Покидая тысячелетие. Книга 1. Глава 11

Роман о том, как я социальный статус делал…
_________________________________________


«Если огромной территорией с огромным населением в течение всей истории управляют жестокие ничтожества то, надо полагать, это следствие ничтожества неразвитого большинства независимо от сословности, чинов, цензов, всех государственных институтов, которых не имеет смысла не то, чтобы слушать, но даже думать об общении с ними, как с прокажёнными.
Только в этом случае возможны – и относительная свобода, и относительное развитие. Но всё равно – это лучше, чем ничтожество большинства, то есть – ничего…»

«Любава» остановилась и выкатила очередной, лихорадочно исписанный, лист. Я ошарашенно уставился в текст.
Погоди, погоди, Витька, это уже философский трактат получается, а не роман. Где тема и сюжет, место и время? Каким образом без них может образоваться социальный статус? Но как отбросить слова лесника: «Они ничтожные, и мы ничтожные»? Это дорогое признание! Лесник в тысячу раз прав всяких философов и писателей! Если мы допускаем до власти мелких людей, то это означает только одно – общество само ещё мелкое, ничтожное и не развитое. Маленькое существо, получая большую власть, превращается в чудовище. Общество наше из маленьких. Им принадлежит власть. Двести дворянских писателей и философов – не культура дикого народа, сто гениев в шарашке только усугубляют самомнение и подлость миллионов, которые будут приписывать себе их качества.
Власть всегда берут потомки палачей…
Кофе уже не бодрило. «Любава» перешла на короткие, через паузы, очереди, потом на одиночные выстрелы. И стихла…

К приходу Барабаша я снова спал. Он, видимо, уже привык к такой ситуации: молча закрывал кабинет и начинал разбираться с бумагами, которые я оставлял у него на столе. Диванчик в одну из моих командировок он выбросил на помойку, откуда-то принёс приличный диванище, на котором я преспокойно высыпался. Редактор улетел в очередной отпуск на материк. Мы с Барабашами оставались хозяевами «Правды района», коллектив рыскал в поисках информаций, которыми Барабаш забивал «дыры» на полосах.

Проснулся я только к обеду. Сонный, отправился в «Нептун», не стал там долго засиживаться. Палтус, кофе… Глухонемые, видимо, серьёзно взялись за кооператив. Кафе блестело и напоминало шикарное, уютное, заведение, откуда не хотелось уходить. Здесь, наверное, были единственные в городе чистые окна, откуда открывалась панорама гор и побережий. Переливающаяся всеми цветами и брызжущая ночами огнями вывеска гласила: «Sea Paradise».
Эти люди не оглядывались назад, и у них всё получалось…

