Зэк

Поле надежды

И шёл он по полю, поле было необычайно чистым, с ровной зелёной травой, точно кто-то невидимый, приласкал, пригладил её, траву, и потому идти было легко, и казалось, что мир затих, не пели птицы, солнце светило в какой-то маревой небесной дали, грело тем теплом, которое не смаривает, а только даёт силы, и в этом его каждом шаге, он чувствовал прибавление уверенности, он шагал по этому бескрайнему полю, сам не зная куда шёл… И голос ночного шныря, извещающего о начале очередного дня, всполохнул сознание, как рассвет тьму уходящей ночи, и Коренев проснулся, в жилом помещении отряда уже начиналось движение, кто-то уже спешил с чифирбаком, с приготовленным чифиром к своему проходняку, чтобы дать толчок организму, настроить на нелёгкий день в рабочей зоне. Коренев оделся, с кем то перекинулся парою незначительных фраз, больше для порядка, совсем не придавая этим словам какой то важности, он ещё думал о поле… И так хотелось туда, на волю, и идти по зёлёной траве… В локальном секторе зэки выстраивались по бригадно – шёл монотонный развод на работу. Дул холодный ветер. Вдруг помело снегом, совсем несильным, свежим, падающим откуда то из глубины ещё чёрного неба подсвечиваемого прожекторами светящимися от контрольной вахты разносящими свой желтоватый свет на локальные сектора колонии. Какими то чёрными тенями двигались зэки в этом утреннем мире, чертыхались, бурчали, переговаривались, прислушивались к командам. Коренев был один из них – но может быть с ним ещё было воспоминание о том поле – необычайно сильный сон взволновал его, и сейчас хотелось весны среди этого пасмурного холодного зимнего утра. Падал снег, и неумолимо покрывал белизной асвальт локального сектора. Сон в сознании Коренева угасал, приходили другие мысли, заботы повседневности убивали мечту о том вольном поле – шёл развод на работу… Коренев прокашлялся, и как-то внутренне затаился, точно стараясь сохранить в себе остаток ночного видения о воле, затаился среди холода и утренней суеты колонии.
Уже в цеху, в рабочей зоне, среди станков, ревящих, точно пойманный в западню зверь, Колесов опять припомнил этот сон, совсем на немного, но что интересно думал он об этом сне, как о чём-то реальном, и этот сон согревал его мысли надеждой. «Смешно так, - мелькнуло в сознании Коренева переживание, яркое, доброе – «Иду я по полю куда глаза глядят, и не конвоя, ни колючей проволоки на столбах, ни запретки, иду куда хочу!» Что-то особенное сейчас он почувствовал, всегда немногословный зэк, пожилой, неторопливый в движениях, уже привычный к жизни в колонии, и это особенное пришло будто ненароком в это зимнее утро, как приходит хорошее настроение среди неудач, как приходит радость от достижения успеха – фантазия о том мире будоражила, волновала, и только может к обеду уставший Коренев позабыл о своём прошедшем сне, и это видимо было естественно, человеку свойственно забывать, даже самое хорошее, в какой-то миг жизни, особенно если сама жизнь своей монотонностью глушит, даёт усталость, не радует, так и идёт своим чередом день за днём.
А хочется радости истрадавшемуся сознанию человека и тогда на помощь ему приходят союзники – сны.

