезреть ни одного задушенного этой прекрасной женщиной человека. Вот один факт: после Володиной смерти, где-то в конце 1980 года, у Фариды — жены Эдика Володарского — врачи обнаружили тяжелое заболевание. Марина откликнулась незамедлительно. Пригласила Фариду в Париж, показала ее лучшим докторам. Целый месяц посвятила себя жене друга Высоцкого. Слава богу, все обошлось. Так что ни меня, ни Фариду, ни многих других людей, которым Марина бескорыстно помогала, она так и не удавила.
ФАРИДА ТАГИРОВА: Ага, после того как Влади написала на Володарского донос в Моссовет: «антисоветчик, аморальный тип». Эдика чуть не исключили из кооператива...
ЭДУАРД ВОЛОДАРСКИЙ: Честно говоря, я сам, а больше моя жена Фарида просто охренели от такой бредовины.
Владимир ДАШКЕВИЧ: Да, Марина — человек довольно эгоистичный, впрочем, как и все французы. Вы не подумайте, я не осуждаю, они не виноваты, что у них ментальность такая.
ВИКТОР БАКИН: По подсчетам Янкловича, который в последние годы вел имущественные и финансовые дела Высоцкого, общий долг составлял 37 тысяч 800 рублей. Сумма очень даже приличная, если учесть, что автомобиль «Жигули» в то время стоил около 6000 рублей.
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Деньги от Марины – это чистая иллюзия. Все, что Володя покупал, он покупал за свои деньги. Единственным способом зарабатывать деньги для него были концерты. Других способов не было – не печатали стихи, не выпускали пластинки, не так часто снимали в кино. В театре он получал мало. Только в конце жизни немного прибавили. А расходы… Квартира стоила достаточно дорого. А мебель? Все это надо было купить…
ВИКТОР БАКИН: Кроме того, Высоцкий беспечно относился к деньгам, передоверял свои дела «доверенным лицам», долги возникли при оплате ремонта обоих «мерседесов», постройке дачи, приобретении дорогих мехов и драгоценностей для Марины…
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: После этого и долг возник, причём огромный. Володя купил камни за двадцать с чем-то тысяч… И эти деньги ему нужно было достать в один день. Кому мы только не звонили – якобы очень ценные камни, а продавались дешево… Володя занял у Церетели пять тысяч, у Вадима Туманова – семь тысяч, у Степаняна – пять тысяч, у кого-то еще… А шкурки для Марины – соболя… Еще он купил два кольца с камнями – тоже Марине, достаточно дорогих… В общем, долг составил 38 тысяч…
АРТУР МАКАРОВ: После смерти Владимира Семеновича остались его долги друзьям, товарищам и знакомым. Продав обе машины, я выплатил их, и все друзья, товарищи и знакомые – в том числе и Э. Володарский – эти выплаты приняли. Один друг, мало того, что я ему заплатил то, что Володя был ему должен, – 5000, по-моему, – так он прислал своего адъютанта: «Артур Сергеевич, Вадим забыл, что 700 рублей как-то Володе давал». Лишь скульптор Зураб Церетели отказался получить долг в пять тысяч рублей, заметив при этом, что в Грузии, если умирает друг, то в его семью деньги несут, а не выносят.
ЗУРАБ ЦЕРЕТЕЛИ: Однажды он занял у меня крупную сумму, а вернуть все не мог – не складывалось. Дней за десять до смерти я встретил его в Доме кино: «Зураб, скоро получу гонорар и все отдам». Я руками замахал: какие счеты между друзьями? Но Володя твердо стоял: «Верну». Не успел – умер. И что вы думаете? Через какое-то время ко мне пришли два актера из «Таганки» и принесли большой сверток с деньгами. Оказывается, Володя составил список тех, кому должен, и я там шел под первым номером. Даже после смерти оставаться должником не хотел… Деньги я, конечно, брать не стал, велел отдать семье.
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Марина, с моей точки зрения, в делах наследства повела себя просто гениально… Она продала обе машины, и эти деньги пошли на отдачу долгов, на выплату пая за кооперативную квартиру, на расходы на похороны, на поминки… Она выхлопотала для Нины Максимовны право поселиться в квартире на Малой Грузинской.
НИНА МАКСИМОВНА ВЫСОЦКАЯ: Ведь я ее так любила... Представьте, возвращаюсь после работы усталая, вымотанная. Падаю на стул, вытягиваю руки и ноги. И вдруг Марина - кинозвезда с мировым именем! - стягивает с меня сапоги. Меня это тронуло до слез.
ВАДИМ ТУМАНОВ: Артур Макаров расплачивался после смерти Володи с его долгами?! Чушь какая-то. Они в последние годы не дружили. Никаких долгов у Высоцкого в это время не было. Он строил дачу и зарабатывал сам: давал левые концерты. Если бы ему надо было, в минуту у него были бы деньги.
ЭДУАРД ВОЛОДАРСКИЙ: О Высоцком врут все!
ДЕНИС ГОРЕЛОВ: Да кто такой Володарский? Старый мерзавец, любящий в каждом интервью повторять, что при Советах получал впятеро больше министра и все пропивал с Высоцким!
ЭДУАРД ВОЛОДАРСКИЙ: Вот, точно! Я все 70-е годы получал около четырех тысяч рублей в месяц. Притом что зарплата министра была восемьсот рублей. У меня пять фильмов лежали на полке, зато я выбился в ведущие драматурги. Мои пьесы шли по всему Союзу.
ДЕНИС ГОРЕЛОВ: И какую правду может сказать этот человек, если сам взялся портить роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», которого презирал всей душой, за крупную денежку.
ЭДУАРД ВОЛОДАРСКИЙ: По моим субъективным впечатлениям, книга Гроссмана гнилая. И Гроссман - писатель, не любящий страну, в которой он родился и жил.
ДЕНИС ГОРЕЛОВ: Если сценарист считает книгу, по которой делает сценарий, мусором, на фильме можно ставить крест задолго до приглашения режиссера и исполнителей главных ролей.
СЕРГЕЙ УРСУЛЯК: Гроссман впервые поставил в романе знак равенства между фашизмом и коммунизмом. В книге это есть, но в фильме этого эпизода не будет. Объясню почему. Можно утверждать, что тоталитарные государства схожи: у Германии времен Гитлера и СССР времен Сталина есть общие родовые черты. Но нельзя ставить знак равенства между идеями фашизма и коммунизма, потому что прежде всего я сам с этим не согласен. Как не согласен с тем, что можно поставить знак равенства между Германией и СССР, когда заходит речь об их вине в развязывании Второй мировой войны.
МАРК ЙОФФЕ: А «Штрафбат»? Главное, что «бабки» получил. А кстати, много ли там правды?
ЭДУАРД ВОЛОДАРСКИЙ: Всё правда.
МАРК ЙОФФЕ: Да как же в первой серии люди едут на фронт и поют послевоенную песню: «Везут на север, срока у всех огромные. Кого ни спросишь – у всех Указ…»
ЭДУАРД ВОЛОДАРСКИЙ: Ну и что, песня 30-х годов.
МАРК ЙОФФЕ: Каких 30-х? О каком Указе тогда речь идёт: о майском 47 года, когда Сталин расстрел заменил 25 годами. Ведь до войны огромных сроков не было: расстрел и 10 лет. А то, как у твоего Михалкова получается. Помнишь «Утомлённые солнцем»? Речь в фильме о 36 годе, а в заставке звёзды показывают 37 года. И дальше ничему не веришь.
ЭДУАРД ВОЛОДАРСКИЙ: Ну, у Михалкова фильм плохой получился.
МАРК ЙОФФЕ: А как же у тебя в «Штрафбате» поп в рясе за пулемётом лежит? Это что?
ЭДУАРД ВОЛОДАРСКИЙ: Понимаете, есть правдоподобие и есть правда жизни.
МАРИНА ВЛАДИ: Так и я не претендую ни на абсолютную точность, ни на абсолютную правду. Мне уже писали, что я какие-то даты перепутала, даже места — географию перепутала! Но я считаю, что это не важно. Самое главное, что это живой Володя. Это наша жизнь, наша любовь и все, что было красивого тоже в нашей жизни. Люди, которые не любят меня, говорят, что я занимаюсь мытьем грязного белья. Это неправда. Это книга про жизнь. А жизнь — это и трагические моменты.
МИХАИЛ ШЕМЯКИН: И всё-таки эта книжка, «Прерванный полёт», лживая, совершенно искажающая образ Володи Высоцкого. Она написана свысока. Можно подумать, что Володя вообще где-то метр пятьдесят с кепкой, а над ним возвышается двухметровая Марина. Она его постоянно называет «маленьким человеком Советского Союза»…
МАРИНА ВЛАДИ: Он был маленький, можно сказать, незаметный человек.
МИХАИЛ ШЕМЯКИН: Они с Мариной были фактически одного роста. Конечно, Володя иногда комплексовал по этому поводу. Но он был нормального среднего роста. А прочитав книгу, можно подумать, что он родился чуть ли не карликом.
МАРИНА ВЛАДИ: Я рассказала о нем то, что знаю. И должна признаться: знаю я далеко не все. А всего не знает никто. Мы сами ведь себе очень часто врем...
МИХАИЛ ШЕМЯКИН: Потом она пишет о том, что ей надоело таскать на руках пьяную тушу Михаила Шемякина… Ложь! И это вместо того, чтобы написать благодарность: сколько раз я спасал ее мужа. Она меня всегда вызывала, когда Володя был в запое. Он длился от 7 до 20 дней. Очень тяжело было «пасти» его, вытаскивать из злачных мест, куда его тянуло, потому что он совершенно терял контроль над собой. Вместо этого она написала вот такую бяку.
НИНА МАКСИМОВНА ВЫСОЦКАЯ: Она пишет, что семь бутылок водки – это была норма! Но ведь этого не может быть! Это даже алкоголики говорят...
ЛЮДМИЛА АБРАМОВА: О чем вы говорите?! Что Марина вынесла, за это ей можно простить и то, что она плохо относится к Никите, и к Володиным родителям, и меня недобрым словом помянула в своей книге... Это ее право. Это ее личная жизнь.
ЭДУАРД ВОЛОДАРСКИЙ: Мать Володи ее просто ненавидела. Она и отца в книге приложила, будто он такой-сякой, Володю преследовал, угнетал, ругал. Ей звонили Нина Максимовна и Володин отец и говорили, что стыдно печатать неправду. Хоть у Влади с родителями Высоцкого были жуткие отношения, просто чудовищные. Может, такое на самом деле и было, но какое ее-то собачье дело. Зачем совать свой поганый нос в отношения отца и сына? Сыновья Высоцкого тоже были возмущены.
НИКИТА ВЫСОЦКИЙ: В книге достаточно много мест... Практически всех близких нам людей вы незаслуженно оскорбили. Вы, походя, оскорбили мою мать, которая ничего плохого о вас никогда не говорила. Это получилась книга о материальной бедности Высоцкого, а не о его духовном богатстве. Вы говорите, что это не мемуары, а крик души. Исследователь творчества Высоцкого вашу книгу обойти не может. Если там допускаются неточности, то в мемуарной литературе это называется не неточностями, а по-другому.
МАРИНА ВЛАДИ: А как на счёт фильма «Высоцкий. Спасибо, что живой»? Меня оскорбило не только то, что там рассказывается ужасный кусок из его жизни, очень личный и горький для нас, но и то, что фильм до банальности односторонне показывает Высоцкого. Я в отчаянии, что многие будут открывать для себя этого великого артиста и необыкновенного человека таким, а его образ уже никогда не будет очищен от этой гадости. Особенно горько и противно то, что инициатором этой чудовищной мерзости был его сын. Он не то что не понял, что совершил грех, преступление, но гордится и хвастается тем, что использовал посмертную маску Высоцкого, которую я сама сняла.
МИХАИЛ ШЕМЯКИН: Да уж, Марину, безусловно, тревожат и огорчают стремления деляг от искусства поискать "клубничку", "пополоскать грязное бельишко на людях", проехаться на болезненных привычках известных и талантливейших людей, и на их трагедии, муках и борьбе "сделать себе денежку".
НИКИТА ВЫСОЦКИЙ: Но Марина разрешила использовать песни Высоцкого в этой картине, дала согласие на съемки, что говорит о ней как о человеке сильном.
МАРИНА ВЛАДИ: Я всегда была против фильма о Высоцком, и, мне кажется, мое мнение нельзя игнорировать: я его последняя жена, вдова и имею на это моральное право.
ЮЛИЯ АБДУЛОВА: А я дружу с Никитой Высоцким. И я думаю, что ему не хватает своего отца. Никита очень давно написал сценарий к этому фильму. Эту историю ему рассказал мой отец. Там почти не было добавок: линий КГБ и других моментов. В рассказе моего отца был тяжелый сухой факт, что ровно за год до смерти Володя перенес клиническую смерть. И вот на основе этой истории Никита и написал сценарий шариковой ручкой, его я прочитала лет 5 назад. Он был другой, все, что он написал, правда, я могу подписаться под каждым словом.
МАРИНА ВЛАДИ: А мне Никита не нравится, я не одобряю стремление сына Высоцкого заработать на имени отца. Он выступал как сценарист. Мне это все противно.
МИХАИЛ ШЕМЯКИН: "Ковыряльщиков" грязного белья и болячек великих и известных мало интересуют основные достоинства и черты их. А ведь это самое главное! Да, Высоцкий страдал запоями, лечился от них, боролся с ними. Да, друзья-товарищи "посадили" его на "иглу". И все, знавшие Володю близко, понимали - это конец. Но давайте вдумаемся: человек умер в 42 года! Даже если пил и кололся, сколько же нужно было ему отдать лет, дней, ночей, часов исступленной творческой работе, чтобы достигнуть таких высот в области авторской песни, создания прекрасных поэтических произведений, великолепных ролей в театре, кино…
АРКАДИЙ СЕВЕРНЫЙ: Да испортили блатной мир вовсю. Тот же Володя Высоцкий. Все поют и поют его варианты. А ведь у него вор в песнях какой? — Благородный, волевой, отчаянный, еще и интелен... интеллигентный. Как раньше говорили — кусок интеллекта. Что-то в жизни я таких воров не видал. Ну, да ладно, все равно я его люблю за «шершавость»...
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: Он стал работать на потребу. Как актер, тонко чувствуя, что надо публике. Через свою Таганку он впитывал социальные запросы интеллигенции и быстро реагировал на них. Он уже осознанно искал болевые точки общества и стал не то чтобы впрямую реагировать на социальный заказ, но в подтексте уже чувствовались запросы общества.
…Это уже была тяжелая работа на определенные слои общества. Сочинил он, к примеру, такую знаковую песню, как «Банька по-белому». И чувствуется социальный заказ, который он исполнял…
Он уже не творил, а целенаправленно сочинял. Он понимал, что ему надо отозваться на эпоху репрессий, и так, чтобы песня стала близка многим, и смотрите, как он ловко объединяет разного слушателя. Вот он сочиняет «Баньку по-белому». На вопросы наших страшных тридцатых годов он готов дать ответ, который удовлетворил бы все слои общества: и интеллигенцию, и крестьян, и блатной мир. Он создает образ лирического героя этой знаменитой и, как он исполняет, по-настоящему трагической песни…
ВЛАДИМИР БОНДАРЕНКО: Ты говоришь, что либеральные лидеры сделали на Высоцкого ставку после его смерти, но почему они же, обладая недюжинной властью в советское время, влиянием в издательствах и журналах не помогли ему при жизни опубликовать ни строчки?
МАРИНА ВЛАДИ: Не окончив консерваторию, ты не можешь быть композитором. Не окончив литературный институт, ты не можешь считаться поэтом. Не имея печатных работ, ты не можешь вступить в Союз писателей. И так далее.
ВЛАДИМИР БОНДАРЕНКО: А как он об этом мечтал! Что мешало тому же Евтушенко, Рождественскому, Андрею Дементьеву, «новомировцам», «Юности» опубликовать хотя бы уже многажды залитованные, прошедшие самую суровую цензуру в кино и на телевидении стихи о войне или его горные стихи? Он же носил стихи по журналам и везде натыкался на отказ! Он мечтал стать членом Союза писателей, никто не хотел ему помочь… Почему его именитые друзья не желали вводить его в литературу? Печатался тогда Солженицын, печатался Шаламов, печатался Трифонов, масса куда более острых вещей, чем, скажем, стихи Высоцкого о войне, но ему та же либеральная элита закрывала доступ в журналы.
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: Я тебе сейчас расскажу, почему. Как ты думаешь, почему Высоцкий, желая публиковаться, не шел, допустим, к Вадиму Кожинову, который открыл десятки самых разных поэтов, помогал сотням пробиться в литературу. Почему Высоцкий не пришел к Владимиру Соколову, почему не пришел ко мне? Почему не шел в «Огонек» или «Молодую гвардию»? Его тянуло к либеральному направлению, и от этого никуда не уйдешь. Но его сотоварищи, те же Евтушенко и Рождественский — были уже людьми массового искусства. И они, может, не отдавая себе отчет, понимали, что это ненужная им конкуренция. У нас, в нашем русском поэтическом стане, мы всегда были рады любому таланту, который рождается на наших глазах. Мы были рады Рубцову и, как могли, помогали ему, я был рад Шкляревскому, мы были рады Передрееву, Борису Примерову, молодым талантам. Привечали, как могли. Нам было радостно и приятно, потому что это говорило о творческой энергии русской души. В нашем коллективном сознании каждая добавка, каждый новый талант — это наше общее дело. А у них тогда уже были рыночные отношения. Отчетливо сознаваемые или нет, я не знаю. Это далекий от меня мир. Там даже национальность не имела особого значения. У людей массовой культуры все было расписано на большое время вперед. Думаю, что и Вознесенский, и Евтушенко — весь этот круг — как бы снисходительно относились к Высоцкому и его желанию печататься. У тебя уже есть своя слава, своя сфера популярности, не лезь к нам. Это — наше. Наша ниша, наш кусок хлеба. Ты здесь нам не нужен. Ты не брошен. Ты не одинок. У тебя есть все. Но ради твоего тщеславия литературного внедрять тебя в нашу сферу мы не хотим, и не позволим… Я как бы реконструирую ощущения его именитых литературных друзей. Мне кажется, все происходило именно так. Не лучший Евтушенко поэт, чем Высоцкий. Ну, половчей немножко. Но не более того. А уж болтливее во много раз.
ВЛАДИМИР БОНДАРЕНКО: Интересно, а если бы Владимир Высоцкий обратился к русскому поэтическому стану, приняли бы его?
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: Конечно, и тут путь бы не был усыпан розами, но по другим причинам. Мы друг от друга требовали полного совершенства. Я помню прекрасно: когда Рубцов нам читал свои стихи, и Соколов слушал его, и Передреев. И жестокие слова произносили. Тот же Толя Передреев говорил с ним сурово. «Я уеду из этой деревни…» — писал Рубцов, а потом то ли вернется, то ли нет… Мы не прощали никакого кокетства. И после этих рубцовских строчек Толя сказал: «Ты реши сам, сможешь возвратиться или нет…» Или, например, Коля Рубцов слушал стихи Соколова, а потом назвал его «дачным поэтом». В этом тоже был оттенок правды, который Соколову нужно было в уме все время держать. Пейзажная лирическая московская стихия, которая царила в стихах Володи Соколова, не удовлетворяла Рубцова. Ему нужны были более крупные чувства и более глубокое совпадение судьбы и слова. И он не стеснялся говорить об этом своему другу. Так что у Высоцкого, если бы он пришел к нам, была бы трудная жизнь. Приблизительность мысли и чувств нами не прощались. Но полюбить бы мы его — полюбили. Даже несовершенного. В этом я не сомневаюсь.
ЮЛИЯ АБДУЛОВА: А я помню такой случай. Как-то у нас дома собралась большая компания. Все сидели за огромным, овальным столом, ели, выпивали, о чем-то спорили. Разговор зашел о поэзии, вспомнили, что на этом диване когда-то сидела Анна Ахматова. И вдруг один из изрядно выпивший гостей стал говорить что-то типа, ну что Ахматова, тоже мне, поэтесса… Видя, что обстановка накаляется друзья поспешили выпроводить этого парня за дверь. Все успокоились и немного расслабились. И тут отец вскакивает, опершись на одну руку, в мгновение ока перепрыгивает через стол и бросается за ним. Отец догнал его в переулке, окликнул, а надо заметить он никогда не нападал со спины, одним ударом свалил с ног, в упоении бьет по морде проговаривая: «Добро должно быть с кулаками…». Нокаутированным был ныне очень известный поэт Станислав Куняев.
МАРЛЕНА ЗИМНА: Ну, да. Куняев, по сути, посредственный поэт, которому удалось обратить на себя внимание читателей на непродолжительное время. В одном из его стихотворений появилась близкая по звучанию к афоризму строка: «Добро должно быть с кулаками», благодаря которой он быстро заслужил себе популярность.
