Таватуйские встречи

Встреча первая. Пьяненькая
Из Лесного в Таватуй мы с Андреем приехали в пятницу вечером. Посчитали, что наш неожиданный приезд будет сюрпризом для хозяев: явились раньше всех. Однако быстро наступило разочарование. Дом наших давних друзей встретил наглухо запертыми воротами. Резные, потемневшие от времени и гладкие от сотен прикосновений, они делали жилище абсолютно неприступным.
Хозяева мне много раз говорили, где находится ключ от дома, если вдруг приеду в гости без них, но как-то не внимала этим наставлениям, а зря. Только сейчас поняла, что неплохо было бы устроиться на ночлег под крышей. Конец августа, ночи уже прохладные. Оставалось спать в машине. С нами были подушка, одеяло и дедушкин военный тулуп из овчины.
Муж поставил наши «Жигули» вплотную к воротам, приготовил спальные принадлежности.
- Пока светло, давай устроим ужин на берегу озера?- предложила я.
- Не против,- согласился Андрей.
Спустились к воде. Поздоровались. Закаты на Таватуе - особая песня: мощная, древняя, русская, яркая. Ни один закат здесь за много лет ни разу не повторился ни в красках, ни в рисунке. Художникам, например, остается лишь подобрать эти цвета, чтобы хоть как - то приблизиться к этому великолепию. А приблизятся ли кто - это кому, как повезет.
На берегу нашли чью – то небольшую лодчонку. На ней аккуратно расстелили газету. Приготовили колбасу, сыр, разломили хлеб. Жевали молча, глядя на закат, слушали, как по гальке шуршит волна и плещутся у берега одинокие рыбешки. Вернулись к дому. Вечер казался странно долгим. Чтобы убить время, Андрей достал из багажника машины топор и стал колоть лежащие у ворот чурки. Дрова здесь всегда нужны. Гостей много, они в Таватуй едут отдохнуть, пообщаться друг с другом или просто пожить в одиночестве на природе.
Я сидела на завалинке и, удобно положив ноги на одеяло, лениво давала рекомендации, как лучше расколоть ту или иную чурку, с какой стороны к ней подойти, чтобы, не дай Бог, муж не обломил сучок, казавшийся мне похожим на нос Буратино. Потом устала руководить и только молча любовалась работой суженого. Надо же, худющий, а какой жилистый, сколько силы!
Действительно, работал Андрей красиво, технично - ни одного лишнего движения. Так что и тактик, и практик в нашей семье, конечно, он. А мне все больше отводилась роль советчика – теоретика, что я охотно и претворяла в жизнь.
Заснули сразу. Трехчасовая поездка в Таватуй - всегда эмоциональное событие. Утром все же решили поискать ключ от ворот. Нашли его сразу. Он, оказывается, преспокойненько лежал в тяжелом старинном утюге, который стоял на самом видном месте. То есть, его вообще никто и не собирался прятать. Наоборот, он специально был оставлен на виду для случайно заехавших гостей. Это только отдельные личности, вроде меня, постеснялись пошарить вокруг. Долго смелись, вспоминая, что именно про старый утюг и говорили Маша с Натальей Николаевной.
- Слушать друзей надо было получше,- заметил Андрей, - не пришлось бы тогда ютиться в салоне машины.
В дом заходить не стали, хозяева вот-вот должны были приехать. Прислушивались к каждой проезжавшей машине: не притормозит ли? Часов в двенадцать у дома, наконец, остановились светлые «Жигули». Из них вышли Маша, ее мама Наталья Николаевна, муж Андрей и сынок Коська. Они махали руками,  а мы счастливо кричали: «Сюрприиииз!!! А мы вас заждались!!!»
Машин Андрей получил, как многие таватуйцы, прозвище Андрей Московский. Он уже несколько лет учился во ВГИКе и снимал там документальное кино. В Екатеринбурге был наездами. В Таватуй Маша вывозила его на реабилитацию. Москва приняла традиционно: жестко, недружелюбно, перемалывая кости и душу, круша сознание…
Восклицания быстро сменились искренней радостью. Поцеловались, посмеялись над «находчивостью», поукоряли меня за забывчивость. День провели за чисткой мелкой молодой картошки, отдыхом на полянке возле дома. И говорили, говорили обо всем, что произошло за год.
