Номер пятый, часть 4. Город детства твоего

Часть 4

“ГОРОД ДЕТСТВА ТВОЕГО…”

Глава первая

       Неяркий свет торшера выхватывает из темноты край стола с грудой разбросанных учебников, полку с книгами и приоткрытую дверь балкона. За дверью чернота, узкий прямоугольник черноты, окно в июньскую ночь. Толстая мохнатая бабочка бьётся об стекло, как будто так трудно догадаться, что свобода в этом вот прямоугольнике, совсем рядом…
Лариса сидит в кресле, поджав ноги и положив на колени тетрадь. Завтра последний экзамен. Последний… Днём была гроза, и в общежитской читалке все вздрагивали от ударов грома. А Аника открыла окно, высунулась на улицу и повторяла, как заклинание: “Сильнее, ещё сильнее!” Потом выбежала во двор и стояла под проливным дождем, подставив ему лицо. Еле-еле удалось загнать её в общагу. Странная она стала после болезни. Не знаешь, чего и когда от неё ожидать… Завтра последний экзамен… Удивительно, что пока нет страха. Он будет завтра. А сейчас… Сейчас осталось повторить две лекции. Но голова уже не работает…
Лариса встаёт и выходит на балкон. Темно и тихо во дворе. К самому балкону тянутся ветви пирамидальных тополей. Воздух до сих пор пахнет грозой.
Завтра последний экзамен. А потом? Что, вообще, будет потом? Сплошная неопределённость. Как в теории Гейзенберга. И почему она на что-то надеется? Было ли что-то в их с Толей отношениях такое, что могло бы дать пищу этой надежде? Что, вообще, было? Поездка зимой за город, с которой всё началось? Эта игра в снежки, эти танцы у костра на снегу…
Потом три месяца пустоты и неожиданная встреча у Аники. И опять ничего определённого. Ведь просто случайно получилось так, что Дожеско отказался ехать с ними и пошёл пешком… Она села в машину, и Толя спросил: “Лариса, вы очень спешите?”. Нет, она не показала своего волнения. Она спросила удивлённо и даже чуть кокетливо: “Разве мы «на вы»?” Он улыбнулся: ” Извини, как-то получилось само. Если ты не торопишься, хочешь, я покатаю тебя по городу?” Он возил её по улицам и что-то рассказывал. Что-то о футболе. Она держалась независимо и свободно. И никто не знал, чего ей это стоило. О, она привыкла с детства “делать вид”. Ещё с тех пор, когда нужно было показать, что её совсем не беспокоят синяки, полученные в драке, что ей абсолютно наплевать на то, хорошо или плохо играет гаммы Ганночка, и на то, что эта же Ганночка запросто выигрывает у неё любую дистанцию, ей тоже наплевать. А сейчас ей наплевать на то, что центрфорвард киевского “Динамо” Анатолий Вишневский не обращает на неё внимания. Может быть, ему больше нравится Аника с её скромностью и застенчивостью? Ох, как стыдно ревновать к подруге! Нет, она не жалеет, что рассказала Анике обо всём. Аника чуткая, в ней есть какая-то спокойная доброжелательность. И Аника уже не раз помогала ей развеять мрачные мысли. И потом, в сущности, с Аники всё и началось! Не будь Аники, она никогда бы не познакомилась с Толей. Как странно: её, коренную киевлянку, познакомила с Толей девчонка, приехавшая из Казани, а родившаяся в далёком, никому не известном Дубровске…
Всё-таки, наверное, очень трудно быть женой футболиста! Эти постоянные разъезды, эти матчи, где бьют по ногам… Вот и сейчас друзья-товарищи Вишневский и Дожеско неизвестно, где. И, наверняка, в расстроенных чувствах - на чемпионате Европы сборной не повезло. Дожеско все-таки взяли в сборную. Правда, в самый последний момент.
Аника, конечно, за него переживала, только виду не подавала. Что ни говори, странные у них отношения. Особенно в последнее время.
Аника почему-то избегает его. Не она ли, Лариса, тому виной?  Наговорила ей всякой чепухи.  А разве этих мужчин поймешь, к кому и как они относятся? Правда, не все одинаковы. Вот Санич, например, явно неравнодушен к Анике. Но она и его избегает. Как будто и впрямь дала обет безбрачия.
А Ганна сдает выпускные госэкзамены. Тетя Инна говорила маме, что там, в квартире у Дожеско, сейчас лагерь Ангелов, какой-то опорный пункт. Коллективная зубрежка…
Ох, уж эта зубрежка! Не дай бог завтра завалить электродинамику!
Лариса входит в комнату, снова садится в кресло и раскрывает тетрадь. Через полчаса родители застают ее спящей с тетрадью в руках.

               
                ***

Лариса вышла из аудитории взволнованная, красная, с крепко зажатой в руке зачеткой. Ее немедленно окружили, затормошили, завалили вопросами.
- Сдала?
- Что попалось?
- Списать можно?
- А в каком настроении Ом?
- Задачи дает?
Лариса радостно вздохнула.
- Сдала! Удочка. Списать -  никак, Ом свирепствует, в общем – гиблое дело. Задачи дает, если тянешь на пятерку. Или если идешь на завал.
Перед дверью мгновенно установилась гнетущая тишина.
- Счастливая … - вздохнула Зоя Бондарева. – Сдала. А тут завалишься на последнем экзамене - и ходи, зубри да пересдавай!
- Не завалишь. Он к концу устанет и подобреет.
- Или озвереет!
Зоя раскрыла конспект и уткнулась в него.
Лариса повернулась, чтобы забрать брошенный у стены портфель, и замерла. По лестнице  быстро поднимался Вишневский. Он увидел Ларису и, улыбаясь, подошел к ней.
- Салют, Лариса! Ну, что? Сдала?
- Сдала.
- Поздравляю. Молодчина. А как там Аника?
Лариса сразу помрачнела.
- Аника плохо. Вытащила самые гадкие вопросы. Я бы сразу забрала зачетку и ушла. А она сидит. Упрямая!
- Да. Плохо, если завалит. Ради дня рождения.
Лариса удивленно подняла на него глаза.
- Откуда вы узнали? Аника ведь не хотела говорить… 
- А Валерка знает. Где он там, кстати, застрял?
Он подошел к перилам и глянул вниз.
- Его только за смертью посылать! Ну и ладно. Придет. Лишь бы Аника не завалила.
- Сейчас мы посмотрим! – Лариса бесшумно подошла к дверям и заглянула в щелку.
- Сашка Герковский сел. Ну что она тянет! Только нервы себе выматывает.
- Вы чего это тут подглядываете?
Лариса вздрогнула и оглянулась. Дожеско, неслышно подошедший сзади, улыбнулся.
- Добрый день! Ларису, кажется, можно уже поздравить?
- Можно. С троечкой.
- Ну и ладно. Главное, что сессия позади.
Он повернулся к Вишневскому и сунул ему огромный букет пионов.
- На, держи.
Тот изумленно посмотрел на него и расхохотался.
- Спасибо, мой верный рыцарь! Такая дама, как я, весьма польщена вашей любезностью! Но только она неблагодарна и ветрена, а, по-сему, разделит этот букет на две части и одну вручит Ларисе Лотос в честь благополучной сдачи сессии, а вторую оставит для Аники, даже если она  не сдаст.
- Как это  не сдаст?
- Да вот Лариса сказала, что ей досталась какая-то муть.
- Может быть, еще выберется… - Лариса смущенно уткнулась лицом  в подаренные ей цветы. – Упрямая она. Ведь ей же могли перезачесть общие предметы! А она не захотела…
В это время дверь аудитории распахнулась, и черноволосый парень с цыганскими глазами вылетел в коридор, высоко подбросил зачетку, поймал и бережно спрятал в карман.
- Сашок, сколько? – спросили сразу несколько голосов.
-Хор! Братцы, хор! Представляете, говорит: “Если хотите на отлично, я могу вам дать задачу.”  Какое там! Нет, говорю, меня четверка устраивает. Ноги в руки – и бегом, пока он не передумал!
Лариса снова подошла к двери и заглянула в щель. Потом оглянулась и приложила палец к губам.
- Тихо. Аника сдает.

Аника вышла из аудитории неожиданно быстро. Лицо у нее было бледное и усталое.
Лариса ахнула:
- Завалила?!
Аника отрицательно покачала головой и улыбнулась:
- Здравствуйте! Вы уже приехали? А у нас вот сессия кончилась…
Вишневский улыбнулся и протянул ей цветы.
-  Это тебе  в честь окончания сессии. Валерка, давай портфель!
Валерий расстегнул портфель, и Анатолий извлек из него большого плюшевого медведя с медалью на шее.
- А это тебе в честь дня рождения! Мишка – чемпион.
В глазах Аники отразились сразу благодарность, удивление и растерянность.
- Спасибо большое! А как же вы узнали?
- Четыре года назад ты написала мне: “Двадцать третьего мне исполнилось шестнадцать лет. Я стала взрослым человеком и скоро получу паспорт.”
- И ты запомнил?
Он посмотрел на нее с той нежной мгновенной улыбкой, которая всегда так удивляла Ларису.
- А что же тут удивительного?
Аника ничего не ответила и опустила голову, прижавшись щекой к мягкой шкурке медведя.
- Вы знаете, - сказала Лариса, - я буквально умираю с голоду. Утром кусок в горло не лез, а сейчас с тоской вспоминаю о стакане кофе с булочкой…
- Прекрасно, – спокойно констатировал Вишневский. – Значит, сейчас мы идем в кафе.
- Ни шагу дальше студенческой столовки! – непреклонно отрезала Лариса. – Иначе я умру по пути. Аника, кстати, как же ты сдала?
Аника вздохнула.
- Лучше не спрашивай. Позор. Я отвечала ужасно. А он полистал мою зачетку и поставил “хорошо”. Ни за что, ни про что…
- Ни за что, ни про что четверок не ставят… - мягко улыбнулся Дожеско.
“Все-таки, - подумала Лариса, - странные у них отношения. Если бы Аника так упорно не уверяла меня в обратном, я   была бы уверена, что он в нее влюблен…”


   В столовой почти никого не было.
- Вы извините, девчата, - сказал Вишневский, - но мы только посидим с вами. Нас совсем недавно весьма плотно накормили.
- Совершенно верно! – улыбнулся Дожеско. – У Толи крайне гостеприимная мама. Я каждый раз ухожу от него перекормленным.
- Ничего, - сказала Лариса, ставя на свой поднос  две разновидности салатов. – Мы позавтракаем, точнее, пообедаем за четверых.
В зале на каждом столике стояли свежие цветы.
- Аника! – пошутила Лариса. – Это в честь твоего дня рождения. И в честь последнего нашего дня в Киеве.
- Как последнего?
- Завтра нас здесь уже не будет. Мы уезжаем на сборы в спортивный лагерь. Разве вы не знаете, что через неделю Кубок Киева?
- Конечно, нет. Мы же только вчера вернулись и совсем отстали от жизни.
- А мы с Лариской крайне невежливы… - вздохнула Аника. – Даже не поздравили вас с победой в самой сложной группе и очень хорошей игрой…
- Ты хочешь сказать, не выразили соболезнования? – улыбнулся Анатолий. –  Это же страшно обидно – проиграть один-единственный матч – и самый важный. Занять первое место в группе смерти  - и вылететь в четвертьфинале.  Вы смотрели этот матч?
- Смотрели! – Лариса весело взглянула на Анику. – После этого матча я выдержала десять раундов классического словесного бокса с отцом, и Аника впервые участвовала в споре и активно меня поддерживала.
- Если он прошелся по нашему адресу, то он был прав! – улыбнулся Дожеско.
- Он прошелся по адресу Станислава Ракитского. За второй гол.
- Ну, Стасик-то, как раз, ни при чем.  Защитники закрыли от него поле, и он не видел этого мяча. Гол обидный, но Стасик не виноват. Тут другое. Надо было забивать. А мы упустили кучу моментов.
- Ну и бог с ними, – решительно сказала Лариса. – Упустили и упустили. Я вот тоже упустила момент съесть этот салат. Теперь я его уже не хочу.


На улице было жарко и душно, как перед грозой.
- Вот бы дождь пошел… - сказала Аника, глядя на небо.
- Ты что… – шепнула ей со страхом Лариса. – У меня же ресницы накрашены. Будет стыд и позор!
- Смотрите! – сказал вдруг Анатолий. – Ангелы.
Навстречу им действительно шли Ангелы: Коля-Академик и Санич.
- Здравствуйте! – улыбнулся добродушный Коля, протягивая руку. - Сто лет вас не видел. Валера, когда же вы приехали?
- Вчера вечером. А вас можно поздравить с дипломами?
- Да, можно. Сегодня утром было вручение. Разъедемся все скоро. По разным городам. Санька вот в Тулу вернется…
- Молчал бы уж! – сердито оборвал его Санич. – Это герой двадцатого века. Ему предлагали остаться на кафедре, а он отказался. Распределился куда-то в провинцию, это с его-то склонностью к науке.
- Да ладно тебе, Сань…- смутился Коля. - Надо же было кому-то туда ехать. Лучше давайте о вечере. Вы ведь придете, девчата?
- Куда? – не поняла Лариса.
- На вечер. Разве вы не знаете?
- Нет.
- Как же так? – изумился Коля. – Валера, почему же вы ничего им не сказали?
Дожеско удивленно взглянул на него.
- Извини, Коля, но я не знаю, о чем ты. 
- Не знаешь? Ты не знаешь? Да неужели тебе Ганка ничего не сказала?
- Нет.
- Вот это ничего себе! – Коля растерянно оглянулся на Санича. – Сань, как это понимать? Мы с тобою оказались в дураках?
- Да нет, похоже, что не вы, а мы! – улыбнулся Дожеско. – Расскажите-ка, о чем речь?
- Да о банкете… - огорченно сказал Коля. – Понимаете, не хотелось в ресторан. Ну, и Ганка предложила провести  у нее. Точнее, у вас. Она не сказала нам, что отменяется…
- Почему же отменяется?
- Так она же не сказала тебе. Значит, они передумали.
Дожеско задумчиво посмотрел на него.
- Да нет, Коля. Не отменяется, конечно. А что я не знал – так это мелочь, не заслуживающая внимания. Значит, будет прощальный вечер?
- Ну да… И если не отменяется, то мы вас всех приглашаем. То есть, тебя, Валера, конечно, нелепо приглашать – ты хозяин квартиры… - смутившись, Коля взглянул на Санича, ожидая помощи.
- Спасибо… - сказала вдруг Аника. – Только, по-моему, наше присутствие будет там не к месту. Ведь это вечер вашей группы, ваш прощальный вечер. А мы… Мы будем там  лишние.
- Да что ты, Аника! Ведь там будут не только наши Ангелы. За пять лет учебы половина наших успела обзавестись мужьями и женами. Да и вообще, мы приглашаем всех друзей. А разве вы не друзья нам? Санька, да скажи ты хоть что-нибудь!
Санич, все это время исподлобья смотревший на Анику, пожал плечами.
- Конечно, мы очень рады видеть их у себя в компании. Только, может быть, они не рады видеть нас?
- Ну тебя, Сашка! – безнадежно махнул рукой Коля. – Разве так приглашают? Вы на него не обращайте внимания – на него иногда находит. Ну, придете?
Лариса вопросительно взглянула на Анику, потом на Академика.
- Скажи, Коля, а если бы вы нас не встретили?
- Как это не встретили? Ведь мы же шли как раз к вам. Чтобы вас пригласить.
- Правда?
Лариса снова посмотрела на Анику, потом на Вишневского.
- Придем?
- Я думаю, что придем! – улыбнулся Анатолий.

                * * *

Аника лежала на кровати вниз лицом, натянув на голову простыню. В комнате стояла сонная тишина, слышалось только приглушенное тиканье будильника в шкафу и тихое посапывание Тони.
“Хоть бы заснуть…” – тоскливо подумала Аника, понимая, однако, всю неосуществимость этого желания. Слишком горько было на душе и тяжело на сердце, слишком тугой обруч отчаяния сдавил голову. Забыть бы все это. Или лучше вернуть назад сегодняшнее утро, такое безоблачное и спокойное, несмотря на экзамен, и не предвещавшее ничего плохого. Она бы все сделала не так. Она не пошла бы на этот банкет, не поддалась бы молчаливой просьбе Ларисиных глаз… Но теперь уже поздно. И память не дает забвения, прокручивает в который раз до отчаяния подробную запись этого вечера. С того самого момента, как машина Толи Вишневского остановилась возле дома Дожеско.
Аника выглянула в окошко. Двор был зёлёным и тенистым, похожим на все другие дворы с привычными качелями, песочницами и старушками на скамейках. Лариса с беззаботной легкостью выскочила на асфальт и вдруг остановилась, испугавшись своего отчаянно праздничного вида.
- Скорее! – шепнула она Анике. – А то тут на меня все таращат глаза.
Сидевшие на скамейке женщины действительно проводили их любопытными взглядами. Вишневский открыл дверь, и Лариса вбежала в подъезд, схватила Анику за руку и потащила по лестнице вверх.
- Ты никогда у них не была?
Аника молча покачала головой.
- А я была. Не у них, а в этом подъезде. У меня здесь двоюродная тётка живёт!

Дверь им открыла Ганна, как всегда, с бесподобной прической, но еще в халате и в фартуке. Окинув мгновенным взглядом сногсшибательное Ларисино платье, она мельком взглянула на Анику и улыбнулась Вишневскому.
- Привет! Валерки нет дома, я послала его в магазин, поэтому проходите в его комнату и ждите.
- А помощь не требуется? – спросила Лариса.
- Нет, не беспокойся. Там, в кухне, развернуться трудно, столько помощников.
Она толкнула дверь, и Аника оказалась в маленькой комнатке с балконом. Первое, что бросилось ей в глаза - это большой портрет над столом, прямо напротив двери. Девочка лет пятнадцати, смеющаяся, чуть откинув назад кудрявую черноволосую голову. Задорные ямочки на щеках, в глазах озорные искорки.
- Это Яна… - тихо сказала Лариса.
- Ну, что же вы не проходите? – подтолкнула их Ганна. – Толя, ну-ка, развлеки гостей!
Она подошла к тумбочке и достала большой толстый альбом.
- Вот, посмотрите, если интересно. В общем, чувствуйте себя, как дома. А я пошла доделывать дела.
Лариса села на тахту и поманила Анику.
- Давай посмотрим, раз дали.
Альбом начали составлять, наверное, еще родители Валерия, так как первые его листы были сплошь заполнены детскими фотографиями: Валерий, Яна и, вероятно, старшая их сестра. На одной из фотографий, где был заснят тощий паренек лет тринадцати, сияющий, с огромным кубком в руках, Лариса задержалась.
- Как ты думаешь, кто это? – спросила она.
Аника молча пожала плечами. Лариса улыбнулась.
- А мне кажется, что это Толя.
- И правда!
Вишневский, листавший какой-то журнал, поднял голову.
- А что, не похож?
- Конечно, не похож! Когда это?
- Где, с кубком? Наверное, лет шестнадцать назад. Мы выиграли детский турнир. Валерка в последнем матче два гола забил, до сих пор вот помню.
- Так сколько же лет вы знакомы? – удивилась Лариса.
- Наверное, лет девятнадцать…
Лариса снова переворачивала страницы,  мельком окидывая взглядом одни фотографии и задерживаясь на других. Чем дальше листала она альбом, тем больше места в нем занимали фотографии матчей,  большие, маленькие, черно-белые, цветные. “Динамо” (Киев) – “Динамо” (Москва), “Динамо” (Киев) – чемпион СССР, “Динамо” (Киев) – обладатель Кубка страны… И вдруг на строгом черно-белом фото девочка в школьной форме с комсомольским значком на груди и большими серьезными глазами. И еще один снимок внизу: футбольные ворота без сетки на фоне бревенчатых домиков, утонувших в садах, а в воротах, прислонившись к штанге, улыбается маленький вратарь в кажущихся огромными перчатках. Лариса охнула и удивленно подняла глаза.
- Слушай, да это же ты!
Аника вздохнула.
- Да, это я… Я послала ему тогда старую фотографию, вот эту, дубровскую. А он написал, что это очень далекое прошлое…
Вишневский встал.
- Хватит вам разглядывать эти снимки! Такое скучное занятие.
- Нет, мы досмотрим, – возразила Лариса, переворачивая страницу, и Аника внутренне вздрогнула. Это были свадебные фотографии. Ганна в длинном белом платье и прозрачной фате и Валерий с таким беспредельно счастливым лицом, что по сердцу Аники резанула острая боль и глаза заволокло туманом.
- Смотри-ка! – удивленно ткнула ее в бок Лариса. – У Ганны свидетель Зиночка, а у Валеры – Стас Ракитский. Толя, а почему не ты?
Анатолий пожал плечами.
- Так уж получилось. Не годился я в свидетели…
Аника встала и вышла на балкон.  Именно в этот момент она впервые пожалела о том, что пришла сюда. Тот непреложный факт, что Валерий женат, вне этой квартиры воспринимался хоть и четко, но не так остро. Здесь же об этом напоминало буквально все, и Аника с мучительной ясностью вдруг почувствовала, что она Валерию чужая, что здесь полновластная хозяйка Ганна, его жена, а ее, Аники, пребывание здесь так же преступно и неправомочно, как вора в чужой квартире.
Лариса вышла следом за нею.
- Ты почему сбежала?
Аника вздохнула.
- Жарко…
- Это тебе-то жарко? А что же тогда говорить мне? Ну, да я не жалуюсь.
- Добрый вечер!
Аника оглянулась. Валерий, улыбающийся, в белоснежной рубашке, стоял на пороге.
- Что же вы тут стоите, как сиротки?
Он взял их за руки и вывел в комнату, где за какие-то три минуты уже успели собраться почти все Ангелы.
- Вы откуда? – изумилась Лариса.
- Из кухни, вестимо! Нам дали отставку по разным статьям… - продекламировал Санич и взял гитару. – Придется развлекать общество.
- Ага! – возмутился, входя, красный, вспотевший Котя. – Кто развлекается, а кто мясорубку крутит! Прекрасно! И даже некуда сесть.
Он обвел ищущим взглядом комнату и протиснулся между Дожеско и Вишневским. – Ну-ка, пустите работягу отдохнуть!
Стало тесно, и Аника почувствовала, что плечо её плотно прижато к руке Валерия. Она шевельнулась.
- Тебе неудобно, Малыш? - спросил он, пытаясь подвинуться.
- Нет, ничего…
Глаза их встретились, он улыбнулся, и она невольно улыбнулась в ответ.
Санич легко пробежал пальцами по струнам гитары и вдруг ударил по ним с такой силой, что Лариса вздрогнула и удивленно посмотрела на него.
«Десять дней, безоблачных и синих,
Провели мы, как во сне, с тобой.
Но порой перед судьбой бессильна
Даже любовь…
Аника испуганно вскинула на него глаза, но Санич склонился над гитарой, и много раз слышанная и часто исполняемая Ангелами песня звучала у него сегодня с каким-то непонятным ожесточением.
Мы могли разрушить чье-то счастье
И свое на нем построить вновь,
Но простить все это нам не властна
Даже любовь…»
Анике стало страшно. Как будто Санич каким-то чудом подслушал ее тайные мысли и дал на них прямой и беспощадный ответ. И в это время вошла Ганна в длинном черном платье, в том самом, которое так поразило Анику на ноябрьском вечере, на секунду задержалась взглядом на Дожеско, сидящем между Котей и Аникой, и взмахнула руками.
- Подъем! Прошу всех к столу.

