Убежать от Смерти. Возвращение к жизни. гл 26

Утро 11 апреля — конец мая 2015. Возвращение к Жизни.

Было раннее утро. Я проснулась. В купе я была одна — женщина и ее племянница уже вышли. Есть не хотелось.
Поезд подъезжал к Витебску. Я собрала свои вещички в рюкзак, сидела и смотрела в окно на людей, которые шли по перрону. Кто-то собирался уезжать. Кто-то пришел встречать своих родных.
Меня никто не встречал. Родственников у меня в Витебске нет, друзей я не беспокоила. Я доберусь сама.

Меня слегка знобит, но температуры уже нет, а может быть, есть, но совсем небольшая. Слабость. И я опять мерзну. Но ничего нигде не болит и не «кусает». Это — главное.
Выбираюсь из вагона с рюкзачком на спине, чемодан кто-то помог вынести. Тут же подскочили частники, которые подрабатывают вместо таксистов.
 - Куда едем? Такси надо? - спрашивает один.
 - Да, конечно, едем!  - киваю я этому мужчине, - Едем! Но мне недалеко. И у меня российские. Сколько будет до библиотеки Ленина?

Он называет  цену.
 - Подходит! - соглашаюсь я, - Берите чемодан.

Он тут же радостно хватает мой чемодан, катит его к машине. И мы едем по знакомым с детства улицам, от вокзала, через мост Кирова, потом сворачиваем на улицу, где стоит мой дом, на улицу Ленина. Название все то же, как и было во времена моего детства, хотя во многих других независимых бывших советских республиках такие названия поменяли.
Мне все равно. Ленина — так Ленина. Не принципиально.

По дороге разговорились. Он спросил меня, откуда я и надолго ли в гости.
Я сообщила, что жила далеко, на севере, но теперь буду жить здесь. Почему-то мне не хотелось рассказывать, что я живу в Швеции.

 - Напрасно! - говорит он, - все отсюда уезжают. Что здесь хорошего?
Он вздыхает. Рассказывает о проблемах. О том, что все больше молодых уезжают насовсем. А еще больше тех, кто вынужден работать в России или в других странах, а сюда приезжают только к семье. А если появляется возможность — то перебираются окончательно, забирая детей, родителей. Зарплаты маленькие. На пенсию не прожить. Вот он вынужден подрабатывать. Хотя и работает... - он даже назвал где он работает, но я не помню... И жена работает. А все равно денег не хватает.

Я киваю. Я что-то говорю. И тут мы выходим на тему о здоровье.
Он косится на меня. Вид у меня, ясное дело, нездоровый, видно с первого взгляда любому человеку, что я  серьезно больна.

 - Да, - говорю я, - Я очень сильно болела. У меня рак. Меланома, -
 Честно говоря, сама не понимаю, зачем меня «понесло», и зачем я это ему сказала,
 - Но теперь я надеюсь что мне будет лучше. Мне уже лучше. У меня есть хорошее лекарство, - бодро заканчиваю я свою речь.

Он смотрит сочувственно. Он кивает головой. Он еще раз очень тяжело вздыхает и рассказывает, что его сын недавно умер от рака.

 - Полгода прошло... - в голосе слышатся слезы, - Мы уже собирались вывезти его на лечение в Германию. Через фонд собрали деньги. Но нужно было разрешение на выезд. А разрешение нам не дали... - он машет рукой. Вытирает слезы.
Потом продолжает:
 - Если бы вы только видели, что творится в онкоцентре! Сколько там детей умирает! Их режут, потом химия, облучение... - они так мучаются. И умирают, умирают, умирают... Когда это все видишь своими глазами, то кажется, что сойдешь от всего этого ужаса с ума! - он опять вытирает слезы.
 
 - Не надо, не вспоминайте! - пытаюсь успокоить его я.

 - Да я уж все слезы выплакал. Да и понимаю я, что надо держатся, ведь жена могла просто не пережить. Единственный сын! Такой хороший мальчик! - Грустно добавляет он — Мы хотим еще ребенка. Ведь надо жить, а как с этим жить? Как все это принять? Болит, - он прикладывает руку к сердцу. Потом замолкает. Сворачивает в переулок. И мы подъезжаем к моему дому.