ВЛАДИМИР БОНДАРЕНКО: Ложь! Станислав Куняев заставил на журнал «Наш Современник» работать не только русскую литературу, но и все русское общество, все лучшие умы. Он не боится выхватить нечто национально яркое, даже непривычное для традиционного патриотического взгляда, и обернуть в нашу сторону. Иные из крутых патриотов, к примеру, вечно брюзжат на Захара Прилепина, может, и есть за что брюзжать, но написал он пламенное, страстное, обжигающе острое «Письмо Сталину», и Станислав Куняев, отодвинув все в сторону, запустил это письмо в ближайший номер. Так мог сделать только опытный аналитик, истинный русский журналюга. А ведь подобное случалось не один раз за эти куняевские десятилетия. Да и своими собственными публикациями Станислав Куняев заставлял обращать внимание на журнал многих давно ничего не читающих людей. То заставит встрепенуться всех поляков, то взглянет по иному на холокост, да и его литературные мемуары стали событием в русской культуре.
МАРИНА ВЛАДИ: В каждом городе – свой царек.
МАРКО ФЕРЕРРИ: Влади - настоящая «Королева пчёл».
ЭДУАРД ВОЛОДАРСКИЙ: Ага. В России же наследственные деньги. Ведь Володю сейчас издают очень много – и диски, и пластинки, и кассеты, и книжки. Даже в «сотовый» магазин на Тверской заходишь, все время новые его книжки появляются. Если тогда законов об авторских правах наследников не было, то сейчас есть, и наследник по авторским правам имеет право что то запретить, а что то разрешить.
НИКИТА ВЫСОЦКИЙ: Высоцкий стоит денег!
МАРК ЦЫБУЛЬСКИЙ: Ну, да, даже известно сколько. Случай был интересный, когда сын Высоцкого судился с московским коллекционером Геннадием Силкиным, который якобы нелегально продавал фонограммы его отца. Приговор тогда был, возможно, – недостаточно суров, но, как всегда, справедлив: шесть месяцев лишения свободы условно с испытательным сроком на один год, и взысканием «в пользу Высоцкого Никиты Владимировича в счёт возмещения причинённого ущерба 84600 рублей, а также в счёт возмещения расходов на оплату юридической помощи представителя 20000 рублей, а всего взыскать 104600».
НИКИТА ВЫСОЦКИЙ: Я всего лишь хочу остановить бесконтрольное расползание фонограмм моего отца… Некоторые люди использовали Высоцкого на благо себе. Да ещё мешали сбору настоящей, правдивой информации... Булат Окуджава даже говорил мне о ларьке у Ваганьковского кладбища, на котором было написано: «Музей Высоцкого»...
ЭДУАРД ВОЛОДАРСКИЙ: Никита сейчас отлакировывает образ отца. Я не знаю, для чего это все делается, но закон есть закон. Раз такой закон существует, значит, у него такое право есть. Хотя... Была история, когда родственники Чапаева пришли к Сталину. Они стали говорить: «Дорогой Иосиф Виссарионович, этот фильм «Чапаев» – это все неправда, Чапаев был не такой. Мы как родственники...» Он на них посмотрел и сказал: «Кино снимается не для родственников». С тем они и ушли.
НИКИТА ВЫСОЦКИЙ: Вообще об отце пишут много лжи. Как, например, в сентябре 2012 года подписали в печать, а затем опубликовали книгу «Владимир Высоцкий - суперагент КГБ», где отец был представлен как агент советской разведки, контрабандист и даже террорист. Авторами этой книжонки является бывший двойной агент Михаил Крыжановский, когда-то работавший на КГБ и ЦРУ, который сейчас проживает в Нью-Йорке, и писатель Фёдор Раззаков. Эти люди ни с кем из нашей семьи не встречались, даже с архивами не работали. Ни на что не опираясь, просто оболгали отца. Наверное, авторы решили тоже подзаработать на известном имени и обратить на себя внимание. Благо Хорошевский суд Москвы на днях удовлетворил мой иск и потребовал наказать книгоиздателя, выпустившего в свет это скандальное произведение. Ибо все, что написано в книге — вымысел!
ФЁДОР РАЗЗАКОВ: Да, многое смахивает на фантастику. Но это потому, что на нас до сих пор давит мифология о нашем прошлом. Если бы многолетний агент КГБ, замечательный актер Михаил Козаков написал честную книгу о том, как он работал на Лубянку, какие операции выполнял и кто еще из его коллег сотрудничал с КГБ, многие из нас тоже бы сочли это фантастикой. Но такая книга не вышла. А ведь после этого признания актера до его смерти прошло восемь лет - достаточный срок для написания книги. Просто сами чекисты не позволили бы актеру этого сделать - он ведь давал подписку о неразглашении. С меня такой подписки никто не брал, поэтому я был волен в своих действиях. А фантастика это или нет, рассудит время.
МАРИНА ВЛАДИ: Вот именно это подтолкнуло меня. Я ненавижу всякую ложь. Я вообще ничего не скрываю и всегда пишу откровенно. Меня упрекали за то, что я рассказала, как Володя пил, кололся. Я даже не хотела публиковать свою последнюю книгу, но меня убедили и подтолкнули к этому все чаще появлявшиеся в печати... как бы это сказать?.. гадости. Нет, конечно, не в ругательном смысле. Под гадостью я подразумеваю здесь ложь, домыслы — короче, все, что искажает лицо человека, перевирает его истинные черты — не важно в какую сторону.
ИОСИФ КОБЗОН: Я бы вообще запретил рассказывать небылицы, выдуманные на потребу демократизированной аудитории: вот какой был Высоцкий пьяница, а она его оберегала. Если бы сама Марина Влади не была подвержена богемному образу жизни... Я читал воспоминания Айседоры Дункан о Есенине, у которой было, наверное, больше права на негативные рассказы, но её любовь и такт, мягкость, интеллигентность и культура этого не позволили. А Влади... Наверное, просто время такое! Она работает на его потребу. В общем, женщина она оказалась низкая. То ли она деградировала с возрастом и стала дрянью, то ли ещё что-то…
МАРИНА ВЛАДИ: Без меня он бы умер в тридцать лет. И кто скажет, что это неправда, — я ему просто по морде дам! Потому что хватит, в конце концов...
МИХАИЛ ШЕМЯКИН: Да. Мы должны быть ей благодарны за то, что она много лет спасала его от тяжелых запоев. И то, что он не умер гораздо раньше, этим мы обязаны Марине. Я всегда об этом говорил. Но эта книга и многие ее высказывания разозлили не только меня. У нее очень тяжелые отношения с Россией. Она сказала, что приезжать сюда больше не будет. Россия, мол, ее не понимает. Но Россия не дает в обиду своих сыновей. Тем более такого, как Володя Высоцкий.
МАРИНА ВЛАДИ: После смерти Высоцкого русская пресса меня грязью обливала, а друзья оказались сразу экс-друзьями. Да и вся моя жизнь Россией исковеркана...
Поэт
СЕМЁН ВЛАДИМИРОВИЧ ВЫСОЦКИЙ: Эх, Володя, Володя. Не всегда мы, правда, понимали друг друга. Ругались, было дело. И это факт, что я генералом не стал именно потому, что мне не раз тыкали в морду Володиными песнями. Мол, антисоветчик, вражина, клеветник ваш сын. И до тех пор, покуда он будет заниматься подрывной деятельностью против страны и народа, вам генерала не видеть как собственных ушей. Вот так, открытым текстом, мне много раз говорили мои начальники-суки! Да я и сам не единожды беседовал с Володей на эту тему, чего уж там юлить. Ну, время такое было, куда ж ты его денешь! Только вот теперь думаю: как хорошо, что не стал я нахрапом сына править под свой аршин. Ну, предположим, получил бы я те сраные лампасы и шитые звездочки на погонах. Ну и что? Ведь это же такое говно на фоне замечательного творчества сына, что даже говорить не о чем.
ЛИДИЯ САРНОВА: Володины песни... Да, вначале Сеня ужасно к ним относился. Я вам должна сказать, что мы все не воспринимали их. О том, что Володя пишет песни, я услышала от Инны Кочарян. Потому что он скрывал это, стеснялся. И позже, когда уже по стране ходили его песни, мы стали прислушиваться и понимать, что Володя-то талантлив. А сколько всего было в его песнях! И когда мы приходили к Семёну и читали Володины стихи, он мне говорил: «Ты посмотри, что у него написано между строк! Опять ему по башке дадут!». Но потом Сеня уже понимал, что сын его большой поэт. И очень гордился. Это правда.
ВЛАДИМИР ПОЗНЕР: Высоцкий в своих совершенно изумительных стихах, а он, прежде всего поэт все-таки, создавал зеркало, в котором каждый узнавал себя, с прыщами и со всеми прочими красотами. Это была абсолютно совершеннейшая правда. И надо сказать, как всякая правда, она была не одного цвета, и в ней было много чего. Был смех, были слезы, была любовь, была ненависть, но никогда не было ни страха, ни безразличия. Не было мелкого покусывания, не было стонов и жалоб, не было плохо скрытого ощущения некоторой радости по поводу неудач страны. Была, наоборот, страстная любовь к России, это чувствовалось всегда, страдания за нее. И все это было необыкновенно крупно и масштабно. Вот если взять одну строчку из всего Высоцкого, которой можно было охарактеризовать то, что он говорил, то я бы выбрал такую: «Эх, ребята, все не так, все не так, ребята». Просто я всегда это помню, у меня мороз по коже.
МАРК ДЕЙЧ: Практически любая песня Окуджавы или Галича, лишенная исполнения и музыкального сопровождения, остается стихотворением — точным по форме, глубоким и небанальным по мысли. Высоцкий не тянет ни на философскую простоту Окуджавы, ни на высокую зрелость Галича. Он мельче. Но в том-то и дело, что таких песен у Высоцкого нет. Кое-какая критика, конечно, в его песнях присутствует, но больше так, по мелочи. И все намеками да аллегориями: козлы разные с медведями и жирафы с попугаями. И мы, слыша в этих иносказаниях то, что нам хочется слышать, бешено аплодируем и восхищаемся смелостью автора. А восхищаться нечем. Смелость Высоцкого была строго дозирована, и существующего у нас порядка вещей практически не затрагивала.
ВЛАДИМИР ПОЗНЕР: А Высоцкий не был диссидентом и от советской власти пострадал не больше любого среднестатистического советского человека.
ЮРИЙ ЛЮБИМОВ: Зато кругозор его песен затрагивал всех, всем слоям общества он был близок и понятен - от академиков до блатных.
ВЛАДИМИР БОНДАРЕНКО: Высоцкий – это песенник земли русской, непреходящее явление, сплав слова, музыки и русской идеи. Именно ему было суждено наиболее полно выразить русский народный дух.
АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ: Смехотворны печатные упреки в том, что он не национальный поэт, что в нем нет ничего русского. Жаль авторов этих нападок. Они - глухие. Не слышат, не понимают такие его песни, как, например, «Банька», «Кони»... Где как не в сегодняшней России могли они родиться? Во всех его песнях, и это главное, размашисто ломает рамки наш национальный характер - с его юмором, широтой, с надрывом от того, что выпало пережить.
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: А как вы думаете, кто герой песни «Банька по-белому»?
ВЛАДИМИР БОНДАРЕНКО: Вроде бы уголовник… Хотя и политический тоже… По характеру — блатной, а по деталям иным — откровенно политический.
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: Но это же невозможно соединить в жизни в те годы. Политические ненавидели блатных, а блатные издевались над политическими. Почитай Шаламова или Солженицына. А он решил сразу удовлетворить всех. «На левой груди — профиль Сталина, а на правой — Маринка анфас». Конечно же, чистый татуированный уголовник. Блатной человек. И тут же: политический. Кто сидел, тот не мог написать такую песню, да и петь ее не стал бы. Пела молодежь, что-то слышавшая о лагерях. Он делает гибрид блатного и политического. Очень талантливая, очень ловкая неорганичность. Неорганическое ощущение жизни. Явная театральность. В этом и была запрограммированность последних, очень популярных песен Высоцкого. Вспомни: «Сколько веры и лесу повалено…» Это же не блатной уже поет, а политический. «Эх, за веру мою беззаветную Сколько лет отдыхал я в раю!» Но у политического заключенного не может быть на груди выколота Маринка анфас. Такое не выдохнешь разом. Такое лишь сконструируешь. Актерская вещь. Так никогда бы не написал ни Рубцов, ни Передреев, ни Шаламов, ни Жигулин. Высоцкий сам отказался от своей органики, выполняя некий внутренний заказ определенных слоев общества.
ЮРИЙ БОГОМОЛОВ: На кухнях и у студенческих костров интеллигенция запела голосом Окуджавы. А улица, а народные массы оставались безъязыкими. Пока не явился Высоцкий. Это его голосом, его словами, его образами заговорила толпа.
СЕРГЕЙ ДОРЕНКО: Толпа принимает все, безмолвно и безропотно.
ВЛАДИМИР ПОЗНЕР: Понятие «Хамельнский Крысолов» со временем стало нарицательным. Согласно легенде, Крысолов уводит зачарованных детей из города, поэтому известные в истории человечества «крысоловы» владели искусством превращения народа в толпу. Толпой легче управлять, толпа доверчива, безлика, нетерпима и жестока. Это я так, к слову…
СЕРГЕЙ ДОРЕНКО: Такого «крысолова» здорово бы было сегодня послушать. Высоцкий человек, формирующий мораль и нравственность. В этом абсолютное его качество, в этом абсолютная ценность.
БОРИС КУДРЯВОВ: Владимир Высоцкий будет вечно притягателен для всех без исключения людей, независимо от их половой принадлежности, как яркий образ сильного, творческого, не щадящего себя мужчины. Что очень важно в любые времена.
ИВАН БОРТНИК: То, что он писал бы – безусловно. И издавались бы сборники, в этом я абсолютно убежден. Если бы он только остался жив. Если бы не это горе... Я думаю, при Ельцине ему было бы очень плохо. Не его время было, я просто знаю Вовку... А сейчас он бы писал стихи, он же поэт.
ФЕДОР РАЗЗАКОВ: Легализация его творчества разом бы перечеркнула его имидж сопротивленца, который укрепился не только в Советском Союзе, но и на Западе.
МАРИНА ВЛАДИ: Он никогда бы не смог стать членом Союза писателей. А это, кроме почета, дало бы ему массу преимуществ: внеочередное получение квартиры с рабочим кабинетом, льготы для организации поэтических вечеров, путевки в многочисленные дома творчества, где можно за очень умеренную плату жить месяцами в прекрасных условиях, а главное – он получал бы визы для участия в концертах за рубежом.
ФИЛИПП БОБКОВ: Не делайте из Высоцкого обиженного властью художника!
МИХАИЛ КРЫЖАНОВСКИЙ: Высоцкий имел свободный выезд на Запад. Имел и свой личный Валютный счет в Госбанке. Ежемесячные «левые» концерты на золотых приисках, где ему швыряли деньги пачками. Жизнь без каких-либо проблем вообще. В 1974 году он привез из Германии два «BMW»…
СТАНИСЛАВ САДАЛЬСКИЙ: Высоцкий... во-первых, он очень любил шмотки...
МАРК ДЕЙЧ: Нашему высокому начальству просто не за что было гневаться на Высоцкого, ибо он никому и ничему не мешал. И какими бы кощунственными ни показались мои слова, не стану жертвовать истиной: Высоцкий был очень благополучным человеком. Ведущий актер самого популярного столичного театра. Не слишком частые, но вполне приличные роли в кино. Никем не ограничиваемые концерты. Гастроли за рубежом (в том числе и на Западе) в составе труппы театра. Индивидуальные поездки с концертами во Францию, США и Канаду. Даже при таком умеренном перечислении — уместно ли говорить о гонениях, которым якобы подвергался Высоцкий? Как же тогда назвать то, чему подвергался Галич, исключенный из двух творческих союзов, лишенный всех средств к существованию и вынужденный распродавать свою библиотеку, пробиравшийся с соблюдением всех правил конспирации к своим слушателям, которые собирались весьма ограниченным числом на частных квартирах? Мечтал ли Галич о гастролях? Вероятно.
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: Был ли Высоцкий явлением общероссийским? Да. Но был ли он значительным поэтическим явлением? Конечно, нет. Когда читаешь глазами его стихи, напечатанные на белом листе, то сразу видна упрощенность по отношению к жизни, наивность по отношению к русской поэтической традиции... Но это же неизбежность в массовой культуре. Я предъявил ему тогда слишком высокий счет. То же самое я делал и с Окуджавой. В 1968 году у нас была полемика в журнале «Вопросы литературы» с Геннадием Красухиным. Окуджава тогда издал книгу. Все ахнули: наконец-то мы прочтем глазами это явление в поэзии, знакомое лишь по гитарным напевам. Я не мог с этим согласиться. Без обаяния личности, без исполнительского дара, без атмосферы исполнения, без темперамента, без его голоса, без талантливого аккомпанемента, он на листе бумаги не звучит. Моя статья так и называлась «Инерция аккомпанемента». В чистом виде, как книга, его стихи не стали поэтическим явлением. То же самое я могу сказать и о явлении Высоцкого. Как крупное явление поэзии, как книжное явление поэзии, а книжная культура в русской традиции — это основная культура, я его не чувствую. Скажем, много романсов написано на стихи Фета, Тютчева, Пушкина, Есенина, Лермонтова, но прежде всего они значимы как поэты. Ну не было бы великого романса «Выхожу один я на дорогу», и что, эти стихи стали бы менее значительны? Эти стихи существуют прежде всего в слове. Это очень хорошо понимал Николай Клюев, который перед смертью Есенина сказал ему с иронией: «Твои стихи, Сереженька, будут переписывать все девушки России в свою тетрадочку». Этим самым он решил уязвить Есенина. Есенин, умный человек, опечалился. Он чувствовал некую глубокую истину в этой насмешке Клюева.
ЮРИЙ ВИЗБОР: Владимир Высоцкий всю жизнь боролся с чиновниками, которым его творчество никак не представлялось творчеством и которые видели в нем все, что хотели видеть - блатнягу, пьяницу, пошляка, истерика, искателя дешевой популярности, кумира пивных и подворотен. Пошляки и бездарности вроде Кобзева или Фирсова издавали сборники и демонстрировали в многотысячных тиражах свою душевную пустоту и ничтожество. Каждый раз их легко журили литературоведческие страницы, и дело шло дальше. В то же время все, что делал и писал Высоцкий, рассматривалось под сильнейшей лупой.
МИХАИЛ ВЕЛЛЕР: Значит, и в российской, в советской еще литературе сложилась интересная ситуация. Один центр – это были соперничающие между собой за первое место Вознесенский и Евтушенко, самые крупные величины. Ну, часто говорили, что Евтушенко более понятный и традиционный, а Вознесенский более новатор, больше поэзии, а другие говорили, наоборот. Второй центр – это был Бродский, который являл собой поэзию абсолютно неподцензурную, внеофициозную, оппозиционную, никак не маневрирующую, чтобы договориться с властью, – совершенно свободную. Это имело в советское время огромное моральное и психологическое значение. А был еще и третий центр, который обращался к народу напрямую – Высоцкий. Книг у него не было при жизни ни одной. А с магнитофонов он звучал из каждого окна. И каждый из центров стремился отпихнуть других. Совершенно понятно, что Бродский ненавидел Евтушенко с Вознесенским; они, дико ревнуя друг друга, ненавидели Бродского, а что касается Высоцкого, они доставали его все: а ты, мальчик, со своей гитаркой отойди, куда ты суешься со своим свиным рылом в наш калашный ряд. Время, оно очень часто – да! – расставляет все по своим местам. Высоцкий у нас уже встал реально на первое место, потому что вот прошло уже двадцать восемь лет, как его нету, но до сих пор он остается живым и звучащим, – таких случаев в истории российской поэзии не было. Теперь даже до идиотов стало доходить, что это – поэзия. Высоцкий вернул поэзию к ее истоку изначальному! Когда поэт сам пишет стихи и сам исполняет их своим голосом со своим выражением под свой собственный нехитрый аккомпанемент – это то, с чего поэзия началась! Но для наших ребят признать Высоцкого означало бы расписаться в том, что они на втором месте.
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: Наши же, Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, ненавидя одним полушарием мозга образ жизни, сложившийся в Советском Союзе, родное государство, тоталитарный режим, другим полушарием сочиняли стихи и поэмы в честь основателя этого государства, во славу социализма и строек коммунизма, клялись в любви к певцу советского отечества Маяковскому, получали Ленинские и Государственные премии, выполняли некоторые деликатные поручения КГБ, при этом проклиная в душе «кровавую гэбню»... Политическая, мировоззренческая и душевная шизофрения — вот главный диагноз, главная болезнь либерального шестидесятничества. Почему Высоцкий, желая публиковаться, не шел, допустим, к Вадиму Кожинову, который открыл десятки самых разных поэтов, помогал сотням пробиться в литературу. Почему Высоцкий не пришел к Владимиру Соколову, почему не пришел ко мне? Почему не шел в «Огонек» или «Молодую гвардию»? Его тянуло к либеральному направлению, и от этого никуда не уйдешь. Но его сотоварищи, те же Евтушенко и Рождественский — были уже людьми массового искусства. И они, может, не отдавая себе отчет, понимали, что это ненужная им конкуренция. У нас, в нашем русском поэтическом стане, мы всегда были рады любому таланту, который рождается на наших глазах. Мы были рады Рубцову и, как могли, помогали ему, я был рад Шкляревскому, мы были рады Передрееву, Борису Примерову, молодым талантам. Привечали, как могли. Нам было радостно и приятно, потому что это говорило о творческой энергии русской души. В нашем коллективном сознании каждая добавка, каждый новый талант — это наше общее дело. А у них тогда уже были рыночные отношения. Отчетливо сознаваемые или нет, я не знаю. Это далекий от меня мир. Там даже национальность не имела особого значения. У людей массовой культуры все было расписано на большое время вперед. Не лучший Евтушенко поэт, чем Высоцкий. Ну, половчей немножко. Но не более того. А уж болтливее во много раз.