Зачем пошла она тогда со всеми к огромному праздничному столу, почему не ушла, не сбежала из этой квартиры, где ей нельзя было появляться? Ведь было еще не поздно, все можно было исправить, сослаться на нездоровье, на головную боль, на что угодно…

       За столом было весело и шумно, были тосты, были песни. Но Аника все с большей ясностью ощущала, что она здесь чужая, чужая этим славным дружным ребятам, чужая Валерию, чужая даже Ларисе, поглощенной своими мыслями, переживаниями и тем, что она сидит рядом с Вишневским.
Аника чувствовала, что Ганна все время наблюдает за нею с чуть иронической полуулыбкой, прищурив свои русалочьи глаза. И еще один человек ни на минуту не оставлял ее без внимания – Санич, сидящий напротив. И ей в который раз уже казалось, что он читает все ее мысли. На Валерия она не смотрела.
Казалось, что все тосты уже были произнесены, когда случилось то, что когда-то все равно должно было случиться.  Котя, изрядно захмелевший, вдруг поднялся.
- Глубокоуважаемое общество! – сказал он. – Мы сегодня так много говорили о наших традициях, а сами потихоньку их нарушаем. Разве не было у нас уговора все мало-мальски значительные события отмечать сообща? Должен вам напомнить, что ровно четыре года и два дня тому назад наша Ганна Ильчук вышла замуж, однако, она зажала банкет по этому поводу.
- Так еще не поздно! – крикнул кто-то. – Горько!
- Горько! Горько! – хором подхватило несколько голосов.
Аника почувствовала, что кровь отливает от ее лица и сердце останавливается.
“Зачем я пришла сюда? – в который раз пронеслось у нее в голове. – Этого я не выдержу!”
Она замерла, не поднимая глаз от стола и собрав всю свою волю, и тут в воцарившейся на миг тишине звонкий голос воскликнул:
- Отменяется!
Аника подняла голову. Санич встал и еще раз звонко повторил:
- Отменяется!
- Почему? В чем дело? – раздалось со всех сторон.
- А в том, что, хоть мы народ и не суеверный, а судьбу лучше не искушать. Есть такая примета – если отмечать событие не четко в тот день, когда оно случилось, это может принести беду. Надеюсь, вы не желаете им неприятностей?
- Что ты, что ты! – замахала на него руками Виолетта.
- Ну тебя, Санька! – вздохнул Котя. – Напустил мистического тумана. Ладно, отменяется. Давайте лучше танцевать.
Аника, чувствуя себя, как смертник, неожиданно получивший помилование, взглянула на Валерия, но тот не смотрел на нее. Он смотрел на Санича,  и во взгляде его была бесконечная благодарность…

… И в это время она могла уйти, и надо было уйти, но она зачем-то осталась…

Начались танцы, и она попала в плен. Санич, бросив свою неизменную гитару, сел рядом с Аникой  и приглашал ее подряд на каждый танец. Это заметили и начали подшучивать: «Вы бы уж вообще не садились. Так и танцуйте подряд!» Аника чувствовала на себе взгляд Валерия, сначала удивленный, потом какой-то растерянный. Но с другого конца комнаты на нее смотрели иронические русалочьи глаза, и она улыбалась Саничу и безропотно танцевала с ним. Наконец, Дожеско подошел к ней и, едва раздались первые аккорды, взял за руку:
- Пойдем?
Она уже готова была кивнуть, но Санич, встав, сказал спокойно и почему-то на вы:
- У вас, Валера, есть прекрасная жена. Танцуйте с нею и оставьте, пожалуйста, в покое меня и мою даму!
Зачем подняла она голову и взглянула Валерию  в глаза?
Нет, в них не было ни укоризны, ни обиды. Но было в его взгляде что-то такое, что она на миг зажмурилась и непроизвольно оглянулась на Ганну. Ганна тоже смотрела на него, потом перевела взгляд на Анику, и зеленые глаза ее усмехнулись:
“Ну – ну!”
В груди Аники все замерло. Ничего не видя перед собой, она сделала шаг к Саничу и протянула ему руку.

Едва закончился этот мучительный танец, Аника выскочила в коридор с неудержимым, но, увы, запоздалым решением бежать отсюда как можно скорее, прямо сейчас, пока никто не заметит ее ухода. Как назло, сложный замок никак не хотел поддаваться, она крутила его всеми мыслимыми способами, но дверь оставалась закрытой. Когда, наконец, замок открылся, чья-то рука взяла ее за локоть. Она резко обернулась и чуть не ткнулась лбом в грудь Дожеско.
- Куда ты, Аника? – спросил он.
- Домой…
- Малыш, я тебя не понимаю.
- Не нужно понимать меня, Валера. Только дай мне спокойно уйти.
- Не дам. Ты твердо решила уйти?
- Да.
 - Тогда я тебя провожу.
- Ни за что! Валера, пожалуйста, не надо!
- Да неужели ты искренне веришь, что я отпущу тебя ночью одну?
Аника почувствовала, что глаза ее наполняются слезами.
- Валера! Я умоляю тебя, дай мне уйти!
Он покачал головой.
- Никогда. Никогда, Аника, ты не уйдешь из моего дома одна.
- А она и не уйдет одна! – раздался сзади спокойный голос. – Она уйдет со мной.
Санич, скрестив руки на груди и прислонившись к стене, с легким вызовом смотрел на Дожеско. Тот сделал шаг вперед.
- Аника!
Все в её душе потянулось ему навстречу, и вдруг безжалостная память подбросила ей увиденное два часа назад в старом альбоме: залитая солнечным светом комната, Валерий с сияющими глазами и Ганна в прозрачной фате, увенчанной серебряной короной, легко опирающаяся на его руку.
Словно испугавшись, Аника прижалась к двери.
- Да, Валера, Саша меня проводит.
Она увидела, что пальцы Дожеско сжались в кулак. Не глядя на нее, он резко повернулся и вышел.
Тогда она распахнула дверь и выбежала на лестницу.
Она шла быстро, не глядя по сторонам. Санич, догнавший ее, молча шел рядом. Так вышли они на бульвар, перешли улицу и попали в какой-то сквер.
- Аника… - спросил нерешительно Санич. – Куда мы идем?
Она остановилась, невидящим взглядом посмотрела на него и села на скамейку, опустив голову на руки. Он сел рядом. Уже совсем стемнело, было тихо и пустынно.
- Аника, - сказал он. - Прости меня…
Она подняла голову.
- За что, Саша?
Глаза ее были большими, темными и несчастными, и он отвернулся, не выдержав ее взгляда.
- Я испортил тебе настроение… Нет, не возражай. Не такой уж я глупец, чтобы ничего не понимать. Просто я тебя люблю.
Большие ее глаза стали огромными.
- Меня?
- Да, тебя. Разве ты этого не знала, не чувствовала? Мне кажется, все наши ребята давно уже потешаются надо мной. Да черт с ними…
Снова поникнув головой, она сказала тихо:
- Я недостойна этого, Саша…
Он грустно улыбнулся.
- Это ты сказала так. А подумала ты по-другому. Ты подумала: “Прости меня, Саша, но я люблю Дожеско”.
Она вздрогнула.
- Откуда ты это взял?
- Не знаю, откуда взял. Просто знаю, что это так. И, по-сему, не тешу себя надеждой. Не могу я только понять, ему-то что нужно? Отбил у Котьки Ганну, женился на ней, а теперь она его уже не устраивает…
- Саша!
- Да молчу. Не мое это дело, конечно. И, наверное, он хороший парень, раз ты его любишь. Но понять я его не могу. В нашей компании он всегда был чужим. Толька Вишневский и то проще, хоть и совсем нам с боку-припеку… 
- Cаша… - спросила она вдруг. – Скажи, ты придумал сегодня эту примету? О неточности дат… Ты придумал ее для меня?
- Конечно, придумал! У тебя было такое лицо, что я испугался. Вот и ляпнул первое, что в голову взбрело. Дожеско, наверное, остался мне за это весьма благодарен, ведь я избавил его от необходимости целоваться с Ганной у тебя на глазах. Поэтому, вероятно, он не побил мне морду  за то, что я сегодня дважды увел тебя у него.
- Саша!.. Не нужно…
- Почему не нужно? Раз уж мы заговорили на эту тему, давай все называть своими именами. Я не “благородный герой”, но и не кретин. Ты думаешь, что я так поступал из эгоизма? Процентов на тридцать – да. Ведь через месяц я уеду и не увижу тебя больше. Но, главное, я боялся, что королева устроит тебе скандал. Едва твой кумир к тебе приблизится, ты меняешься в лице, и это так заметно, что я не нашел ничего лучшего, чем изолировать тебя от него. Их семейное счастье трещит по всем швам, но пусть уж дело обойдется без публичных сцен.
Аника молча встала, и, поникнув головой, медленно пошла в сторону троллейбусной остановки. Руки ее были бессильно опущены, она показалась Саничу маленькой, хрупкой и беззащитной. Странное чувство, состоящее из жалости, ревности и горечи, шевельнулось в его душе. “Им легче жить, - подумал он, - этим супермальчикам из большого спорта. Они популярны, знамениты, девчонки их любят. Даже такие, как Аника… А чем хуже мы: Академыч, Котька, я? Сотни других ребят, избравших себе, возможно, более нужную, но менее яркую дорогу? Разве справедливо, что сейчас доктор наук менее популярен, чем футболист или хоккеист? 
Он догнал Анику и молча пошел рядом с нею. Вот так, молча, они дошли до остановки, сели в почти пустой троллейбус, доехали до общежития. Знакомое здание ярко светило из темноты квадратиками окон. Аника остановилась у входа и улыбнулась Саничу грустно и благодарно.
- Спасибо тебе, Саша… Ты хороший друг…
Он нахмурился, не глядя на нее и не принимая благодарности.
- Только, пожалуйста, не надо меня жалеть! Это противно. Я совсем не кисну. А тебе спасибо, что ты есть на свете – такая.
И, прежде чем она успела что-либо сказать, он поцеловал ее руку и скрылся в темноте. Несколько секунд она глядела ему вслед, потом вздохнула и вошла в общежитие.

И вот сейчас она лежала в темноте без сна, с тяжестью на сердце, и чувство вины все сильнее щемило ее душу. Та единственно правильная линия поведения, которую она так четко наметила для себя в Казани, не выдержала первого же серьезного испытания, все сломалось, смешалось, пошло кувырком. Она не смогла стать Валерию просто другом, только наделала кучу глупостей. Ее совсем не крепкая и не закаленная – как казалось ей раньше – воля не выдержала, она не смогла в решающий момент сказать ему нет, мало того, она сама призналась ему в своей любви. Она не смогла избежать подозрений тех, кто знал Валерия и знал ее и, что самое страшное, она не смогла избежать подозрений Ганны.
Все, все зашло в тупик. И отсрочка развязки, данная ей Валерием, уступившим ее просьбе, была всего лишь отсрочкой.
Да, все зашло в тупик. И, оказавшись в этом тупике, она не нашла ничего лучшего, чем поступить так, как сегодня. Это далось ей невероятно трудно, и хуже всего, что она не знала, был ли ее поступок правилен. Она чувствовала, что причинила боль любимому человеку, это лишало ее сна, терзало, угнетало. Наверное, не будь это так нелепо, она вернулась бы назад, чтобы просить у него прощения. Но это, конечно, было совершенно немыслимо…

В коридоре раздались приглушенные голоса, дверь тихонько скрипнула и послышались легкие шаги. “Это Зоя вернулась,” - подумала Аника. Шаги затихли возле ее кровати, и Зоя легонько потрясла ее за плечо.
- Аника, ты спишь?
Она подняла голову от подушки.
- Нет, не сплю.
- Тогда одевайся и спускайся вниз. Там тебя ждут.
- Меня? Кто?
По голосу она поняла, что Зоя улыбнулась.
- Спустишься – увидишь.
Аника встала, натянула брюки и неизменную свою динамовку, и на цыпочках вышла из комнаты. В коридоре тускло светили лампы, но после темноты свет резанул по глазам, и она зажмурилась. “Как странно… - пронеслось в голове. – Никто еще не приходил ко мне так поздно. Что случилось?”
На вахте дежурная сонно улыбнулась ей.
- Что-то тебе не спится сегодня!
- Да так, тетя Женя… Наверное, погода переменится.
Она вышла на крыльцо. Ночная сырость уже остудила воздух, накрапывал неизвестно откуда взявшийся дождик. А возле большого старого каштана, чудом уцелевшего при строительстве, прислонившись спиной к его широкому стволу, стоял Дожеско. Он стоял, о чем-то глубоко задумавшись, и не видел ее. Она сбежала по ступенькам, шаги ее гулко отдались в тишине ночи, и он оглянулся. Аника подошла и остановилась, опустив голову. Валерий молчал, и она спросила первая:
- Зачем ты пришел, Валера?
- Просто не мог оставить все так, как получилось. Ведь мы с тобою почти поссорились. А еще… Еще мне сегодня пришла в голову мысль, которая раньше, почему-то, не приходила. Вот так, как сегодня, появится какой-нибудь Санич или кто-то еще – на свете ведь так много хороших ребят – и тебя у меня не станет. А я не могу без тебя, Малыш. Я тебя люблю.
Она бессильно опустила руки.
- Валера, не нужно! Ради бога!
Он взял ее ладони в свои.
- Аника, так не может продолжаться бесконечно. Я тебя люблю, ты это знаешь, ты это видишь. Наверное, видят и другие…  Пойми, Малыш, теперь уже ничто невозможно изменить или исправить. Я чувствую себя подлецом из-за того, что эта ложь тянется так долго. Подлецом и перед тобой, и перед Ганной. Она должна знать все. Это необходимо, и ты не будешь угрожать мне тем, что уедешь от меня навсегда… если я хоть что-то для тебя значу.
Она молчала, не отнимая рук. Он осторожно погладил ее длинные тонкие пальцы.
- Аника, почему ты молчишь?
Аника почувствовала, что неведомая, всеобъемлющая сила возникает в ее душе, ширится, крепнет, парализует разум и волю. С внезапной ясностью она осознала, что еще миг – и она не выдержит, не сможет больше сопротивляться, как это уже случилось с нею однажды. И испугавшись того, что могло случиться, она вырвалась и отступила на шаг.
- Нет, Валера! Нет, никогда! Никогда!
Поднять глаза она не решалась, только стояла перед ним неподвижно, как приговоренная к смертной казни.
- Что ж, Малыш, - сказал он тихо, – наверное, ты права. Я и не заслужил ничего иного…
  Повернулся и, не оглядываясь, пошел прочь. Чувствуя, что последние силы ее оставляют, Аника прислонилась к стволу каштана, прижавшись щекой к его влажной шершавой коре. 

Глава вторая

В условленном месте у причала еще никого не было. Лариса поставила сумку на скамейку и села, облокотясь на холодный камень парапета набережной.
- Вечно мы с тобою приходим первыми.
- Ну и хорошо! Смотри, как красиво…
Утреннее солнце, еще не успевшее нагреть камень, играло на воде блестящими бликами. Небольшие ленивые волны беззвучно разбивались о причал. В воздухе было свежо и влажно.
- Знаешь, - сказала Аника задумчиво, - это утро напомнило мне Крым. Когда мне было тринадцать лет, родители брали меня на море. Мы ходили купаться по утрам очень рано, в воздухе было так же свежо, над морем висел туман, и сквозь него пробивались первые солнечные лучи. А вода была тихая и теплая… - она вздохнула. – Так у меня и осталось воспоминание о том путешествии, как о чем-то сказочном. Вечером я выходила на балкон и стояла под звездами. Ты представь: небо черное, глубокое, гор не видно, только верхушки кипарисов и море. И по волнам скользит луч маяка. Я буквально пьянела от восторга. А Нина называла меня лунатиком. Потом я нашла у Пушкина стихи обо всем этом. Так осязаемо и точно. Помнишь:
     “Редеет облаков летучая гряда;
Звезда печальная, вечерняя звезда,
Твой луч осеребрил увядшие равнины,
И дремлющий залив, и черных скал вершины;
Люблю твой слабый свет в небесной вышине:
Он думы разбудил, уснувшие во мне.
Я помню твой восход, знакомое светило,
Над мирною страной, где все для сердца мило,
Где стройны тополи в долинах вознеслись,
Где дремлет нежный мирт и темный кипарис,
И сладостно шумят полуденные волны.
Там некогда в горах, сердечной думы полный,
Над морем я влачил задумчивую лень,
Когда на хижины сходила ночи тень –
И дева юная во мгле тебя искала
И именем своим подругам называла.”

Лариса улыбнулась.
- Что-то ты сегодня крайне лирически настроена. Только сейчас нашему спокойствию придет конец – сюда идут Ангелы.
Аника оглянулась. Ангелы шагали через площадь – с рюкзаками, с палаткой, в излюбленной своей походной форме – штормовках с яркими эмблемами и джинсах защитного цвета. У Санича через плечо висела гитара. Аника опустила голову и села на скамейку.
- Привет! – крикнула издали Зиночка Тищенко. – Вы, случайно, не ночевали здесь?
- Не беспокойся, нет. А вы что же, тоже на сборы?
- А как же! Куда королева, туда и подданные! Надеюсь, нам никто не запретит установить палатку вблизи вашей базы?
- Само собой!
Ганна, одетая, как и Ангелы, и, так же, как они, с рюкзаком, села на скамейку рядом с Аникой, и она заметила, что эмблемная лягушка у нее, в отличие от остальных, в короне.
- Что-то ты сегодня невеселая, Анита! – со спокойной полуулыбкой заметила она, вытягивая ноги и разглядывая носки своих кроссовок. - Ты что, недовольна решением Остапыча провести сборы за городом? Общага милее?
- Что вы, маркиза, какая проза! – развел руками Котя. – Скорей всего, прекрасная Анита оставляет в городе какого-нибудь не менее прекрасного обожателя, которому три дня не придется петь серенады под ее балконом…
- Вам что, делать нечего? - вмешался Санич. – И чего привязались к человеку? Лучше пойте, а я – всегда готов! – Он улыбнулся и лихо ударил по струнам.
Ганна вдруг встала, сбросила штормовку и раскинула руки.
- Ну-ка, Санич! Что-нибудь для души, а ?!
Она искоса взглянула на Котю, повела плечом.

     “Захочу – полюблю, захочу – погублю,
А не то – завлеку да и брошу!
Захочу – улыбнусь, захочу -  оглянусь, 
Посмотрю, какой ты хороший!”

Тот нахмурился, не принимая игры.
- Брось, королева! Смотри – Остапыч идет.

- Уже развлекаетесь? – улыбнулся тренер, подходя. – Ну и дружная у вас группа. Даже не верится, что скоро вы разъедетесь кто – куда…
- Ох, Виктор Остапыч! – вздохнула Зиночка Тищенко. – Зачем вы посыпаете солью наши раны?
- Да разве для настоящей дружбы существуют расстояния? Тем более в нашем веке! Ну, Галочка, как настрой?
- Отлично! Тем более, что соперник рядом! – Она кивнула на Ларису с Аникой.
Тренер с веселым прищуром посмотрел на них. – На данном этапе это друзья-соперники. Ну, пошли садиться. Посадка у третьего причала, все уже там. 