После окончания университета мои встречи с Машей становились все реже, реже и сократились до интервала один раз в год. Чаще летом. В Таватуе. Но это общение стало особо ценным для души, так как уже носило психотерапевтический характер.
К вечеру потянулись люди. Первый зашел Коля - собачник, милый, добрый, деликатный, пьяненький. Рассказал таватуйские новости: кто приехал, кто умер, кто женился, кто заболел, у кого коза - зараза поела на нижнем огороде не только капусту. Посидел недолго, обсудил с Натальей Николаевной фронт работ на ближайшее время, взял аванс на пиво и вежливо попрощался. Он много помогал по хозяйству, но никогда не брал больше, чем на бутылку пива. Деревенский интеллигент.
Потом Машин муж показал лежащий на серванте вызов на турецкий кинофестиваль.
- Вот пригласили, - смеялся он, - фамилию мою иностранцы никак не могут воспроизвести правильно. Появились варианты: Shelezniakov, Shelezniakof, Zhelezniakov, Zhelezniakof, Zheleznikoff.
На затянувшийся ужин пришел оператор Юра (Ефимов), он что- то снимал на Таватуе.            – Всем привет! Новости в деревне бегают быстро. Узнал, что приехал Московский Андрей. Надо, думаю, повидаться, выспросить, что снимаешь, чем дышит московское кино, как живет Никита Михалков?
Последним в гости пришел Серега Клюквин, представитель коренных таватуйцев. Его семья составляет часть истории кержацкой деревни. Серега – крупный, широкоплечий богатырь, со светлыми волосами с намеком на проплешину. Пухлые губы у него растянуты в широкую добрую улыбку. С детства Маша с братом Иваном, Сережей и его братьями Володей и Женькой играли в войну, купались в озере, водили секреты.
Наталья Николаевна, Маша и я потягивали красное полусладкое вино, рассказывали друг другу про детей. Как бы между прочим, вступали в мужской разговор и Андрюхи. Серега с Юрой часто и резко крякали гранеными разнокалиберными стаканами, деловито и серьезно опрокидывали в себя водочку. Юра оглянулся, взял гитару с дивана, начал что- то тихонько наигрывать. Каждая новая мелодия, взятая Юрой или напеваемая женщинами, радостно подхватывалась остальными. В такие минуты люди понимают, что любят одно и то же, что они из одного рода – племени, одной крови, с одной планеты.
Андрей Железняков спросил моего мужа:
- Андрюха, а ты еще погружаешься с аквалангом?
- Конечно. Скажу больше: я привез и акваланг, и костюм. Вода еще теплая, завтра на озере нырнем.
- А нам с Машей дашь попробовать? Я ни разу не плавал.
Юра тоже оказался любителем дайвинга и захотел поприсутствовать и поучаствовать. – Завтра с утра встретимся у озера! – решили все.
Серега Клюквин, обнимая стол обеими руками, осоловело посматривал то на левую - «женскую» сторону стола, то на правую - «мужскую». Говорить он уже не мог, только вытягивал  дудочкой вперед губы, разминал их, готовясь к общению. Изредка вставлял фразы, которые забавляли всех. Взрывы хохота вспыхивали над столом после каждой реплики, которая вкупе с речью мужчин составляла своеобразный каламбур.
- Может, чайку? – предложила ему Наталья Николаевна.
Это был осторожный намек на то, что мужикам пора прекращать пить. Женщины активно согласились, громко начали обсуждать пользу и своевременность чая на данный момент. А уж как листы смородины и малины положительно влияют на мужское здоровье!! Правая сторона стола оставила намек незамеченным и браво подняла рюмки за очередной тост. Затем Юра, все же услышавший про чай, принял это как намек, попрощался до завтра.
Я сняла с печи чайник, соображая букет из черного чая, мелиссы, листов смородины и малины. Дождавшись, когда микс настоится, стала разливать его по разноцветным и разнокалиберным чашкам. Чай побежал ароматной струйкой, которая становилась все тоньше и тоньше, потом, фыркнув, поток прекратился совсем. Заглянула внутрь чайника, носик забился, решила продуть его от закупоривших листьев. Набрала побольше воздуха в легкие и со всей силы дунула в носик. Тут же волна кипятка с клекотом вздыбилась в чайнике и обожгла мне правую щеку. Маша с Натальей Николаевной заохали, срочно нашли, чем помазать лицо. Меня и ругали, и жалели, и смеялись над такой нелепостью.
