Чудо-кнопка

 [~20']
    Если читателя не интересует навязчивое мнение автора относительно политической обстановки и социальных процессов начала девяностых, рекомендую перескочить взглядом пустую строку и читать с абзаца, начинающегося со слов «Сосед Степан...»
    В девяностых жизнь была забавная. Ой, какая забавная! Социализм и компартию отменили, рынок легализовали, а капитализм почему-то не случился. Обещал прийти, но обманул, ему это свойственно. А поскольку природа вакуума не приемлет, то на местах стали устанавливаться дикие порядки, присущие скорее феодализму или даже рабовладельчеству. Все прежние спекулянты теперь гордо именовались предпринимателями. Лидеры организованных преступных группировок, взяли на себя функции добровольных народных дружин. Но работали они не за отгул или день к отпуску, а за солидный процент с оборота торгашей. От красных повязок отказались, предпочли малиновые пиджаки. Выбранные на пенной волне демократии директоры прибрали в личное пользование предприятия, которыми руководили. Муниципальная администрация бросилась распродавать жирными кусками казённые земли и строить дворцы у себя в вотчине, в столице и в испаниях.
    Те же, у кого не было доступа к богатым амбарам, брошенным на произвол судьбы советами, кто не пожелал или не смог по разным причинам грабить сограждан, остались на берегу бурлящей реки перемен. Некоторые пробовали её переплыть. Тот берег ведь однозначно лучше, там луга заливные плодороднее, там солнце греет лучше и волков меньше. Ныряли буйной головой вперёд. Потом, после паводка, их находили в кустах с обглоданными носами и с ножевыми или огнестрельными.
    Меня эта лихая пора застала в одной очень тёплой и весьма амбициозной бывшей советской республике. Много всякого перекоса было тогда и в мировоззрениях людей, и в ценообразовании. Например, запомнилось, что килограмм варёной колбасы стоил девятьсот, а билет в купе дальнего поезда на сутки пути – всего восемьсот. Это впечатляло.
    Но не хочу здесь разворачивать пространные политико-экономические прения в форме монолога. Во-первых, это глупо, ведь у читателя нет возможности мне возразить. А во-вторых, и цели такой не ставлю. Просто, для того, чтобы было понятно в какой обстановке происходили описываемые ниже события, нужно вначале по закону жанра, обрисовать окружающую обстановку – смонтировать, если хотите, декорации. Что я и делаю. Прямо здесь и сейчас.
    Почва и климат в тех краях способствовали произрастанию виноградной лозы так же, как в средней полосе России благоприятствовали елям и берёзам, а в Абхазии – мандаринам. Добротное домашнее вино свободно можно было купить в два раза дешевле пива, а в многочисленных ларьках и разливухах умеренно разбодяженный винчик стоил вообще копейки. Вино делали все. Даже те, у кого не было земли или родственников в деревне. В сезон любой мог недорого купить на ярмарке несколько полиэтиленовых мешков винограда или тупо собрать его со своего балкона. Я делал и так и сяк.

    Сосед Степан Чернов был ровесником моего отца. Жил он со своей крупногабаритной женой Марией на нашем этаже, в противоположной квартире. Весил не более шестидесяти килограммов и на высоту гранёного стакана не дотягивал ростом до супруги. Пить в одну глотку ему не позволяли традиции предков и запрещала вера. Случалось, что он стучался ко мне с двухлитровым глиняным кувшином.
– Ты один?
– Нет. А что?
– У меня домашнее красное, ты как?
– Заходите, какой разговор!
    После первого стакана под наспех нарезанную нехитрую снедь по обычному сценарию шли рассказы о том, какая большая страна Россия, какая она богатая и красивая! Степан знал о моём происхождении, знал историю моего появления в его подъезде, и всякий раз спрашивал:
– Ты на Сахалине хоть раз был?
– Нет.
– А я там служил...