ВАЛЕРИЙ ЗОЛОТУХИН: Дело в том, что Сальери при жизни был популярнее Моцарта. Музыка Сальери повсюду исполнялась - Моцарт не исполнялся. Его оперы на сцене имели громаднейший успех - а «Дон Жуан» Моцарта провалился с треском. Но загадка заключается в том, что когда умирает Моцарт и его музыка начинает жить, обретать славу, только тогда Сальери понимает, кто такой Моцарт. И только тогда возникает комплекс сальеризма. И вот тогда-то Сальери и начинает мучаться. Я, во всяком случае, так играю эту роль. И тогда людям кажется, что не мог Сальери не завидовать Моцарту. Люди забыли, что сами узнали о Моцарте недавно, забыли, как восторгались Сальери. Наверное, эта актерская и песенная его суперпопулярность, все это пьянство, гульба, а позже наркотики - это все мешало увидеть в нем истинного поэта даже многим его друзьям. Я ведь не в такой мере, но это и на себе испытал. Популярных людей вообще не любят и не любили. И так во всем мире. Завидуют... Мол, кто он такой? Подумаешь, Высоцкий, а еще и в поэты лезет... Он жил в определенном замкнутом мире театра. И только вырывался он к летчикам или шахтерам на неделю-другую, как все-таки в чужой для него мир. Он как актер все впитывал в себя, а потом использовал в своей поэзии. И потом, даже и вне театра у него был кинематографический круг. Он все время хотел быть суперменом на экране. Эти амбиции всегда были у него. И он никогда не смог бы жить просто в деревне. Он жил в деревне, когда это надо было по роли, когда шли съемки. Его среда никогда не могла бы привести его к Анатолию Передрееву или к Николаю Рубцову. Что могло его связывать с Рубцовым, кроме космического какого-то видения? Они нигде не могли пересекаться. Он знал про себя, кто он такой, но никогда не проговаривался об этом ни в театре, ни в кинематографическом мире. И там его никто за поэта не держал. Запомните, его мир - это шумиха вокруг премьер, кинематограф, женщины, Марина Влади. Это совсем другой мир, чем у писателей-деревенщиков. Конечно, его засасывало все это: гитары, цыгане...Он все-таки был богемным человеком. И вся эта пена шла за ним. Была в нем. Во времена нашей дружбы я был даже более популярен по актерским работам. А то, что он что-то поет, тогда же еще мало кто знал. Сегодня задним числом все путают. Пели уже его песни, а его самого и не знали. Так бывает. И потом, тогда многих авторов пели.
АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ: Что до публикаций его стихов при жизни, то, в частности; я неоднократно пытался пробить его стихи, проломить стену предубеждения. Так, в 1977 году я принес первую рукопись книги его стихов в издательство «Советский писатель» Егору Исаеву, который тогда заведовал отделом поэзии. Тот рукопись принял, однако дирекция издательства стояла насмерть. Лишь одно стихотворение удалось все же пробить в сборник «День поэзии». Знаю, что Володя обращался к поэтам-фронтовикам А. Межирову и Д. Самойлову, но, видно, им тоже ничего не удалось сделать. К тому же надо помнить, что в те годы и мои книги, и книги моих товарищей мучительно продирались сквозь железобетонные «нельзя». Важно не упрекать друг друга, кто что сделал или не сделал для него - важно задуматься, чего мы все вместе не сделали для него при жизни.
Горько, что над его могилой стали сводить счеты, кое-кто заводит свару. Володя бы этого не одобрил. Любовь к поэту должна рождать добро, а не озлобленность. За что его ненавидели и ненавидят люди застоя? Прежде всего за то, что мы сегодня называем гласностью. В песнях Высоцкого звучал глас народа, в нем содержалось то, что думала площадь. В его творчестве была голая правда...
МАРК ДЕЙЧ: Но почему же все-таки он? Не Окуджава или Галич, чьи песни заставляют думать, а Высоцкий? Окуджава и Галич не подходили на роли кумиров прежде всего потому, что их песни предполагают в слушателях довольно высокий уровень интеллигентности и информированности, а значит, предназначены для немногочисленной аудитории. Иное дело — Высоцкий. Его песни рассчитаны не на разум и даже не на чувства, но более всего — на эмоции. В этом, на мой взгляд, заключается причина популярности Высоцкого: язык эмоций — не какой-нибудь иностранный, он понятен всем, даже нашему начальству. Доступный кумир. Чтобы внимать ему, не требуется ни знаний, ни активной работы мысли, ни душевного напряжения; в крайнем случае вполне достаточно рвануть на себе рубаху — широко, с хрустом, от горла до пояса — и вот ты уже в том же состоянии, что и твой кумир... Таково мое объяснение «феномена Высоцкого».
АЛЕКСАНДР БУРЬЯК: Высоцкий был великим чувствователем. Во всяком случае, он в этой части был помощнее многих более удачливых поэтов.
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: Высоцкий, конечно, был дитя своего времени. Как он сам писал «дитя безвременья». Как и его время, он сам был с громадным сумбуром в голове и в душе. Он хватался за все, что его окружало. Что интересовало народ, то входило в его артистическое сознание. Он мог быть и русским патриотом. Мог быть русским диссидентом. Он талантливо играл русский темперамент. Это тоже великое дело — сыграть талантливо русский темперамент. Окуджава не мог сыграть русский темперамент и русский характер. Галич не мог сыграть русский характер. А Высоцкий делал это очень талантливо. Он умел, как артист сыграть русский характер, его интонации статью, обликом, глазами, аккордами, всем. Из этого, безусловно, талантливого, противоречивого, нецельного, сумбурного человека стали делать культовую фигуру эпохи без точного понимания его собственных противоречий, сводя еще все это творчество к продолжению великой русской литературной классики. Это возмутило меня до глубины души.
СТАНИСЛАВ ГОВОРУХИН: В нем, Высоцком, Поэт и Артист квартировали на равных.
ЛАРИСА ЛУЖИНА: Однако Володя мечтал, чтобы его признали поэтом. Страшно переживал, что Евтушенко, Рождественский, Ахмадулина, хорошо к нему относившиеся, не торопились принимать его в свое поэтическое братство. А вот Бродский признал его как поэта. Он написал Высоцкому в 1972 году: «Поэту на все века. Иосиф Бродский».
МАРК ДЕЙЧ: Я заметил, пожалуй, главную особенность его песен: лишенные аккомпанемента и голоса, они — за редким исключением — не становятся стихами. Читать их трудно, а порой вовсе невозможно. Аритмичность, нарушение размера, неумелая рифмовка, множество необязательных и неточно используемых слов, небрежность... Все это мелочи, говорим мы. Ну, пусть рифма так себе и прочие законы стихосложения то и дело нарушаются. Зато — какая широта тем! А уж острота!.. Боюсь, что и в этом мне трудно будет согласиться с многочисленными поклонниками Высоцкого.
ИОСИФ БРОДСКИЙ: Это гораздо лучше всяких... Кирсановых, Маяковских, я уж не говорю о более молодых людях, вроде Евтушенко и Вознесенского. Дело в том, что он пользовался совершенно уникальными составными рифмами. То есть, до известной степени гитара ему помогала... Гитара, в общем, - она помогала скрадывать этот невероятный труд, который, на мой взгляд, он затрачивал именно на лингвистическую сторону своих песен. Потому что в принципе, я думаю, что они поражают, таким образом... То есть, они действуют на публику не столько, в общем... Благодаря не только, скажем, чисто музыке или содержанию, но бессознательному усвоению этой языковой, что ли, фактуре.
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: Он был выразителем своего поколения. Растрепанного, не видящего цели, ищущего, но не знающего, чего они ищут. Бросающегося и в ту, и в другую сторону: и в русскую, и в космополитическую, и в западную, и в диссидентскую… Потерявшего идеалы своих отцов, молящегося отцам, но уже не способного стать с ними рядом. Он был слишком умен и талантлив, чтобы запрягать себя в шоры неомарксистского шестидесятничества. Он играл в спектаклях Любимова, но вряд ли верил в идеи этих спектаклей. Он был заражен всеядностью своего поколения, которое ищет и не знает, куда ему податься. В этих поисках он и погиб. Поэтому я считаю, что в русской поэтической классике он не останется, а в русской памяти останется навсегда.
ВАЛЕРИЙ ЗОЛОТУХИН: Но он был в таком окружении... Ведь это мы потом поняли, в каком окружении он находился. У него даже было несколько кругов окружения. Один - это Вознесенский, Ахмадулина, Бродский, Слуцкий. Другой круг - актеры. Третий круг. Четвертый круг. И все его считали своим. Но при этом все его слегка недооценивали...
АЛЕКСАНДР ДАНИЭЛЬ: Любой диссидент погружен одновременно в три круга общения. Первый — это его диссидентский круг. Второй — это круг личных друзей. И третий — это круг формального общения, в первую очередь — на службе. Для нас самым интересным оказывается соотношение между первым и вторым кругами. Они, как правило, не совпадали, и даже не очень пересекались. Кажется, что именно это обстоятельство определило многое в структуре диссидентского поведения и сформировало очень специальные типы этого поведения. В самом деле: диссиденты обычно не порывали связи с миром и не уходили и в диссидентский монастырь, ни в диссидентскую коммуну. Им не приходилось скрывать факт своего диссидентства, потому что их деятельность была ориентирована на гласность, а не на подполье. Более того: друзья по большей части относились к той же самой свободомыслящей интеллигенции и чаще всего разделяли идеологические, культурные и политические пристрастия диссидентов. Они с удовольствием читали тот же Самиздат — во всяком случае, художественные, философские и религиозные труды. И очень часто прятали рукописи документы, принадлежавшие их диссидентствующим друзьям, от обысков.
ВЛАДИМИР НОВИКОВ: Как-то в Нью-Йорке была снята телевизионная программа "60 минут", где Высоцкий поет и отвечает на вопросы, и там его позиция абсолютно определенная: он не диссидент, он - художник. Он может жить и работать только в России, где ему, как и всем, нелегко, но где люди нуждаются в его песнях.
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: А с русскими диссидентами нас разделяло то, что мы ни при каком развитии событий не могли и помыслить о том, что можем уйти в эмиграцию и покинуть вашу страну. Мы не могли, живя в СССР, позволить себе каприза печататься за границей. Это было чревато вынужденной или добровольной эмиграцией. Такой вариант судьбы мы отвергали сразу», и это резко отделяло нас от «русской национальной диссидентуры». Мы хотели, чтобы ваши взгляды распространялись на родине открыто, и раздвигали границы гласности у себя дома. Пути «подполья», по которым шли журнал «Вече» или ВСХСОН, казались нам сектантскими и в той или иной степени объективно смыкавшимися с путями правозащитных организаций, «хельсинкских групп», Солженицынского фонда и т. д. А еврейское лобби, чувствуя все нарастающую поддержку «мирового сообщества», наглело все больше и больше.
ВЛАДИМИР ПОЗНЕР: В советские времена было немало людей, которые именно через авторскую песню высказывались по поводу системы, по поводу того, как мы жили. Были среди них диссиденты, ну, например, Галич, с которым власть обошлась весьма жестко. А были и такие, как Высоцкий, который, на мой взгляд, не был диссидентом, как им не был, например, Булат Окуджава.
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: Многие мои товарищи по литературной судьбе стали писателями, выбившись из полной бедности, нищеты, безотцовщины. Борьба за кусок хлеба, за крышу над головой, за одёжку и обувку были для нас обычным и необходимым делом. Мы повторяли горьковский, народный путь в литературу — из детдома, русской колхозной избы, рабочего общежития, солдатской казармы, учительской семьи, коммунальной квартиры. Вспомним хотя бы Василия Белова, Владимира Личутина, Валентина Распутина, Николая Рубцова, Игоря Шкляревского, Александра Вампилова, Анатолия Передреева, Виктора Лихоносова, композитора Валерия Гаврилина, скульптора Вячеслава Клыкова, народную певицу Татьяну Петрову и многих других ныне славных наших современников.
Что и говорить: их судьба, их путь к признанию и честной славе были несколько иными, нежели судьба детей из партийной номенклатуры (Юлиана Семёнова, Булата Окуджавы, Василия Аксёнова), или из высокой кагэбэшной среды (поэтессы Беллы Ахмадулиной, кинорежиссера Сергея Соловьёва), или из семьи карьерных дипломатов (Виктора Ерофеева). Да и Михалковым-Кончаловским с Ильёй Глазуновым куда легче было обрести себя, нежели Василию Шукшину или Сергею Бондарчуку. А если вспомнить военное поколение писателей? Оно резко делится на крестьянских детей (Фёдор Сухов, Виктор Астафьев, Виктор Кочетков, Владимир Солоухин, Михаил Алексеев, Федор Абрамов, Николай Тряпкин) — и детей юристов (Александр Межиров), врачей-венерологов (Давид Самойлов), директоров магазинов (Александр Галич), нэпманов (Александр Чаковский)... Конечно, в целом “вышли мы все из народа” и “без меня народ неполный”, но, как сказал крестьянский сын Александр Твардовский, “и всё же, всё же, всё же...”. У одних общенародные боли и заботы, у других если не классовые, то сословные или кастовые интересы. Сталин очень хорошо чувствовал желание советской бюрократии стать над народом, отделиться от него, превратиться в новое дворянство и не раз повторял: “Каста проклятая!”. И, как это ни парадоксально, порой русские таланты, выраставшие в атмосфере “сословного”, “кастового” воздуха, насыщенного вирусами социального расизма, легче сближались с родившимися в 20—30-х годах еврейскими сверстниками, нежели с родными по крови беловыми, шукшиными, рубцовыми. И вполне закономерно, что в наше “новорусское” время бывшие еврейские или космополитические диссиденты вроде Войновича или Аксёнова и потомки дворянских родов Глазуновы и Михалковы стали людьми общей касты, которую, условно говоря, можно назвать сегодняшними новыми “детьми Арбата”. Отныне их объединяет общая неприязнь к русскому простонародью. У одних социальная, у других — национальная.
ИРЭНА ВЫСОЦКАЯ: Нина Максимовна не зря в начале января 1947 года отпустила сына аж на год с лишним в Германию к отцу. Потому, что знала: там в материальном плане ему смогут дать в тысячу раз больше: и обильную еду, а не продукты по карточкам (карточки в России отменят только 14 декабря 1947 года), и музыкальные инструменты на выбор, а также возможность учиться играть на них, отдых в лучших санаториях, и еще много, много того, что невозможно было в нашей стране, только начинающей залечивать страшные послевоенные раны.
МАРК ДЕЙЧ: А не был ли Высоцкий беден? В самом буквальном, низменном смысле этого слова? Ставки театральных актеров невысоки, в кино он снимался не часто, а пел, говорят, как истинно народный бард, и вовсе бесплатно — за улыбки да угощение... Однако и эта часть легенды о Высоцком не выдерживает проверки. Скудность актерских ставок Высоцкий успешно возмещал концертами. И если организаторы такого концерта по каким-то причинам не могли собрать требуемой суммы, он отказывался от выступления. «Как-то он выступал на далеком прииске в таежном поселке Хомолхо. Слушателей было совсем немного, но Высоцкий пел целых четыре часа». Так пишет газета «Советская культура». Ее автор, следуя давней традиции отечественной журналистики, кое о чем умалчивает. Выступление, о котором он пишет, действительно состоялось. И было оно далеко не единственным: почти каждый год Высоцкий ездил с концертами на золотые прииски Дальнего Востока и Сахалина. Эти поездки он очень любил и время для них всегда выбирал одно и то же — в конце приискового сезона. Выбирал не случайно: старатели как раз получали заработанное (по нашим обычным меркам — очень большие деньги) и перед тем, как разъехаться до начала следующего сезона, начинали «гулять». Народ на приисках, конечно, разный, но преобладают здесь люди совершенно определенного склада: блатные песни для них — наиболее доступный вид искусства. Песен таких у Высоцкого вполне достаточно, пел он их для старателей без устали, за что и награждался последними так же щедро: подгулявшие золотоискатели буквально осыпали своего любимца пачками купюр, достоинство которых не могло не радовать сердце истинно народного барда. Образу бунтаря-одиночки, пусть даже не слишком хорошо понимающего, против чего и за что он борется, но все-таки бунтаря, — этому образу, который рождался у слушателей песен Высоцкого и неизменно с ним ассоциировался, благополучие противопоказано. И даже если оно приходило как бы само по себе, без видимых усилий, лучше бы его не демонстрировать. Высоцкий этого не понимал. Он не только стремился к благополучию, но и не упускал случая его показать. Он очень любил сидеть за рулем. Марина Влади подарила ему маленький белый «Рено»; Высоцкий хорошо в нем смотрелся и даже не вызывал зависти, хотя владел «иномаркой», которых в частном владении у советских людей очень мало. Но жажда — нет, не стяжательства — жажда иметь не давала ему покоя. За 50 тысяч рублей он купил шикарный темно-синий «мерседес». Огромная, респектабельная «машина для миллионеров» совершенно не соответствовала бунтарскому духу его песен. Но этого он тоже не понимал.
НИКИТА ВЫСОЦКИЙ: Он любил не только красивые вещи, но и шикарную жизнь. Особенно папа не стеснялся в средствах, которые тратил на автомобили. Он их обожал и ездил практически всегда на предельных скоростях.
МАРК ЦЫБУЛЬСКИЙ: По мнению известного американского слависта Б.Рубина, пытаться представить Высоцкого диссидентом было большой ошибкой. «Если диссидент может отправиться на Таити и выступить в Америке, то не так уж тяжко приходится ему в родной стране. Думаю, Советское правительство было очень радо, что Высоцкий появился на американском телевидении, а вот для американского общественного мнения это было плохо, поскольку вводило людей в заблуждение относительно истинной ситуации в СССР».
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: Есенин, который почувствовал, что он там, на Западе, выражает мировую идею революции и переустройства мира, рванулся на Запад с помощью Дункан, чтобы доказать своим существованием и своим поведением на Западе, насколько значительна эта идея революции. Запад его не понял, и это было для него трагедией. Конечно, это глупость была. Запад никогда не смог бы понять русской революции. А зачем рванулся на Запад Высоцкий? Нет, не с мировой русской идеей. Он рванулся подышать воздухом Запада, воздухом большей свободы, встретиться с Шемякиным, съездить на остров Гаити, выступить в нескольких крупных залах Франции и Америки, привезти доллары. Есенин там с белогвардейцами дрался как представитель нового мира. А с кем и зачем дрался Владимир Семенович? Нет, это все гораздо сценичнее. Он был эклектичен, как и его время, как и его поколение. В нем не было все-таки есенинской цельности. Есенина принимали все. Ненавидя или любя. Есенин вышел из-под руки Блока. Горький написал великолепные страницы о Есенине. Есенина ненавидел Бунин. Ревностной ненавистью. Все великие русские творцы не прошли мимо Есенина. Этого у Высоцкого не было. Допустим, Георгий Свиридов не любил его. Даже почти издевался над его песнями. Говорил о нем очень резко. Если говорить о крупнейших именах, которые жили при Высоцком — Ахматова, Твардовский, Леонов, Солженицын, Шолохов — никто о нем ничего не сказал. Почему? Есенин был благословлен и завязан на ненависть и любовь крупнейших мастеров искусства. У Высоцкого этого не было. Почему? У Высоцкого была только масса почитателей. А этого мало для художника, для того, чтобы чувствовать себя бессмертным.
МИХАИЛ ВЕЛЛЕР: А за границей мы, в сущности, на хрен не нужны. Потому что во Франции надо быть французом, в Англии – англичанином, в России – русским. Ну, кто такой русский писатель в Америке, да на фиг он кому нужен, кроме своего эмигрантского круга?
ВАЛЕРИЙ ЗОЛОТУХИН: Скажем, Сергей Есенин стал по-настоящему народным поэтом в пятидесятые годы, когда после долгого запрета вернулись его стихи. Путаница еще и в том, что постоянно идут фильмы с участием Высоцкого, постоянно звучит его голос, он как бы не ушел еще со сцены, чтобы определить его место на полке классиков. Нас все время будоражат им, в том числе и скандалами вокруг его имени. Но как том, что познается в истинном размере, определить, когда и бульварная пресса, и масса малознакомых тусовщиков постоянно пишут о нем, делают себе имя на нем? Я сам думаю, что он принадлежит к народным русским поэтам. В судьбе своей он схож с Сергеем Есениным.
