Котлеты

Вереница пожарных машин промчалась мимо взбудораженной толпы в сторону Новых Лагерей. От душераздирающего визга сирен закипала кровь. Было четыре утра, воскресенье, и тот, кто собирался проспать до обеда, вскочил с постели. Небольшой районный городок в то утро стоял на ушах.

Мы с Дроном переглянулись, и я заметил помрачневшее лицо друга. Подобная физиономия, очевидно, была и у меня. Он отвернулся. Думаю, чтобы не показывать страха. Я не виню его. Боялся и я.

Подхваченные людским потоком, мы направились к месту пожара. Там, за забором, едва различимые из-за дыма, орудовали пожарные. Дюжина деревянных коттеджей успела выгореть дотла. По толпе пролетела хвала богу, что сезон туристов еще не наступил и турбаза пустовала. Никого, кроме рабочего персонала, в основном уборщиков и строителей. При виде подъехавшей «скорой» меня пробил озноб. Несколько медиков с носилками бросились на территорию трагедии. Вскоре они вернулись с кричащим от чудовищной боли мужчиной со страшными ожогами. Я видел его в прошлом году, он работал на турбазе плотником. Перед каждым сезоном ремонтировал беседки, крылечки, так по мелочи. Следом из задымленного полуразрушенного дома вынесли женщину без сознания. Я надеялся, что без сознания. Вытащили ещё троих. С ожогами разной степени. Среди них я не увидел того, кого мы с другом ожидали увидеть. Цепенея от страха, я был готов стоять тут до конца, чтобы посмотреть на корчащее в муках, покрытое чёрной коркой горелого мяса тело Виктора. Его расплавленную и впаянную в мясо камуфляжную куртку. Посмотреть и успокоиться. Мною руководило не подростковое любопытство. Желание убедиться, что все эти жертвы были не зря. Желание оправдать наш с Дроном поступок, чтобы спустя годы, мы могли признаться друг другу, и прежде всего себе лично: любой здравомыслящий человек на нашем месте поступил бы так же. О как наивно! И вместе с тем, как жестоко несправедливо.

Одна из главных достопримечательностей нашего городка — это Новые Лагеря. Так называлась турбаза, куда каждое лето заезжали туристы и где работала треть нашего населения: медсёстрами, поварами, охранниками, вожатыми. Для взрослых — возможность заработать за лето, а для нас, детей, прежде всего — ежевечерняя тусовка на дискотеке, распитие пива с новыми знакомыми, нашими сверстниками, что приехали на отдых из соседних регионов. Наш городок находился под Владимиром, почти на границе с Московской областью. С инфраструктурой и экономикой дела ни торт, поэтому наступления лета местные жители ждали, как прихода самого Господа.

Подработать во время подготовки турбазы к приезду отдыхающих удавалось и нам с Дроном. Каждую весну после школы, не заходя домой, мы шли в Лагеря и выполняли мелкие задания. В основном вытаскивали с территории мусор, красили лавочки, вырубали заросли сирени. Кроме небольших денег удовольствие нам приносила сопричастность с полезным делом, с тем, что мы работаем в каком-то смысле и на себя. Нам же тут кадрить девушек и пьянствовать после отбоя у водонапорной башни.

Когда я говорил о жертвах во время пожара, я имел в виду не только пострадавших людей. Жертвой была турбаза. Огонь уничтожил ценный кусок наших жизней. Возможность взрослым зарабатывать. Это была общая трагедия.

И все-таки невзирая на столь плачевные последствия, я не жалею о произошедшем.

В ту весну мы с Дроном традиционно приперлись на турбазу в надежде отыскать дядю Толю. Именно он нагружал нас работой и рассчитывался в конце каждой недели. Про таких людей обычно говорят «мастер на все руки». И вправду, он был почётным жителем городка. Начиная с марта дядя Толя занимался ремонтом турбазы. Новые Лагеря стали его вторым домом. Он проводил там почти все время. Все технические работы лежали на нем. Во многом благодаря ему в коттеджах не оставалось пустого места, поэтому директор принял решение о строительстве дополнительных мест. Дядя Толя любил нас, мы любили его. Строгий, но справедливый. То чаем угостит, то велик поможет починить. Поэтому, когда тётя Люда сказала, что дядя Толя заболел и до лета в Лагерях не появится, мы с Дроном пали духом.