Была пятница. После обеда редакция опустела.
Я бы тоже хотел не оглядываться назад, но прошлое не отпускало меня. После материалов лесника Касьянова должны следовать письма бывшего зам.прокурора в Акатуй-Зерентуе Петра Дятлева. Вот они. Поехали «Любава»!
«Уважаемые товарищи!
Мне, комсомольцу тридцатых годов, небезразлична судьба погибших в годы сталинских репрессий коммунистов и беспартийных тружеников, хлеборобов района.
Прошу вас сообщить, могу ли я быть полезным в восстановлении прав погибших товарищей, в также в привлечении к уголовной ответственности тех, кто истязал людей во время допросов?
Жить мне осталось не так уж много, прошёл через горнило жестокости и бесправия, поэтому совесть и честь не позволяют больше молчать.
К своему письму прилагаю сохранившиеся справки.
«Справка №5 ВТ-14630.
Выдана гражданину Дятлеву Петру Ивановичу, 1914 года рождения, уроженцу Приисковой Читинской области. Гражданство – СССР, национальность – русский. Осужденному по делу УНКВД Читинской области 12 декабря 1942 года по ст. (без квалификации) к лишению свободы на десять лет, с поражением в правах на (бессрочно) лет, имеющему в прошлом судимость (нет), в том, что он отбывал наказание в местах заключения МВД по 17 октября 1950 года и досрочно, с применением рабочих дней (ст. 29 положения о паспортах), освобожден 17 октября 1950 года и следует к избранному месту жительства: г. Тайшет Иркутской области, до ст. Тайшет Вост.-Сиб. жел. Дороги.
Начальник лагеря (ИТК) АВ-14 Майор Небесный.
Начальник ОУРЗ (УРЧ) АВ-14 мл. лейтенант Решетников».
В 1936 году я окончил Иркутскую правовую школу и был направлен в ваш район народным следователем в распоряжение рай.прокурора Максима Николаевича Войлокова.
Помню 1937 год. Начальником РО НКВД был Яценко, начальником милиции Бутенко. Операции проводились настолько секретно, что даже мне, следователю, не было бы ничего известно, если бы не приходилось замещать прокурора во время его отпусков и служебных командировок.
Летом, в один из таких периодов, мне позвонил начальник домзака Степанов Степан Степанович и попросил срочно прибыть. Когда я пришёл в тюрьму, начальник пожаловался, что он не в силах дальше содержать так арестованных, и просил помочь в отправке этапа.
Вместе с ним я прошел по коридору и осмотрел через волчки все камеры. Я был крайне поражен. Заключенные стояли вплотную друг к другу, полураздетые, мокрые. Меня бросило в дрожь, в какой-то миг даже не смог сориентироваться, где нахожусь.
Я позвонил начальнику РО НКВД Яценко, и он мне ответил, что скоро тюрьму разгрузят, а мне лучше забыть о том, что видел, и не вмешиваться в дела НКВД, так как все аресты врагов народа проводятся ими, т. е. НКВД и штабом пограничных войск, согласно приказу Ежова, согласованному с прокурором СССР Вышинским.
Я был потом в РО НКВД и видел бесчеловечные пытки, издевательства над простыми крестьянами. Я спросил у своего знакомого, работника РО НКВД Николая Чащина, действительно ли все эти несчастные люди враги народа?
Коля простодушно мне ответил: «Какие враги, если большая их часть – малограмотные мужики, а то и совсем неграмотные».
По моим подсчётам, только в районной тюрьме находилось свыше семисот человек. Позже я узнал, что арестованных никуда не увозили, не отправляли этапом, а в ночное время грузили в полуторки и вывозили в район старых шахт. Всех сбрасывали в штольни или же предварительно расстреливали офицеры-пограничники и РО НКВД, а также прокурор.
Однажды на эту акцию (исполнение ВМН – высшей меры наказания) прокурор Войлоков взял меня. Не доехав до штольни, одна из полуторок накренилась на склоне горы и чуть не опрокинулась. Заключенные стали разбегаться. Застрочил ручной пулемёт. Все беглецы были расстреляны. А тех, кто не успел убежать, подвели к черной штольне. Я не мог смотреть в сторону ямы, на краю которой обрывались жизни. Люди на краю ямы будут стоять перед моими глазами до самого смертного часа. Я чуть не сошёл с ума. Что-то кричал офицерам, у одного из них отобрал пистолет. Меня связали и привезли в тюрьму и бросили в камеру. Мне повезло – дали всего десять лет лагерей с поражением в правах на всю оставшуюся жизнь. Состав моего преступления даже не был квалифицирован.
Дорогие товарищи, было расстреляно и замучено очень много людей. Я всё время вспоминаю тюрьму вашего района, старые шахты и малограмотных, простых колхозников перед расстрелом. Это были ваши деды, отцы, братья.
На этом заканчиваю. Если вспомню какие-нибудь подробности, напишу. Жду от вас ответа.
Просьба одна – восстановите справедливость!
«Справка.
Дело по обвинению гр. Дятлева Петра Ивановича 1914 года рождения пересмотрено президиумом Читинского областного суда 2 ноября 1956 года и постановлением особого совещания при НКВД СССР отменено за отсутствием состава преступления.
Председатель областного суда: Шубров.
Консультант: Уразов».

При разговоре я не обманул инструктора ЦК КПСС Шавкатова: я действительно имел на руках только мизерную часть преступлений прошлого и современности на территории Нерчинской каторги.
Все смешалось в моей голове: люди, серебро, золото, шахты, расстрелы, колхозники…  Потомки палачей, находящиеся у власти.
Такое прошлое, о котором я знаю, не могло меня отпустить и стать романом. Это был роман, который невозможно написать… Но как, как написать об этом? Как освободиться от этого?
А не освободившись, как жить?
И причем здесь мой социальный статус? Ведь без романа у меня его никогда не будет в этой империи, где мне суждено жить до конца своих дней?

