Шум

Шум в правом ухе смешивается с особым звоном счетчика в старом доме, который работает в своем отлаженном привычном режиме, который не знает, что такое выходные, отпуск. У него свой ритм, своя цель, беспрерывная карусель-круговерть, в конечном счёте, свой мир – как и у всех нас. Мне кажется, он даже не может себе представить, что бывают времена, когда его вечно вращающееся колесо стоит на месте, потому что кто-то опустил вниз рубильник. И все. Это не может остаться в памяти. Её просто нет. Щелчок, рубильник снова поднят наверх, колесо бежит: «Нельзя останавливаться – у меня такая работа.»

                Макс.

Он вдруг замер на несколько секунд, что мурашки пронеслись по телу со скоростью кометы и растворились где-то посередине, не дойдя до пяток, потому что я знала - с ним не страшно.
Тысячи квадратных километров неба, которые умещались в мою зрительную панораму, были усыпаны звездами, а так как пришло время августа, и метеорные рои приблизились к точке пересечения своих орбит и орбит Земли, начался этот поистине волшебный мерцающий дождь.
Мы сидели с ним на крыльце, и я вдруг вспомнила, как он маленьким гонялся за мотыльками, которые как ошалевшие бились в уличный фонарь, и так смачно щелкал челюстью, что я всегда переживала за его зубы.
«Ну что, старик? Нормально? Кашку не пожевать тебе?» - захохотала я, потрепав его за уши, а он как обычно прикрыл глаза от удовольствия.

                Белые стены.

Зачем ты переполняешь одну из чаш весов? Тебе не кажется, что они созданы для того, чтобы блюсти равновесие? Вправе ли ты решать останавливаться ли маятнику? Кто ты? Для чего ты здесь? Впрочем, откуда ты знаешь - кто ты?
Ночь была свежей, комары не беспокоили, мне казалось, что это сказка – можно спать с открытой дверью и окнами, и никто не жужжал над моим «рабочим» ухом. Так теперь оно называлось. Говорила мама: «Не прыгай со скал в воду, дочка!», но дочка у мамы та еще… Поэтому теперь у меня одно ухо рабочее, а второе не очень.
Ты лежишь там, в четырех, скорей всего, белых стенах, свет играет с пылью и раскладывает её на более ровную поверхность, избегая вертикали. Знаю, что рисуешь, и, в основном, твои мысли абстрактны, что ближе моему восприятию.
 
                Два шерстяных пледа.

-  Здравствуйте, я здесь ненадолго, будете чай?
Как обычно – я, Макс, термос и вечерняя прогулка (это наше самое любимое занятие).
- Благодарю.
- Я думала застану Вас уже в царстве снов.
- Нет, в августе я ложусь поздно, такие звездопады, каждый раз как впервые.
- Понимаю. А Вы видели вчерашние фейерверки? Я думала в Галактике случилось галактикотрясение (расхохоталась). Всегда меня охватывает чувство досады, что никоим образом не запечатлеть даже на самую профессиональную камеру такие моменты.
Старик тоже расхохотался и немного закашлялся от своей папироски. Но, сказать честно, запах его табака даже радовал мои рецепторы. Он был какой-то особенный, родной что ли.
- О, Макс! Не вижу уж тебя совсем, чернявый ты шибко. Иди сюда, приятель! Давай рассказывай, что видал?
Ну, конечно, Макс не мог пропустить порцию тяжелых старческих почесываний и с превеликим удовольствием, по-свойски, поприветствовал давнего знакомого.
На крыльце старенького дома стоял обветшалый деревянный столик, у которого одна ножка еле держалась на последнем гвозде, а внизу лежала картонка под соседней ножкой, дабы избежать шаткости. Перила давно покосились, можно было легко занозить себе руку, неудачно оперевшись. Помню, в детстве я получила огроменную занозищу, прямо здоровенскую, большую, мы вытаскивали ее всей семьей, крови было море! По крайней мере, так мне казалось тогда.
Почему я периодически останавливалась здесь и разделяла столь священное для меня чаепитие, порой даже заваривая чай по-особенному, как любит старик? Потому что мы сидели, молчали, Макс лежал рядом, было настолько комфортно, что этого не передать, как не передаст ни один объектив ни одной камеры те самые фейерверки метеорных потоков.
Еще было одно интересное обстоятельство – именно в эти моменты Макс вставал, тогда я понимала, старик уснул. Да, он часто засыпал прямо на своем скрипучем стуле на своем не менее скрипучем крыльце. И у нас уже с Максом вошло в обычай в такие моменты доставать с верхней полки шкафа два теплых шерстяных пледа и укрывать этого поистине волшебного старика сверху и снизу. «Ноги должны быть в тепле!» - так до сих самых пор говорит моя прабабуля – ей уже 100 лет, и я горжусь трезвости ее ума и твердости ее памяти.
Мы шли вдоль дороги, Луна светила так ярко, что видно было практически весь горизонт. И тут Макс неожиданно сел, просто сел посередине дороги и засмотрелся на небо, потом глянул на меня, мордой ткнул в дорогу, как бы намекая «присаживайся, отпусти», и я послушалась. Мы сидели так с ним около часа, может больше, было тепло, температура его тела как никак ближе к сорока градусам, а он всегда любил сидеть бок о бок. Чудный пес.