Тётя Люда посоветовала нам сходить к Виктору, который теперь выполнял обязанности дяди Толи. Виктор, хоть и не оставил двух школьников без работы, он нам сразу не понравился. И дело даже не в его любви выпивать и с дружками по вечерам развлекаться в сторожке. Напрягала его ухмылка, глаза, его не совсем понятные нам тогда словечки. Наедине с ним оставаться решительно не хотелось. Манера разговаривать, наколки, многочисленные шрамы указывали на его тёмное прошлое. Было в этом тщедушном мужичонке нечто хищное. Отталкивающее.

Как-то раз Дрон рассказал, что видел, как Виктор закапывал что-то в лесу. Какой-то черный пакет. Я тогда не придал словам друга значения. Закопать можно что угодно. Пищевые отходы или угодившую в мышеловку крысу, коих полно бегало на свалке.

Прошёл март. Мы работали без особого энтузиазма, стараясь как можно меньше находиться в компании Виктора. Очевидно, оценив нашу отстраненность, он предложил нам на обед котлет. В знак дружбы. Целая сковорода котлет, приготовленная на огне за сторожкой. Со специями, всё как полагается. Согласились мы неохотно. Правильнее сказать — не мы, а наши желудки. Полдня в школе давали о себе знать. Обжигаясь и торопясь, мы спороли всю сковороду. После обеда, по-царски попёрдывая и рыгая, расселись на рюкзаках, не в силах ничем заниматься. Котлеты показались странными на вкус. Не такими, как из магазина. В них было всё другое: и цвет, и запах. И не случайно. Днем позже недалеко от деревянного толчка, откуда до вечера не вылезал мой друг, в грязном талом снегу я неожиданно наткнулся на кучу костей с потрохами. Там же лежала чёрная шкура. Подцепив палкой окровавленную шерсть, я увидел отрезанную голову собаки.

Муха — так звали овчарку, которую мы съели. Её ещё голодным щенком давным-давно в сторожке приютил дядя Толя. Она постоянно бегала за нами и любила облизывать ладони, прикольно виляя хвостом.

Последующие несколько часов я бродил вдоль забора, выблёвывая котлеты и горько рыдая. Я чувствовал себя виноватым, хотя моей вины быть не могло. Дрону ничего о страшной находке я не сказал. Он, конечно, не блевал, но долго жаловался на боль в животе. В общем, подружиться с Виктором не получилось.

Наверное, с того момента я неосознанно думал о мести. Даже сейчас, когда прошло много лет, я вспоминаю то чувство страха и злости, закипающие при виде ухмыляющейся рожи Виктора.

Но последней каплей стал случай, о котором я хочу рассказать. С того дня, как мы поели котлет, прошла неделя или чуть больше. Я не прекращал думать о рассказе Дрона. О черном пакете, закопаном Виктором. Вместе с тревогой росла уверенность, что в пакете находился необычный мусор. Если раньше за заданием по работе мы заходили к Виктору в сторожку, то теперь лишний раз не приближались к ней. Особенно по вечерам. Меня начинало трясти при виде мужика с небритой физиономией и дымящейся папиросой. На нём была неизменная камуфляжная куртка и выцветшая красная кепка. Как я уже говорил, мужик обладал худощавым телом, но главное его орудие устрашения были не мышцы — его необъяснимая отталкивающая аура. Хищная и непредсказуемая. От мыслей о Викторе меня колбасит до сих пор, и я задаюсь вопросом: как нам хватило духа оставаться наедине в сторожке с этим страшным человеком. Добавлю, что Виктор мне часто снился. Самый криповый сон, как помню: мы с ним вдвоём разделываем Муху. Во сне я видел, как Виктор связывает собаке лапы проволокой. Животное крутится, пытается вырваться. Тогда мужик орёт на меня, чтобы я навалился на пса и прижал к земле. А затем длинным охотничьим ножом с рукояткой, обмотанной изолентой, отрезает животному голову. Естественно, жертва погибает не сразу. Виктор, как будто специально, с упоением, медленными движениями прорезает шерсть, слой мяса; потом лезвие натыкается на позвоночник, и живодёр ударом колена ломает кость. Подобные кошмары я видел той весной часто и в каждом — всё новые подробности разделывания собаки для дальнейшего приготовления котлет. Виктор учил меня освежевать, рубить конечности и, наконец, на древней ручной мясорубке делать фарш.