Потом шли воспоминания о море, о сопках, о рыбе, о девушках и о каком-то вышестоящем командире, сыгравшем в жизни моего соседа роль, аналогичную той, которую играл мичман Криворучко в судьбе шагающего всю свою жизнь по Москве Никиты Михалкова.
    Степан хмелел, дважды бегал с кувшином к себе за добавкой. Бывало, приносил копчёное мясо или домашний сыр. В определённый момент затягивались песни. Но финал нашего общения всегда был одинаковым. В состоянии «зрачки в кучку» он переходил на смесь русского со своим родным и неизменно признавался, что всеми фибрами души и всеми поворотами кишечника ненавидит русских, которые приехали в его столицу и живут теперь в квартирах, причём получили их раньше многих коренных жителей титульной национальности. В его замутившемся сознании я, видимо, уже не был русским, не был «понаехавшим», поэтому должен был поддерживать его утверждения. Жена моя, улавливая направление ветра, звонила Марии, и та забирала пустой кувшин и своего дозревшего мужа.
    Степан, когда был трезв, проявлял завидную смекалку. Он, например, надыбал где-то и установил у себя аппарат, подключение которого к электросети и отопительному радиатору заставляло прибор учёта потреблённой его квартирой электроэнергии вращаться в обратную сторону. Имея холодильник, два морозильника, три масляных радиатора в комнатах и четвёртый на застеклённом в одну раму балконе, зимой он следил за тем, чтобы месячный расход был хотя бы за пятьдесят киловатт. Ведь смешно было бы предъявлять потом счёт государству за то, что в его доме горит свет и мерцает телевизор. Меняя однажды жучок на предохранителе, я видел его счётчик, бешено сматывающий показания. При этом он гудел и жалобно щёлкал шестерёнками. А гайка эм-шесть, прижимающая фазовый провод к шине, разогрелась до малинового цвета.
    Водомеры, само собой, тоже были снабжены магнитами и, судя по показаниям в квитанциях, мылись Черновы только в городских банях, воду для чая брали в роднике, а унитаз смывали один раз в день, ближе к вечеру.

    Этажом ниже жил дядя Витя. Тоже в отцы годился по годам. И тоже не мог в одного бухать. Ловит однажды вечером меня у подъезда с мусорным ведром:
– Саня! – и пауза такая, вроде вспоминает, что сказать собирался.
– Да, дядь Вить.
– Ты же в электрике шаришь?
– Ну, вроде. За что-то же платят на работе.
– Надо будет в гараже освещение сделать. Ты когда свободен будешь?
– Я сейчас свободен.
– Ну, тогда отнеси ведро, скажи там своей и пойдём. Посчитаем, сколько патронов нужно, сколько выключателей, сколько провода.
    Желтели листья на каштанах. Погода была чудная – ни жары, ни холода, ни дождя, ни ветра, ни комаров, ни мух.
    Гараж находился в километре с хвостиком, в длинном ряду вдоль железки. Нехилый такой гараж, в три этажа! Пока дошли, стемнело. Открыли маленькую калитку в воротах, пролезли внутрь, чуть мотнёй порог не цепляя. Хозяин чиркнул спичкой, углядел фонарик. Фонарик был на издыхании. Поводя слабым лучом по верстаку, Дядьвить нашёл вилку от переноски, всадил её в розетку на щитке и включил автомат. Загорелся слабый огонёк в углу бокса над синим четыреста восьмым «Москвичём» с разбитым вдребезги передком. Огляделись. Стала понятна природа дрожжевого запаха, который шибанул в нос когда влезали. В центре бокса стояла четырёхсотлитровая деревянная бочка. Из неё торчал деревянный брус-пятидесятка.
– Встань на стремянку, помешай вино.
    Пока я мешал, вдыхая ароматы вместе с мелкими винными мошками, которые облаком взвились над бочкой, хозяин гаража воткнул ещё одну вилку – загорелся свет в открытом подвале.
– Хорош, бросай! Бери кружки, пойдём вниз.
    На минус-первом этаже были очень низкие потолки. Метра полтора или чуть более. Лежали стопками колёса, стояли джутовые мешки и яблочные ящики с пустыми стеклянными банками, в углу валялись зимние вещи. Света не было совсем. Весь этот склад слегка подсвечивали две лампы: одна из подвала, другая сверху, от «Москвича».
– Вот тут хочу свет чтоб был и в том углу, над лестницей, а выключатель – наверху.
    Пригнувшись прошли к люку и спустились в незакрытый прохладный подвал. Шесть квадратных в сечении бочек из нержавейки, каждая литров на сто восемьдесят, стояли вдоль одной стены на массивной деревянной скамейке. Шесть кранов с барашками ровным строем торчали из бочек. Роса предательски обозначала уровень их содержимого.
– Садись, Шура, на табуретку, – приказал дядя Витя.
    И в тот же миг я услышал характерный шипящий звук наливающегося в кувшин вина. Выпили по первой. Я похвалил напиток.
– Это каберне. Но не на сто процентов, я лидию добавляю или изабеллу, чтоб терпкость косточки приглушить. Здесь лидия. Но можно любого белого вместо них, только послаще – вкус будет не хуже, но цвет уйдёт, станет не чёрным или рубиновым, а розовым. Всё зависит от пропорции, – винодел-сомелье просветил фонариком стеклянную кружку, – ни хрена не видно! Здесь четыре надо лампы – три над бочками, по стене. Чтобы внутрь заглядывать видно было, по одной на две бочки хватит. И сюда одну – дядь Витя воздел над собой левую руку с указательным пальцем.
    Потом мы выпили по паре-тройке кружек из бочки с белым вином и из бочки с розовым. Ещё три бочки ждали нового урожая, который дымился мелкой мошкой наверху и были пустыми, за что им отдельное спасибо! Домой шли изрядно подпитыми. Замерить трассу под проводку забыли. А позже выяснилось, что выключить фонарик и свет в подвале тоже забыли. Надеюсь, что хоть калитку в воротах заперли.
    Мы с Дядьвитем ещё и на фазенду его сгоняли с такой же миссией. Дача была построена давно, но отделка ждала своего часа уже много лет. Два этажа, ломаный в плане фундамент, резной фасад, арочные своды окон и дверей, трёхконьковая крыша под черепицей, затейливый флюгер, кованые скобы желобов и водостоков. Полный фарш одним словом.
    Ездили на его втором «Москвиче» – новом, белом четыреста двенадцатом, снятом с производства лет за десять до того. Все водители, попадавшиеся нам по дороге, как встречные, так и попутные были козлами, собаками и идиотами: они ехали либо слишком медленно, либо подрезали, либо слепили фарами.
    В этот раз удалось составить схему разводки и прикинуть метраж кабеля. Заодно чеснок в зиму посадили. Меня тогда удивил способ. Черенком лопаты хозяин дачи протыкал мягкий грунт на глубину более полуметра, бросал в эту лунку головку чеснока и затаптывал её. На высказанное мною замечание был получен ответ, сводящийся к утверждению о том, что я ещё слишком молод и по этой причине глуп. Спорить или портить отношения со старыми корешами родителей жены в мои планы не входило.
    Обратный путь снова проходил через гараж. Короче, вы поняли...