                Карточки.

Как-то раз, пытаясь хоть немного отвлечь свою старушку от вот уже пятилетнего лежания в одной и той же комнате, я спросила:
- Что тебе снится?
Пришлось это сделать не единожды, потому что она совсем меня не слышит, на что она ответила:
- Да ничего не снится. Единственное что – говорит – боюсь снова введут карточки.
 Я притворилась, что не поняла, о чем она, чтобы подольше с ней побеседовать, и переспросила, мол, какие карточки?
- Да, на питание, на хлеб, какие? Надо бы закупить сахар, гречу, рис… Все дорожает. Вы бы потихоньку бы по килограмму носили бы в дом.
Она лежала, придерживая где-то возле сердца грудь, тревожило ее это место, болело, и смотрела на стенку, повыше к потолку. Сидела, смотрела я на нее, а про себя думаю, лежит тут в этих четырех стенах и переживает, что снова введут карточки.

                БАР.

Нет. Это не то место, где бармены устраивают коктейльные шоу, бизнесмены, уставшие от трудовых будней, проводят свои выходные, парни ищут новых знакомств с дамами на один вечер, а барышни, в свою очередь, ищут внимания, чтобы поднять свою самооценку.
Я знаю одного человека. У него есть свой БАР. Биполярное аффективное расстройство.
 - Рисунки у тебя конечно космические. Интересно, когда ты рисуешь – сколько состояний может смениться в тебе? Точнее будет сказать, насколько сильно ты вливаешься в это?
- Да, я тоже люблю, когда волны шумят и раздаются звуки глюкофона, какая-то магия, правда? (Ты спросила так тихо, вглядываясь в световые разводы  на стене, и вряд ли вообще услышала мой вопрос, но ничего, кроме как обнять, в такие моменты, я не хочу. Просто обнять. Иногда я думаю о том, что ты далеко не всё помнишь, а некоторые моменты не помнишь вовсе. Иногда ты рассказываешь что-то по нескольку раз, тут я улыбаюсь, по-доброму смотрю на тебя, и ты понимаешь, что нужно исправляться. Обычно я говорю: «Блин, мартышка, бери себя в руки!». А сама думаю: «А ты-то без БАРа часто можешь взять себя в руки?»

      Привет! Меня зовут Леся, и я люблю бегать с расслабленными руками.

Это очень смешно. Встань, расслабь руки и пробегись. На этом всё.

                Дилофозавры.

- Где билеты?
- Всё никак не отвыкнешь? (смеется в голос). У нас электронные.
- А всё равно какие! Главное они есть, и мы улетаем!
Я сложила руки в пистолеты и сделала пиф-паф, похихикала, прокрутила их на указательных пальцах, а потом засунула в невидимую кобуру и, конечно подмигнула в стиле «если ты понимаешь о чем я». После чего, мы прошлись фирменной походкой в полу-присед, озираясь на прохожих как дилофозавры и поймали порцию этих оценивающих взглядов и парочку закатанных глаз. Обожаю эти моменты!

                Птица.

