Рассказ-правда, про двух наших чиновников

Однажды, немолодой и потрепанный жизнью человек с большой буквы Че, решил таки наконец, собрался отдать Богу душу. Долго и принужденно шел он к этому своему не легкому решению. Сопов была его фамилия. Хороший такой, добротный, заботливый и ответственный дядечка, и одновременно  работник разнообразных государственных учреждений, - чиновник в общем. Болезнь ему в этом помогала, хотя по возрасту он мог бы и еще поработать, и так же доблестно и плодотворно.
Но, вот таки же он решился её отдать Ему.
И как же удивлен был этот Валерий Михайлович, когда вместо Него, пришел за ней (за душой его) совсем не тот... и совсем даже другой... Такой, скорее непонятной наружности, можно сказать лощененький и гладенький такой,  в красивом и дорогом костюмчике типчик.
- И как же ты собрался распорядиться тем, что тебе уже давно не принадлежит? – вкрадчиво спросил у собравшегося тот пришедший.
Растерялся тогда Валерий Михайлович, можно даже сказать обеспокоился. Так прямо аж зазудился во всех местах своих весь. Однако, и оставаться на свете белом ему и давно уже не хотелось. Во первых, и прежде всего, все более сказывались симптомы болезни. Во вторых же, и тоже прежде всего, шли уже по его стопам, приближаясь все ближе и ближе к части тела где носят галстуки, работники правоохранительных органов. Поэтому и выбор-то его был не таким уже и многозначным. Он примерно рассуждал так: или отдать Богу душу и отойти с почестями и всеми государственными регалиями и наградами. Или же отойти туда же, только из мест не столь отдаленных, где ни регалии, ни почести, ни огромный и красивый памятник в изголовье уже не сулили. Зато сильно сулили проблемы с огромным имуществом. Хотя и то даже не ему, но его наследникам и это не могло не склонять его к первому из рассматриваемых им вариантов. Да и для близких его этот вариант был самым что ни на есть предпочтительным, ели не сказать что желанным... В одном лишь ошибался практичный и прагматичный Валерий Михайлович – отойти из разных мест возможно только в разные же и места. Несмотря на кажущуюся их одинаковость.
- Да как же это...?, - растерянно вопрошал пришедшего, решивший собравшийся... – Да я же вот он весь же, собственно... Я же старался... Я же все время работал... я ж был в труде... всегда... весь
Пришедший был вполне не то чтобы приятен, или симпатичен, нет... Скорей он не был приятен, хотя был он вполне обыкновенным, то есть таким же примерно на вид, как средненький такой, обыкновенный служащий в начальной стадии своей карьеры..., то есть с чертами лица в целом правильными. Только щетина была у него не только на бороде, но и там где обычно её не бывает. Была она и на лбу, и на веках, и вместо бровей, и на губах прямо, на ушах, шее, ладонях...  одним словом весь человек был полностью покрыт щетиной, ровной такой,  короткой и жесткой.
- А вообще человек ли это? – встревожено думал про себя встревоженный Валерий Михайлович.
- Нет, дорогой Валерий, не человек я... И я как раз в этот раз за тобой... Я, и давно уже,  - это Ты. Ты меня вырастил, ты меня воспитал, вскормил, вынянчил... Когда ты врал я рос... Когда ты крал – я закалялся, утверждался, прибавлял в массе... Когда ты продавал себя, менял за фантики, которые ты так полюбил –  это же я тебя покупал, я слушал твои «песни» (я радовался как ты оправдываешься, как ты себя оправдываешь – это моя любимая из твоей «музыки»)... какой ты жадный, алчный, ненасытный, корыстный... Поэтому нет у тебя души, была а и нет... Вся душенка твоя  - это я... и уже давно.... Поэтому я и пришел за тобой...  – Ты мой, дорогой мой товарищ... Я за тебя заплатил. Следуй же за мной теперь...
- Я извиняюсь спросить,  - это в ад значит?