 Заехали во двор. Вот и мой подъезд. Водитель достал мой чемодан. Я расплатилась. У меня маленькая сумочка, где есть немного российских рублей и документы.
Мы тепло простились. Он пожелал мне выздоравливать и пошел к машине. Я подошла к двери подъезда. Автомобиль развернулся и уехал. И именно в этот момент я поняла, что мой рюкзак остался в машине на переднем сидении, а там лежали все мои деньги - там были доллары! Абсолютно все деньги! В Швеции я не оставила ничего — я всегда знала, что могу не вернутся. И брала деньги с собой.

И теперь у меня нет ничего, кроме мелочи в сумочке. Как глупо! Как не простительно глупо! Я закрыла лицо руками. И стояла так, не зная, что же мне делать, повторяя про себя: «Ничего, пустяки, это не страшно! Это всего лишь деньги. Тебе нельзя расстраиваться, перестань, это - пустяки!"...
И вдруг слышу шум подъезжающего автомобиля. Выбегает водитель с моим рюкзаком. Подбежал, обнимает меня, утешает:

 - Да вот же ваш рюкзак! Я, как увидел, что вы забыли — сразу назад! Не расстраивайтесь! Вам нельзя  расстраиваться! - мягко говорит он мне.
А я с благодарностью думаю, как много все-таки во многих наших людях доброты.

 Я звоню в домофон. В моей квартире живет молодой парень, он знает о моем приезде, встречает меня у двери, поднимает чемодан.
Потом мы с ним сидим на кухне. Он кипятит чай, достает булку, сухари, масло, сыр. А я ничего такого не ем. Мне нельзя!
 Я уже не собираюсь умирать — у меня ведь ничего не болит! У меня опять есть надежда. И поэтому я опять хочу следовать известной "противораковой диете" без мяса, рыбы, молочного, хлеба, и, конечно, сладкого... проще сказать: овощи, овощи, только овощи, немного гречки... а еще — соки.
На счастье, еще до отъезда, я начала делать "завтраки по Будвиг": взбивала творог с льняным маслом.

 Я пью чай, жую что-то из овощей, купленных в Москве. Чувствую, какая ужасная по качеству водопроводная вода в моем Витебске.
Потом мы идем в гостиную. Саша расположился там. В гостиной - новый широкий диван.  Я чувствую непреодолимое желание прилечь.

 - Саша, я лягу здесь. Мне в этой комнате лучше! А ты пока поживешь в другой комнате, хорошо?
 - Да, располагайтесь, конечно. Вот одеяло. Сейчас принесу подушку. Если что нужно будет — скажите! - он ушел.

Сегодня выходной. Он дома. Позже он мне сказал, что видел мои фотографии, а когда увидел меня - то не узнал и был в шоке от того, какая худая, желтая, измождённая я была.

 Я легла. Натянула два одеяла. Мне опять холодно. Я очень устала.
Потом быстро заснула и проснулась через три часа - сил у меня прибавилось.

 В тот же день, утром, я звоню моей подруге Жанне. Мы с ней работали в колледже. Понимали друг друга всегда. Не так часто я встречала в жизни таких тактичных интеллигентных людей, как Жанна. Это всегда как подарок — общаться с ней. Когда мы работали, было много общих идей, планов, проектов. Мы обсуждали дипломные работы, мы всегда могли поделится сомнениями, размышлениями, огорчениями. Мы доверяли другу другу и понимали друг друга.
 
 Жанна — вдова. Ее муж умер, когда ему было 39 лет. Она осталась с двумя детьми, младшему едва исполнилось 7 лет. Муж был тоже архитектор, они вместе учились. Ее муж - единственная любовь на всю жизнь. В перестройку, когда их проектный институт совсем захирел, он стал работать в рекламном агентстве оформителем. Зарабатывали они все больше, но работать приходилось с утра до вечера. Он очень хотел собрать на квартиру. На первый взнос. Они жили в ужасной малосемейке вчетвером.
Но у него случился инсульт. В скорой помощи он потерял сознание. И больше в себя не приходил. А через три дня умер, оставив двоих детей: старшему двенадцать лет, младшему - семь.
Жанна все выдержала без жалоб на судьбу. Она ухитрялась на мизерные деньги растить двоих сыновей. Дала им хорошее развитие и высшее образование.

