6. Все в одном месте

В полицейской легковушке Никита Марков явно терял сознание. При подъезде к больнице он отключился полностью. Его не могли разбудить ни встряхиванием, ни хлопками по щекам. Проверили, живой ли он вообще. Но пульс нашёлся.
Перед доставкой парня в приёмный покой полицейским пришлось объясняться с охранниками и дежурным врачом.

– Доставлен молодой человек после попытки самоубийства. Он был найден, вычислен после сожжения автомобиля, совершённого в группе молодых людей, придерживающихся каких-то леворадикальных, анархических идей. Зовут его Марков Никита Александрович. Задержанная ранее девушка показала, что именно он бросил бутылку с зажигательной смесью. Что до девушки – это Обходчикова Мария Владимировна, которая ранее была доставлена в этот же психиатрический стационар и утверждала, что была в той группе только ради Маркова. Дальнейшее за неё объяснила её мать. Сама Мария Обходчикова, страдая аутизмом, находится под сильным психологическим воздействием матери. Обходчикова утверждала, что именно мать велела ей прогнать от себя Маркова. Далее выяснилось, что они с Марковым – соседи. Поднявшись до квартиры Марковых, мы услышали крики, далее, войдя, выяснили, что Марков только что пытался покончить жизнь самоубийством, выброситься из окна одиннадцатого этажа. Это все донесения нашей дежурной части.

После этого отчёта, лейтенант козырнул охраннику больницы.
– Теперь позвольте узнать у вас: состоит ли Никита Марков на учёте в психдиспансере?
Охранник посмотрел базу данных в компьютере.
– Да, состоит, как и та девушка.
– Марков доставлен сюда в патрульной машине с полного согласия его семьи. Находится без сознания вследствие психического истощения.

После этого врачи внесли Никиту в приёмный покой.

Он проспал, не шелохнувшись, двенадцать часов.
– Я что, живой что ли? Где я? – произнёс он первые вопросы при пробуждении в середине дня.
– Вы в больнице, – ответил мужчина в белом халате, на вид лет пятидесяти.
– А где Маша?
– Мария Обходчикова поступила сюда же, в одно из отделений женского корпуса.
– Она сказала, что я её оставил, бросил. Она зачем-то встала, не побежала от машины горящей. Это она всё под воздействием мамаши – ведьмы православной! – стиснулись зубы.  – Та со своими попами советовалась, как меня извести! – После глубокого вздоха Никита соскочил. – Да я загрызу всех этих попов, всю эту породу! Настанет светлый день, когда никого из них не будет!
– Тихо-тихо, вот разъяряться не надо.
– Да и вы заодно с ними государству служите? Кому вы служите?
– Мы служим людям, в том числе вам, Никита Александрович. Есть такая профессия – избавлять людей от страданий.
– И Машу избавляете, Машеньку мою? – заплакал Никита.  – Ну, спасибо… – новый протяжный вздох. – Но только как? Вы таблетками своими людей превращаете в овощей?
– Никита! Мы вас собираемся лечить не от идей ваших, а только от того, что вы сами можете с собой сделать. Или с другими. А что до идей, то им бы просто не помешало убавить радикализм.
– Что тут случилось? – подошла медсестра, готовая поставить укол.
– Ничего особенного, разъярился малость, но это кратковременный эпизод. Скорее всего, в отделение к Гордину его.

Врач повернулся к парню.
– Ну так вот, Никита. Позвольте и мне представиться. Я – главный врач этой больницы, зовут меня Михаил Борисович, – он протянул руку. Никита в ответ медлил. – Ну так что? Не в состоянии вы руку подать, внутри вас всё ещё буйство?
Вот тут парень со вздохом слабо пожал протянутую руку главврача.
В дальнейшем Маркова определили в отделение, возглавляемое Александром Ивановичем Гординым, в четвёртую палату, где на тот момент никого пока не оказалось…

В квартире ещё не отошедших от шока Марковых зазвонил телефон. Это был Костя Савин.
– Здравствуйте! Скажите, а Никита…
– Знаешь что, Костя? – сурово ответила Светлана Михайловна. – Не звони сюда больше! Это вы Никиту довели, ваше сборище, он чуть из окна не выбросился! – последовали всхлипы. – У него и с девочкой с этой, с Машей, всё бы хорошо сложилось, если бы не вы. Вы – настоящие террористы, вот кто! Никита в больнице, психиатрической, а ты больше никогда сюда не звони! Понял?

