Выстрел от сердца

               


     Прозвучала команда – “По вагонам”. Рядовой Потапов на прощание крепко обнял мать и поспешил к своему подразделению. Он пошёл на фронт добровольцем, но уезжал с тяжёлым сердцем. Ему нелегко далось решение оставить мать одну в это трудное время, кроме него о ней некому было позаботиться. Он любил мать, и иссушенные слезами её глаза, терзали ему сердце. Поезд тронулся, а прощальный, полный тревоги взгляд его матери, так и остался стоять у него перед глазами, а прощальное “Сынок”, продолжало звучать в ушах, отзываясь жжением в сердце. Что бы отвлечься, Потапов осмотрелся. Ехали по-разному. Кто-то шумел в разговоре, то ли пытаясь этим скрыть страх, то ли выплёскивая нетерпеливое желание давить фашистскую нечисть, кто-то молчал, подавляя в себе, бурлившее внутри. Рядом с ним сидел мужчина средних лет, по виду совсем не воин, а больше похожий на научного сотрудника или учителя музыки. Форма на нём сидела нелепо и комично, при выдаче явно ошиблись с размером, и даже очки казались слишком большими и еле держались у него на носу. Мужчина молча смотрел прямо перед собой, в одну точку, и сжимал дрожащими руками, винтовку. Ему было страшно. Потапов решил подбодрить его и добродушно сказал: “Ничего, раздавим эту нечисть и вернёмся домой”. Но в ответ мужчина только еле слышно пробормотал: “Только бы выжить”. Потапов улыбнулся: “Ну, смерть это не самое худшее. Смерть, иногда, это избавление. Хуже вернутся калекой, и всю жизнь зависеть от кого-то или попасть в плен и терпеть как эти твари будут измываться над тобой”. Но мужчина на это совсем не отреагировал, казалось он вообще не замечал ничего вокруг, его губы дрожали, снова и снова повторяя еле слышно: “Только бы выжить”.
     Поезд шел не долго, фронт был совсем рядом. По прибытии их сразу бросили в бой. Враг наступал, и удерживать позиции, удавалось с трудом. Но подкрепление не помогло и через пару часов боя, дали приказ отступать. Отходили лесом, и чем дальше, тем хаотичней, а взрывавшиеся рядом снаряды, и пролетающие пули, усиливали этот хаос. Солдаты падали, умирали, и лес не в силах их был защитить. Потапов сжимал от злости зубы, он пошел фронт не за тем что бы убегать от врага, но превосходящие силы, гнали его армию, и он отступал, отступал как все, но отступал не спеша, двигаясь в последнем ряду, и стараясь оставить весь свой боекомплект в инородном на его земле, теле.
     Сознание постепенно возвращалось к рядовому Потапову. Но мозг его еще находился в темноте и далеко от восприятия жизни, а тело было придавлено безвольной слабостью. Боли он пока не чувствовал, но понимал что получил ранение и какое-то время был без сознания, и боль скоро придет. Потапов попробовал вернуться к жизни, но не смог, ни пошевелить рукой, ни даже открыть глаза. Он попробовал добиться движения усилием, но сил в себе совсем не почувствовал и дал организму ещё времени. Первым вернулся слух. Щебет птиц, шелест листьев, и ветер, донёсший до него, немецкую речь. По тому, как развязно и самодовольно звучали слова, Потапов понял, что эта территория уже полнлстью занята врагом. Он не мог понять как далеко немцы, но внезапная острая боль, дала ответ на этот вопрос. Это немецкий солдат проверил сапогом, жив ли, обнаруженный им советский солдат. Потапов не вольно застонал, и немецкий солдат засмеялся и громко окликнул своих. В сознании Потапова обреченно мелькнуло – “Плен”. А дальше его волокли, бросали, перекатывали, везли, потом опять волокли, бросали …… Потапов то терял сознание, то приходил в себя. Только когда его тело оставили в покое, жизнь стала возвращаться к нему. Это Потапов осознавал с сожалением, понимая, что ждет его. И снова первым вернулся слух, только в этот раз уловивший русскую речь. Но мелькнувшую надежду, разрушили открытые глаза. Барак, грязные, измученные люди в изорванной форме. А дальше дни слабости, но вынужденного движения. Его куда-то гнали, он что-то нёс, потом опять гнали, опять нес. Удары, толчки, немного сна, подобие еды. Потапова изнутри разъедала злость, но сил, на рывок, на сопротивление, не хватало, и он шел, бежал, нёс. Сколько было этих дней, и даже что происходит вокруг, больной, воспалённый мозг Потапова не понимал. Короткие ночные передышки были слишком малы, что бы дать организму немного окрепнуть. Мелькавшие вокруг немецкие солдаты, собаки, бараки, сетка, колючая проволока, вышки, и боль, боль, боль и страдание в глазах пленных солдат, женщин и детей, все это разрушало его сознание, не давая собраться, и проносилось перед глазами бесконечным хаосом, пока сон не укрывал от этого. А там Потапова уносило в недалёкое прошлое, и любимые глаза в слезах, провожавшие его, на фронт. И вот, уже в сознании, совершая свой ежедневный, безвольный маршрут, за сеткой, в толпе женщин и детей, он увидел эти глаза. Самые дорогие для него, самые любимые. Исхудалое, измученное голодом и страданием лицо, и глаза, которые он не перепутал бы ни с какими другими. Глаза его матери. Это был миг, а дальше удар приклада в спину вернул Потапова в движение. Но это была она. Среди боли и страдания, унижения человеческого достоинства и лишений, стояла его мать. Самый близкий и родной человек, та, для кого он, опора и защита. Её тёплые руки, укрывавшие его в детстве перед сном, нежный, успокаивающий взгляд, и сердце, полное материнской любви, всё это теперь втаптывалось в грязь немецким сапогом. А он совсем рядом и беспомощен. Ничего уже для Потапова вокруг не было, только эти глаза. Он не спал, не чувствовал холода, голода, усталости. Только эти глаза, страдание в них, и его беспомощность. День за днём, не чувствуя в них различия, он жил с сжигающей сердце и не ослабевающей ни на секунду, болью за родного человека и болью собственной беспомощности, и каждый день искал глазами в толпе обречённых, эти глаза, а когда снова увидел их, эта боль вернула ему силы. Он ударил немецкого солдата, выхватил у него винтовку, поднёс её к груди, и выстрелил. Это было одно мгновение и один выстрел, а дальше, удар по голове и он начал падать. Но теряя сознание, Потапов был уверен что попал. Он, в прошлом, отличник боевой подготовки, и в школе, и в институте, не раз побеждал на соревнованиях по стрельбе, и этого одного, неподготовленного выстрела, хватило, что бы осуществить, рожденное в нем, болью беспомощности. И потом, приходя в себя, на полу, в бараке, Потапов уже знал, что выстрел был точным, и где-то там, на холодной земле, лежит его мать с пулей в сердце.