Неудачник

Кореневу порой казалось, что каждый день в колонии, каждый день срока, прогоняемый им, тянущийся, это как бы даже не его жизнь – а его жизнь осталась на воле, и здесь она замерла вот в этом однообразном томительном времени погрузившем его в череду подьёмов и отбоев. Попав в колонию по бытовой статье, в общем то из-за своего характера, вспыльчивого, из-за спиртного, была драка, вот и сел, он внутренне не принял законов того места где находился, он внутренне хотел быть свободным, и эта его раздвоенность сознания, когда надо было быть вместе со всеми зэками, и в тоже время быть наедине с собой иным, внутренне свободным, и превратило его в такого всегда немного задумчивого, неразговорчивого человека, не желающего влипать в истории, тянущего свою лямку срока, как тянет лошадь ненавистную повозку. Коренев начинал оживать только по вечерам, в своих мечтаниях, и вот тогда, находясь в одиночестве, насколько это возможно в условиях колонии, после отбоя в умывальнике, он курил с наслаждением, и думал. Ему не мешали – уже привыкли к этому мрачному человеку в отряде, впрочем беззлобному, хотя сам внешний вид его был достаточно угрожающим – глаза навыкате всегда смотрели уверенно и спокойно. Ростом он был выше среднего, достаточно крепкого телосложения для его сорока с небольшим лет. Он думал вот так в умывальнике прислушиваясь к воде падающей каплями из плохо закрытого крана как-то вечером, обычно сидя на своём месте о себе, о красоте мира, и с волнением переживал какие то далёкие истории из своей жизни, точно себе пытаясь доказать, что идёт только чёрная её полоса, но будет и светлая…
И тут услышал Коренев громкие голоса – кто-то достаточно громко спорил – потом послышалась возня – чей то крик – это было совсем рядом в коридоре, достаточно было выйти из умывальника. Шла ночь. Вышел Коренев неторопливо, так и есть около ночного дневального рыженького низенького человека стоял огромный зэк – его кличка была Тихий – это был достаточно нервный человек, в отряде его побаивались, да и было за что – часто Тихий бывал в штрафном изоляторе.
- Ты рот свой закрой! – орал Тихий на ночного дневального – Кому сказал!
Видно было, что Тихий хочет скандала. Дневальный уже порывался дойти до комнаты в которой запершись спал завхоз – чтобы вызвать через него сотрудников с контрольной вахты. Это отчётливо понимал Коренев, и будучи посторонним свидетелем этой ссоры – единственным свидетелем думал недолго.
– Тихий, здорово! – даже чересчур доброжелательно сказал Коренев.
Зэк очень внимательно, даже чересчур внимательно поглядел на Коренева, он точно пытался понять откуда тот взялся. На Коренева пахнуло брагой – вчера Тихий только вышел из штрафного изолятора. На нём был новенький чисовский чёрный милюстиновый костюм, и весь он было какой-то «новенький», точно именнинник – братва уважала Тихого, и встретила, как полагается.
– Ты кто такой то? – очень внимательно всё ещё глядя на Коренева стоявшего перед ним очень спокойно, спросил Тихий, и что то угрожающее прозвучало в его голосе, точно он видел в этом мужике продолжение « концерта» - ночной шнырь его как-бы уже не интересовал.
– Да вот поговорить с тобой хочу бродяга про жизнь, спросить что то , научиться, - терпеливо стал говорить Коренев, и глядел на Тихого исподлобья, смело.
– Ты что гонишь что-то ? – как-то неуверенно буркнул Тихий, но что-то в нём уже переломилось в сторону человеческого, и он глядя на Коренева – его он видел не раз в отряде, но как-то не приходилось беседовать, сказал:
– Ну спрашивай? По уму только, по понятиям!
Они зашли в умывальник, где тихонько в кране лилась вода – из плохо закрытого крана, и никого не было, оставив испуганного ночного шныря в коридоре – Коренев сказал и ему :
- Успокойся, читай книгу, ты вроде читал.
Тихий сел на единственный стул у стены. Была включена электрическая печь – на ней зэки обычно «варили» блатную кашу – чифир – и потому было тепло в умывальнике.
- Как выжить здесь Тихий? Как найти волю и уверенность? – задал вопрос Коренев.
«Мужик явно обчифирился», - мелькнуло где то в глубине сознания Тихого, он зачем то встал со стула, немного колыхнулся – явно было, что выпил многовато, и зачем то закрыл кран – вода перестала литься, и в помещении стало очень тихо. Тихий сел на стул, посмотрел на Коренева, взгляд его неожиданно стал очень внимательным и цепким.
- А что ты не спишь? - спросил Тихий.
- Тоска заела, - негромко признался Коренев.
- Ну ты дал, тоска, - удивился Тихий ответу: - Как зовут то?
- Серёгой.
- Тоска заела тебя, Серёга от того, что не живёшь ты нашей жизнью – жизнью зоны, - попытался обьяснить совершенно серьёзно Тихий, хотя и достаточно сумбурно - Про таких говорят «один на льдине», и вреда от них нет, и пользы нет.
- Интересно.
- А что тут интересного? – улыбнулся вдруг Тихий, показывая зубы в зоновском золоте – рандолевые, но похожие цветом на золото: – Ты к людям поближе будь Серёга, к братве прислушивайся, помогай общему.
- Интересно.
- Тогда и выживешь. Хочешь чифирнём? – и не дожидаясь ответа, позвал: - Шнырь!
В умывальник вошёл хмурый, низенький ночной дневальный.
- Ты мне мозги больше не компосируй, ишь не понравилось ему что не сплю, - как-то несвязно обьяснил обоим Тихий, но по всему видно было, что желание ссоры у него прошло: -Ты иди в мой проходняк, у Васька Бродяги попроси от моего имени заварку, и чифирбак принеси, чифирнуть охота.
Ночной дневальный молча изчез.
После чифира разговаривали. Оказалось даже, что Тихий был в местах когда то где жил Коренев, как-то даже интересно было обоим вспоминать о том городке, где вырос Коренев, говорили о воле с довольными лицами. Было тепло в умывальнике, была ночь. В коридоре сидя на маленьком стуле маленький ростом ночной дневальный читал книгу – иногда он отрывался от чтения, прислушивался, из умывальника доносились негромкие голоса, тогда ночной дневальный перевёртывал страницу книги и продолжал читать, углубляясь в сюжет рассказа о какой-то далёкой жизни – ночной дневальный читал о воле…
А Тихий и Коренев разговаривали, стараясь отвлечься от тоски, которая с людьми в зоне всегда, как тень у человека.

