Книга 2, часть 2 Глава 11

               
Доктор Штоф сидел в кабинете Мендеса в старом доме, и Буравчик «вбуравливался» в него ядовитым взглядом. Однако голосок его оставался елейным.

- Я повторяю, что не имею ни малейшего понятия ни о каких исследованиях доктора Кантора, я никогда не бывал в его кабинете. То есть, конечно, я знаю, что он продолжает… продолжал работать в больнице, но – ничего конкретного. Я понял только то, что Виктор Живаго увлёк его лабораторными исследованиями.  Я и встречался-то с ним всего раза три, когда знакомился с картотекой и сёстрами.
Генрих волновался, сбивался и сердился на себя за это. Надо взять себя в руки, иначе его поймают на том, чего он не совершал.

- Но ведь платок ваш?

- Платок мой, - согласился Штоф.

- Значит, вы его там потеряли, - констатировал Буравчик.

- Этот платок мог быть потерян и неделю, и месяц назад... Во всяком случае, достаточно давно, потому что я успел о нём забыть. И потом, этот платок с вышитой монограммой, сейчас я такими уже не пользуюсь... Его могли выловить и из грязного белья…

- Говорите, за всё это время вы так и не общались с Самуилом Кантором?

- У меня своя работа и лишнего времени не слишком-то много.

- Но ведь вы могли общаться во внерабочее время. Вечерами, в кафе.

- Насколько я успел понять, Кантор был довольно нелюдим и вообще не стремился к общению. Конечно, приходилось сталкиваться мимоходом – но это не назовёшь общением.

- Между вами не было вражды?

- Нам нечего делить. Сферы нашей деятельности не пересекаются. Бытовые сферы – также. У нас нет общих знакомых, кроме больничной администрации и медперсонала. А доктор Кантор не участвовал в общих совещаниях и летучках…

На этот раз Буравчику не надо было никаких указаний. Следствие и так было в тупике. Формально, виноват в преступлении был Штоф. Проще всего было списать убийство на него. Но Буравчик чувствовал, что, кроме платка сомнительной свежести, который мог быть утерян, а мог быть и украденным, никаких улик против доктора Штофа нет.

Доктор Штоф снимал квартиру, уборку в ней производила престарелая хозяйка, с которой Буравчик уже побеседовал. В будни Штоф питался при больнице, в редкие выходные (редкие, ибо предпочитал работу одинокому бытию) хозяйка готовила ему завтрак и обед, чаще всего – супы и жареную курицу. Сама она не стирала, носила вещи и бельё в прачечную. Штоф жил одинокой холостяцкой жизнью, никого не водил, но частенько засиживался вечерами в кафе и возвращался весьма поздно. Если и выпивал, то на внешнем виде  и поведении это никак не сказывалось.

Так что платок вряд ли стащили из дома. Проще всего это было сделать из мусорной корзины в кабинете или операционной, или даже в туалете, куда он мог попасть вместе с использованной, ненужной бумагой. И сделать это могли: уборщица, медсестра, дежурная по этажу, любая пациентка. Теоретически можно опросить всех. Но что это даст? Буравчик тяжко вздохнул.

Два трупа в палате, смазанные следы верхней обуви (доктор Кантор был в резиновых тапочках), - словно их специально растёрли по линолеуму. Стерильно чистый коридор за пределами палаты – рано утром уборщица мыла полы с хлоркой.

Буравчик едва не застонал. Новый год на носу, но подружка, видимо, его так и не дождётся. Ну-ну, не расслабляться, Буравчик, не падать духом! Работай, работай!

- Где вы были вчера в десять часов вечера?

- В машине.

- Хорошо… Скажем так: где вы были с восьми до десяти? А ещё лучше – распишите весь вечер поминутно.

- Без четверти восемь закончился последний приём, я убрался в кабинете, включил кварц, запер дверь…

- Как в ваш кабинет попадает уборщица? У неё есть ключ?

- Нет, ключа у неё нет. Я прихожу в семь утра, отпираю и наблюдаю за уборкой.

- Дальше.

- Ну, вышел на стоянку… Это минут пятнадцать-двадцать, не больше. Да, пять минут девятого я сел в машину. И поехал в кафе.

- В какое кафе?