 Когда я уехала в Швецию, мне очень не хватало моей Жанны. Поэтому всегда, когда я приезжала в Витебск, мы с ней  встречались и долго говорили обо всем. Нам всегда интересно вместе. Мы не надоедаем друг другу.

 В этот раз я звоню ей и почти сразу объявляю:
 
 - Жанна, завтра я к вам приеду. Я очень больна. У меня меланома. И я достала лекарство, которое нужно колоть. Я помню, что вы закончили медицинское училище (После этого Жанна закончила архитектурное  отделение того же университета в Минске, где училась я).
Мне надо, чтобы вы сделали мне укол!

 - Конечно, приезжайте. Марина! Жду!

 И вот я у нее. Мы разговариваем. Меня успокаивает ее тихий приятный голос, ее добрые глаза. Сначала я ей вкратце рассказываю мою историю. Показываю жуткие фотографии в фотокамере, где черные корки и некроз-некроз-некроз... иногда кровь. Она кивает, слушает, кое-что переспрашивает...
Потом она подготовила все необходимое и делает мне укол.

 Уже после этого мы сидим и пьем чай. Зеленый чай. Она мне предлагает что-то к чаю - но я всего боюсь. Мне нельзя. И все же что-то я позволила себе, уже и не помню, что именно. Кажется, пастилу.
Самое главное: мы сидим с подругой, я хоть  и слаба, и опять мерзну, но мне хорошо.
Думать ни о чем не хочется... Я просто живу.

 Есть подруга. Есть лекарство. Есть надежда. И умирать я не собираюсь.

 Почти каждый день я приезжаю к Жанне, а она делает мне уколы около моих ран-опухолей, в 4 места: на животе, на плече, над грудью, под грудью, иногда — в районе солнечного сплетения.
Я ухожу от нее в хорошем настроении. Она провожает меня до двери в подъезде. Улыбается. Мы прощаемся.

 И только через год, в очередной приезд в Витебск, я узнаю от нее, что каждый раз она плакала, когда оставалась одна. Каждый раз. Такой ужасный у меня был вид. Кроме сильной худобы, ран на теле и желто-землистого цвета лица Жанна заметила, что все мои движения и речь были замедлены, волосы сильно поредели и безжизненно висели. Только в конце мая она успокоилась и перестала плакать, потому что увидела, как я окрепла, немного округлилась, и как быстро изменяются и заживают мои раны. Практически все у меня зажило. Остались только шрамы - как у воина. Я и была — воин, после тяжелой битвы с меланомой.
 
 Вот так я тогда, в апреле и начале мая, выглядела. Так страшно выглядела, что Жанна плакала.
На единственной фотографии с той поры (февраль 2015 года) я выгляжу так, что СЕЙЧАС все говорят: «ЭТО НЕ ТЫ!»
В объектив фотокамеры смотрит изможденная до предела женщина, грудь исчезла полностью, постаревшее лицо, смертельно-бледная. Узник концлагеря, да и только. На коленях у меня сидит моя маленькая внучка. Ее личико не по-детски серьезное. "Мама Волка" тоже чувствовала, что бабушке плохо.
 
Но двери из "темницы" уже открылись для меня, и я увидела свет.

 А ведь я даже не догадывалась, что Жанна так переживает. Она вела себя очень тактично и спокойно: не было излишней жалости, но было душевное тепло человеческого общения и трогательное внимание.