И, услышав гудки, Костя понял, что действительно многого хотел от Никиты. Не рассчитал, какая у него психика, да ещё влюблённость. Он видел только то, что никто, кроме Никиты так не знал химию, и не мог приготовить коктейль Молотова. А от услышанного Костя похолодел и задумался…

Костя вырос совершенно не в такой семье, как у Никиты. Родители жили как кошка с собакой, выясняя, кто кому сколько за что должен, приплетая каждый своих родственников. С малых лет на Косте срывались, и это он воспринимал как родительскую власть. Так что изначально Костя возненавидел власть не государственную, а семейную. Его анархические идеи оказалисьи поэтому глубже и радикальнее. В дружбе с Никитой именно Костя был источником этих идей. Если Никита мечтал лишь о справедливом устройстве общества, то о безвластии мечтал именно Костя. Как он не знал, что Никита наблюдается в ПНД, так и Никита не знал того же самого о… Косте.

Зашёл однажды Костя в один неприметный подъезд, затерянный в центре Москвы. Он сел в очередь на собеседование претендентов на вакансии в книжном магазине. Костя претендовал на вакансию консультанта. Он хоть и был в детстве сорванцом, а сейчас анархистом, но успевал также быть разносторонним книгочеем. В коридоре стояла тишина, только полушёпотом переговаривались друг с другом пришедшие вместе.

Костя сидел совершенно спокойно. Но всё внимание его привлекла одна девушка, которая всем хороша, но вот только лицо уж слишком суровое. Вдобавок она была очень крупная и фигурой была похожа на Машу – возлюбленную или бывшую возлюбленную Никиты. Когда очередь продвинулась, Костя пересел на одну скамью с этой суровой девушкой. Та хотела повернуться и что-то недовольно сказать, но осеклась и протяжно вздохнула. Она поглотила уже все мысли парня, он не думал о том, что говорить на собеседовании.

«Какая крупная и воинственная – настоящая амазонка. Предводительница амазонок! Её бы снабдить нужными идеями – стала бы нашим идеальным бойцом. Идейным, а может и не только».
– Извините, девушка, вы с таким сердитым лицом собрались собеседование проходить?
Ответ превзошёл все ожидания:
– Тебя это волнует вообще?
– О-го-го! Вот это разговорчик! Сразу на «ты», безо всяких вступлений? Мне это нравится!
– Что  тебе нравится?! – совсем разъярилась амазонка. – И сюда уже пикаперы добрались!
– С чего это я вдруг сразу пикапер? Я, может, заинтересован, чтобы вы хорошо собеседование прошли, а такое выражение…
– Да ни в чём ты не заинтересован! Все вы, мужики, только в одном заинтересованы – чтобы нас клеить, а потом бросать.
– Только вас клеить? Да нет, мы ещё можем водку жрать!
– Вот и жрал бы, зачем какая-то работа?
– А ещё мы можем знаете что? – Костя быстро прошептал грозной девушке на ухо, – Бороться за права женщин.
– Ой, только вот этого не надо, а? Про водку-то хоть честно было сказано!
– А вообще, если бы никто ни к кому не клеился, то как бы тогда человеческий род продолжался?
Девушка повернулась на этот раз в глубоком раздумье.
– Я, иногда бывает, думаю: а нужно ли ему вообще продолжаться… А знаешь, – на шёпот перешла и она. – Если хочешь своё дело делать, то делай быстро и уходи!
– Следующего вызывают! – сказали из открывшейся двери.
– Всё, моя очередь.

