Умевшая читать чужие мысли

Кэтрин Миллер, умевшая читать чужие мысли, была из тех, кто не вошел в золотой миллиард, хотя все шансы для этого у нее имелись. Родившись в семье известного конгрессмена, она, красавица и умница, с первых дней своей жизни проявляла себя как истинная индиго — всё ей давалось легко. Всё, кроме умения жить в праздности.

И еще совесть. Казалось бы, ну, откуда этот рудимент мог проявиться в ребенке, чьи предки испокон века не касались стопами земли, предпочитая передвигаться по чужим головам. И, тем не менее, после блестящего окончания самого престижного университета и написания диссертации в области космической микробиологии и медицины она не осталась на кафедре и не ушла в официальную науку. И замуж не поспешила, как ее родные сестры. Кэтрин уехала в резервации. Туда, где доживали свой век простые смертные, освобождая место золотому миллиарду.

Миллер порвала всякие связи с родными и стала всего лишь одной из тех, чье время поставлено на счетчик. Открыла там лабораторию и, уединившись в ней, день за днем стала создавать вакцины против искусственно выведенных вирусов, вызывающих смертельные болезни, — а как еще элита человечества могла бороться с черной костью, заполонившей планету?

Их, лишних, было чересчур много, но открыто убивать или призывать к насилию было запрещено. Все верили в Бога и заботились о душе. Однако наука давно и довольно успешно развивалась в этом направлении, и в ее авангарде были и те, кто учился вместе с Кэтрин. Для них, привыкших оперировать фактами, вера была излишней, а чудовищные достижения — всего лишь фиксированными результатами удачных экспериментов, ложащихся в основу будущих диссертаций.

Исполнители. Последние были из тех же резерваций. Вот так, своими руками, они и несли смерть себе и своим детям, и детям своих детей, которые порой и рождались — тайно. Там, куда не могли проникнуть даже беспилотники. Но редкой женщине позволялось стать матерью. И редкий мужчина получал право на отцовство.

Высшая каста. В нее вошли не только люди, чей капитал превышал заветный, являющийся стопроцентным пропуском в земной рай, но и всё те же ученые, и люди искусства и литературы, а также те, чьи гены были кристально чисты от какой-либо дурной наследственности и совершенны физически. Чем меньше лежало на счету денег, тем идеальнее или талантливее надо было быть. Но если гениям позволялось пользоваться благами избранных пожизненно, то эталонным особям Хомо Сапиенс отводилось на сладкую жизнь не более двадцати пяти лет. Нет, их не лишали жизни, а лишь выкидывали за черту — к лишним людям.

Богатым прощались и уродство, и слабоумие, не говоря уже о приобретенных пороках. И жили они столько, сколько пересадок органов выдерживал их организм. Тем более что и доноров с каждым годом становилось всё больше. Но и потеря тела уже не страшила элиту неизбежностью встречи со Всевышним. Те, кому это было по карману, имели клонов и меняли истлевшую плоть на молодую и полную жизни единым махом — без ущерба для ущербной сущности.

И всё больше и больше людей умирало в резервациях просто от старости.

И рук никто не марал.

Но настал этот великий день, когда Высший Совет принял милосердное решение: отправить, в качестве эксперимента, наиболее талантливых и совершенных из числа тех, кто не дотянул до заветной планки какую-то малость или перешел ее, достигнув критического возраста, на планету Эф — четвертую по счету от звезды TRAPPIST-1, что в созвездии Водолея. Климат этой, к слову сказать, не слишком-то большой планеты, облюбованной человечеством для дальнейшего заселения или переселения, оказался довольно мягким и прохладным, а наличие органики, воды, а главное, довольно близкого соседства еще двух небольших, но очень перспективных планет, стало вообще неоценимым подарком.

Открытая в начале двадцать первого века, Эф наконец-то стала доступной и для людей. Да и что такое — сорок световых лет для истинного ученого, одержимого великой идеей. Но только теперь человечеству стало под силу отправить туда большую колонию. Вот тут-то и вспомнили про Кэтрин — лучшую из лучших в области космической микробиологии.

Да, на Эф имелась атмосфера, но довольна разреженная и неполноценная. А без атмосферы жизни нет, как и нет атмосферы без микроорганизмов. Именно они регулируют ее газовый состав, осуществляя круговорот основных биогенных элементов, и являются, по сути, санитарами. Без работы все тех же микроорганизмов углекислый газ в процессе фотосинтеза, осуществляемого завезенными с Земли растениями, был бы израсходован за период, составляющий половину жизни простого смертного.

Половина жизни. Кэтрин в свои тридцать лет жизни еще и не видела. Вернее, она ее видела, но как-то изнутри, ибо всякий, кто смотрел в ее глаза, невольно выворачивал перед ней свою суть. А это было невыносимо как в мире избранных, так и в мире отвергнутых. Да, она делала всё для этих людей. Но сами они, в большинстве своем, ее утомляли, и Миллер предпочитала одиночество. Может быть, поэтому и согласилась с легкостью возглавить экспедицию. Сорок лет спокойной научной работы в идеальных условиях космоса. И ни души рядом — все спят.