 На левой руке у меня вокруг первого укола, который был сделан в Москве, постепенно расходится красное пятно. Оно расходится все больше и больше. За несколько дней оно расползалось на всю  руку, от кисти и до локтя. Рука горячая, отекшая, я ее не опускаю вниз, потому что она начинает болеть. Выглядит все это ужасно. Такое чувство, что идет  какая-то сильная инфекция. Вообще-то понятно, какая: "стрептококки гр. А" ее вызвали. Наверно, многие бы испугались такого ужасного вида своей собственной руки. Только не я! Эти бактерии — мои друзья. Они остановили «лавину».
 
 Я только иногда с любопытством смотрю на мою руку и думаю:
«Интересно, чем дело закончится?! Руку мне не отрежут?»

А Жанна продолжает делать мне уколы, постепенно прибавляя дозы.

 Я иногда езжу на рынок. Там у бабушек покупаю яйца, творог, овощи. В магазине купила гречку, льняное масло, какие-то замороженные ягоды. Утром взбиваю творог с льняным маслом по Будвиг, добавляя туда ягоды. Получается нечто, похожее на крем... Мне таааак вкусно!!!
 
 Если я встречаю знакомых на улице, и если я могу их обойти незаметно, то я так и делаю. Но два раза я поворачиваю из-за угла дома и сталкиваюсь нос к носу с моими бывшими студентами. Управление по делам архитектуры — рядом с моим домом. Они приходят туда с согласованием проектов.

 Я рада увидеть их. Я здороваясь с ними.

 Но каждый раз я слышала одно и то же:
 - Ой! А я вас не узнал! - и испуг и удивление в глазах.

 А мне все равно! Мне — хорошо! Мне уже хорошо! Я улыбаюсь им, мы болтаем и смеемся. Я говорю им, что была больна, но уже все хорошо. Я говорю то, что чувствую. У меня хорошее настроение.

 Силы потихоньку  начинают вливаться в меня. Сначала по капелькам. Потом тонкими ручейками. Потом эти ручейки становятся немного сильнее. И я становлюсь немного сильнее. Но это все так медленно вначале! Хотя я-то все равно рада и счастлива. Главное: силы не вытекают, как вытекали до сих пор.

 Моя кожа опять становится кожей, а не той изношенной марлей, которая без конца рвется. В одном месте кое-как «заштопаешь», а в другом - тут же рвется, и вылезает новый метастаз. И конца и края этому не было. А теперь все заживает.

 Соседи вначале смотрели  на меня испуганными глазами, особенно при первой встрече. Но потом взгляд их теплел, мы говорили немного на тему о погоде, о Швеции, о том, о сем...
И ничего о моей болезни я им не говорила. Ничего и никому, кроме одной соседки.
Надя стала со мной разговаривать, когда мы встретились во дворе. Она догадалась, что со мной.  Надя имела медицинское образование. Она пригласила вместе погулять по скверу, и как-то незаметно, почувствовав доверие, я ей тоже рассказала всю мою историю.
 Она ахала и охала, жалела меня горячо и искренне. Опечалилась, когда узнала, что вакцину больше не будут выпускать. И купить ее больше негде. В ее больших глазах при этом было явно видно, что она думает, что все ко мне вернется, когда моя вакцина закончится. (Позже, когда я приехала через год, она так и сказала мне). Надя даже пожалела, когда узнала, что если я умру, то хочу быть похороненной на кладбище в Антверпене. А не в Витебске.

 - Почему?! - столько огорчения в ее голосе.
 - Ну, там моя дочь и внуки, - отвечаю я. - они придут иногда, вспомнят обо мне, цветы принесут. Приятно все же! А здесь у меня никого нет.

 - Как это?! - отвечает Надя, - а я?! Я бы пришла с цветами.

Мне так смешно стало! Я смеялась и не могла остановится. Я хохотала от души. Я тряслась от смеха. Она посмотрела на меня и тоже  стала смеяться.

 - Нет. Я не собираюсь умирать! Спасибо, Надя, за заботу! - отвечаю я сквозь смех.

А еще я пошла в парикмахерскую. И постриглась! И сделала маникюр.
А еще я пошла на концерт классической музыки. В первый раз за долгое время! И была абсолютно счастлива! Абсолютно!
Душа унеслась высоко-высоко! Наверно, это был рай!