СТАНИСЛАВ САДАЛЬСКИЙ: Ага, только вот Никита Высоцкий урод. Теперь он водку выпускает под брендом «Владимир Высоцкий». Впору уже фонд защиты детей имени Высоцкого создавать. Ранее сын Высоцкого уже передавал право на использование портрета отца на этикетке пива «Жигули Барное». Однако сами правообладатели не усматривают в этой инициативе ничего предосудительного. Они упирают на опыт Запада, где давным-давно уже выпускаются товары с брендами «Ален Делон», «Софи Лорен» и прочими торговыми марками, названными в честь звезд, – и сообщают, что благотворительный фонд уже передал исключительную лицензию на выпуск алкоголя, носящему тоже вполне «высоцкое» название – «Старая Таганка». Сравнили *** с пальцем, как говорится!
МАРИНА ВЛАДИ: Знаете, если бы Володя видел все эти скульптуры, корабли, высотки, названные и сделанные в честь него, он бы смеялся, я надеюсь. Не могу говорить за него, но хочу думать, что все эти нелепости его бы смешили. Хотя, конечно, в сегодняшнем времени он был бы счастлив, жить и творить, его так любят, боготворят, печатают, а тогда затюкали, чуть не посадили…Я не пойду в музей Высоцкого — мне это неинтересно. Я не люблю, когда поют его песни, хотя… если поют хорошо, пусть! Ведь я не единственная правообладательница и не могу запретить этого делать. Из-за этого, в том числе, я не поддерживаю отношения с сыном Высоцкого.
Еврей
МИХАИЛ ВЕЛЛЕР: Однажды еврейский ребенок узнает, что он еврей. Это значит, что от дразнений и мордобоя справедливого спасения нет. Он – не русский. Справедливость существует не для него. Он такой же, как все. Только – опущенный. Выражаясь современным языком – языком тюрьмы и концлагеря. Бить, дразнить, отбирать что-то, и только за то, что он – еврей, – входит в правила детского общежития. И никакие родители, никакие деньги от этого спасти не могут, если даже они и есть. Более того: быть евреем – стыдно. В этом есть что-то нехорошее. Чего не должно быть. Это лучше скрывать, умалчивать, не касаться этой темы. А чтобы как-то компенсировать свое непоправимое несчастье – надо делать что-то сверх того, чего ожидают от всех. Ну... помогать делать уроки. Никогда не жалеть пол-пирожного и вообще ничего. Приветствуются лихие проделки: Еврей, а тоже что-то смелое может.
СЕМЁН ВЛАДИМИРОВИЧ ВЫСОЦКИЙ: Рос Володя мальчишкой добрым, честным, учился легко, хотя неровно, много проказничал. Мог взорвать найденную в лесу гранату.Приходил с обожжёнными бровями. Мог раздаривать игрушки, даже велосипед однажды оставил немецким мальчишкам.
НИНА МАКСИМОВНА ВЫСОЦКАЯ: Помню, как однажды Володя пришел со двора весь в крови. Мальчишки играли в хоккей, а он стал неподалеку, и один мальчик, размахнувшись, клюшкой нечаянно попал Володе по лицу... Один зуб у Володи так и остался немного сдвинутым. А вообще-то ладить с ребятами умел. Когда был маленьким, ребята постарше таскали его на плечах...
МИХАИЛ ВЕЛЛЕР: У еврея с раннего детства больше оснований для задумчивости. Больше препятствий. И формируется мировоззрение: Если хочешь чего-то добиться – ты должен думать, как обойти запреты, как найти решение. Ты должен работать упорно, сколько угодно, пока не добьешься. Ты должен делать больше других, чтобы тебе позволили – может быть! – стать вровень. А жаловаться некому. Так устроен мир.
СЕМЁН ВЛАДИМИРОВИЧ ВЫСОЦКИЙ: Что меня в нем поражало, так это умение трудиться. На службе в армии не раз приходилось срочные задания выполнять, работал сутками, знаю, что такое нагрузка. Но не видел, чтобы так отдавались делу, как он. Бывало, Володя спал по четыре часа в сутки. Сочинял ночью. Не только стихи и песни. Писал сценарии повести. Сам научился плавать. Бывало, на море уплывал далеко видна была только точка, голова. Занимался боксом.
ИРЭНА ВЫСОЦКАЯ: Володе были ниспосланы необыкновенные друзья: Всеволод Абдулов, Михаил Шемякин, Василий Шукшин, Андрей Тарковский.… Каждый из них – неповторимый талант. И все же одиночество. Оно кричит в его ранних стихах. От него он пытается спастись в последние годы жизни в кругу многочисленных «не тех…». Или это удел людей незаурядных?
НИКИТА ВЫСОЦКИЙ: Его одиночество не в том, что он не может ни с кем поделиться, что люди его не принимают. Как любой одаренный, гениальный человек он остается один на один с божьим даром. Это колоссальная, тяжелейшая ноша. Умение отрешиться от себя, своего «хочу», ради того, что ему шло, что он слышал. Он понимал, что, несмотря на свои проблемы, болезни, запои, занятость - он обязан это сделать. Моя бабушка, его мать, рассказывала. Он пришел после сложнейшего спектакля, лег и не может заснуть - встает и опять пишет. А в восемь часов встает и опять бежит на работу. Это его черта - мужественное служение своему Дару.
СЕМЁН ВЛАДИМИРОВИЧ ВЫСОЦКИЙ: У него было много друзей и среди школьных товарищей и среди артистов, писателей, художников, летчиков, космонавтов. Его любили маршалы авиации С.А.Красовский, К М Скоморохов, отважные летчики. Николаю Михайловичу Скоморохову Володя посвятил "Балладу о погибшем летчике".
НИНА МАКСИМОВНА ВЫСОЦКАЯ: Понимаете, это вопрос щепетильный. Друзья в разные годы менялись… Ваня Бортник, – может быть, я что-то не знаю. Но в последний год Ваня появлялся очень редко. Мне рассказывали, что Володя подарил Ване пластинку, чтобы директор санатория устроил его на отдых. А Ваня эту пластинку продал. Ваня ведь человек пьющий, и все может быть.… Но я этому не верю. Я спрашивала у Вадима Ивановича Туманова, он тоже этому не верит. Я просто видела, что в последний год Ваня редко бывал на Малой Грузинской.
ЛЮДМИЛА АБРАМОВА: А у нас здесь ситуация такая… Совершенно невозможно одновременно поговорить с Артуром Макаровым и с Севой Абдуловым… При одном нельзя упоминать другого. А мне, может быть, хочется поговорить и с тем, и с другим. Нельзя одновременно разговаривать с Эдиком Володарским и с Семёном Владимировичем… Но они же помнят оба, – и это надо сохранить. Вот эта завеса собственного «я»….И пока что это наше «я» встаёт между нами, – трусливое, лживое, привыкшее присочинять… И это вместо того, чтобы вспоминать то, что было на самом деле. А ведь кроме всего прочего, мы же забываем… Забываем!
СЕМЁН ВЛАДИМИРОВИЧ ВЫСОЦКИЙ: Вместе с Евгенией Степановной мы холили его и лелеяли, на ноги поставили, вырастили, выучили. Этого даже Нинка, моя бывшая супруга, никогда не отрицала. Наоборот, всегда подчеркивала, что у отца он жил как сыр в масле. И это, сынок, святая правда. Нинка бы в жизни не дала пацану того, что дали мы с Женей. В народе ведь не зря говорится: не та мама, что родила, а та, что воспитала. И Володя это понимал, конечно, очень даже хорошо понимал. Но об этом мало теперь говорят и пишут. Как же: при живой матери они, видите ли, будут прославлять мачеху!
ИРЭНА ВЫСОЦКАЯ: Нина Максимовна рассказывала о своих непростых отношениях с мужем. О том, что из роддома ее с Вовкой забирал не супруг, а восемнадцатилетний деверь Леша Высоцкий. Новоиспеченный папаша, видимо, был очень занят.
СЕМЁН ВЛАДИМИРОВИЧ ВЫСОЦКИЙ: С Нинкой мы расписались еще в Москве, вместе уехали в Новосибирск. Но жить мы с ней не смогли, и она вернулась в Москву. Присылает письмо: «У нас будет ребенок. Что делать?» Я собрал друзей, и мы пошли в ресторан «Центральный». Сели, выпили грамм по триста и всё решили. Утром я послал Нине такую телеграмму: «Рожай. О ребенке буду заботиться в любом случае». Так что зачат был Володька в Новосибирске, в мае...
ИРЭНА ВЫСОЦКАЯ: Кем был увлечен Семен Владимирович в момент появления на свет единственного сына, с точностью сказать не берусь. По прикидкам моей бабушки Ирины Алексеевны, в январе 1938 года ее старший сын отчаянно ухаживал за парикмахершей — миловидной пухленькой блондинкой. И даже готов был жениться, пока не узнал, что среди родственников невесты есть репрессированные. Порвал раз и навсегда, испугавшись, что даже связь (не говоря уже о свадьбе!) с «неблагонадежной» может пагубно отразиться на его карьере. Именно страх дяди Сени замараться родством с «врагами народа» заставил моих родителей всю жизнь скрывать от него трагический факт маминой биографии. Ее отец был объявлен кулаком и расстрелян на глазах у жены и четверых детей.
ЛИДИЯ САРНОВА: Он был очень вспыльчивый, но быстро отходил…
ИРЭНА ВЫСОЦКАЯ: Что можно сказать о Нине Максимовне и Евгении Степановне? Первая — интеллектуалка, прекрасно знавшая русскую и зарубежную литературу (любовь к поэзии у Вовки — от нее), блестящий переводчик с немецкого языка, заядлая театралка. Вторая — изумительная хозяйка, содержавшая дом и гардероб мужа в идеальном порядке, рукодельница, кулинар каких поискать. Для тети Нины внешние атрибуты успешной жизни не имели значения, а тетя Женя всячески стимулировала супруга к знакомству и дружбе с высокопоставленными чиновниками. Даже уйдя в отставку в звании полковника и получив на Московском почтамте место начальника довольно среднего ранга, дядя Сеня принимал у себя в доме важных персон из Генштаба, МВД, правительства.
ЛИДИЯ САРНОВА: А вот гостеприимство всегда было при нём и лидерство, какое-то болезненное лидерство всю жизнь. Сеня всегда хотел быть лидером, всегда хотел быть в центре внимания в любой компании. Если он видел, что кто-то лучше него говорил тост, кто-то лучше вёл застолье — его это настолько задевало, он начинал нервничать, иногда даже грубить... Иногда. Да, так было. Это его характерная черта — всегда быть первым. Он знал себе цену — красивый, умный, интересный человек, — и первенства не хотел отдавать никому.
ИРЭНА ВЫСОЦКАЯ: Справедливости ради стоит сказать, что к Вовке тетя Женя всегда относилась хорошо. Будь иначе, Нина Максимовна не отпустила бы сына на несколько лет в Германию, куда по окончании войны перевели бывшего мужа. В Москве было холодно и голодно, а в побежденной Неметчине — не в пример теплее и сытнее.
ЛИДИЯ САРНОВА: Я не хочу умалять достоинств Нины Максимовны, она — умный, интересный человек, прекрасный собеседник. И от неё к Володе тоже многое перешло. Мне кажется, Володя аккумулировал от своих родителей всё самое интересное, поэтому из него и получился такой талантливый человек, сын двух одарённых людей.
СЕМЁН ВЛАДИМИРОВИЧ ВЫСОЦКИЙ: Володя - самородок, мы на него никак не повлияли…
ЛИДИЯ САРНОВА: Женя к Володе всегда очень хорошо относилась. И он тоже её любил, называл мамой Женей...
ИРЭНА ВЫСОЦКАЯ: Ни я, ни мои родители подобного обращения не слышали ни разу. Зато все в нашей семье знали об обиде, которую Евгения Степановна — наверняка неосознанно, не со зла — нанесла пасынку в подростковом возрасте. Вместе с одним из писем Нина Максимовна отправила сыну в Германию свою фотографию. Вовка побежал хвастаться портретом взрослым. Евгения Степановна, взглянув на снимок, презрительно фыркнула: «Какая же страшная у тебя была жена, Сеня! Где ты такую нашел?» Поведать об этой истории моим родителям мог только сам Володя. Значит, его обида за мать была глубокой, и он пронес ее через многие годы.
СЕМЁН ВЛАДИМИРОВИЧ ВЫСОЦКИЙ: Нинкина доблесть только в том и состоит, что родила парня, а так в упор сына не видела.
ИОСИФ КОБЗОН: Нина Максимовна всегда была очень приветлива, гостеприимна. Настоящая русская мама. Такой я ее и запомню. Она являла собой такой собирательный образ матери.
СЕМЁН ВЛАДИМИРОВИЧ ВЫСОЦКИЙ: А вот Евгения Степановна даже трубы себе, сердечная, зашила, чтобы других детей не рожать, чтобы только Володю растить! Вот это, я понимаю, самоотверженность женщины!
ИРЭНА ВЫСОЦКАЯ: Тетя Женя погибла в 1988 году — ее убила упавшая на голову огромная сосулька. Для Семена Владимировича гибель жены стала страшным ударом. Несмотря ни на что, супругу он любил. Гордился ее эффектной красотой, умением одеваться, кулинарными шедеврами. Попробуй, откажись в гостях от приготовленного хозяйкой блюда, тут же обида: «Как это не будешь, ... твою мать?! Женька же готовила!» Скорбь от потери усугубляло чувство вины за слезы, пролитые женой из-за его измен. Видимо, желанием хоть как-то загладить эту вину можно объяснить нелепости, которые Семен Владимирович упорно повторял в интервью конца восьмидесятых — начала девяностых.
НИКИТА ВЫСОЦКИЙ: Да, мой дед был очень тяжелым, взрывным, темпераментным человеком. Безусловно, между ним и отцом могли быть и ссоры, и оскорбления, но я при этом не присутствовал. Помню, когда я как-то неуважительно высказался о деде, отец в резкой форме сделал мне замечание. Думаю, люди, которые про деда плохо говорили, при отце рта бы не посмели открыть. Сейчас его нет, можно говорить все что угодно. Меня же книга Марины возмутила. Однако судиться с ней я собирался не за творческое наследие отца, а за клевету на моего деда. Марина в своей книге «Владимир, или Прерванный полет» не очень хорошо отозвалась о Семене Владимировиче - написала, что он якобы «стучал» на своего сына Владимира, нашего отца, в КГБ. Это чудовищная клевета. После этого деда до конца его дней травили звонками с угрозами, незнакомые люди писали ему оскорбительные письма. А ведь Марина ничего толком не знала о нашем деде. История отношений деда и моего отца - это три разных периода: жизнь в оккупационной Германии, на Большой Каретной, его жизнь с другой семьей.
СЕМЁН ВЛАДИМИРОВИЧ ВЫСОЦКИЙ: Надгробие наше на могиле сына, в которое я вложил все свои и Евгении Степановны сбережения, эта проститутка обозвала «наглой позолоченной статуей». Да ты сама наглая, как базарная торговка! Это ж надо, как перед всем миром обнажиться в своей книжонке паскудной! Ни стыда, ни совести у бабы! Обо мне посмотри, что пишет: «Жизнь его, то есть моя, понимаешь, приобрела значимость в этом замкнутом мирке. Десяток офицерских семей там живет под перекрестным наблюдением. От них несет лицемерием пополам с водкой». Да кто она такая, эта сыкуха ****ная, чтобы мне, прошедшему всю войну, раненому, почетному гражданину чехословацкого города Кладно, кавалеру 26 государственных наград, говорить это? Да в гробу я ее видел после этого! И ей ли ковыряться в моих отношениях с сыном? Так после всего этого она еще посмела мне заявить: давайте, мол, Семен Владимирович, не будем ссориться у Володиной могилы. Вот ты скажи мне: может ли быть большая беспардонность? Сам в могилу уйду, а ей руки не подам! И, самое главное, она не понимает, как насрала нам всем в душу, и живым, и мертвым, - вот что, сынок, обидно!
ЛЮДМИЛА ВЫСОЦКАЯ: Кстати, примечательный факт о сбережениях. Володя в свое время очень материально нуждался. Скитался с Мариной Влади по чужим углам. У них не было даже своего места, негде было жить. Это разве нормальное явление? А отец был при деньгах, мог ему помочь, но не захотел. Когда умерла бабушка Ирина Алексеевна, я присутствовала притом, как братья в Киеве делили ее наследство. Приехали Семен с женой, Алексей... Я, языкатая, смотрела, смотрела на их споры и не выдержала: «Да ради Бога, что вы эти камни делите?». Ну, я такая вот нехорошая, к золоту безразличная: есть оно, нет — мне все равно. А тут люди совершенно другого склада, для них главное — блеснуть золотом, бриллиантами... Они тогда на меня страшно обиделись, даже со мной не разговаривали долгое время. Я к чему это веду? Моя подруга в Ленинграде купила югославскую стенку, которая по тем временам стоила четыре тысячи с чем-то. Это как сейчас 40 тысяч. Через какое-то время приезжаю к Семену в Москву — у него точно такая стенка стоит! И вся блестит. Дядя Володя, их отец, когда был в Германии, накупил там много красивых композиций из бронзы XVIII-XIX века. Очень дорогие! Сперва они были у второй жены дяди Володи, а когда он умер, смотрю: часть бронзы — у Семена. Не квартира, а комиссионный антикварный магазин! Он мог продать что-нибудь из этих вещей и купить сыну квартиру, чтобы тот не скитался. Хотя бы из наследства бабушки что-то выделил.
ФЁДОР РАЗЗАКОВ: Семен Вольфович (Владимирович) Высоцкий – еврей.
ЮЛИЯ МЕЛАМЕД: В советские времена отец Высоцкого, чистокровный обрезанный еврей, от еврейства дистанцировался…
ИРЭНА ВЫСОЦКАЯ: Семен Владимирович был нацелен на карьеру и остро переживал свое медленное продвижение по служебной лестнице. Понимаете, дядя Сеня очень уважал генералов! Если б ему генеральство предложили, он бы поехал куда угодно. Очень он хотел быть генералом.
СЕМЁН ВЛАДИМИРОВИЧ ВЫСОЦКИЙ: Мне погоны и карьера, кровью и потом достались. Одна война чего стоит. Сколько раз подле меня смерть впереди, сзади и сбоку стояла - этого тебе никакими словами не пересказать. А потом и развод не укрепил моего служебного положения. Не раз меня упрекали: коммунист, а жену с ребенком бросил. Идиоты, дебилы! Да я никогда с сыном не разлучался!
АРКАДИЙ СЕВЕРНЫЙ: Евреи, евреи, кругом одни евреи...
ИРЭНА ВЫСОЦКАЯ: А чего скрывать - мы с Вовой были наполовину евреями. И, конечно, этот факт на его творчестве не мог не сказаться.
ЭДУАРД ВОЛОДАРСКИЙ: Ну да, у него тоже, как у меня, мать русская, а отец еврей.
ИРЭНА ВЫСОЦКАЯ: Мы с Володей много говорили о нашем еврействе.
ГРИГОРИЙ КЛИМОВ: Полуевреи почти всегда себя чувствуют больше евреями, чем русскими.
ЮЛИЯ МЕЛАМЕД: В любом случае, поэт был евреем негалахическим.
ВИТАЛИЙ ХАЗАНСКИЙ: Подробности о еврейских корнях Владимира Высоцкого по отцовской линии хорошо известны благодаря архивным поискам киевских краеведов Михаила Кальницкого и Вадима Ткаченко и воспоминаниям двоюродной сестры поэта Ирэны Высоцкой. Родословная поэта прослежена вплоть до прапрадедов Мордки Бронштейна и Акима Райха.
ЛЮДМИЛА АБРАМОВА: Мне Володя когда-то написал так: «По паспорту и в душе я русский...». И двумя годами позднее: «Стал похож на русского вахлака, от еврейства не осталось и следа...».
ГЕНАДИЙ БРУК: Сам факт высказывания Высоцкого о паспорте и воспитании говорит о его желании в данном случае отметить свою «русскость» – неважно по каким соображениям. Видимо это не представлялось аксиомой.
АЛЕКСАНДР ГОРОДНИЦКИЙ: А я помню, что в 1965 году в Политехническом. Увидев меня, Высоцкий спросил: «Вы что, еврей?» От неожиданности вопроса я буквально оторопел. Все что нашел для ответа: «Да. Ну и что?» Высоцкий улыбнулся и произнес: «А я ведь имею прямое отношение к этой нации».
ЛЮДМИЛА АБРАМОВА: Опять же, из Кабардино-Балкарии Высоцкий как-то написал: «Приезжают иностранцы, ходят по горам и очень быстро кабардинизируются. Называем мы их кабардино-болгарами, например. Вчера тут были кабардино-американцы, а сегодня — кабардино-поляки. Ходят и очень смешно «жужжат»: ж-ж-ж; ш-ш-ш… А я кабардино-еврее-русский».
ГЕНАДИЙ БРУК: Следовательно, Высоцкий был «полу-»...
СЕМЁН ВЛАДИМИРОВИЧ ВЫСОЦКИЙ: Развелось вас, высоцковедов, как собак нерезаных на мою голову! Дустом бы вас поистреблять!