Девушка встала, показав свою огромность – почти на голову выше Кости, никогда не считавшегося коротышкой! – и вошла на собеседование. Минут через десять из комнаты в узкий коридор также стал доносится её повышенный тон:
– Да, я понимаю!! Вам ещё со школы нужен мой опыт работы на двух-трёх работах! Почему вы все – мужики – такие паразиты, а?!! Клопы ничтожные! Со всех сторон женщин давите! Да пошёл ты!! – дверь резко распахнулась.
Соскочил, в свою очередь, и Костя:
– Что такое, не принимают вас? Позвольте, я сейчас разберусь!
– А… Что? – опешила девушка, а Костя уже ворвался.
– Вы почему не принимаете на работу девушку, что она вам сделала? Объясните!!
– О-о! Так она ещё и не одна здесь? – опешил мужчина с чёрными кудрями и в свитере. – А вы, молодой человек, простите, кем ей приходитесь?
– Да никем!! Если хотите знать, я даже имени её не знаю. Я просто сочувствующий всем женщинам.
– Понятно… значит так: успокойтесь, всё объясню… Если эта девушка будет в магазине разговаривать с покупателями так, как со мной сейчас – она и дня там не проработает!
– Да потому что не надо таких вопросов прокурорских, отчёт вам подавай о каждом годе жизни после школы. Мало ли у кого как жизнь сложилась? У кого-то она трудная, у всех что ли по одному расписанию должна проходить?

Костя резко обернулся и выглянул в коридор.
– Вы не уходите?
– Нет, – стояла девушка в совершенно другом – растерянном виде.
– Не уходите, всё будет хорошо. А как вас зовут?
– Ка… Екатерина.
– Очень приятно, меня – Константин. Сейчас закончу.

Парень продолжал разговор с менеджером по кадрам.
– Значит так, или вы устраиваете на работу Екатерину, – он показал большим пальцем назад, – или я отказываюсь от собеседования. Я-то вообще на учёте в психдиспансере. И, причём, по причине агрессивности. Понятно? Так что меня принимать не надо, примите Екатерину! Вы у неё хоть интересовались о её любви к книгам, сколько она прочитала и каких? Вот что главное нужно узнавать, а не то, как жизнь прошла. Личное – не профессиональное!
– Хорошо, Екатерина может ещё раз зайти.
– Спасибо на этом, а я ухожу!
Как только Костя начал медленно отходить от этого неприметного подъезда, снова услышал сзади крик.
– Молодой человек! – грудным голосом кричала Катя сквозь слёзы радости. – Постойте! Вы знаете, что вы сделали? Меня приняли на работу продавцом-кассиром!
Костя пришёл в искренний восторг.
– Да вы что?!
– Да! Я не знаю, как вас благодарить! У меня как-то всё внутри перевернулось! Побольше бы таких мужчин… как вы…

Бывшая амазонка вся изошла слезами. Увлажнились глаза и у Кости – организатора недавней погромной акции.
– Вам, Катя… Так вас зовут?
– Да-да, а я вот только подзабыла, как вы представились.
– Меня зовут Костя. А вам в таком состоянии кофейку надо бы. Пойдёмте, поищем, где мы можем посидеть за ним.
Катины всхлипы кое-как заканчивались.
– А вообще, Кать, борьба за права женщин у меня входит в особое мировоззрение, называемое анархизмом. Но об этом после, давайте сначала всё-таки кофейку попьём.

Не без труда, но Костя всё-таки нашёл кафе. Через пятнадцать минут поисков молодые люди уже сидели за столиком.
– Я здесь, если честно, приезжая, в общежитие приехала из подмосковного посёлка. Учусь в вузе на отделении информатики и статистики.
Задав несколько уточняющих вопросов, Костя вернулся к своей теме.
– Так вот, я вернусь к своим убеждениям, не возражаете?
– Ничуть.
– Я входил в кружок анархистов, помимо прослушивания теоретических лекций, мы совершали также и акции. Шествия со знамёнами – ещё ничего, но вот однажды мы машину сожгли.