 Когда я слушаю музыку, я закрываю глаза, и теплые волны несут меня куда-то, высоко и далеко, в какой-то изумительно красивый мир, звуки вспыхивают разными красками, переливаются перламутром, струятся как водопад со скалы, поднимают к высоким сверкающим вершинам, и позволяют мне парить высоко в небе как птица, выше серебристых облаков, рядом с горными вершинами, но Землю я тоже чувствую: мне позволено слышать ароматы цветов, травы, хвои, моря! Это ли не рай?!

 И я стала ходить на концерты каждую неделю. И это тоже была огромная радость!
У меня вообще было много радостных событий в этот период.

 Например, я залезла в шкафы и откопала красивые платья, которые чудом сохранились со студенческих времен. Да еще нашла два платья с тех пор, когда у меня были маленькие дети: я  тогда была стройная-стройная! Мне приходилось так много крутиться с малышами, так много проблем было в моей жизни — что весила я едва ли 59 - 60 кг при росте в 170 - 171 см.
Я вытаскивала наряды, вертелась перед зеркалом и радовалась, что у меня есть, что одеть, когда станет тепло. Классика - она и есть классика. И материалы очень хорошие: шелк, лен, тонкий хлопок.
 
 Когда женщина крутится перед зеркалом и меряет наряды — это хороший знак!

А еще я нашла два отреза хорошего крепдешина, а потом нашла портниху и заказала ей две блузки.
Я ездила к ней на троллейбусе. Мне было приятно смотреть в окно. И мне было приятно, что я себе шью что-то новое. Скоро будет совсем тепло, и эти нежные блузки из натуральной ткани помогут мне защититься от солнца, потому что я  никогда больше не буду рисковать, и ходить летом в открытой одежде.

 У портнихи были весы и каждый раз я взвешивалась. Приезжала я к ней не каждый день. Иногда через 5 дней, иногда через неделю. И я видела: вес мой прибывает!!!
Сначала медленно, на 200 -300 грамм за неделю, потом на 400-500  грамм. Потом я вижу цифру 53 кг!! потом — 54кг!
Но я не помню, какой у меня был вес перед отъездом из Витебска в конце мая.

 Вообще-то этот период немного стерся из памяти. Я помню общую картину. Я помню радость и надежду. Мне было приятно смотреть на окружающих людей, на облака, на деревья и цветы.
Это было главным.

 Помню, что у меня постепенно стало появляться чувство голода, которого я давно лишилась. Давно, еще летом 2014, еще до того как убрала меланому. И вес мой тогда стал резко падать.
 
 А теперь я набирала вес!!! Боже мой, как же я была рада каждый раз, когда видела на весах цифру побольше! Никогда бы не подумала раньше, что прибавление веса меня может так радовать!

 В городе теплело. На площадях было много цветников с яркими тюльпанами.  Цвели и уже отцветали нарциссы. Молодая зелень деревьев была такой яркой, небо часто было таким синим, ветер с реки  - таким свежим, а апрельское солнышко — таким ласковым, что я чувствовала, как будто я заново родилась! Изумительно!
Господи, спасибо за все!

 Как прекрасен наш мир! Наша Земля - голубая изумительная планета. Но как же безжалостно человечество ее загрязняет и разрушает. Что мы творим с Океаном, атмосферой, почвой?!... Что мы оставим нашим внукам?!
Господи, прости нас за это!

 Я много знаю об ужасных экологических проблемах, о загрязнении и разрушении окружающей среды, о предстоящих страшных наводнениях, аномальной жаре и засухе, таянии вечной мерзлоты, ледников, опустынивании, закислении Мирового океана и пр. Но в ту весну все грустные мысли о глобальных катастрофах меня полностью оставили.

 Мне казалось, что на свете нет и не может быть ничего плохого!
А есть весна! Есть бездонное синее небо, кудрявые барашки облаков, огромные цветники, свежий воздух, приветливые люди вокруг — и возможность ЖИТЬ!!!

Поэтому многое из этого периода жизни я не помню, кроме РАДОСТИ ЖИЗНИ.