Странная жизнь

Прошёл отбой, может уже с полчаса, а может и с час, так думал Коренев, лёжа на своей постели на втором ярусе – можно было перелечь и на первый ярус, временно, пока Тухан в изоляторе, в его проходняке, как ему и посоветовал завхоз, Дмитрич, худой мужчина, с каким то нервным голосом, да только Коренев упрямо махнув головой тогда отказался. И думалось Кореневу о том, что мир вообще людей странный – и только в моменты каких то перемен люди по настоящему проявляются, а так вроде бы все к тебе одинаково хорошо относятся. Сам Сергей Коренев много раз видел как меняются люди – предательство видел. И потому был недоверчив, хотя мог и выcлушать и даже поддакнуть, но всегда думал – вот допустим, недавно разговаривал он с Тихим, человек опытный, прошёл «крытую», и понравилось Кореневу, что умеет рассуждать, а гнёт свою линию, и других мнений не признаёт, всё о «понятиях» ему, Кореневу растолковывал вчера – в умывальнике после отбоя уже, чифирили, долго разговаривали, и этот разговор у Коренева остался в памяти, точно прилип к ней. А всё таки не было доверия у Коренева к Тихому, что то почувствовал в нём сильно заинтересованное к нему он, и может и не был прав… Размышления потихоньку затихали, как музыка с танцплощадки городской, после того, как закончились танцы. Коренев засыпал уже сделав себе этакую зарубку – в памяти – держаться и от этого человека подальше, и получалось, что и этот человек ему как-бы был далёк, и хорошо отметил про него тот же Тихий – «один на льдине» я – подумал сквозь сон Сергей Коренев, и отчего –то тяжело перевёл дыхание. Так и уснул в плохом настроении. Да и снов не пришло в спасение – не помогали даже сны в эту ночь ему, Кореневу, точно зашёл он в какой то тупик размышлений своих, и вдруг утром уже что-то понял для себя, по простому понял для себя: «Бог». Именно Бог и простит ошибки, и поддержит. И эта неожиданная простая вроде бы мысль так его поразила, столько дала внутренней уверенности, что он даже приосанился, и вспомнил уже в цехе, про бабушку Арину. Она часто бывала у них, когда Коренев рос – родители работали, а бабушка приглядывала за ним, была она бабушкой по матери – её матушкой. Вспоминал её Коренев сейчас, бабушку Арину, с какой –то внутренней внимательностью, помнил, что были в её комнатке, куда водила его мать, иконы, и бабушка Арина запомнилась какой-то тихой добротой к нему. И именно память о ней сейчас помогала зэку что-то почувствовать в себе, какие то нащупать надежды, он с этим образом бабушки своей как-то почувствовал себя вернее, честнее, и это было необычайно интересно для Коренева, и он как-то стал спокойнее, и не пошёл чифирить, когда его позвал Тихий, и тот только внимательно на него посмотрел, но ничего не сказал, ушёл, огромный и уверенный в себе внешне, но заметил Коренев, что взгляд его был какой-то грустный, и чувствовалось даже в усталой походке этого зэка, что неспокойно ему живётся и что устал он очень от этой неспокойной жизни своей.
После сьёма с работы в своём проходняке сидел Сергей и штопал себе душегрейку из старой телогрейки – сидел на пустой кровати Тухана, и думал, что скоро тот выйдет, станет повеселее, Тухан был его земляк – и всегда интереснее что-то вспоминать о родных местах, когда есть рядом человек, которому эти места знакомые.

