Партбилет

Попытка № 2.

Вместо предисловия:

Это вторая моя попытка разместить данное произведение на портале proza.ru. В первый раз оно почему-то было удалено модераторами. Без объяснения причин. Но я не обиделся. И пытаюсь опять. Потому что оно, по отзывам, понравилось многим читателям. Уважаемые товарищи модераторы и всякие там ревнители моральной чистоты! Обращаюсь к вам. Это не политическое и не антисемитское произведение. Это - "шутка юмора", воспоминания из прошедших лет. Антисемитом и антикоммунистом не могу являться по умолчанию - отец у меня еврей и бывший коммунист. Вырос я в СССР и сейчас стараюсь вспоминать об этой стране только хорошее, плохое и без меня вспомнят. Слово "ж.д" используется только как цитата из прямой речи героев байки. Слово-то не выбросишь... А так, улыбайтесь, господа, улыбайтесь!

(из цикла "Сказки ночного аэропорта")

"Весь мир грабастают рабочие ручищи,
Всю землю щупают, — в руках чего-то нет…
— Скажи мне, Партия, скажи мне, что ты ищешь?
И голос скорбный мне ответил: — Партбилет…"

(пролетарский поэт Александр Безыменский, 1924 год)


"Утеря или утрата партийного билета каралась строгими «вынесениями» по партийной линии, вплоть до исключения из КПСС, что автоматически означало проблемы самого широкого спектра по месту работы и фактический конец карьеры. Ставшая в советское время крылатой фраза «Партбилет на стол положишь!» в 70-е годы звучала для некоторых как смертный приговор..."

(из статьи "Ближе к сердцу", 2014 год)


В ту роковую, теплую майскую ночь рядовой славного гвардейского танкового полка в/ч 75221 Ходжаев, выражаясь уставным казенным языком, бдительно нес караульную службу на посту № 5 возле складов горюче-смазочных материалов вышеупомянутой части. В воздухе пахло весной, где-то невдалеке пел соловей, призывая к брачным играм свою подругу.

А рядовой Ходжаев грустил. Смотрел он в звездное небо чужого ему Подмосковья и тосковал по родному кишлаку под Кокандом, по черноглазой невесте Юлдуз, что на узбекском значит "Звездочка", по своей маме, почтенной Бодомгул-она.

Служил Ходжаев в рядах Советской Армии недолго, еще не было и полугода. Страдал страшно. И от необходимости есть в полковой столовке жирные свиные котлеты, мысленно обращаясь с извинениями к Всевышнему за грех, и от странных привычек этих русских каждое утро голыми по пояс бегать по асфальтовому плацу и чистить каким-то невкусным белым порошком зубы (чего их чистить? и так белые...), и от занятий по строевой подготовке, для которых зачем-то надо знать где левая рука, а где правая.

Но больше всего страдал бедный узбек от постоянных шуток сослуживцев над именем, данным ему его уважаемым отцом. Имя это было Йобон. И что тут смешного? Йобон Насруллаевич Ходжаев. Красиво... Да и по сравнению с другими именами не так мудрено. Вон эстонец из первого взвода. Так того вообще Алеммаа Куулдсепп зовут! Товарищ капитан во время утренней переклички вполголоса матерится, когда до него в списке личного состава доходит.

Ходжаев поморщился, вспомнив как только не называли его сослуживцы-старослужащие. И Йеблан, и Йебун, и Йобнутый... 

Поначалу он не понимал, почему так ржут товарищи, окликая его этими кличками, пока земляк из Ташкента, лучше знающий русский язык, не разъяснил Йобону их похабный контекст.

Но маленький узбек, не обладающий ни особой физической силой, ни бойкостью характера, терпеливо все сносил, как стоически переносит губительную засуху земля Ферганской долины. Ничего, пройдет время, отслужит он год, станет "черпаком", вот тогда от него и отстанут, будут гонять новых "молодых", собранных со всех бескрайних просторов тогдашнего Советского Союза.

А еще мучился в ту прекрасную майскую ночь рядовой Ходжаев от жуткой боли в животе. Видимо, так и не привык его желудок к тяжелой армейской пище, сплошь состоящей из круп, капусты и мясных субпродуктов. С тоской вспоминал Йобон о маминых шурпе и лепешках, о рассыпчатом плове с бараниной, который по праздникам готовил его отец, мудрейший Насрулла-ака. А какую мама домашнюю халву делает, ай-ай, пальчики оближешь!

