Шесть дней на реке. День второй

КРИЧАТ ЖУРАВЛИ

Проснулся я от комаров. Ой, ну и сколько же набилось их в наш полог! Тучи и тучи! И все они нас грызли. У меня даже левая щека вся распухла. А у Нинки на щеке сидела два толстенных комара, прямо чёрных от крови, а она даже не шевелилась. Нинка вообще всегда спит так, что её сразу не разбудить. У нас было немного темно, потому что палатка не пропускала свет. Комары сидели по потолку и по углам. Просто их были сотни. Может, тысячи! Я ещё никогда столько комаров не видел сразу. Наверное, кто-то во сне задрал ногой полог, и эти комары к нам набились. От них просто житья не было.

Папа тоже проснулся и всех разбудил. Все заохали, стали чесаться и мазаться дэтой от комаров. Из полога их уже было невозможно выгнать. Все ворчали друг на друга — кто же напустил комаров. А я уже спать расхотел и вылез наружу.

Было совсем светло. Я сразу же замёрз, продрог от сырого тумана, стал трястись. Туман стоял так низко, что деревья были видны только наполовину, а макушек совсем не было видно. Остров наш мне уже не казался таким таинственным, как ночью. Река шумела и плескалась на камнях.

И вдруг где-то за деревьями, в тумане, раздался громкий крик: «Кри! Кру!»
Папа сразу быстро вылез из палатки и подошёл ко мне.

— Журавли, — тихо сказал он. — Журавли!

Они снова крикнули: «Кри-кру! Кру! Кри!» И словно светлее стало, будто журавли дали команду утру светлеть. Ветерок шевельнул еловые лапы, а туман поплыл быстрее.

«Кри! Кру! Кру-кри!» — кричали журавли. А я увидел яркое пятно там, где взошло солнце.

— Что это такое? — спросила из палатки мама.

— Это журавли кричат на болоте, — ответил папа.

— Как красиво, — сказала мама, — Как будто в серебряные трубы трубят.

Мама что-то тихо стала говорить девчонкам. Наверное, объясняла им про журавлей.
И опять несколько раз: «Кру-кри! Кру-кри-кру!!» Это они, мне показалось, будили и нас, и тайгу, и реку.

Вдруг эти крики стали приближаться. Вот журавли кричат над самыми нашими головами. Они где-то совсем рядом с нами! Слышно даже, как скрипят перья на их крыльях. Но самих журавлей не было видно. Их скрыл туман.

— Как красиво, — сказала мама опять. — Как красиво!

Я подумал, что вот сколько людей живёт на Земле, но мало кто слышит журавлей ранним утром вот так, как мы, среди тайги, на острове. Мне почему-то стало трудно дышать. Я посмотрел на папу, а он так и замер и смотрел в ту сторону, куда полетели журавли.

Почему же так бывает всегда, когда видишь, как над тобой летят большие какие-нибудь птицы? Гуси, журавли, лебеди! Они кричат так сильно, словно хотят, чтобы ты их увидел, и чтобы позавидовал им, как они хорошо летят, высоко и быстро. Я уже несколько раз и весной и осенью видел, как летят на север или юг стаи перелётных птиц.

Один раз осенью, в прошлом году четыре огромных белых-белых лебедя сделали несколько кругов над нашим посёлком. Они летели очень низко, над самыми домами и деревьями, и все, кто в это время был на дворе, бросили свои дела и смотрели на этих лебедей. Я видел у них жёлтые клювы и чёрные глаза. А папа был дома и что-то там делал. Я ему сразу закричал, что лебеди летят, и застучал в окно. Он выскочил на крыльцо и успел увидеть лебедей. Они уже скрывались за деревьями. Папа даже опрокинул дома два стула.

ЧТО ТАКОЕ ШПОНКА

Мы стали готовить завтрак, собирать свой первый лагерь и таскать вещи в лодку. Разожгли мы костёр, разогрели вчерашнюю уху, наелись и стали усаживаться в лодку, чтобы ехать дальше вверх по Печоре.

Было ещ; прохладно, и мы понадели на себя все одёжки, какие у нас были.
По реке плыло много пены. Папа сказал, что где-то в верховьях прошёл сильный дождь, и вода стала прибывать. И, правда. Я увидел, что вода подобралась к самому якорю. А я его далеко затащил на берег. Папа сказал ещё, что сегодня нам плыть будет не трудно. Вода поднялась, и на перекатах стало глубже.

Летом по Печоре ездить трудно потому, что приходится во многих местах выключать мотор, поднимать его, и перетаскивать лодку по перекатам на руках или шестами толкаться.