- «Замостицы», на улице Гуляшки. Это полчаса. Двадцать семь минут, если хотите. В это время нет пробок…

- В нашем городе вообще нет пробок… - тихонько поправил Буравчик.

- Да нет, бывают, если какое происшествие. Объезд, например.

- Значит, вчера происшествий не было. Вас там видели?

- Разумеется. Я бываю там почти каждый вечер.

- Завидное постоянство. Ну и дальше?

- Дальше… Заказал кофе, ужин.

- Потанцевали… Вы танцуете?

- Да, я танцую, - с достоинством ответил Штоф.

- Что именно вы заказали?

- Будете проверять?

- Непременно.

- Ну что ж. Две чашечки мокко, мороженое, шоколадный ликёр, фруктовый салат, булочки с сыром, пирожные… три штуки.

- А вы сластёна, однако…  - Буравчик с иронией оглядел Штофа с ног до головы. - И вы всё это съели в одиночку?

Штоф едва не покраснел. – Не совсем. Угощал… девушку. С которой танцевал.

- Ага. Замечательно. У вас была спутница?

- У меня была партнёрша. В любом кафе всегда можно найти партнёршу по танцам.

- Ну, не в каждом. Да, не в каждом. «Замостицы», насколько я знаю, этакое патриархальное, семейное кафе, туда приходят парами и даже семьями.

-  У меня не бывает с этим проблем. – Штофа начали раздражать  издёвки маленького, тощего следователя. Но, к сожалению, допрашивал не он, а его.

- Ну да, ну да, рад за вас. И эта ваша партнёрша наверняка сможет подтвердить, что вы с ней танцевали?

У Штофа внезапно потемнело в глазах, стало тяжело дышать. Он с трудом заставил себя продолжить разговор.

- Я… впервые видел эту девушку в Замостине.

- Она была одна?

- Да, она была одна, но быстро уехала.

Ага, ага, доктор забеспокоился, спутница, пожалуй, была ему хорошо знакома.

- И вы её не проводили? –  искренне удивился Буравчик.

- Проводил – до машины. Потом мы разъехались в разные стороны.

- Не обменявшись телефонами… Жаль. Вас жаль. Упустили. Во сколько это произошло?

- Наверное, полдесятого или около десяти.

- Конечно, вы так волновались, что не обратили внимания на время. Ладно. Вы нам обрисуете, так сказать, внешность девушки? Составите полный портрет, все приметы. Хорошо? Договорились.  Ну, и дальше? Дальше?

Довольный Буравчик встал, потирая руки, и заходил по кабинету. Уже что-то наклёвывается. Одно из двух: либо его кто-то использовал, либо его подставила своя же, сообщница. Не зря во время очередной смены дежурных расхлябанный, сонный и подвыпивший (несмотря на строгий запрет, но ведь праздники скоро!) вахтёр второго этажа краем глаза видел, что по коридору ходит женщина.
 
К десяти вечера – а убийство произошло около десяти, (в то самое время, когда обычно приезжает курьер, до сих пор, кстати, не обнаруженный),  второй этаж пустеет, остаются сторожа, дежурные, иногда засиживается кто-то из администрации. Женщина спокойно поднялась по «чёрной» лестнице и прошла по коридору в самый торец, к помещению бывшего склада. Причём никто, разумеется, не видел, как она входила через запасной вход.

 Она проходила мимо двери в лабораторию Кантора, мимо пустующей конторки этажной медсестры, мимо ярко освещённой, с приоткрытой дверью, курилки, мимо похрапывающей нянечки-уборщицы, мимо охранника внизу – он тоже только что сменился, и спокойно пропустил её: у женщины был курьерский пропуск, а про то, что курьер уже был вечером, сменщику не доложили. Остаётся выяснить самое главное: приходила ли она до того, или после того.

Живаго утверждает, что его курьером был мужчина. Значит, эта женщина была преступницей, или сообщницей. Либо она приходила, чтобы убить, либо опоздала и упустила добычу.

Её хоть и видели в полусне, «как чудное виденье», но описали довольно точно: высокая, длинные и пышные чёрные волосы, круглые очки в чёрной оправе, тёмно-серый твидовый костюм, мягкие бесшумные сапожки… Заходила она в лабораторию, или нет, никто не знает.
 