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО: А вот мне, скажем, не нравится, что Куняев почему-то с какой-то болезненной настойчивостью все время говорит, что корень всего зла на свете - евреи. Если бы я был в этом на 100% уверен, я бы сам стал антисемитом. Но, к сожалению, все это неправда. Зло распространено по всем национальностям. Просто не понимаю Куняева и считаю, что у него есть что-то болезненное.
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: Я - не мракобес! Когда начались перестроечные времена, все средства массовой информации, в которых, кстати, евреи всегда занимали по численности приличное место, кричали, что вот-вот и русские начнут сопротивляться путем погромов. Ничего не произошло! Тем не менее, дело было сделано - русский народ приобрел потенциальное клеймо антисемитов. Время от времени общество возбуждают: разбитые кладбищенские надгробья, женщина, поднявшая щит со злосчастной надписью, который много раз показывали по телевидению. Откуда известно, кем написано «Смерть жидам!»? Это может быть и хорошо сделанной инсценировкой. Даже в американском обществе, как ни кощунственно это звучит, есть обоснованные подозрения, что небоскребы взорвали сами американцы. Поворот событий в мире после взрыва оказался им очень выгоден. Нельзя доверять всему, на чем можно делать политику. Русский человек всегда был национально терпимым. Настоящие антисемиты - поляки. Почему наши журналисты ничего не сообщили о сожжении поляками более 2 тысяч евреев из местечка Едвабне в 1941 году? Хотя весь журналистский мир, когда узнал, туда сразу сбежался. На бытовом уровне евреи могут быть совершенно замечательными людьми. Но когда их собирается много, возникает «критическая масса»: у них появляются собственные идеи, и евреи начинают «портиться». Народ - очень тяжелый, я бы даже сказал, опасный. Евреи будут кричать, что главный террорист - Арафат, а в том, что у них самих за плечами целая эпоха террора, никогда в жизни не признаются.
ДМИТРИЙ БЫКОВ: Израиль – историческая ошибка, задача соли плавать в общем супе, а не собираться в одной солонке.
ВЛАДИМИР БОНДАРЕНКО: Дмитрий Быков мне понятен, евреи должны быть разбросаны по всей планете, как соль земли, а соль, собранная в одну солонку, теряет свои качества. Ему соленый Израиль не нужен, даже мешает. Собери всех евреев вместе, и очень быстро испарится мнение о евреях, как об избранном, самом гениальном народе. Обычный ближневосточный народ.
ВЯЧЕСЛАВ КЛЫКОВ: Но, разве евреи соль земли?
ХАННА АРЕНДТ: Представление об избранности евреев превратилось… в представление, что евреи будто бы соль земли. С этого момента старая религиозная концепция избранности перестает быть сущностью иудаизма и становится сущностью еврейства.
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: Василий Розанов однажды сказал, что евреи, конечно, замечательный и избранный народ, но они не должны пытаться захватывать власть. Им следует быть у подножия власти. Тогда с другими нациями у них наступает баланс. Однако они по-прежнему не хотят ютиться у ее подножия. Посчитайте процент людей еврейской национальности в высшем сословии. Это дает интересную картину понимания многих процессов, происходящих в стране.
АДОЛЬФ ШАЕВИЧ: В правительстве полно евреев!
МИХАИЛ ВЕЛЛЕР: И вы интересуетесь, почему евреев процентно больше на всех хороших местах? Потому что они привыкли сносить тычки и унижения. Хлебать дерьмо полной ложкой и улыбаться на людях, а блевать только вдали от чужих глаз.
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: Дело в том, что еврейские ставки гораздо выше территориальных, культурных, правовых, религиозных проблем, в которых барахтаются другие национальности — русские, чеченцы, латыши, грузины или чукчи. Еврейская элита борется не за частные национальные привилегии, а за ВЛАСТЬ в самом глубоком и широком смысле слова.
АЛЕКСАНДР ПРОХАНОВ: Если бы не Сталинград, все наши либералы уже давно бы стали пеплом холокоста.
ЛЕОНИД РАДЗИХОВСКИЙ: Еврейская и околоеврейская интеллигенция являлась в России одним из главных носителей западно-либеральной идеологии, стала идеологом этой революции.
ВАСИЛИЙ АКСЁНОВ: Так и Высоцкий, он сконструировал метафизический какой-то образ будущей духовной революции в России, а именно августовские дни 91-го года. Вот он таким своим напором своей кармы на все слои населения, своим существованием как выразителя каких-то глубоких надежд всего населения, не только диссидентов, скажем, но и кэгэбэшников тоже - он сконструировал модель августа 91-го года.
СЕРГЕЙ РОГАНОВ: Владимир Высоцкий — советский феномен конца СССР. Не блестящий актер и поэт, никакой музыкант. Называть его бардом — оскорбительно, поскольку неповторимая магия голоса и надрывная страсть поставили его на особое место в советской культуре, куда там бардам «оттепели»! Если уж пытаться как-то прописать его самого в иконостасе русских традиций, то ближе всего он к «деревенским дурачкам», скоморохам, шутам. И если быть откровенным до конца — то самый любимый придворный шут уходящей империи, пожалуй, что так. Шуты не только кривлялись, успокойтесь. Вспомните хотя бы «позоры» — надрывные сказания о людях и судьбах. Роль и место шутов при дворах была особая, магическая, главное, что позволялось шутам всё то, что простому смертному невозможно было даже помыслить. Позволялось именно потому, что шут, маргинальный тип, раскрывал публично то, что таилось в сердцах всех за официальным фасадом СССР. Пел «Охоту на волков» в партийных кабинетах по вызову? Пел, пел. Это ему советские боссы исповедовались. Его защищали тайно. Ему позволяли и давали. Это его слушали миллионы советских граждан, стояли в многочасовых очередях на Таганку, это ему до сих пор чуть не молятся фанаты и просто поклонники его манеры исполнения. «Баловень неслыханной прижизненной славы», — воскликнул после его смерти Ю. Ким. Чего ему не хватало? Для него не существовало «железного занавеса» — свои диски он записывал и во Франции, и в Канаде, и в Нью-Йорке, и в Болгарии. Выступал и в Италии, и в Мексике. Жена — известная и любимая всеми француженка Марина Влади. Mercedes Высоцкого знали все гаишники Москвы. Не сидел, не прятали в «психушки», не осуждали публично никогда и нигде. Язык не повернется назвать его «борцом» за какие-то свободы или с режимом. Или выразителем «правды», которую так любят на Руси. Какая правда из его уст, вы о чем? Не был «заслуженным» или «народным»? Зачем? А тысячи километров записей по всей стране? А «Золотые диски», которые дарили ему друзья? А толпы людей, которые собирались тут же, заслышав его голос? Шутам не положены звания, степени и регалии. Бросьте. Но только не надо лепить из него свободолюбивого святого или мученика режима.
ЛАРИСА ЛУЖИНА: Что же касается Володи Высоцкого, то он уже в святые выходит, его канонизируют…
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: Помню, композитор Дашкевич писал, что голос Высоцкого на две с половиной октавы выше, значительнее, крупнее, чем голос Шаляпина. Ну, нельзя же так кощунствовать! Как исполнитель, как певец он якобы значимее Шаляпина. Это же не восхваление самого Высоцкого, а подрыв всей нашей культуры.… Или тот же Станислав Говорухин в восьмидесятые годы сказал, что тот, кто не любит Высоцкого, или дебил, или антисемит.… Это был тотальный диктат, либеральный жуткий диктат, который навязывали даже сверху…
СТАНИСЛАВ ГОВОРУХИН: Кстати, к вопросу об антисемитизме в сталинском СССР. «Еврей» был синонимом слова «интеллигент»: по крайней мере, так было у нас, на Средней Волге, в самом интернациональном регионе России, — здесь живут татары, башкиры, мордва, коми, удмурты, чуваши, марийцы, русские, и если умный, с хорошими манерами, очки на носу, играет в шахматы и на скрипке, а еще и книжки читает, — значит, еврей...
СЕМЕН ЛУРЬЕ: Евреи во все времена являются своего рода «антигосударственным бродильным элементом». Причиной этого является то, что для евреев, рассеянных по всему миру, их национальные интересы обычно выше государственного патриотизма, а это может вести к участию евреев в разрушении традиционного уклада «основного народа», откуда и проистекает антисемитизм.
БУЛАТ ОКУДЖАВА: Я думаю, что Высоцкий относился к той категории людей, истинных патриотов, людей такого толка, которые считают, что нужно избу от сора очищать, не обращая внимания на то, что скажут соседи.
СТАНИСЛАВ ГОВОРУХИН: Я не думаю, чтобы он пошел за теми, кто хочет для России беды и развала. Уверен, Володя Высоцкий мой выбор сегодня поддержал бы…
МАРИНА ВЛАДИ: Мы с ним посмотрели весь мир. Оказавшись впервые в Германии и увидев, как живут немцы, он проплакал всю ночь. Он же был патриотом и плакал, что мы, победившие в войне, живем так плохо по сравнению с ними. Володя ужасно страдал... В Париже ему было интересно первые две-три недели. А потом рвался домой. Володя не мог жить без России, без своей публики, без своих песен. Но одновременно он умирал и без свободы. Его тянуло и туда, и обратно.
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: Высоцкий талантливо играл свои роли, и не только русские роли, а потом приходил в себя. Он приходил в себя из состояния фронтовика, альпиниста, блатного, штрафника, спортсмена, из состояния еврейского либерала, которого он тоже вынужденно иногда играл, из состояния диссидента… Он вынужденно играл все роли, которые необходимы были для завоевания Москвы, для поддержки всевластной либеральной элиты. Не знаю, близки ли ему были эти роли, но он их играл. Для того, чтобы быть своим и во Франции, и в Америке. И с Михаилом Шемякиным, и с Мариной Влади. А что-то другое он играл в салонах больших людей. Не играл же он перед ними крутого антисоветчика и русофоба? Он несколько песен написал явно таких, чтобы знали, кому надо, что и роль еврейского отказника ему не чужда. Умеет играть и входить и в эту роль. Вот почему он — не органичный русский поэт. Хотя допускаю, что ближе ему были роли любимых им корешей, крутых русских ребят. Но он не позволял себе развиваться лишь в этом направлении. Он удивительно талантливый актер, умевший играть роль русского человека. И во многих своих лучших песнях он сыграл этого русского человека блистательно…
ВЛАДИМИР БОНДАРЕНКО: А может он и заигрался именно в этой роли, перепутал в конце концов роль с жизнью и кончил жизнь как чисто русский поэт? Он жил именно по-русски, не жалея себя, он сам добровольно сгорел, уж в этом-то повторив чисто русскую поэтическую традицию. Или он и смерть свою играл? Одно дело — по-актерски блистательно сыграть это самосожжение, а потом передохнуть где-нибудь на Канарах, как отдыхали после мнимых пафосных стихов Евтушенко и Вознесенский, другое дело — безжалостно играть, как ты говоришь, но играть так, что после игры остается только могила на Ваганьковском кладбище.
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: А что, лучшие еврейские поэты в России не сжигали, что ли, сами себя? Например, чисто еврейский поэт Дэзик Самойлов себя сжигал. Потому что он знал, что в русской традиции, чтобы остаться в русской истории, в русской литературе, нужно себя и сжигать. И жалеть себя нечего. И Самойлов умел это делать. Делал это талантливо и естественно. Действительно, так и получилось у него. В конце концов, и в той же Америке какой-нибудь Аллен Гинсберг, когда впал в роль битника, он уже не стал больше американским еврейским благополучным литератором, а сжег себя как битник.… На пламени мирового протеста. Бывает и такое. Четкой грани между теми, кто сжигает себя до конца в поэзии — еврей или русский — похоже и нету. Особенно в советское время. Инстинктивно понимая, что русская литературная традиция — это самосожжение на пламени искусства, они шли на это. И по большому счету — побеждали. А сам Осип Мандельштам? Он не был человеком богемы. Но он был человеком, который понимал, что жертвенность в русской литературе — это необходимое условие для того, чтобы в ней остаться навсегда.
Протоиерей МИХАИЛ ХОДАНОВ: Владимир Высоцкий читал классическую литературу, отлично знал поэзию Серебряного века и с раздумьем отмечал в душе, что все поэты России — крещеные. В Священном Писании Нового Завета его особенно поражали и восхищали две вещи: Евангелие от Иоанна с его апофеозом жертвенной любви к ближнему и Апокалипсис. Как художник слова, он видел там потрясающее совершенство формы и бездонную глубину мысли.
ВЛАДИМИР БОНДАРЕНКО: Евреи, что называется, русифицируются. Опять иду лишь от фактов. Наблюдаю и пишу, не говоря своего собственного мнения. Да, нацики израилезируются, патриоты исламизируются, а евреи-выкресты отказываются от Израиля. Оставшиеся в России евреи успешно отторгают от себя Израиль с его идеей национального государства. Прочитал бурную полемику в СМИ и интернете Израиля и Америки по поводу ненавистных им «крещеных антисемитов» Дмитрия Быкова, Людмилы Улицкой, Кости Райкина, Александра Калягина, Александра Кабакова, Михаила Веллера и многих других, не уехавших из России писателей и артистов. Заодно и издевку в адрес Иосифа Бродского и Осипа Мандельштама. Прочитал высказывания самих «крещеных антисемитов». Дмитрий Быков как главный враг иудеев – это впечатляет…
МИХАИЛ ВЕЛЛЕР: Либеральная интеллигенция идеалистична. То есть она придерживается позиций антидержавных и даже ангигосударственных, в принципе по своим взглядам они близки к доктрине анархо-коммунизма – все связи должны быть только по горизонтали, государство всегда зло, не должно быть насилия общества над человеком.… Вот придут веселые парни в зеленых чалмах – они вам покажут насилие над личностью, до этого они не понимают. Многознание уму не научает, как известно еще от древних греков. Они думают, что если усвоили сотню модных терминов и дюжину модных взглядов, то они мыслящие люди. Они уважают себя за взгляды, которые считаются умными и прогрессивными в том кругу, где они уважают друг друга. На самом деле они могут быть совершеннейшими идиотами, как регулярно показывает нам история. К сожалению, интеллигенция, за редкими исключениями, качественно не может видеть жизнь такой, какая она есть.
Протоиерей КОНСТАНТИН СМИРНОВ: Высоцкий не был крещен.
Дьякон АНДРЕЙ КУРАЕВ: Вечная память рабу Божию Владимиру, но не всем персонажам его песен и не всем эпизодам его личной жизни стоило бы подражать сегодня. Для меня же в наиболее значимы и памятны строки Высоцкого: «Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу, может кто-то когда-то поставит свечу». И в день 70-летия со дня рождения В.Высоцкого, я по окончании службы исполнил эту просьбу Владимира Семеновича...
Отец ДИМИТРИЙ ПЕРШИН: Конечно, можно помолиться и поставить свечку. Чего нельзя - участвовать в таинствах - причащении, исповеди и других, поскольку в богословии есть серьезное расхождение: Армянская Церковь - монофизиты (исповедуют одну природу во Христе), а православные христиане - дифизиты (исповедуют две природы во Христе). Святители Филарет Московский и Афанасий Ковровский допускали заупокойное поминовение лютеран, которые гораздо дальше отстоят от православия, чем армяне. Я думаю, что можно подавать записки о его упокоении и в православные храмы, заказывать литии и панихиды. Тем более, что сам Владимир Семенович едва ли вникал в то, почему и насколько расходятся армяне-монофизиты и православные-дифизиты. Для него это был религиозный, а не конфессиональный выбор. Причина крещения не в Москве проста: незадолго до Высоцкого крестились две актрисы театра на Таганке - в результате Любимов (режиссер) получил всё, что ему причиталось от партии и правительства. Чтобы не подставлять Любимова, Высоцкий и крестился на переферии Союза. Как, к примеру, Сергей Сергеевич Аверинцев, который тоже венчался с супругой в Тбилиси, а не в Москве, и по тем же приблизительно причинам. Это было принято в те годы в этой среде. Так что крестился Высоцкий в Церкви Христовой. Так это было для него. И я думаю, что так это было и для Господа.
Отец АЛЕКСАНДР ПИКАЛЕВ: Честно скажу: то, что он был некрещен, – это моя личная боль. Я не могу помянуть его на литургии как христианина. Но он был для меня детоводителем ко Христу.
АРКАДИЙ ВЫСОЦКИЙ: Он был крещен в армянской церкви. Дома у него были красивейшие иконы. При этом рядом стояли две большие католические статуи Спасителя и Божией Матери - как две куклы. Думаю, все это было неким декоративным элементом. Но думаю, если бы он дольше пожил, он пришел бы к каким-то каноническим вещам. Это неизбежно.
НИКИТА ВЫСОЦКИЙ: Мне кажется, что крещеным он был уже в сознательном возрасте. Вероятно, это было сделано не публично. Для себя. Свидетелей нет. Тем не менее, это догадки и моя внутренняя убежденность.
НИНА МАКСИМОВНА ВЫСОЦКАЯ: Меня крестили в церкви Всех Святых, что возле теперешней станции метро «Сокол», А Володю я не крестила, крестился ли он сам - не знаю.
ПЕТР СОЛДАТЕНКОВ: В своей книге я написал, что Высоцкий не крещен. И написал для того, чтобы кто-нибудь меня опроверг. За десять лет, прошедшие после выхода книги, никто этого не сделал.
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: 90% - не крещен.
ЮЛИЯ МЕЛАМЕД: А вот сын Владимира Высоцкого, Аркадий, женился на еврейке, нажил детей, хотя потом и развелся. Дети эти вместе с мамой уехали в Соединенные Штаты и там стали религиозными евреями. Недавно Наташа (Наама) Высоцкая (внучка) вышла замуж за хабадника Шломо Теплицкого — под хупой, все как положено. Видать, Шлёмо Высоцкий, праведник был, не зря так много молился.
Наркоман и пьяница
МАРИНА ВЛАДИ: Когда я говорю о его алкоголизме, о его пьянках, я единственно хочу показать, насколько он был раним, насколько он был несчастным человеком. И он был человеком, как все, — ни святым, ни героем.
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: Только об этом и пишут: пил, кололся, алкоголик, наркоман. Вот и представляешь эдакого доходягу с трясущимися руками, перед которым кокаиновые борозды и пара шприцев. Это абсолютная чушь. За те два последних года, что мы были знакомы, Володя снялся в фильме «Место встречи изменить нельзя» и в «Маленьких трагедиях». У него были записи на радио, роли в театре, он ездил с выступлениями по стране. На Одесской студии готовился, как режиссер запустить фильм «Зеленый фургон». Правда, ему не дали. При этом — да, пил, сидел на игле. Но это было вперемежку с работой на износ, наперегонки с болезнью.
МИХАИЛ ШЕМЯКИН: Володя проклинал алкоголизм, от которого безуспешно пытался избавиться. Мы с ним вместе подшивались, поскольку я тоже страдал запоями. Некоторые думают: «А-а, он был алкоголиком!» Да ни черта подобного! Все его нагрузки по накалу точно совпадали. Он безумствовал, когда пьянствовал, но когда он работал, то нагрузки тоже были колоссальными!
ОЛЕГ ДАЛЬ: Марина не любила, когда пил Володя, но сама — выпить не дура.
МИХАИЛ ШЕМЯКИН: Марина тоже стала спиваться. Она подшивалась у того же врача…
Г.ЮНГВАЛЬД-ХИЛЬКЕВИЧ: Марина… сама выпивала. Настаивала, чтобы он не пил, убеждала его, но в доме всё время была водка…
АЛЕКСАНДР МИТТА: Она моталась из Москвы в Париж, из Парижа в Москву по первому намёку, что у Володи что-то не так, бросает всё, детей под мышку и сюда. Очень сложная жизнь.
ИВАН ДЫХОВИЧНЫЙ: Да что вы… Марина держалась подальше от России во время его запоев... Стоило Володе сорваться, и Марина немедленно улетала в Париж, а уж оттуда звонила мне, расспрашивала, как идёт выздоровление, указания давала.
Г. ЮНГВАЛЬД-ХИЛЬКЕВИЧ: Это Таня Иваненко прилетала, ухаживала, убирала за ним, приводила в человеческое состояние и — ни одного бранного слова. Влади, когда Володя запивал, уходила на тусовку, оставляла его с приятелями. Ей было неприятно видеть мужа в ужасном состоянии.
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Татьяна Иваненко была лишь одной из сотен девочек. И духовно ничего не могла ему дать!
Г. ЮНГВАЛЬД-ХИЛЬКЕВИЧ: Таня нянчилась с ним, вытаскивала из запоев, лелеяла, глотку могла любому перегрызть за него. И Володя ее очень любил.
ИЛЬДАР ХАНОВ: Зло пришло от Марины Влади. И самое ужасное — я никак не мог это предотвратить…
НИНА УРГАНТ: Помню, я болела воспалением легких, ко мне из театра приходила медсестра Зиночка ставить банки. Володя заходит ко мне в комнату: «Ниночка, твоя медсестра может вынуть мне ампулу?» (Он тогда «подшивался» от спиртного). Спустил джинсы, а в верхней части ягодиц огромная воспаленная гематома. Я сразу вызвала Зиночку, та посмотрела: «Надо срочно вытаскивать — иначе заражение крови!» Вытащила, обработала рану, зашила. И тут возвращается из магазина Марина, принесла какие-то продукты и шампанское. Я к ней: «Маринка, представляешь, Володьке пришлось ампулу вытащить! Что же делать?!» А она с радостью: «Вытащили? Тогда давайте выпьем шампанского!» Достает бокалы и наливает Володе. Зачем?! Я ее чуть не убила...