Мои нервы так расшатались, что я решил больше не приходить на турбазу. Я сказал об этом удивленному Дрону и на вопрос «почему?», ответил честно: мне неприятно общество Виктора. Конечно тогда я выразился иначе, со всеми свойственными подростковой фантазии эпитетами. Мой друг отнёсся к моему решению с пониманием. Более того, он тоже перестал ходить в Лагеря.

Но, как и большинство провинциальных российских мальчишек, родившихся в начале девяностых и рано познавших все прелести уличной жизни, я не мог просто взять и забыть Виктора; забыть таинственный мешок, закопанный им в лесу. Мы хоть и привыкли с другом делиться секретами, о своём плане последить за Виктором Дрону я не обмолвился. Одним апрельским вечером я решил пробраться к сторожке. Чтобы попасть на турбазу, пришлось добираться не по главной дороге, а по старой объездной колее. По ней мало кто ездил, разве что два раза в год пожарные на учения. Поэтому я не боялся оказаться замеченным в той части леса. К тому же в тени разросшихся деревьев, снег на дороге почти не растаял и если бы кто-нибудь проходил, остались бы следы. Но, похоже, кроме меня, с прошлого года там никто не появлялся. Вооружившись фонариком и зачем-то ножиком «бабочкой», на свой страх и риск, крадучись, я двинулся в сторону злосчастной сторожки. На пути в наползающей темноте вырос забор, огораживающий по всему периметру Новые Лагеря. Преодолеть его не составило труда. Когда между сосен замаячил огонёк моего объекта, я сбавил скорость. От волнения дыхание участилось. Я остановился успокоиться. Возникло запоздалое желание бросить затею со слежкой, поделиться тревожными мыслями с Дроном и уже вдвоем решить, как быть дальше. Что, чёрт возьми, я делаю один в темном лесу в нескольких сотнях шагов от страшного человека? Смогу ли убежать от него, если, не дай бог, случится бежать? Не наставил ли он по лесу капканов? А если Виктор не один? Вопросы градом сыпались на меня, вышибая остатки самообладания. В это время года турбаза пустая, ни души поблизости. Хоть заорись, никто не услышит. Я присел на корточки, пытаясь унять дрожь. Нет, надо уматывать. Но, конечно же, я никуда не умотал.

По мокрому снегу, всё острее слыша каждый шорох веток и чувствуя запах недавно погашенного костра, я подкрался к деревянному домику со светом лампочки в единственном окне. Пока я приближался, поймал себя на мысли: обычно находясь неподалеку от Лагеря можно увидеть диких собак. Так было раньше. Идешь, бывает, на ключик за водой и обязательно встретишь надоедливую дворнягу. Их полно ошивалось у турбазы. Повариха тётя Люда прикармливала животину. Сейчас же собак вообще не наблюдалось. Да и кошек этой весной я не замечал. Неужели Виктор...

Сзади по плечу ударили.

Я вскрикнул, больно прикусив губу.

В шаге от меня стоял он.

В своей защитной куртке. В линялой кепке, опущенной до бровей. Воняло от мужчины табаком и костром. Как он так тихо подкрался?!

— Ты че тут ошиваешься? Ищешь кого-то? — Его узкая со впалыми глазами физиономия почти вплотную оказалось у моего лица.

Меня как парализовало. Слова сказать не мог.

В эту минуту открылась дверь, и на пороге появилась женщина. В свете неяркой лампочки я хоть и не различил очертаний незнакомки, но точно знал, что не видел её раньше. Она была молодая, но изрядно потрёпана жизнью. В засаленном халате поверх пуховика. На вид типичная алкоголичка, коих полно на вокзалах. Такие в начале нулевых толпами мотались по электричкам «Владимир – Москва».

— Браток, ты язык проглотил? — тряхнул меня мужик.

— Я-я заблудился, — ляпнул я, не подумав.

— Че? Е*анулся с горя? Завтра приходи. А ща пи*дуй-ка отсюда. Вон дорога. И не*уй тут по ночам шквариться. Усёк? А?

— Да. Я... я пойду.

— Давай-давай у*бывай, браток, — с раздражением и насмешкой бросил вслед Виктор.