Стоит отдать должное сильным мира сего: с тех самых пор, как показал зубы Йеллоустонский вулкан, на астронавтику и всё, что было с ней связано, ни средств, ни человеческих ресурсов не жалелось.

Но и к месту, где располагался нещадно эксплуатируемый межгалактический космодром, слово «экология» было неприменимо. То есть совсем, как совсем здесь не было и не могло уже быть никакой жизни: всё, что делилось, всё, что дышало и двигалось, давно и успешно вытравили под корень. Даже воздух здесь был практически мертвым. И лишь древние терриконы, что окружали космодром, все еще курились дымами, создавая иллюзию обитаемого человеческого жилья.

Кэтрин Миллер. Всё, что могла она сделать здесь, на Земле, было сделано. Лаборатория передана в надежные руки учеников. Не в силах помочь доживающим, но еще способная дать надежду новому миру, она улетала. Навсегда. И этот дождь, пропитанный парами отработанного топлива, был последним земным дождем в ее жизни.

Тот день, тот час и тот миг, когда она впервые встретилась взглядом с Сергеем.

Да, был еще один человек, который добровольно отказался от анабиоза. Это был командир корабля Сергей Соболев. Рано поседевший до серебра, синеглазый, высокий и будто вылитый из стальных мышц, но не бройлерно-мясных, коими бугрятся богатые бездельники, а сухих, не раз испытанных в ситуациях экстрима, покрытых патиной шрамов.

Умный, тонкий, выдержанный и… как ребенок, незамутненный, ибо вся его жизнь, как и жизнь Кэтрин, была посвящена лишь одной избраннице — работе.

Макс родился на корабле. И младенчество его, пропитанное счастьем присутствия в жизни родителей, он помнил интуитивно, безОбразно, но очень явственно. И даже раннее детство. А потом… потом… слезы матери на своем лице и ее безутешный плач по отцу, погибшему во время того страшного столкновения, вернее, при ликвидации его последствий. Как не всесильны были роботы, но сумел предотвратить катастрофу лишь человек — ценой собственной жизни.

Мама плакала и по Максу, укладывая его в прозрачную капсулу колыбельки… «Спи, мое солнышко… Спи…»

А он, трехлетний, уже тогда смог прочесть в ее глазах и любовь, и боль, и ужас разлуки, едва ли сознавая, насколько долгой она будет.

Макс уснул, как и те, остальные, что спали на корабле.

И проснулся спустя десятилетия, всё такой же маленький, но уже не мамин и папин, а общий. И все эти годы считал, что всё это ему только грезилось.

Макс в сотый раз за сегодня прокручивал в мозгу эту неизвестную ему ранее информацию. Он всегда знал, что Сергей Соболев — его отец, потому что у них было одно лицо, и цвет кожи, и глаз. Таких нет ни у кого на станции. А портрет великого астронавта висит в зале славы героев космоса.

Но мама… Макс, как и она, всегда умел читать чужие мысли. Так вот почему она избегала его. Да более того, никто и никогда не говорил ему прямо, кто его мать. Да и сам он не мог даже предположить, что это — Кэтрин Миллер, ведь она старше его на целую вечность. Она, единственная из оставшихся в живых — тех, кто не позволил себе погрузиться в анабиоз и все долгие сорок лет, пока корабль летел к их планете, занимался исследованиями и следил за бесперебойностью работы роботов, обслуживающих тех, кто должен был прибыть к месту назначения, не потеряв драгоценного времени, отпущенного на жизнь.

Теперь Макс точно знал, что родился на корабле. Он видел себя младенцем — на руках у смеющегося отца. И Кэтрин, такую молодую…

Мама… Да, да, именно сегодня утром он все-таки встретился с ней взглядом. Случайно и очень издалека, но… то, что последовало за этим, перевернуло его представления и о себе, и о мире, который он считал единственным и нерукотворным. Он ли сумел прочесть ее мысли, она ли, уставшая носить в себе эту боль, решила открыться. Но только с этой минуты их воспоминания стали общим прошлым.

Мама, какой была она и какой стала… И до сих пор вечно в работе, а жизнь ее, монашеская и аскетичная, по-прежнему посвящена только науке. А Максу? Ему сегодня исполняется шестнадцать. День совершеннолетия. В этот день он может попросить у Высшего Совета всё. И он попросит аудиенции с Кэтрин.

А если откажут?

«Мама, довольно сомнений и ожиданий! Посмотри на купол, гигантский непроницаемый для космоса купол, что накрывает зону нашего обитания! Ты видишь, я визуализировал тебя такой, какой увидел сегодня, прикоснувшись к тебе лишь взглядом.

Совсем еще молодую на старте, возле космического корабля, мокрую от дождя, последнего дождя на планете Земля, плачущей по своим детям, покидающим ее навсегда.»

2017
____________________________
В качестве иллюстрации
"Loving Life in the Rain",
автор картины Крис Мур