Живот болел все сильнее и сильнее. Страшно хотелось сходить по большому. Но не мог оставить пост стойкий узбекский юноша, да и негде было укрыться от посторонних любопытных глаз на бетонной площадке проклятого поста № 5 возле складов ГСМ. Оставалось одно - терпеть до конца смены, и потом уже быстро-быстро избавить себя от мучений, удобно устроившись в маленьком деревянном туалете на заднем дворе караульного помещения. 

                -

Всевышний, как известно, славится своеобразным чувством юмора. Поэтому, наверное, он и распорядился, чтобы в ту, памятную для многих майскую ночь, второй герой нашего повествования мучился практически так же, как и маленький узбек.

Звали его Григорий Михайлович Павловский, был он чуть старше рядового Ходжаева и чином уж точно повыше. Служил Гриша в части № 75221 младшим лейтенантом-"двухгодичником" на должности заместителя командира танковой роты по политработе, попал в армию сразу после истфака МГУ на два года. Благо, что в университете существовала военная кафедра, не пришлось идти в армию обычным рядовым-срочником. Закосить же совсем от проклятой армейской лямки не удалось. Ну не было у его родителей - заурядного инженера Павловского Михаила Моисеевича и простой учительницы истории в средней школе Павловской (в девичестве Зильберглейт) Раисы Петровны ни денег, ни связей, столь необходимых для освобождения единственного чада от всех прелестей службы в рядах Советской Армии.

Судьба человеческая вышивает порой на полотне жизни каждого из нас весьма забавные и неожиданные узоры. То, что ставило крест на всей будущей советской социально-общественной карьере Гриши, а именно - еврейские корни родителей, фактически спасло его от верной гибели в "стреляющих" горах Афганистана...

                -

Старый военком Николай, или, как называли его друзья и знакомые, Мыкола, Иванович Петренко, прошедший весь несладкий армейский путь от простого прапорщика до целого подполковника, в день распределения молоденьких лейтенантов по кадровым частям очень страдал от... банального похмелья. Намедни подполковник добро принял "на грудь" на банкете, посвященном проводам сослуживца по военному комиссариату на заслуженную пенсию. И поэтому мечтал в тот счастливый для Гриши день Мыкола Иванович лишь о паре бутылочек холодненького, со слезой, "Жигулевского", и о скорейшем окончании трудового дня. Взглянув покрасневшими от пьяного недосыпа глазами на стоящего перед ним худосочного юношу, он сразу же определил семитскую кровь. Да и мудрено было не определить! Курчавые волосы, тоненькая шейка, нос с горбинкой, миндалевидные карие глаза с затравленным, как у маленького олененка, взглядом. Ну чисто раввин из Бердичева, тьфу, прости Господи...

Перед Мыколой Ивановичем лежали на столе две стопки папок с личными делами новоиспеченных офицеров-"двухгодичников". На каждой из них красивым писарским почерком военком выводил простым карандашом либо магическую аббревиатуру "ДРА" (Демократическая Республика Афганистан), либо просто букву "С" (Союз). И вершил он судьбы человеческие как апостол Петр у райских врат, полагаясь лишь на свое собственное узколобое разумение, либо на хорошее или плохое настроение. Вот не даст ему ночью жена утех физических - и мчится бедненький лейтенантик на перекладных куда-нибудь в сторону Баграма, а занесет какая-нибудь мамаша, хлопочущая за кровинушку свою, баночку красной икры да бутылочку "Столичной", поднимется настроение у Мыколы  Ивановича - есть все шансы у очередного кандидата остаться служить не дальше подмосковной Балашихи.

Не известно, какой Бог спас Гришу в тот день, ведь настроение у военкома было то еще, из-за синдрома абстинентного, но глянул он на бедолагу, зависла над папкой рука с судьбоносным простым карандашом, да дрогнула... Видать, посетили его мысли сентиментальные да жалостливые. Вроде таких - "Один ведь сын у родителей, недотепа интеллигентская, завалят его душманы в первый же день, а мне грех на душу..." или же более политически обоснованных - "А вдруг в плен возьмут, он же гранатой себя подрывать не будет, не из таких, жидочек слабенький... Потом переправят в какие-нибудь Америки или Израили, начнут показывать по телевизору, а мне тут отвечать, куда мол смотрел, как проворонил, и плакала тогда пенсия полковничья".