Маленький теплоходик бойко рассекал спокойную гладь Днепра. Лариса и Аника устроились на скамейке на самом носу и, положив руки на борт, смотрели, как пенятся внизу голубовато-стальные волны.
- Совсем как в Казани, - сказала Аника грустно. -  Мы там часто плавали по Волге на таких вот “трамвайчиках”. Только Днепр не похож на Волгу. У каждой реки свое лицо. Даже такая малышка, как наша Дубра – и то имеет свой особый характер и облик…
- Сдается мне, - прервала ее Лариса, - что ты просто заговариваешь мне зубы. Как вы добрались вчера с Саничем до общаги? Он не пытался объясняться тебе в любви?
Аника вздохнула.
 - Какое это имеет значение, Лариска…
 - Как это, какое? Каменная ты, что ли?
 - Нет, конечно…
 - Тогда я тебя не пойму. Наверное, твоя сестра была права, говоря, что ты ждешь принца и алые паруса. Бог с тобою. Жди.
Аника не ответила. Положив подбородок на согнутую руку, она смотрела на пенящиеся внизу волны. Чувство вины, появившееся у неё еще вчера и усугубленное всем происшедшим потом, делалось все более ощутимым и болезненным. Она все время видела глаза Валерия, полные горечи и боли,  слышала его последние слова: “Что ж, Малыш, наверное, ты права. Я и не заслужил ничего иного…” Он не понял ее, но разве вправе она требовать от него стопроцентного понимания ее поступков? Он не знал, чего стоило ей сдержаться, не окликнуть его, не побежать следом… Все она, кажется, сделала правильно. А ощущение вины все растет, щемит душу, ноет в сердце…

 - О чем ты думаешь? – спросила Лариса. – Как можно столько времени, не отрываясь, смотреть на воду?
- Да так, о разном… А вода – она, наверное, обладает гипнотическим действием. В Дубровске я могла смотреть на нее неопределенно долго. Мы часто плавали с Наташкой по Дубре на лодке. Представь: неширокая тихая речка, зеленые берега с двух сторон, сверху ясное, теплое небо, лодка с тихим шорохом рассекает камыши, а ты лежишь на носу, опустив руки в воду, и смотришь в глубину…
- Что-то вы, девушки, упорно отделяетесь от общества!
Лариса вздрогнула и оглянулась. Котя в широкополой газетной шляпе стоял сзади них, скрестив руки на груди.
- Я уполномочен пригласить вас на корму. Принимаете ли вы наше приглашение?
Лариса вопросительно взглянула на Анику.
- Принимаем?
Аника молча кивнула.

На корме Ангелы уютно расположились у борта. Санич перебирал струны гитары, Зиночка и Виолетта, обнявшись, что-то тихо пели.
- Вы чего от нас сбежали? – застенчиво улыбнулся Коля. – Садитесь, тут давно для вас приготовлено место.
Аника села рядом с ним на палубу, обхватив колени руками и будучи не в силах взглянуть Саничу в глаза.
- Ну-ка, Саня, брякни что-нибудь лирическое! – попросил Котя.
Санич медленно тронул струны, и несколько голосов подхватили мелодию, рожденную его всепомнящей гитарой:
“Зачем я с вами в этот вечер,
Зачем кружится голова,
Зачем все чаще наши встречи,
Ведь это море шепчет
Изменчивой волной
Любви слова…
Но все, что нам подарит море,
Перечеркнет прощанья час,
И побегут года,
И больше никогда
Я не увижу вас…”
                * * *

Через полтора часа они уже поднимались от пристани к шоссе, ведущему к белеющей вдали базе.
- До трех отдыхаем! – объявил Терехов. - В три ноль-ноль  - легкая тренировка на стадионе. А по-настоящему начнем завтра.

* * *
Аника проснулась оттого, что солнечный луч заглянул в окно и упал на ее лицо. Она открыла глаза, потянулась, улыбнулась, и вдруг улыбка сбежала с ее губ. “Валера… Дорогой мой, хороший, любимый человек… Если бы ты знал, как не хотела я сделать тебе больно… Но я не могла иначе. Я права. Или только внушаю себе, что права?”
Она встала и распахнула окно. Свежий утренний воздух ворвался в комнату.
-  Лариска! – позвала Аника. – Вставай!
Лариса недовольно натянула одеяло на голову.
- Дай хоть утром поспать! Мне всю ночь снились кошмары.
-  Да ведь семь уже! Опоздаем на разминку…
Лариса нехотя встала.
- Спать хочу ужасно. Какая тут разминка, когда ни рукой, ни ногой шевельнуть не хочется!
-  Тебе что, вчерашний матч спать не дал?
-  А кто его знает, может быть. Дурацкий какой-то матч. Без наших не интересно. Как ты думаешь, был там пенальти или, все-таки, нет?
- Думаю, что был всё же… Аналогичная ситуация у наших была.
-  Это когда Анатолий заработал предупреждение?
- Да… Меня это тогда удивило. Толя ведь всегда исключительно корректен…
Лариса невольно улыбнулась.
- Ладно, защитница, умывайся… Просто будет теперь знать, как спорить с судьями!


Солнце пекло немилосердно.
-   К черту такие кроссы! – пробормотала Лариса, на бегу вытирая  пот с лица. – После такой экзекуции сто лет есть не захочется.
-   Молчи… - остановила ее Аника. – Дыхание собьешь. Немножко уже осталось!
- Я и так его уже сбила. Не могу больше! – пожаловалась Лариса, не сбавляя темпа бега.
Белое здание базы появилось из-за деревьев совершенно неожиданно.
-  Слава богу! – вздохнула Лариса, переходя на шаг. Ну, куда теперь?
-  В душ и в столовую! – улыбнулась Аника.

В столовой было спокойно, тихо и прохладно. И обед оказался на редкость вкусным.
- Тут растолстеешь… - вздохнула Аника.
- Это с такими-то нагрузочками? Я бы сказала, что тут не растолстеешь, а ноги протянешь.
Лариса посмотрела в окно и вдруг встрепенулась и привстала.
- Полундра! Ты выгляни в окно!
Аника взглянула за окно и вздрогнула. Прямо напротив столовой остановились белые “Жигули” Толи Вишневского.
- В общем-то, ничего особенного, - неестественно бодро сказала Лариса.- Дожеско приехал к своей Ганне, а Вишневский как верный друг его привез… Только как нам суметь пройти, чтобы с ними не встретиться?
- Ты не хочешь встретиться с Толей?
- Не хочу!
- Почему?
- А тебе не понятно? Что я, навязываться ему буду? С его же стороны совершенно ноль эмоций! Ну а я не хочу его видеть. Не хочу и все! – повторила она упрямо, не сводя, однако, глаз с машины.
- Ладно… - мягко сказала Аника.- Подождем немного, пока они уйдут, и спокойно скроемся.

Лариса вбежала в комнату и два раза повернула ключ в замке.
- Все! Порядок.
Аника улыбнулась.
- Закрылась-то зачем? Не будут же они к нам врываться!
- Так спокойнее…
Она подошла к кровати, аккуратно свернула покрывало и перебросила через спинку стула.
- Что ты собираешься делать? – спросила Аника.
- Как что? Спать…
Аника молча кивнула, разделась и нырнула в постель. Сердце гулко стучало и никак не хотело успокоиться.
- Слушай… - сказала вдруг Лариса. – А если Дожеско захочет тебя навестить и придет сюда?
Аника покачала головой.
- Нет, Лариска, не захочет. Можешь быть совершенно спокойна.
- Почему?
- Потому, что мы с ним поссорились.
Лариса удивленно приподняла голову.
- Ты поссорилась с Валерием?
- Да.
- Из-за чего?
- Да так…
- Ну, ясно – ты все равно ничего не расскажешь. Тогда все проще. Давай спать.
Аника закрыла глаза, зная, что все равно не заснуть. Позавчерашний день ясно и четко встал перед глазами. Эти злополучные танцы, дорога домой, слова Санича, ночной разговор с Валерием. Она вздохнула. Лариса вдруг заворочалась и села.
- Не спиться что-то. Вдруг они все-таки придут? Притворимся спящими?
- Зачем притворяться? Лучше  давай уйдем куда-нибудь. Например, купаться.
- Ты гений! Конечно, пойдем купаться!

На пляже было довольно многолюдно.
- Это не для нас, – категорически отвергла пляж Лариса. – Пойдем туда, где никого нет. По-моему, справа есть неплохое местечко.
По обе стороны пляжа тянулся вдаль пологий песчаный берег. Аника сняла босоножки и с удовольствием пошлепала босиком по теплому песку.
- Как тут хорошо! У нас в Дубровске берега глинистые, а здесь такой чудесный песочек!
- Не только песочек. Посмотри,  по-моему, подходящее для нас место.
Песчаная прибрежная полоса резко суживалась, и густой лиственный лес спускался почти к самой воде. Гладко блестела тихая поверхность Днепра. На песке вверх днищем лежала старая лодка.
- “Чуден Днепр при тихой погоде”! – продекламировала Лариса. – Ну, как, остановимся здесь?
- Конечно!
- Тогда – в воду!
Лариса мгновенно сбросила платье и побежала к воде.
- Догоняй!
Догнать ее, конечно, было невозможно. Она плыла отличным кролем, и руки ее, казалось, совершенно не знали усталости. Аника, бросив тщетную погоню, легла на спину, закинув руки за голову. В знойном небе не было ни облачка. Волны приятно покачивали. “Хорошо, - подумала она, -  вот так вот лежать на воде, смотреть в небо и ни о чем не думать, ничего не решать, ни о чем не беспокоиться…” Лариса бесшумно вынырнула в метре от нее.
- Ты просто русалка… - улыбнулась Аника.
- Не зови меня так. В этом есть что-то от Ильчук. Котька говорит, что у нее русалочьи глаза и волосы. Только вот плавать она не умеет!
Лариса по-дельфиньи выпрыгнула из воды и глубоко нырнула.
Вдоволь наплескавшись и наплававшись, они выбрались на берег и улеглись на горячем песке.
- Знаешь, - сказала вдруг Лариса, - еще в школе я читала книжку одного восточного писателя. Героиня ее – юная девушка с очень сложной судьбой. У девушки был кузен, и на протяжении всего повествования героиня в своих монологах уверяла читателя, что она отчаянно ненавидит этого кузена… А в конце книги становилось ясно, что она не менее отчаянно его любит…
- Знаю… - откликнулась Аника. – “Птичка певчая”. Только к чему ты это мне рассказала?
- А к тому, что ваши с Дожеско отношения кажутся мне очень странными.
- Разве я когда-нибудь говорила тебе, что ненавижу его?
- Нет, разумеется! Ты говорила, что он тебе друг. А я, если бы не твое упорное сопротивление, давно дала бы вашей дружбе несколько иное название. Сказать, какое?
- Не надо.
-Так я и знала. Однако, ты переживаешь вашу размолвку!
- Откуда ты взяла?
- Да разве по тебе не видно?
- А разве ты не переживала бы, если бы  причинила зло другу?
- Ты причинила ему зло? Ты?
- Я. Только не спрашивай ни о чем.
- Я давно уже уверилась в бесполезности подобных попыток. Поэтому и не собираюсь спрашивать. Раз эта тема тебя не устраивает, давай я лучше почитаю тебе вслух – не зря же я прихватила “Юность”. Здесь есть один очень симпатичный рассказ.

Окончив чтение, Лариса встала.
- Пойдем еще искупнемся разок!
- А, может, не стоит? Только высохли как следует. Потом придется натягивать одежду на мокрый купальник…
- Ну и ладно. Я все равно сплаваю. И тогда пойдем, до тренировки недолго уже.
Аника проводила ее глазами, оделась и села на теплое днище перевернутой лодки. Отплыв метров на сто от берега, Лариса оглянулась и махнула рукой. Аника помахала ей в ответ и вдруг услышала, что сзади кто-то позвал ее по имени. Она вздрогнула и резко оглянулась, чувствуя, как гулко и стремительно забилось сердце.
Дожеско спрыгнул на песок и быстро пошел к ней. Она встала ему навстречу. В ее душе шла мучительная борьба между безграничной любовью к этому человеку, ее другу, но чужому мужу, и сознанием неправомочности и преступности этой любви.
Он подошел и остановился перед нею, не говоря ни слова. Она взглянула ему в глаза и прочитала в них столько ясного без всяких слов, что сердце ее дрогнуло и оборвалось. Как во сне, она сделала шаг вперед и вдруг уткнулась лицом ему в грудь, судорожно обхватив за шею руками. Он бережно взял ее за плечи, чуть отстранив от себя, и она поняла, что сейчас случится. Только сил на борьбу с собою у нее уже не было…
Ей показалось, что он целовал ее целую вечность. Время замерло, остановилось. И когда реальность, наконец, пробилась в этот заколдованный мир, Аника опустилась на лодку и закрыла лицо руками. Валерий сел рядом и обнял ее за плечи. Она подняла на него отчаянные, несчастные глаза.
- Валера, прости ради бога!
- За что, Малыш?
- За все. Я не имела на это права. Я вторично нарушила клятву, данную себе.
- Аника, разве ложь лучше?
Она схватила его за руку.
- Валера, не спрашивай сейчас ни о чем! Оставь меня одну, пожалуйста!
Он кивнул, посмотрел на нее мягко и нежно и быстро взбежал по склону. Аника села на песок и уткнулась лицом в колени.
Когда Лариса вылезла из воды, Аника все так же неподвижно сидела на берегу, уронив голову на руки. Лариса с минуту посидела молча рядом, потом тронула ее за плечо.
- Послушай, как это называется? В течение восьми месяцев ты внушаешь мне, что Дожеско тебе всего лишь друг, я, на правах твоей подруги, внушаю это же сильно сомневающимся девчонкам с факультета, и вдруг ты целуешься с ним среди бела дня, на глазах у всех желающих разнести эту сенсационную новость. Ведь, кроме меня, вас мог увидеть кто угодно!
Аника не ответила. Лариса, не зная, как себя вести, молча сидела рядом. Потом спросила.
- Значит, ты все-таки любишь его?
Аника подняла голову, и Лариса испугалась отсутствующего выражения ее глаз.
- Ты думаешь, Лариска, что я тебя обманывала? Я себя обманывала. Понимаешь, себя! Я так презирала нечестность! А сама? Кто я сама теперь? Скажи, кто?
Лариса улыбнулась.
- Знаешь, я никогда не думала, что ты еще такой ребенок. Да никто! Обыкновенный человек. То есть, нет, как раз, необыкновенный. Не от мира сего. И брось ты себя изводить…
Аника молча посмотрела на нее и снова опустила голову на руки.
                * * *

Вечером, когда на землю уже опускались сумерки, Лариса провожала Вишневского и Дожеско, уезжавших в Киев. Когда Анатолий  уселся  за руль, Дожеско спросил:
- Ты правда не знаешь, где Аника?
Лариса замялась.
- Знаю. Она дома, в смысле, в комнате. Только она не велела этого говорить… Может быть, ей что-нибудь передать?
В его глазах промелькнуло странное выражение.
- Передай ей, Лариса, - сказал он, - что я ее люблю…

Глава третья.

- Подумать только! – сказала Лариса, беря в руки шиповки. – Случай свел в полуфинальном забеге тебя, меня и Ильчук. Попытаемся дать ей бой! Пойдем, пора разминаться.
Дождь, уныло моросивший с утра, прекратился, и зрители на трибунах свернули зонты.
- Давай пробежимся, - предложила Аника, но тут подошла Люся Калугина с мехмата и увела Ларису к тренеру. Аника одна пробежала круг и остановилась у футбольных ворот, поджидая подругу.
- Привет, Анита! – раздалось вдруг сзади. Она оглянулась. Перед нею стояла Ганна Дожеско. Если бы Аника не думала о ней в последние дни так много, она бы в первый миг не узнала ее – Ганна рассталась со своими прекрасными локонами королевы. Она была подстрижена модной короткой стрижкой, и новая прическа разительно изменила ее лицо. Только глаза сохранили прежнее иронически-оценивающее выражение. Именно так смотрела она сейчас на Анику, уперев руки в бока и чуть склонив голову.
- Что, готовишься к забегу? – спросила она с полуулыбкой. – Собираешься опять обставить меня, как на Универсиаде? Только учти, что это будет значительно труднее, чем целоваться с чужим мужем на берегу Днепра!
Она насмешливо тряхнула короткими кудрями и пошла прочь, легко ступая красивыми стройными ногами. Аника секунду стояла неподвижно, она еще не осознала случившегося, только в воздухе почему-то повисла гнетущая тишина и ноги онемели и приросли к земле. И лишь в следующий миг пугающая суть Ганниных слов ударила ее по сердцу своей беспощадной правдой. Она резко повернулась и бегом бросилась к тоннелю. В раздевалке почти никого не было. Лариса, сидя в углу, листала какую-то тетрадь. Аника упала на гимнастическую скамейку, сжала голову руками, и слезы хлынули у нее из глаз.
- Ты что? – со страхом спросила Лариса, отбросив тетрадь и подходя к ней. – Аника! Да Аника же! Что случилось?
Аника не отвечала, плечи ее судорожно вздрагивали. Лариса села перед нею на корточки.
- Аника, ну скажи хоть что-нибудь! Что с тобой?
Не получив ответа, она покачала головой и вышла из раздевалки.
Терехов стоял у судейского столика.
- Антон Силантьевич… - тихо сказала Лариса, подходя к нему. Что-то с Аникой случилось. Поговорите с нею, я ничего не могу от неё добиться…

“Объявляется полуфинальный забег на дистанции сто метров! – громко разнеслось по стадиону. – На старт приглашаются: мастер спорта Ганна Дожеско (“Буревестник”) – первая дорожка, кандидат в мастера  Наталья Лугова (“Труд”) – вторая дорожка, кандидат в мастера Анита Далько (“Буревестник”) – третья дорожка, кандидат в мастера Лариса Лотос  (“Буревестник”) – четвертая дорожка, мастер спорта Татьяна Зинченко (“Динамо”)…”
- Интересный будет забег! – сказал Вишневский, глядя на беговую дорожку, возле которой уже прогуливалась Ганна. – “Буревестнику” трудно выбрать, за кого болеть!
Дожеско не ответил. Его тревожило отсутствие Аники. И, словно в подтверждение его мыслей, судья – информатор повторил:
- Участницы полуфинала Далько и Лотос, вы приглашаетесь на старт!
- Странно они тянут! – забеспокоился Анатолий, и в это время на дорожке появилась Лариса. За нею следом вышел тренер и побежал к судейскому столику. Аники не было.
“В чем же дело? – думал Валерий, глядя, как участницы забега проверяют стартовые колодки. – Что случилось с Аникой?”
Третья дорожка пустовала. Лариса Лотос спросила о чем-то у Ганны, та в ответ пожала плечами и отвернулась.
Девушки приготовились к старту, миг, и Ганна легко вырвалась вперед, как всегда, обеспечивая себе победу на первых метрах дистанции. Лариса так и не смогла достать ее до самого финиша так же, как это не удалось остальным участницам забега.
“Красиво бежали! – пронеслось в голове Вишневского.- Пожалуй, сегодня Аника не смогла бы тягаться с Ганной…”
Дожеско встал и молча сбежал вниз по ступенькам.
- Ты куда? – спросил Анатолий, но тот не ответил.
Ганна, тяжело дыша, шла вдоль беговой дорожки.
- Галя, ты не знаешь, почему Аника не бежала полуфинал? – спросил Валерий, подходя.
- Ты очень вежлив! – усмехнулась она. – Мог бы и поздравить с победой.
- Извини. Поздравляю. В твоей победе никто не сомневался.
- Даже ты?
- А где Лариса? – спросил Дожеско, не отвечая на ее вопрос.
- Может быть, ты спросишь еще, где Лугова или Зинченко? Поразительный интерес к участницам первого полуфинала!
Ганна иронически смерила его взглядом и пошла прочь.
- Валерка, так нельзя… - тихо сказал Вишневский, неслышно подойдя сзади.
Дожеско нервно дернул плечом и зашагал в сторону туннеля, где в окружении подруг стояла Лариса Лотос. Она увидела его издали и пошла навстречу.
 - Лариса, – спросил  Валерий, подходя к ней. – Объясни, в чем дело, почему Аника не бежала?
- Никто не знает… - Лариса опустила голову. – Она никому ничего не говорит и никого не хочет видеть. Молчит и плачет.
Дожеско бросил быстрый взгляд на Вишневского. Тот растерянно пожал плечами.
- Лариса, и ты совсем ничего не знаешь? И никто ничего не говорит?
Она покачала головой.
- Нет. Все было в порядке. Правда, девчонки видели, что она о чем-то говорила с Ганной…
Она на миг подняла глаза на Дожеско и тотчас отвела их в сторону.
- Тогда все ясно. Спасибо.
Дожеско повернулся  и пошел через поле к Ганне, взятой в плен фотокорреспондентами.
- Спокойно, Валерка! – крикнул ему вслед Анатолий, но тот даже не оглянулся. Он подошел к жене и взял ее за локоть.
- Извини, но мне нужно с тобой поговорить.
- Это столь необходимо именно сейчас?
- Да.
 Он отвел ее в сторону и спросил каким-то странным, чужим голосом:
- Что ты сказала Анике, Галя?
- Я?
Она усмехнулась.
- Я ей не сказала ничего особенного.
- И из-за “ничего особенного” она не бежала полуфинал?
- Это ее дело. Я тут абсолютно ни при чем.
- Кто же тогда “при чем”?
- Не задавай нелепых вопросов.
- Галя, я спрашиваю еще раз, что ты сказала Анике?
Зеленые русалочьи глаза ее вспыхнули.
- Я не обязана отвечать на подобные допросы!  Я делаю, что хочу, и говорю, что хочу! Так же, как и ты!
Секунду они смотрели друг другу в глаза, потом Валерий повернулся и медленно пошел к трибунам.
Вишневский ждал его у входа, сидя на ступеньках и положив подбородок на сцепленные пальцы рук. Дожеско сел рядом, глядя под ноги.
- Валерка… - сказал Вишневский серьезно и с укором. – Ты недопустимо груб с Ганной.
Валерий быстро взглянул на него и промолчал.
- Может быть, - продолжал Анатолий, - мне не следует вмешиваться в ваши отношения. Но однажды я,  поступив по принципу “моя хата с краю”, долго потом казнил себя за это. Ты знаешь, что Ганна мне никогда не нравилась. И, скажу больше, именно твоя семейная жизнь послужила причиной тому, что я до сих пор не женился. Но я уже в который раз не могу тебя понять. Сначала меня буквально бесило твое стоическое терпение и всепрощение. Теперь я с удивлением убеждаюсь, что ты можешь быть совершенно безжалостным. Возможно, она в чем-то и заслужила такое отношение, но даже если это и так, ты не должен так себя вести. Потому, что это не ты. С тобою это не вяжется.
Дожеско резко повернулся.
- А что же тогда делать, по-твоему?
- Прежде всего, держать себя в руках, – спокойно ответил Анатолий. - А потом… Скажи, почему ты, в конце концов, не разведешься с нею? Это, по-моему, самый правильный выход.
Валерий горько усмехнулся.
- Наверное, я действительно конченый человек, если даже ты говоришь мне такое. Да неужели ты думаешь, что я способен на какие-то подпольные интриги и всякую подобную дрянь? Я сто, тысячу раз думал и говорил об этом. Да только Аника категорически запретила все разговоры о разводе. Сказала, что в противном случае уедет насовсем.
- И ты в это веришь?
- Да, верю. Если она сказала, она так и сделает.
- Странные вещи… Зачем ей это нужно, не могу понять? Ты любишь ее, она -  тебя. И она же запрещает тебе развод. Что движет ею? Жалость к Ганне? Смешно! Нет, тут что-то другое…
Валерий вздохнул.
- Вот потому-то я и боюсь, что Ганка ей сказала что-то гадкое… Может быть, мне попытаться с нею поговорить?
- Не советую… - покачал головой Анатолий. – Сказала же Лариса, что она никого не хочет видеть. По-моему, это касается и тебя.