Катя застыла в изумлении.
– Это была акция возмездия одному богатею, который детей побил трубой, увидев царапину на этой самой машине.
– Мразь! Молодцы вы!
– Да-да, так и знал, что вы одобрите. Но вот только после той акции я решил практические действия свернуть. Потому что один из наших в ту же ночь попытался выброситься из окна. Родные удержали кое-как.
– Ужас! Отчего?
– Да не вовремя мы к нему обратились, у него влюблённость, с ней заморочки всякие.  Сейчас его в психбольницу положили. Его обвинили в том, что он девушку свою одну оставил, бросил, а меня, в свою очередь, его мама обвинила, что я его довёл до попытки суицида. Да и у меня от всей этой жути сердце стало сдавливать. Отошёл я от буйных акций, на мирную работу решил устроиться.
– Сердце?
– Да, сердце, в неполных двадцать лет.
– Тогда вам кофе вредно, зачем вы его пьёте?
– Да не беспокойтесь! – усмехнулся Костя. – Кофе – это ничего. У меня от внешних событий сердце сдавливает, а от кофе ничего. К то же здесь не настоящий кофе дают, а суррогат.
– Ну, смотрите.
– Благодарю, Кать, за заботу. Не перейти ли нам, кстати, на «ты»?
– Ну, давай.
– Значит, у тебя со всеми мужиками отношения были не очень?
– Ой! Я была такая, что сама себя боялась. Лет в двенадцать я одного мальчика чуть не убила. За то, что он за мной и за подружками… – Катя остановилась, глядя на Костю, тот слушал внимательно и серьёзно, – на пруду подглядывал… Что скажешь на это?
– Да… Довольно чрезмерная реакция.
– Вот-вот.
– А как ты его чуть не убила?
– Да так просто, набросилась всеми возможными способами. Сначала – под дых, затем щёку содрала, повалила, крапивой стала хлестать. Неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы не подружки. Кирпич подвернулся бы мне – возможно, и не жил бы тот мальчик. Ну как, не страшно тебе сидеть со мной?
– Нет. Интересно. У тебя, видимо, какая-то травма детства?
– Да. Но об этом потом! – к Кате на мгновение вернулся прежний грозный вид. – Извини! – постаралась успокоиться она. – Рассказанное произошло в двенадцать лет. А в шестнадцать я уже взрослого мужика, под тридцать, избила до полусмерти. Я думала, он к маме моей клеится, а он ко мне: «Давай, – говорит, – подрастай, два годика ещё осталось! Потом станешь моей… – как он там сказал? – боевой подругой», – как-то так. У него семьи ещё не было, разгульно жил, думала, все мужики так живут. И с таким нескрываемым сладострастием ко мне. В глазах помутнело, набросилась… Сначала опять в живот, ногой, потом куда попало. В итоге он в больнице пролежал около трёх недель, первые дни – вообще в реанимации. Вот такая вот я была, по-всячески меня называли. Из самых безобидных прозвищ – «бешеная корова», «терминаторша». После избиения мужчины меня сначала посадить хотели, но потом отправили в одно… лечебное заведение. Вот в этот период моей биографии и вцепился тот, другой мужик, кадровик.

 Под такие разговоры Катя с Костей просидели в кафе. В конце они обменялись номерами телефонов.

Только вот итог получился довольно особенный. Анархистские убеждения Кости в сочетании с установкой Кати в отношении мужчин: «Делай своё дело быстро!» – оставшейся как желание забыться, привели к тому, что Костя приезжал в общежитие, и там они, ещё на вступая в брак, занимались тем, что безусловно осуждается традиционной моралью.

