4. Поваренная книга анархиста

В один из дворов того района, в котором жили Маша, Никита и Костя, выбежал из дома тучный мужчина в годах. Он был взволнован. Внимательно обсмотрев свою машину «Лексус», он перекосился от ярости. Рядом находилась детская площадка.

– Эй вы, сволота мелкая! – обратился он к детям, добавив ещё обзывательств. – Быстро говорите, кто мне машину поцарапал! Быстро, а то хуже будет!
Первой вдруг ответила девочка:
– Мы ничьи машины не царапаем! Мы – смирные ребята.
– Чего ты заливаешь, девка? Самая деловая здесь, как и все бабы! Раз так, ты мне и ответь, кто поцарапал.

Мужчина угрожающе приблизился. Оживились тут и мальчики.
– Что вам от девочки надо? Мы не знаем, какая ваша машина!
– Ах ты, малявка, это, скорее всего, ты! Говори: ты поцарапал?
Мужчина совсем озверел и схватил ребёнка за плечи. Но сбоку бросился на помощь ещё один мальчик постарше. Он отважно оттолкнул разъярённую тушу.
– Что вы делаете?! Вас в полицию заберут!
Бешеный отшвырнул ребёнка.
– Ну всё, …! Конец вам всем!
Он достал из багажника металлическую трубу и внезапно стал бить детей по рукам и рёбрам.
– Помогите! – закричали все хором, разбегаясь врассыпную

Недалеко от места происшествия проходил ещё один мужчина. Он посасывал пиво из банки, спрятанной в несколько пакетов. Всем своим видом и поведением он бросал вызов, как он говорил, «буржуазной морали»: небрежно одетый в джинсовый костюм и клетчатую рубашку, заправленную наполовину – один край торчал. Мужчина имел насмешливое выражение лица и сплёвывал себе под ноги каждые полминуты. Это был Алексей Рагулин – тот самый руководитель собрания анархистов.

Услышав детские крики, он сразу же изменился. Подбежав поближе, он увидел, как какой-то выродок гоняется за детьми с металлической трубой. Рагулин подбежал сзади к взбешённому собственнику машины, обхватил его за горло и оттащил назад. Тот вдруг жалобно застонал:
– Они машину мою покорёжили, сорванцы эти! Мне жена сказала.

Рагулин ослабил хватку, и автовладелец резко развернулся.
– А ты вообще кто? – снова ощерился он.
– Я – человек. А вот ты, скот, буржуй жирный, на человека не похож!
– Ах-х ты, нищеброд! – автовладелец оскалился и выгнулся, как тигр перед прыжком. Но все угрожающие позы были напрасны – он тут же получил сокрушительный удар в челюсть, перевернулся на асфальте, ободрал колени и сел на землю, сплюнув кровь. И без того суровый взгляд Рагулина теперь сверкал яростью.
– Если ты, мразь холёная, поганый собственник, ещё раз на детей замах-нёшься – убью! – сомневаться в искренности угрозы не приходилось. – Пошёл вон!

Автовладелец, кряхтя от досады, поднялся и ушёл.

Но этим всё не закончилось. Рагулина вызвали в полицейский участок вместе с автовладельцем как участников драки. В полицию заявил, конечно же, автовладелец. Рагулин же принципиально, из убеждений не обращался к служителям государства. Подержали Рагулина недолго: дети объяснили, кто на них напал, а кто защитил. Но о произошедшем узнал Костя Савин как участник политического кружка Рагулина. А от Кости узнал, в свою очередь, Никита Марков.
 