Но только мы отчалили и стали проходить первый перекат, как мотор винтом стукнулся о камень и взревел. Это лопнула шпонка в моторе. Папа, наверное, слишком обрадовался, что вода прибывает, или просто засмотрелся по сторонам и наехал на камень.

Вот мне уже девятый год, но, сколько я помню, у нас только и разговоров, что о шпонках, когда мы едем по реке. Без шпонки на реку не выезжай. А шпонка — это просто кусок толстого гвоздя. Как раз, чтобы засунуть в дырочку на валу в подводной части у мотора. Там, где на него насаживается винт. И он не прокручивается и толкает лодку вперёд. Или назад, если переключить скорость. Эта шпонка чуть ли не самая главная деталь в моторе. Если винт ударяется о камень, то эта самая шпонка срезается винтом, а сам винт оста;тся целый. Иногда попадаются очень твёрдые гвозди. Тогда может винт поломаться, а без него мотор не сможет толкать лодку. Я однажды видел, как мотор ударился о камень, и лопасть от винта вылетела из воды. Я даже подумал, что это какая-то красная рыбка выскочила из воды сзади лодки. Тут уж пришлось запасной винт ставить. У папы в лодке всегда есть и запасные винты и шпонки. А некоторые, когда едут в верховья, берут с собой запасной мотор. Вдруг главный сломается.

Папа рассказывал, что когда он первый раз ехал в верховья, то ещё совсем не знал, куда надо ехать по реке, и поэтому всё время наезжал на камни. Он даже все шпонки израсходовал, которые взял с собой.

БЕДНЫЙ КУЛИЧОК

И вот, когда уже солнце поднялось и стало припекать, и мы все пораздевались, произошло целое событие.

Печора повернула вправо, вдоль большой песчаной косы. Я вдруг увидел, что там над её краем взлетает и пикирует какая-то птица. С острыми крыльями. Было видно, что она пытается кого-то поймать. Я уже научился различать некоторых птиц по полёту и понял, что это был какой-то соколок небольшой.

— Смотри вперёд! — крикнул я папе. — Что это он там делает!?

— Ловит кого-то, что ли? — папа встал во весь рост и достал бинокль. Он направил лодку прямо к тому месту, где летал этот соколок.

— Что там? Что там? — заволновались мама и девчонки. Они увидели, что мы с папой смотрим вперёд, и не хотели пропустить интересное.

— Кобчик ловит какую-то птичку. А какую, не пойму, — сказал папа. Он правил лодкой коленом. Он уперся им в румпель, и лодка мчалась словно бы сама по себе. Без папы. А он смотрел в бинокль.

Мне всегда ужасно нравится, когда папа вот так небрежно правит лодкой только одним коленом, а сам смотрит по сторонам. Лодка бежит по реке как будто сама и подчиняется только папиным мыслям.

— Да это он, поганец, перевозчика ловит! — папа всё не отрывал бинокля от глаз. — Надо бедняжке помочь. Прибавить хода!

И мы помчались! Мы увидели, что под летающим соколком на воде сидит маленький куличок-перевозчик. До них было метров пятьдесят. В это время лодка заскребла по песку, папа упал на скамеечку и заглушил мотор. До берега было ещё далеко, но уже в этом месте начиналась мель. Воды здесь было ниже колен.

— Я побегу туда! — крикнул я папе. — Может, отпугну!

— Давай! — папа замахал веслом и стал стучать им по борту.

— Кыш! Кыш! — закричали все, но кобчик стал ещё яростнее нападать на куличка. А тому, видно, приходилось туго. Совсем уже туго.

Я выскочил из лодки в воду и помчался к птицам. Вода была холодная, а ноги вязли в песке. Бежать было трудно. Кобчик всё нападал на перевозчика, когда тот взлетал. Но куличок садился каждый раз на воду. Сокол может взять добычу только в воздухе.

Я видел, что кобчик меня совсем не боится и вот-вот поймает куличка. Тогда я стал на бегу кричать и брызгать водой, чтобы напугать вредного этого соколка.
Когда до них было уже совсем недалеко, перевозчик вдруг снялся с воды и полетел мне навстречу. Кобчик перевернулся через спину и кинулся на куличка сверху, Я услышал, как зашипели его крылья. Всего в трёх шагах от меня куличок снова упал на воду. Кобчик промазал, и ветер от его крыльев опахнул мне лицо. От неожиданности я сел. Перевозчик тут же сорвался и бросился мне в руки.

— Поймал! Поймал! Он поймал его! — закричали Нинка и Анжела.