Глянул Мыкола Иванович грозно на Гришу, поставил на тоненькой казенной папочке буквочку "С" и промолвил: "Повезло тебе, историк. Поедешь у меня служить в краснознаменную часть номер 75221. Только смотри, не балуй там, а то я тебя из-под земли достану. А теперь давай, дуй за пивом, спасение твое будем обмывать!".

                -

Вот так и попал Гриша служить совсем недалеко от дома, в подмосковную Кубинку, около часа езды от столицы на электричке. Казалось бы чего уж лучше: родители каждую неделю приезжают, гостинцы привозят, часть небольшая, служить несложно, проводи себе политзанятия, да в караулы ходи.

Ан нет! Не приняла среда армейская юного историка. Не подходил он для нее не умственно, не физически. Форма сидела, как на корове седло, в тире чуть руководителя стрельб не застрелил, выпалив случайно в потолок из штатного "Макарова", на турнике висел макарониной, вызывая гомерический хохот не только офицерского состава, но и некоторых подчиненных-"старослужащих". Да и вне службы какой из него сослуживец: водку не пьет, по бабам не ходит, анекдоты пошлые не травит, уткнется на кровати в офицерском общежитии в толстенную книжку о каком-то Макиавелли, смотря иногда на буйные игрища "товарищей-офицеров" глазами испуганного олененка.

В общем, говоря откровенно, в моральном и ином отношении была служба Гриши не менее горькой, чем у рядового Йобона Насруллаевича Ходжаева. Начальство давно уже на недотепу-лейтенанта махнуло рукой, к повседневной боевой жизни части не привлекало, ограничиваясь лишь бесконечными назначениями Гриши в суточные караулы. Командир полка, подполковник Богомолов Андрей Никодимович по кличке "Урфин Джюс" (это из-за кустистых густых черно-сивых бровей, сходившихся к середине переносицы) даже однажды задумчиво произнес на одной из офицерских пьянок: "Может, пристрелит его кто случайно в карауле, жидка-то малохольного, тогда и возни будет меньше, а то еще служебную характеристику пиши, аттестацию проводи, к очередному воинскому званию представляй...".   Но мысли эти были чисто эмпирические. Ведь беречь подполковнику Богомолову еврея-лейтенанта положено было как зеницу ока. Потому что Гриша представлял собой редкое явление - он был евреем партийным. Но это особая история...

Буквально за несколько месяцев до окончания Гришей исторического факультета Московского государственного университета в парткоме факультета выяснили, что не выполнена ежегодная разнарядка по приему студентов в члены партии, причем ровно на одного человека и минуя в особом порядке процедуру приема в кандидаты в члены партии. Просто уникальный по тем временам случай! Наверное, не хватило каких-то цифр в общепартийных показателях. А из беспартийных на истфаке МГУ оставался только один студент Павловский.

"Так он же еврей!", - растерянно промолвил на закрытом собрании председатель парткома, - не ровен час соберется эмигрировать в Израиль, хлопот с его исключением не оберешься". Остальные члены парткома тоже молчали, не зная как выйти из затруднительного положения. В результате было принято соломоново решение - если Гриша принесет рекомендации какого-нибудь старого члена партии, которому партком не сможет отказать, то будет с почетом принят в члены КПСС, а если не принесет - то в виде наказания за то, что подвел первичную партийную ячейку факультета, поедет по распределению в какую-нибудь маленькую школу в Ненецком автономном крае детям оленеводов историю преподавать. О чем незамедлительно было сообщено потенциальному члену КПСС, студенту пятого курса Григорию Михайловичу Павловскому.