    Бывало и так. Звонок в дверь. Открывает жена. Я сижу в кресле с котом на коленях, смотрю телевизор или паяю что-то в кладовке.
– Саш, дядя Витя пришёл, просит мешок с сахаром помочь разгрузить.
    Первый раз я кинулся было на улицу и удивился, не найдя у подъезда ни автомобиля, ни мешка. Потом привык – сразу спускался ниже этажом и садился за стол на кухне, где уже разливалось вино. Домашнее вино!
    Этот словарный оборот я перенял и активно использую его по жизни. Если мне нужно кого-то выдернуть для тет-а-тетного общения и хвосты не желательны, то говорю: «Игорёк, пойдём, поможешь сахар разгрузить»...

    Вздумалось однажды дяде Вите повесить над диваном ковёр. Перфораторов тогда ещё не было, даже ударных дрелей не знали. А бетон, из которого делали панели первых хрущёвок, отличался высочайшей прочностью – искры летели! Плотина Саяно-Шушенской ГЭС вылита более податливой субстанцией! Победитовое сверло о такой бетон тупилось очень быстро, приходилось временами брать в руки зубило и сбивать зализанную кромку в лунке. Или бить молотком по шлямбуру. Так или иначе, четыре отверстия под пробки я ему сделал. Обмыли, разумеется.
    Спустя неделю понадобилось мне что-то в моём инструментальном ящике. Открываю, ищу нужный предмет и натыкаюсь на диво-дивное – какой-то грибок красноватого цвета лежит в моём инструменте. Пригляделся, оказалось – это десятимиллиметровое в диаметре медное жало от стоваттного паяльника, которое было в качестве расходника в комплекте самого паяльника при покупке. Но кто и каким образом умудрился расплескать эту медяху, втрое увеличив её диаметр с одного конца и изрядно покоцав с противоположного? Иду к жене. Показываю. «Не знаю», – говорит. Но чудес не бывает, как-то же это случилось! «Постой-постой, – вспоминает моя супруга, – пару дней назад дядя Витя приходил, спрашивал не помню что, говорил полку нужно повесить».
– Шлямбур просил? – начинаю понимать я.
– Да, вроде бы шлямбур. Но я сказала, что не знаю как этот шлямбур выглядит и он взял сам.
– Давай, любимая, договоримся…
    Короче, жена была проинструктирована, что впредь ничего значительнее канцелярских кнопок из моего инструмента никому ни под каким предлогом не давать и к просмотру не предоставлять. Это обещание она честно пронесла по жизни. Продолжает нести и по сей день.
    А дядя Витя ещё в несколько подходов, не дожидаясь моего возвращения с работы, пытался одолжиться то метчиком, то стамеской. Однако, без винных компрессов отмочить эти корки ему больше не удавалось. Жена всякий раз доставала из ящика прихожей убитое жало и спрашивала:
– Это?
– Не-е-е! – сосед пускался в объяснения.
– Остальное в столе закрыто, ключ Саша на брелоке своём носит.