Но я его и не думал ловить. Это он сам кинулся ко мне, чтобы я защитил его. Я сидел по пояс в воде, а куличок прижался к моей груди. Мне было холодно, но я не шевелился. Мне было так хорошо, что куличок прижался ко мне. Он шевелил лапками и посматривал на меня ч;рненьким глазиком. А соколок полетел прочь и уселся на сухой лиственнице на берегу.

Пока я смотрел на кобчика, куличок вдруг вспорхнул и перелетел на песок. Он сел возле самой воды и будто поклонился мне два раза. Словно благодарил за спасение. Потом он покатил на своих тоненьких ножках вдоль берега. Потом он взлетел, а кобчик тут же сорвался с наблюдательного поста и спикировал на перевозчика.
И всё началось сначала!

Куличок старался увильнуть, кобчик нападал, выделывал удивительные повороты. Мы все орали. Я выскочил на песок и побежал к ним, к птицам, и стал орать самым страшным своим криком.

Всё было бесполезно!

Эх! Зачем куличишка не стал ждать, пока его враг улетит! Мы бы его всё равно прогнали!

Над самым песком кобчик набрал скорость, и перевозчик не выдержал и поднялся выше. Кобчик взмыл и ударил по куличку. Я даже закрыл глаза от страха. А когда открыл, то соколок уже тащил бедняжку через реку к лесу, и тот трепыхался у него в когтях.

Всё было кончено!

— Зачем он его?! — закричала Анжела, а Нинка ничего не говорила. Видно было, что она вот-вот заплачет. А мне так уж было жалко бедняжку-куличка. Ведь я его чуть-чуть не спас! Он погиб! Погиб по собственной глупости. Если бы он подождал немножко! Глупый, глупый куличок!

Папа стал нас уговаривать и успокаивать. Он сказал, что так постоянно бывает в природе. Хищник он на то и хищник, поэтому питаться по-другому не умеет. Ему ведь тоже надо есть, а перевозчик прошляпил, зазевался. В природе всегда так ведь хищник ловит более слабого или неповоротливого.

А всё равно жалко!

Я смотрел в ту сторону, куда соколок потащил перевозчика. Я представил себе, как он подлетит сейчас к своему гнезду, и птенцы закричат противными тонкими голосами. Я слышал, как они кричат в гнезде, мне папа показывал однажды гнездо кобчика. Птенцы станут возиться и отнимать друг у друга добычу. Они будут рвать её на части, и пёрышки полетят по ветру над лесом. А старый кобчик, который принёс эту добычу, будет сидеть на краю гнезда и высматривать новую.

— Давай в лодку! Отпихивай нос! — крикнул мне папа.

Я подошёл к лодке. Она сидела днищем на песке, и за ней скопилось много вандышей. Они собирали всякую муть, которую мы подняли в воде. Стайка брызнула в разные стороны, от моих ног, но тут же собралась снова. Маленькие рыбки щекотали мне пальцы.

Я переоделся в сухое и стал пихать лодку в реку, а папа помогал мне шестом.

БЕЛЫЙ МОХ

В одном месте Печора разбилась на три рукава. Папа поехал по самому правому и сказал, что за островами стоит кордон Собинская. Его не было видно. Мы его увидели, когда уже проехали эти острова. Он стоял на высоком пригорке. Всего три дома. И там ходили два коня.

А впереди снова показались острова. Слева были небольшие скалы, а справа большой остров с высокой травой и кустами. На самом конце острова стояла палатка, и кто-то натачивал косу. Вот мы подъехали к этому острову и стали проходить по неширокой протоке возле самого-самого берега. Прямо можно было достать рукой. В этом месте вода неслась сильно навстречу лодке, и она сбавила ход. Но мотор работал на полном газу. Берег острова был выше нас, и я не мог увидеть, кто там косит траву. Но тут из-за края обрыва показалась голова в белом платочке. Это был наш заповедницкий радист Василий Семёнович.

Папа немного сбавил газ и упёрся носом лодки прямо в берег. Он не заглушил мотор, а только упирался в берег и не давал лодке отойти от него.

Мы поздоровались, а папа стал говорить с Василием Семёновичем о сенокосе и рыбалке. На Печоре нельзя просто так проезжать мимо, надо хоть на минутку остановиться и поговорить. Василий Семёнович сказал, что прямо за островом на глубокой яме стоит большая стая окуней. Он сказал, что там здоровенные окуни и чтобы мы попробовали половить, а сам пошёл косить.

Мы проехали остров, и река стала шире. Слева громоздился какой-то высокий земляной остров, а за ним шли скалы, а на них сосны и белый мох. Папа сказал, что это место так и называется — Белый мох.