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: Запой начинался с бокала шампанского, а потом... мы куда-то ехали, он рвался куда-то до тех пор, пока не упадет. Он был не агрессивным, по отношению ко мне — тем более. Страшно было за него, потому что была полная деградация, когда человек напивался до состояния животного. Куда там бить, он говорить-то не мог в таком состоянии. На это было страшно смотреть.
ЛЕОНИД СУЛЬПОВАР: Квартира на Малой Грузинской иногда была похожа на проходной двор. Эта вечная толпа. Многих я знал, но мелькали и совершенно незнакомые лица. Но стоило появиться Марине, как все это исчезало. Конечно, люди приходили, но это был совершенно другой круг, совершенно другой стиль жизни. И «уходов в пике» было гораздо меньше.
АЛЛА МАШЕНДЖИНОВА: При Марине Влади ремиссии у Высоцкого стали значительно короче. Третий — и последний — раз Высоцкий поступил к нам в больницу в тяжёлом состоянии в 1971 году. Во время лечения Володи в выходной день мне позвонили и сказали, что приехала Марина с одеждой и хочет забрать Высоцкого. Конечно, забрать Володю мы ей тогда не дали, ему ещё надо было лечиться.
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: Помню первомайские праздники, и Володя должен приехать за мной. Жду его дома на Яблочкова. Нет. Звоню, подходит Янклович. «Не волнуйся, все нормально, мы тебе позвоним». — «А где Володя?» — «Он не может подойти». — «Я сейчас приеду». — «Нет-нет, не вздумай». Беру такси, через 10 минут вхожу в квартиру, там — е-мое: столы грязные, посуда, бутылки — настоящее гулялово. Захожу в спальню. Там Даль спит с какой-то бабой. Кошмар, вертеп, воронья слободка. Я хочу войти в кабинет, и вдруг оттуда выходит девка, мне знакомая, — в рубашке, босая. Я зову ее на кухню: «Ира, значит так: я сейчас уезжаю. Я приеду в половине третьего. В половине третьего в квартире должна быть идеальная чистота, помойка вынесена, и вас, ****ей, не должно быть здесь даже духу». И уезжаю. Пошла на рынок. Через полтора часа звоню: «Все убрали?» — «Да». — «Хорошо. Можете спускаться». Я приехала — девственная чистота в квартире, девственно на кровати спит Володя, в другой комнате спит одинокий Даль. Он проснулся, вышел, и я первый раз в жизни видела, как у человека трясутся руки и он пьет, держа стакан водки через шею на полотенце. У Володи такого не было. Я Володе потом ни слова не сказала, он извинялся.
ЮРИЙ ЛЮБИМОВ: Я его просто защищал, лечил его и часто силой, он кричал, я его все равно сгребал и вез, чтобы хоть немножко ему продлить жизнь. Но куда - принудительное лечение? Я должен был это делать с согласия родителей. Я позвал папашу и сказал: «Надо, товарищ комиссар (или кто он у него был?) лечить сына». Знаете, какой я получил ответ? «С этим антисоветчиком я никакого дела не имею».
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Когда его выводили из запоев, вывести его можно было с помощью наркотиков. Врачи, в общем-то, и посадили его на это дело.
НИКОЛАЙ ГУБЕНКО: Ничего подобного! Высоцкий много пил, но потом ушел из алкоголя на наркотики, к которым его приобщили Марина Владимировна и её старший сын. Так что когда после смерти Володи Марина стала говорить, что она была его ангелом-хранителем, это не совсем так. Конечно, ничего об этом нет в её книге, которую она написала в память о Володе. Но всё окружение Высоцкого про роль Марины знает…
ЛЕОНИД СУЛЬПОВАР: Думаю, что вкус наркотика он ощутил на фоне выхода из пике.
НИНА УРГАНТ: Как-то я попросила у нее импортную сигаретку — длинную, красивую. Она: «Ты не будешь такую курить». — «Ну, дай, тебе что, жалко?» — «Нет, не жалко — бери». Я сделала затяжку, тут же «поплыла», оказывается, сигарета с «травкой» была. Так я первый и последний раз в жизни попробовала марихуану. Я тоже думаю, что Марина и приучила Володю к наркотикам.
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: Тогда пили абсолютно все, а творческие люди и подавно.
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Я много говорил с Володей на эту тему. Он мне сказал: «Вот ты не был на Западе, а там все творческие люди это делают. Это ведь стимулирует творчество. Я же не злоупотребляю, а только для поддержания формы. И мне это помогает.
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: Володя употреблял наркотики не потому, что он такой наркоман — наширялся и сидит хохочет, балдеет, — а просто чтобы нормально себя физически чувствовать. В свое время мне Володя даже сказал: «Если я когда-нибудь узнаю, что ты хоть раз попробовала, задушу собственными руками». Он просто лучше себя чувствовал. Вот он сидит, абсолютно никакой, ему плохо, но делает укол и — нормальный, живет полноценной жизнью.
АНАТОЛИЙ ФЕДОТОВ: Кто-то ему подсказал, что есть такие препараты. Он попробовал — вначале оказалось, что очень здорово. Это даже могло стимулировать творчество. Раз-два-три... А потом привык. Привыкание развивается очень быстро, организм истощается — это очень коварные лекарства. Долго на них надеяться нельзя.
ЛЮДМИЛА АБРАМОВА: В 1976 году Нина Максимовна была у меня на старой квартире, я спрашиваю ее: «Ну, как Володя?», - «Ничего, хорошо...» - отвечает. «Не пьет?», - говорю, - «Нет, не пьет... Ему теперь и не нужно, он сам научился делать уколы...». «Какие уколы!?» – удивилась я. «Амфитамины. Марина привозит их из Франции».
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: Володя мне как-то рассказывал, что первый раз ему сделали наркотик в Горьком, чтобы снять синдром похмелья. Врач-женщина сказала, что у ее мужа бывают запои и она легко выводит его из этого состояния одним уколом. Это было в 1977 году. Я точно помню, что Володя сказал, что в 1977 году.
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Володя сам говорил мне, что наркотики всерьез у него начались в конце 1975 года. Я в этом уверен.
СТАНИСЛАВ ГОВОРУХИН: Володя если рассказывал что-то из жизни, из увиденного или услышанного, обязательно привирал, добавлял от себя, дофантазировал, превращал в художественное произведение, в законченную миниатюру.
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: В течение двух лет я видела, как дозы увеличивались. Сначала это было после спектакля, чтобы восстановиться. Я помню, что после «Гамлета» он не мог долго уснуть, ему было плохо. И он делал себе укол. «А что это ты себе колешь?» — спрашивала я. «Это витамины». Однажды эту ампулу я выудила из помойки и узнала, что это был промедол. Потом был и мартин, анапол — медицинские наркотики.
АНАТОЛИЙ ФЕДОТОВ: Последние лет пять он был на этом «допинге».
ЛЕОНИД СУЛЬПОВАР: От меня Володя очень долго это скрывал. Я только в 79-м году догадался — сам понял, — что дело тут уже не в алкоголе. Для меня это было очень грустным открытием — с наркотиками бороться куда трудней.
ЮРИЙ ЛЮБИМОВ: Он был зациклен на том, что только когда пьет, только тогда может творить. На самом-то деле – ничего подобного. Потом он начал себя обманывать, как все они: пить 10 капель, потом 15… А потом его еще кто-то научил колоться, мол, это выбьет алкоголизм и все будет хорошо. Не знаю кто, я бы ему и сейчас голову отвернул. Потому что кончилось это трагически. Время от укола до укола все сужалось и сужалось… Но он очень хотел выпутаться.
АНАТОЛИЙ ФЕДОТОВ: Водка - это была замена. Многие ребята так делают - когда хотят соскочить с иглы, входят в запой. Но водка - неадекватная замена, она действует грубее...
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: Он так хотел соскочить с иглы. «Я так от этого устал», — говорил. Отчего он умер? Он хотел соскочить, а легально нельзя было лечиться. Людей, которые ему доставали наркотики, он подставить не мог. Он и в Италии лежал, и во Франции. Не получилось.
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Ведь он действительно не просил наркотиков в последние дни... Он это для себя решил. А если бы он взмолился, мы бы, конечно, нашли... Может, так он решил покончить с болезнью?
ВАЛЕРИЙ ПЕРЕВОЗЧИКОВ: Наркотики появлялись и после 18 июля. Было достаточно много врачей, которые «помогали» Высоцкому (не только врачей - медсестер, аптечных работников, военных медиков и даже работников НИИ, связанных с медициной). Причем большинство из них не знали о существовании друг друга: у одного - ампула, у другого - две... Отказать Высоцкому было очень трудно.
АРКАДИЙ ВЫСОЦКИЙ: Это было и дней за пять до смерти отца... Он тогда стал делать себе какие-то уколы - на коробках было написано что-то вроде «седуксена»... Он не мог попасть... Все это было ужасно... Ужасно. И настолько отец был тяжелый, что я стал звонить всем, чтобы хоть кто-то пришел! Всем, чьи фамилии я знал. Взял телефонную книжку и звонил. Не помню, что сказали Смехов и Золотухин, но приехать они отказались…
ФЁДОР РАЗЗАКОВ: Обратите внимание на то, что ни один из друзей и коллег Высоцкого не согласился тогда приехать к нему домой…
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: Это меня больше всего поражало и обижало - никто не оставался! Приехали, посидели, поели, попили чайку - и пошли домой. И все прекрасно! Никому не хотелось сидеть с Володей и не спать ночами... Все устали от этого, - ведь у всех были свои проблемы, своя жизнь...
АРКАДИЙ ВЫСОЦКИЙ: Потом приехал Янклович и кое-что привез. Это «кое-что» было завернуто в бумажку. Отец сделал такую трубочку и стал это нюхать. При этом половину рассыпал. Да, Валерий мне честно сказал, что это такое, когда стал уходить... когда отец это принял - по-моему, это был кокаин, - он много говорил... В частности, он звал маму…
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: Все от него безумно устали...
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Но он, действительно, был невыносим в последнее время... А мы все были просто люди... И Оксана - тоже человек... Когда она забрала его на два дня, уже на второй позвонила: «Валера, я больше не могу. Умоляю, заберите Володю». И мы с Федотовым поехали и забрали.
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: Эти последние дни... В принципе, можно сказать, что Володя находился в состоянии агонии. Последние два дня он вообще не выходил из квартиры. По-моему, он знал, что умрет.
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Володя был уже совсем плох. Он стонал, кричал все время... Все время накачивал себя шампанским...
АНАТОЛИЙ ФЕДОТОВ: Бутылки две-три в день выпивал... Шампанское на наркоманов лучше действует...
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Семь дней он ни на секунду не ложился. Ляжет, вскочит, опять. Федотов тогда простынею обвязал ему руки, чтобы он не вскакивал уже, чтобы он хоть как-то отдохнул.
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: Главное было - чтобы Володя не кричал... Люди уже осатанели от этого...
АЛЕКСЕЙ ШТУРМИН: Никогда в жизни не забуду его напряженное - твердое, как камень, тело. Они все время хотели вывести Володю из этого состояния - шампанским... А Володя все время показывал пальцем - шприц! шприц! А они говорят: «Ничего, ничего... Еще один день, и он выскочит!»
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Все считали, что ломка должна пройти, и он может выскочить.
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: А Володя стал падать... А все сидели за столом и говорили: «Это при тебе он так выкаблучивается... О-о... Смотри, опять упал... А тебя не было - нормально...». А вечером приехали эти врачи... Федотов все время делал уколы... Седуксен и что-то такое, что делают перед операцией. Но что конкретно, не знаю, - это же можно выяснить... Но в принципе я Федотову говорила: «Толя, ты мне объясни, как может реагировать организм на два совершенно противоположных препарата?!» С одной стороны, он колол успокаивающее, снотворное, а с другой - вводил тонизирующие препараты. Он делал настолько странные вещи, что даже я удивлялась: «По-моему, происходит разлад нервной системы, - ведь ей непонятно, какую команду выполнять: не то отдыхать, не то бодрствовать...». «Да нет, - говорил Толя, - это специально так... Он как бы отдыхает, - и в то же время он - в тонусе...». «Ну, не знаю...». А Володя уже никак не реагировал.
АНАТОЛИЙ ФЕДОТОВ: Я его наколол седуксеном. Он был в отрубе. Я дал ему поспать. Я еще говорю: «Да его хоть сейчас бери и уноси...». Я ему абстинентный синдром снял.
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Приехали врачи из Склифа - Сульповар и Щербаков, Федотов был там... Состоялся этот длинный-длинный разговор...
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: А вечером приехали врачи... Мы устроили такой консилиум: сейчас увозить Володю в больницу или не сейчас. Решили, что не сейчас, надо подождать два дня...
ЛЕОНИД СУЛЬПОВАР: Валера сказал, что Володя совсем плохой... Что дальше это невозможно терпеть и надо что-то делать... Ну, мы и поехали туда. Вместе со мной был Стас Щербаков, он тоже работал в реанимации и хорошо знал Володю. Мы приехали, состояние Володи было ужасным!
СТАНИСЛАВ ЩЕРБАКОВ: Ну, а наша последняя встреча, если ее можно так назвать, - вечером 23 июля. Почему мы его не взяли тогда?.. Ведь дело дошло, чуть ли не до драки... К нам в реанимацию приехал Валера Янклович и попросил дозу хлоралгидрата. Это такой седативный - успокаивающий, расслабляющий препарат, и довольно токсичный. Дежурили мы с Леней Сульповаром, и когда узнали, в каких дозах и в каких смесях хлорадгидрат будет применяться, мы с Леней стали на дыбы! Решили сами поехать на Малую Грузинскую. Реанимобиль был на вызове, мы сели в такси. Приезжаем, открывает дверь какая-то девушка. В нестандартном большом холле горит одна лампочка - полумрак. На диване под одеялом лежит человек и вроде слегка похрапывает. Я прохожу первым, смотрю: человек в очках... Понимаю, что не Высоцкий. Это был Федотов - тогда я в первый раз с ним столкнулся. Спрашиваю: «А где Высоцкий? - Там, в спальне». Проходим туда и видим: Высоцкий, как говорят медики, в асфиксии - Федотов накачал его большими дозами всяких седативов. Он лежит практически без рефлексов... У него уже заваливается язык! То есть он сам может себя задушить. Мы с Леней придали ему положение, которое и положено наркотизированному больному, рефлексы чуть-чуть появились. Мы с Леней анестезиологи - но и реаниматоры тоже, - видим, что дело очень плохо. Но ведь и Федотов - реаниматолог-профессионал! Я даже не знаю, как это назвать - это не просто халатность или безграмотность!.. Да если у меня в зале лежит больной, и я знаю, что он умрет, - ну нечего ловить! Но когда я слышу храп запавшего языка, я спокойно сидеть не могу. Ну а дальше пошел весь этот сыр-бор: что делать?
ЛЕОНИД СУЛЬПОВАР: Когда мы зашли в спальню, у Володи уже были элементы «цианоза» - такая синюшность кожи. Запрокинутая голова, знаете - как у глубоко спящего человека, особенно выпившего, западает язык... У такого человека почти всегда губы синюшные, синюшные пальцы... Мы положили его на бок, придали правильное положение голове, чтобы язык не западал... Прямо при нас он немного порозовел. Стало ясно, что или надо предпринимать более активные действия - пытаться любыми способами спасти, - или вообще отказаться от всякой помощи...
Что предлагал я? Есть такая методика: взять человека на искусственную вентиляцию легких... Держать его в медикаментозном сне несколько дней и вывести из организма все, что возможно. Но дело в том, что отключение организма идет с препаратами наркотического ряда. Тем не менее, хотелось пойти и на это. Но были и другие опасности. Первое: Володю надо было «интубировать» - то есть вставить трубку через рот. А это могло повредить голосовые связки. Второе: при искусственной вентиляции легких очень часто появляется пневмония, как осложнение... В общем, все это довольно опасно, но другого выхода не было.
СТАНИСЛАВ ЩЕРБАКОВ: Я однозначно настаивал, чтобы немедленно забрать Высоцкого. И не только потому, что тяжелое состояние, но и потому, что Высоцкому здесь просто нельзя быть. Нельзя! Федотов сказал, что это нужно согласовать с родителями - хотя зачем в такой ситуации согласовывать с родителями?! Сульповар позвонил. По-моему, он говорил с Ниной Максимовной, она сказала: «Ребята, если нужно, конечно, забирайте!» Интересно, помнит ли она этот разговор?
Но дальше все уперлось в то, что у него через неделю самолет. Тогда стали думать, что делать сейчас? Забрать к себе - это практически исключалось. Потому что к Высоцкому не только в реанимации, но и в институте тоже относились уже очень негативно. Особенно - руководство, потому что они понимали, что институт «курируют» сверху. Да еще совсем недавно была целая «наркоманная эпопея» - по этому делу несколько наших сотрудников попали за решетку. Так что на неделю никак не получалось, но дня на три мы могли бы его взять... Два-три дня подержать на аппарате, немного подлечить... Леня Сульповар говорил вам, что интубирование создает угрозу голосовым связкам, - но что говорить о потере голоса, если вопрос стоит о жизни и смерти?! А пневмония как осложнение при лечении на аппарате, во-первых, бывает не так уж часто, а во-вторых, ее можно избежать... Конечно, отдельный бокс - это идеальный вариант, но какой бокс?! Вот я вспоминаю нашу старую реанимацию... У нас был один большой зал - наш «центральный цех», как мы его называли. Там было пять или шесть коек. Потом - ожоговый зал, чуть поменьше. И была проходная комната, где стояла одна койка, - ну какой это бокс? Бокс - это что-то отдельное, с отдельным входом...
Так что вопрос стоял, главным образом, о длительности... Мы же видели, в каком он состоянии: в глубоком наркозе плюс асфиксия... Это однозначно - надо забирать. Если бы шла речь о любом другом - даже о пьянчужке на улице, - забрали бы, да и все! А тут все уперлись: по-моему, каждый хотел сохранить свою репутацию.
ЛЕОНИД СУЛЬПОВАР: И мы сказали: Володю сейчас забираем. На что нам ответили, что это большая ответственность и что без согласия родителей этого делать нельзя. Ну что делать - давайте, выясняйте... Володя был в очень тяжелом состоянии, но впечатления, что он умирает, не было.
СТАНИСЛАВ ЩЕРБАКОВ: Федотов вел себя почему-то очень агрессивно - он вообще не хотел госпитализации. Вначале ссылался на родителей, а потом говорил, что справится сам... Я говорю: «Да как же ты справишься! Практически ухайдокал мужика!». Я тогда сказал все и, по-моему, в достаточно грубой форме. Леня Сульповар... Мне тогда не очень понравилась его позиция, - он немного пошел на поводу у Федотова... А Валера Янклович, кстати, это единственный человек, который, по-моему, знает все и о жизни, и о болезни, - или Валера доверял нам, или еще что, - но я не помню каких-то его вставок... И я тогда понял, что от меня мало что зависит. Немного сдался что ли...
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Стас Щербаков считал, что надо немедленно везти Володю в реанимацию. Федотов - что этого делать не надо. Леня Сульповар склонялся то в одну, то в другую сторону...
АНАТОЛИЙ ФЕДОТОВ: Вопрос был такой... Они хотели провести его на искусственном аппаратном дыхании, чтобы перебить дипсоманию. Чтобы Володя прекратил пить... Ну, снимем мы физическую зависимость, но мы не можем устранить психическую зависимость...
СТАНИСЛАВ ЩЕРБАКОВ: Потом говорили о самом оптимальном, на мой взгляд, варианте - пролечить Высоцкого у него на даче. Эту тему мы с Леней обсуждали, когда еще ехали в такси... Ведь ситуация из рассказа Валеры была достаточно ясной. Не афишируя, пролечить Высоцкого на даче, и пролечить на достаточно высоком уровне. Но в случае чего, - юридически мы бы отвечали сами, - ну а что было делать?! Ведь практически все наши контакты были на грани дозволенного и недозволенного. И в Склифе мы всегда его проводили под каким-то другим диагнозом... Как лечить на даче? Есть такой метод, - обычно мы его применяем при суицидальных попытках, - когда человек пытался повеситься... Таких больных, и наркотизированных тоже, мы ведем на аппарате и на релаксантах. Причем используются препараты типа кураре. Вы знаете, что стрелы с ядом кураре обездвиживают животных. Так и здесь: все мышцы обездвиживаются, кроме сердечной. И я предложил - провести Высоцкого на аппарате, на фоне абсолютной кураризации. Разумеется, с какой-то терапией: что-то наладить, подлечить, подкормить...
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Они предлагали еще какую-то совершенно новую методику с применением кураре... Такого еще никто в Союзе не делал. Они предлагали привезти аппарат на дачу... И все должны были около Володи дежурить - разговаривать с ним...