- Нет, ада нет, не беспокойся.... Ад – это тоже ты сам... Ты его выбрал, ты его создал, так же как и меня, ты полюбил его... И ты будешь сам жечь себя за то, что нет там ни света, ни тепла, ни ласки, ни любви... Ничего, из того, что здесь, в сознательной земной жизни тебе было не надо... Вернее сказать стало не надо... Ведь ты же это все продал, ты обменял это всё... А я купил. А ведь когда-то, все это у тебя было. Тебя мама любила и ты любил её. И ты жалел её. Ты заступался за неё и даже мог бы и жизнь саму отдать за неё, за маму... Но вот повзрослев, ты зачерствел, ты заматерел. Ты, думал что ты научился жить и стал врать, воровать, предавать... Сперва помаленечку.... на то ведь и я не дурак.... И вот собственно же и всё... Теперь тебе не будет хорошо, и теперь тебе будет никак, только вот вместе со мной. А, и чего, собственно... и костюмчик вот у меня точно такой же весь, дорогой и добротный как у вас принято... Вот только внутри пусто... Как  и снаружи, впрочем... Как и там, где нам с тобой придется жить... – Ой, извини, существовать же, конечно же... Долго... безвременно.
На огромном и добротном мраморном памятнике Валерию Михайловичу, на одном из самых дорогих мест на погосте, добротно же выдолблены добротные слова... Но это слова и камень... А он, как и бумага, все стерпит, и он и стерпел. А так-то Валерию Михайловичу теперь совсем не так  и легко, не так и комфортно, и уютно не так...Не так, в общем как об нем думают все кто был рядом с ним. Как примерно и ленину с гитлером там же примерно, но не так им там всем и хорошо и уютно. И ведь  терпеть же ему теперь и терпеть... всем таким им там.
Уже было бы ему много легче, когда бы был простой крест у него... Нет, было бы тяжело, конечно, дров то навалил он много, но все же не так как это теперь с ним – на столько камень тяжело давит.
Жаль многие не знают теперешнего Валерия Михайловича, не то, конечно б было много лучше. И в том числе и ему. Хотя ему, возможно, в первую очередь.
31,01,18

Все чаще выспрашивал и все подробнее у своего приятеля Валерий Михайлович – ну, расскажи, расскажи еще раз, про того, отца кореша про твоего, про дядю Васю... Как это он? Как он так это? Для чего? Как так смог, расскажи, расскажи поподробнее...
Отец кореша того приятеля болел онкологией. Обнаружили её уже в последних стадиях и шансов жить уже почти никаких не было. А был тот человек сильным таким человеком, порядочным, прямолинейным и честным. Шахтером всю жизнь проработал на шахте. И хоть и попадало от него зачастую и сыну его, и всему семейству его, и даже другу сына – этому самому Валерия Михайловича молодому приятелю, никто не был в обиде за это... Нет, они обижались, конечно же,  но не на долго, и всегда прощали эти обиды этому человеку, ибо в целом человек был нормальный, порядочный, простой и честный... щедрый вот разве еще. Хотя и суров был, а иной раз и очень суров. А зарабатывали шахтеры много тогда, и дядя Вася никогда не жалел ничего особенно. И жили они все вполне так себе хорошо. Не копил, не кропил дядя Вася, машин и яхт не имел.
И вот, осознав, что шансов практически никаких нет, и  что цепляться за жизнь свою, и тем только мучить других, близких своих и себя заодно, не стоит, Василий Семенович (дядя Вася) решил так, и решил тоже сурово: Буду пить много, благо пить он, и много пить он любил. Он уединился в собственной бане и объявил всем, чтобы те не беспокоились за него. И что так только ему будет и может быть только лучше. И что он сознательно выбрал умереть не в больничной кровати в трубках, бинтах и чем-то таким там еще..., но в относительно знакомой ему и родной обстановке, и в лучшем из своих ощущений. Он запас много водки... И он стал её пить... Много. Без всяческого и любого ограничения. Близкие жалели его, но и препятствовать ему не смели. Да и врачи, собственно, ничегошеньки из хоть бы чуть-чуть обнадеживающего не предвещали, а только лишь обезболивающие или такие же, или примерно такие наркотики.