Единственная причина гибели любого существа или явления – несовместимость со средой существования. Мы исчезнем от несовместимости с миром. Оберегая себя, мы и развалим себя.
Дело в том, что мы не уважаем логику.
Какая-то лихорадочная путаница мыслей бурлила у меня в голове. Казалось бы, я отчётливо понимал, что мы безнадёжно отставшие от западноевропейских сообществ люди, но мозг отказывался соглашаться с этим.
О развитии человека и страны может рассказать любая вещь. Ещё, будучи на материке, я получил от тётки посылку, которую ей доставили неизвестно как и неизвестно кто. Дело в том, что у меня был родной дядя, который ещё в юности ушёл за границу и, по слухам, жил в Америке. И вот теперь он отправил сестре посылку. Там были цветной журнал и цветная же страница газеты с его портретом, которую, как оказалось, он выпускал в Нью-Джерси. Но дело даже не в газете, а в том, что это была 48 страница газеты! Вся страница цветная с великолепными фотографиями! Сколько же страниц было в газете вообще? И теперь я время от времени рассматривал эту цветную страницу американской газеты, на которой был портрет похожего на меня человека. Page 48!
Так в чём же разница между той и нашей газетой, теми и этими людьми? Может быть, на самом деле всё очень просто: надо согласиться с собственной тупостью и невежеством, неразвитостью и скотством, после чего начать предпринимать какие-то меры для развития.
Но, попробуй, скажи об этом окружающим?

К чёрту эту панику! Убрав страницу американской газеты, я снова и снова я перечитывал письма Дятлева, составлял схемы, чертежи по его письмам. Значит, фамилия прокурора была Войлоков, а не Войлошников. В Сосновке и Акатуй-Зерентуе ещё должны быть живы свидетели тех событий. Я говорил только с шофером полуторки, который возил осужденных до шахты, в которой, может быть, ещё декабристы работали.
Если такие люди, как Дятлев, осмеливаются высказаться, значит, над страной восходит солнце. Но сможет ли наш народ жить при солнце? Ведь замороженное сознание сразу начнёт разлагаться. А с таким сознанием можно будет проделывать какие угодно операции. Но никакой инструмент идеологических хирургов не способен углубиться в катакомбы и вены веков, где смешивалась кровь народов, создавая сегодняшний менталитет. В нём не только невежество, там есть глубинные устои, которые начнут восставать и обороняться, а потом и атаковать тех, кто пытается их уничтожить. Там невежество смешано с колоссальной и дремлющей до поры до времени ненавистью ко всему честному, красивому, человечному. Видимо, есть люди, которые умеют руководить и этим состоянием менталитета.

Пленённый и заворожённый какими-то сумбурными мыслями я бродил по весеннему городу и не понимал того, что творится со мной, окружающими, городом. Всюду сновала знакомая и незнакомая техника. Японских машин становилось всё больше и больше. Появились непонятные вывески. Звонили знакомые с материка и сообщали что-то совершенно дикое: кто-то открыл кафе, а кто-то – купил чуть ли не колхоз.
Появилось невиданное никогда количество спекулянтов. В принципе они были всегда. Но теперь – открылись!
Как-то торопясь купить по привычке прессу, а заодно и пару пирожков, я завернул за угол нашей редакции и обомлел: от двух киосков, всегда стоявших рядом друг с другом, остались только головёшки и битые стёкла.
- Платить не хотели! – Объяснил мне в милиции капитан ОБХСС.
- Кто, кому, за что?
- Так там же сёстры работали, они втихаря левые товары сбывали, одна торговала своими пирожками, а вторая…
- Да они оба своими пирожками торговали! – рассмеялся один из милиционеров, вызвав взрыв хохота.
- Да пусть и так, - продолжал капитан, - но вторая ещё и химией всякой. Вот и наехали на них рэкетиры.
- Кто, кто?
- Бандитов сейчас так называют, Виктор Борисович! У нас ОБХСС, а у хулиганов – рэкетиры, отбирают лишнее и не лишнее. Говорят, у них главный – в Москве сидит, не то Монгол кличка, не то Японец.
- А вы что?
- Что мы? Занимаемся. Хотя ничего пока не понятно. Сёстры знают их, говорили с ними, а вчера они отказались от своих показаний и забрали заявления. Да и начальник велит закрыть дело.
- То есть – как закрыть?
- На пожар списать…
- Расскажите-ка мне, капитан, обо всём подробнее.
Битых три часа я вытягивал из следователя в отделе милиции путаный рассказ о новых бандитах.

Перестройка плавно переходила в стадию перестрелки, подтверждая мою догадку о том, что замороженное сознание нашего человека сразу начнёт разлагаться под солнцем свободы. Человек всегда будет пытаться жить за счёт другого человека.
Вся история только подтверждает эту простую истину.
В редакцию я вернулся после рабочего дня. Никого уже не было.
Почему-то навязчиво звучало в голове словосочетание «Ещё не родился тот, кто…» Часто слышим в жизни всякие предложения, а потом они появляются как насыщенные картины с продолжениями. Ещё не родился, не родился… Наверное, имеется ввиду, что есть ещё не родившиеся люди. А не родившиеся страны?