Эх, хороша же охрана у больницы! Этак кто угодно может запросто войти, заложить мину, взять заложников, устроить теракт. Собственно, а кому нужна эта самая больница? Только тем, кто знает, что именно скрывается за невзрачной, но бронированной дверью затрапезного склада, ставшего  в один прекрасный день законспирированной лабораторией.

Теоретически, убийцей мог быть кто угодно из персонала, хотя бы прикорнувшая нянечка. Кто интересовался лабораторией и мог достать пропуск, или кто имел допуск вообще и в частности. Но это теоретически. А практически пропуск добыли у убитого курьера. Чтобы попасть от стоянки машин до «чёрного», ночного, входа в больницу, надо эту самую больницу обойти с торца и на несколько минут скрыться из виду. Иногда шофёр подавал прямо к подъезду, но это было неудобно: слишком старая территория, слишком мало места для разворота, приходилось заезжать на газон.

Предновогодний вечер выдался на редкость спокойный и тихий. Просто какое-то предгрозовое затишье. Суета начнётся чуть позже, и пациенты валом повалят. А пока, как нарочно, вокруг больницы было пустынно и сонно. Ни одной машины, дремлют перевозки, шофера сидят в курилке, сёстры украшают кабинеты, коридоры и палаты, обсуждают меню праздничного застолья и всяческие уловки и шалости – как бы сбежать с дежурства на свидание, на концерт, на дискотеку или в кино. Или обстряпать свидание прямо в дежурке.

Поэтому в районе здания на женщину с курьерским пропуском вообще никто не обратил внимания. Охранник больше следит за воротами и подъезжающими машинами.  Видимо, она пришла со стороны парка, проскользнула, держась теневых сторон.

 Резких посторонних звуков также никто не слышал – зомби не издают криков или воплей, даже если умирают в корчах. Если это так, она вполне могла встретиться там со Штофом. Хорошо, если описание Штофом девушки совпадут с описаниями этой женщины. А если нет? Если нет, то это значит лишь то, что она изменила внешность.

Есть и ещё один вариант.

Перевозка подъезжает к спец-входу со спец-въезда. Курьер мог бы воспользоваться этими же воротами, но обычно не загораживал проезд на случай экстренного вызова, да и с Гаражной улицы было сподручней. Вот в этот-то момент поворота за торец настоящего курьера и могли «достать». И это вполне мог сделать доктор Штоф. Или его сообщница. Или же шофёр «псевдоперевозки». Если бы перевозка в этот вечер кого-нибудь привезла.

Кстати, в доме Живаго две женщины, каждая из которых может быть соучастницей.
В десять ноль-ноль – как показал охранник – машина доктора въехала на территорию больницы с дальнего конца огороженного парка, который в это время вообще не охраняется. Он частенько парковал там машину. Прогуливался. Иногда с девушками. Странная привычка. А ещё более странно, что машину до сих пор оттуда не увели. Впрочем, это к делу не относится.

Живаго рвёт и мечет. Охрана больницы теперь полетит к чертям, вахтёров сменят, всех прочих накажут. Сменят ключи, кодовые замки, поставят наконец-то кинокамеры по всем закоулкам. Потеря для больницы нешуточная: доктор Кантор работал в ней с самого первого дня после окончания института, проходил здесь ординатуру и стал одним из тех, кто составлял её славу.

Буравчик нарезал круги вокруг доктора. Он был доволен собой. Его версии были великолепны. Просто мечта всей жизни. Жаль только, что их так много. Ну ничего, добраться до единственной – дело техники.

А Штофу внезапно стало всё равно. Кажется, он тонет. И может потянуть за собой ко дну женщину, в которую влюбился в первый же день своего появления в больнице. И которую любит больше жизни.

… Он прекрасно помнил, как три месяца назад Самуил Кантор знакомил его с историями болезни. Кантор вёл свой последний приём – Штоф после обеда возвращался в кабинет, чтобы его сменить.