    Повадились люмпены тырить лампочки по подъездам. Только вкрутишь – на второй день её нет. Без света в скважину ключом попасть трудно. Она ведь не помогает – мужики в курсе.
    Что только не изобретали – краской пачкали, солидолом, корзины всякие цепляли. Помогает, но слабо – не на второй, так на пятый день скрутят. Да ещё экономные старушки постоянно гасили весь подъезд выключателем на первом этаже. Достала эта нищета!
    Вынужден предупредить читателя, что следующие три абзаца содержат специфические узкоспециальные выкладки. Интересны они могут быть лишь знакомым со схемотехникой. Без потери сути повествования эти три абзаца легко можно пропустить. Настоятельно рекомендую именно так и поступить!
    Я с электроникой тогда дружил, свой телевизор сам чинил и апгрейдил. Решил собрать одну схемку. Из журнала «Радио» взял идею аналоговой части, а цифровую, с временными задержками, сам разработал на микросхемах популярной тогда 176-той серии. Работала схема так. Когда объект попадает в ближнюю зону устройства, датчик принимает отражённый сигнал и опрокидывает триггер. Тот, в свою очередь, запускает таймер отключения и подаёт напряжение на реле, врубающее нагрузку.
    В переводе на общегражданский язык – это означает, что когда человек подходит к моей двери достаточно близко, над дверью загорается лампочка в металлической антивандальной клетке и горит столько секунд, сколько я установлю. Настройка чувствительности этой автоматики сводилась к тому, чтобы свет не включался от проходящих мимо жильцов верхних этажей и от скачков в электросети, но надёжно включался, когда к двери подходил я и мои домочадцы или гости. Из тех же антивандальных соображений излучатель и приёмник инфракрасного излучения – свето- и фотодиоды – я вмонтировал в обычную кнопку дверного замка. Кто же заметит ночью два небольших тёмных отверстия в чёрном карболитовом корпусе! Это была чудо-кнопка – и звонок включала и свет.
    Сейчас рынок завален подобными устройствами китайского производства. Их называют инфракрасными датчиками или датчиками движения. А в девяностые их выпускали только некоторые супостаты в Европе, стоили они больших денег и устанавливались только на внутренних периметрах банков.

    В тот день, когда я установил и настроил эту умную лампочку в подъезде, Степан выпивал не дома. Я бегал в коридор по каждому щелчку сработавшего реле, фиксировал издалека по светящемуся дверному глазку горение лампочки. Затем подходил к двери и в глазок пытался обнаружить причину срабатывания. Если там никого не было – это плохо. Значит, где-то варят электросваркой и перекосом фаз запускают моё устройство, то есть фильтр по питанию не выполняет свою функцию.
    Однако, всё срабатывало штатно. Свет включался три раза и всегда по веским основаниям. Сначала пришла тёща, которая осталась уверена, что я за ней следил и сам включил свет. Потом Андрюха из соседней квартиры открывал свою дверь, попав в зону действия моего датчика на критическое время.
    Третьим был дядя Стёпа. Этого к моей двери принесли несправившиеся с качкой ноги и зашунтированная алкоголем вестибулярка.
    Когда я приложился к глазку, потеха уже шла полным ходом. Выражая жестами и междометиями благодарность высшим силам, услужливо включившим свет, Степан достал ключи из кармана брюк и направился к своей двери напротив. Пока он выбирал на связке нужный ключ, свет отключился. Секундная пауза. Видимо, курсовая устойчивость, основанная на визуальных привязках дала в темноте сбой, и я услышал глухие удары неудачно пришвартовавшегося организма вперемешку с местными идиоматическими выражениями. После нескольких хаотичных движений Степан снова прислонился спиной к нижней трети моей двери и в свете загоревшейся автоматически лампы я увидел поднимающегося соседа. Внимательный нетрезвый взгляд, полный праведного недоумения, сканировал мою дверь секунд десять-пятнадцать. Степан силился обнаружить причину светопредставления. Потом, чертыхнувшись, он поднял с пола связку ключей и двинулся в направлении своей квартиры по броуновской траектории. Пока искал ключ, таймер опрокинул триггер и свет погас. В темноте снова послышался грохот и абсолютно оправданные в этой ситуации причитания.
    Я давился от смеха и силился не обнаружить себя. На шум в коридор пришла тёща и, чуть было, не сдала меня с потрохами своими вопросами.
    Между тем, Степан, сделав очередную «коробочку», при включённом освещении предпринял очередную попытку попасть в родной порт. Так повторялось раза четыре, пока на шум не вышла его жена и не заволокла своего благоверного в квартиру. Я слышал всё, что при этом было сказано ему и отчётливо помню, что ответил он. В переводе на русский это означало: «Понаехали, Христоса мать! Свет уже стали отключать, жмоты!»

                24. 01. 2019.