 Но эпизод встречи с онкологом запомнился очень хорошо. О! Это довольно яркое воспоминание.

 На следующий день после моего приезда я позвонила моей бывшей школьной подруге Татьяне. Она — врач. Ее муж — один из самых известных онкологов Витебска, Иван Иванович Федорченко.
Именно он сделал мне операцию по удалению моей первой базалиомы у левого глаза более 20 лет назад.
И сказал: «Не опасно! Забудь!» Я и забыла.
Именно тогда РАК стал потихоньку вползать в мой организм. Я про это уже писала.

 И вот теперь я звоню Татьяне. Вкратце рассказываю все. И прошу помочь. Татьяна слушает, сочувственно что-то спрашивает. Ее удивляет, почему шведская врач только лишь постучала ногтем по моему новообразованию, менявшему размер и цвет. И  больше — ничего  не было сделано.
В итоге она мне перезвонила и назначила время встречи с Иван Иванычем. Встреча будет в онкологическом диспансере, утром, перед его плановым обходом больных.

 Я пришла в знакомый мне онкодиспансер. Сижу и жду его в широком коридоре. Смотрю на больных, которые ходят мимо меня. Подавляющее большинство из них выглядят плохо, очень бледны, есть и такие, как я, и даже еще хуже, землисто-серого цвета. У некоторых изрезаны лица и заклеены широкими повязками. Странно, неужели так много людей с базалиомами? И почему они в стационаре?
 
 Есть женщины с удаленной грудью. Есть те, у которых ампутирована рука. Не слышно смеха. Не видно улыбок. Многие женщины одеты в байковые халаты, известные мне с советских времен. Они еще больше уродуют людей. Так же как и вытянутые на коленках тонкие трико, в которые одеты многие больные мужчины.
Хотя одежда, понятное дело, решающей роли не играет. Тут хоть от кутюр надень, но если тяжело болен, то все равно это видно.

 Наконец пришел Иван Иваныч. Он опоздал и времени у нас очень мало.
Мы идем в другой коридор, усаживаемся в тупичке в кресла у окна, где стоит журнальный столик. Я пытаюсь ему рассказывать и показывать снимки в фотокамере.
Он энергично машет рукой, не хочет ни смотреть на это, ни слушать.
Потом бегло осматривает меня, мой торс, покрытый грубыми шрамами и еще не заживившими до конца ранами. Но все это выглядит лучше, они все подсохли. Мелкие вообще исчезли. На плече просвечивает крупное овальное бело-перламутровое образование через кожу, которая вокруг собрана в складки, и цвет этой кожи воспаленно-красный.

 Не помню, что он говорит мне. Но только помню, что я упомянула
« В гистологии написано ПЛОСКОКЛЕТОЧНЫЙ РАК...РАЗМЕР ОПУХОЛИ 7 см на 3,5 см» Инвазивный. Из глубоких слоев дермы...слишком мало материала для более точного вывода»

Ах, как же он подпрыгнул на стуле!
ГДЕ?!!! ГДЕ?!!! ГДЕ ГИСТОЛОГИЯ?!
И уже руку протянул. Ах, как же врачи любят бумаги! Бумага важнее пациента.

А я, как назло, случайно забыла копию гистологии.

 - Я забыла ее дома! Да, она у меня есть! Я могу ее принести завтра! Но ты же не думаешь, что я тебе вру? Какой смысл? Есть, есть гистология. Единственный раз я разрешила сделать биопсию. И врачи требовали, чтобы я пошла на операцию по удалению. А я отказывалась. Потому что у меня  МЕЛАНОМА! И идут новые и новые метастазы-опухоли. Под кожу. У меня много опухолей. Как же я могу разрешить удалять одну?! Тем более — ШРАМ!

 Он молчит пару секунд. Потом вдруг  указывает пальцем на несколько небольших круглых бордовых ран. Они от круглых шишек, которые начали выскакивать на моих боках, животе и даже на правой руке в марте. И я слышу знакомое:
 - Слушай! Давай мы, чтобы тебе не думалось, сделаем биопсию здесь, здесь и здесь! А после этого уже будем говорить, - завершает он.