В тот же вечер на семейном совете семьи Павловских, состоявшемуся на маленькой кухне в стандартной советской квартире неподалеку от станции метро "Бабушкинская", было решено использовать последний козырь, имеющийся в их распоряжении. Имя этому козырю было дядя Борик. Родной дядя мамы Гриши, Раисы Петровны, Борис Израилевич Зильберглейт, был человеком особым. Человеком, одним из немногих оставшихся в живых или не уехавших 157 евреев - Героев Советского Союза. Майор Зильберглейт, командуя стрелковым батальоном с 1942 года, защищал Сталинград, был неоднократно ранен и дошел до Берлина. Дядя Борик в своей жизни видел все - и антисемитов-командиров, и фашистские "Юнкерсы", и гибель сослуживцев, и аресты друзей. Дядя Борик ничего в жизни не боялся. Поэтому, когда вся растерянная мешпуха Павловских прибыла к нему в гости с необычной просьбой, он просто пожал плечами, сказал лаконично "Помогу..." и взял паузу до утра, чтобы подготовиться. И подготовился, еще как подготовился...

Ровно в 10 часов утра следующего дня дверь парткома исторического факультета МГУ после вежливого, но настойчивого стука, растворилась, и в помещение вошел, слегка прихрамывая, пожилой седой человек с хорошо сохранившейся офицерской выправкой и в форме майора Советской Армии. На кителе посетителя едва умещалась орденская планка, и ярко горела Звезда Героя, предварительно начищенная мелом. Вежливо поздоровавшись со всеми присутствующими, необычный гость объявил охреневшим от неожиданности членам парткома, что он принес заполненную по всем правилам рекомендацию для вступающего в члены Коммунистической партии Советского Союза Григория Михайловича Павловского, что сам гость является членом партии с 1943 года по рекомендации самого маршала Жукова, и что он очень надеется на то, что "силы международного антисемитизма" не смогут воспрепятствовать студенту Павловскому в его горячем желании стать коммунистом. После чего майор-отставник коротким движением подбородка откланялся и вышел восвояси. Естественно, после такого демарша у "исторических партийцев" вариантов не оставалось - им надо было срочно принимать Гришу в партию с торжественным вручением в актовом зале факультета заветной красной книжечки - ПАРТИЙНОГО БИЛЕТА.

А дядя Борик, отмахнувшись от слезливых благодарностей семьи Павловских, ожидавшей его на улице возле главного корпуса МГУ, только посмотрел прямо в глаза Грише, опять-таки лаконично сказал: "Не подведи...", и ушел в сторону ближайшей станции метро, прихрамывая от оставшихся со времен боев под Кенигсбергом осколков в колене.    

                -

В тот злосчастный день Гриша в очередной раз был назначен начальником караула. С утра все как-то не заладилось. Сначала получил "люлей" от командира полка за неопрятный, по мнению Урфина Джюса, вид. "Корова, бля, на поле лучше выглядит, чем вы, товарищ младший лейтенант! Китель помят, ворот рубашки сальный, на сапоги даже глядеть не могу! Тьфу, прости Господи, не офицер советской армии, а чмо болотное!", - ревел на всю часть Андрей Никодимович, полчаса назад сам получивший "люлей" от командира дивизии за недостачу на продовольственном складе, не закрытую вовремя липовыми документами, столь мастерски изготавливаемыми полюбовницей Урфин Джюса, пышнотелой и крепкозадой Мариной, заведующей офицерской столовой части. Красный, как бурак, подполковник сплюнул от злости, махнул рукой на "это горе луковое" и пошел в сторону штаба. Лишь по пути его движения были слышны вопли "Вы как стоите, мать вашу, перед вами целый командир полка!" и "Слышь, солдат, хватит на ворон пялиться, закрой рот и марш в казарму порядки наводить!".

Но все это было привычной атрибутикой утренней полковой жизни, и Гришу особо не беспокоило. По крохотным отметочкам в карманном календаре советской авиакомпании "Аэрофлот" за 1983 год, служить младшему лейтенанту оставалось 2 месяца 3 недели и 1 день. Чуть-чуть потерпеть - и домой, к маме и папе, к любимым книгам и пластинкам с классической музыкой, к московским театрам и художественным галереям, словом, к нормальной, человеческой жизни.

А беспокоило младшего лейтенанта в тот день одно - накануне он съел не очень свежий салат в офицерском буфете и уже с утра мучился жуткой диареей. Но к врачу Гриша пойти постеснялся, не желая в очередной раз стать жертвой скабрезных шуток сослуживцев. Поэтому Гриша крепился - попил крепкого чая и пошел в караул.

Кульминация нашей истории наступила в начале пятого утра следующего дня. Устав терпеть всю ночь и строить из себя стойкого оловянного солдатика, младший лейтенант Павловский оставил на телефонах в караулке помначкара, здоровенного туповатого старшего сержанта Селютина, родом из далекого Кустаная, и на всех парах помчался в маленький деревянный туалет во дворе караульного помещения.