Лодка выплыла на этот широкое место, на яму. Папа выключил мотор, и сказал, чтобы мы высматривали под водой окуней. Лодка медленно плыла, а течение в этом месте было таким слабым, как будто вода стояла на месте, а не текла. На больших ямах в реке течение всегда слабое.

Под нами было глубоко. Метров пять, наверное. Вода была не очень прозрачная, но всё-таки что-то там было видно. Но окуней не было. Я решил лучше смотреть по сторонам.

Тот земляной остров слева был весь истоптан. Я даже подумал, что Василий Семенович косит там траву. Наверное, он просто по нему зачем-то лазил.

— Кто это истоптал весь островок? — спросил я папу.

— И, правда, кто-то его истоптал. Надо поглядеть, — папа посмотрел на остров. — Ну-ка кто отгадает, кто это весь остров излазил.

Мы никак не могли сообразить. Нинка сказала, что это Василий Семёнович. А Анжела сказал, что это звери какие-то. Мама засмеялась и сказала, что Анжеле везде всякие звери мерещатся. Она ведь из города и не понимает, что на таком маленьком островке звери не живут. Им там просто делать нечего.

— Вы сами ничего не понимаете, — сказал папа. — На этом островке людям нечего делать, а не зверям.

Тут папа опустил руку за борт и достал какую-то маленькую веточку. Он сказал, чтобы я угадал, что это такое. Веточка была от ивы и с мою ладонь. А толщиной в указательный палец. Оба конца веточки были срезаны словно ножом. Но ножом с каким-то углублением.

— Да это ведь бобр веточку сгрыз, — догадался я.

— Точно, — засмеялся папа. — Ай да следопыт!

Папа рассказал нам, что на этом островке уже давно живет семейство бобров, что лесники и научные работники за ней наблюдают. Этот островок для бобров словно хатка. Они понарыли в нём норы и живут. Они, наверное, и сейчас там сидят.

— Вот бы их увидеть, — сказала мама.

— Да разве их днём увидишь, — сказал я ей.

Мы все стали смотреть на этот остров и на его густую истоптанную траву, будто сейчас вся семья бобров должна выйти наружу и смотреть на нас. Но конечно, никакие бобры и не думали выходить.

Тогда папа веслом подгрёб немного к островку, велел нам не шуметь, а просто посмотреть на бобровые тропы и следы. Потом папа снова зашевелил веслом, и мы выплыли на яму и стали снова высматривать окуней. Солнце стояло высоко и сильно просвечивало сквозь воду. Тень от лодки уходила в глубину т;мным столбом. А видно было не очень хорошо, потому что вода была немного мутная.

Но мы всё-таки нашли окуней, и папа первый их увидел. Конечно! Он человек бывалый и сколько раз высматривал рыбу под водой. А я вот никак не мог увидеть, хотя папа остановил лодку прямо над стаей. И все остальные тоже смотрели в воду и никак не могли увидеть, где стоят или ходят эти окуни.

И тут я вдруг их увидел. Сначала одного. Он проплыл под лодку, и я его сразу рассмотрел. А потом тут же увидел и остальных. Как здорово они маскируются! Окунь весь зеленоватый с тёмными полосами поперёк туловища. Его совершенно не видно. Вернее, видно, но заметить трудно. Ну, уж когда увидишь, то и смотреть можно! А за мной и все остальные увидели окуней. И мама, и Нинка, и Анжела.

Мама сразу забеспокоилась, стала суетиться и искать червяков. А папа сказал, чтобы мы совершенно не шумели и, главное, не стучали по лодке. Потому что окуни могут уйти, если их сильно напугать. Мы все притихли и стали доставать свои рыбацкие снасти. Я стал разворачивать удочку, но папа сказал, чтобы я с ней не возился.

— Сейчас увидишь, как будем ловить, — сказал он и велел каждому отмотать метров по пять-шесть лески.

— Какую леску-то доставать? — спросил я.

— Давай ноль три. Крючки покрупнее привязывай и грузила ставь.

И крючки и грузила из картечин у нас были уже приготовлены. Я быстро наготовил всем удочек.

— Теперь насаживайте червяков. Где червяки? Куда ты дел червяков? — зашипел он на меня.

А я забыл, где они спрятаны. И все стали вспоминать, куда я их мог запихать. А я сам их нашёл. Они лежали на самом дне, где холоднее. В баночке консервной с землёй.

— Как же мы будем без удилищ-то ловить? — спросила мама.

— Вы смотрите, как я делаю, — сказал папа.

Он насадил червяка на крючок и аккуратно опустил его за борт, Я увидел, как грузило быстро пошло на дно. Оно обогнало крючок с червяком и опустилось прямо в середину окуниной стаи. Их там было штук сорок, если не больше. «На всех хватит», — подумал я и стал смотреть, что будет дальше.

