26. кривая автослесаря

—  В такие моменты, я вспоминаю Елисейские поля и кафе Фукетс, – мечтательно закатив глаза, задумчиво произнесла Елена Дмитриевна, – прекрасная, милая Франция… Отчего такая напряжённость и недоверие между нами и цивилизованными странами?
Все Генкины знания о Франции могли бы уместиться на одной страничке из школьной тетради и черпанул он их в основном из отечественного фильма «Д'Артаньян и три мушкетера».
«Вот это я попал. Ну, напряжённые и напряжённые – мне по Франциям не раскатываться и кофеи в этих фукетах не распивать. Надо бы одним предложением, чтобы обо всём сразу и ни о чём – пусть сидит кубатурит».
— Борьба на политическом олимпе вошла в решающую фазу, – уткнувшись в кофейную чашечку заговорил Генка, – поддерживать сбалансированный паритет на всех направлениях путём наращивания контингента – очередная утопия – цугцванг, так сказать… На данный момент мы все в цейтноте и необходимо искать пути сближения сторон.
Нагороди он такой чепухи, сидя с мужиками в курилке – вот было бы смеху. Но, Елена Дмитриевна и не думала смеяться: она сидела с округлившимися глазами и открытым ртом, тщетно пытаясь понять услышанное.
— Ну, дак… тенденция… – выдавила она из себя и облизала пересохшие губы.
— В общем, нас может сблизить искусство! – как бы делая вывод, из всего сказанного, дал ей подсказку Генка.
— Несомненно! Только искусство стирает все границы и предрассудки! – радостно вскричала Елена Дмитриевна. – Классическая музыка, живопись, стихосложение, это замечательно, но будущее… нет, не будущее, а уже настоящее – это альтернативное искусство. Как вы считаете, Геннадий?
— Человек не понимающий всей мощи и прелести новых направлений ущербен по своей сути, – витиевато согласился Генка.
С пылающим взглядом, Елена Дмитриевна бросилась к роялю, откинула крышку и взяла несколько нот.
  С четвертого по шестой класс Генкиным классным руководителем был Валентин Константинович Брощ. Два раза в неделю: по вторникам и четвергам он устраивал внеклассные уроки, где беспощадно тиранил учеников лекциями: о художниках, поэтах, композиторах. И не просто выносил им мозг своими россказнями, но и привлекал к подготовке этих уроков. Вместо того, чтобы смотреть дома телевизор или рубиться в приставку, бедные дети были вынуждены слоняться по библиотекам и собирать материалы о великих и малоизвестных творцах (интернета и распечаток Брощ не признавал и требовал тащить всё в виде, так называемого, "живого" материала) и  Генка частенько попадал под эту раздачу.
Но самыми ужасными были уроки посвящённые композиторам: к повествованиям учителя прилагалось прослушивание их музыкальных произведений…
Брощ был учителем старой закалки и совершенно пренебрегал новыми веяниями, а главное – ущемлял свободный выбор и права детей. Даже коллеги и родители не могли повлиять на его самодурство.
— Зачем?! Зачем моему ребёнку нужно забивать голову всякой ерундой?! – вопрошали родители.
— Может быть, им это и не нужно. Это надо мне! – неизменно отвечал Брощ. – Я так привык.
— Валентин Константинович, нельзя через силу заставить любить музыку или живопись. Прекратите мучить себя и учеников. Это деградированное поколение с одной прямой извилиной – ничего, кроме развлечений и удовольствий не воспринимает! – наседали на него коллеги.
— Я не умею работать по-другому, – упрямо стоял на своем учитель.
Видимо, кое-что в Генкиной извилине отложилось: даже в таком коряво-извращённом исполнении он узнал «Лунную сонату».
— Может быть я не прав, но мне кажется, что в этой вариации Бетховен звучит, как-то живей и современней.
Ровно до этой реплики, Елена Дмитриевна воспринимала Генкины суждения и высказывания с удивлением и даже растерянностью, как если бы говорящий попугай, случайным образом впопад отвечал заученными фразами. Теперь же она узрела в нём, того самого представителя из простого народа, способного тонко понимать, чувствовать и находиться с ней на той неуловимой волне доступной лишь родственным душам.
