Николай Письменный. Хирург из плеяды ареопагов

Опять этот долгий, прерывистый вой
Возник в облаках над моей головой.
Впиваются пальцы в сухую траву.
Летят самолёты врага на Москву.
Товарищ мой, стиснув виски, говорит:
- Алёша, в груди моей сердце горит!
Зачем ты, природа, мне не дала
Широкие, дерзкие крылья орла,
Чтоб прянул я в звёздную высь, как гроза,
Чтоб вырвал я асам пустые глаза,
Чтоб сильным крылом, как могучей стеной,
Прикрыл в эту полночь город родной!..
                Западный фронт. 1941 г.
    Стихотворение поэта-фронтовика Алексея Суркова

            НИКОЛАЙ ПИСЬМЕННЫЙ. ХИРУРГ ИЗ ПЛЕЯДЫ АРЕОПАГОВ

   Ареопагом в своей книге «Во имя жизни» В. Е. Гиллер, начальник сортировочного эвакуационного госпиталя (СЭГ) № 290 Западного, а позже – 3-го Белорусского фронтов, назвал не НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА ПИСЬМЕННОГО, а другого хирурга.
   Но не менее веская его характеристика Н. Н. Письменного: «Из зрелых мастеров хирургии».

   Начальник СЭГа 290, рассказывая о работе персонала в этом уникальном на ту пору медицинском комплексе, нисколько не умалял вклада в спасение жизни раненых всех, кто служил в госпитале: врачей и медицинских сестёр разного профиля, санитаров и санитарок, поваров и водителей, сапожников и прачек …
   Однако война – это прежде всего раны и увечья, потеря крови, газовая гангрена, а следовательно, главнейшее звено в цепи помощи раненым, - операции. Хирургов, их руки в госпитале берегли. Хотя было по-разному.
   Когда в марте 1943 года персонал СЭГа 290 своими силами строил подземный медицинский городок в Пыжовском лесу, близ города Вязьмы, то и хирурги были в числе строителей, лесорубов, плотников.

   Большая часть хирургов в СЭГе 290, особенно в первый-второй годы войны – это старшее поколение советских врачей. У некоторых был и фронтовой опыт. Здесь уже опубликованы рассказы и воспоминания о хирургах Вильяме Гиллере, Александре Шлыкове, Дине Цирлиной, Николае Минине, Михаиле (Моисее) Шуре, Карпе Грищенкове, Михаиле Комиссарове, Иване Халистове, Николае Липском.
   Все они ареопаги, то есть авторитетные специалисты в разных областях хирургии. К ним относится и Николай Николаевич Письменный.

   К сожалению, воспоминаний он не оставил; нет и его анкеты среди сотен анкет тех, кто в годы Великой Отечественной войны служил в СЭГе 290.
   Однако о нём много упоминаний в книгах «Во имя жизни» и в других В. Е. Гиллера. Вильям Ефимович вспоминал о Николае Николаевиче с уважением и симпатией, подчёркивал его «высокое подвижничество и беззаветную отдачу себя работе».

                РАНЫ - ВЫРЕЗАННЫЕ ЗВЁЗДЫ

   Лето 1941 года. Минск занят фашистами, пал Смоленск… Этот город, как «бельмо на глазу», он на пути к заветной цели врага – к Москве. Идут ожесточённые бои; фашистские самолёты бомбят всё, что видят.  Уже есть налёты и на Москву. Части Красной Армии отступают. Но ещё борется городок Вязьма.

    Военврач Вильям Ефимович Гиллер получает задание: развернуть в Вязьме сортировочно-эвакуационный госпиталь – как основную медицинскую базу Западного фронта. Город разрушен. А нужны помещения для операционных и других отделений, где можно было бы принимать раненых и оказывать им помощь.  Необходимо набрать персонал разного профиля, а не только медицинского.
   Пришлось приспосабливать под госпиталь опустевшие цеха маслозавода, а позже использовать склады на железнодорожной станции Новоторжская. Позже, к осени, строили землянки.
  Раненые не могут ждать. Хирургические бригады сутками не отходят от операционных столов.

   И вот первое упоминание о Николае Николаевиче Письменном.
   «Был седьмой час утра, - вспоминал начальник госпиталя, - когда я вошёл в операционную комнату, в которой стояли три металлических операционных стола новейшей конструкции. Их вывезли при спешной эвакуации из Каунаса (небольшой госпиталь из Каунаса добрался до Вязьмы и стал базой для СЭГа № 290 – Л. П.Б.).
   Начальник отделения Николай Николаевич Письменный, уставший и несколько дней небритый, в очках, в тапочках на босых ногах, на которых вздулись вены, зашивал бойцу рану на грудной клетке».
   По описанию, это был уже немолодой хирург, «болезненный на вид».