Тем временем Никита в больнице с трудом приходил в себя. Мучили кошмары. То он видел себя снова стоящим в том оконном проёме, что-то вспоминающим, чтобы не прыгать и срывающимся вниз… От этого он издавал короткий, но громкий крик и просыпался.

Далее ему приснился особенно долгий и необычный кошмар. Никита видел во сне вроде тот же коридор в отделении, но слишком тёмный и страшный. Коридор подсвечивался длинными мигающими лампами дневного света, но от их мигания становилось только страшнее. По стенам волнами ходила тьма. Из глубины раздавались сдавленные стоны, шорохи, свисты. Никита хотел спросить, где его палата, но не у кого. Вот он похолодел от приблизившейся тени… Это  Маша… Но какая! Побледневшая, как смерть, измученная, с мешками под глазами, исхудавшая так, что ни следа не осталось от её пышной фигуры. «Это ты, Маша?» – «Я!» – раздался хриплый голос. – «Что  с тобой случилось?» – «Сам не видишь? Голодом меня морят, бьют до потери сознания, спать на полу заставляют, и вообще такое заставляют делать!» – Маша затряслась от рыданий, Никита вздрогнул. – «Как это? За что?!» – «Как «за что»? За то, что я женщина! С нами со всеми так! Это вам, мужикам, хорошо, подносят всё на блюде». – «Подожди, Маш, я разберусь с этим!» – «Где тебе разобраться…». И тут по коридору стала приближаться вторая тень, контурами похожая на какого-то священнослужителя. Что-то эта тень держала в руке. Что-то похожее на бутылку с горючей смесью, как та, которую Никита бросил в машину. Эта бутылка полетела Маше под ноги и… Ужас! Нет! Как ему умереть?!.. Маша вдруг оказалась вся объята пламенем. Её тонкий, пронзительный крик из обугленного рта становился всё более хриплым, страшным и басистым.
Проснувшись и соскочив с кровати, Никита понял, что этот крик он сам сейчас издаёт. Тяжело отдышавшись, он снова в изнеможении расплакался… Затем соскочил и выбежал из палаты в тот самый коридор, только уже не страшный, при утреннем свете, просто скучный, но не страшный.

– Так, ты куда, Марков?! – окликнула его дежурная медсестра.
– Извините… Меня такие дикие кошмары терзают, не могу больше!
– Значит, надо уменьшить дозу вашего лекарства.
– И я ещё хотел узнать, Марина Игоревна, как там в женском отделении?
– А что там должно быть?
– Как там обращаются с пациен… пациентками? Не бьют их там, на полу они не спят?
– Нет, ничего подобного. Там спят на таких же постелях, там такая же столовая, такие же палаты, процедурные и терапевтические кабинеты – всё то же самое, Марков. Просто симметрично расположен женский корпус – вот и вся разница.
– Там ещё лежит… Маша… Обходчикова… Знакомая моя. Скоро ли я смогу с ней встретиться в каком-нибудь специальном… месте переговорном?
– Мы должны сделать запрос в то отделение, как её состояние и желание с тобой встретиться. У тебя же, Марков, состояние пока тяжёлое. Такой крик издал нечеловеческий! Я, и то, сколько здесь проработала – похолодела вся. Значит, надо поговорить с Александром Ивановичем, чтобы тебе снизил дозу назначенного препарата.
– Ну, а с Машей всё в порядке? В женском корпусе?
– Да, всё в порядке, – устало подтвердила Марина Игоревна.
– Ой, слава Богу. Я хоть и атеист, а начал так говорить. Может, я и не атеист уже? Хотя попов всё равно ненавижу.
– Так, Марков, давай об этом после? Сейчас ещё отделение спит. Подъём не объявлен.
– Извините, ладно, пойду полежу, пока объявите.
И Никита пошёл обратно в палату.