 - Ирка! Ну, в тридцать с лишним лет пора не совершать детских поступков!
Напрасно все отчитывания. Они ж понимали, что умнее я все равно уже не стану.
К выстраданному чаю мужчины не притронулись. Прихлебывая ароматный напиток, мы, женщины, смотрели в окно на единственную улицу – естественно, как в любом городе и поселке - именно Ленина.
Серега Клюквин, как истинно деревенский житель Таватуя, обладал врожденным чувством такта, хорошо чувствовал, когда надо сниматься с места. Он встал, молча раскланялся с хозяевами и гостями и пошел к двери. Андрюхи посмотрели на то, как гость руками пытается проложить себе путь к двери в пустом пространстве, как ощупывает вдруг возникший косяк, как сосредоточенно задирает ногу и старательно переступает порог, хихикнули и решили проводить Серегу. Следом вышла Наталья Николаевна. Мы с Машей остались допивать чай, радуясь тому, что можно поговорить в тишине, ну, хотя бы о любви.
Когда взревел мощный мотор, чашки в наших руках замерли, лица вытянулись. Ведь Клюквин еле выгребся из дома, откуда шум мотора? Хохотать мы начали скорее от неожиданного осознания: «А Серега – то еще и на машине!» Наш смех оборвали вопли Андреев:
- Куда, твою мать?! Давай вниз!
- Правее! ... Левее!...Ё…!
Мы выскочили на горушку. Серега сидел за рулем красной пожарной машины. Многотонная махина двигалась на блестящую под фонарем «Жигули» - пятерку. Её хозяин, растопырив руки, аки крылья, поставив ноги шире плеч, в форме звездочки, пытался загородить собой любимицу. Железняков метался между водовозом и погибающим на Горе Славы другом, махал руками на Клюквина и старался оторвать мужа от машины:
 Куда??? Уйди! Ведь придавит, дурак!
У меня подкосились ноги: еще мгновение, и по супругу, и по «Жигулям» танком пройдет то, что обычно спасает при пожаре. Просто бутербродом пригладит к горушке! Через лобовое стекло было видно, как Серега исподлобья пытается сосредоточиться на объекте. Он не то пытался от него уклониться, не то направлял заправленную до верху махину. Мы с Машей упали на траву, нас душил хохот: от ужаса, от абсурдности ситуации, от того, что ничего не можем сделать. Смех перерастал в истерику.
Клюквин, наконец, остановил водовоз. В узком проулке машина, дрыгаясь, начала сдавать назад. Несмотря на состояние Сереги, чувствовалась опытная нога водителя, привыкшая к деревенским колдобинам. Андрюхи выдохнули. Мы встали и, не отряхиваясь от налипшей трухи, молча зашли в дом. Хотелось пить. Или уже даже выпить.
Третья волна хохота накрыла нас от оглушительного треска: под массивным задом водовоза упал забор соседки бабы Мани. Сник в неравном сражении. Я подбежала к пожарке, наполовину стоявшей на чужом огороде. Клюквин, уронив голову на руль, всхрапывая, сладко спал.
Таватуй  гулял. Где – то за домом трещали петарды, играла музыка, визжали девчонки. Утомленные Чумичевы - Железняковы и мы с мужем начали укладываться спать. Постепенно голоса в поселке удалились, гомон, треск, гам куда-то откатили. Настала абсолютная тишина. И было ощущение, что не темное небо укрывает своим звездным куполом землю и озеро, а Таватуй - батюшка поглощает и баюкает все в своих теплых и мудрых объятьях.
Утром всех разбудило мерное постукивание молотка. Еще с рассветом Серега Клюквин пришел повиниться перед бабой Маней за снесенный забор и тут же поставил новый, лучше прежнего. Мы с Машей пошли на озеро умываться. С левой бабманиной стороны нам улыбался чистыми досками добротный «клюквинский» забор. Деревенские в долгу не остаются.
А как иначе –то?