    Н. Н. Письменный специализировался на операциях при огнестрельных ранениях грудной клетки, лёгких. Но все хирурги делали и не профильные для них операции. Это  зависело от ситуации на фронте и от потока раненых, обмороженных, обожжённых…
    В госпитале персоналу приходилось видеть не только огнестрельные ранения, но и различные увечья человеческого тела, если можно так сказать, рукотворного характера.

   В первых числах сентября 1941 года в СЭГ поступил боец Ираклий Басилия. Он бежал из плена. Был доставлен самолётом. Поступил в хирургическое отделение Н. Н. Письменного.
   Даже видавшие виды хирурги были шокированы. На спине бойца была вырезана большая пятиконечная звезда.
   Когда к операционному столу подошёл начальник госпиталя, Николай Письменный сказал ему:
   - Это ещё не всё. – И показал на звезду, вырезанную на лбу юноши.

   Басилия с усилием поднял руку и сделал знак, чтобы к нему хирург наклонился.
   -Горит… вот здесь… больно, - прошептал раненый. – Я хочу жить!
  -  Мы будем тебя лечить; всё сделаем, чтобы ты поправился, - сказал Николай Николаевич, тщательно скрывая волнение.
   Раненый был сильно истощён, потерял много крови, раны гноились… Не было полной уверенности, что удастся его спасти. Вызвали его маму. Она находилась рядом с сыном всё то время, пока шла борьба за его жизнь.
   Лишь на одиннадцатый день лечения стало понятно, что боец будет жить.

                ХОРОШО БЫ ИМ - ПО ПЛИТКЕ ШОКОЛАДА

   Первые дни октября 1941 года. Западный и другие фронты, защищающие Москву, отступают. Дальше в Вязьме оставаться госпиталю было опасно; он мог бы попасть в окружение. Враг яростно бомбит город и его окрестности, дороги и железнодорожную станцию, и всё, что по ним движется.
    Часам к пяти утра 3 октября в госпитале уже отлично слышали артиллерийскую канонаду, к которой примешивались частые залпы зениток и разрывы авиационных бомб. А наплыв раненых только увеличивался.

    «В отделении Николая Николаевича Письменного, - вспоминал В. Е. Гиллер, - я задержался, выясняя, почему все проходы забиты носилками с ранеными.
   - Не принимают, говорят, что девать некуда, - заявил мне дежурный.
   Всех, кого можно было включить в работу, Письменный уже распределил по местам.
   - Дайте мне передышку в тридцать-сорок минут, и я приведу всё в порядок, - обратился он ко мне, готовясь к следующей операции.
 
   Выход подсказал Минин (Николай Иванович Минин, начальник хирургического отделения; воспоминания о нём опубликованы здесь же, на Прозе.ру – Л. П.-Б.), которому я позвонил.
   - Разрешите мне легко раненых переместить в столовую на маслозавод, а на их место принять человек двести тяжело раненых. Только не присылайте раненных в живот, а с остальными мы управимся…

   Обрадованный Письменный вызвал старшую сестру и приказал ей начать генеральную уборку.
  - Я хочу сейчас сделать общий перерыв и для операционного блока, - сказал он мне, - а то они со вчерашнего утра ещё не выходили; одна уже свалилась.
   - Кто это?
   - Валя Терёшкина (Валентина Владимировна Терёшкина (по мужу – Зиновьева), хирург; её воспоминания можно прочитать здесь же – Л. П.-Б.)! После ранения ей бы полежать надо было, а она вышла на работу; вы же знаете, какая она, разве её удержишь?
   - Надо бы подкормить лучше народ.
   - А знаете, что сделайте, товарищ начальник? Девушкам выпишите по плитке шоколада, а нашему брату коньячку грамм по сто…
   - Это можно, только как бы вас не разобрало, а то и работать некому будет.

     Вот так хирурги пошутили. А дальше между ними произошёл такой разговор.
   - Вы обратили внимание, - спросил Николай Николаевич начальника госпиталя, - на раны?
   - Нет, - слукавил Вильям Гиллер.
   - К нам стали поступать раненые со жгутами, без оказания им срочной помощи. А вот уже часов пять-шесть, как стали привозить совершенно необработанных раненых! На фронте, говорят не очень хорошие дела. Вы ничего не знаете? Как там наши?
   - Пока ничего угрожающего нет. Война есть война. Работайте спокойно, никуда мы от раненых не денемся. Тут другой вопрос. Может, стоит сократить полноту хирургической помощи? Ну скажем, не делать гипсовых повязок.