В то же время и Костя Савин, при своих отношениях с Катей, не забывал школьного друга и хотел узнать, как он чувствует себя в больнице. Как это сделать?
Костя пришёл в диспансер, в котором когда-то наблюдался, но который теперь принципиально не посещал. Он и сейчас, хоть и явился, но не собирался занимать очередь к врачу. Ему оказалась нужна регистратура, там он надеялся что-то узнать. Туда и встал в очередь.
– Слушаю вас! – обратилась к нему из окна женщина предпенсионного возраста.
– Я хотел узнать, – чеканно произносил слова Костя, – как себя чувствует один пациент больницы.
– Ой, молодой человек, это что, у нас что ли узнавать надо?
– А у кого, объясните, в самой больнице что ли? – повысил он голос.
– Так, вы давайте не напирайте, много вас тут таких. Лучше да, в больнице самой, в стационаре сделать запрос, только не знаю, сколько ждать.

С Кости уже начал сходить его уверенный вид.
– Вот именно, что никто ничего не знает, что там за эксперименты над людьми ставят, чем их пичкают там, в кого их превращает государство – это сучье образование – посредством всяких больниц!
– Так, следующий, пожалуйста! – раздражённо крикнула дежурная в регистратуре.
– Ах ты, кошёлка, выдра! Я тебе счас такого следующего покажу! И вам всем – фашистам …чим, служителям государства шаговского. – Костя впал в буйство за пределами всякого рассудка. – Свободу всем этим несчастным!!! – он обернулся к пациентам, расставив руки. – Я за свободу вашу борюсь. Вы здоровее, чем эти зомбированные государством … , они и вас хотят так же зомбировать. Ну, я им сейчас!!!
Вопя матерные слова, Костя стал швырять стулья и разбивать лампы дневного света, предварительно сбивая с них решётки. Те, кого он хотел «освобождать», забились от него подальше и не смотрели в его сторону. Так продолжалось, пока в диспансер не вбежали врачи с готовым шприцом.
– Вот они!!! И меня теперь!.. Но справедливость настанет! – бессвязно во-пил Костя.
– Настанет, настанет! – успокаивающим тоном говорил крепкий молодой мужчина, один из державших его, пока женщина готовилась вводить шприц. – Как вылечатся все больные, так и настанет!
– Ах вы, коменданты, надзиратели, ублюдки фашистские… служители режима, сволочи, фашисты… изверги, сволочи…
Эти слова Костя повторял после введения инъекции всё медленнее и тише, медленнее и тише… Наконец, голова его откинулась назад… Уснувшего парня положили на носилки и вынесли из диспансера, погрузив затем в карету «скорой».
Слесари в диспансере самым обычным образом взяли стремянку и заменили лампы дневного света на новые…

Костю Савина определили в то же отделение, что и Никиту Маркова. Но только главврач больницы сделал строжайшее распоряжение, чтобы они друг о друге не знали, пока обоим не полегчает.
Никита пока ещё подвергался неестественным перепадам настроения. То он разъярялся, в основном на священников и Машину мать, и в тоске сожалел, что так и не выбросился тогда из окна…. А бывало и веселье находило, да ещё и с оттенком дурашливости. Всё Никите казалось весёлым – весь этот кружок анархистов, изготовление «коктейля Молотова», поджог «Лексуса» и даже… своя собственная попытка самоубийства – всё вспоминалось как весёлые приключения. Такое настроение бывало только по вечерам. Вообще, диагноз Никиты при поступлении был «маниакально-депрессивный психоз». Но своими кривляньями и выгибаниями он просто отгонял мысли о Маше…

Куда быстрее пришла в себя Маша. У неё произошёл просто некоторый ступор – она не знала, куда и зачем идёт, что делает. И ступор этот быстро прошёл. Особенно она оживилась, узнав о том, что Никита здесь же, в этой больнице. Но только ей не сказали о попытке суицида, просто сказали, что он бегал по улице с воплями, и его забрали сюда. Маша так заинтересовалась им, что пришлось делать запрос.
– Скажите, – спрашивала она у врача своего отделения, – а Никита Марков как себя чувствует?
– Пока что, по полученным сведениям, у него резкие перепады настроения.
– Ой… А я так хочу с ним встретиться! Вы знаете, Елена Олеговна, я ничего больше так не хочу, хоть всю жизнь в больнице готова провести, но чтобы с Никитой хоть изредка встречаться… Я только здесь поняла, что я… люблю его… Да, только здесь поняла и только здесь сказала! Раньше я только чувствовала, что он меня любит, а с ответным чувством были затруднения. И вот теперь…