Пил дядя Вася дня три и всего-то. Пил, а потом пал. Вот так, вечером еще заходили к нему, он был пьян, но в сознании. А уже утром ушел дядя Вася из жизни. И эта его история не давала покоя Валерию Михайловичу, до того он видимо дяде Васе завидовал. Благо пить сам Валерий Михайлович умел и любил тоже много, а то еще  и больше того. И молодой приятель его в очередной раз рассказывал патрону своему, Валерию Михайловичу про этого дядю Васю... и каждый раз с новыми и новыми подробностями. Внимательно слушал Валерий Михайлович. Думал потом, много... всё чаще и чаще... об этом же.
И так, однажды, с воскресенья и на понедельник возвращался Валерий Михайлович из загородной своей резиденции. Был он и так очень крепко выпившим. Но приказал буквально водителю своему, Сергею, закупить еще несколько бутылок, самой дорогой правда, водки. Дешевой-то давно не знал цены Валерий Михайлович, впрочем, как и всякий, пожалуй, чиновник. Сергей, не хотел было, и возражал было... что, завтра же, мол, день рабочий... И завтра снова много работы... Но, крут и суров был нрав Валерия Михайловича, и с Сергеем он не советовался, как и обычно, а лишь советовал ему... И советы эти были словно приказы Сергею. Впрочем, как и любые советы любого чиновника, особенно крупного. Заехали в дорогой магазин, и Сергей купил чего требовалось. Затем заехали к дочери Валерия Михайловича, и показалось всем, что очень уж сильно как-то, не свойственно даже для деда любящего, любезничал он со своей младшей внучкой Машенькой... Буквально не отлипал от неё он,  хотя и раньше, обычно то есть, до этого он её безусловно тоже очень любил... Пожалуй, что больше всего он любил её именно.
Уже на утро  Валерия Михайловича не стало. Его не стало.
22,01,19


Вчера  21,01,19 встретил в одном красивейшем месте, в магазинчике антикварном одного такого же чиновника, Серебрякова. Бывшего министра по спорту Челябинской области. Ему не так повезло как этому Сопову, хотя повезло ему, что скорей всего, даже больше. - Он слегка отсидел... Он одумался, т.е. он мог одуматься. Таки он отбывал. И вот сидит этот, вполне себе спокойный такой, и совершенно же обыкновенный такой человек тихий и глядит совершенно же обыкновенными такими глазами. Да накопил, да надарили, да – надавали подарков, да наворовал. Словом - денег, взяток, добра то есть горы всего,  и  все непосильным трудом, значит нажитого. И вот он распродает теперь это добро своё. Трудно видать с таким добром тяжеленным в ушко-то игольное ему втиснуться. И он порешил добро это здесь распродать и оставить, а уже с денежными знаками и идти искать счастия на землю болгарскую. Так по крайней мере гласит молва народная. Это по поводу Болгарии. По поводу же конвертации добра в казначейские билеты – это просто ясность ясная ибо она же логичная – тяжело таскать тяжести. Ведь если хотел бы он просто от всего этого избавиться – то и избавился бы, и давно даже уже. – Подарил бы, или бы завещал фонду какому ни будь, благо с этим в стране у нас все благополучно пока складывается... в смысле – с нуждающимися. И вот он сидит, жалкий такой, обыкновенный такой, в своей лавке антикварной и ведет наблюдение за своими сокровищами. За движениями по их реализации. И вот же чудесно до чего – никаких абсолютно мыслей он негативных, как собственно и позитивных не вызывал во мне... Только лишь сожаление, или сожаление глубокое. – Прожил жизнь человек и бежит теперь... – И думает, что убежит. А я вот думаю, что нет, не  убежит.... А найти себя сможет..., если захочет найти. И не сможет, если искать не станет, а убегание предпочтет. И это зря, - так полагаю я.