Ночной разговор

Вышел из изолятора Тухан. После отбоя как и положено встречали его – еда, чифир, разговоры, приглушённый смех. Коренев во всём этом учаcтвовал – искренне был рад земляку, помнил, что именно он поддержал его, когда пришёл он на зону, в первые дни, и советом, и каким-то уважительным даже отношением, хотя друзьями они не были, у Тухана была своя жизнь здесь, он был ближе видимо по «понятиям» к Тихому, и Тихий всегда в разговорах подчёркивал, что Тухан стойкий, умеющий стоять за свои убеждения. Заглянул Тихий и «на встречу», пожал крепко руку Тухану:
- Здорово, братан!
- Здорово, братан! – ответил негромко и Тухан.
Но долго Тихий в их проходняке – Тухана и Коренева не задержался, чифирнул и ушёл.
Ночь.
Ушли и другие зэки – завтра на работу.
- Тихий разговаривал со мной пару раз, обьяснял, как жить, - чувствую какую-то подсознательную работу мозга, не удержавшись, сказал Коренев.
Тухан быстро поглядел на земляка. Его бледное худое лицо после изолятора ещё уставшее от невзгод было точно маска подсвеченное от лампочки желтоватым светом идущим от входа в жилое помещение.
- Вот что я скажу тебе, Корень, а ты прислушайся, я зла тебе не желаю, как и другим бедолагам, очутившимся здесь, - неторопливо стал излагать Тухан, фразы были отточенными и чёткими – Ты сам знаешь, я по зонам с малолетки, и за мной косяков нет, держусь, как могу, не подличаю, так что верь тому, что говорю.
Тухан отпил чай купеческий из граненого стакана. Поглядел на стакан, точно о чём-то думая, и продолжил:
- Ты случайный здесь человек, Корень, точно не от этого мира, и это и хорошо, и плохо для тебя. Хорошо, что можешь выкарабкаться из этой жизни, и для воли сохраниться, а это сам понимаешь совсем другое, а плохо то, что можешь и не сохраниться для воли – сомнёшь себя. И я, и Тихий, здесь не зря – мы этот мир понимаем, и поддерживаем, и мы жители этого мира, ты другой – ты можешь на воле своё ещё найти счастье.
Тухан ещё отпил купеческого чая. Улыбнулся, но улыбка у него была какая то грустная, тяжёлая улыбка, вымученная.
- Давай ка лучше Серёга о воле поговорим, что там новенького? Пишут ли тебе?
- Пишут.
- Ну вот и хорошо, Серёга, дружище. Ну вот и хорошо.
Тухан вдруг закашлялся, протяжно и хрипло.
Затих.
Они молчали.
Ночной шнырь мыл пол, и шум от швабры из коридора доносился приглушённый и надоедливый, как будто муха скреблась о стекло окна. Со стороны контрольной вахты резко послышался какой то окрик, и снова всё затихло.
Коренев перевёл дыхание, он точно сейчас что-то для себя запоминал, очень важное, запоминал надолго. Он посмотрел на Тухана – а ведь он младше его, Коренева, на несколько лет, а столько уже пережил…
- Отдыхаем, - сказал Тухан – Спасибо, Сергей за встречу.