    А в это время мимо госпиталя непрерывным потоком шли машины, повозки; тракторы тащили тяжёлые орудия. Поливаемые дождём шагали пехотинцы. Всё это двигалось к Гжатску, Можайску, Москве…
     Нечеловеческие усилия пришлось приложить всему персоналу госпиталя для того, чтобы в течение нескольких дней отправить подальше от фронта около пяти тысяч раненых.  Отправляли разными путями: поездами, машинами разнокалиберного типа; был даже большой пеший отряд раненых, который сопровождала медицинская бригада.
   Затем СЭГ 290 свернул всё своё госпитальное имущество и двинулся в сторону Москвы.

                ОН ТАКОЙ, ЧТО И БЕЗ ОБУВИ УЙДЁТ
   
   С октября 1941 и по март 1943 года госпиталь работал в Лефортово - на территории нынешнего Главного военного клинического госпиталя имени академика Н. Н. Бурденко.
   Я просмотрела все книги В. Е. Гиллера и выяснила, что Николай Николаевич Письменный  работал с первых же дней, как только СЭГ 290 начал формировался в июле 1941 года в г. Вязьме. Как он попал в госпиталь, пока не знаю.
    И все годы войны хирург служил в этом фронтовом госпитале. Победу над фашистской Германией и её союзниками СЭГ встретил в Восточной Пруссии в местечке Тапиау (с 1946 г. город Гвардейск).

  … Николай Николаевич Письменный, начальник хирургического отделения, однажды лишился покоя. Проблема того стоила. Сначала он, как только выпадало свободное время, шёл в помещение архива госпиталя, где хранились истории болезней раненых, журналы операций и отчёты, внимательно их читал и многое из них выписывал в тетради.
   Затем он побывал в нескольких московских клиниках, где интересовался методами лечения огнестрельных ранений груди. Не один раз беседовал с хирургом Александром Николаевичем Бакулевым.
   (Профессор Бакулев (1890-1967) был специалистом по хирургии и лечению огнестрельных ранений лёгких. На эту тему у него были научные труды. Впоследствии он был одним из основоположников отечественной сердечно-сосудистой хирургии; именно он стал организатором и первым директором Института сердечно-сосудистой хирургии). 
 
   На вопросы ведущего хирурга СЭГа 290 Михаила Шура и других коллег: что он ищет, Николай Николаевич отвечал уклончиво.
   «Внешне покладистый и молчаливый, Письменный ответил весьма уклончиво и на мою попытку узнать, чем он заинтересовался, - вспоминал Вильям Ефимович Гиллер. – За время совместной работы я успел довольно хорошо изучить характер Николая Николаевича. Поэтому решил оставить его в покое и больше не приставал с вопросами.
   Я очень любил его за то, что он всё время ставил себе и товарищам новые задачи, без которых перестал бы расти и, как мне казалось, не мог бы жить».

   Тайна его уклончивых ответов стала ясной, когда Николай Николаевич обратился к начальнику госпиталя с вопросом: «Знаете ли вы, Вильям Ефимович, о конечных результатах наших операций при огнестрельных ранениях груди?»
   И сам ответил:
 - Результаты довольно неутешительные.
   Выяснилось, что хирург не только изучал истории болезни прооперированных в их госпитале с такими ранениями, но и собрал много информации из тыловых госпиталей, куда СЭГ 290 отправлял раненых на лечение.

   Из документальной повести В. Е. Гиллера «Во имя жизни»:
   «Я читал, а Письменный шуршал бумажками, которые он во множестве вытаскивал из, казалось, бездонных карманов. Его слова и документы меня удивили и потрясли.
   - Вы по собственной инициативе занялись этим исследованием? – спросил я.
   - Что вы! Это профессор Банайтис (Станислав Иосифович Банайтис, главный хирург Западного фронта – Л. П.-Б.) предложил мне собрать материал, но, прежде чем передать ему, я считал своим долгом сперва доложить вам.
   - Благодарю. Продолжайте дальше.

   - Я уже достаточно стар, чтоб не увлекаться, но мне кажется, что пора нам менять тактику в отношении раненых с повреждениями лёгких.
   - Как вы думаете это сделать?
   - Прежде всего надо поехать в медицинские учреждения передовой линии фронта. Посмотреть, как там. Подучить их врачей у нас. Силы и средства для этого у нас есть. И главное: чтобы доставляли к нам самолётами таких раненых как можно быстрее. Необходимо во много раз уменьшить время от ранения до операции.
   - Думаю, что начсанфронта и главный хирург фронта нам помогут. А что говорят московские учёные о необходимости более ранней помощи при ранениях лёгких?
   - Говорят, что пока нет гарантии, что в медсанбатах операции лёгких будут сделаны так же хорошо, как в клинике.