СТАНИСЛАВ ЩЕРБАКОВ: Какие тут сложности? Очень трудно уловить момент, когда больной приходит в сознание... И, естественно, начинается возбуждение. Ну, представьте себе - к вам возвращается сознание, и вдруг вы видите, что у вас изо рта торчит трубка?! Человек не знает - жив он или мертв... Иногда спрашиваешь такого больного: «Вы знаете - на этом вы свете или на том?»... Вторая сложность: психическое состояние больного, когда он уже придет в сознание. Нужно постоянно его настраивать, то есть кто-то постоянно должен быть рядом. Так вот, мы хотели привезти аппарат на дачу - и особых проблем не было, взяли бы и привезли. Аппаратов тогда уже было много, - никто бы и не заметил. Хотели набрать бригаду опытных ребят - я, Леня, еще несколько человек... Конечно, это не положено, но... Люди же должны когда-то отдавать и рисковать ради этого. Но все это поломал Федотов: «Да вы что! На даче! Нас же всех посадят, если что...». Короче говоря, все время чувствовалось, что он не хочет, чтобы забирали Высоцкого. Не хочет! И даже непонятно - почему?.. Что, он считал себя профессиональнее нас? Об этом и речи не могло быть, после того, что мы увидели в спальне. Мы пытались у него узнать: что он делает, по какой схеме... Федотов не очень-то распространялся, но мы поняли, что от промедола он хочет перейти к седативным препаратам - седуксен, реланиум, хлоралгидрат... В общем, через всю «седативу», минуя наркотики. Но это неправильная позиция! И теперь абсолютно ясно, что Высоцкого просто «проспали», как мы говорим... Да Федотов и сам рассказал об этом...
ЛЕОНИД СУЛЬПОВАР: И мы договорились, что заберем Володю 25 июля. Мы со Стасом дежурили через день.
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Они не взяли Володю в этот день... Боялись сделать ошибку, а Федотов все брал на себя - и делал... Его методика, какая бы она ни была, но она работала. Я не знаю, какие препараты использовал Федотов, но ведь Володя спал, и это хоть как-то приводило его в норму. Было решено, что Сульповар и Щербаков заберут Володю в больницу 25 июля. А когда человек в больнице, всегда есть какая-то надежда...
СТАНИСЛАВ ЩЕРБАКОВ: В общем, исходя из того, что Высоцкого надо подготовить к 1 августа и что его можно взять только на два-три дня, мы решили забрать его через день - то есть 25 июля.
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: Врачи не взяли. По-моему, они испугались. Они же прекрасно все понимали. Представьте, Высоцкий умирает у них в отделении или у них на руках... Хотя это действительно были хорошие врачи.
АНАТОЛИЙ ФЕДОТОВ: Они были недолго, ну с час, наверное, посидели... В этот вечер никого больше не было. Вечером я уехал, Валера остался у него.
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Федотов уехал, я остался ночевать... По-моему, Оксана тоже ночевала... Спал так: то спал, то просыпался...
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: На следующее утро приехала мама... Я приехала или ночевала? Валера, все эти дни и ночи - как один кошмарный сон, у меня все это слилось, спеклось в один комок... Наверное, ночевала... Каждый час Володя просыпался, ходил по квартире... Я или ходила вместе с ним, или делала теплую ванну... Уже не знаешь, что делать, чем помочь?
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Утром я уехал на работу, Оксана осталась... А меня сменила мать, она пришла... Володя все время ходил по комнате, ме-тался, стонал... Рвался куда-то...
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: Утром я сходила на рынок, купила клубники и немного покормила его клубникой со сливками...
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Оксана принесла ягоды. Как сейчас помню, кормила его клубникой со сливками.
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: Потом кто-то пришел, и надо было сделать чай... А Нина Максимовна говорит: «Нет-нет... Я сама сделаю... Вы идите к Володе...». Володя ходил, стонал, кричал... И я ходила вместе с ним... Потом я сделала теплую ванну - это снимает ломку... Его же ломало, он все время метался, он места себе не находил...
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Мы поставили кресло у двери... Приезжал Туманов, был Сева, Толя Федотов... Володя рвался, пытался выскочить на площадку... Мы ему наливали в рюмку чай, а края мазали коньяком...
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: Володя знал, что он умрет... У него болело сердце. Я сказала Федотову: «Толя, у него болит сердце». «С чего ты взяла?». «Но он же все время хватается за сердце. Я же вижу, что оно на самом деле у него болит». «Да ладно, он такой здоровый, - еще нас с тобой переживет». А Володя сел в кресло и говорит: «Я сегодня умру». «Володя, что ты всякую ерунду говоришь?!» «Да нет. Это вы всякую ерунду говорите, а я сегодня – умру». То есть Володя все предчувствовал, все точно знал...
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: За эти дни он находил, наверное, много десятков километров... А в день накануне смерти Володя задыхался, стонал, все рвался куда-то... Практически в полубессознательном состоянии... И вдруг подходит ко мне, смотрит на меня совершенно ясными глазами и говорит: «Ты знаешь, я, наверное, сегодня умру...».
АНАТОЛИЙ ФЕДОТОВ: Я приехал с дежурства. Была Нина Максимовна... Я взялся за пульс - это было часов в шесть... Ну, думаю, надо «лекарство» привезти...
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Внизу, ниже этажом, жил профессор Мазо - уролог, хирург. На следующий день ему предстояла операция. От него звонили несколько раз. Это было вечером...
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: А операция? Могло и не быть у Мазо никакой операции... Все замечательно, когда Володя здоровый, можно пригласить его в гости: «Вот. Сам Высоцкий». А когда Володя умирает? «Или пусть замолчит, или увези его к себе!». Они же постоянно звонили: то шубу зальют им, то еще что... «Прекратите орать! Дайте нам выспаться! Ты что, ничего не можешь сделать?»
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Федотов хотел привязать ему ноги простынями, чтобы он не рвался и не бился головой... Мы его перенесли в большую комнату на маленькой тахте... Федотов его наколол... Позвонила жена Мазо: «Валерий Павлович, я вас очень прошу... У мужа завтра операция...»
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: От него все действительно устали... Они взяли и привязали его простынями... Ну как привязали... Прибинтовали простынями к этой узкой тахте, чтобы он не рвался. То есть простыни обвязали вокруг кровати. Потом сели на кухне, выпили по рюмочке, вздохнули грустно. И когда все ушли, бутылка осталась на кухне - недопитая.
АНАТОЛИЙ ФЕДОТОВ: Валера уехал, Оксана ушла спать... А Володя как всегда: «А-а... О-о...» Ладно, думаю, может, перебесится... Но ночь у него была очень хреновая - надо было взять и увезти в больницу... Почти всю ночь не спал... Потом он попросил водочки, я, честно говоря, тоже с ним засадил... Рюмочку. Но я же измотанный, уставший - слабость... Час, два... Володя все маялся...
ВАЛЕРИЙ НИСАНОВ: Примерно в два часа ночи мне позвонил Федотов: «Принеси немного шампанского. Володе нужно». Я принес шампанское и ушел спать.
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: Не знаю почему, но Толя Володину кровать, на которой его и прибинтовали - нет, я уже все развязала... Эту кровать он перенес из маленькой комнаты в большую. Один перенес, и Володю перенес туда - и положил туда... По-видимому, он что-то такое успокоительное колол... Или дал выпить? Я не знаю, но Володя все время стонал... Все время какие-то звуки. А тут очень быстро прекратились всякие звуки...
АНАТОЛИЙ ФЕДОТОВ: Час, два, три... Володя все маялся. Я уснул, может быть, часа в три... Прилег и, видимо, уснул... Где-то с трех до половины пятого, - в этом промежутке умер... Меня как будто подбросило... Руки еще теплые, пульса нет, зрачки не реагируют... Во сне - инфаркт... Судя по клинике - инфаркт...
ОКСАНА ЯРМОЛЬНИК: У него были открыты глаза! То есть Володя не спал, когда умер. Значит, он умер не во сне... Вот так...
АНАТОЛИЙ ФЕДОТОВ: Тут же я позвонил Янкловичу, Туманову... Вызвал ментов, чтобы не было слухов... Есть протокол - «ненасильственная смерть»... Пока Вадим и Валера ехали, пришли менты... Когда? Я кинулся к Володе в полпятого... Пока обзванивал... Еще вызвал «скорую» - для очистки совести... Да... Бросился я к нему, к Высоцкому... А он - труп! Что делать?.. Я до сих пор себе не прощу... Валера передал его мне с рук на руки... А надо было... Во-первых, надо было его забрать в больницу - 23-го... А днем надо было сесть на машину и ехать за наркотиками... Заснул я, наверное, на час, задремал... Смог ли бы я ему помочь? Трудно сказать, но я бы постарался сделать все. До сих пор не могу себе простить, что заснул тогда. Прозевал, наверное, минут сорок.
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: Толя потом этим так мучился... Он же попробовал на себе - сам стал употреблять наркотики, чтобы найти выход.
В.БАРАНЧИКОВ: Толя настолько Володю любил, что шел до конца. Вы знаете, что значит списать пустую ампулу, да еще в Олимпиаду?! А Федотов доставал любыми путями.
О.ЕМЕЛЬЯНЕНКО: Толя Федотов пил беспробудно - и на похоронах, и на девять дней, и на сорок. Он считал себя виновным в смерти Володи: вроде бы как заснул... Ведь Володя настолько верил в него, настолько это демонстрировал и говорил всем, что Толя его личный врач. Никто из ребят не считал его виновным, нет, Боже упаси...
О.ФИЛАТОВ: Ну что, Толя Федотов... Зря он себя так казнил. Володя сам себя износил: и свой организм, и свой мозг... Хотя если у меня на операционном столе умирает совершенно безнадежный больной, тоже возникает чувство вины. Думаешь, может быть, надо было сделать не так, а по-другому... Вобщем, такое «самобичевание врача»...
ВАЛЕРИЙ ЯНКЛОВИЧ: А у меня все время была мысль: будет обыск, будет обыск... В кабинете был такой плафон, - Володя туда прятал пустые ампулы... Я говорю: «Давайте их уберем!». К этому времени я уже пришел в себя... И до приезда милиции мы выгребли из люстры пустые ампулы...
ВСЕВОЛОД АБДУЛОВ: Что меня спасло от помешательства - надо было много чего делать... Я быстро дозвонился Марине... В театр и по всем этим делам звонил Валера... Потом я взял Володину телефонную книгу и выписал номеров двадцать... Не только друзей, но и людей, которые могли помочь. Я позвонил космонавтам, одному из первых - Иосифу Кобзону, Вайнерам... Нужно было срочно сделать два дела - место на кладбище и некролог...
Могила
ВАЛЕРИЙ ЗОЛОТУХИН: Какой сволочной прием с могилой майора Петрова, какая чудовищная профанация и спекуляция, и обман читателей.
МАРЛЕНА ЗИМНА: По правде говоря, так называемые блюстители чистой расы зашли в своих «исследованиях» слишком далеко. Ошеломленные огромным количеством поклонников, собирающихся в годовщины рождения и смерти поэта на месте его захоронения, они затеяли нечистоплотные игры, насыпав рядом с его могилой что-то типа холмика, который потом затоптали.
ОЛЕГ УСТИНКОВ: Не скрою, могила «майора Петрова» — наше с Юрой Бояровым изобретение. Ложную могилку мы соорудили задолго до смерти Высоцкого. От фонаря, как говорится: сами холмик насыпали, поставили табличку «Кинорежиссер Петров А.С.», — чтобы никто в эту свободную зону не забирался.
НИНА МАКСИМОВНА ВЫСОЦКАЯ: Мы ещё цветочки на неё клали…
МАРЛЕНА ЗИМНА: Да кто вы такие?!
ИОСИФ КОБЗОН: Это бывший директор кладбища Олег Моисеевич Устинков и покойный ныне смотритель - Юра Бояров.
ОЛЕГ УСТИНКОВ: Меня потом Нина Максимовна даже спрашивала, что, мол, это за могилка такая неухоженная?
НИНА МАКСИМОВНА ВЫСОЦКАЯ: Мы – родители, не могли быть спокойно на кладбище. Всё спрашивали – а где могила майора Петрова?
ОЛЕГ УСТИНКОВ: После войны заброшенных могил на кладбище было без счета. Но свободного места практически не было. Правда, в одном месте между соседними оградами образовалась дыра. Человек там пролезал. Но для того, чтобы выкопать новую могилу, нужно было чуть сместить несколько старых оградок. Об этом я рассказал Юре Боярову. Вот поэтому, чтобы никто в эту свободную зону не забирался был придуман «режиссёр Петров».
НИНА МАКСИМОВНА ВЫСОЦКАЯ: А вы знаете, сразу после похорон колышек убрали.
МАРЛЕНА ЗИМНА: Нет, не убрали. Позже по этому поводу они напечатали в российских газетах пасквиль о том, что рядом с Высоцким якобы похоронен участник Великой Отечественной войны некий майор Петров и что почитатели Высоцкого в своем ослепляющем фанатизме затоптали могилу офицера.
ОЛЕГ УСТИНКОВ: Ходили слухи, будто кто-то специально могильный холмик насыпал за одну ночь, чтобы фанатам Высоцкого досадить. - Глупость, конечно. Просто через некоторое время после похорон Высоцкого приходит из Управления «телега» - мол, что у вас там за бардак, могила знаменитого кинорежиссера в непотребном виде. Мы опешили. Наворочали дел, как говорится, на свою голову. Потом стали ходить разговоры, будто Высоцкого захоронили в чужую могилу. Может, потому, что «могила» «майора Петрова» рядом находилась? И ее небольшой холмик стал регулярно исчезать с лица земли. Его просто затаптывали. А мы восстанавливали. Позже, поняв, что с народом бороться бесполезно, я приказал «могилку» эту снести окончательно. Удивительно - но она стала возрождаться - появлялась вновь и вновь. Видимо, это делали какие-то сердобольные люди.
НИНА МАКСИМОВНА ВЫСОЦКАЯ: Мы ухаживали за этой могилкой…
МАРЛЕНА ЗИМНА: Конечно, слишком много поклонников приходило тогда на Ваганьковское кладбище, но трудно поверить в то, что они впали в состояние массовой галлюцинации и не заметили рядом с могилой своего кумира другой могилы.
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: Никто не знал, ложная могила или настоящая. Петрова-то всё равно затоптали! Если видишь холмик с колышком то, какое ты имеешь право на него наступать? Негоже это…
МАРЛЕНА ЗИМНА: Эти дешевые происки оказались всего лишь идиотской мистификацией, в которую могли поверить в лучшем случае малолетки.
ИРИНА КРЕТОВА: А что вы хотите?! Во время самих похорон вокруг кладбища творилось что-то невообразимое: люди залезали на деревья, ограды могил. Их оттуда стаскивали, запихивали в «воронки» и увозили в неизвестном направлении.
МАРЛЕНА ЗИМНА: А вы кто такая?
ИРИНА КРЕТОВА: Ирина Кретова, бывший кладбищенский кассир. Нам, кладбищенским работникам было известно, что место под могилу Высоцкого отвели в захудалом углу кладбища. Там и начали могилу копать. Но потом, смотрим, почти у самого входа тоже стали землю рыть.
ВДОВА БОЯРОВА: Владимира Семеныча вообще хотели похоронить в дальнем углу кладбища, чуть ли ни у помойки. Юра мой хорошо понимал, что если Высоцкого похоронят в том месте, то тогда народ точно все кладбище перетопчет. С другой стороны, ему пришлось принимать решение практически одному, директора кладбища Олега Устинскова в это время на месте почему-то не оказалось. Ведь именно смотритель принимает решение по выбору места под могилу. Но тут был случай особый, какой-то человек из руководства Моссовета позвонил и сказал, что Высоцкому нужно дать место в дальнем углу кладбища.
ОЛЕГ УСТИНКОВ: 24 июля я из Москвы уехал на дачу. Боярову сказал, что если будет какое ЧП, пусть звонит. Местечко, где сейчас покоится Володя, было у нас на особом счету.
ВДОВА БОЯРОВА: Кобзон приехал тогда самым первым и предложил Юре какую-то большую сумму. И произошло это уже после звонка из Моссовета.
ИОСИФ КОБЗОН: Кстати, то, что пишет Марина Влади про это в своем «Прерванном полете», - вранье. Было, что я полез в карман за деньгами, но никаких тысяч я даже достать не успел. Он остановил мою руку: «Не надо, Иосиф Давыдович! Я Высоцкого люблю не меньше вашего...»
ВДОВА БОЯРОВА: Юра был фанатом Высоцкого - всегда под рукой куча его пластинок, кассет магнитофонных. Так все и валяется где-то на даче. Вместе с визитной карточкой Кобзона.
ИОСИФ КОБЗОН: Марины Влади тогда еще не было в Москве, а она пишет: «Мы пошли, (якобы мы с ней), выбирать место для Володи».
ИРИНА КРЕТОВА: У места этого, ну, то есть, где похоронен Высоцкий, на самом деле жутковатая история. Когда-то там находилась полузаброшенная могила. Кладбищенские об этом знали. Потом вдруг обнаружилось, что в ней захоронен сын одной старушки. В 1979 году старушка эта уезжала из Москвы в свою деревню, куда-то под Калугу. И попросила дирекцию кладбища провести изъятие тела. Захотела забрать останки сына с собой. Эксгумацией занимался кладбищенский смотритель Юрий Бояров. Все ж на моих глазах происходило: старый гроб вырыли, косточки собрали, переложили в маленький такой гробик и увезли. Так и освободилось место.
МАРЛЕНА ЗИМНА: Зато распространял эту клевету в адрес Высоцкого - Станислав Куняев.
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: В 1983 году мне в руки попали две фотографии московского фотохудожника Александра Лапина. На одной - могильный холмик неизвестного майора Петрова, возвышающийся по соседству с захоронением Владимира Высоцкого (снимок 1982 года). На другой, сделанной автором через год, на месте этой могилы - пустое место. Оказалось, что к тому времени ее затоптали поклонники поэта. Но что было интересно, есть редкое свидетельство: фотография из кладбищенского архива, датируемая ноябрем 1980 года. На ней хорошо видна табличка с надписью, сохранившаяся с 1940 года: «Кинорежиссер Петров А.С.», однако на последующих снимках появилась табличка с надписью «майор Петров А.Т.». Кто эти люди - выяснить нам так и не удалось.
НИНА МАКСИМОВНА ВЫСОЦКАЯ: Мы заметили этот неприсмотренный холмик - могилу режиссера Петрова - и стали за ней ухаживать, подправлять, класть цветы. Затем неожиданно для нас на могиле появилась табличка «майор Петров».
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: В результате случился грандиознейший скандал. Высокие партийные инстанции, редакцию журнала завалили подметными письмами возмущенные поклонники Высоцкого. Но признаюсь как на духу: никакого подлога я не совершал, ничей заказ не выполнял, нигде не признавался, будто меня «ЗАСТАВИЛИ раскрутить какую-то фальшивку». Да, и каяться мне не в чем. Выступал я не против Высоцкого, а против стадного культа по отношению к нему. Писал, как говорится, по велению сердца.
МАРЛЕНА ЗИМНА: Опять-таки, трудно поверить в то, что поклонники Высоцкого впали в идиотское состояние.
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ: Ну почему же? Перед публикацией моей статьи «Что тебе поют. Полемические заметки о модном в культуре», где я попытался проанализировать явления массовой культуры. Главный редактор «Нашего современника» Сергей Викулов попросил редактора отдела критики журнала Юрия Медведева провести расследование по могиле Петрова. И в июне 1984 года Медведев беседовал с тогдашним директором Ваганьковского комплекса ритуальных услуг Абакумовым. Тот признал, что администрация кладбища каждый раз вынуждена была принимать меры по ее восстановлению. В конце концов, было принято решение сравнять ее с землей. Вот слова Абакумова: «Бесчинства посетителей могилы Высоцкого выливались в распитие спиртных напитков и распевание песен в пьяном виде вокруг нее. Это происходило даже ночью, после закрытия кладбища. Милиция устала бороться с вывешиванием антиобщественных призывов, продажей по спекулятивным ценам фотографий Высоцкого (по два рубля за штуку)». На вопрос, можно ли восстановить могилу майора Петрова, Абакумов ответил, что это невозможно. Потому что нет его близких родственников. И табличка с могилы давно утеряна.
ОЛЕГ УСТИНКОВ: А вообще, Высоцкий приезжал вместе с Мариной Влади на кладбище в 1979 году. Они как бы интересовались насчет возможного захоронения какого-то своего умершего друга. Мы даже ходили присматривали место для могилы. Проходили и мимо того места, где теперь могила самого Высоцкого. Отчетливо помню его искрометный взгляд в ту сторону. Край ведь всегда считался особым местом на кладбище. Именно туда, куда он смотрел, его и похоронили. С той встречи я стал к этому месту присматриваться особо. Вместе с Юрой Бояровым мы тогда и придумали «майора Петрова».
Кем бы был Высоцкий сегодня?