Дорогое воспоминание

Коренев долго не мог уснуть – сказался чифир, и мысли колобродили, и не давали сознанию покоя, и то и дело они касались самого дорогого – дома. Вот такие минуты Коренев не любил от того, что они были, как приговор – жестокими. И он отчего то вспомнил лес – он отчётливо представил этот осенний лес. Может быть в памяти он таким и сохранился: отчётливо ясным для того, чтобы сейчас вот так вспомнить о нём – об осеннем лесе, и идёт он, Коренев, как ни в чём не бывало по этому лесу, а под ногами ковёр из опавшей листвы, и ноги приятно утопают в этом мягком добром настиле, и радостно – и верится, что в мире есть вот такая блаженная тишина кругом, и мир совсем не жесток…
Коренев лежал на кровати с открытыми глазами и смотрел в чёрный потолок, и не видел ничего собственно в этом ночном помещении, только воображение его видело лес – осенний тихий лес…
И нестерпимое желание свободы, как хочет усталый путник глоток воды в пустыне, охватило Сергея Коренева, и это было сейчас главным в его сегодняшнем мире боли и страданий.
Он тяжело перевёл дыхание и даже попросил своё сознание дать ему уснуть, чтобы забыться, уснуть, чтобы уйти от этого своего ночного переживания.
Но сознание упорно мотало какие-то картинки его прошлого, такого прекрасного сейчас в его усталом мире дум.
Завтра будет день. Будет рабочая зона, и она отвлечёт этого человека своей монотонностью и необходимостью выполнять норму, а сейчас он был наедине с своим миром переживаний, и некому ему было помочь, и Коренев усмехнулся – помочь может себе только сам человек.
Сон всё не шёл и не шёл, и только картинка осеннего леса, иногда немного приглушала тяжёлые мысли. Немного приглушала своим покоем.

Добрый час

Прошёл год.
Родные шли за Кореневым по пустынной зимней дороге, которую по обе стороны точно сторожили заирденевшие деревья, точно оглушённые вот этим счастьем – он был рядом с ними. А он, Коренев шагал размашистыми шагами от колонии к посёлку, откуда можно было уехать на автобусе подальше от этого места, иногда он останавливался, дожидался жену и мать – стоял терпеливо ожидая их, глубоко вдыхая свежий морозный воздух, улыбался им, и потом снова шёл впереди их, точно в каком то забытье оглядывая дорогу, эти молчаливые деревья, этот белый снег на полях, тянувшихся по обе стороны от дороги. Машин на дороге не было. Было тихо. И Коренев чувствовал эту тишину, как что то священное, доброе.
Дорога не тяготила его, она давала ему бодрость, она как-бы помогала осмыслить вот этот мир, который снова был рядом с ним, и казался очень добрым – так ребёнок видит каникулы летние в своих мечтаниях по зиме.
Таким ребёнком, счастливым и даже беззаботным чувствовал сейчас себя и Коренев до тех пор, пока не увидел тюремный воронок ехавший по дороге к колонии, он промчался, и обдал холодом воспоминаний кажется саму душу этого только что освободившегося из колонии человека, и Коренев стоял на обочине дороги, точно завороженный вот этим неожиданным событием, в общем то обычным – этапников везли в колонию. И именно эта пустынная до сего мига дорога, и родные люди, и мечты, мечты – вдруг столкнулись вот с этой картиной чужого человеческого горя, точно запечатанного в эту тюремную машину. Коренев даже не заметил, что родные уже зябко ёжатся от промозглого тяжкого ветерка, пришедшего откуда то из глубины спокойного снежного поля. Но вот он будто очнулся, поглядев на них, улыбнулся им, отгоняя тяжкие переживания вдруг его неожиданно захлестнувшие, и снова пошёл по обочине дороги вперёд, туда где его ждёт счастье – он так верил сейчас в него, в своё человеческое счастье.