   Чтобы изучить условия в медсанбатах, Николай Письменный получил недельную командировку. Начальник госпиталя отправил вместе с ним хирурга Дину Лазаревну Цирлину, «которая давно просилась в творческую командировку», и дал ей наказ: оберегать Николая Николаевича.
    Он мог совершенно спокойно, забыв об опасности, отправиться в район боёв, чтобы посмотреть, как санитары оказывают первую помощь раненым и выносят их из опасной зоны. И даже, если представится случай, участвовать в этой работе.

   Дина Лазаревна, понимающе улыбнулась и сказала В. Гиллеру:
   - Я его буду держать в узде. Его голова стоит дорого.
   - Это правда. Он вас, я уверен, будет слушать. А если ослушается, то спрячьте его сапоги.
   - Он такой, что и без обуви уйдёт на передовую.

   Хирурги уехали на фронт. Прошла неделя, а они не возвращались. Начальник СЭГа ругал себя за то, что отправил немолодого хирурга в опасный район. На посланный запрос ему пришла такая информация: при возвращении Д. Цирлина и Н. Письменный попали под бомбёжку; Николай Николаевич получил сильную контузию и находился в полевом госпитале.
   Вильям Ефимович отправил в тот госпиталь легковую машину и наказал водителю, чтобы он вёз «домой» хирурга предельно осторожно. Чувствовал себя Николай Николаевич какое-то время неважно, заикался. Но его деятельная натура и оптимизм победили. Заикание прошло.
   К слову: специалисты считают, что контузия нередко бывает по последствиям для здоровья тяжелее, чем иные ранения.

   О результатах той поездки хирургов есть в книге «Во имя жизни»:
   «Им удалось привезти очень важные материалы. Банайтис и начсанфронта помогли организовать курсы по повышению квалификации врачей. Были привлечены и москвичи. Бакулев согласился прочитать несколько лекций и провести наиболее типичные операции.
   До поздней ночи засиживались хирурги в анатомическом театре, изучая тонкости приёмов операции при ранениях лёгких. Вместе с ними трудилась и наша молодёжь.
   Зрелые мастера стояли со своими учениками, плотно обступив столы, и с восхищением следили, как оперирует Бакулев».
   Вскоре появились специализированные госпитали для раненых с огнестрельными повреждениями лёгких.
 
   Кого интересует фармацевтический арсенал советской медицины в первые годы Великой Отечественной войны, тот может посмотреть специальную литературу. Арсенал был весьма скудным; касается это и медикаментов, и хирургических инструментов, и многого другого, что необходимо военно-полевой медицине.

   … В конце 1942 года в СЭГ 290 пришло радостное сообщение: найден новый препарат, способный предотвратить «самый большой пожар в ране». Что-то вроде артиллерийских «катюш», но медицинского направления.
   В. Е. Гиллер был уверен, что на испытание то средство будет передано именно его госпиталю:
   «Так уж повелось: первая апробация заслуженными мастерами хирургии Шлыковым, Письменным, Цирлиной, Туменюком (Леонид Леонидович Туменюк; рассказ о нём ещё будет – Л. П.-Б.), Мининым – людьми зоркими, вдумчивыми – служила надёжной гарантией, что средство испытано».
   Так и было. А речь шла об ультразвуке, которым «озвучивали» мази, растворы, эмульсии. И под действием таких лекарственных средств быстрее заживлялись самые тяжёлые раны. Произошёл перелом в лечении ран.
   Замечательная характеристика хирургов: «люди – зоркие, вдумчивые». 
             
                А ШЕФ СТОЯЛ ЗА ЕГО СПИНОЙ

   Однажды в госпитале случилось ЧП – чрезвычайное происшествие. Один из молодых хирургов решил, что уже имеет достаточно опыта, чтобы самому оперировать раненного в живот.  Он должен был обязательно поставить в известность начальника хирургического отделения, но не сделал этого.
   Ранение было тяжёлое, и здесь нужна была опытная рука. Или даже несколько опытных рук. Самоуверенный хирург не справился с операцией; раненый умер от потери крови.
   Коллеги были возмущены поведением этого хирурга; он не признал свою вину, а изворачивался, всячески оправдывался.

