Жизнь коридора

Больничка

Одинокая рябина, точно впечатанная в асфальт сектора областной больнички для зэков, расположенной на территории колонии и отгороженной от нее высоким забором, алела крупными гроздями. Из окна палаты Саньке очень хорошо был виден этот грустный пейзаж. Каким образом очутилось здесь это дерево, не знали, видимо, и сами сотрудники больницы. Саньку привезли из зоны с травмой глаза, и, может, потому, что пришлось Саньке несколько дней пролежать с повязкой на обоих глазах после операции, сейчас он глядел на белый свет с особым чувством. В это утро должно было состояться краткосрочное свидание – должны были приехать мать и его девушка. Это событие всегда встряхивает зэка.
Наконец вызвали Саньку в комнату свиданий. В сопровождении прапорщика, хмурящегося и чем-то недовольного, вышагивающего впереди крупными шагами, зэк прошел на территорию колонии, а затем его провели в неказистое здание. Маленькие кабинки для свиданий с лавками с двух сторон, перегороженные стеклами, телефоны, по которым можно разговаривать. Саньку завели в одну из таких кабинок. В соседних были зэки, а напротив – их родственники. Санька поправил повязку на пораненном глазу, внимательно поглядел на дверь, откуда заходили родственники. Наконец сотрудница в опрятном мундире провела его мать и девушку в кабину напротив него.
Разговор шел о знакомых, о каких-то новостях из дома – все было несущественно. Санька, тощий, бледный, смотрел на красивую девушку, которую любил, и понимал, сколько же он потерял!
– Будешь ждать? – спросил он в телефонную трубку, когда мать отдала свою Любе.
– Буду, – как-то неуверенно произнесла она, и оба они понимали, что сейчас эти слова ничего особенно не значат.
После краткосрочного свидания Саньку провели обратно на больничку. Он лег на свое место и стал глядеть на рябину. Вдруг увидел двух снегирей, прилетевших откуда-то. Нахохлившись, они степенно щипали грозди вкусной рябины.
– Вот ведь птицы, – сказал задумчиво старый зэк, лежавший на соседней кровати. – Все летят к теплу, на юг, а эти, наоборот, за морозами.
Санька кивнул, еще во власти своих недавних переживаний.

Коридор

Его провели по тусклому коридору куда то в подвальные помещения, и в старинном здании тюрьмы, казалось, что ведут его в преисподнюю, это чувство в нём усилилось, когда в камере, сырой и большой, с большими шеренгами железных нар, он никого не увидел – он был один, как у ворот ада. Положив тощий мешок на нары, перевёл дыхание, точно пытаясь осмыслить своё положение. Из областной туберкулёзной больницы находящейся на территории колонии строгого режима его вывезли неожиданно, и по всей видимости везли обратно в ту колонию, где он отбывал до этого наказание. И та поспешность и неожиданность этого этапа его настораживала, он начинал думать, что его куда то отправят на Север, вывезут из здешних мест, в другое Управление, никто ведь не говорит зэку на этапе куда его везут. Неопределённость эта напоминала жизнь маленького самодельного кораблика, подобный он пускал по ручью мальчишкой по весне, не зная, куда он поплывёт, куда его занесут воды ручейка, впадающего в местную речку, а та вероятно впадает в Волгу, а Волга в море – так наверное он тогда размышлял о судьбе своего детища, и вероятно он и тогда понимал, что кораблик бессилен выбрать себе путь – он предначерчен струёй течения воды…
В этом каземате было холодно и сыро, на нарах ни матрасов ни одеял, и Колесову даже почудилось в какой-то миг, что о нём забыли, и это было нехорошо, что вот так, в этом каменном мешке его судьба вдруг заперта, и будто застыла…
Он прислушался к тишине коридора, она была точно могильная, и весь мир точно не существовал, только он и эта камера…
Время тянулось тяжело. Казалось, что оно превратилось в какую-то нескончаемую тоску… Но вот по коридору пронеслась какая-то команда, и вмиг напрягся Колесов, прислушался, он даже сел на холодных нарах, на которых лежал свернувшись калачиком, прямо в телогрейке, стараясь как-то согреться, открылась кормушка, и женский голос приказал кому-то в коридоре:
- Давай сюда, баланду! Тут есть человек!
И впрямь показалась миска протянутая рукой в зоновском костюме, Колесов быстро сообразив, стряхивая с себя оцепенение, бросился к кормушке, и повеселевшим голосом сказал:
- Принимаю!
Взял тёплую миску с едой, а второй рукой торопливо взял хлеб – он был чёрствым, и в руке не чувствовалось его мякоти, но еда как-то успокоила зэка, он примостился на нарах, и ел с удовольствием, с удовольствием думая, что о нём помнят, и значит и мир существует, и эта охранница с сильным нервным голосом, командующая в коридоре, и этот шнырь, отдавший ему еду… Мир существует, и его жизнь в этом каменном мешке, точно его Колесова замуровавшем в свою непреодолимую глубину, как ни странно ему самому Колесову, существует, и он может радоваться еде, представлять красавицу-сотрудницу из коридора, да и сам длинный серый коридор теперь после ужина не казался ему уже таким серым, и как-бы можно было теперь привычно прилечь на нарах, и отдохнуть, забыться, и помечтать о человеческой жизни, о той, что вне этого каземата…
Только опять наступившая тишина не давала покоя, почему то именно тишина мешала отдыху.
Именно она… А в коридоре была жизнь… И Колесов с томительным вниманием прислушивался к звукам коридора, казавшимся ему сейчас чем-то важным, приятным даже…