Я развернулся, быстро зашагал, ожидая смачного пендаля кирзовым сапогом. Потом не удержался и побежал во весь опор. За спиной услышал, как алкоголичка спросила что-то у Виктора. Тот лишь матюгнулся.

Сложно поверить, но в тот вечер свидетелем моего короткого общения с Виктором был Дрон. Он позже обо все поведал. Оказывается, мой друг давно следил за этим мутным типом. С того времени, как заметил его с чёрным пакетом. Кто бы мог подумать, что Дрон, парень, которого я знал с пеленок, уже вёл свое расследование, ни сказав ничего мне. Кто бы говорил, спросите вы. Но поймите, всё, что видел я — ничто по сравнию с тем, что известно ему. Цветочки. Мелочи жизни. Дрон позже нашел то место, куда Виктор закопал мешок. Парень откопал его. Тогда-то Дрон и стал тенью следовать за Виктором. Мне как раз вспоминается, что в апреле мой друг почти не появлялся в школе, якобы из-за болезни. Он не выходил на улицу и даже не приглашал меня к себе поиграть в «сегу». Такой отстранённости Дрона ранее я не знал. Наверное, тот факт, что он не поделился со мной своим секретом, я бы воспринял, как оскорбление, если бы ни наша с ним детская дружба. С той весны хоть и прошло почти двадцать лет и мы с Дроном давно не общаемся, я по-прежнему вспоминаю о нём только самое хорошее. Таких друзей мало. Пока я наивно полагал, что парень с температурой валяется в постели, он каждый вечер отправлялся к турбазе. Всё увиденное там, в сторожке, впоследствии сильно изменило его. Насколько мне известно, его даже возили в психдиспансер. И первое, что бросалась в глаза — его седина. В районе висков волосы у него побелели. В пятнадцать-то лет. Так что я со своими страхами и ночными кошмарами обошёлся малой кровью.

Вернувшись после проваленного плана домой, на удивление, я почти сразу отрубился. Так отреагировал организм на пережитый стресс. Утром Дрон сам позвонил мне в дверь и, забравшись на крышу брошенного склада, где мы частенько курили и пекарили на костре картошку, эмоционально вывалил подробности шпионских похождений. Слушая его, я незаметно скурил пачку сигарет и будь рядом бутылка водки, выжрал бы ее залпом, как психически нездоровый солдат, заглянувший в лицо смерти.

Та женщина, что я видел в сторожке, была и вправду бездомной пьянчугой, выбравшая очередным пунктом пребывания наш городок. Она не единственная, кого Виктор с вокзала привел на пустующую турбазу.

Дрон наблюдал за процессом знакомства. Для этого ему пришлось полночи следовать за Виктором до вокзала.

Первая женщина (первая, увиденная Дроном) — на вид такая же горемыка. Мужик познакомился с ней поздним вечером. Как бы невзначай подошёл к одинокой, дремавшей на лавочке, закутавшейся в пуховик, алкоголичке, завел разговор, предложил выпить. За этим делом привел её к себе в логово. Видимо, под предлогом пожить, пока не потеплеет. На предложения мужика бездомная согласилась охотно. Перекантоваться на вокзальных батареях удавалось не многим — гоняли охранники. А ранней весной на улице, даже у теплотрассы спать нереально. Ради тёплого крова, бомжихи готовы на всё, лишь бы не мёрзнуть под открытым небом.

Всего Дрон насчитал шесть бедолаг, ступивших за порог сторожки. За полтора месяца. В среднем, каждая жила там от пяти до десяти дней. С Виктором и его дружками после работ на турбазе они нажирались алкоголем и устраивали оргии. Каждый вечер на костре что-нибудь жарилось, парилось, варилось. Потом женщина внезапно пропадала. На её месте появлялась другая. Мой друг не видел, что происходило внутри домика, лишь окрестности с высоты старой сосны, откуда он наблюдал, просматривались хорошо. Однажды, когда Виктор, ушёл работать в один из коттеджей, Дрон сумел проникнуть внутрь деревянной постройки и обнаружил запертую дверь в подвальчик.

Словно читая мои мысли, он сказал:

— Внизу валялась одежда. Грязноё тряпьё с обувью. Ни у кого бы этот бомжацкий хлам вопросов бы не вызвал. На одиноких бродяг всем наплевать. Они каждый год пропадает тысячами. Их некому искать.