   Все подобные случаи разбирались на врачебных конференциях. В тот раз малоразговорчивый Николай Письменный произнёс большую речь; вспомнил о своей первой операции. Это было ещё до войны. Жаль, что он не сказал, в каком городе он начинал работать врачом.
   - Часто неудачная операция помогает молодому врачу приобрести опыт, - говорил Николай Николаевич. – Но это лишь при условии, что он выработает в себе привычку оценивать всё им сделанное и пережитое, и из ошибок сумеет извлечь урок.
   Тем же, кого неудачи побуждают лгать, скрывать свои ошибки, категорически следовало бы запретить брать нож в руки!

   А как же молодому хирургу приобрести опыт? Десятки раз посмотреть, как работают опытные хирурги, прежде чем отважиться самому на серьёзную операцию. Вот, к примеру, как было у меня в молодости. О первой операции мечтает каждый молодой хирург.
  Проработав с полгода рядовым ординатором, я стал всё чаще задумываться о том, когда же, наконец, мне дадут самостоятельно прооперировать хотя бы аппендицит. Просить об этом заведующего хирургическим отделением я считал неудобным, но продолжал ежедневно по утрам приходить в отделение раньше всех и уходить позже всех. Я наблюдал за работой опытных хирургов, читал отчёты об операциях и профильную литературу.

   В одно из моих дежурств под утро привезли больного с острыми болями. По первым признакам – аппендицит. Я позвонил заведующему отделением домой, сообщил, что и как, а он говорит: «Готовьте больного к операции. Скоро приеду».
   Наше отделение было рядом с терапевтическим и, в случае нужды, мы приглашали оттуда дежурного врача. В тот день дежурил пожилой, опытный терапевт. Я попросил его помочь – лишние руки никогда не помешают.
   Положили на стол больного, подготовили всё к операции, а заведующего отделением всё нет и нет. Медицинская сестра по моей просьбе звонит ему, и тот вдруг говорит, чтобы я начал операцию сам.

   Начинать – так начинать! Смотрю – боже ты мой! Никакого аппендицита; прободная язва желудка! Что делать? Время идёт, больной под наркозом, каждая минута дорога.
   Вздохнул я про себя, помолился, не помню уж какому богу – и приступил к операции. Помогал мне терапевт. Хорошо ещё, что операционная сестра оказалась опытной.
   Волновали меня во время операции самые разнообразные чувства – и страх, и гордость молодого хирурга, но прежде всего – чувство ответственности за жизнь человека.

   Прошло минут сорок – пятьдесят, миновал самый трудный этап операции. И вдруг я слышу из-за спины знакомый голос моего шефа:
   - Живот зашивайте наглухо.
   Закончил я операцию, сам уложил больного в палате. Возвращаюсь в операционную. Шеф говорит:
   - Я уже давно стоял за вашей спиной, наблюдал. Мешать вам не хотел. Как видите, получилось всё хорошо! Поздравляю от всей души. Экзамен вы сдали на «отлично». Рука у вас, как говорят, лёгкая. Немного суетитесь, но это поначалу бывает. Думаю, что дело у вас пойдёт и вы станете отличным хирургом.

   Так и случилось. Как вспоминал В. Е. Гиллер, Николай Николаевич Письменный за годы работы в СЭГе 290 «методично провёл многих молодых  врачей через все премудрости военно-полевой хирургии – от перевязок и ассистирования при сложных операциях до самостоятельной работы и умения ориентироваться в труднейших положениях».
   Значит, и он, как когда-то его наставник – заведующий хирургическим отделением – не раз стоял за спиной своих учеников – хирургов.
   Единственная разница: во время войны, когда в госпиталь поступало в сутки несколько тысяч раненых, учились быстро.               

                АРТИСТИЧЕСКИ ОДАРЁННАЯ НАТУРА

    Не знавшим его людям Николай Николаевич мог показаться несколько странным. Постоянно занятый ранеными, он забывал поесть. Помощникам хирурга стоило немалых усилий уговорить  его  идти на обед или  ужин; лечь и отдохнуть, когда позволяла обстановка.
    Он мог за считанные минуты в большой палате обойти всех раненых. Но вдруг задерживался надолго у чьей-то койки и подробно расспрашивал бойца о самочувствии. Значит, у него был особый интерес к тому, как у этого раненого протекал послеоперационный период.
   Возможно, он собирал данные для научной статьи. Известно, что многие врачи СЭГа 290, обобщая свои наблюдения за ранениями разных типов, писали и публиковали в научных журналах статьи; защищали кандидатские и докторские диссертации. Во время войны очень важен был обмен опытом.   