Она стремительно вышла из кабинета… Нет, выпорхнула – мотылёк в летящей серебристой блузе, короткой чёрной юбке, сапожках до колена. Золотисто-рыжеватые волосы маленьким солнышком окружали юное лицо. Тонкая, лёгкая, воздушная, готовая вот-вот взлететь, с огромными удивлёнными глазами такого странного разреза, что уголки казались слегка опущенными – как у богинь Сандро Боттичелли.
Генрих даже прижался к стене - казалось, она сейчас протаранит его, ибо не собиралась замедляться или сторониться, а Генрих был велик по всем своим внешним параметрам.

Проходя мимо, она задела его сумкой и слегка улыбнулась виновато уголками своих дивных губ в тёплой персиковой помаде – таких капризных, таких загадочных, чётко вырезанных резцом гениального мастера, – и даже от этого неуловимого движения на щеках наметились ямочки…

Она прошла мимо, исчезла в проёме холла, а Генрих ещё долго ощущал запах её кожи, её волос, тонких ненавязчивых духов. У него не оставалось никаких сомнений в том, что он влюбился, окончательно и бесповоротно, с первого взгляда и первого касания её сумочки. Он даже не сразу сообразил, что Самуил выглядывает из кабинета и делает ему знаки. Штоф поспешил к нему.

- Жена шефа, - коротко бросил Кантор, заметив, что появление Елены повергло коллегу в шок, и сел за стол. – Сейчас я вас познакомлю с госпожой Эмили Пусич – самая сложная пациентка на сегодняшний день, оперировалась по поводу внематочной год назад, сейчас жалуется на… Господин Штоф, вы меня слушаете? Пора подключаться к работе, у вас ещё будет возможность познакомиться с госпожой Любомирской… Господин Штоф, вы меня слышите?

Штоф очнулся. Этот маленький въедливый следователь задавал ему третий раз один и тот же вопрос: - Господин Штоф, вы меня слышите? Слава богу, проснулись. Так что же было дальше?

- Дальше? Ах, дальше… А дальше я поехал домой… - глухо ответил Штоф.

- Это было…

- Это было около одиннадцати.

- И никто…

- И никто меня не видел. Даже консьержка – она заболела, накануне я выписывал ей противовоспалительное.

- То есть, у вас была куча времени, чтобы забежать и навестить нашего уважаемого доктора Кантора. Подтвердить ваше алиби в районе десяти часов не может никто – ни гипотетическая спутница, ни служащие больницы, ни консьержка. Я вас правильно понял?

Штоф кивнул.

- Ну, скажите мне, зачем вам понадобилось убивать Самуила Кантора? Что за необходимость? Что за причина? Ревность? Воровство? Что вам понадобилось такого, за что можно убить – эксклюзивный катетер господина Живаго? Чего вам не хватало?

- Я и сам хотел бы это знать! – честно признался Штоф.

…
Они не заметили, как из потайной дверцы появился мрачный хозяин и встал в тени позади лампы. Ему наскучило слушать пустую болтовню. Всё было ясно и так. Штофа завербовали. Он долго входил в курс дела, выслеживал, возможно, прикрывался Еленой, и, дождавшись удобного момента, вынудил Кантора впустить его, забрал образцы сырья, Кантора пристрелил, чтобы не опознал. Катетер же прихватил просто по жадности. Или, возможно, на катетер у него тоже был покупатель.

Конечно, всё проделано глупо, непрофессионально. В лабораторию можно было бы проникнуть гораздо проще, в отсутствие Кантора, в убийстве не было смысла. Видимо, время поджимало. Почему же он тогда не сбежал после проникновения вместе с лжекурьером?

Правда, в жизненных ситуациях Генрих был тугодумом. Он мог долго продумывать свои действия, но действовать и реагировать оперативно, в соответствии с ситуацией, ему было сложно.

Образцы пропали – а это главное. Зачем они могли понадобиться и кому? Впрочем, какая разница? Ведь они имеют ценность только для него. Никто более не сможет ими воспользоваться по назначению. Это знал только Кантор, но его так глупо уничтожили. А может, не так уж и глупо? И это убийство – всего лишь очередной пункт хорошо продуманного плана? Одного они добились точно: работа прервалась.
Чёрная полоса невезения продолжается. Она и не думала прекращаться. Мендес не подозревал, что вокруг него так много затаившихся охотников.

Теперь вновь придётся допрашивать Елену, а он так надеялся на перемирие.