Дальше девушка неистово расплакалась.
 – Ой, мамочка, что же ты сделала, за что?! Это ты внушила мне не бежать с Никитой. Внушила эту проверку, жестокую и никчёмную!

И совершенное нечто произошло, когда сама Ирина Юрьевна пришла проведать дочь.
– Мама, тебе горько будет услышать, но я хочу открыть тебе глаза. Если бы не ты, я бы сюда не попала. Ни Никита, ни я не попали бы сюда. Это ты навязала мне, внушила мне проверить его и сказать… – у Маши снова брызнули слёзы, – сказать ему такие страшные слова. Я же люблю его, мамочка, я люблю Никиту!.. За что ты так, мамочка?
– Ты… Я поняла… – мама тоже расплакалась. – Прости меня, доченька, пожалуйста! Это всё  во мне нечистый дух подозрения, как он во мне засел! Прости, несчастная моя! Я помрачилась и не понимала, что творю! – мать взяла дочь за руки. – Прости, Машенька, доченька моя!
– Ладно, мам, мне достаточно одного «прости»! Не устраивай мыльную оперу!
– Ой-ой, доченька, как ты умеешь меня веселить в тяжёлые моменты, – смех продолжался всё ещё сквозь слёзы. – Всё, не устраиваю ничего. Никите желаю выздоровления, и чтобы у вас всё сложилось!
– Спасибо, мамуль!
– «Мыльную оперу», надо же! Да жизнь похлеще всяких опер! Мне ещё батюшка говорил – батюшка Сергий, помнишь? – он говорил, что даже материнство, изначально святое явление может приводить с слепой гордыне. Вот это и произошло со мной, теперь исповедаюсь в этом. И вообще, боже-ственное можно превратить в сатанинское, если использовать это не так, при наличии греховных страстей. Добро и зло не в том, что даётся человеку, а в том, как он это использует. Пока, Машенька!

Уже и у Никиты состояние начало приходить в норму, колебания настроения уменьшились. Но вот только к нему в палату подложили одного опасного больного – Сергея Капитонова. По собственном признанию, он совершил убийство, и притом убийство священника. Но с другой стороны, он сам читал молитвы и со столькими повторениями, что каждая у него растягивалась на час-полтора.  «Да тот же самый поп, – думал о Капитонове Марков. – С другим попом поспорил, как правильно молиться, и убил его! Ведь эти попы из чего угодно могут устроить и спор, и войну!». В довольно маленьких промежутках между молитвами, Капитонов сидел или лежал неподвижно. А Никите как раз опять вдруг стало весело до того, что он хотел раззадорить этого Капитонова. Но вышла из этого жестокая драка с истошными криками медсестры, инъекциями снотворного, поставленными старшей медсестрой Анной Дмитриевной, и привязыванием обоих к кровати как буйных. Врачи оценили случай Капитонова как особенно тяжёлый и готовили по поводу него консилиум. А выздоровление Никиты задержалось от такого соседа.