    Раненые его уважали. Всех их хирург называл по имени-отчеству. А если случалась неудачная операция, осложнения или смерть раненого, тогда Николай Николаевич «совершенно уходил в себя, переставал разговаривать с товарищами, сидел где-нибудь позади всех на утренней конференции и хранил молчание, безучастно глядя на свои руки, сложенные на груди».

   Я представляла Николая Николаевича высоким, широкоплечим, как, например, хирург Иван Халистов – всем казалось, что белый халат вот-вот треснет при каждом движении его во время операции. Судя по воспоминаниям начальника госпиталя, Н. Письменный, был невысоким и худеньким.
 
    …Сентябрь 1941 года. СЭГ 290 ещё работает в г. Вязьме. Как-то случился у персонала небольшой перерыв. Накануне фашистские самолёты, возвращаясь из какого-то дальнего полёта, попали в районе Вязьмы в воздушную засаду. Советские асы сбили не менее десяти «хейнкелей».
   Поздним вечером, воспользовавшись передышкой, в одной из землянок собрались на огонёк врачи. Затопили печку. Из её трубы вылетали искры. Это заметил обходивший дозором территорию госпиталя его начальник В. Е. Гиллер.

   Искры из трубы нарушали маскировку госпиталя. Вильям Ефимович решил устроить разнос виновным. Зашёл в землянку. И увидел такую картину:
   «В накуренной землянке, взобравшись на верхний ряд носилок, как на троне, восседал, спустив босые ноги, Письменный. Он громко и с чувством читал. Посмотрев мельком на меня, Николай Николаевич продолжал чтение.
   Соблюдая предельную осторожность, я с большим трудом пробрался по ногам сидевших в землянке товарищей, и уселся на чьи-то ноги, - другого выхода не было. От железной печурки отдаёт теплом. Лампочка еле мерцает. Меня захватывает мастерское чтение Николая Николаевича, - давно я не слышал, чтобы так хорошо читали».

   А читал Н. Письменный роман Льва Толстого «Война и мир». А именно:
   «Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять вёрст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско-цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены…»
   Это был стратегический манёвр русской армии. Мюрат, увидев слабый отряд Багратиона, решил, что это вся армия Кутузова. А потом подоспела армия Михаила Кутузова, и получили французы сполна.

   Тема романа Льва Толстого совпадала с военной обстановкой, в которой находились и те, кто слушал Николая Николаевича. Мужество русских солдат, сражавшихся с французами в 1812 году, совпадало с мужеством советских воинов, бившихся с немецкими фашистами и их союзниками, за свободу своей земли.
   И литературные сочинения могут быть своеобразными снарядами.

    Он любил играть в преферанс. И был артистически одарённым человеком; романтиком и гуманистом. Но прежде всего – отличным профессионалом, преданным своей профессии.
  … Однажды чуть не погиб их коллега. Не от пули или осколка (хотя погибал персонал госпиталя и от них), а от инфекции. Лейцен, хирург, начальник отделения газовой инфекции, заразился при операции. Ему грозила ампутация руки.
   Товарищи бросились на выручку. Этот хирург лучше других понимал, какая над ним нависла опасность, и подсказывал коллегам, что нужно делать. Были использованы, со слов начальника госпиталя: «сыворотки, кровь, спирт, бальзамические мази, стрептоцид». А ещё многочисленные разрезы на руке.

   Сменяя друг друга, у его постели вместе с медицинскими сёстрами дежурили М. Шур, Л. Туменюк, В. Гиллер, Н. Письменный. Когда через трое суток их пациент очнулся и попросил … есть, его коллеги готовы были петь и плясать. Возможно, пели и плясали. Руку хирургу удалось сохранить.
   Говорят: нет худа без добра. Тот случай дал надежду, что можно бороться с газовой гангреной, сохраняя раненым руки и ноги.
   
                ИХ СОБРАЛ ВЕТЕР ВОЙНЫ
 
    Начальник СЭГа 290 В. Е. Гиллер вспоминал: 
   «Ни с чем не сравнимое чувство товарищества и дружбы объединяло нас в эту пору (это было написано в октябре 1943 года; госпиталь находился тогда в Пыжовском лесу). Мы сходились по вечерам, чтобы поговорить о событиях на фронтах, поделиться вестями, полученными из дома, рассказать об интересных эпизодах из нашей практики.
   Всегда сосредоточенный Николай Николаевич Письменный, неунывающий Михаил Шур, шутник Леонид Туменюк с его украинским говорком; задумчивая Дина Цирлина, Георгий Савинов, Александр Шлыков, Валентина Муравьева – люди разных поколений, разного жизненного опыта, все мы жили одной жизнью.
   Ветер войны собрал нас; ветер мира разъединит. Но сейчас наша дружба была нерушимой».