Жизнь - это цепочка обстоятельств, ведущая нас к неминуемой, комичной или трагичной, развязке. В тот день все электрические лампочки в туалете внезапно перегорели. И Грише пришлось оправлять свои физиологические потребности в кромешной темноте, полагаясь лишь на обоняние и тактильные ощущения. И вот когда наш герой устроился поудобнее в позе "птица на жердочке", он внезапно услышал коварный такой звук "Бульк!". Гриша похолодел. Он сразу понял, что это. В выгребную яму отхожего места из заднего кармана офицерских галифе выпало портмоне, хранившее все Гришины богатства: жалкие остатки офицерского жалования за прошлый месяц, фотографию родителей и...ПАРТИЙНЫЙ БИЛЕТ. Ужас обуял младшего лейтенанта. В голове проносились страшные картины: партийный суд, исключение из рядов КПСС, голодное будущее лаборанта захудалого ПТУ и, возможно, даже...расстрел! (ну, это ему совсем от страха померещилось). Но больше всего Грише было стыдно перед дядей Борей, человеком, поверившем, что и у еврея в этой партии может быть хоть какое-то будущее...

Но надо было спасать драгоценную красную книжечку, и Гриша, ни секунды не задумываясь, набрал воздуха в легкие, и с отчаянием нырнул в зловонную жижу...

                -

Судьба-злодейка упрямо вела в ту ночь наших героев навстречу друг другу. События развивались с хронологией и четкостью милицейского протокола. Едва сменившись с поста, рядовой  Йобон Насруллаевич Ходжаев мигом сдал в оружейку автомат и рванул к заветному туалету. Не обращая внимания на отсутствие света, измучившийся от долгого терпения маленький узбек присел на корточки, приготовившись облегчиться и... В полной темноте отхожего места чья-то холодная рука снизу, из самого чрева вонючей дырки, несмело похлопала его по заднице, и чей-то дрожащий голос произнес: "Извините, у вас спичек не найдется? Я тут партийный билет ищу".

От крика испугавшегося до приступа помешательства узбека проснулись в близлежащем военном городке офицерские жены, завыли собаки на помойке возле солдатской столовой, помначкара Селютин, решив, что это тревожная сирена, поднял караул в ружье и начал лихорадочно набирать по телефону дежурного по полку.

А Ходжаев все кричал, кричал и кричал криком изголодавшегося по любви взрослого ишака в период весеннего гона. А потом обильно обгадился, чем особого комфорта Грише, и так уже измазанного с головы до ног в фекалиях, не добавил. Но пока несчастный маленький узбек извергал из своей глотки практически ультразвуковые волны, младший лейтенант Павловский с неимоверным облегчением нащупал так и не успевшее уйти на дно заветное портмоне с ПАРТИЙНЫМ БИЛЕТОМ внутри.

Говорят, что после этого случая в военной части номер 75221 в караульном помещении наконец-то построили порядочный, цивилизованный туалет из кирпича и с современным освещением.

А потом пришла перестройка. Партии не стало. Дядя Боря умер, и хоронить его пришли десятки людей, обязанные ему - кто карьерой, а кто и вовсе жизнью. Григорий Михайлович Павловский стал доктором исторических наук и даже защитил диссертацию на тему: "Особенности праздничных обрядов славянских народов в допетровскую эпоху". Военком Петренко окончательно спился и сгинул где-то под забором. Подполковник Богомолов ушел в отставку и устроился охранником в одном из московских казино не самого высокого разряда. Рядовой Йобон Насруллаевич Ходжаев, демобилизовавшись из армии, удачно женился, открыл вскоре процветающий хлопковый бизнес и стал одним из богатейших людей независимого Узбекистана. И имя его, имя долларового миллиардера, произносят теперь в бизнес-сообществах стран, оставшихся после развала СССР, благоговейно и с величайшим почтением...          

А билет... Билет где-то валяется в полке старого письменного стола в холостяцкой квартире Гриши Павловского, желтея и ветшая от времени и пыли... И его уже никто не ищет и никто не вспоминает.   

Смиловичи,
сентябрь-ноябрь 2018 г.