А дальше было вот что.

Как только грузило остановилось, все окуни сразу повернулись к нему и стали подходить со всех сторон к червяку. Вдруг один крупный окунь словно прыгнул вперёд и моментально заглотал червяка с крючком вместе. Папа дёрнул, окунь метнулся и распугал остальных. А папа стал быстро перебирать леску в руках, выволок его наверх и бросил в лодку. Все зашумели, но папа на нас шикнул и стал снимать окуня с крючка. Мы всё смотрели на него, а он велел нам не терять времени и начинать рыбалку. И мы насадили червяков на крючки.

Окуни уже снова собрались, потому что папа бросил в реку несколько червячков и немного земли из банки. Он приманил рыб, и они не разбегались.

И началась рыбалка! Вот было здорово!

Мы едва успевали снимать окуней с крючков. Я укололся об одного. Мама тоже. Потом у Нинки и Анжелы перепутались лески. Они разозлились друг на друга и стали ссориться. Папа рассердился и сказал, что если они испортят сейчас нам такую прекрасную рыбалку, то он повернёт лодку назад. И не увидят они ни Уральских гор, ни кордона Шижим, где живёт старый лесник Поликарп Григорьевич.

Когда папа сердится, с ним лучше не спорить, а то возьмёт и сделает то, чем погрозил. Но стаю-то мы всё-таки распугали. Окуни куда-то ушли, а мы даже не заметили в какую сторону.

ДОЖДЬ И КУНИЦА

А вокруг стала собираться гроза. Из туч, видно было, лился дождь. Он висел в воздухе длинными полосами, будто у тучи выросла борода.

Дождь никак не мог нас догнать. Река крутила в разные стороны, и мы как будто увёртывались от него.

Но всё-таки гроза нас настигла, Я увидел, как впереди вода на реке словно закипела. Это ливень с градом налетал на нас. Папа закричал нам, чтобы мы срочно накрывались плащами, потому что все вымокнем. Мы полезли под плащи и под тент, но не успели. Нас накрыло ливнем. Вот это был ливень! Вода грохотала по моему плащу, и невозможно было выглянуть из-под него, чтобы посмотреть, что вокруг делается.
Но вот папа сбросил газ у мотора, и я почувствовал, что мы поворачиваем к берегу. Лодка ткнулась в берег. Папа крикнул, чтобы мы быстрее мчались под ёлки. Мотор заглох. Я выглянул, хотел скинуть плащ, но тут же натянул его снова. Невозможно было его снять, чтобы не вымокнуть. Но всё равно я уже промок и решился выскочить из лодки. Папа крикнул, чтобы я вытащил якорь и закрепил его в песке. Я посмотрел на папу, а он упирался шестом в дно и держал лодку, чтобы она не отошла от берега. И весь он был мокрый-мокрый. Вода текла с его фуражки, лилась как с крыши.

Я вытащил якорь, затолкал его ногой в песок и побежал к ёлкам. Все тоже побежали туда. Мама поскользнулась и села в воду. Все стали хохотать. Больше всех хохотал папа, а мама почему-то стала на папу сердиться. Но всё равно было смешно!
Все сбежались под ёлку и сгорбились. Мы были такие мокрые, что страшно было пошевельнуться. Мама сказала, что ребята простудятся, что нельзя даже развести костёр и просушиться.

А дождь всё шумел по веткам и на реке, а мы стояли и не шевелились. Но тут вдруг около моих ног зашелестела трава. Я немного испугался и подумал, что это змея. Потом я вспомнил, что на Печоре у нас змеи не водятся, и стал смотреть на это место.

И вдруг прямо на меня из травы тихо вышла куница. Она была какая-то мокрая вся и рыжая.

— Папа, смотри. Куница! — сказал я шёпотом.

И тут все сразу же увидели её тоже. И Нинка закричала и бросилась её ловить. А за ней и другие бросились. Сами не знали, зачем. А папа крикнул, чтобы не пугали куницу. Нельзя ловить куницу в заповеднике.

Куница метнулась сначала в одну сторону, потом в другую, а потом — прямо мимо меня и в траву. Да так близко, что мне показалось, что я дотронулся до неё. Может, и не дотронулся, но мне так показалось. И куница улизнула в траву, а потом дальше, под деревья и кусты. Только мы её и видели.

Ну и шустрая куница!

Только теперь все опомнились и стали громко говорить об этой кунице. О том, какие у неё большие уши и какие блестящие глаза. Мама почему-то стала удивляться, какой у неё некрасивый мех. И цвет ей не понравился. Папа снова стал смеяться и сказал маме, что ей так уж хочется куницу на воротник, что она готова прямо руками её поймать. И тут мы стали спорить, хорошая куница эта или нет, а мама сказала, что неплохо бы зимой папе поймать для неё куницу. Не только на воротник, но и на шапку.