;
Встреча вторая. Приглашение
26 августа - день памяти Машиного папы, писателя Левиана Ивановича. Мы с Натальей Николаевной, Машей и моим Андреем собирались устроить поминальный обед. С самого утра решали, кого надо позвать. Народу в Таватуе, ставшем почти дачным, было немного. День выпал будничный. Кто уехал с выходных в город, кто - в отпуске. Основные гости – мы с Андреем. Кто еще приедет из Екатеринбурга, неизвестно. Вопрос о приглашении лениво возникал в течение дня несколько раз, постоянно теряясь среди других «насущных» вопросов. Окончательно определились только часам к десяти вечера: нужно позвать несколько человек и Серегу Клюквина!
Опять вопрос: как до него добираться? Вечер поздний, на улице черно, местные жители, скорее всего, уже отдыхают, это мы, дачники, спим до обеда. В начале одиннадцатого уговорили моего Андрея запрячь свой ушастый «Запорожец», дескать, ни одна другая машина не проедет по непредсказуемому таватуйскому ландшафту.
Подпрыгивая на каждой кочке славной дороги, которая любовно здесь называется «откуси язык», мы упорно продвигались к цели. Через три минуты поездки Андрей начал зудеть, что ничего не видно, что он не любит ездить в темноте, что здесь нет ни одного фонаря (как так?), что и луна спряталась за облака и не одобряет нашей вылазки.
Наконец, добрались до цели, местного Бородинского поля. Среди не огражденных заборами домов, Маша опознала один, стоящий, как бы в центре. Подъехать вплотную к зданию было нельзя, поэтому остановились поодаль и посигналили. В доме включился свет, открылась дверь. В проеме появилась неопределенного возраста женщина, лица видно не было, только силуэт - свет падал ей со спины. Мы с Машей вышли из машины.
- Что надо? – грубо спросила женщина.
Маша стояла в полный рост, гордо демонстрируя себя.
- Вер!
- Кого надо?!
- Вер! Это Маша Чумичева! Вер! Нам бы Сергея! – уже более робко прокричала Маша.
- Что надо?!- напирала Вера.
Диалога не получалось. Словно бесы водили по кругу этот бессмысленный разговор. Мы видели, что из тупика непонимания надо выруливать. Андрей сидел в машине и молчал, давая понять, что им, шоферам, все равно, им и дела нет до того, как дамы мило беседуют.
Я попыталась просуфлировать подруге что- то насчет «завтра…, пригласить…, Наталья Николаевна… Левиан Иванович…»
- Ирк, ну чё делать-то будем? …Бред ведь какой-то…
 - Маша, мы же девушки положительные, темной ночью к чужим мужьям, спящим со своими женами, приходим исключительно по важному делу.
 Но об этом знали только мы. Маша нервно засмеялась, повернулась ко мне. Лица ее не было видно:
- Вер! - снова крикнула Маша в темноту, в сторону дома, - завтра у папы годовщина, мы с мамой, Натальей Николаевной, хотели позвать Сергея…Вер!
Вера исчезла. Мы недоуменно переглянулись.
- Ну, все! Поговорили? Можно ехать? – иронично спросил Андрей.
- Да, ну тебя, отстань! – огрызнулась я. - Нас уличили в неумении вести дипломатические переговоры. Просто так, с поражением уезжать не хотелось. Но из недружественного дома на соглашение никто не выходил.
- Вер! Вера! – опять завела Маша…
Тут, освещенная лучами родного очага, снова появилась селянка, держа в руках нечто, похожее на палку, и, что называется, без объявления войны, начала в нас палить! Она произвела два предупредительных выстрела в нашу сторону, поверх голов. Где – то рядом чиркнули «пульки». Мы с Машкой присели, скрючились раза в три и не то ползком, не то прыжками, как уж придется, рванули в машину. Андрей стартанул с места, мы раза по два захлопывали двери на ходу, которые ни в какую не закрывались на ухабах. Хотелось укоризненно крикнуть назад:
- Ай-яй –яй, как некрасиво! – но смельчаков высунуться из машины не оказалось.
В конце – концов, агрессоры, покушавшиеся на дорогого Сережу, были мы. А Вера защищала свой дом и свое лысеющее сокровище!
Дорогу домой нашли сразу. Машина мама спокойно ждала нас на светлой, теплой террасе. Мы, с опозданием испугавшись, хохотали, рассказывая Наталье Николаевне про невероятное, похожее на гангстерское приглашение, дополняя вновь припоминающимися подробностями, и сами над собой подтрунивали.