                * * *

  Антон Силантьевич Терехов остановился у двери в раздевалку и прислушался. Тихо. Не слышно ни разговора, ни движения. Здесь ли они? Может быть, ничего особо плохого и не случилось, мало ли, что находит иногда на этих впечатлительных девчонок. И подружки-пичужки, поговорив и забыв все невзгоды, умчались уже по домам… Да только мало верится в это, смутно и тяжело на душе. Эта маленькая  стойкая девчушка не станет просто так, по пустякам плакать навзрыд и пропускать важный для команды старт. Кто угодно, только не она. И почему именно она так быстро вошла в его тренерскую душу, растопила чёрствое стариковское сердце? Не потому ли, что синим взглядом своих лучистых глаз напомнила ему отчаянную связистку, боевую подругу Аришу Северцеву? Антон Силантьевич вздохнул и тихонько приоткрыл дверь. Они обе были там. Аника неподвижно сидела на скамейке спиной ко входу, спрятав лицо в ладонях. Лариса сидела рядом, и вид у неё был серьёзный и мрачный, что никак не вязалось с этой никогда не унывающей сорвиголовой. Она оглянулась на отворившуюся дверь, встала и бесшумно вышла к нему из раздевалки.
- Ну, что? – спросил Терехов, не зная, что говорят в таких случаях.
- Плохо, – мрачно  прошептала Лариса. - Ничего не знаю, и спрашивать не могу. Если сама ничего не говорит, значит, не хочет, чтобы знали. Успокоилась – и то хорошо. Да вы не беспокойтесь, идите домой. Я её провожу до самой общаги и одну не оставлю.
- Может, вас на машине отвезти? – предложил Терехов, не надеясь на положительный ответ.
- Нет, Антон Силантьевич. Она ни за что не согласится. Она вообще никого видеть не хочет, по-моему. Мы ещё немного тут посидим и потихонечку поедем  домой.
- Выгонят вас скоро… - вздохнул Терехов. – Раздевалка другим понадобится.
- Пока понадобится, мы уже уйдём, - заверила Лариса. – Она ведь тоже всё понимает. Так что вы не волнуйтесь за нас и идите домой. До свидания…
  Она тихо скользнула в раздевалку и закрыла за собой дверь. Терехов постоял возле закрытой двери, безнадёжно махнул рукой и побрёл к выходу. После полумрака коридора дневной свет ослепил. Он зажмурился на миг, ещё немного постоял на крыльце, раздумывая. Что-то не давало ему уйти. Смутная, ни на чём не основанная тревога. А остаться тоже было нельзя. Пока он здесь, они не выйдут.  Почему-то он был в этом уверен. Если только любимая скамейка… Он посмотрел на скамейку, скрытую густой листвой, и недовольно поморщился. Скамейка была занята. А других столь удобных для наблюдения мест здесь просто не было.
«Ну и что, - подумал Терехов, -  подойду и сяду рядом. Ведь никто не вводил правил, что на скамейке может сидеть только тот, кто её первым занял. Подойду, извинюсь и сяду рядом». Он тяжело спустился с крыльца и побрел к скамейке. «Эх, - подумалось вдруг, - староват стал легконогий спринтер Терехов, мастер спорта Терехов, гвардии лейтенант Терехов, а теперь безвестный и никому не нужный тренер Терехов. Разве таким он был сорок лет назад, когда они с заветным другом Святославом были лучшими на беговой дорожке, но он всегда был несколько быстрее Святослава? И разве таким был он на войне, где они снова были рядом – два добровольца, отказавшиеся от брони и ушедшие на фронт, где им обоим повезло выжить, но больше опять повезло ему. Потому что Святослава война настигла в мирные годы, добила старыми ранами. И разве таким он был, когда они оба вместе без памяти влюбились в синеокую, отчаянно смелую Аришу Северцеву. Но вот там-то, как раз, повезло Святославу…». Тут мысли его прервались и закружились спутанно и сумбурно. Потому что на любимой его скамейке сидел сын Ариши Северцевой. Красивый, знаменитый сын Ариши Северцевой, перед которым вдруг оробел университетский тренер по лёгкой атлетике Антон Силантьевич Терехов. И, наверное, поэтому он спросил излишне сурово и ворчливо: «Позволите здесь присесть?». Сын Ариши Северцевой поднял глаза (господи, как похож он на мать!), – и ответил приветливо и грустно: «Конечно, Антон Силантьевич…»
Вот так. Он знал его, сын обожаемой Ариши, причём, знал хорошо, так как узнал, почти не глядя. И, повинуясь требованию внутреннего голоса, он спросил:
- Ты знаешь меня?
- Конечно! – ответил сын Ариши. – Вы же фронтовой друг мамы и отца. Мама мне столько рассказывала о вас, о том, как вы воевали.
«Вот так! – подумал он снова. – Рассказывала. А он, как дурак, сторонился её, старался не попадаться на глаза...»
Что-то надо было сказать в ответ, но он не находил слов и молчал, каждой клеточкой души ощущая нелепость  и  неуместность своего молчания.  И тут сын Ариши спросил:
- Антон Силантьевич, что с Аникой?
Этот вопрос был настолько неожиданным, что, как ни странно, он вернул Терехова к реальности. И он ответил всё тем же ворчливым тоном, каким недавно спрашивал о возможности занять место на этой скамейке:
- Плохо с Аникой. А тебя это, собственно говоря, почему интересует?
Нет, сын Ариши Северцевой, знаменитый на всю Европу футболист Валерий Дожеско, не приобрёл за годы своей популярности ни звёздной болезни, ни высокомерия, ни снобизма. И не растерял полученного от матери доверия к людям. Он колебался, возможно, какое-то мгновение, потом  поднял глаза и ответил прямо на прямо поставленный вопрос:
- Я её люблю.
И опять Терехов растерялся, и опять не нашел ничего лучшего, как проворчать:
- Насколько мне помнится, ты женат на красавице, которая недавно упорхнула со стадиона с дипломом первой степени за спринт…
- Да, - сказал Валерий с ожесточением. – Женат. Пока ещё женат. Из-за чего и беды все творятся.
- Все беды… - повторил Терехов. – И сегодняшняя?
- Не знаю. Очень возможно. Лариса видела, что Ганна перед стартом говорила с Аникой.
- Та-ак… Вот оно что… Но, знаешь ли, если это так, то, ты уж меня прости, всё не так уж и страшно. Только почему ты тогда до сих пор женат на Ганне?
Валерий вздохнул:
- Это из-за Аники.  Она просила, умоляла, плакала. Настаивала, чтобы я  пока и не заикался о разводе. Потребовала с меня слово. Я не могу этого понять. Но не могу ни сердиться, ни обижаться на неё. И не знаю, что делать. Она ведь всё равно ребёнок ещё, и поступки у неё детские. И обижать её не хочется – она всё очень сильно переживает.
- Знаешь… - сказал Терехов , с отвращением понимая, что голос его звучит не так убедительно, как бы ему хотелось. – Я бы тебе посоветовал взять назад это дурацкое слово и подать на развод чем скорее, тем лучше. И не слушать нелепые сантименты, которых всегда полно в головах этих   глупых девчонок. Чем скорее, тем лучше.  А разговаривать сегодня с Аникой я бы тебе не советовал. Пусть успокоится. Сгоряча можно столько дров наломать…
Он замолчал, поколебался несколько секунд и все-таки спросил:
- А мать-то как поживает? Где она сейчас?
- Она с Оксаной в Донецке живёт. С её семьёй. Всё хорошо у неё сейчас, вроде бы. У Ксанки семья хорошая: добрая, весёлая, дружная. А мама там, как солнышко, вокруг которого кружатся все планеты.
Терехов улыбнулся.
- Она всю жизнь, как солнышко. И на фронте такая же была. Что же из Киева-то уехала? Он ей, помню, полюбился с первого взгляда.
Валерий опустил голову.
- Из-за Ганны уехала. Не сошлись они характерами. Мы с Ганкой из-за этого ссориться стали. Ну, а мама, как всегда, весь огонь – на себя. Взяла и уехала, сказала, что Оксане бабушка нужна детей растить. Я уже после всё понял…
Терехов сердито крякнул.
- Из-за Ганны…Благие намерения. А что ими мостят, всем известно. Слышал, что я сказал: чем скорее, тем лучше! Ганну я мало знаю, но не люблю. Есть на то объективные причины. А Аника – золотая девчонка. Такое же солнышко, как мать твоя. Будешь писать, от меня привет передай. Если она помнит, конечно.
- Да как же она может не помнить? Они с отцом столько про вас рассказывали. Я вас в детстве изрядно недолюбливал. Потому что они меня хотели сделать легкоатлетом, и чтобы вы были моим тренером. А я футбол безумно любил!
Валерий впервые за время их разговора улыбнулся . Так же, как улыбалась Ариша – доверчиво и открыто.
      Терехов вздохнул и встал со скамейки.
- Пойду, посмотрю, как они там. Что-то долго не выходят.
Дверь в раздевалку была закрыта. Он осторожно толкнул дверь и заглянул внутрь. Никого. Только листок бумаги, косо насаженный на круглую ручку шкафчика для одежды. Он подошел и снял этот мятый листок с кудрявыми загогулинами Ларисиного почерка:
«Антон Силантьевич! Мы ушли с чёрного хода. Не беспокойтесь!».
«Ну, вот, - подумал он, - проворонили. Что ж, может, это и к лучшему. Придётся возвращаться домой. Да прихвачу с собой Аришиного Валерку… ».
Он спустился с крыльца и пошёл к скамейке, пошёл быстро и легко, как будто и не было за плечами багажа прожитых лет.

                * * *
Валерий вернулся домой в половине десятого. Открыл дверь своим ключом и, не включая света, прошел в свою комнату. Дверь в гостиную была открыта, оттуда доносился возбужденный громкий голос Зиночки Тищенко, пытавшийся перекричать включенную на полную мощность радиолу. Он быстро переоделся и вышел на кухню. В кухне на столе высилась горка немытой посуды, стояла почему-то наполовину открытая банка консервов, пепельница с окурками. На полу валялись бумажки от конфет. Было накурено и душно. Валерий открыл форточку,  присел на край табуретки и, достав из холодильника начатую бутылку крем-соды, допил прямо из горлышка все её содержимое. Почему-то вспомнилось, как лет двадцать назад мама запрещала ему пить воду из горлышка и уверяла, что так можно подавиться, что это неприлично, что ни один уважающий себя человек так не пьет… Это было здесь же, в этой кухне, только очень давно. Мама ругала его, он упрямо сопел, а в соседней комнате отчаянно кричала новорожденная Янка…
 Валерий вздохнул и принялся мыть посуду.
Ганнины друзья ушли почти сразу после его прихода. К его удивлению, здесь были только девушки.  Они быстро проскользнули мимо кухни, пошептались в коридоре и убежали. Ганна не вышла, как будто ее и не было дома. Только радиола по-прежнему гремела. Валерий кончил мыть посуду, установил тарелки в сушилку и вышел в гостиную. На столе стояло пять рюмок и недопитая бутылка вина.  Ганна лежала на диване, закинув руки за голову и не обращая на Валерия никакого внимания. Он молча прошел мимо нее и выключил радиолу.
- На каком основании ты распоряжаешься моим досугом? – спросила она, не поворачивая головы.
- Я ничем не распоряжаюсь. Просто мне нужно с тобой поговорить.
- А мне не нужно. Я совершенно не желаю с тобой разговаривать. Да и не о чем.
- Я не отниму у тебя большого времени. Только скажи мне, что ты сегодня сказала Анике?
Она села, и губы ее искривились в насмешливой полуулыбке.
- Ты надоел мне с этим вопросом. Я сказала ей такую малость, а ты весь день не даешь мне покоя. Что было бы, если бы я сказала ей то, чего она заслужила?
- Галя!
- Что “Галя”? Я сказала ей сущий пустяк, чепуховину, и из-за этого, видите ли, она не смогла бежать полуфинал. А вести себя, как последняя, последняя…
Он схватил ее за руку.
- Не смей!
Он сжимал ее руку очень сильно, наверное, ей было больно, но она только улыбалась надменно и презрительно, и глаза ее сузились и потемнели.
- Боишься? Чего ты боишься? Давно пора назвать вещи своими именами!
Он отпустил ее руку, сел рядом с нею на диван и сказал неожиданно тихо и грустно:
- Я виноват перед тобою, Галя. Больше, чем виноват. И я заслужил любых слов, какие только ты ни скажешь. Я заслужил и презрение твое, и ненависть. Но только я один. Она ни в чем не виновата… Галя, я люблю Анику…
Она вскинула голову.
- А ты думал, я этого не знала? Ждала только, когда ты скажешь мне об этом сам. Долго же ты тянул! С тобою это никак не вяжется. Валерий Дожеско, кумир киевских мальчишек, пример благородства для товарищей по команде, и вдруг – изменяет жене. Неужели ты мог думать, что я ничего не знаю? Нет, Валерочка, я знаю все очень давно. Еще четыре года тому назад, поглядев на вас в московском парке, я подумала: «Жаль, что я не видела ее до нашей свадьбы. Тогда бы я крепко подумала, прежде чем становиться твоей женой». К счастью или к несчастью – не знаю, что точнее, - но она уехала в Казань. И, конечно, злая случайность, что Киевская универсиада снова свела вас вместе. Но я не могу поручиться, что, не будь универсиады, она не нашла бы тебя. Зачем тогда она приехала в Киев? Ведь ты не помнил ее! Не помнил! Она напомнила о себе сама. И ты еще пытаешься меня уверить, что она ни в чем не виновата!
А догадаться обо всем мне было так нетрудно! Не догадайся я сама, “добрые люди” не дали бы мне долго ходить с завязанными глазами. Я наблюдала за вами месяцев семь и все ждала, когда же ты мне скажешь об этом честно, ну когда! А ты молчал неизвестно из каких соображений. Ты предпочел правде обман. Не знаю, на что ты надеялся и чего ждал. Это ты-то, с твоей ранимой совестью! Конечно, упрекать тебя поздно. Но не требуй, чтобы я не судила ее! Она в первую очередь виновата во всем случившемся. Смотреть на человека влюбленными глазами и наряду с этим постоянно держать его на расстоянии – разве это не первейшее средство свести его с ума? Молчи, не пытайся ее защищать! Мне не важно, кто она для тебя, а для меня она – всего лишь твоя любовница.
- Галя!
- Что? Боже мой, какая невинность! Может быть, ты еще скажешь мне, что ты ее ни разу не целовал?
Валерий молчал. Он давно знал, что разговор этот неизбежен, сам стремился к нему и, если бы не упорное сопротивление Аники, он давно уже признался бы Ганне во всем. Но сейчас, когда разговор этот, наконец, состоялся, ему было мучительно горько и стыдно. Не будучи виноватым ни в чем, кроме того, что так отчаянно полюбил другую, он чувствовал себя преступником, повинным во всех  смертных грехах.
Если бы Ганна кричала, возмущалась, в конце концов, если бы она отхлестала его по щекам - это было бы гораздо легче. Но она говорила беззлобно, с горечью и укором, укоряла она его заслуженно и справедливо, и каждое ее слово нестерпимо жгло ему душу. Он забыл в эти минуты обо всех ее больших и малых  грехах, о тяжелых ссорах, в которых он был виноват отсилы наполовину, о ее ночных прогулках в обнимку с чужими парнями, о тоскливой безрадостности их супружества, где каждый существовал сам по себе и жил своей жизнью и где единственным общим была лишь крыша над головой. Все это казалось мелким и незначительным на фоне того большого, в чем она обвиняла его сейчас. Это он разрушал их семью, пусть непрочную и неудачную, это он приносил одиночество и тоску человеку, бывшему ему когда-то самым близким, человеку, которого он когда-то любил. И расставались они далеко не в равном положении. У него была любовь, пусть тяжело выстраданная, но чистая и безграничная – у него была Аника, милый Малыш, верный маленький друг. А у нее не оставалось ничего, даже дружбы, даже Ангелов, наполовину уже разъехавшихся по местам будущей работы. И поступок его назывался именно так, как, вероятно, говорили о нем любители посудачить о чужой жизни: он бросил свою жену,  изменил ей…
Ганна вздохнула.
- Вот и все. Кажется, мы с тобою окончательно объяснились, и ты не будешь больше мучить меня вопросами. Правда, я так и не ответила на твой последний вопрос. Не думаю, что теперь это имеет какое-то значение, но могу исполнить твое желание. Для этого нужно вернуться на несколько дней назад, к тому дню, когда твоя Анита впервые появилась в нашем доме. Прости мне маленькую месть – я нарочно подсунула ей альбом с нашими свадебными фотографиями. Но к остальному я не имела ни малейшего отношения. Не знаю, зачем Котьке понадобилось вылезать с этими традициями. К слову, ты мог бы и не бледнеть, как стенка, когда они закричали: “Горько!”. Неужели ты думал, что после всего случившегося возможно что-либо подобное?
А потом бедняга Санич, которого угораздило так нелепо влюбиться в Аниту, усугубил ситуацию. Я видела, что дело приняло конфликтный оборот и закончилось не в твою пользу. И когда через день ты приехал с Толиком к нам на базу, я прекрасно знала, что приехал ты к ней, а не ко мне. И мне было любопытно, чем же все это кончится. Не думай только, что я специально за вами следила. Просто Зинулю не во время потянуло позагорать на берегу, а я составила ей компанию… Вот об этом-то я и сказала Аните, чтобы она не строила мифов о моем неведении. Все было очень безобидно. А теперь, пожалуйста, уйди и оставь меня одну. Как видишь, я спокойна и не во гневе. Наверное, во многом  виновата я сама.
Не сказав ни слова в ответ и не чувствуя ни радости, ни облегчения от состоявшегося наконец разговора, Валерий вышел в соседнюю комнату.  Балконная дверь была открыта, и в комнату лился серебристый лунный свет. Валерий постоял немного, глядя на портрет смеющейся Янки на стене, потом сел к столу и опустил голову на руки. Часы показывали без четверти одиннадцать. Ехать к Анике было поздно и, вероятнее всего, действительно неуместно.