Пока мы спорили и обсуждали это происшествие, дождь кончился, и мы потянулись к лодке.

МЫ СОХНЕМ У КОСТРА

А что творилось в лодке! В неё набежало столько воды, что даже подмочило наши вещи. Все их надо было сушить. Папа хоть и подложил под них досочки, но всё равно они подмокли. Главное, червяки расползлись из баночки по всему днищу. Я это увидел, когда стал вычерпывать воду из лодки. Пришлось каждого червяка сажать в баночку по отдельности.

— Какие же все мы мокрые, — сказала мама. — Как мы дальше такие поедем?

— Ничего, — сказал папа, — сейчас костёр раскочегарим.

А Анжела сказала, что никакого костра не получится, потому что всё вокруг насквозь мокрое. Все дрова. Они не загорятся. А я ничего не сказал, потому что знаю, что папа может развести костер в любую погоду. Хоть в дождь, хоть в самый-самый мороз.

Появилось солнце и стало припекать. А трава и все деревья всё равно были мокрые. С деревьев падали капли и громко стукали по листьям. Будто град. И листья от этого шевелились, когда на них попадали капли. Ветра не было, а листья шевелились словно живые.

Папа свалил топором большую засохшую иву и нарубил из неё круглые полешки. Потом он несколько полешков расколол вдоль и сказал Анжеле:

— Ну-ка, посмотри. Видишь, в середине всё сухое. Сейчас будет огонь.

Он все эти мелкие полешки сложил на земле рядышком, а потом поперёк них другие, а потом снова поперёк, и ещё раз так же.

— Артём, — сказал он, — принеси-ка немного бензина из бачка. Налей его в ковшик.

— Да, — сказала Анжела, — от бензина-то, что хочешь, загорится. Вот если без бензина.

Тогда папа сказал, что можно и без бензина. Он пошёл к ёлкам и наломал там мелких-мелких сухих веточек. Он ломал их около самого ствола у ёлки. Папа сказал, что даже в самый сильный дождь там всегда можно найти сухие веточки. А ещё лучше, если такие веточки наломать у кедра. Они самые смолистые и быстро загораются.
Папа положил свои веточки на берегу и поджёг их одной спичкой. Они сразу же загорелись. Потом он на них стал ставить мелкие сухие щепки, как будто строил шалашик. И всё больше и больше. И огонь становился всё сильнее и сильнее. А папа только добавлял дров и клал уже большие полешки.

Скоро запылал большой огонь, и мы стали сушиться. От одежды пошёл пар. Было очень тепло, потому что с одной стороны грело солнце, а с другой костёр.

Папа сказал маме, чтобы она повернулась спиной к костру, чтобы высохло там, где самое мокрое место. Она ведь в воду села. Она повернулась, и сразу у неё от штанов повалил пар, а потом она схватилась за это место и говорит:

— Я, кажется, загорелась. Очень горячо!

— Ничего, — сказал папа. — Ничего не загорелась. Просто немножко сварилась.

И мы опять посмеялись. И мама смеялась вместе с нами.

Костёр был сильный. Мы и сами высохли и пересушили все наши вещи.

ПО ПЕРЕКАТАМ

Печора стала совсем мелкая. Папа вёл теперь лодку точно по фарватеру. По тому месту, по которому только и можно было проехать. Иногда лодка шла так близко к берегу, что можно было дотянуться до травы рукой. А то вдруг папа поворачивал прямо к другому берегу поперёк реки. Мама даже сказала ему, что это он всё время виляет по реке из стороны в сторону, вместо того, чтобы прямо ехать. Папа только засмеялся и крикнул:

— Умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт!

Вот и мы тоже обходили все мелкие места, и лодка даже не цепляла винтом за камни. И не надо было вставлять шпонки.

Но в одном месте нам всё-таки пришлось вылезти из лодки и идти по берегу. Меня, правда, папа оставил в лодке, чтобы я ему помогал поддерживать её шестом. А тяжело-то как было!

Мы с папой одновременно толкали лодку вверх, на перекат. Вода неслась нам навстречу. Течение было сильное, и мы почти совсем не продвигались вперёд. Да мне ещё надо было следить и править шестом, чтобы нос лодки не снесло течением в сторону.

Мама и девчонки уже пришли на то место, где мы их должны были забрать, а мы даже не поднялись и на середину переката.