Припоминаю случай один из его, и из своей биографии. Лишь только один эпизод (наш с ним, совместный). – Ходили мы тогда с группой безногих товарищей, письмо ему возносили, прошение, - били челом, ниц припадая ко трону его. А надо-то было тысяч семьдесят-восемьдесят и всего-то, дабы съездить команде нашей, безногой на первенство России по волейболу сидячему, во Москву... А там же еще и спартакиада как раз, и стало быть – чтобы всех двух зайцев за раз таки значит «убить». С инвалидами по опорно-двигательному аппарату мы тогда ездили... И там один здоровый допускался в команде. И вот он, с деловым таким видом, с подходом серьезным, весь сгорая в работе и от напряжения красный, так и отвечал нам: мол, не знаю, не знаю, мол....  Мол, и фондов на всех не хватает... И ох уже эти же фонды, как бы были они бы чуть-чуть да побольше, то и вопросов бы не было... И решался вопрос наш, такой не легкий не один месяц, - ох и трудно решался.. – Шутка ли – восимест тысяч!!!.  И все это время не знали мы готовиться к первенству иль не готовиться, едем играть или не едем играть мы... – Дряхлое дело, доложу вам, пребывать в такой нерешительности, и еще хуже так к чему-то готовиться – мотивация то есть совсем не та... – Не тот мотив значит для мотивации. Таки дали потом все же (ох мы и радовались) 76 полновесных тысячных купюр, на 8 здоровых мужиков, на неделю на соревновательную. По сто рублей командировочных на брата!  Остальное - принимающей стороне за проживание и кормежку... - 76 тысяч рублей на восьмерых (на команду..., неделю!!!). И по сто рублей командировочных!!! При том, однако, что каждый участник за свой счет на работе отпрашивался, и денег за это, что естественно, не получал. А только эти полновесные сотню рублей в каждые сутки. На дворе тогда стоял 2007 год, и на сотню можно было кофе попить с коржиком, или два кофе без коржика, или чай, но уже с запеканкой, к примеру... Или лапши «доширака» аж две поглотить ровные порции..., с чаем! Или водой из под крана из кулера.
А тут, в магазине, ты понимаешь ли – глобус такой стоит, красивый правда – ничего не сказать, интерьерный такой, из камня всякого разного собранный, из разноцветного... и ценник его – 130 000 рублей..., весь блестящий такой. Один только глобус... Один глобусик маленький, правда крутится.
И куда, вы спросите меня, убежишь ты (он, конечно) от этого? То есть он убежать сможет... Куда? Как? Где это место на глобусе? На глобусе его глобуса?
Да, отсидел он за что-то «хорошее» - вменили эпизод один, доказали, суд признал и осудил... – Так ведь это один эпизод только... Глобусы-то, как и весь магазин этот – вот же за что еще только придет время и ему расплачиваться. А он думает – конвертирует это дело в бумагу и заживет лучшей жизнью... – Когда?! Как!?  Каким образом то есть? Ну, так-то – да, наверное какое-то время и поживет... А умирать-то как потом с этим, со всем? С всей этой жизнью такой, с этими глобусами?!!!
- Вот же то-то же и оно, - говорю... Так же и я говорю, что очень жалко его.
А он вот убегать лишь спешит, и вряд ли знает о этой такой моей жалости.

Да, я не очень знаю его. Знаю, что занимался спортом. Да я и сам занимался. Видимо половчее был, пошустрее меня, попронырливее, побойчее.... На месте оказался на нужном, и  в нужное время... С нужными же и людьми... Да, сделал что-то хорошее... Так же и я тоже делал, как и многие делали, делают...
И вот те же Братья наши – художники знаменитые и Великие, что ходили и присматривались к этому глобусу... – Наивнейшие и величайшие же ребятушки – орлы эти... Скромны и тишайши аж до неузнаваемости. Любим их всей душой нашей мы всей семьей нашей, до того это чистые и светлые люди. – Свет в окне нашей жизни. И мы рады за эти вот светлости.