И это уже после того, как Никита встречался… с Машей. Это произошло на прогулке пациентов. Из-за неких административных моментов время прогулки мужской и женской половин больницы совпали. К тому же, в заборе, разделявшем половины, оказалась брешь, одна из плит каменного забора отсутствовала, то ли  выбита (с какой же силой это надо сделать!), то ли просто не поставлена. И вот, через эту прогалину Никита разглядел ту девушку, которая бросилась бы ему в глаза из миллиона других.
– Маша! – возгласил парень. Ответная реакция превзошла все его ожида-ния. Девушка ринулась в прогалину в заборе. – Стой-стой, не надо, тебя заметят и уведут!
– Никита, Никитушка, тебе лучше?
– Конечно лучше, если я вижу тебя! Я думал, ты ещё, может, в ступоре.
Маша рассматривала его как потерянную драгоценность – нежно, умилённо, затаив дыхание.
– Давай постоим и помолчим друг с другом, – предложил Никита. – Скажем друг другу молчанием всё то, чего не скажем никакими словами.
Но долго стоять не пришлось – с обеих сторон подошли врачи.
– Так, не задерживаем прогулку, пожалуйста.
– Сейчас, – в волнении заговорила теперь Маша, – мы получше всмотримся друг в друга и разойдёмся.

Засмотрелся на Машу не только Никита. Среди прочих ещё и религиозный Капитонов. Стараясь исполнять церковную обрядовость сверх своих способностей, он стал практически изолирован от противоположного пола. И его только лишь больше привлекло то, от чего он себя изолировал. И за это Капитонов хотел затем вырвать себе глаз, чтобы тот не соблазнял его и чтобы избежать геенны.

А в другой палате продвигал свои идеи Костя Савин.
– Нас сюда засадило государство. Я попал сюда после своего друга. Но у нас остались последователи, которые нас освободят!
Но лица всех смотрящих на Костю выглядели тупо, и он решил добавить жару:
– Но и мы не должны превращаться в амёб! Мы тоже должны объединиться и восстать!
– Как объединиться? Мы и так все в одной палате.
– Да нет же! Неужели вы все уже так зомбированы уколами, что не можете понять: мы должны объединиться духовно, идейно.
– А это ещё ты на что намекаешь?
– М-м! Мы должны стоять друг за друга, заступаться, не давать эксперименты ставить на своих товарищах!
– Процедуры что ли? Они нам не мешают, они нас лечат.
– В общем, вам ничего не мешает, и вы согласны быть рабами?!
– Мы не рабы, мы больные, большинство из которых излечивается.
– Ладно, посмотрим, наступит, может, светлый момент, когда вы начнёте меня понимать. Когда от напора и снаружи, и изнутри рухнет этот государственный орган, называемый психушкой, где все мы называемся психами.
Ответы Костя получал довольно здравые – тот, кто отвечал, уже готовился к выписке.
И вообще, все Костины соседи по палате не собирались поднимать восстание ни в больнице, ни в отделении. На Костю они смотрели просто из-за публичности его расстройств, как на артиста. Некоторые так отвлекались от своих больных мыслей.

Но нашёлся из пациентов некто, кто умиротворял всё отделение. Это певец Смекалин из дружной пятой палаты. В его репертуаре имелись народные песни, советские и русский рок. Пел он, правда, с некоторым нарушением режима больницы, когда по расписанию уже положен был сон. И врач хотел вроде уже запретить это позднее пение, но он увидел, как все возбуждённые больные прислушивались и становились куда спокойнее, чем без песен. Пусть даже спали меньше, но крепче и спокойнее засыпали, и всё благодаря виртуозному Смекалину. В равной степени умиротворялись и Марков, и Савин, и Капитонов, когда слышали:

Осенняя буря, шутя, разметала
Всё то, что душило нас пыльною ночью,
Всё то, что давило, играло, мерцало
Осиновым ветром разорвано в клочья.

В последнюю осень…
В последнюю осень…

Смекалин обладал уникальными переливами голоса, которые нужно поискать и у исполнителей большой сцены.

Никита чувствовал какой-то итог своей жизни, итог спокойный, мирный, обновляющий, мудро и красиво выраженный, когда слышал:

Уходят в последнюю осень поэты,
И их не вернуть: заколочены ставни.
Остались дожди и замёрзшее лето,
Осталась любовь и ожившие камни.

В последнюю осень…
В последнюю осень…