А может, и не было никакого ружья? Может, нам это все почудилось? Черт попутал?

;
Встреча третья. Любовная
Мы сидели на веранде и говорили о детях. В самый разгар беседы через стеклянные стены веранды мы увидели мощную фигуру нарядного Сереги Клюквина. На нем были серые брюки и серая парадно – выходная футболка.
- О – о – о! Серега! – радостно воскликнули Маша с Андреем. – Привет! Проходи!
Клюквин галантно приложился к ручке Натальи Николаевны, расцеловался с Машей, обнялся с Андреем, кивнул нам. На стол он с важностью поставил бутылку армянского коньяка и положил большущую шоколадку «Рошен» с миндалем. Он, как всегда при наших встречах, уже был слегка навеселе.
- Ну, ты, Серега, гуляешь! – восхитилась Наталья Николаевна, рассматривая звездочки на коньячной этикетке.
- Да что я…, не могу себе позволить, что ли? – демонстрировал широту души старожил села. Он явно был в ударе.
Расставили разношерстные рюмочки, чокнулись, выпили за встречу.
- Как ты? Как твой брат поживает?
- Который?
- Володька. Что – то его не видно.
- Нормально. Вчера… юбилей справлял – сорокалетие.
- Спит еще, наверное? – спросила я. Народ рассмеялся.
Мы снова выпили. За здоровье брата Вовки.
- А Женька? - выведывал Андрей.
- Тоже нормально. Он же в девяностые что – то украл, потом продал, с тех пор живет отлично! – рассказывал Сергей, изредка пересыпая речь матом.
- Клюквин, перестань выражаться,- сделала я замечание.
- Понял, больше не буду!
Проходила минута, и он уже опять не контролировал свою речь, опять она у него была сочная, блестящая и опасная, как бритва. Серега рассказывал про недавно умершего отца, про таватуйские дела, которые без нецензурной брани, по его мнению, совершенно не совершались.
- Кстати! – Маша указала в сторону горушки. – Можно пойти туда, Андрей там беседку поставил.
Ни слова не говоря, Клюквин встал и быстро вышел из дома. Андреи снялись вслед за ним.
- Обиделся, - прикрыв рот ладошкой, проговорила Маша. – Ирка, он обиделся.
- Конечно, - подтвердила я. – Ты так резко сказала, да еще пальцем указала, куда ему пойти.
- Ты представляешь, какой он, оказывается, ранимый, - Маша как будто новыми глазами посмотрела на друга детства.
- Да. И очень тонкий. Все хорошо чувствует, - задумалась я.
- Вот истинно деревенские…
Мы вышли из дома, поднялись на горушку. Там под тентом сидели наши Андреи с Клюквиным. На столе уже стояла начатая бутылка «Полтины». Железняков разжигал в мангале угли для шашлыков. Мужички снова нашли какой-то уважительный повод, чокнулись и, конечно, снова выпили.
- Я принесу поесть, -вздохнула Маша и пошла в дом.
Из еды на закуску был только хлеб, соль, кетчуп и полбанки паштета «Из гусиной печени». Застолье вошло в хорошо налаженное русло, то есть, пьянку.
- Сереж, как нынче с пожарами у нас? – пыталась поддерживать интеллектуальную беседу Наталья Николаевна. – Не злобствуют?
- Не, с прошлым годом не сравнить. Вот был один…, так разгулялся…не успели встречный огонь пустить… Но все рано спасли.
-Ну, ты же специалист в своем деле. За столько – то лет навострился!
Серега рассмеялся:
- Да я его, родимого, уже взглядом научился останавливать! Нет, правда, пробовал – получилось!
Мы еще долго смеялись над его уникальными способностями, придумывая разные вариации на эту тему.
После рассказа Сереги о его гипнотических способностях взглядом останавливать огонь мы с Машей переглянулись и тоже проявили способности престидижитаторов: почти на глазах мужичков ловко спрятали недопитую бутылку водки под стол, прикрыли ее синей шелковой скатеркой и задумчиво подняли глаза в небо. Там не было ни намека на просветление. По навесу шуршал мерзкий дождик.