***

“Что я наделала, господи, что же я наделала! Вот он, ответ - мне нельзя было приезжать в Киев! Мне нельзя было снова возникать в его жизни – прошлое утрачено, возврата нет и все забудется. Забылось бы. А теперь… Теперь я повинна в чужом горе. Я, пусть  не прямо, не желая того, но именно я разбила его счастье, я сломала его любовь к Ганне, я все это сделала, я, я! Я преступница, и нет мне пощады! Что я спасала? Кого? И от кого?! Он забыл бы со временем и свою придуманную вину передо мною, и меня. Если бы я не появилась и не напомнила о себе: “Вот я, смотри – ты меня бросил, забыл, и я страдаю, а ты виновен в моих страданиях”. Я заставила его почувствовать свою вину и этим сломала его любовь. И грош цена тому, что я боролась против неизбежного. Это уже не имело смысла. Просто не нужно было приезжать. Не нужно! Разве верила я, что он может стать таким, как о нем писали? Нет. А раз нет – то в чем хотела я убедиться? Уж не в том ли, что все его беды из-за того, что меня нет рядом? Чего я хотела? Снова стать ему другом? И не могла понять, что теперь это невозможно? Или не хотела этого понять? Хотела избавить его от чувства вины? Да, пожалуй, это. А попутно – получить возможность видеть его? Разве не так? Господи, как все исправить, и не поздно ли? Уехать, оставить его, оставить университет? Не поможет? Трудно? Но надо! Уехать, обязательно уехать, как можно скорее! Может быть, Валерий забудет меня…Может быть, Ганна его простит… А я?... За преступлением должно следовать наказание. Пусть это будет моей казнью. Ничего не видеть, не слышать, не знать. Уехать, уехать! Обязательно! Прямо сейчас! “
 
Глава четвёртая

Аника проснулась от пения птиц. Это было так неожиданно, что она приподнялась на локте, выглянула в окно и сразу поняла все.  Это милый, добрый Дубровск! А поют птички их большого, густого сада.
Аника легла на спину, закинув руки за голову. Как любила она просыпаться в детстве, с улыбкой встречать каждый новый день, несущий радостные хлопоты, приключения, яркие и пока неизвестные события! От каждого нового дня она ждала только хорошего, и хорошее приходило, чтобы побаловать девчонку-фантазерку, подарить ей радость. Так было много лет, изо дня в день. Аника хорошо помнила летние утра раннего детства, когда бабушка, увидев, что она проснулась, входила в комнату с заговорщической улыбкой на губах. Бабушка, еще до Наташки, была самым верным товарищем, другом и соучастником ее детских приключений. Она отлично помнила, как бабушка расчесывала ее непослушные вихры, вплетала в них какую-нибудь цветную ленточку, надевала на Анику коротенькое летнее платье и красивые белые носки с голубыми или радужными полосками на отворотах. Они наскоро завтракали, чем бог послал – как говорила бабушка. На самом деле это всегда было вкусно, сытно и приводило к тому, что Аника становилась похожа походкой на  утенка. “Ничего! – говорила бабушка. – Сейчас все растрясешь!”. И они отправлялись в путешествие.
Путешествия были разными. Чаще всего они гуляли в городском парке, где бабушка садилась на разогретую солнцем скамейку и читала книгу, а Аника познавала чудеса окружающего мира. Они любили полянку, в центре которой был многоугольный фонтан. Почему-то он назывался “Звезда”, хотя со звездой не имел ни малейшего сходства. Даже когда фонтан не работал, емкость “звезды” была наполнена водой и обладала богатым миром живых существ. Аника любила ложиться животом на теплый камень какого-нибудь из лучей и смотреть на воду, по которой расходились яркие солнечные блики и кольца. Какие только жучки, паучки и прочая живность не населяли фонтан! И как интересно было наблюдать за их диковинной, загадочной жизнью!
Пространство вокруг фонтана летом сплошь зарастало полевыми цветами и благоухало летним лугом. Какое невероятное количество бабочек и мотыльков слеталось сюда! Как прекрасно было лазать по пояс в цветах, вдыхать их аромат, любоваться бабочками! Однажды, будучи еще совсем маленькой, Аника увидела на цветке клевера странное существо с прозрачными трепещущими крылышками. С азартом охотника она медленно опустилась на колени и накрыла таинственное существо ладошкой. Такой боли она до этого не испытывала никогда! Надо сказать, что Аника никогда не ревела от боли. Но она испугалась. Подойдя к бабушке, сказала виновато: “Я хотела поймать маленькую бабочку и, кажется, порезала руку об стекло”. Расследование было недолгим. Так Аника впервые познакомилась с пчелой…
 Иногда бабушка водила Анику в лес. Этих дней она ждала особенно нетерпеливо. В день, когда обещали поход, Аника просыпалась рано и подбегала к окну – не погромыхивает ли. Все дело было в том, что, когда бабушкины дела кончались, ясная и безоблачная утренняя погода частенько портилась. Из-за горы вылезала противная сине-серая туча и начинала свое: “Гр-р! Гр-р!”  Бабушка бросала взгляд за окно и произносила: «… Уже с полудня парило и в отдалении все погрохатывало; но вот широкая туча, давно лежавшая свинцовой пеленой на самой черте небосклона, стала расти и показываться из-за вершин деревьев, явственнее начал вздрагивать душный воздух, все сильнее и сильнее потрясаемый приближавшимся громом; ветер поднялся, прошумел порывисто в листьях, замолк, опять зашумел продолжительно, загудел; угрюмый сумрак побежал над землею, быстро сгоняя последний отблеск зари; сплошные облака, как бы сорвавшись, поплыли вдруг, понеслись по небу; дождик закапал, молния вспыхнула красным огнем, и гром грянул тяжко и сердито…»
Эти строчки Тургенева Аника запомнила очень хорошо. Во-первых, они совершенно точно отражали картину приближающейся грозы, а, во-вторых, означали крах надежд на поход в лес. Особенно обидно было, когда туча, погремев-попугав, так и не проливалась дождем и преспокойненько уползала за горизонт. “Ну вот, бабушка! – с обидой говорила Аника. – Мы не пошли, а дождя-то и не было!” “Береженого бог бережет! – улыбалась бабушка. – Ничего, в следующий раз сходим”. Однажды, после очередной несостоявшейся грозы, Аника все-таки уговорила бабушку на авантюру…
Они лезли по крутой улочке в гору. Действительно, сильно парило. И погромыхивало весьма нешуточно. Но, боже, как было хорошо! Эти полудеревенские окраины Дубровска имели свой, особый, колорит. А воздух являл собой невероятно насыщенный букет, состоящий из запаха огромных, нагретых солнцем лопухов, росших в изобилии по краям улочки, необыкновенных цветов из ярких палисадников, буйного разнотравья, сразу же, за околицей, безоговорочно берущего верх - и сливавшегося со всем этим великолепием запаха навоза, прелого сена и чего-то еще, не опознанного, но очень приятного! Гора была крута, лезть было нелегко. Там, где кончались дома, начинались огороды. С их появлением путь делался еще труднее – участки порой вплотную примыкали друг к другу, и пройти между ними было совершенно невозможно. Приходилось лезть по краю, отважно преодолевая проволочные заграждения, цепляющиеся за юбки и за ноги. А картошка стояла в цвету, важная и довольная тем, что ее владения надежно ограждены. Зато сразу за огородами начинался лес, в котором жили ягоды, грибы, птицы, лягушки, ежики и еще многие замечательные чудеса…
И, как назло, стоило им войти под сень леса, как на солнечное утро легла большая тень и откуда-то из-за деревьев раздалось знакомое “Гр-р-р!!” “Ну, вот, - сказала бабушка. – Поход окончен! Капитан, командуйте поворот”. “Ну, бабушка! – взмолилась Аника. – Давай переждем в лесу!” “Нельзя, - серьезно сказала бабушка. – Смотри, какие сосны высокие! Как раз молния и ударит!”
… Как  быстро бежали они с горы! Но туча, казалось, неслась еще быстрее. И все гремела, гремела, настигая и грозясь. И Аника воочию увидела, как мчатся по улице куры, а ветер, налетевший неизвестно откуда, раздувает им хвосты, совсем как по Тургеневу. Летела пыль, хлопали калитки, но первые тяжелые капли дождя упали только тогда, когда они были в полной безопасности под надежной крышей родного дома. Ах, какая была гроза! Молнии сверкали, гром грохотал, по стеклам стекали целые потоки воды. “Ну, вот, - сказала бабушка. – А что бы мы делали, если бы остались в лесу?!” Аника посмотрела на окно, повела плечами и серьезно ответила: “Боялись!” 

Увлеченная воспоминаниями, Аника не услышала, как в комнату вошла бабушка.
- Бока – лежебока! – позвала она, подходя к вздрогнувшей Анике. -  Давно проснулась, а не встаешь.
- Ой, бабушка, какая ты бесшумная! – засмеялась Аника. – В твоем возрасте положено шаркать тапками и ходить на негнущихся ногах – так, кажется, излагается общепринятый стереотип?!
- Общепринятая глупость! – улыбнулась бабушка, легко наклоняясь и касаясь пальцами пола. – А если на долю бабушки выпадает такая внучка, как ты, то не будет ничего удивительного, если она начнет ходить на голове…
- На руках, на руках, бабушка! На голове даже йоги не ходят, а только стоят! – воскликнула Аника, вылетая из кровати и обнимая бабушку. – Пойдем во двор, Ба, будем зарядку делать!
- Нет уж, нет - я свою зарядку сделала возле плиты. Твои любимые, с вишней.
- Ну, Ба, ты решила испортить мой режим, - засмеялась Аника. – И как теперь терпеть зверский аппетит и делать нудную зарядку?
Аника вышла на террасу, и тут взгляд её упал на старый велосипед, одиноко стоявший у стены. Она улыбнулась. “Тот самый, мой добрый старичок. По каким только дорогам не  приходилось ему ездить…” На удивление, шины велосипеда были плотно накачаны.
- Ба! – засмеялась Аника. - Так ты тут, оказывается, катаешься!
- Ну, вот, совсем просмеяла бабку, - улыбнулась бабушка. – Тут мелкота все бегает, просит покататься. Я и разрешаю – разве жалко…
- Вот и хорошо! – обрадовалась Аника. - Тогда, пожалуйста, Ба, заверни мне пирожков. Я сгоняю в лес – так давно там не была!
- Совсем ребенок ошалел! – покачала головой бабушка. – Куда же ты в такую рань и в такой туман?
- Ну и что? Даже интересно!
Аника взяла у бабушки из рук теплый сверток, привязала его к рулю и вывела велосипед во двор.
- До свидания, Ба! Через часик я вернусь!
Утренний воздух приятно освежал голову. Аника,  как в былые времена, лихо взлетела на велосипед и помчалась по ровной широкой дороге. За городом, там, где у них с Наташкой часто вылетали спицы из колес из-за плохой дороги и быстрой езды, сейчас гладко убегало вдаль асфальтированное шоссе. Аника быстро крутила педали, поток встречного воздуха упирался в грудь, где-то над дальними горами уже проглянуло сквозь туман мягкое солнце.
“Что может быть лучше моего Дубровска?” – снова подумала она, невольно улыбаясь.
Мимо замелькали сады, кудрявые ветви яблонь, черепичные крыши маленьких домиков. А вдали, за садами, уже вставала темная махина леса…
Асфальт кончился, и под колеса полетела знакомая ухабистая дорога. Воздух, как ни удивительно, уже приобрел непередаваемый запах осени, и сердце Аники вдруг замерло от острого, яркого ощущения детства – здесь, рядом, только протяни руку.
Здесь, по этой пыльной дороге, летали они с Наташкой на велосипедах, пугаясь и замирая от бешеной, опьяняющей скорости. Здесь бродили они по лесу босиком – вот по этому самому лесу, светлому и солнечному. Здесь поверяли друг другу свои самые заветные и самые немыслимые мечты…
Аника спрыгнула с велосипеда, положила его на траву и вошла в лес.
Он встретил ее прохладой, остатками утреннего тумана, дурманящей хвойной свежестью. Она сняла кроссовки и пошла босиком по мягкому мху, по колючим сухим сосновым иголкам, по высокой прохладной траве.         
“Детство! Все это - мое детство. Этот маленький городок, деревянный на пятьдесят процентов, этот добрый лес, таинственный в своих нехоженых уголках, и это теплое небо, и речка… Я частичка этого цельного и доброго мира, отсюда я вышла, здесь я росла, здесь прошли мои самые беспечальные, самые ясные и чистые годы… И сюда я сбежала сейчас от себя самой – чтобы разобраться в себе, чтобы укрепить волю, которая уже начинает слабеть, чтобы опять набраться сил для борьбы с собою… Или? Или бросить эту борьбу, убедиться в ее нелепости и никчемности?”
Аника легла на спину в густую траву и закрыла глаза. Потускневшие при встрече с детством события последних дней вновь ярко всплыли в памяти, щемящей болью отдались в душе. “Сумею ли я все бросить? – подумала она. – Сумею ли разорвать этот так прочно затянувшийся узел? Все зашло слишком далеко. И кончилось так, как должно было кончиться. Разве не замечала я и раньше многозначительных взглядов девчонок, когда Валерий приходил ко мне в университет? Разве не слышала их двусмысленных шуток  и замечаний? Зачем пыталась я кого-то обмануть, и в первую очередь обмануть себя? Ведь я поняла так скоро, что Валерий действительно любит меня, что возврата к прошлому нет и не может быть! А я настаивала на этом прошлом, я устроила пытку ему и пытку себе! Для чего? И справедливы ли мои представления о совести и чести? Я не хотела беды. Для кого? Для Валерия? Или для Ганны? А любила ли его прекрасная маркиза Ангелов? Любила ли она его так, как люблю его я? Любила ли она, как я, его добрые, сильные руки, его глаза, в которых можно вмиг прочесть все его мысли, его голос, его улыбку? Видела ли она, какой это прекрасный, необыкновенный, замечательный человек, могла ли она, как я, понять его с полуслова, простить секундную слабость, принять его мир и сделать его своим миром? Если бы могла, она не стала бы маркизой Ангелов. Она стала бы просто Ганной Дожеско. Его женой. Его половинкой… А я? Я все это могла. Но разве была я добрее? Всё понимая, разве я попыталась избавить его от мучений? Нет, я только усугубила их своим безобразным поведением, своей беспринципностью, этим постоянным чередованием «нет» и «да». Что толку, что я хотела только добра? Решают все не побуждения, а поступки. А что сделала я? Сломала его счастье и сбежала, ничего не сказав, не объяснив причины отъезда. Даже не подумав о нем, не подумав о том, что слова Ганны не могли не иметь последствий. Проявив эгоизм высшей марки! Господи! И это все по отношению к человеку, который для меня и счастье, и жизнь, и весь мир! Что же делать мне, как исправить все то, что случилось? Как вести себя дальше? Кто подскажет ответы на взрослые вопросы взрослой жизни? На память пришли слова из недавно прочитанной книги, глубоко запавшие ей в душу: «…Какими простыми кажутся нам неразрешимые проблемы прошлого. Этой далекой, безоблачной страны, где вихрастым мальчишкой или босоногой девчонкой бегаешь ты по тихим добрым улицам твоего Детства, совершаешь крохотные ошибки, кажущиеся тебе огромными, постоянно делаешь открытия, кажущиеся тебе великими, четко делишь встречающихся на твоем пути людей на благородных и прекрасных душой героев и низких подлецов. Мир для тебя контрастен и ярок, в нем нет серого и неопределенного, нет переходов и полутонов… Ты растешь и неудержимо стремишься стать взрослым, маленький человек. Ты стремишься покинуть ясную и добрую страну твоего детства и умчаться в дальнее далеко – творить историю своими руками. Ты уходишь, вступаешь в большой мир, и он понемногу остужает твою горячую голову. Ты встречаешь настоящих героев и настоящих подлецов, делаешь настоящие ошибки и настоящие открытия, попадаешь в настоящие переплеты. И однажды, оказавшись лицом к лицу с ложью, с подлостью, с трудной задачей или безвыходной ситуацией, горько жалеешь, что спешил вырасти и покинуть ту прекрасную страну, которая зовется Детством. Ту страну, где ты чувствовал себя героем, где ты рубил неправду с плеча, где не был ты осторожным, не боялся косых взглядов и злых пересудов. Где всегда, оказавшись в тупике, мог попросить совета. И ты возвращаешься мысленно в город детства твоего и просишь его научить тебя мудрости…»
Вот так и я в минуту отчаяния бросилась сюда, в Дубровск, в город моего детства. И, возможно, очень скоро мне придется решить для себя все раз и навсегда…”   

Первое, что увидела Аника, войдя во двор, был большой знакомый чемодан, сиротливо стоявший на крылечке. “Приехали!” – подумала она мгновенно, распахнула дверь и влетела в дом, крича еще из коридора:
- Мамочка, папа! Ура! Когда же вы приехали?!
- А нам не “ура”?  - раздалось из бывшей детской, и на пороге появилась Нина с Наташкой на руках.
- Ой, так вы все?! – Аника запрыгала на месте, потом подхватила Наташку и закружилась с нею по комнате.
- Сумасшедшая! – испугалась Нина. – Ты мне напугаешь ребенка!
- И не напугаю! И не напугаю! – смеялась Аника, поднимая малышку на вытянутых руках. – Мы уже взрослые! Мы уже смелые! А где же ваш папа?
- Помчался за молоком! – улыбнулась Нина. – Это идеальнейший отец, одержимый недугом  гиперзаботы о собственном детище!
- А ты что же, Аничка, ничего нам не написала, не позвонила? Мы и не думали, что ты здесь.
- Мамочка, так получилось…
Аника опустила голову, но тотчас же снова улыбнулась.
- Нет, ну как здорово, что вы приехали! Все, дружно! Ну просто молодцы!
- Конечно, молодцы! – улыбнулась бабушка.- Порадовали на старости лет. А то мне тут не жизнь одной. Звала Нюшку к себе – не едет. Стоит в очереди на квартиру. Говорит – въедешь в частный дом - никогда из него не выберешься. А мне одной к чему такие хоромы?
Аника подошла и обняла ее за плечи.
- Ох, бабушка, если бы была моя воля, никогда бы я от тебя не уехала…
Отец пристально взглянул на нее:
- А ты как, дочь, поняла, что мы приехали? В дом еще не войдя?
- Так вы же чемодан оставили на крылечке!
- И правда! Пойду-ка я его принесу. Он встал и поманил Анику пальцем.
- Иди-ка со мной…
Аника вышла на крыльцо. Тарас Владимирович прикрыл за собою дверь.
- Вот что, дочь. Привез я тебе одну телеграмму. Матери не показал, чтобы не беспокоить зря. Я бы и тебе, конечно, ее не показал, но тут уж дело чести. Раз я ее получил – обязан вручить по адресу. Он протянул ей свернутый вчетверо листок, Аника быстро развернула его и прочла:
“Аника, если ты веришь мне как другу – вернись.   
                Анатолий.”
Рука с телеграммой опустилась сама собой. Аника прислонилась к двери и закрыла глаза. Тарас Владимирович взял ее за плечи, усадил на крыльцо и сел рядом.
- А теперь скажи, что там у тебя стряслось?
- Ничего, папочка… - ответила она медленно. – Но я, кажется, очень подло поступила…
- С кем, с этим Анатолием?
Она покачала головой.
- С человеком, которого я люблю…
Он быстро взглянул на нее и сказал серьезно и мягко:
- Ты уже взрослая, Аничка. И я не хочу ни о чем тебя спрашивать. Но я знаю, кого ты любишь. И мать знает… И я прошу тебя все взвесить, прежде чем принимать какое-либо решение. И, как я уже просил тебя не раз, быть благоразумной…
Она взяла большую руку отца и прижалась к ней щекой.
- Я недавно поняла очень печальную вещь, папочка. Я поняла, что не могу ничего решать… А сейчас… сейчас мне нужно сходить на почтамт…

В большом переговорном зале нового почтамта было безлюдно. Аникины шаги отдались в тишине, и дежурная посмотрела на нее из-за стойки еще издали.
- Доброе утро, – сказала Аника. – Можно мне вызвать Киев по номеру?
- Киев? Можно, конечно. Номер телефона? Кого вызывать? На какое время?
 Женщина быстро заполнила бланк и протянула Анике в окошко узкий талончик.
- Ожидайте в течение часа.
Аника села напротив пустых кабин.
“Как же я могла, - подумала она, – поступить так жестоко? Ведь я подумала только о себе, о том, что случилось со мною. И о моральной стороне случившегося. А о нем я разве подумала, когда уезжала вот так, наспех, не сказав ни слова? И Толя сто, тысячу раз прав, он настоящий друг, а я – я эгоистка… Только бы он был дома… Господи, только бы он был дома, только бы не успел уехать на базу…”
Ее вызвали неожиданно быстро.
- Киев, заказ тридцать восьмой – третья кабина! – объявила дежурная равнодушным “казенным” голосом. Аника бросилась в кабину и схватила трубку.
- Говорите… - раздался далекий голос телефонистки.
Аника прижала трубку к уху и, почему-то задыхаясь, позвала:
- Валера!
Он ответил очень тихо, слышно было плохо, и она закричала в трубку, боясь, что он ее не услышит:
- Валера, ты слышишь меня? Валера!
- Слышу, Малыш!- ответил он издалека, и глаза Аники почему-то вмиг наполнились слезами.
- Валера! Валера, прости меня!
Она говорила громко и быстро, боясь, что что-то может случиться, и она ничего не успеет ему сказать.
- Я не знаю, как я смогла! Я плохо соображала, все это было, как гром среди ясного неба. Ничего не говори мне, только прости, хорошо?! Я вернусь, я обязательно приеду! Только побуду здесь с нашими – здесь, у бабушки, сейчас мама, папа, Нина с Наташкой, Сережа – в общем, все. Я приеду к Кубку чемпионов, только ты обещай, что все у тебя будет хорошо! Обещаешь?!
Слезы текли у нее по щекам, она давилась ими, и он понял и спросил ее из дальнего – далека:
- Аника, ты плачешь?
- Это ничего, это пройдет! Просто у меня сдали нервы. Ты только скажи, ты обещаешь, что все у тебя будет в порядке?
- Обещаю, Малыш! – ответил он сквозь шум и треск в трубке, и она улыбнулась, глотая слезы.
- До свидания, Валера! Я обязательно вернусь…