ДМИТРИЙ КОРОЛЁВ: Доживи Владимир Семенович до наших времен, переживи он бардак и смятение 80-х, опустошение и беспредел 90-х, лицемерие и дутое процветание "нулевых", испытал бы он, наверное, величайшую душевную трагедию в своей жизни. Звучит кощунственно, но все-таки, слава богу, что Высоцкий ушел тогда, не увидев приватизации и глобализации.
ЕВГЕНИЙ ВАЖЕНИН: Вероятно, он бы приветствовал перестройку. Вряд ли бы одобрил ГКЧП. Я легко представляю Высоцкого, поющего на августовских баррикадах 91-го. Он бы искренне думал, что его песня рвется наперерез танкам. Наверняка он бы ощутил разочарование, раздерганность, опустошение и тоску от того, что принято называть «реформами» или «эпохой 90-х». Выступил бы он четко и внятно на одном из полюсов в те годы – бог весть. Думаю, он бы говорил и пел о бездомных, о стариках, торгующих орденами, об отравленных водкой, о молодых братках, стреляющих друг друга по России, о кичливых господах жизни. Очевидно, он бы остро воспринял войну в Чечне, возможно, бы поехал туда, к солдатам. На этом изломе Высоцкий мог бы поддержать кого угодно – крайних либералов или радикальных коммунистов… Он мог бы стать эстрадной звездой, а мог бы затеряться, уйти в нечто вроде шансона, связаться со странными криминальными ребятами и погибнуть тогда.
Природная честность могла убить его именно в это время слома, когда при всей своей социальной жертвенности он бы обжигался о бесконечные варианты выбора и невозможность принять ни один.
Возможно, Высоцкий изначально бы с благородной отчужденностью, с юморком отнесся к перестроечной суете и суматохе. Как внутренний эмигрант, независимая личность. «Пусть впереди – большие перемены. Я это никогда не полюблю!» И хотя фраза про перемены означает, по-моему, лишь то, что перечисленную сумму «нелюбимого» он будет не любить при любых обстоятельствах, он пел отчетливо: «В восторженность не верю…». Такая отстраненность была у внешних эмигрантов Максимова, Зиновьева, Синявского, которые в 80-е судили обо всем спокойно и одиноко на фоне горлопанящих о либеральном расцвете вчерашних верных коммунистов от искусства, а в ранние 90-е произносили диковинные тогда диагнозы, которые нынче сделались, прости, читатель, трендом.
Если бы он выжил в 90-е, он угодил бы в нулевые годы. Стал бы он судействовать в ТВ-шоу «Звезды на льду»? Встречался бы, как Б.Г., с Владиславом Сурковым? Принял бы орден «За заслуги перед Отечеством»? Сделался бы, как Розенбаум, депутатом фракции ЕР и снялся бы в фильме депутата фракции ЕР (сначала в КПРФ... метаморфозы... бля) Говорухина?
Думаю, тут бы было два сценария. Один – предельная пепельная усталость. Верность творчеству и способность махнуть рукой на любые власти, доживать свой век мирно и равнодушно к ходячим миражам «сильных мира сего» и хранить вежливый вид. А могло быть активное неприятие. «Я не люблю уверенности сытой. Уж лучше пусть откажут тормоза…» – это про наше время, про излишне уверенных и чрезмерно подлых, кого еще выплюнет история. Его бы звали к себе большие люди, чтоб он им пел «Охоту на волков». Но наверняка он спел бы и про новых волков.
СТАНИСЛАВ ГОВОРУХИН: Он либо спился бы, либо умер от огорчения. Трудно себе представить, чтобы он пел на корпоративах и лизал задницу начальству.
Евгений Важенин: В конце концов неважно, чем бы был занят сейчас Высоцкий. Вне времени, вне истории, вне условностей и самоутешений есть его голос, и в голосе этом живет масштабный ответ на мучительный вопрос, как надо поступать. Ответ, смысл которого всегда так прост, когда времена упрощаются:
И рано нас равнять
с болотной слизью –
Мы гнезд себе на гнили
не совьем!
Мы не умрем мучительною
жизнью –
Мы лучше верной смертью
оживем!
А что ж до путей, которые он мог бы выбрать, то сложно гадать за человека. Каким бы выдающимся он не был. Перенес ли бы ВС разрыв театра на Таганке на 2 половины и грызню трупп? Развал СССР, как единого организма, болести которого он воспринимал как личные... Да, в августе 91-го вполне б он мог бы строить баррикады или как Ростропович. Но чеченские войны, Норд-Ост, "Курск", Беслан, Буденновск, бандитские войны 90-х рвали б его сердце каждый раз. Нет, 25 июля 1980 пути Владимира Семеновича и остального земного мира разошлись навеки и бесповоротно. Он должен далее был следовать с теми, кто ушел ранее по дороге гениев в Горние выси. Или как там они прозываются... Что делал бы Высоцкий, доживи он до Ельцина? (Окуджава, учитель Высоцкого, дожил до Ельцина. Лучше бы ему этого не делать).
НЕХОРОШАЯ МЫСЛЬ: хорошо, что он умер, не дожив до этого паскудства. Хорошо, что он навсегда остался в нашей памяти таким, каким был. Хорошо, что он никого и ничего не предал, что навсегда остался нашим.
ДЖОНАТАН ЛИВИНГСТОН: Не хочется опошлять память о Высоцком.
НИНОЧКА: Да он бы застрелился! Его смерть была не так уж и несвоевременна.... Для него просто не нашлось бы места в нашей сегодняшней "культуре".
ТЁТЯ ЭЛЬ: Дряхлым больным человеком вследствие неумеренногоо употребления наркотиков. И, может быть, он встроился бы в новую систему, как и Жванецкий. Но уже не был бы столь массово любим.
СЕРГЕЙ БАРЫБИН: А зачем гадать? Посмотрите на Леонтьева, так же и Высоцкого, клан Пугачёвой и Михалковых кого угодно за бабки затопчут.
ТАТЬЯНКА: Трудно сказать... Человек меняется.. . Вот Новодворская например не меняется... а многие уже давно не те...
BARKOV02: Я думаю если бы был сейчас Владимир Семёнович то он бы списался и выезжал бы на старых своих песнях! нового ничего не написал. как наши агонирующие рок.н рольщики! великие поэты должны уходить от нас рано и молодыми, это статистика.
ELENA1952: Грош бы цена была бы, если бы вписался. Конечно, не вписался бы. Он - продукт того, нашего времени. Из того времени и перешел в вечность. Такому - только умирать молодым.
СЕРГЕЙ ШМИДТ: Любые рассуждения на эту тему следует предварить допущением — мы закрываем глаза на то, что к концу своей жизни реальный Высоцкий испытывал творческое опустошение, а наркологические проблемы угрожали распадом личности. Допустим, что все у него было бы хорошо — и со здоровьем, и с психикой, и с творческим потенциалом. Однозначно могу предположить следующее: Владимир Высоцкий активно поддерживал бы перестройку в конце 1980-х, поскольку тогда для думающего человека не было альтернатив поддержке затеянного Горбачевым обновления страны. Альтернативы, пути-развилки появились где-то в 1991 году, ну и потом этих альтернатив стало предостаточно. Думающие люди разделились в 1990-е, это продолжилось в 2000-е, и особенно этот «раскол» обострился сейчас. Рискну предположить, что Высоцкий не поддерживал бы возникшую в перестройку связь с демократическим истэблишментом, когда наступили 1990-е. И тому есть множество причин. Первая — свойственная Высоцкому установка на умеренный нонконформизм. Да, умеренный (он не был диссидентом, не стремился эмигрировать), но все-таки нонконформизм. Он мог сохранить этот нонконформизм и в 1990-е, то есть отвернуться от тогдашнего официоза.
Второй момент — психологический, довольно важный. Знавшие Высоцкого люди утверждают, что он достаточно болезненно переживал отсутствие официального признания, поэтому можно уверенно предположить, что в перестройку он с удовольствием принимал бы награды, звания, быть может, и чины, радовался бы тиражам своих пластинок и книг (все это наверняка обрушилось бы на него водопадом). Однако, скорее всего, это быстро наскучило бы ему по той причине, что при всем своем нонконформизме Высоцкий никогда не был «голодным художником». И это очень важно. Многие герои советского андеграунда, вытащенные буквально из подполья и облагодетельствованные общественным признанием и деньгами, попали в ловушку. Ведь от таких успехов у них «поехала крыша» и погиб творческий дар. Так вот Высоцкий в эту ловушку мог бы и не попасть. Ибо и в СССР у него было многое, и многое ему было позволено. Это помогло бы ему удержаться от того, что принято у нас называть «превращением в жлоба».
Ну и главная причина — третья. Наиболее яркая тема у Высоцкого — это маленькие люди, героизм маленьких людей. Культ деловой успешности в 1990-е, культ гламурного паблисити в 2000-е — это все создавало атмосферу, в которой были бы востребованы специалисты по «большим людям». Высоцкий был не из таких. То есть внутренние основания его творчества могли бы помочь ему удержаться от деградации, угрожающей всякой востребованной и особенно обласканной властью творческой личности. Совсем сложно предполагать, что случилось бы с ним в 2000-е. Быть может, на волне отрицания жлобских «новорусских» 1990-х и попыток национально-государственного реваншизма он двинул бы в путинисты. Быть может, наоборот, следуя нонконформистской линии, оказался бы в противниках режима. Сложно сказать. Мне думается, что Высоцкий по своему жизненному стилю ближе к Эдуарду Лимонову (при всем их человеческом несходстве), нежели к диссидентам вроде Владимира Буковского или государственникам вроде Никиты Михалкова. Так что, скорее всего, он оказался бы в двойной оппозиции — как к власти, так и к самой оппозиции (примерно как Лимонов сейчас). И в этом смысле его юбилей был бы неудобен для обеих тяжущихся «по политике» сторон. Высоцкий многим не понравился бы сейчас. И наверное, именно это было бы здорово.
ЮРИЙ ВЯЗЕМСКИЙ: Вряд ли сейчас кто-то интересовался бы Высоцким. Он порождение ХХ века: со своими стихами, своим хриплым голосом, песнями... Мне не по себе, когда Высоцкого представляют как поэта. Поэт он плохой. Прежде всего Высоцкий — исполнитель собственных песен и пророк. Раньше я буквально жил его творчеством, да и сейчас помню многие песни наизусть. Очень талантливый человек. Теперь же из Высоцкого делают культ.
АЛЕКСЕЙ ВИШНЯ: Думаю, сегодняшние реалии погубили бы Высоцкого. Скорее всего, его поймали бы за увлечение наркотиками. А что касается песен, то они и без автора отлично существуют в сегодняшнем дне. То ли время мало что меняет в самой сути жизни, то ли Высоцкий — такая значительная фигура, что сумел в своем творчестве остаться актуальным для нескольких поколений.
СОФЬЯ КРАСНОВИД: Высоцкий мог существовать лишь в состоянии протеста. Он был оппозиционером по духу, поэтому его произведения были бы сейчас очень современны. Ранняя смерть Высоцкого явилась логическим итогом: жил, ступая по краю пропасти, и погиб, сорвавшись. Думаю, в наши дни Высоцкий стал бы одним из ярчайших лидеров протестного движения.
ДЕНИС МАЦУЕВ: Ни в искусстве, ни в спорте сослагательного наклонения нет. Но предположу, что Высоцкий вряд ли оценил бы современную эстраду. В целом же личности такого масштаба всегда смогут реализоваться — в любом времени и пространстве. Преклоняюсь перед его талантом: это был очень многогранный и неординарный человек.
ДМИТРИЙ БЫКОВ: Если бы Высоцкий жил сейчас — время было бы другим, происходили бы совсем иные события. Конечно, это был замечательный поэт.
ДМИТРИЙ СТАРИКОВ: Высоцкий мог бы спокойно жить при любом государственном строе. Ценю Высоцкого за тонкое чувство юмора и за веселые песни. А с социально-политической стороной его творчества знаком меньше.
ТАТЬЯНА: У Высоцкого очень искреннее творчество. Удивительно: он никогда не злобствовал, но при этом бил точно в цель. Думаю, такой взгляд на жизнь — большая редкость. Мы либо ненавидим время, в котором живем, либо легко с ним смиряемся.
АЛЕКСАНДР БАБИНИН: Наверняка о предателе Горбачёве, о распаде Союза о том как Ельцин вместе с Чубайсом и американскими советниками разбазарил страну, как Гайдар сделал всё население страны нищими, как американцы писали Конституцию России. О разгуле бандитизма в девяностые годы, о межнациональных конфликтах на постсоветском пространстве, тем море, выбирай любую злободневную, я думаю, он не остался бы в стороне от этих тем. По складу своего сознания и взглядов на несправедливость он просто не мог бы молчать и наблюдать всё это со стороны.
НИКИТА ВЫСОЦКИЙ: Мы можем, конечно, только рассуждать об этом. Многие считают, что он, пережив, какой-то критический момент, вдруг исчерпал бы себя в коротких песнях-балладах, на которые походят его произведения, и начал бы искать и пробовать себя в новых формах творческого выражения. У него ведь не было сверхоригинальных тем, в чем-то, может быть, он оставался банальным. Но другое дело, как он это делал. Например, во все времена плохие и прекрасные поэты писали о дружбе. Но Высоцкий написал по-особенному, да так, что завладел мыслями и душами людей. Я думаю, что и сегодня он бы мог сделать так, чтобы к нему прислушивались. В нем не может быть наносного, наигранного, поэтому он Высоцкий. Я думаю, что Высоцкий не изменился бы по сути и не стал вдруг более хладнокровным, космополитичным по отношению к своей стране, народу и близким людям. Он никогда не оставался равнодушным, и, думаю, остался бы таким же.
GLOBUS: Высоцкий после инфаркта 1980-го сумел вернуть себе физическое здоровье. Уехал в Париж, там его выходили (наша медицина всем хороша – только не послеоперационным уходом), после на деньги жены Марины Влади В.С. окреп на швейцарских курортах (на наших быстро бы спился), прошел курсы кодирования у тамошних спецов. Или у нашего Довженко: Данелию-то Довженко вылечил – и ничего, таланта у Георгия Николаевича не убавилось. Психическое здоровье Высоцкого в лечении бы не нуждалось. Для людей с талантом такого калибра он был на редкость здоров психически. В его стихах и песнях нет ни тени истерии. Вернее, даже так: есть всё, кроме неё. Адекватен он был, Владимир Семенович, в реакциях на окружающий мир – вплоть до «с гибельным восторгом пропадаю!». Ведал, что с собой творил, но самоубийцей не был. Иначе бы не от инфаркта помер, а как Есенин или Маяковский.
Итак. На дворе начало 1982-го, выздоровевший Владимир Семенович возвращается в СССР. Скромно так, без шума в газетах. Близкие встречают его в Шереметьево-2, везут на Таганку, там в театре стол накрыт, но В.С. – «в отказе». Поэтому разговор не шумный застольный, а спокойно-деловой – о творческих планах. А они – те же, что и до инфаркта. Только без пьянок и морфия. Зато под надзором жены Марины: что бы о ней ни судачили, а типично русская жена – лучшей для завязавшего алкаша не сыскать. И вплоть до горбачевской перестройки играл бы Высоцкий у Любимова, давал бы концерты, писал бы новое – не хуже старого, но и не сильно иное. Застой он и в поэзии застой – время стоит на месте и неизвестно, сдвинется ли. Возможно, как Окуджава, попытал бы себя в прозе – только мужественной а-ля Визбор или Хемингуэй. Или, как Юлий Ким, в стихах для песен к телефильмам. Еще раз сыграл бы у Говорухина или Муратовой. Или у Балаяна – о лишнем человеке 80-х. В магнитофонной культуре делил бы первенство со Жванецким. Написал бы что-нибудь о войне в Афганистане – не радикально антисоветское. На время попал бы в опалу, но не под высылку и лишение гражданства. А, может, и вовсе афганскую тему не тронул бы: как Окуджава, Ким, Вознесенский, Рождественский, Евтушенко. Оправдав умолчание словами типа: моя страна неправа, но это моя страна. И вообще: имея жену, с которой эмигрировать – раз плюнуть, Высоцкий 80-х вряд ли бы лупил власть в открытую, сжигая мосты. Остальные, не имевшие жену-француженку, молчат в тряпочку – я тоже смолчу, в праведники из ряда вон не сунусь.… Так бы и дожил до 86-го, до апрельского пленума ЦК. До перемен, которых НИКТО в стране не ожидал. До свободы, данной СВЕРХУ, а не добытой кровью павших в уличных боях. Резко, в год с небольшим время переменилось. Разрешили кооперативы, слушание «вражьих голосов», чтение «запрещенной литературы» и критику правящей партии. За этот год Высоцкий стал бы легально богатым. Вспомните, как его издали в конце 80-х! Через 6-7 лет после смерти! А тут – прижизненно, в поднявшейся с колен стране, народного трибуна и любимца!
Братья Стругацкие в эти годы только успевали подсчитывать авторские – с Высоцким было бы тоже самое. Он бы стал официально богат и официально любим. Но страна-то лучше не стала – стала другой. В искусстве, если не забыли, пошел вал чернухи. Культура «шестидесятников», воспитавшая и родившая Высоцкого, была смыта вмиг. Окуджава, Ким, Вознесенский, Евтушенко, Бродский, Войнович, Солженицын – все они с ходу оказались «героями минувших дней». Оказались в прошлом. Первые ряды быстро застолбили рокеры, режиссеры-чернушники, поэты-постмодернисты. Жванецкий – и тот растерялся, на время выпал из «властителей дум». Пришел Задорнов. А Высоцкий? Если бы дожил, разбогател, получил «народного артиста СССР» из рук Горбачева (или «нар. арт. РФ» из рук Ельцина)? Высоцкий – он бы что? Скорее всего – ничего. В смысле, ничего особенного. Писал бы, как Окуджава, по 5-7 вещей в год. Крепких, блестящих, мудрых, мало кем читаемых. Или наоборот – дикие хохмы о Кашпировском и подобных ему. Хохмы бы тоже забывались через месяц – их бы затмевал КВН. Однажды написал бы длинную вещь в стихах – типа «Федота-стрельца». Вот она бы не пропала, её бы цитировали по сей день.
Выступал бы с концертами, как «Машина Времени» – при аншлагах. Снял бы пару клипов интереса ради – и бросил бы это дело. В рекламе бы не снимался. Ушел бы от Любимова к Захарову, в Ленком. Блистал бы там. С купеческим размахом справил бы 50-летие в 1988-м, 60 лет – уже поскромнее, на личной подмосковной усадьбе или в особнячке на Самотёке, 70 лет – еще тише, в узком кругу. Съездил бы на вручение ордена «За заслуги перед Отечеством», ляпнул бы там едкое, не холуйское – и домой, к йогурту и минералке.
Развелся бы с Мариной. Женился бы на молоденькой… Почему нет? Как-то надо от скуки спасаться. Купил бы домишко где-нибудь на озере Комо — модном месте: В.С. и в 70-ые умел ценить роскошь и комфорт, мир материальный для него многое значил, иначе не катался бы Высоцкий по Москве на одном из первых в стране «Мерседесов» и не одевался бы в стильную одежду, присылаемую Мариной из городу Парижу. Дружил бы с бандитами. И с теми. кто их обезвреживает. Во время первого путча 1991 года пришел бы на баррикады… на третий день. Второй путч 1993 года пережил бы в… Париже. В кино бы наснимался всласть – за прошлые, не богатые ролями годы. Играл бы – глаз не оторвать, актер божьей милостью. Но в основном классику – Чехова, Куприна. Веком настоящим брезговал бы. А при засилье сериалов к съемкам охладел бы быстро и бесповоротно. После смерти Леонида Филатова запросто мог бы вести программу «Чтобы помнили» – потому как рассказчик чудесный, незлобивый, памятливый и совестливый. В 2006-м (если бы дожил) посмотрел бы фильм «Пушкин. Последняя дуэль» с Безруковым в главной роли. И отдельной строкой завещания запретил бы Безрукову когда-либо играть Высоцкого. Песню бы глумливую об этом написал. И не было бы «Черного Человека» – по сценарию Никиты Высоцкого с Безруковым в роли его отца. В общем, не умри Владимир Семенович в 1980-м, жил бы он после в меру удовольствий, сыто и скучновато. И впоследствии власти над умами не имел бы. По простой причине – его гений был нужен СССР, тогдашнему «совку». Там он будил и будоражил, взывал к совести и чести.
Новой же России он на фиг не нужен. А она – ему. Взывай, бей во все колокола, но…. как писал Веничка Ерофеев: «…Никто в России головы не поднимет!» (Ерофеев – вот тоже Гений, а кому после перестройки нужен оказался? Что написал?) Поэтому давайте любить Высоцкого не как современника, а как классика. Дело своё он сделал – реформировал русскую поэзию, как только Пушкин до него. После чего Господь прибрал Владимира Семеновича к себе.
Может, вовремя помер человек? Сделал всё, ради чего был послан на этот свет, – и ушел в высшей точке успеха. Чтобы никто не мог сказать: «А Высоцкий-то – уже не тот…» Чтобы помнили в расцвете сил, 42-летним.
Страсти по Высоцкому
© Copyright: Генри Мотыгин, 2019
Свидетельство о публикации №219012200442
Свидетельство о публикации №219012200442
Рецензии