    Пришло время и начался крутой перелом в войне. Первого марта 1943 года из Санитарного управления Западного фронта поступило распоряжение: СЭГ 290 должен готовиться к  передислокации из Москвы на прежнее место – в г. Вязьму. Сначала на разведку выехал штаб госпиталя.
   Город был полностью разбит. Продолжались налёты вражеской авиации.  И тогда решено было разместить госпиталь в Пыжовском лесу – в нескольких километрах от Вязьмы.
   О том, как строили подземный медицинский городок со всеми необходимыми службами для приёма и помощи раненым, есть рассказы почти во всех, уже опубликованных здесь, воспоминаниях ветеранов этого уникального фронтового госпиталя.

   В Москве госпиталь размещался в стационарных корпусах; там были канализация, отопление, горячая и холодная вода, электричество. Далеко не все жители столицы эвакуировались, а потому в госпитале постоянно были люди, готовые помогать персоналу, что называется, «на всех фронтах». Были и постоянные шефы – заводы, фабрики, театры…
   Ничего этого не стало в прифронтовом Пыжовском лесу.

   … Ранняя весна. Снег тает, но ещё и достаточно морозно; персонал, превратившийся в рубщиков леса, плотников и строителей, жил в холодных палатках. Не доедали и не досыпали; ходили в мокрых сапогах, так как за ночь они не успевали просохнуть…
    Но городок был построен, и вызывал восхищение у позже приезжающих туда иностранных врачей.
 
   Удивляться можно было не только тем, как была налажена помощь раненым. Но и тому, как медицинские сёстры, санитарные дружинницы и санитарки создавали уют в землянках-палатах: из разных подручных материалов они шили занавески, салфетки на тумбочки…
   Художественная самодеятельность в госпитале появилась ещё в то время, когда он работал в Москве. Выяснилось, что среди персонала немало талантов.

   Не знаю, кому принадлежала идея (какому-нибудь советскому военоначальнику или чиновнику): чтобы в годы Великой Отечественной войны на всех фронтах была художественная самодеятельность. Это была стратегически верная идея!
   Когда позволяла боевая обстановка, устраивали даже конкурсы и смотры, в которых принимали участие талантливые воины, медицинские работники медсанбатов, госпиталей. Победители получали подарки. Например, певуньи из СЭГа 290 радовались тканям на платье. 
   Если несколько переиначить слова популярной в те годы песни, то получится: «Им песня воевать и жить помогала».

  … Когда в 1943 году в Пыжовском лесу были построены и надёжно спрятаны под землю операционные отделения, палаты и всё, что требовалось для приёма и оказания помощи раненым, решено было построить клуб. И там закипела жизнь.
   Каждое отделение госпиталя готовило что-то своё для концертов.
    Из того, что я смогла узнать о Николае Николаевиче Письменном, видно, что он имел и актёрский талант. В. Е. Гиллер вспоминал, как на одной из посиделок коллег ещё в Москве, Н. Письменный пародировал его – начальника госпиталя.

   А ещё он руководил драматическим коллективом. И однажды его артисты приготовили и показали отрывки из «Бориса Годунова». Надо думать, что речь шла о трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов».   
   6 ноября 1943 года войска 1-го Украинского фронта освободили Киев.
   В честь этого великого события в новом клубе был дан концерт художественной самодеятельности. Н. Н. Письменный с большим артистизмом прочитал поэму Эдуарда Багрицкого «Дума про Опанаса».

                ТО ЗЕМЛЯНКИ, ТО ПАЛАТКИ…

    Ещё несколько упоминаний хирурга в книгах В. Е. Гиллера.
    В Пыжовском лесу СЭГ 290 работал до 19 июня 1944 года. А потом ему пришлось бросить это своё налаженное хозяйство и двинуться вслед за фронтом.
 
   Вот госпиталь в деревне Шеревичи; в Минске. Когда под г. Молодечно захватили немецкий лазарет, хирург Письменный был в медицинской бригаде, которую сформировали и отправили туда по приказанию Санитарного управления фронта – для помощи раненным немцам.
   Он и другие хирурги СЭГа присутствовали в лазарете во время сложной полостной операции.  Немецкий хирург технически хорошо сделал операцию. Но брюшную стенку живота зашил не полностью.
   - Мы придерживаемся другого метода, - сказал Н. Н. Письменный. – В таких случаях, как этот, мы наглухо зашиваем разрез.
   Спорить он не собирался. Не то было время, и не то место.
 