Дома первое возбуждение встречи после долгой разлуки уже улеглось, мама, отец и бабушка сидели на терраске, вспоминали, смеялись, удивлялись тому, как вырос за семь лет Дубровск. Аника посидела с ними, потом вышла в сад. Там в гамаке, подвешенном между двумя огромными тополями, блаженно раскинувшись в приятной душистой тени, мирно посапывала Наташка. Нина и Сергей сидели рядом на траве и читали вместе какой-то журнал. Аника тихо постояла сзади, полюбовалась спящей племянницей и вышла на улицу. Утренний туман уже давно рассеялся, небо было синим, чистым, и солнце припекало так, как ему положено в июле.  Аника медленно пошла по улице, снова удивляясь изменениям, происшедшим с ее Дубровском. Улицы, по которым она, будучи девятиклассницей, бегала босиком, сейчас были закованы в гладкий серый асфальт, ее любимая Пионерская, раньше широкая, в густых садах, вся поросшая зеленым ковром травы, по которой важно бродили ее враги – жирные, важные гуси,  Пионерская, где жила Наташка, ее подруга, теперь была обычной городской улицей с коробками девятиэтажек, с асфальтированными тротуарами, с большим гастрономом как раз в том месте, где стоял Наташкин дом… И даже школа, где она проучилась с первого класса по девятый, стала другой, строгой и незнакомой. Только школьная площадка, сокращенно “школка”, была все той же: с пыльной беговой дорожкой, с голыми, без сетки, воротами, с большими рыжими глиняными залысинами на футбольном поле.
И так же, как и раньше, мальчишки с упоением гоняли на этой площадке мяч. Аника подошла ближе и села на скамейку. Игра была в разгаре, мальчишки взмокли, лица их были перемазаны пылью, и пот сбегал по щекам, оставляя на них грязные дорожки. Самому младшему из них, тощему, с ободранным носом, локтями и коленками, было лет девять. Он был поставлен в ворота и, пропуская почти все мячи, тоскливо тянул:
-    Сань, ну Сань! Ну, дай погоняю!
- Стой! – сердито отрубал белобрысый форвард, вероятно, старший брат юного вратаря. – Стой, Юрка, кому сказано! А то вообще прогоним. Пойдешь домой матери помогать.
Юрка уныло вставал в ворота, пропускал еще пару мячей и снова тянул: “Ну, Сань…”
Аника вспомнила, как она сама стояла в этих воротах и старалась поймать самые “мертвые” мячи, лишь бы ее только не выгнали из игры. Последний раз это было шесть лет назад. Целых шесть лет! А кажется – совсем недавно… Она улыбнулась. Подошла к воротам и подтолкнула тощего Юрку в спину.
-   Иди, побегай. А я постою!
Он вытаращил на нее глаза, потом посмотрел на Саньку.
- Пусть постоит, – разрешил тот. Все равно в одни ворота бьём, а ты – дырка, хуже не будет. Ну-ка, лови! 
Он разбежался и точно пробил в верхний угол. Прежний азарт проснулся в Анике в одно мгновение, она подпрыгнула и кулаком перебросила за перекладину грязный тяжелый мяч.
- Ух, ты! – ахнул Санька. – А ты ничего. Можешь стоять. Только перчатки надень.
Он обернулся к остановившимся “командам”. Начали! Ну, Голландия, держись, сейчас мы вас “сделаем”! Ты, Юрка, держи Кройфа, слышал – Кройфа  держи!
Аника улыбнулась – когда–то они тоже играли “в ролях”. И самого лучшего нападающего, Егорку Стенина, звали Пеле. А сейчас они играют в Кройфа. Тоже веха времени…
Игра закрутилась, и Аника, наслаждаясь ощущением вернувшегося детства, отбивала мячи, ловила их, перебрасывала за перекладину. И когда, наконец, пропустила мяч, пробитый Санькой в нижний левый угол, искренняя досада шевельнулась в ее душе.
- Ура! – закричал тот, подпрыгивая. – Голландская защита проваливается, советская сборная атакует и Дожеско забивает сопернику неотразимый гол!
Аника вздрогнула. Вот она, спортивная судьба… За тысячи километров от Киева, в маленьком, почти никому не известном Дубровске, белобрысый паренек, забивая голы в грубо сколоченные ворота школьной площадки, именует себя Дожеско… А она стоит в этих воротах и ловит от него мячи.
- Скажи, – спросила она торжествующего Саньку. – Почему ты – Дожеско?
- А потому, что он законный футболист. И из моей команды. – Он гордо стукнул себя в грудь кулаком. – Я – “Динамо” – Киев! А ты кто?
Аника улыбнулась:
- Я? Человек…
И в это время сзади кто-то спросил тихо и нерешительно:
- Ника?...
Она оглянулась. В пяти метрах от нее стояла Наташка, изменившаяся, располневшая, но та самая ее Наташка, с которой они были неразлучны девять лет. И с которой потом так резко и навсегда разошлись из-за человеческой подлости.
- Натка!
 Ноги почему-то приросли к земле, и Аника только стояла и смотрела. Но Наташка вдруг бросила на землю большущую хозяйственную сумку, подбежала, закружила, обняла.
- Ника! Ника моя! Какими же ты судьбами?!
- Пойдем! – улыбнулась Аника. – Я тебе все расскажу.
Она обернулась к мальчишкам, молча наблюдавшим эту сцену, и помахала им рукой.
- До свидания! Я еще как-нибудь к вам приду.
Санька укоризненно взглянул на Наташку и вздохнул:
- Эх, ты. Увела такого вратаря… 
Наташа крепко держала Аникину руку, как будто боясь, что, стоит ей разжать пальцы, и Аника исчезнет, как в сказке.
- Ты знаешь… - сказала она после долгого молчания. – Я ведь все эти шесть лет постоянно видела тебя во сне. Хотела тебе написать, даже узнала у твоей бабушки адрес. И побоялась… Я не верила, что ты меня простишь…
Аника сжала ее руку.
- Не нужно об этом, Натка! Это было давно… Это было детство. Лучше расскажи о себе. Как ты, где ты?
- А что о себе? Работаю на комбинате. Лаборанткой в ЦЗЛ. Пыталась поступить в институт – не прошла по конкурсу. Так, все ерунда. А ты совсем не изменилась. Как была. Я тебя сразу же узнала в этих воротах… Не то что я – ползу, как на дрожжах!
- Ты забросила спорт?
- Какой там спорт!
Она вздохнула.
-Я ведь замужем, Ника…
Аника остановилась.
- Замужем? И кто же твой муж?
Наташа низко опустила голову.
- Известный тебе Вадим Зайченко…
- Зайченко? И ты вышла за него замуж?
- Теперь бы уже не вышла. Но это все частности… Лучше скажи, когда ты приехала, надолго ли?
- Недели на две, Наташ. А приехала вчера. Приходи к нам – все наши здесь. У Нинки дочь – чудесная девчушка, твоя тезка. Приходи! В воскресенье на лодке сплаваем, если захочешь.
Наташа радостно улыбнулась.
- Ну, конечно, захочу! Только зачем же в воскресенье, можно завтра. Я ведь в отпуске. Возьмем лодку – и на целый день, как раньше! Заходи за мной, нас снесли, и мы живем теперь на Ленинской, в новом микрорайоне. Почти у самой реки.
Аника посмотрела на нее мягко и печально.
- Не обижайся, Наташка. Но в дом, где живет Вадим Зайченко, я не пойду. Лучше ты заходи ко мне. Посмотришь на наших.

* *  *
Над тихой, гладкой поверхностью реки еще висели редкие космы тумана. Наташа зябко передернула плечами.
- Что-то рано в этом году начались туманы! Вообще с погодой что-то не то. Ты помнишь, как раньше было летом? Жара, так жара, если дождь – так настоящий ливень с грозой, теплый… А сейчас детишкам даже по лужам нельзя побегать. Мозгло как-то и холодно.
Аника улыбнулась
- Зато, раз туман, а небо за ним ясное, весь день будет хорошая погода. А сейчас даже интересно! Поплывем в туман, как десантники! 
Она взяла весла и сбежала по ступенькам водной станции к причалу, где неподвижно стояли в тихой воде большие голубые лодки.
- Плоскодонную не бери! – крикнула ей вслед Наташа. – Они тяжелые, как баржи!
Аника раскрутила цепь и, придерживая лодку у берега, кивнула Наташе:
- Залазь!
- Ты что, думаешь, что если я растолстела, то и лодку вывести не смогу? – засмеялась та.
- Да нет! Просто мне самой хочется. Я ведь за шесть лет ни разу не гребла!
Аника толкнула лодку, прыгнула на нос, легко перебралась на скамейку и взялась за весла.
- Как здорово, Наташка! Совсем как раньше.
Лодка вышла в узкие воротца, и прямо перед ними открылась широкая гладь реки, зеленые берега, поросшие хвойным лесом, а справа, рядом, большой прямоугольник “купалки”.
- Ты помнишь, - спросила Наташа, - как ты прыгала с пятиметровки на спор?
- Помню! – радостно ответила Аника. – Ногами вниз, с плеском, с брызгами! А вниз головой струсила…
Весла мерно врезались в воду, лодка шла быстро и легко, и она закрыла глаза, наслаждаясь этим движением.
- Давай левым веслом… - подправила с кормы Наташа. – А то мы протараним берег.
Аника открыла глаза и улыбнулась.
- Вот видишь! Я совершенно разучилась грести.
Берег круто поворачивал, река сужалась, и вдали буро выступало на поверхность огромное пятно водорослей.
- Здесь когда-то мне свело судорогой обе ноги. И ты до самого берега тащила меня на спине… - сказала Аника, глядя через плечо назад. – Помнишь? 
- Ну, конечно! Потом мы выползли на берег и минут пятнадцать лежали и молчали, как рыбы. А потом начали хохотать, как сумасшедшие! 

Туман быстро рассеивался. Первые солнечные лучи упали на воду и задрожали на ней легкими блестящими зайчиками.
- А мне жарко! – сказала Аника, опуская весла. – Я, пожалуй, разденусь.
Она стянула олимпийку и перебросила ее на корму.
- Надень! Я ведь гребу, двигаюсь, а тебе холодно.
- Ну, да! – засмеялась Наташа. – Не забывай, что я теперь сорок восьмого размера!
- Тогда садись, греби.
Они поменялись местами, и Аника устроилась на корме, свесив ноги в воду. Наташа посмотрела на ее стройную загорелую спину и вздохнула.
- На тебе ни одной лишней жиринки. А я… Но ты мне так и не рассказала ничего. Я знаю так мало: что ты учишься в Казани, что у тебя первый разряд… Храню газету с твоей фотографией.
Аника вытащила ноги из воды и повернулась к ней.
- Нет, Наташка, я уже не учусь в Казани… Я в Киеве…
- В Киеве? Как же так? Почему?
- Так сложилась у меня судьба. Это все очень долго и сложно рассказывать. Не сейчас… Скажи, а как ты … с этим Зайченко? Я вчера весь вечер думала над твоими словами.
- Как? Никак… Он такой, каким его видела ты… Ты была права. И я иногда думаю, что это мне наказание судьбы за все прошлое. Я получила по заслугам.
- Наташка!... Но ведь ты должна была когда-то узнать, что я ничего ему не писала! И понять, что он подлец! Как же ты тогда вышла за него замуж?
Наташа опустила голову и еще сильнее налегла на весла.
- Что теперь говорить об этом, Ника? Я знала, что ему не присуща честность, что он ловелас, что он избалован вниманием. Но я его любила. Фанатично, слепо. Сейчас я проклинаю день, когда это началось…
Этот день! Как прочно врезался он в память, этот день, послуживший началом потери светлого мира детства и прекрасной, бесценной дружбы, которой так щедро наградила её судьба, и которую она разрушила собственными руками, оскорбила недоверием, сломала…
… На школьной площадке шел футбольный матч. Девятый “А” играл против девятого “Б”. Наташа сидела на скамейке в немногочисленной группе болельщиков и всем своим существом чувствовала, что рядом с нею сидит Вадька Зайченко из десятого “Б”, красивый парень, певец, танцор – кумир почти всех девчонок старших классов.
А на поле шла борьба… Удар! Рыжей молнией сверкнул в воздухе летящий мяч, стремясь вонзиться в девятку стареньких школьных ворот. Гибкое тело вратаря рванулось навстречу, загорелые руки цепко взяли упругую оранжевую сферу, взяли уверенно и легко.
Зайченко тихо присвистнул.
- А этот салажонок неплохо стоит!
Наташа посмотрела на него сбоку и, замирая от собственной смелости, сказала:
-    Так это же девчонка! Моя подруга.
- Девчонка? – он с любопытством посмотрел на Наташу. - Ну и ну!
- А ты разве не знал? – удивился его сосед. – Аника Далько из девятого “А” .
Потом матч кончился, и Аника, усталая, с ободранными локтями, подбежала к ней, улыбаясь :
- Что же ты меня не поздравляешь?
Она весело сверкнула большими синими глазами, схватила стоявшую рядом с Наташей клетчатую сумку с эмблемой: фигурка с мячом и надпись “Динамо”- Киев, и потянула ее за руку: “Ну, пойдем!”
Вадим Зайченко с интересом проводил ее глазами, и Наташино сердце сжалось от внезапной ревности.
Это было начало…
Наташа тряхнула головой, прогоняя воспоминания. Аника молча смотрела на воду.
- Я не думала, - сказала Наташа грустно, - что ты сможешь мне это простить.
- Тогда я и не смогла. А теперь… Может быть, теперь меня ещё труднее простить... Но не будем об этом!
Аника снова свесила ногу за борт.
- А водичка - чудо! Давай искупаемся? Прямо здесь, с лодки!
- Ну, нет! – покачала головой Наташа. – Я теперь разве влезу в лодку из воды!
- Ну, тогда давай причалим.

Лодка ткнулась носом в берег, и Аника выпрыгнула на влажную, холодную траву.
- Б-р-р! Но купаться, так купаться.
Она разбежалась, плюхнулась в воду, подняв фонтан брызг, и поплыла быстро, саженками, как когда-то в детстве…

Полдень был по-июльски жарким. Они вытащили лодку на берег, ушли в тень деревьев, разожгли небольшой костер и устроились возле него, с наслаждением вдыхая горьковатый дымный воздух.
- А помнишь, - сказала Наташа, - как мы с тобою жарили на костре шашлык из колбасы?
- А как же! И он у нас сгорел, но мы стоически сгрызли угольки. А потом, на обратном пути, нас застала гроза, мы намокли, спрятаться было некуда, и мы шли по дороге под ливнем, шлепали по лужам и пели!
- Господи… - жалобно протянула Наташа. – Как хочется опять в детство! Все вернуть. И чтобы не было потом ничего плохого… Ты знаешь, у него ведь есть краля… Я даже ее знаю. Такая длинная, намазанная. Знаешь, такое иногда нападает зло, прямо своими руками повесила бы их на фонаре. И его, и ее!
Аника несколько секунд молча смотрела на огонь, потом откинулась на траву и закрыла глаза.
- Ника! – встревоженно позвала Наташа. – Ника, ты что? Я чем-то тебя обидела?
Аника покачала головой и ничего не ответила. Наташа села рядом и посмотрела на нее печально и добро.
- Ника, скажи… ты любишь женатого человека?
Аника села и обняла ее за плечи.
- Да, Натка. И меня тоже нужно повесить на фонарном столбе…
- Но ведь это совсем другое, Ника! Ты не можешь так, как та. Это совсем не то!
Аника покачала головой.
- Это для тебя другое. Потому что я твоя подруга. А для его жены я, наверное, то же самое…Нет, ты ничем меня не обидела. Мне даже нужны были такие слова.
“Да, - повторила она мысленно. – Эти слова были мне нужны. Чтобы посмотреть на все другими глазами…”
               
                * * *
Наташа шла по переулку Космонавтов и чувствовала, что мир приобрел снова полноту и гармоничность, утерянные шесть лет назад морозным мартовским днем. “Ника моя здесь, – думала она, - Ника меня простила! Как легко и светло от этого на душе! Как знакомо и дорого здесь все, каждая мелочь, каждая деталь. Эта узкая тропинка между кустов сирени, по которой в детстве мы бегали босиком, эта красная крыша Никиного дома, где летом так часто мы загорали до волдырей, эти огромные тополя, между которыми висели наши качели… Все это было утрачено навсегда, и вот позавчера вернулось, как по волшебству… ”
Она нажала засов, ворота открылись, и она увидела знакомый двор, высокое крылечко и на нем улыбающегося, совершенно не изменившегося Аникиного отца.
- Здравствуй, Натуля! – первый поздоровался он, вставая ей навстречу. – Здравствуй, “пропавшая грамота”! Наконец-то вы помирились. Иначе-то оно ведь и быть не могло…
- Здравствуйте, Тарас Владимирович! – счастливо улыбнулась Наташа. – Ника дома?
-   Дома, дома! Давно тебя поджидает.
Аника, услышав их разговор, выбежала на крыльцо.
-   Пришла, умница моя! Папа, ты узнал мою Наташку?
-   Ну, конечно, узнал! Она же совсем не изменилась.
- Ну, да! – вздохнула Наташа. – Растолстела, как бочка…
-  А ты не горюй –  тебе к лицу. А-то бегали обе тощие, как пескари!
- Папочка, я ее увела, хорошо? – спросила Аника, втаскивая Наташу в комнату.
 В бывшей Аникиной комнате все было по-старому: распахнутое в сад маленькое оконце, стол, заваленный книгами, диван-кровать у стены и старый, поцарапанный проигрыватель у самого окна.
-  Помнишь, - спросила Аника, - как мы с тобою целыми часами сидели на этом окне и слушали пластинки?
- А как же! “ Песенная летопись”… Это ведь ты ее придумала?
-  А мне кажется, что ты…
- Нет, ты. Ты первая сказала про “Билет в детство” : “Это, Наташка, про наш Дубровск. И про наше с тобою детство. Все другие песни будут приходить и уходить, сменять одна другую, как страницы летописи. А эта будет нашей всю жизнь…”
Аника вздохнула.
-  Да… Вот она – наша летопись. Так и стоит здесь все шесть лет. Я не взяла ее в Москву. Там все было иное и летопись была совсем другая…
-  Послушаем?... – робко спросила Наташа.
-  Конечно!
Аника взяла первую пластинку, установила ее и включила проигрыватель.
-  Помнишь, что это?
- Еще бы! Первое сентября в восьмом классе. Бой за последнюю парту, который мы с тобою выиграли у Сашки и Лешки Шубиных… А дальше должна быть “Артист из Кохановки”. Это уже кросс на приз Золотой осени.
- Точно! Я тогда все утро писала тушью эмблемы для нашей команды и слушала эту песню. И сто раз в душе переживала старт. И теперь, как услышу ее, начинается предстартовая дрожь!

Они ставили одну пластинку за другой, и воспоминания детства становились близкими и почти осязаемыми. Выпускные экзамены восьмого класса, вечер, поездка на лодках по Дубре, спартакиада средних школ, звенящая тишина зимнего дубровского леса…
Когда Аника взяла последнюю пластинку, Наташа схватила ее за руку.
- Не нужно, Ника! Это – про Зайченко. Этим моя летопись тогда закончилась… А у тебя? У тебя она была дальше?
Аника вздохнула.
- Была. Только у меня нет здесь этих песен. Если хочешь, я тебе спою, только сама знаешь, какая из меня певица... Она запела тихонько, глядя куда-то в пустоту.

Как давно это было… Листы
Осень под ноги нежно стелила.
И, дворец сотворив из мечты,
Я тебя в том дворце поселила.

В небе месяц растущий блистал,
Звёзды нёс на своём коромысле…
Я хотела, чтоб ты не узнал
Моих сбивчивых, спутанных мыслей.