Я открыла рот от удивления.

 - Нет уж, Иван Иванович!  - говорю я ему, - Биопсию я делать не буду! И знаешь что? Мне теперь всегда думается! Всегда! Я больше никогда не буду слепо верить врачам! Биопсия для меня опасна! Она провоцирует новые опухоли!

 Он посмотрел на меня недовольно. И даже сердито. Он что-то еще сказал, уже не помню. Но помню только, что он мне сказал дословно вот что:
 - Да, конечно, у меня были больные с меланомой, которая давала метастазы ТОЛЬКО ПОД КОЖУ! Но не в органы. КОГДА ОНА ИДЕТ ЛИМФОГЕННЫМ ПУТЕМ.
И больные с плоскоклеточным раком тоже были....
Он кряхтит, качает головой.
 - Да, - Иван Иванович опять крутит  головой, - были, но все они... — тут он делает странный пируэт рукой вниз... Ну, вот...ну...- опять пируэт рукой.
 - Что? Не поняла. — говорю я.
 - Ну, ну,... ну, я хотел сказать, что все они уходят..., в землю....- он смотрит на меня, мигает глазами, держит паузу, - Умирают они, - и добавляет классическое:
"И СДЕЛАТЬ НИЧЕГО НЕЛЬЗЯ!"

 О ДА! КТО НЕ ЗНАЕТ ЭТИХ ЗНАМЕНИТЫХ ВЫСКАЗЫВАНИЙ ОНКОЛОГОВ ВСЕГО МИРА!
Сделать ничего нельзя! Некоторая разница в том, что во многих зарубежных клиниках безнадежному  больному за его деньги будут капать дорогие таргетные препараты, например Кейтруду, Ервой, Опдиво, Меканист и Тафинлар и другие, даже если он он уже лежит, не может ходить, речь отнялась, он безнадежен... А потом напишут: "Революционный прорыв в лечении метастатической меланомы... Через 4 или через 5 лет 50 % пациентов были все еще живы..." О некоторых препаратах пишут: "Через год... в этой группе были все еще живы 50%" Потому что через два года почти никого нет в живых. И что же это за "прорыв"?

 Потом Иван Иваныч спрашивает: Если ты не хочешь делать БИОПСИЮ, тогда чего же ты хочешь?!!!

 - Рецепт на Ронколейкин, - отвечаю я.

 - О! Ронколейкин — это уже вчерашний день! И кроме того, он не зарегистрирован у нас в Беларуси. Так что тут ничем помочь не могу. ( Ронколейкин был зарегистрирован в РБ позже, в 2016 г.)
Есть лучше лекарства — но это надо проходить обследования, делать биопсии, а ты не хочешь. Без БИОПСИИ — ничего невозможно сделать. У нас — ПРОТОКОЛ!
 - Да уж, про ваш протокол я хорошо знаю. Это для меня не новость, — думаю я.

 Тогда он берет листок и пишет мне название.
 - Вот! Это в аптеке без рецепта! Купи! Я тут все написал! Так что, если надумаешь — звони. Но начинать надо с биопсии, - он встает.

На листочке он написал: ЛЕВАМИЗОЛ (ДЕКАРИС), 150 мг в сутки, 3 дня подряд, а потом раз в неделю.
 - Его применяют как противопаразитарное средство, но обнаружены также его иммуностимулирующие свойства, оно увеличивает количество лимфоцитов, повышает противоопухолевый иммунитет, - добавляет он, - Да. Этот препарат тебе можно пропить. Схему я написал.
Я тоже встаю. Разговор закончен.

- А мне пора делать обход! Всего доброго! - в заключении говорит он. На всю беседу потрачено от силы 15 минут. Да нет, вряд ли - меньше.

После этого он встает, идет по коридору, отходит от меня на несколько шагов.
И как раз там, где он идет, открывается дверь палаты, и оттуда с трудом и мучениями, кое-как, с подскоками, со стонами, с неуклюжими попытками товарищей по палате помочь, потому что очень тесно в дверном проеме, выходит несчастный человек на одной ноге.
Его товарищи по палате, которые кое-как вылезли из дверного проема, такие же невероятно худые и серые, мало похожие на живых людей. Такое чувство, что несмотря на ампутацию ноги, этот больной человек все равно уже другой ногой в могиле.
А его товарищи по палате — тоже на пути. Полуживые или полумертвые?