– Всё, Никитка, Рагулин подал знак действовать, – говорил Костя по телефону. – Давай, бери у меня «Поваренную книгу анархиста» и используй свои знания по химии!
– Только незаметно надо их использовать!
– Ну да, постарайся незаметно! Ты же можешь, я верю в тебя, дружбан! Соратник по борьбе за освобождение человечества от гнёта государства и капитала! Капитализму приходит конец, но пока ещё, корчась в конвульсиях, он творит такие зверства – избивает детей посредством этого жирного куска гноя. Его осудили, но настоящий суд – от простого народа, который желает ему сдохнуть. Так что государство под видом ареста его даже оберегает. А может, он вообще дружит с ментовскими чинами. И вот что помни, Никит: место преступления – Земля. Не Москва, не рашка, а Земля! Вся планета – сфера нашей деятельности, а не какой-то её кусок. Помнишь, надеюсь?
– Помню! – заговорил  Никита.
– Ну, молодец. Теперь, кароч, в институте я передам тебе нашу священную книгу. Знаешь, что с той машиной нужно сделать?

Никита посмотрел в своей квартире по сторонам.
– Сжечь! – громким шёпотом ответил он.
– Правильно! Всё, давай, спокойной ночи!

И Никита, освобождённый от кружка самим Рагулиным, вновь включился в его деятельность.

В институте Маша Обходчикова стала слишком цепкая к Никите, почти не отходила от него. Только ненадолго и недалеко. Никита, действительно, приведя её в этот вуз, считал себя ответственным за всё, что с ней здесь происходит, ведь она оставалась аутисткой, «не такой, как все». Девушка, в свою очередь, чувствовала такой настрой парня и полностью вручала себя его покровительству. Никита не ожидал, что это дойдёт до такой степени.

И вот парню добавилась ещё одна ответственность, жуткая – ответственность за подготовку подрывной акции. Он должен изготовить горючую смесь, «коктейль Молотова», чтобы в компании друзей-единомышленников, в тёмное время суток поджечь машину одного взбесившегося богача, чтобы таким образом дать отпор его зверству по отношению к детям. Чтобы явить манифест борьбы против власти капитала, государства и всей, как они говорили, прогнившей буржуазной морали. Чтобы утвердить мораль новую – самую гармоничную и человечную за всю мировую историю.

Для этого Никите надо было задерживаться в лаборатории. А Маша разве только туда не входила, но ждала его. А вот, когда Никита однажды вышел, она начала разговор по дороге.

– Ой, как ты там долго, Никит, пойдём поскорей, поздно уже, мама волноваться будет! Моя. Твоя-то – не знаю, а моя – точно.
– Извини, Машенька, но я поручение не могу провалить.
– А то что, накажут тебя друзья твои, изобьют или ещё что?
– Это повеление не просто друзей, а моей совести. Со-вес-ти, Маш! Именно она для меня высшая инстанция.
– А Виктор Ильич не начал пока ничего подозревать?
– Не знаю, может и начал… Но я знаю, что ему сказать.
Речь шла о руководителе лабораторных работ, пожилом и уважаемом преподавателе.
– Но ты ведь с друзьями твоими, анархистами готовишь что-то, что нарушит общественный порядок?
– С точки зрения этого прогнившего порядка – да, я его нарушу. Но тому, кто вышел на дорогу борца, обратного пути нет. Я, опять же, Маш, понимаю, что это путь совершенно не тот, не христианский, который мама твоя предпочитает. Но так уж получилось, что разные у нас с ней взгляды. Может, так генетически определено, но разные у нас точки зрения на одни и те же явления. Так получилось, что мы с твоей мамой смотрим с разных позиций, под разными углами зрения.

Девушка вздохнула в глубоком раздумье.
– Значит, совесть для тебя превыше всего?
– Именно, Маш.
– Но  как-то странно получается. Ты – материалист, и вдруг провозглашаешь высшей инстанцией нечто абсолютно нематериальное – совесть! Её разве можно ощутить каким-нибудь из пяти физических чувств?

Вот тут-то Никита и не ожидал, что подружка его так хлестанёт, и он аж поморщился.