Я дворец от невзгод берегла,
От грозы заслоняла собою,
Я мечтала – да жаль, не смогла
Стать твоей путеводной звездою –

Той, что душу согреет в беде,
Оградит от тревог и ненастья.
Я хотела быть другом тебе…
Ах, как жаль, что порою не властен

Человек воплотить в бытиё
То, что живо в мечтах и надежде…
Нет, знакомое имя твоё
Так же дорого мне, как и прежде,

Всё, как прежде… В полуденный зной
Солнца зайчик поглажу рукою.
Он поделится светом со мной,
Он утешит меня, успокоит,

Уведёт от обид и тревог
В долгожданное тёплое лето…
… Как чужим и далёким ты мог
Быть так долго? Но хватит об этом!

Твой дворец нерушим. Он стоит
И тайком согревает мне душу.
Я сильнее бескрылых обид
И обидой дворца не разрушу…

Наташа посмотрела на нее нежно и грустно.
- Ника, скажи… ты очень любишь этого человека?...
Она кивнула.
- Да, Натка. Я так долго боролась с собой, но это оказалось слишком сложно. Оказалось, что у меня нет ни характера, ни воли, ни совести…Судьба наказала меня этой любовью за то, что я тогда не поняла тебя и не простила…
Наташа покачала головой.
- Не говори так – я ведь тебя знаю. Лучше расскажи мне о нем, если это возможно…
Аника печально улыбнулась.
- Тебе, Наташка, я могу рассказать все честно. Тебе первой и единственной…
… Я встретила его в Москве, почти сразу после переезда. В сентябре. На душе у меня тогда было очень смутно, еще было очень живо все, что случилось в марте. Не думай, что я тебе хочу напомнить о том дне, я сама бы хотела все забыть, но без этого не объяснить… Моя вера в человеческую доброту и порядочность тогда очень сильно пошатнулась…Нет, это не о тебе – о Зайченко... И вот в эти дни я  встретила Валерия при буквально сказочных обстоятельствах, он поддержал меня, помог, потом стал моим другом. По переписке – он жил не в Москве. Мне было тогда пятнадцать лет. Ему – почти двадцать пять.  Он стал первым человеком, которого я полюбила. Он был для меня всем – счастьем, опорой, советчиком. А я для него, наверное, просто ребенком. Во всяком случае, через восемь месяцев после нашего знакомства он женился.
Тогда я и уехала в Казань, сбежала от него и от себя самой… Да только не так это было просто. Случилось так, что через три года мы встретились. В Киеве, на той самой универсиаде, о которой ты знаешь. А потом ещё раз в Казани. За это время многое изменилось… В Киевский университет я перевелась из-за него. Так сложились обстоятельства. Пойми меня правильно, когда я решилась на это, я думала, что сумею держать себя в руках, что все будет, как четыре года назад. И что он ничего не узнает. Но все это оказалось слишком трудно… Ты сказала вчера, что я не такая, как та. Нет, Наташка, я ничем не лучше. Что толку, что я боролась против того, что случилось, а та, вероятно, действовала обратным образом. Итог один. Дошло до того, что его жена упрекнула меня в нечестности… И я сбежала сюда и не знаю сейчас, что делать мне дальше…
Наташа молчала, опустив голову. Потом спросила:
- Ника, он любит тебя?
- Да, любит. Не думай, что я самоуверенна. Просто он не умеет лгать…
- Ника, кто он?
- Кто? Скажи, ты действительно забросила спорт?
- Да. Я забросила его сразу же после того, как стала женой Зайченко. Ему нужна была жена – раба, жена – служанка. До спорта ли мне было? Я забросила все, кроме футбола. Не удивляйся, я тебе объясню. После того, что я сделала  с нашей дружбой, я не имею, наверное, права на такие слова, но и после того, что случилось, ты осталась для меня моей Никой, лучшей моей подругой. Ведь я опомнилась через пять минут после происшедшего. Наверное, еще не поздно было попытаться все исправить, но я струсила. Боялась к тебе подойти, только целый месяц потом ревела ночами. И, когда ты уехала, я в память о тебе и нашей дружбе стала болеть за твое “Динамо”, к которому раньше, как ты помнишь, была весьма равнодушна. Конечно, я не смогла стать таким болельщиком, как ты. Но я шесть лет уже слежу за играми киевлян, я привыкла к ним, ведь это единственная ниточка, связывающая меня с прошлым…
Аника обняла ее за плечи.
- Не нужно, не вспоминай. Я ведь не для этого спросила… Просто, если ты следишь за играми киевлян, ты знаешь и его. Ведь он – футболист киевского “Динамо” и его капитан…
Голубые Наташины глаза широко раскрылись.
- Валерий Дожеско?!
- Да, Валерий Дожеско…
Наташа еще несколько секунд смотрела на нее с изумлением, потом улыбнулась.
- Ты ошарашила меня, Ника! Хотя, конечно, мне давно уже пора привыкнуть не удивляться ничему, исходящему от тебя… Да, конечно, я его знаю. Но чисто символически, как футболиста киевского “Динамо”. Он всегда нравился мне. Не только за мастерство. Своей честностью в игре, что ли… Но в прошлом году о нем писали…
- Это неправда, Натка!
- Все?
- Практически, все. Почти…
Прислонившись головой к раскрытой створке окна, Аника смотрела в сад широко открытыми задумчивыми глазами. Наташа взглянула на нее и ничего больше не спросила…

                ***

… Теплая, теплая эта короткая колючая трава, не трава даже, а травяные пенечки – траву-то уже скосил какой-то торопыга. Теплое небо над головой – вот оно, глубокое, ясное, и сосны, как стрелы, протянули к нему ветви. И ветви эти теплые, и кора той березы, у которой сидит Наташа.
Это -  лето в Дубровске. Родное, теплое лето. Середина июля…
 Аника лежала на спине и смотрела в небо. Жесткая травинка упрямо щекотала щеку, но это колючее прикосновение тоже было приятно, как и все, что составляло, вместе взятое, это теплое родное лето.
- Знаешь, Ника…
Наташа пытливо посмотрела на подругу, без предисловий продолжая оборвавшийся вчера разговор.
-  Может быть, ты обидишься на меня за этот вопрос, но, все-таки, скажи: почему он тогда не разведется со своей женой?
Аника упруго села, обхватив колени руками.
- Я запретила ему это, Натка…
-  Запретила? Почему?
Аника мягко улыбнулась.
- Ты задала трудный вопрос. Сама для себя я знаю, почему. А вот сумею ли объяснить тебе… Понимаешь, он ведь любил свою жену… Ты, может быть, не поверишь, подумаешь, что я излишне его идеализирую, но Валера – человек, который не умеет лгать ни в словах, ни в поступках… Еще только он познакомился с нею, а я уже поняла по его письмам, что что-то у него случилось. И потом, когда я увидела их вместе… В общем, Наташка, он любил свою Ганну. И когда однажды в Казани он сказал мне, что любит меня, я не знала, что и подумать. Ведь только три года прошло. Я не могла понять, что случилось у них с Ганной. Потом, позднее, я, кажется, поняла. А что касается меня… Не знаю, почему, но меня до сих пор преследует ощущение, что он откуда-то узнал о моем отношении к нему. Понимаешь, во время московской поры он видел во мне ребенка, очень похожего на его погибшую сестру. И когда я уходила от них из парка, в нашу последнюю встречу, он был только огорчен моим уходом, всего лишь… Я уверена, что он ни о чем не догадывался. А прошло три года - и в Киеве, когда мы встретились во время Универсиады, он не мог посмотреть мне в глаза. И он спросил меня тогда: "Я причинил тебе много зла, Аника?". Уже тогда, в Киеве, я поняла, что что-то сильно изменилось. Знаешь, Натка, я недавно прочитала одно стихотворение. Вот послушай:
"Нежность, как смятенную пичугу,
Бережно таит твоя рука.
Как с тобою нежной быть хочу я!
Но тебе другая дорога.
Господи...
        храни его подругу!
Как мольба -
          нелепые слова.
Протяни мне на прощанье руку,
Чтобы закружилась голова.
Чтоб упасть
         за тайным поворотом
Средь людей, средь трав,
                средь бела дня!
Господи...
          так у него есть кто-то
Ближе и счастливее меня!"
Эти строчки, прочитанные в «Юности» и, увы, не помню, кому принадлежащие - эпиграф к трем годам моей жизни. Я все время, все эти три года думала о нем, старалась забыть, и не могла… А когда он приехал ко мне в Казань, когда  сказал мне, что любит меня, - думаешь, что я сделала? Я его выгнала, да еще наговорила кучу обидных слов. Думаешь, я хотела так поступить? Не хотела. Что-то во мне так поступило само. Помимо моей воли и моего желания... Вот и теперь так же, наверное... Потом, когда о нем стали писать все  то, о чем ты вчера сказала, я подумала: "Вдруг это из-за меня?" Эта мысль с каждым днем делалась все более неотвязной и довела меня до того, что я ослушалась всех своих родных и уехала в Киев. И там поняла, по-моему, что случилось у них. Я узнала ближе Ганну. Она очень красивая, необыкновенно красивая... Около нее всегда куча поклонников, даже после замужества. И она ведет себя с ними так, будто у нее нет мужа и она не связана ничем. Ей ничего не стоит пойти в кино с одним из них, на танцы - с другим, позволить обнимать себя - третьему. Может быть, Натка, я говорю пошлости. Может быть, я несовременный человек. Но, мне кажется, преступно делать то, что доставляет неприятные минуты ближнему. Я уже говорила, что он ее любил. И это все не могло быть ему безразличным. Я бывала с ними в одной компании. Нет, не с этими, периодически появляющимися. С другими. С ее друзьями по университету. Это хорошие, дружные ребята, все они совершенно разные и нравятся мне, естественно, в разной мере. Но восхищает меня то, что они дружат всей группой. Как мушкетеры. Один за всех, все за одного. Ганна у них королева. По моим словам ты, наверное, уже составила о ней мнение, как о неприятной личности? А теперь попробуй представить, что она красива, как я уже тебе говорила, что она веселая, общительная, обаятельная девушка, что она искренне любит своих друзей и благодарна им за восхищение и гордость, с которыми они о ней отзываются.
Так вот, я бывала с ними в одной компании. Когда Ганна в кругу друзей, она забывает, что здесь же присутствует ее муж. Она вся с ними. Она может всю ночь бродить с ними по улицам и петь под гитару, может уйти с ними отмечать какое-либо событие и два дня не появляться дома, в общем, она не делает разницы между собою и своими неженатыми и незамужними друзьями. Знаешь, Натка, он ни разу за все время не сказал мне о ней ни одного плохого слова. У меня вообще сложилось мнение, что он все ей безропотно прощал. Но, вероятно, невозможно прощать вечно… А со мною у него это все, скорей всего, получилось из-за чувства вины. Нет, не пойми неправильно. Я верю, что он меня любит. Но не так, как любил ее, по - иному. Он по - прежнему видит во мне ребенка. Маленькую девочку.  И я боюсь, не пожалеет ли он потом...   
- Ну, если только в этом дело...
- Не только. Это не главное. Еще есть другое. Помнишь, что писали о нем? Тебя не удивило, что его, не смотря ни на что, оставили капитаном? Вот видишь, даже тебя удивило… А ты знаешь, что руководство команды настаивало на переизбрании капитана? Он не подает вида, но я-то чувствую, что он за этот год пережил! А теперь представь, что будет развод. Что скажут? Он бросил жену. Припомнят все старое. Да еще сам этот процесс развода. Мне рассказывала одна девчонка. Эти беседы, этот суд!... Не хочу я, чтобы он проходил через это все! Не хочу и не могу!
- Странная ты, - тихо сказала Наташа. - Я смотрю на это совсем иначе. На фоне всего того, что было, развод  кажется мне не таким уж чудовищным делом. Я уйду от своего Зайченко. Разведусь с ним. Через некоторое время... А сейчас - хватит праздности, рождающей ненужные мысли. Мы же обещали бабушке набрать ведерко ягод...

Было около трех часов дня, когда с ведерком, полным земляники, они вернулись домой.
- Забирай-ка все, - сказала Наташа, останавливаясь у калитки. У меня аллергия на землянику. Пусть баба Аня варенье сварит.
- Пойдем, посидим у нас?..
- Да нет, спасибо. Мой несравненный скоро придет с работы и потребует обеда. До свидания, Ника. Завтра приду.
Она сунула Анике ведерко и быстро пошла по тропинке между кустами сирени. Походка у Наташки ничуть не изменилась. Была такой же легкой и гордой, как шесть лет назад...
Аника вздохнула и вошла в дом.
- Ах, умницы! - обрадовалась Нина. - Целое ведро насобирали! Ну-ка, отсыпь скорее, покормлю-ка  я Наташку!
- А диатез?
- Немножко можно! Кстати, тебе пришло письмо из Киева. Вон, на комоде лежит.
Аника подбежала к комоду и схватила конверт. Круглый почерк Ларисы Лотос с кудрявыми завитушками заглавных букв...
Она разорвала конверт, быстро пробежала глазами первые строчки и вдруг зажмурилась.
- Ты что? - спросила наблюдавшая за нею Нина. - Что-нибудь там случилось?
- Нет... Ничего...
Она села на диван и начала читать сначала.
                Здравствуй, Аника!
Привет из покинутого тобою Киева! Ох, и заварила ты кашу своим отъездом! Но это потом. Сейчас я сообщу тебе самую главную новость!  Дожеско разошелся со своей Ганной! Суда еще не было, конечно, все формальности окончатся в конце месяца, но Ганна опять поселилась у родителей в непосредственной близости от меня. Несколько раз я встречала ее во дворе и на лестнице. Она меня не замечает, как будто это я виновата во всем. А меня это очень даже радует. Так ей и надо, мымре. Тетя Инна пыхтит от возмущения. Ох, Аника, знала бы она, что к чему, она бы разорвала тебя на мелкие-мелкие кусочки!
А теперь о том, что случилось здесь после твоего отъезда. Я получила твою записку около семи  утра - мне принесла ее Зоя, как ты её и просила. Конечно, я была удивлена твоим неожиданным поступком, но отнеслась ко всему философски. День тот выдался душным, и к обеду началась сильнейшая гроза. Я сидела на тахте и читала, когда вдруг позвонили в дверь. Удивившись, кто это может быть в такую погоду, я побежала открывать. Это был второй сюрприз дня.  На пороге стоял - кто бы ты думала?  Толя Вишневский! Я совершенно обалдела и, надо сказать, у него тоже вид был весьма смущенный. ,,Ты извини, Лариса, - сказал он, - что я врываюсь к тебе так неожиданно и в таком виде (вид у него, действительно, был не блестящий - волосы мокрые, рубашка мокрая, по лицу стекает вода), - извини, но у меня к тебе срочное дело..." Я, конечно, попросила его пройти. И, думаешь, что он мне на это ответил? ,,Нет, Лариса, извини еще раз, но сегодня я не хозяин своего времени. Если позволишь, я зайду к тебе завтра вечером. А сейчас скажи мне: ты знаешь, что Аника уехала? ,,Знаю," - ответила я. " Тогда дай мне, пожалуйста, ее московский адрес." Я написала ему на клочке бумаги твой адрес, он поблагодарил, еще раз извинился и ушел. Я видела с балкона, как он бежал к стоянке машин под проливным дождем. Весь остаток вечера и следующий день я провела в недоумении и некоторой ревности. Зачем так понадобился ему твой адрес, что он примчался ко мне (!), по дождю, в спешке?.. Третий сюрприз ожидал меня на утро следующего дня. Я проснулась по привычке рано, с отвращением сделала зарядку (я уже говорила тебе, что иногда необходимость зарядки вызывает у меня возмущение. Не сама зарядка, а ее обязательность), - и обнаружила, что у нас совсем нет хлеба - вечером я поленилась идти по дождю. Ты знаешь, что булочная совсем рядом. Я взяла сумку, открыла дверь и почти столкнулась с Ильчук. Она вышла из родительской квартиры, посмотрела на меня, как на пустое место, и прошествовала вниз. Я до того удивилась, что даже забыла запереть дверь, и отправилась за нею следом, размышляя по пути, почему в такую рань Ганна здесь. Она купила хлеба в той же булочной, что и я, и вернулась домой,  в смысле, к родителям.  А вечером был четвертый сюрприз. Пришел Толя и принес билеты в кино. Скажи, разве это не чудо? Разумеется, я не отказалась. Подробностей тебе писать не буду, скажу только, что спросила у него, не знает ли он, почему Ганна торчит у родителей.  "Потому, что они с Валеркой разошлись," - ответил он совершенно спокойно. И ни слова больше. Я тоже ничего больше не спросила. Остальная информация у меня от мамы, а у нее - от тети Инны, которая посылает в адрес Валерия миллион проклятий. Это пятый сюрприз, и на этом они кончились. Если не считать того, что мой невозмутимый папочка, который считает крепкие нервы одним из необходимых качеств хирурга и гордится своей профессиональной выдержкой, был совершенно ошарашен приходом ко мне Толи. Вот родительская психология! Когда Ганна Ильчук вышла замуж за Дожеско, он не видел в этом ничего удивительного. А тут его поразило, что футболист «Динамо» знаком с его дочерью. Вот такие дела, Аника, совершаются тут у нас без тебя! Что касается твоего отъезда, то, по-моему, они подумали, что ты уехала насовсем. Оказывается, Дожеско приходил к тебе в общежитие в то утро, когда ты уехала. Зойка говорила, что известие о твоем отъезде его буквально потрясло. Я его ни разу не видела со дня соревнований. Но мама вчера вечером сказала: "Конечно, со стороны никогда не оценишь всего верно, но вот Инна с утра до вечера клянет Дожеско и жалеет бедную Ганночку, а Ганночка как была румяная, свежая, так и есть. А Валерия я сегодня встретила случайно - так едва узнала, так он изменился и похудел." Ох, Аника, странная же ты девчонка! Нашла время, когда уехать. Но, впрочем, это не мое дело. Зато мое дело позвать тебя обратно. Приезжай скорей, мне тебя не хватает.
Динамовцы скоро уедут на финал, в Голландию. Надеюсь, ты вернешься до их отъезда? Сообщи точно дату своего возвращения.
                Скучающая без тебя 
Лариса Лотос.

    P.S.  Чуть не забыла написать об одном немаловажном деле -  о  реакции  Терехова  на твой отъезд. Ты ведь знаешь его штормовой характер! Ей богу, у меня ноги тряслись от страха,  когда  я  сообщала ему о твоем отъезде.  Он поинтересовался, почему   ты  уехала так внезапно.   Я сказала, что причина мне неизвестна, но в августе ты вернешься. Как ни странно, он не разгневался. Так что тут дело улажено. 
Далее. Как тебе известно, общага в августе бывает занята абитурой.  Бесспорно, место для тебя все равно нашлось бы, но  я  тебе   заявляю,  что ты будешь жить у меня.   И не пытайся  сопротивляться.  Идея,  кстати, мамина.   Ей, умнице, это пришло в голову первой.  Вот.  И попробуй только отказаться!               
                Гуд бай!

   Аника встала и, не замечая удивленного взгляда Нины, проводившей  ее глазами, вышла на крыльцо.  Тихой безмя-тежностью  были полны  замершие  в  теплом  мареве сады, нагретые солнцем крыши.  Она спустилась с крыльца, вышла на улицу и пошла по мягкой тропинке между кустов, пошла быстро, бездумно,  наугад,  потом не выдержала и побежала мимо безмятежных этих палисадников, мимо по-деревенски сложенных   уютных   поленниц,  мимо  пустых  скамеечек - туда,  где поднимался у самого начала леса поросший моло-дым ельником холм, их с Наташкой Пик Весны.
Она бежала все  быстрее и быстрее, не думая ни о техни-ке, ни о дыхании - ни о чем, что стало таким привычным за шесть лет.   Сейчас  все  это забылось,  исчезло,  она бежала, как когда-то  в  школе  на отчаянных пятисотметровках, где ей  никогда  не  хватало  сил на финиш, бежала задыхаясь, и кровь гулко пульсировала в висках.
  Вот он, Пик Весны, Пик Детства, вот она, вершина, еще два  шага,  и все...  Она  с  разбегу  упала  в мягкую высокую траву и перевернулась на спину, тяжело дыша.  Небо раски-нулось перед глазами,  огромное, бездонное, бесконечное,  и сердце замерло у нее в груди.
 "Город  детства  моего...  -  подумала  она,  ощущая всем существом общность свою с этим синим и зеленым добрым миром.  -  Город  детства  моего,  вот  я,  здесь, перед тобою. Наверное, скоро решится моя судьба.   Город детства моего, научи меня мудрости!..." 
               