— Я сочинила рапсодию «Буйство природы», – не поворачиваясь к Генке заговорила Барыня, – это произведение было написано под впечатлением от моей поездки во Францию. Ни чего не говорите. Просто слушайте.
Она подняла руки с растопыренными пальцами над головой, замерла на несколько секунд и неистово обрушилась на клавиши. Генка вдруг понял, что сотрясение мозга можно получить не только от удара по голове тяжёлым предметом, звук может нанести не менее тяжкую травму содержимому черепной коробки: до тошноты, до помутнения сознания и искр в глазах…
А, между тем, Елена Дмитриевна разошлась не на шутку: она так лупила по клавишам, будто задалась целью разнести этот рояль в щепки, при этом так трясла и мотала головой, что Генка начал опасаться, как бы у неё чего не стряхнулось внутри.
Вдруг наступила звенящая тишина. Теперь Генка понял, как тишина может быть звенящей. Его тишина была не только звенящей, но и гудящей, и шумящей.
— Браво! Браво! – вскочив с дивана заорал Генка и начал неистово аплодировать.
Аплодировал он долго и усердно, пытаясь за это время собрать в кучу оглушённые мозги. Когда ладони заболели и хлопать стало невозможно – выбросил вперед правую руку и возопил:
— Я видел, как надвигаются, словно предвестники апокалипсиса, тяжёлые, чёрные тучи! Слышны далёкие раскаты грома. Они приближаются и становятся громче и громче! Париж погрузился во мрак. Косые стрелы молний рассекают небеса, ослепляя людей и пробуждая в них первобытный ужас перед беспощадной стихией. Ливень обрушивается на землю, собираясь в бурные потоки, сметающие всё и вся на своем пути!.. – словарный запас иссяк и Генка, ещё пару раз хлопнув в ладоши, как можно выразительнее прошептал:
— Просто бесподобно…
«Хорошо хоть сказала, как эта хрень называется, а то бы чесал репу: то ли «Человек в баране», то ли «Встреча с пьяным боксёром». Сама чуть живая сидит от своего грохота, да ещё попробуй-ка так башкой потряси – другой бы давно сознание потерял».
Елена Дмитриевна сидела за роялем, опустив взлохмаченную голову, и её руки бессильно висели вдоль тела.
Не совсем, то буйство природы она хотела донести своей рапсодией, а выбивала, что было сил из рояля разгул человеческих страстей. Вспоминалась ей во время игры безумная ночь в отеле на Монмартре с иссиня-черным, полудиким нигерийцем… Но и этот отзыв был сродни её страстным переживаниям и от понимания посторонним человеком её чувств, на душе сделалось тепло и радостно. Она бы немедленно взяла Генку на любую свободную должность, а если б таковой не оказалось, то она тут же смогла бы придумать, чем можно занять в хозяйстве столь редкого экземпляра. Однако, совладав с нахлынувшими эмоциями, решила хорошенько всё обдумать и посоветоваться с Валентином Сергеевичем.
— Сегодня был трудный день. Я хочу побыть одна, - устало произнесла Елена Дмитриевна, давая понять, что визитёр засиделся и ему пора собирать манатки. – Жду вас завтра к семнадцати часам.
«Хоть бы морду повернула, а то гадай: так ли сказал или зря кривлялся. День у ней, видите ли трудный… Знала бы она, как я от этого дурдома устал. Как-то не так, ты, механика выбираешь. Собеседование, твою мать!..»
— Даже, если сегодняшнее собеседование не принесёт желаемого мною результата – я получил огромное удовольствие от общения с незаурядной личностью. Разрешите откланяться.
Генка уходил, не зная, чем конкретно закончилось это чёртово собеседование и что ожидает его завтра. Он даже не знал где и как проведёт ночь. Ясно было, только одно – возвращения к Лидии Вениаминовне не будет, даже под страхом расстрела.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.