– Слушай, Маш! Рассуждать об этом долго. Я не рассуждать должен, а действовать, я не философ. Приятно мне, что ты у меня такая умненькая, что можешь так рассуждать, но не время сейчас для этого.
– А что если, когда ты будешь делать задуманное, я буду рядом с тобой?
Никита застыл на месте и посмотрел с оторопью.
– А вот тут ты уже как-то с ума сходишь!
– Но я по-другому не могу, Никита! Я к тебе прикована, как раньше к маме! Теперь, кроме неё, ты меня по жизни ведёшь.
– А ты сама по ней идти не можешь?
– Пока нет! Если кто-нибудь ещё меня поведёт, несколько человек, но в одном направлении, то потом я и сама научусь идти. А сейчас мама и ты ведёте, но в разных направлениях. И поэтому дилемма – в тот момент быть либо с мамой, либо с тобой, середины нет.
 – Может, тогда лучше с мамой?
 – Нет, не лучше. Если в момент осуществления тобой задуманного я буду с мамой, то с тобой придётся расстаться, понимаешь, Никит? А если с тобой – мы будем связаны твоими действиями, разделим ответственность!

Со стороны парня последовал глубокий вздох.

– Хорошо, Машуль, я подумаю! Только одно знай – если я что-то задумал во благо человечества, то в первую очередь – во благо тебя. Для меня теперь понятие «человечество» не абстрактное. Используя это понятие, я вижу перед собой тебя до всех прочих. Я люблю тебя, Маша! А ты меня? Впрочем, ладно, – парень резко махнул рукой, – об  этом после.

Маша пока ещё не выражала открыто любви и обожания к Никите. Она только, по её словам, оказалась к нему прикована. Но Никите пока было достаточно того факта, что любит он. С ответным признанием он не торопил, и от этого его чувство казалось ему особенно благородным и возвышенным. А как Маша глубоко рассуждает, как чистейшей воды философ! Потрясающая, невообразимая девушка Маша! Она каждый день, если не каждый час, приводила Никиту в восторг, как в первый раз.

И наступил-таки в институте час ответа – хоть и не по изучаемым предметам, но ещё более трудный и напряжённый.
– А с Марковым я хотел бы ещё поговорить! – произнёс в конце пары Виктор Ильич, – попросить его остаться, как Штирлица.

Никита Марков с дисциплинированным видом подошёл к столу преподавателя, ощущая что-то наподобие отдалённых раскатов грома.
– Я слушаю вас, Виктор Ильич!
– Видите ли, Марков, меня беспокоят, не так давно начали беспокоить ваши задержки в лаборатории. Неужели вы хотите вывести нам новое вещество, доселе неведомое науке?
– Знаете, что-то похожее на то, в чём-то вы правы.