Постепенно разговор вернулся к теме, которая волновала нас уже более четырех лет – самому дорогому особняку, загородившему нам озеро, выстроенному на берегу с выдающимся метров на сорок в воду пирсом для подхода яхт и скутеров, «замку смерти», как назвал его Железняков.
 Новый Водный кодекс вышел только в 2007 году. Он снял запрет на строительство сооружений в водоохранных зонах, а также в прибрежной защитной полосе. Но в Таватуе задолго до него сильные мира сего, богатые «пришельцы» принялись огораживать пожарные съезды к озеру, приватизировать проулки, строить пирсы, а потом и вовсе разбили прибрежную зону на участки и стали продавать их под застройку новым «варягам». Прежняя жизнь закончилась.
По несчастливой случайности именно такой чиновник соседствовал с нашим берегом. Хозяин пытался выкупить весь берег у Чумичевых. Не получив желаемого, нагло урезал их территорию, поставил трехметровые бетонные стены, а сверху толстенное стекло. Ласточки не видели стекла и бились об него насмерть. Зрелище жуткое. Но соседа устраивало, что никто не перелезет через воздвигнутое им уродство. Хотя лазать по чужим садам в деревне не принято. Потом и вовсе самовольно разобрал сруб на их территории.
Строительство шло несколько лет – хозяин, молодой сынок начальника криминальной полиции Свердловской области, скупил землю с другой стороны и поразил размахом архитектурной мысли. Все построенное помпезно, непомерно роскошно и …безвкусно. А главное – земля в Таватуе бесценная, заповедная. Скажите, зачем покупать ее и наглухо всю цементировать: и дорожки, и площадку для солярия, и место для гаража и трех видов бань?
И понеслись требования со всех сторон жителям трехсотлетнего Таватуя продать дедовы и отцовы дворы под строительство замков. А у тех, кто сопротивлялся и не продавал свои земли, горели дома. Как бы не из-за чего. Все прекрасно понимали, что организаторы пожаров те, кто и требовал продать дома. «Ищи, кому выгодно!» прописная истина. Бой неравный. Не доказанный никем эпизод не подлежит судебным разбирательствам. Но есть другой закон. И люди, принесшие горе, никогда не будут счастливы ни на этой земле, ни на земле вообще.
Все разговоры Чумичевых – Железняковых с хозяином были бесперспективными, велись они на разных языках. На вопросы нувориша о том, почему не продается земля на горе и берег, ему отвечали, что земля эта дедов и прадедов, здесь писались рассказы и повести, снимались фильмы. Новый барин морщил лоб и никак не мог понять новые слова: «кино», «искусство», «литература» Причем здесь искусство? В файлах его мозга не было таких слов.  Он их не вычленял. Ведь только кусочек земли он предлагал 15 миллионов! И разговоры оканчивались ничем. В мертвых глазах не искрилась мысль. В мертвых стенах теперь живут мертвые души.
Я вспомнила, как года четыре назад мы с Машей ходили к Клюквиным – родителям Сереги. Его отец тогда сказал:
- Знаешь, Маруся, если б наши отцы и деды встали сейчас из могил, они бы с кольями пошли первым делом на нас за то, что позволили так обойтись с нашей землей, ведь места – то заповедные, дедовские! А мы их распродаем разбазаривает Родину!.. А уж потом и всем бы досталось.
Я напомнила этот разговор ребятам.
- А здорово поселок Сагра себя отстоял от бандитов? – обратилась Маша к Сереже.
- Я не очень поняла, с чего у них все началось? Областные новости как - то невнятно это ЧП осветили. Расскажи, Серега, что у вас говорят по этому случаю? - попросила я.
- В Сагре был хорошо всем известен клан цыган-наркоторговцев Красноперовых, - начал он. - Они жили в центральной части поселка, и к дому цыган тянулась бесконечная вереница наркоманов. После высказанного недовольства жителей они переселились ближе к железнодорожной станции, но торговать наркотиками не перестали. Последней каплей в чаше терпения жителей стал случай, когда один из цыган избил ребенка, ставшего свидетелем его мелкой кражи. Мужики Сагры собрались и потребовали, чтоб цыгане уехали.  Красноперовы уехали. Но глава их клана позвонил жителю поселка Сергею Зубареву и, что называется, «забил стрелку» на 16 часов. Местные парни собрались к нужному сроку. Но к ним никто не приехал. Ближе к ночи житель Исети, случайно проезжавший мимо, увидел колонну машин, позвонил в Сагру и рассказал знакомым, что видел, как в их сторону движется 15 машин, люди вооружены. Люди в машинах вели себя совершенно дико – стреляли по машинам дачников, которые были вынуждены прятаться в лесу, избили мотоциклиста. Это себе на подмогу цыгане Красноперовы призвали группу азербайджанцев.