Внезапно я опустился на диван и, как часто со мной бывает, уставился на «Любаву». Не родившиеся… Почему, по какой причине они живут, но ещё не родились? Чего боится живое существо, особенно, человек? Не состояться! Он подсознательно страшится не выполнить своё предназначение. Это в его природе, биологии! А каково его предназначение? Говорят, лосось, обязательно возвращается туда, где он появился, мечет там икру и умирает. Выполнил своё предназначение… Но ведь до этого он гулял в океане, вырастал, готовился к этому величайшему и последнему акту, обретал что-то ещё неизвестное науке.
Что же должен обрести человек для того, чтобы понять своё предназначение и выполнить его? Правильно, Виктор Борисович, правильно, он должен созреть до такой степени, когда может генерировать мысль. Только тогда можно сказать, что он родился! Ведь после этого он в состоянии родить и всё остальное. Ему остаётся только практиковать свою мысль. Молодец, Виктор Борисович, не зря шатался по городу и удивлял прохожих и милиционеров своим бормотанием!
Что же, «Любава» пора бы нам и за работу. О несостоявшемся человеке и несостоявшейся стране писать не будем. Мы и без того растоптаны, что растекаемся лужей. Самим бы состояться. Вот этим романом состояться. Хотя бы чуть-чуть зацепиться за край жизни, как говорит моя тётка. А там видно будет.
Будет вам социальный статус, дорогие мои родственнички!

«Страницы областной газеты пестрели заголовками: «На крутом переломе», «Перестройка необходима», «Ускорение и перестройка – наш основной курс», «Перестройка и ускорение – веление времени». Слова эти притёрлись, стали обыкновенными и уже начинали раздражать людей. Их повторяли первые и последние секретари комитетов партий и работники аппаратов всех уровней. По поводу и без повода, по указаниям и без указаний, в разных вариациях, их торопились выкрикнуть прилюдно, при стечении народа, особенно при начальстве. Быстрее, больше, чаще! А теперь попробуем вот так, а теперь чуть-чуть по-другому, повторим ещё раз, усилим, заострим. Смелее, ещё смелее. Демократия? Гласность? Да, да, да!
В Сосновке перешли на чековую систему расчёта, говорили о бригадном подряде, директор расщедрился и стал выдавать населению пшеницу и молоко. В райкоме это не понравилось. Пошли разговоры, что рабочие станут огребать «тыщи». В Акатуй-Зерентуевском районе началась чистка…»
Да, чистка тогда получилась знатной. Достаточно было одного звонка из ЦК КПСС, чтобы ржавый маховик крутнулся и выкинул сразу несколько коллективов. Оказалось, что сделать это легко!
Ильич начал тогда писать анекдоты, а ставший бесстрашным Чижов публиковал их.
Приехал в район новый Первый и застал в здании райкома одну только уборщицу. Где остальные? Ушли, - отвечает уборщица. Куда? Пить ушли. Да, доработались тут, - изрекает новый Первый. – менять надо аппарат. Конечно, надо, - соглашается уборщица. Совсем аппарат прохудился, я три дня гоню, а они за день выпивают…
Есть ли в истории Нерчинской каторги хоть один известный руководитель, которого можно привести в качестве какого-нибудь примера? Откуда они берутся? Ведь всякое пополнение имеет свои ресурсы. Выходит, что получаются эти руководители из общего замеса. Рановато всё-таки, видимо, крепостной строй отменили. Наклонностей к рабству больше, чем к чему-либо другому. Хоть Маргарет Тэтчер приглашай СССР руководить. Но ведь они и её обманут.
Не получается, что-то у нас роман, Виктор Борисович? А Барабаш уже намекал, что пора бы у них ещё одно чтение устроить.
Но разве им можно прочитать о том, как людей сбрасывают в шахты свои же? Разве они поверят письмам Дятлева, рассказам бывшего шофера «Военстроя», шахтера Кошкина, видевшего на глубине трупы сброшенных людей.
Как говорить правду несостоявшимся людям несостоявшейся страны? Не родившееся несовместимо с родившимся. Они не услышат друг друга.
Наверное, такую правду могут понять только глухонемые.

Продолжение следует.