Преподаватель изумлённо вскинул брови.
– Не то, чтобы новое вещество с задаваемыми свойствами, – медленно, но предельно чётко проговорил Никита. – Меня интересует экспериментальное моделирование неравновесных мультиреакционных химических процессов. Возможно, об этом я буду писать диссертацию.
– С ваших слов, Марков, это кажется похвальным увлечением. Однако профессора Хлюпина не проведёшь – уж слишком он опытен в общении с молодым поколением!
Так преподаватель говорил о самом себе – в третьем лице.
– Позвольте узнать, Виктор Ильич, что же именно вас так настораживает?
– А вот ваше близкое общение с первокурсником по фамилии Савин! Ладно, если бы и он подавал надежды как лаборант, но нет! Он учится кое-как, пересдаёт экзамены еле-еле. И вдруг такое общение с вами – надеждой всей химической науки. Извините, если смутил, но я никогда не преувеличиваю. Что у вас общего может быть с Савиным, можете ответить, Марков?
– Смогу, без затруднений. Мы с Константином Савиным из одного класса, он только помедлил с поступлением сюда, потому только на первом курсе. Для него химия, конечно, трудна, но интересна. Он посредством меня заинтересовался данной наукой, надеется понять её с помощью меня. А вообще мы с Константином очень дружили в классе. У нас пусть не интеллект, но мировоззрение в целом очень схожее, – преподаватель молча продолжал смотреть в глаза. – Вот, собственно, и всё, Виктор Ильич. 
– Что ж, Марков, довольно убедительно вы говорите. Но раз уж вы в лаборатории занимаетесь экспериментальным моделированием, то позвольте и мне один эксперимент поставить.
– На мне?
– Именно! Вы должны ограничить либо общение с Савиным, оставив его за стенами института, либо ограничить время нахождения в лаборатории. В результате я должен посмотреть – не появится ли там какое-то новое вещество с опасными свойствами.
– Хорошо, Виктор Ильич, Савина я от себя отстраню.
– Вот так-то душе моей будет спокойно! Вы свободны, Марков!
– Спасибо!
 Выйдя из аудитории, Никита начал глубоко вздыхать. По завершении учебного дня, отправив Машу чуть-чуть вперёд, он подождал Костю и объявил ему уже на улице:
– Всё, Костян, я на крючке у Ильича. Запретил общаться мне с тобой в стенах института. Только он, кажется, забыл про мобильную связь?
– Да ничего он не забыл! Он на каждом занятии проверяет мой мобильный. «Ваше общение с Марковым слишком таинственно, оно вызывает у меня опасение». Назвал он нас с тобой «неравновесной смесью» и ещё какую-то химическую терминологию использовал.
– А может я просто напрямую тебе скажу, что я не могу исполнить вашего с Рагулиным подрывного плана. Я вообще предпочитаю преобразовывать мир более мирным способом, как Толстой хотел.
– Ты знаешь что, Никитос? Ты можешь свою… о-ох… как бы её назвать-то?
– Машу?
– Ну да, красавицу эту, от которой я слепну. Как-нибудь ей предложи зайти в лабораторию и там перелить в бутылку то, что ты изготовишь. И спрятать в сумочку какую-нибудь капроновую, дамскую. Если нет у неё, то подари ей, – усмехнулся друг.
– Я должен напомнить, что Маша, при всей своей красоте всё-таки инвалид. Да плюс у мамаши её ещё православие головного мозга. Она ждёт всего только от Боженьки, в упор не замечает, что это я вернул Маше речь, что благодаря мне она заговорила. Я у мамаши этой на подозрении с самой первой встречи.
– Да, ты у Машиной мамаши на подозрении, а я – у Ильича. Но постой! Ведь Маша-то сама у Ильича вне всякого подозрения?
– Естественно!
– Ну так вот, попроси её перелить изготовленную тобой горючую смесь в бутылку и всё прочее, как я сказал. Никита! – Всё лицо Кости выражало  мольбу – круглые серые глаза, вытянутый нос, массивная челюсть, полная нижняя губа. – Просто ради нашей давней дружбы и наших идеалов. Не сможешь – я тебе ничего за это не сделаю, но просто… огорчусь, даже очень.
– Хорошо, Кость, я постараюсь. Но стопроцентной гарантии дать не могу, ты пойми это.
– Ну, хоть так…
– А идеалы все наши я перенёс на Машу, в ней воплотил.
– Ещё бы…
– Да нет, не во внешности её дело. Хотя я понимаю, что от одного бюста её ум за разум зайдёт. Но я увидел ещё и то, что она несчастна. Вернув ей речь, я намерен дальше её лечить. И лечить любовью… Вот кстати, мы её догнали.
 
Никита ринулся к ней.
– Всё в порядке, Маш? Не пришлось ждать или нервничать?
– Нет, просто учусь одна ходить. Я же поняла, что разговор у тебя важный.
Вскоре с ней всё прошло как по маслу – Никите не пришлось даже заходить в лабораторию. Он описал ей нужную колбу – она отлила часть её содержимого в бутылку, а бутылку поместила в дамскую капроновую сумочку. Бутылку она по возвращении домой передала Никите. Ему оставалось всего ничего: изготовить фитиль в домашних условиях… Готовое орудие бунта парень спрятал в своей комнате…