Неожиданно Иван Иваныч оборачивается ко мне и торжественно говорит:
 - Вот моя команда!  - он смотрит на больных, на свою «команду», которой недолго осталось на этом свете, а те на него с мольбой и надеждой, как на волшебника.
На доброго волшебника, который, хоть и отрезает ногу, или руку, или кусок легкого, или кусок еще чего-то, но еще не сказал заключительного, трагического и классического: «Сделать ничего нельзя!»

 Я мысленно ужаснулась этой картине. Я не поняла, зачем он так сказал: «Вот моя команда!». Это прозвучало как насмешка. Слишком уж эти люди плохо выглядели. Очень плохо.
 
 Но, может, для кого-то из них это все закончится ремиссией? Уедет человек из больницы, поживет на природе, вокруг — любящие близкие, будет работать в саду, а может быть, даже бегать будет, ходить в лес...
И защитные силы справятся с болезнью? Может быть. Может быть...

 Я ухожу. Я иду не оглядываясь. А когда выхожу на воздух, не могу надышаться. Мне так легко и приятно дышать!
Я еще очень худа и слаба, но я рада. Я очень рада, что избежала этой ужасной судьбы, когда что-то у тебя вырезают, а потом эта дрянь выходит опять. И опять вырезают. И травят ядами. И облучают. А людей мутит и тошнит. И все болит.
И смерть их слишком мучительная... Кому-то сожгли почки, кому-то - позвонки, не говоря уж о слизистых желудка и кишечника.
Как сказал один герой кинофильма, у которого был рак в терминальной стадии: «Везет же некоторым умереть от инфаркта!»
Многие больные ведь не просто умирают, они переживают повторные операции и другие ужасные мучения, пока не прозвучит: "сделать ничего нельзя!»

 Я иду мимо морга, мимо церкви...
Да, тут, рядом с онкодиспансером, располагается морг с новыми услугами: можно приготовить умершего, уложить в гроб, не занося в дом, так что родственникам остается только увезти этот гроб с телом в катафалке на кладбище.
Онкодиспансер — и рядом морг. И  новая церковь, где сделают отпевание. Все к вашим услугам! Очень удобно.

 Только зачем столько страданий и боли? Зачем?
Редко кому удается умереть без сильных мучений. Редко. Потому-то люди так боятся болезни, которая носит название РАК.
Наверно, даже хорошо, что я забыла копию гистологии. Не нужен мне ронколейкин. У меня есть то, что намного лучше.

 Я иду и радуюсь, что не попала в руки к онкологам, что не разрешила резать себя по кускам. У меня есть диагноз. Есть гистология, в которой написано: РАК! Черным по  белому!

Я потом буквально тыкала эту гистологию в нос тем "умникам" в Швеции, кто рассказывал, что я должна изо всех сил бороться за поиск работы, за место уборщицы.
Я кричала им: "Я чудом буквально из могилы вылезла! Неужели некому больше клянчить место уборщицы? У вас на каждое такое место — сотни желающих! Сотни! Вы сами это знаете! А мне нужна реабилитация!" (Но это было позже, в июне).

 Я живу, я дышу, я не корчусь больше от боли и зуда, не валяюсь каждый день в содовых ваннах по часу, не очищаю организм, не смешиваю куркуму с маслом, чтобы сделать мазь и намазать на мои раны, не колдую над отварами трав, не покупаю 100 штук БАДов и витаминов и всякой ерунды, которая не помогает.
У меня нормальный завтрак, обед и ужин ( я все еще избегаю мяса, но есть рыба, творог, масло, хлеб, яйца, гречка, кефир и другие продукты)

Я просыпаюсь - и радуюсь каждому новому дню. У меня больше нет боли.

Я не хочу быть в "команде" онколога Иван Иваныча.