Тогда папа перестал толкаться шестом, и лодку снесло на глубокое место снова. Потом он зав;л мотор и крикнул мне, чтобы я как можно дальше высунулся за нос лодки. Прямо перевесился вперёд. Я так и сделал да ещё кое-какие вещи перетащил в самый нос, чтобы корма задралась, а мотор поднялся повыше. И вот папа потихоньку заехал на это мелкое место и стал подниматься на малых оборотах через него. Я прямо висел на носу у лодки. Я даже руку вперёд вытянул, чтобы папе было легче. На самом мелком месте он вылез из лодки, крикнул мне, чтобы я работал шестом, а сам стал толкать её руками. Мотор он не выключил, и тот ревел самым страшным образом. Винт был почти наверху, и за кормой летела вода с песком и даже камни. Потом сразу стало глубже, и мы подъехали к маме и девчонкам.

— Какой Артём молодец, — сказала мама. — Папин помощник!

А Нинка с Анжелой ничего не сказали. Теперь не будут смеяться, что я слабый.

ПРО СЁМГУ

Мы плыли вдоль самого берега. Черёмуховые ветки наклонились прямо над лодкой. На них висели ягоды кисточками. Уже большие, но еще зелёные и твёрдые. Берег около самой воды зарос травой, и там торчали камни. На них рос мох.

Течение сильно тормозило ход лодки, хотя мотор работал на полных оборотах.
Протока становилась вс; уже и уже, и папа постепенно сбавлял ход.

С левой стороны вставали из леса скалы. На берегу попадалось всё больше огромных камней. Они были белые, а на них трава и мох. Справа берег был отлогим. Там за островом была другая, широкая протока. Совсем как у нашего Необитаемого острова. Папа вёл лодку по узкой. Теперь я понял, что в узких протоках воды всегда больше. По ним легче лодку провести.

В самом верхнем конце протоки папа совсем сбавил ход, и лодка еле-еле ползла по ручью шириной чуть больше лодки. Подводные камни подступили к самому днищу. Я всё боялся, что мотор вот-вот зацепится за них. Папа даже почти вперёд не смотрел. Он смотрел вниз, под корму, чтобы не зацепить винтом за камни. Мне он сказал отпихивать нос лодки от берегов и держать его посерёдке.

За лодкой шёл большой вал воды и заливал прибрежную траву.

Под самой скалой, когда нос лодки прошёл последние камни и стал выползать на мелкий песок, папа резко прибавил газ. Лодка рванулась вперёд, а я от неожиданности сел на дно. Под ним зашуршал песок, и я подумал, что вот сейчас мы застрянем. А папа тут же сбавил газ. Вал воды сразу догнал лодку, приподнял корму и вытолкнул нас на глубокую яму. Папа заглушил мотор, и мы тихо поплыли по спокойной воде.

Сильно припекало солнце. Вода была гладкая. Казалось, что в этом месте совсем нет течения. Вода журчала вдоль бортов. Я опустил руку в воду, и она мягко стала обтекать пальцы.

Все сидели тихо. Это место было таким красивым, что и говорить не хотелось. Хотелось только смотреть по сторонам. На тёмный лес впереди, который вплотную стоял к воде. Он против солнца казался почти чёрным, будто там была ночь. Позади нас другой стеной стояла скала высотой с дом пятиэтажный. Наверху росли сосны, как щётка. Внизу, около самой воды в небольших пещерках пу;лькала волна от нашей лодки. Метра на два над водой скала была как будто кем-то зализана. Папа сказал, что это высокая весенняя вода так вычистила скалу. Она каждый год её моет и не даёт расти там никакой травке и кустикам.

Так мы сидели, смотрели по сторонам. Я повернулся и загремел якорем по днищу. И тут рядом с лодкой вода вдруг словно взорвалась.

В воздух вылетела огромная рыба! Она сразу же упала, но мы её успели рассмотреть! Она была вся серебряная будто. Она выскочила из воды прямо против солнца, и брызги сверкали так сильно, как будто это было какое-то волшебство!

— Сёмга! — крикнул папа.

Рыба снова поднялась над водой в туче брызг. Мне показалось, что она медленно взлетает к небу и сейчас вот-вот превратится в птицу и скроется из глаз. Но она тут же рухнула опять в воду, и брызги снова засверкали, и по всему плёсу пошли волны. Они добежали до скалы и стали там булькать.

Мне захотелось снова увидеть эту сёмгу, и я стал стучать по борту веслом. А она больше не выскакивала. Я стучал несколько раз, но только эхо отзывалось от каменной стены и от леса.

Папа сказал, что сёмга часто выскакивает на таких ямах от неожиданного стука. Иногда и просто так вылетает и падает обратно. Это она сбивает с себя мелких паразитов. Они называются водяные клопы и, наверное, кусают и мучают сёмгу.