И эти два великих поэта, художника настоящие (братья они близнецы) ходили, присматривались к этому глобусу. – До того он им и понравился. Вот только цена, говорят, сильно высокая... – Денег, мол, нет столько, чтобы такое купить... – Целых аж три тысячи!!! (Они цифры-то малость попутали – думали три тысячи...     а не сто тридцать). Так а они же на то и великие...   И за сто тридцать-то тысяч им и не нужен бы был никакой такой глобус... Ведь же – куда они с ним? С этим «этим» таким? Это же ж целый бы день-ночь душа бы болела за таковой, что с ним, и как он там, не случилось чего ль с ним?

Вот за таких братьев до чего же душа спокойна у меня и так же и радостна, что умирать им во благодати должно быть придется. Но, умирать – слово плохое, а вот скорей всего жить дальше – должно хорошо сложиться у них после всего этого дела,  здесь которого. Ведь совершенно же ясно, что благодать на них так и навалится. Ибо кроме картин своих, очень хороших картин, в мире этом ничего нету у них... Кроме разве еще целого мира их, сказочного и прекрасного, - мира их внутреннего, легкого и воздушного. От которого, кстати, тоже не убежать, да и бежать не приходится.... Так ведь и нет в этом никакой необходимости.

П.С.  К слову: как такое возможно и возможно ли вообще?
Для справки: Одну из последних картин своих, небольшого размера (примерно 50 х 50 см) делали братья четыре с половиной года(!!!!!!!!!!!!!!!!). Делали каждодневно!!!! То есть же каждоночно, ибо днями работают братья в театре. Но то, хотя и очень работа ответственная и добротная, но душа их не в ней. Ибо  в ней только их руки и ум их, а душа – как раз в их художествах. И вот они, еженочно, т.е. каждые сутки... в течение четырех с половиной лет рисовали её (ну вот представьте себе это хоть бы маленечко!!!!). И нарисовали. В четыре руки, т.е. вместе, т.е. совместно. При полной своей ответственности, с полной мерой старательности. А в одном месте, на каком-то, не второстепенном даже, но не то на шестом или более дальнем аж плане не смогли схалтурить, затушевать, скрыть свое непонимание. Здесь не многие смогут понять, ибо это специфика такая. – Все планы должны быть понятны художнику, - работа с материалом, - так это у них называется. И если есть непонятность, пусть мельчайшая, то, говорят, подойдя к таковой работа встанет... И всё. И можно было бы перешагнуть... обойти... Но не в случае с этими Братьями. Так и поехали братья в Москву. (в картине эпизоды были Московские). Выходили там на натуру, выходили в разное время суток, пока ясность полная не наступила для них... - Почему там тень одна от одного из зданий так загадочно падает... – А оказалось, что это и не эта тень вовсе, а какая-то совсем другая – и не то не падает, а не то отсвечивает.. И вот когда выяснилось сие, то и продолжили они эту картину творить-созидать дальше. – Вот до чего мера ответственности высшая! Вдвоем, каждый день, четыре с половиной года. – не заметили, говорят, как и пролетело все время... Думали, - ну, года три... А поглядев на эскизы, на даты на них – вычислили – четыре аж все с половиной (!). (Как тут не восхититься, и я завсегда восхищаюсь за это).
Такие вот вещи... Такие и люди... Всё и  всяк в жизни разное... За то братьев не жалко мне, ну нисколечко, хотя они совсем не пребывают во роскоши... Зато душа у них чистая и роскошная, и словно слезинка - прозрачная. За то и любим мы их, так же чисто и трепетно. А вот к человеку сильному, с множеством глобусов, кроме жалости... ну, никакого даже мало-мальского нет ничего.... НИЧЕГО... просто нет, да и всё... Жил человек, был на земле и... ничего... Только глобусы... И вот камень тоже должен быть дорогой в изголовье, и весь добротный такой... Так ведь же и они не его... И не Сопова.  А у братьев аж целый мир... Сказочный, чистый, волшебный, то есть же – человеческий. Слава Богу, знаем мы этих Братцев. И мы любим их. И как не они, разлюбезные - скучно было бы с этими Соповыми да Серебряковыми... А так... - Так, как есть. И ты сам дальше для себя и решай...