   Вильнюс… Здесь шли жестокие бои. Раненых много. Для размещения госпиталя выбраны сохранившиеся здания университета.  Город днём и ночью бомбили фашистские самолёты. В одном из корпусов внезапно начался пожар; как предполагали – это был поджог. Пришлось срочно выводить и выносить раненых.
 - Николай Николаевич Письменный, - вспоминал В. Е. Гиллер в одной из своих документальных повестей, - словно не замечая того, что происходит за окнами операционной, спокойно переходил от стола к столу, оперировал, гипсовал, перевязывал, едва успевая в перерывах затянуться папиросой.

   Сказывалась приобретенная людьми на войне привычка сохранять спокойную деловитость в самых напряжённых и трудных обстоятельствах. Именно они, эти обстоятельства, диктовали и темп работы, и наиболее рациональные решения.
   Если, к примеру, на двух хирургов в какой-то момент пришлось три операционных стола, значит обычный порядок стихийно ломался, и – на одном столе оперировали; на другом – накладывали повязку тому, кто уже был оперирован; на третьем – готовили к операции нового раненого.

   В Кибартае (Литва) пришлось ставить палатки. Получился большой палаточный городок. Дул сильный ветер и шёл снег. Это мешало разворачивать палатки. А время не ждало. Штаб СЭГа отправил на эту работу не только медицинский персонал, но и всех свободных водителей, сапожников, поваров, прачек, швей…
   На ветру, с обмороженными пальцами, исхлёстанными морозом лицами врачи, сёстры, повара, прачки, швеи всю ночь, не смыкая глаз, разворачивали палаточный городок.
   Несколько палаток вырвались из рук женщин; их унесло в степь.
   «… изнемогая от усталости, барахтались в снегу, чертыхались, падали, отогревались у костра и снова шли на приступ люди, вовсе не приспособленные к столь яростной борьбе со слепой стихией».

   Палатки, конечно, были поставлены, обогреты и оборудованы по профилю отделений госпиталя.
   В палатках-операционных Д. Цирлина, Н. Письменный и десятки других хирургов, не смотря на усталость, оперировали.
   «И глядя на эту слаженную, не прекращающуюся работу, можно было забыть, что над головой у нас низкий свод полотняного шатра, что вокруг продуваемый ледяным ветром пустырь, а совсем неподалёку ещё рвутся снаряды», - так рассказывал начальник госпиталя.

                А ВЕТЕР МИРА ИХ РАЗЪЕДИНИЛ

   Следы Николая Николаевича Письменного после победы сразу же потерялись. Пересмотрела большую часть архива СЭГа 290 - ни одного упоминания об этом талантливом хирурге.
   Он мог оказаться в большой группе медицинского персонала госпиталя, направленного на Дальний Восток, где продолжалась вторая мировая война.
   Сразу же после победы над фашистами СЭГ 290 был переведён в белорусский город Бобруйск и стал там базой для военного госпиталя. Он работает и сейчас.

   Демобилизация сэговцев началась далеко не сразу после окончания войны. Но постепенно уехали те, кто хотел уехать. Более десятка специалистов из персонала разного профиля остались работать в том госпитале. Даже если Николай Письменный и был в Бобруйске, то в списке тех, кто там жил и работал после войны, его нет.

   Не знаю, есть ли статистика: сколько умерло участников (и фронтовиков-медицинских работников) Великой Отечественной войны в первые десять-двадцать лет после победы. Могу лишь предположить, что умерло много. И ещё могу предположить, что среди умерших немало было не старых людей.
   Сказывались физические и нервные перегрузки; ранения и контузии; различные болезни.

   Из книги В. Е. Гиллера «И снова в бой…» (записи в первые дни победы; СЭГ ещё был под Кёнигсбергом):
   «Госпиталь продолжает работать, но уже перейдя на давно забытый мирный график – на восьми -, а затем и шестичасовой рабочий день. Теперь уже не было нужды по шестнадцать часов простаивать в перевязочных и операционных, или, едва задремав, вскакивать по авралу.
   Непостижимо много вдруг объявилось больных. И каких только среди них не было страдальцев! И язвенники, и гипертоники, и астматики, и страдающие болезнью печени, и внезапно скрюченные злым радикулитом…
   Казалось непостижимым: как могли эти действительно больные люди переносить тяготы военной жизни, мокнуть под дождём, мёрзнуть в окопах, подолгу не спать на боевом марше, питаться всухомятку? Как удалось им всё это время преодолевать свои старые и нажитые на войне болезни?»
   
    Во имя свободы Отечества терпели все свои недомогания и воины, и медработники. В их рядах был и хирург Николай Николаевич Письменный.