Твоя птица мечется из стороны в сторону, ей что-то мешает улететь. Передергивает. Нет запаса, очень опасно играть при таком натяжении, но ощущения не сравнимы ни с чем, «рабочее» ухо слышит каждую ноту, тело бьется под музыку, выпуская из себя эти ритмичные волны той самой «Птицы». Внутри всё подстраивается под этот темп, дрожь в такт. Потрясающе. И в эти моменты тебе абсолютно все равно, что со стороны, ты как припадочная, «стоячая эпилепсия», каждая часть тела отдельно дергается, и не ты этим управляешь – все это слишком натянутые нервы. Постепенно они расслабляются, становятся эластичней. Приятно.

                Дверь.

Давка. Дикая давка. Я понимала, что еще немного, и моя голова лопнет от такого сильного напора. Ощущение было, что она весит килограмм пятьдесят, только отдельно голова. Раньше я мучилась мигренью, но эта боль была сильнее в несколько десятков раз. Я не могла открыть глаза. Я чувствовала мерзко яркий свет даже через закрытые глаза, он будто прожигал мои веки. Душно. Очень душно.
- Макс? (Никаких движений я не чувствовала, он всегда рядом, всегда, и, если вдруг он отошел, стоит мне даже шепнуть или по-особенному щелкнуть языком, как он тут же появлялся).
Мне стало страшно. Макса рядом нет. Это очевидно.
Тишина звенела ультразвуком. Мое больное ухо не раз ловило звуки турбины самолета, но в этот раз это было так громко, что могли лопнуть перепонки, так мне казалось. Больше всего я боялась оглохнуть и на второе ухо. А что будет? Я бы лишилась всего и сразу. Музыка. Вы можете прожить без музыки? А если вы оглохли? Что дальше? Как дальше жить? Но тогда меня больше волновало, где Макс, и главное, где я? И что вообще всё это значит?
Я открыла глаза, и в тот же миг боль коротко, но достаточно громко крикнула за меня откуда-то из глубины и сразу же заткнулась. В такие моменты какая-то невидимая перегородка перекрывает воздух совсем ненадолго, до определенного головокружения, потом исчезает.
Абсолютно белая комната-ящик, пустая, абсолютно белая комната-коробка. Абсолютно белая. Я медленно, скрючившись от разрывающей боли в висках, стала поворачивать голову, в надежде понять где я, но не увидела ничего, кроме мерзкого белого цвета. Резко, как это обычно и случается, я почувствовала мощнейшую раскрутку пространства изнутри. Начался приступ. Стены собрались в одно колесо и начали крутиться со скоростью велосипедного при хорошем разгоне. Я блеванула. Тут же.
Колесо тормознуло. Все встало на места. Сознание немного прояснилось, фокус становился всё чётче. Ненадолго мне показалось, что приступ не закончился, что передо мной всё продолжает крутиться. Именно поэтому я вижу одну и ту же белую стену. «Сейчас всё остановится и найдется дверь» - успокаивала я себя.


                Три часа.

 Очень громкий лай-рёв и стуки когтей по входной двери, которая билась в судороге в своем проеме, разбудил старика. Было около трех часов ночи. «В три часа просыпается нечисть» - подумал старик. «Откуда это в моей голове?» Поднявшись с кровати, он схватил стоящую возле нее двустволку и прошаркал на террасу. Просто пробежать он уже не мог, поэтому именно прошаркал. На ходу он достал из нагрудного кармана своей старой байковой клетчатой рубашки очки и надел их. Макс услышал стариковское шарканье и перестал тут же лаять, пес был невероятно умен, но и дед понял по лаю, что это Макс, и пока шаркал к выходу - кричал: «Чернявый, я тут, всё в порядке, тихо-тихо, малыш.» Дед на лету открыл дверь, но никого кроме пса не увидел.
- Где она? Что случилось, парень? Сейчас, сейчас, подожди.
Старик накинул пальто, шарф, нагнулся завязать ботинки, чертыхнулся несколько раз, схватил ключи, с внешней стороны двери снял с крючка амбарный замок, закрепил на дверь, послышался щелчок, закрыто.
- Всё, идем!
Ружьё висело на плече, пёс бежал рысцой впереди, не отрывая нос от дороги. Достаточно быстро они оказались возле нашего дома. Заперто изнутри. Старик начал стучать в дверь, но с той стороны была мертвая тишина.
- Ничего не пойму. Черный, ты-то как оказался снаружи? Черный? Эй!
Пса нигде не было. Старик резко снял с плеча ружье и поднял прицел, ему стало не по себе, потому что он знал, что Макс- особенный пёс, он никогда не бросал своих. Ничего не слышно. Только ветер.
- Чернявый! Макс! Иди сюда, парень! Макс! Макс! Ко мне, приятель!
Ответа не было. Старик выдохнул слово «тааак» и присел на ступеньки возле дома, достал табак из нагрудного кармана и бумагу, свернул папироску, вытащил из штанов свою любимую зажигалку с гравировкой: «Капитан Майнд», которую я ему подарила на позапрошлый новый год, и закурил.