 - Жители Сагры - человек десять - встретили эти машины у переезда, - добавил Андрей -. -  Началась стрельба. Потом вся деревня выбежала. Расхлестали несколько машин прибывших. Одного азербайджанца застрелили. Неизвестно кто. Все стреляли. Милиция появились не сразу. Что выжидала, неизвестно?
- Молодцы мужики. Уважаю. Ясно, как свою землю надо отстаивать. А мы…, - Серега стукнул ладонью по краю стола.
Затем положил свою огромную ручищу Маше на плечо.
-Марусь…, - начал он тихим голосом, - я ведь влюблен был в тебя с детства.
- Серега, какой ты хороший! - Маша ласково посмотрела в голубые клюквинские глаза.
- Ты ж не могла не замечать. Ты такая озорная была, такая выдумщица, гоняла нас…Я надеялся, что у нас что-то получится. Приглашал тебя в кино. А потом появился твой Андрей. Ну, что ж делать? У меня не осталось надежды совсем. Пришлось отступить.
Пьяненького Серегу потянуло на откровения. Он взял Машину руку, начал ее целовать, гладил плечо. Мне стало не по себе, я вышла из-за стола и направилась к дому.
-Ирка! Не уходи, слышишь? – позвала Маша, предвидя опасный исход разговора.
- Третий - лишний! – деликатничала я.
- Третий – НУЖНЫЙ! – ответила она.
Мы с Машей прекрасно понимаем, когда слова сказаны просто так, когда повторять не надо. Знаем интонации друг друга и намеки. Я вернулась и села напротив них. Клюквин пьяно и зачарованно смотрел на мою подругу, а она регулярно снимала с себя его руку и придумывала все новые темы, чтобы отвлечь друга детства от нахлынувшей пьяной любви. Но Сергей – тертый калач. Я смотрела на его белесое лицо, светло-голубые глаза, ровные зубы, легкую проплешинку на голове и вдруг вспомнила высказывание: «если обычное лицо становится от улыбки красивей, то это лицо по-настоящему красиво».
Серега был сейчас просто красавцем! Сильным, искренним, добрым и влюбленным. В этот момент показалось, что он действительно может останавливать и разжигать огонь взглядом!
- Не бойся, Машка…, я тихий влюбленный. Без согласия не люблю. Хочу взаимности. Я деревенский. Я и говорить – то красиво о любви не умею. Ты уж прости. Как могу. Вы, женщины, любите, когда красиво…
- Спасибо, Серега. Ты всегда был хорошим человеком, очень добрым и милым. И ты - хороший друг. Надежный. Я знаю, что ты всегда поможешь. И спасибо за слова…и за твою любовь!
Мы сидели на горушке до самой ночи. Серега трезвел на посвежевшем сосновом воздухе. Мы смотрели на огонь и говорили о любви, о ее чудесной силе, дающей нам уверенность в том, что все в жизни чисто, трогательно и вечно.
И снова таватуйское небо обнимало нас своим ярким звездным куполом…
В Таватуй мы ездим летом, во время отпуска. Именно этот один – два раза в год укрепляет во мне жизненный стержень, дает силы, помогает потом весь год отличать хорошее от плохого, черное от белого, доброе от злого, истинное от наносного, помогает выстоять в этом безумии и не обезуметь самой, когда стираются все грани и перестаешь уже верить сама себе. И, сидя среди своих коллег, которые имеют исключительно высшее образование и чрезмерно этим кичатся, любят клеить ярлыки, идут по головам, взбираясь по лестнице тщеславия и благополучия, я думаю: что мы потеряли? Почему перестали быть чуткими и ранимыми, как Серега Клюквин? И что должно остаться нетронутым в нашей жизни, чтоб мы не перестали говорить о любви вслух?