Я спросил: что тогда было в том чёрном мешке?

Мой друг ответил не сразу:

— Зубы. Целая гора человеческих челюстей.

Позже я думал о содержимом пакета. Если предположить, что все несъеденные останки Виктор сжигал, то зубы сжечь невозможно. Логичнее их спрятать. Или закопать.

— Мне удалось выяснить, где он живет, — бесцветным голосом продолжил рассказ Дрон. — За городом, в частном доме. С матерью.

Парень замолчал. Я заметил, как сильно трясутся его руки и как он безуспешно пытается унять дрожь. Я терпеливо ждал, когда он успокоится.

— И то, что мы с тобой жрали... те котлеты. Ты понимаешь... У меня есть кое-какие мысли насчёт всего этого дерьма.

— Насчёт чего? — спросил я, ощущая, как желудок сжался в комок.

— Мы не должны оставлять все, как есть это.

— Расскажем милиции?

— Нет, — неуверенно сказал Дрон.

— Тогда что?

Я предвидел ответ. И я согласился.

На словах план расправы над Виктором выглядел просто. Запереть козла в сторожке и сжечь. Но для выполнения этой задачи потребовалось много времени: мы выслеживали мужика, изучали его распорядок дня, рассчитывали время, хотя, казалось, Дрон успел изучить каждый шаг ублюдка. Вооружившись ёмкостями и обрезками резиновых шлангов, слили из разных автомобилей понемногу бензина. В итоге горючего оказалось в самый раз — две металлические канистры по десять литров. И вот аккурат в первомайские праздники, ночью, мы пробрались к сторожке. Почти до самого утра ждали, когда в оконце погаснет свет. А когда свет погас, просидели в кустах ещё около часа. Для надёжности. Как мы полагали, этого времени должно хватить, чтобы людоед уснул. Перед самым ответственным моментом мы замешкались. Спину щипал морозец. На ладонях ныли мозоли. Во рту ощущался едкий привкус бензина. Наконец, Дрон хлопнул мне по плечу — мол, пора. И мы вышли из укрытия и направились к строению. Каждый из своей канистры облил стены, крыльцо, дворик. Я до последнего не верил, что мы всерьёз воплощаем свой безумный план в реальность. Крохотная часть меня желала, чтобы Виктор проснулся от подозрительного шороха на улице, выскочил и остановил нас.

В руках Дрона появился крепкий брус метровой длины. Он подпёр деревяшкой дверь, тем самым затруднив Виктору выход.

Напряжённым взглядом друг впился мне в глаза и, не встретив реакции, чиркнул горстью спичек.

Пламя распространилось мгновенно. Если в домишке и кричали, крика мы уже не слышали. Нас как ветром сдуло. Вместе со сторожкой сгорела вся турбаза.

Оправдывает ли наш поступок все эти жертвы? Конечно, нет. Но тогда нам, подросткам, всё казалось иначе. Мы играли по правилам той игры, в которую угодили. Одно могу сказать наверняка: съеденных жертв было далеко не шесть. По описанию Дрона, в мешке находилось не меньше ста челюстей. И неизвестно сколько было бы ещё, если б ни наш с Дроном бесчеловечный поступок.

Иногда я хочу встретиться с Андреем. У него уже семья, дети. В прошлый Новый год позвонил, поздравил. Разговора не получилось. Я теперь для него ни как символ настоящей дружбы, а напоминание чего-то негативного... хотя идея спалить сторожку принадлежала ему. Я не виню друга.

Тот городок я давно уже покинул. Живу в Москве. Иногда читаю новости, что в ...ом районе Владимирской области небольшие населенные пункты стремительно пустеют. Вся молодежь в поисках нормального образования и работы разъехалась по крупным городам. А то местечко, уверен, умерло раньше всех. Особенно после пожара на турбазе. Ее, кстати, отстраивать не стали. За два десятка лет там, наверное, все заросло.

Я хочу верить, что Виктор подох в самых страшных мучениях. Поборники морали сказали бы, что самосуд не искореняет зло. Порождает новое.

И всё же часть меня ликует: прежде, чем сдохнуть, Виктор сам превратился в котлету.

2019