                Сплин ошибался.

Картинка остановилась. Но я до сих пор не видела выхода. Не то что выхода, я не видела даже хоть какого-нибудь отверстия, окна или люка, меня пугала еще кристальная белизна комнаты, абсолютно неестественная. На мгновение я подумала, что умерла, что сейчас кто-то в белой мантии откроет дверь, позовет меня, и мы выйдем в утопию.
Через пару минут после этой мысли я услышала шаги, и, знаете, что напоминал этот звук? Когда согреваешь молоко и начинаешь ложкой размешивать мед – она начинает биться о стенки стакана, и вы слышите такой глухой стук – вот такое я слышала снаружи этой непонятной коробки. А теперь старый такой телефон из детства наших родителей, если вам кто-нибудь рассказывал или показывал – вы поймете – там были кнопки, которые необходимо продавить для того, чтобы набрать номер, при этом ещё раздавались монофонические сигналы. Я услышала четыре похожих сигнала, затем раздалось «пщщщ», и по стене поползли черные полоски и очертили собой дверь, которая выдавилась из стены и ушла резко влево и вошла без следа в стену обратно. 
«Здравствуйте» - сказал человек в круглых очках и синем пиджаке, при этом он улыбался, но я была сильно ошарашена всем происходящим, поэтому его улыбка казалась мне заведомо фальшивой. Конечно, я не подала виду и поприветствовала его точно так же, но все же с вопросительной интонацией.
«Пойдемте».
Я решила пока что не уточнять куда – нужно было просто выйти из этой слепящей комнаты хотя бы куда-нибудь. Осторожно, без резких движений, так как моя голова еще подкруживалась,  я встала, подошла к мистеру «Синий Пиджак» (не знаю пока, как его называть), и мы вышли. Что-то я была слишком спокойна – наверное, это была не та я, что обычно, а та, что просыпается во мне с периодичностью раз в месяц. Знаете, что я учудила? Её звали Стрим. Она толкнула своим плечом мистера «Синий Пиджак» и хихикая спросила: «Куда идем, мистер серьезность?». Ее – это меня – меня бесстрашную и кайфующую от всего происхоящего. «Синий Пиджак» покосился на меня сквозь свои очки и сам улыбнулся (это обычно заражает, я знала).

                Смок.

Над полем поднялась черно-серая стена пыли. Старик услышал Макса, но это был рев вперемешку с писком, нечто скуляще-рычащее. После тишина. Непонятно было, откуда эта разъедающая глаза пыль. Мгновение, какая-то мокрая тряпка, сознание потеряно, темно. Знаете, как заводят реактивные двигатели? Раздался именно этот звук, который уже никто не слышал. После чего начался ливень.
             Как же красиво и свежо после дождя, как же тихо и хорошо. Однажды мы выбежали с Максом на улицу, я взяла его любимую игрушку – уже растрепанного плюшевого гуся, или это была курица, в общем недогусь и недокурица, я вообще его называла гуселебедь. Что-то много чести гусю – хотя он того стоит. Потом это вошло в традицию, мы выбегали в дождь и валялись в лужах и грязи, я бегала с ним чуть ли не на четвереньках, кидала ему эту диковинную птицу, он ловил и приносил мне, не всегда отдавал – но это было самое веселое, игра – «Крылатый Брюс» или «Свинтусы».  Мы тогда были самыми настоящими свинтусами, я надевала спецодежду для такого дела – грязь была везде, на лице в том числе, я бы даже сказала – особенно на лице. Цель игры – испачкать друг друга как можно сильнее и, конечно, отвоевать гуселебедя, который курица.

                Белый человек.

У меня в голове играла песня: «My body is a cage...» Вспоминаю, как мы сидели в твоей комнате с тёплым приглушенным светом и играла эта песня. «Моё тело – это клетка, которая сдерживает меня от танца с любимой.»



Произведение находится в стадии разработки. Продолжение будет ;)