КАК Я ПОТЕРЯЛ ШЕСТ

Потом мы ещё много раз проходили мелкие перекаты, толкали лодку шестами. А мама и девчонки два раза вылезали из лодки и продирались по берегу, по кустам.
— Последний поворот! — крикнул, наконец, папа, и мы увидели домики на высоком берегу, на скалах. Это и был кордон Шижим.

— Артём, бери опять шест, — сказал папа. — Здесь перекат очень длинный.

Вода мчалась по этому перекату быстро, и было видно всё дно впереди и по бокам. Папа очень медленно поднимался по этой мелкоте на моторе. Он, наверное, не хотел браться за шест сам. Он решил, что мы и так сумеем подняться. Но в это время винт ударил по камню, шпонка оборвалась, мотор завыл. Папа его сразу же заглушил и схватился за шест. Лодку стало разворачивать носом влево. Я изо всей силы уп;рся своим шестом в дно, чтобы удержать лодку носом точно против течения. Но она сразу же навалилась на шест. Я его выпустил, чтобы из лодки не выпасть, и он уплыл от нас. Но папа его догнал, а я его вытащил.

МЫ ПРИЕХАЛИ

Но всё-таки мы одолели этот перекат и подъехали к кордону Шижим. А он стоит на скале. Всего несколько домиков.

На берегу уже стояли лесник Поликарп Григорьевич и его жена Анисья Диевна. И их сын Гришка. Он уже большой и в этом году окончил нашу школу. Десять классов.
У Поликарпа Григорьевича большая-большая борода. Кудрявая. Они у нас бывали раньше в гостях, когда приезжали с верховьев в наш посёлок, и я их знал.
Мы причалили к берегу, повылезали и стали здороваться. А мама с Анисьей Диевной даже обнимались. Потом т;тя Анисья закричала, будто запела:

— Давайте-ка в баню. Да побыстрее. Вешши потом повытаскаете. Баня-то жарка как жарка!

Как чудно говорит т;тя Анисья. Совсем не так как мы. Слова какие-то особенные у неё. А Поликарп Григорьевич так не говорит. Т;тя Анисья Анжелу стала сразу называть Жанкой. Жанка да Жанка, и всё тут. Мы не стали её поправлять. А меня она назвала почему-то Тимкой.

Потом она увидела наших окуней и снова закричала:

— Окуня-то каки большушшие! Уху сварим, знатна уха-то будет! Где это вы наловили? Тимка, наверно, надёргал?

— У Белого Моха ловили, — сказал папа. — Все ловили.

Потом я с папой пошёл в баню. Там совсем не так, как у нас в посёлке.
Эта баня маленькая, низенькая. Сначала как будто маленькие сени. Это, сказал папа, предбанник. Там мы разделись на лавках. А они сделаны из очень толстых и широких досок. Из плах.

Потом дверь в саму баню. Она очень низенькая, чтобы поменьше жару выходило. Папа прямо весь согнулся, когда входил в баню. И я тоже нагнулся.

Ну и жарища там была!

Слева куча камней. Они все в копоти. И вообще всё внутри было закопчено, и пахло дымом. И были корыта с водой, тазы и баки. А один, большой котёл, прямо в этих камнях, с горячей.

Потом папа набрал в ковшик горячей воды и плеснул на камни. Там ухнуло, зашипело, и сразу стала такая жара, что я сел на пол. А он тоже был горячий.

Тут папа схватил веник и полез на полок. Он как широкая-широкая полка и ближе к потолку. И папа стал париться. Он охал, ухал и хлестал себя веником изо всей силы. Потом он лёг на спину, задрал ноги и стал бить веником. И опять ухал и стонал. Он всегда так парится.

Потом он побежал в Печору и окунулся. А дома зимой, когда он в бане парится, всегда в снег падает и натирает себя всего.

Я тоже попарился, только не очень сильно. Только чтобы согреться. И всё равно кожа у меня как будто слезла.

Потом мы вытащили вещи и поставили полога в пустом доме прямо на полу. Т;тя Анисья дала нам две здоровенные перины. Мы хорошо устроились.

И уже когда стало темнеть, мы пошли ужинать в т;те Анисье в дом. Мы ели жареных и солёных хариусов и пили молоко, а папа и Поликарп Григорьевич пили вино. И я так устал, что чуть за столом не уснул. Тогда мама отвела меня и девчонок в наш пустой дом, и мы залезли на перины. Девчонки в свой полог, а я в наш с папой. Я сразу же уснул и не слышал, как пришёл папа и улёгся рядом со мной.
До самого утра я так ни разу и не проснулся.