                Глава пятая

Стюардесса появилась стремительно и неожиданно. Она была худенькая, зеленоглазая и улыбчивая, эта молоденькая стюардесса, с первого взгляда, ещё в Свердловске, понравившаяся Анике.
- Уважаемые пассажиры! – начала она и улыбнулась, скрашивая этой улыбкой обыденность  завершающего полёт  объявления. – Наш самолёт прибыл в аэропорт города Киева – Борисполь. Температура воздуха за бортом самолёта – плюс 28 градусов. Просьба  оставаться на своих местах до полной остановки винтов самолёта. К выходу я вас приглашу.
Аника улыбнулась стюардессе в ответ и выглянула в окно. Метрах в двухстах краснела знакомая полукруглая крыша аэровокзала.
«Месяц назад, - подумала Аника, - я улетала отсюда в смятении и отчаянии. Стояла чудесная погода, а на душе у меня было уныло и пусто. А сейчас? Что ждёт меня сейчас? Может быть, лучше не думать об этом и предоставить всё судьбе?» 
Трап подали очень быстро. Аника в числе первых сбежала по нему на поле и вошла в подъехавший автобус.
Возле аэровокзала, как всегда, было оживлённо и шумно. Аника перебросила сумку через плечо и пошла к автобусной остановке. Стоявшая возле киоска справок блондинка в тёмных очках, синих джинсах и жёлтой рубашке с синими ромашками улыбнулась, шагнула ей наперерез и жестом кинозвезды сняла очки.
- Лариска! – ахнула Аника.
- Она самая. Прошу любить и жаловать!
- Откуда же ты взялась?
- Поразительное невежество! Разумеется, приехала из родного дома. Встречать тебя.
- Но как же ты узнала, что я прилетаю именно сегодня и именно этим рейсом? Ведь я же могла прилететь вчера или завтра, причём через Уфу или через Магнитогорск! Через Москву, в конце концов!
Лариса улыбнулась.
- Трезвый расчет и немножечко везения. Через Магнитогорск летают по вторникам и пятницам и, раз ты вчера не прилетела, то этот рейс отпал. Ждать до пятницы было бы с твоей стороны величайшее свинство. В Москве тебе нечего делать, раз все ваши ещё в Дубровске. Оставались Свердловск и Уфа. Но взгляни на расписание! Уфимский рейс прибыл час назад. И, поскольку ты с ним не прилетела, я сделала вывод, что ты прилетишь с этим. Как видишь, я не ошиблась!
- И ты целый час здесь ждёшь?
- Два часа, моя умница, два часа! Ну и что из этого? У меня каникулы, родители позавчера отбыли в Трускавец, и мне нечего делать, кроме как встречать прилетающие самолёты. И, кроме того, я предполагала, что ты рванёшь прямо в общежитие, и тебя потом из него будет не извлечь. А я боюсь темноты и совершенно не намерена целый месяц жить одна. Усекла?
Аника опустила голову.
- Ларис, но я не могу идти к тебе…
- Почему? А, догадываюсь. Из-за близкого соседства с Ильчук? Да какое тебе до неё дело? Ты считаешь, что  увела у неё мужа? Дикость! Не принимаю никаких возражений. К нам – и всё! А там можешь сидеть безвылазно целые дни дома и дышать свежим воздухом только с балкона или ночью в темноте. Впрочем, нет. Сегодня всё равно придётся прокатиться сюда ещё засветло.
- Сюда? Зачем?
- Аника, да ты что? Ты серьёзно спрашиваешь, зачем? Ты разве не поедешь встречать Валерия? По-моему, Киев готовит динамовцам сногсшибательную встречу! Кстати, твоё мнение о матче?
Аника вздохнула.
- Тяжёлый матч…
- Тяжёлый?!! Всего лишь? Да убийственный, ужасный! Ты знаешь, что я уже в первом тайме пила валерьянку? Когда стало 0:2.  Да разве после такого счёта, да ещё с «Ливерпулем», кто-нибудь верил, что наши выиграют? А Толя забил подряд два мяча! Это же чудо! Да ещё какие мячи! Ну, ты скажи?!
- Красивые…
- Не то что красивые – великолепные! А потом , при счёте 2:2 – нам пенальти. Я заткнула уши, закрыла глаза и ушла в коридор. Посидела там минуты две, прихожу, а они Стасика обнимают – отбил! Я это уже в записи увидела. А потом Дожеско забил победный гол. Кстати, почему ты ему не писала?
- Не смогла…
- «Не смогла»! Эх, ты! Он меня о тебе спрашивал. Я их провожала, когда они улетали на эту игру. Он всё время молчал. Я болтала, как сорока, а он молчал. И только под конец спросил : «Лариса, Аника звонила тебе? Как она там?». Я сказала, что ты хорошо и в августе вернёшься. С Ганной у них, кстати, всё закончено окончательно. Неделю назад был суд. Об остальном расскажу дома. Пойдём – автобус пришёл.

Лариса сидела в кухне на табуретке, поставив ноги на край, обхватив их руками и положив подбородок на колени.  Аника домыла последнюю тарелку, поставила её в сушилку и улыбнулась.
- Всё. Последствия обеда ликвидированы. А теперь, если ты не возражаешь, давай почитаем вслух – ну, хотя бы «Графа Монте-Кристо» - я его у тебя там видела. Что-то вспомнилась школа, мы там все в десятом классе этой книгой безумно увлекались.
Лариса встала с табуретки и потянулась, разминая спину.
- Знаешь, Аника, ты меня замотала. По твоей милости мы сегодня целый день моем, трём, чистим, жарим, парим… И теперь, когда, наконец, всё переделано и есть время спокойно поговорить и послушать музыку, ты предлагаешь заняться  чтением вслух. Ты всегда такая суетная, или это на тебя изредка находит?
Аника улыбнулась.
- Находит… Если честно, я просто ищу способ ни о чём не думать. Когда работаешь, легче отвлечься. На самом деле я до чёртиков боюсь…
- Эх, ты, страусиха. Прячешь голову в песок.  Думаешь, это лучше?
- Нет, не думаю. Но мне страшно. Сама не знаю, чего…
- Как же ты собираешься себя вести?
- Не знаю. Как получится. Пусть будет, что будет.
-Фаталистка. Да ладно. Не хочешь говорить, так не будем. А я могла бы тебе рассказать, что было с Валерием после твоего неожиданного отъезда. А еще о том, какой Толя настоящий друг.  И какая молодец Зайка, которая  в семь часов утра привезла мне твоё письмо. И как безумно Валерий тебя любит… А еще рассказала бы тебе, так и быть, почему я такая счастливая!
Аника улыбнулась.
- Я, кажется, догадываюсь и очень за вас рада!
- Вот-вот, рада она! А сама слышать ничего не хочет.
- Очень хочу. Но не сегодня. Сегодня  у меня всё внутри дрожит мелкой дрожью, как перед экзаменом. Не обижайся…
Лариса взглянула на часы.
- Знаешь что, если ты не хочешь ни о чём говорить, давай уже поедем. Что-то я крупно боюсь, что мы не сможем уехать запросто. А опоздать будет преступлением.

                ***
Прибывший самолёт медленно развернулся, прополз на птичьих своих лапах-шасси по чистому, умытому небольшим, неизвестно откуда налетевшим и столь же быстро умчавшимся дождиком, бетону и остановился прямо напротив здания  аэровокзала.
Огромная толпа встречающих качнулась вперёд, качнулись вместе с нею приветственные транспаранты: «Кубок Европы - наш!», «Ура, «Динамо»!!!», «Молодцы!»…
- Смотри, - сказала Лариса. – Вон там, впереди, их родственники : родители, жёны, дети. Наверное, Толины родители тоже там…
Аника вдруг крепко сжала её руку.
- Лариса, пожалуйста, спрячь букет в сумку!
Лариса удивлённо раскрыла глаза.
- Ты что? Он же помнётся.
- Лариска, я очень тебя прошу! Спрячь, пожалуйста!
- Да почему?
- Не знаю. Смотрят все… Я не могу… Ну пожалуйста, спрячь!
Щёки её побледнели, глаза стали тёмными, напряженными. Лариса посмотрела на неё, покачала головой и молча спрятала в сумку большой букет алых гвоздик.
- Полезем ближе?
Аника испуганно посмотрела на неё, прижалась спиной к стене и покачала головой.
Лариса вздохнула.
- Я тебя сегодня не узнаю. Ладно, постой здесь. А я попробую пробраться поближе, отсюда же ничего не видно!
Она смешалась с толпой, и Аника тотчас потеряла её из виду.
К самолёту подали трап, дверь раскрылась и появились тренеры. Где-то близко заиграли какой-то марш, кто-то крикнул: «Ура!», и все встречающие дружно и ликующе подхватили этот приветственный клич. Голова Аники кружилась от громкой музыки, радостного шума, криков, восторженно поднятых рук, приветствующих победителей. И, наверное, поэтому, она не сразу узнала Валерия. Он появился на трапе вместе с Толей Вишневским. В их поднятых руках блестел в лучах вечернего солнца большой красивый кубок. Ликующее «ура» снова прокатилось над толпой. Аника почувствовала, что сердце стало неестественно большим и колотится где-то в горле. Она прислонилась спиной к тёплой стене и закрыла глаза. Она не видела, как футболисты спустились по трапу, как восторженная толпа окружила их кольцом, и как пожилая женщина, улыбаясь, обняла одной рукой Вишневского, а другой Дожеско.
- Добились-таки своего, бесенята! Ценою нервов родительских! Ну, поздравляю. Молодцы, молодцы!
- Спасибо, Татьяна Фёдоровна! – по-мальчишески открыто и искренне улыбнулся Валерий. -  Толька ваш – герой! Два таких мяча Брауну вколотил!
- Не слушай его, мама! – махнул рукой Анатолий. – Если бы я его слушал, то давным-давно бы зазнался! Лучше скажи, как тут вы, как отец?
- Да как, всё нормально. Как всегда: корвалол, валидол, валерьянка. А потом разговоров на всю ночь, впечатлений…
У Валерия защемило сердце. «Вот так же, - подумал он, - и мама в Донецке. С валидолом и корвалолом. Думала, тревожилась, не спала. А утром побежала на почту отправить мне телеграмму. И ничего-то она ещё не знает. А Аника? Знает ли она?».
Какой-то корреспондент, пробившись сквозь толпу, сунул ему микрофон:
- Пожалуйста, два слова об этом матче!
Валерий обернулся, взгляд его совершенно случайно скользнул по приветственным лозунгам, по стоящим поодаль автобусам, по пламенно-алым в свете вечерней зари окнам аэровокзала. И тут он увидел Анику. Она одиноко стояла у стены, маленькая, хрупкая, в голубеньком своём платье в горошек. Нетерпеливый корреспондент снова возник перед ним: «Пожалуйста, два слова о матче! Только два слова!..».
- Извините… - пробормотал Валерий, сунул Вишневскому кубок: «На, держи…», - и начал пробираться сквозь толпу.
Аника увидела его не сразу. Она всё так же стояла у стены, глядя куда-то поверх толпы.
И только когда он, наконец, пробился через это ликующее море, она увидела его, вздрогнула и замерла на месте.
Так стояли они, разделённые пространством в каких-то двадцать метров, никого и ничего не замечая вокруг. Вдруг глаза Аники наполнились слезами, она сделала первый, неуверенный шаг вперёд и пошла, побежала ему навстречу. Последний метр – и он подхватил её на бегу, поднял на руки и прижал к себе, не видя ничего вокруг, кроме её бесконечно дорогого лица.
- Это та самая девушка? – спросила Татьяна Фёдоровна Вишневская, добро улыбнувшись.
- Та самая… - Анатолий покачал головой. – Не могу только понять, почему в минуты радости люди плачут!
- Эх, ты, знаток душ человеческих!.. Ты-то хоть когда-нибудь женишься? Или нам с отцом век не дождаться внуков?
Анатолий улыбнулся.
- А что, мама? Кто знает, может быть вам и не придётся долго ждать!..
А Валерий всё так же держал Анику на руках, прижавшись лицом к мягким завиткам у неё на  виске. Он держал на руках чудо своё и счастье, эту маленькую девочку, посланную ему судьбой для того, чтобы она стала его жизнью, его совестью, его радостью – чтобы она стала его женой. Он понял это не сразу, и был наказан за это той же судьбой. Но теперь лишь от него зависело, сможет ли он дать счастье той, которая была для него столь многим.
Он бережно опустил её на землю и, осторожно обняв за плечи, повёл прочь от аэропорта, от шумящей, радостной толпы, от праздничных бело-синих динамовских автобусов.
Она доверчиво прижалась щекой к его руке и спросила робко:
- Куда мы идём, Валера?
- Куда? Мы идём к автобусной остановке, Малыш. К обыкновенной остановке обыкновенного городского автобуса…

… Сложный замок, над которым однажды так мучилась Аника, беспрекословно подчинился хозяину. Валерий толкнул дверь, и Аника оказалась в мягком полумраке прихожей. Вопросительно и робко она подняла на него глаза, но он улыбнулся в темноте и, всё так же обнимая её за плечи, ввёл в комнату. Ещё окончательно не стемнело, и розовые блики заката, пробившись сквозь спущенные шторы, дрожали на окнах.
- Зачем ты привёл меня сюда, Валера? – спросила она.
- Затем, Малыш, что я никуда и никогда больше тебя не отпущу. Ты была моим маленьким другом, моей любимой, теперь ты будешь ещё и моей женой. Так должно было случиться, и так случилось. Помнишь, тогда, в парке, ты сказала, что это наш вечер? Это был не вечер, Малыш, а утро. И сегодня утро. Доброе утро большого доброго дня…
Через открытое окно вдруг ворвалась неожиданная, громкая мелодия. Валерий улыбнулся.
- Я уже говорил тебе когда-то, что ты научила меня и музыку воспринимать по-твоему. Знаешь, как  проводил я невыездные вечера в течение всего этого длинного месяца? Приходил в пустую квартиру, включал магнитофон, садился на диван и думал о тебе. Все свободные вечера думал о тебе. Больше не мог ничего делать – всё валилось из рук… Мне уже начало казаться, что этот июль никогда не кончится и ты никогда не вернёшься…
Она прижалась щекой к его плечу.
- Прости меня, Валера. Я противная, злая девчонка. Эгоистка.
- Ты?!!
Он, как ребёнка, погладил её по голове, усадил на диван и сел рядом, не выпуская из рук её ладошку.
- Знаешь, кто ты? Ты – чудо моё, ты – моя любимая, ты – вся моя жизнь…
Она вздохнула и опустила голову.
Валерий бережно взял её за плечи и повернул к себе лицом.
- Я, кажется, понял тебя… Скажи, Малыш, я когда-нибудь лгал тебе?
Она молча покачала головой.
- Значит, ты веришь мне?
- Верю…
С минуту он молчал, потом сказал тихо и твёрдо:
- Я не хочу, чтобы она была в твоей жизни, Аника. Это прошлое только моё, и всё, что было в нём, касается только меня. Ты ни в чём не повинна и не должна касаться этого. Для тебя его нет, не должно быть. В моих силах посвятить тебя в это прошлое и избавить этим от чувства вины перед Ганной. Но я не сделаю этого. Прошу тебя, поверь мне без объяснений. И поверь ещё: то, о чём я тебе перед этим сказал, я не говорил никому и никогда…
Она подняла на него глаза, доверчивые, ясные, полные мягкого синего света.
- Мне уже двадцать лет, Валера, а я ещё не научилась оценивать свои поступки. Может быть, я поступаю неправильно, а кто-то, наверное, скажет, что безнравственно… Было время, когда я считала себя честной. Потом я считала себя сильной. Позднее – и не честной, и не сильной. А сейчас я знаю только одно: что я тебя люблю.
Валерий почувствовал, что непрошенные слёзы застилают ему глаза. Будучи не в силах что-либо ответить, он прижал её к груди и начал целовать её милое, по-детски нежное лицо…
 
                Эпилог
               
                Здравствуй, дорогая Наташка!
   Ты просишь, чтобы я подробнее рассказала тебе про свою свадьбу. Попробую исполнить твоё желание, но прошу простить за корявость стиля и изложения. Мне трудно писать на эту тему, слишком много чувств и эмоций с нею связано…
На следующий день после победного возвращения киевлян с финала Кубка Европы мы встретились у Валеры с Ларисой и Толей. Они приехали в одиннадцать утра, весёлые, шумные и какие-то загадочные. Привезли большой торт и бутылку шампанского. Лариса сходу спросила, знаю ли я , в честь чего всё это. Я, конечно, смутилась и предположила, что всё это по случаю нашей свадьбы. К этому времени я уже знала, что наша свадьба сегодня, да, да, именно сегодня, без всякой подготовки и двух месяцев «испытательного срока». Как это им удалось устроить, я не знаю до сих пор, знаю только, что в дело была вовлечена Ларисина тётя Ольга, которая работает в ЗАГСе. Лариска хитро улыбнулась и сказала, что это, разумеется, так, но к этому уже «бородатому» факту надо добавить ещё один, совсем свежий. Они с Толей только что подали заявление, и через два месяца их свадьба, а сегодня, как она выразилась, мы будем отмечать помолвку. Для меня всё это было полнейшей, но безумно радостной неожиданностью. Мы их от души поздравили(Валера, по-моему, всё уже знал, не могли же  они с Толей не говорить на эту тему). В общем, мы выпили шампанского (совсем понемножку), за оба события, а также за Кубок Европы. И тут Лариса сказала, что через два часа регистрация в ЗАГСе и поинтересовалась, не собираюсь ли я ехать туда в старом голубом платье в горошек. Я пришла в ужас. Все произошедшие события обрушились на меня такой лавиной, что я даже не подумала о том, что все мои платья остались у Ларисы. Хоть я и считала, что регистрация будет простой, деловой, без всех сопутствующих хлопот, но ехать в ЗАГС в старом платье, конечно, было немыслимо. Лариса, от души посмеявшись над моим испугом, сказала, что когда-то ей была очень по душе роль детектива. А сейчас ей больше нравится роль волшебника. Она поманила меня за собой и твёрдым шагом направилась в соседнюю комнату, продемонстрировав отличное знание квартиры. Там она жестом фокусника открыла шкаф, и моим глазам предстала сногсшибательная картина: белое, воздушное  свадебное платье с фатой, а под ним пара чудесных туфелек на каблучках. Я потеряла дар речи, а они веселились от души! Оказалось, пока я  маялась сомнениями в Дубровске, они тут вовсю готовили всё к свадьбе. И, зная мой дикий характер, всё устроили без моего участия. Лариска отлично знала мои размеры, а платье выбрал Валера по своему вкусу, а они одобрили.( И ведь как Лариска водила меня за нос, говоря, что Валеру в июле совсем не видела!)
И что мне оставалось делать? После всего этого отказываться от торжественной регистрации было бы с моей стороны огромным свинством. Я смирилась. Валера потом мне сказал, что он не мог допустить, чтобы у меня не было настоящей свадьбы. Он прекрасно понял, что я отказывалась от неё из-за него, не хотела огласки и шумихи. И это был ещё не последний сюрприз. Лариска ещё и пригласила на дом парикмахера. Она шутила, что пригласила его не из-за меня, а из-за себя, чтобы выглядеть на нашей свадьбе достойно, а заодно не компрометировать Толю. Ей, мол, совсем не хотелось, чтобы все газеты поведали миру, что Вишневский женится на Бабе-Яге! Но в итоге почти всё время парикмахер возился со мной, а когда настала Ларисина очередь, все начали твердить, что время вышло и пора ехать… Остальное я помню, как сон, а кое-что не помню вовсе. Помню, как мы прибыли к ЗАГСу, и меня поразило огромное количество невест, прекрасных, как царевны. На меня снова напал ужас, но Валера крепко держал меня за руку, и это давало мне силы. Помню, как Лариска оторвала меня от Валеры и затолкала в комнату для невест, где были зеркальные стены, и оттого казалось, что невест здесь в четыре раза больше, чем было. Их и так было много. Лариска всё уговаривала меня посмотреть на себя в зеркало, но я почти совсем ничего не видела вокруг. Хорошо, что она всё время была рядом… Помню, как нас вызвали в Зал бракосочетаний, как для нас звучал марш Мендельсона, как нас объявили мужем и женой и вручили свидетельство… И всё это было, как во сне…Помню, как Валера надел мне золотое колечко. Я страшно боялась, что не сумею надеть кольцо ему, так у меня дрожали руки. Но всё завершилось благополучно. Опомнилась я только на улице, возле Толиной машины. Мы сидели с Валерой на заднем сидении, Лариса впереди, Толя – за рулём. Валера держал меня за руку и всё время пытался поцеловать, на что Толя с улыбкой заявил: «Валерка, не наглей и не провоцируй меня. Если я начну приставать к Ларисе с поцелуями, мы рискуем врезаться в дерево!». И тут я заметила, что мы едем не к Валериному дому, а совсем в другую сторону, а вокруг не многоэтажные корпуса, а высокие деревья. На мой вопрос они сначала дружно засмеялись, а потом сказали, что после регистрации положен свадебный банкет. А поскольку на сегодня намечен банкет по поводу завоевания Кубка Европы, то его совсем не испортит появление невесты в полном свадебном наряде. Разве нельзя совместить два таких прекрасных события? Этот банкет будет заодно и нашей свадьбой… Всё на этом чудесном вечере было так хорошо, просто и задушевно, что я даже перестала бояться и стесняться, а уж Лариска веселилась и плясала без передышки. Вот такая была у меня свадьба, дорогая моя Наташка. И вся моя любимая команда присутствовала на ней. Могла ли я когда-нибудь мечтать о таком?... Потом у нас была ещё одна свадьба, точнее, её продолжение. У наших, в Москве. Но об этом я тебе напишу в следующий раз. Ещё раз огромное спасибо за поздравление! Приезжай!               
                Твоя Аника.


       Этим письмом заканчивается рассказ о судьбе Аники, её любимого и её друзей. С ними можно встретиться снова через несколько лет на страницах повести "Такие, как ты..."
С уважением, автор )))