Покидая тысячелетие. Книга 1. Глава 6

Роман о том, как я социальный статус делал…
_________________________________________


Снежные завалы медленно оседали и становились меньше, приземистее. Говорят, что снег растает только летом, а потом океан и земля будут нагревать землю до осени.
Наверное, начиная с центров материков, все живое начинает видоизменяться в размерах до тех пор пока не станет на побережьях океана и островах гигантским. Хотя какие могут быть материки. Вода и суша – вот два места обитания всего живого. Существа, подобные нам, живут на маленьких и больших островах, куда вышли из недр океана.

Вся редакция уже явилась с обеда и, впечатав телеса в кресла и стулья, усердно работала. Как дотерпеть до конца рабочего дня? Кажется, я всю жизнь только и жду конца рабочего дня, когда все отправятся к своим семьям, детям, телевизорам, домашним делам и заботам, начнут жить своей, настоящей, жизнью, а я – останусь один и начну по-настоящему работать.
Мой дом – одиночество. Лучше всего в художественной мастерской, где никто не дожидается конца рабочего дня. Там процесс не прерывается. Толпа таких, как я, ненавидит и пытается растоптать. Я заметил это давно. Сколько ненависти пробуждалось в голосах жён, когда я беседовал с их мужьями на тему одиночества, в которой только и может родиться мысль!
Дети – потом. Но какими они будут!

- Ты опять в столовой уснул? Вымой харицу, соус запёкся! – Заботливо заметил Барабаш, когда я сел за «Любаву» и сдвинул каретку. – Оставил бы ты, Виктор Борисович, всякую херню и занимался бы только работой.
- А зачем тогда редакция? Чем народ будет заниматься? – буркнул я, вставляя бумагу в машинку.
- Вообще-то, ты прав. Но вид у тебя бледный, борец за свободу. Тебе на приём к докторам записаться надо…

Кстати, зачем рабам свобода, от кого их надо защищать, если они рождены пресмыкаться? Какое стремление к свободе, знаниям и культуре я видел за свою жизнь? А те, кого я видел, показывали пример только того, как не должен жить человек. Вся их жизнь со всем бытом и бытием – такой пример. Всё честное и справедливое, умное и возвышенное – их враг, ибо недоступно пониманию. Имея столько времени и пространства, так бездарно тратить жизнь, продолжая размножаться?
«А любовь к ближнему? - раздался из темноты голос доктора. – Гуманизм? Оставьте назойливые мысли, молодой человек. Они не для хирургии. Как рана?».
- Вот-вот, ты лучше здесь вздремни, а я дверь закрою и никого не буду впускать, - сочувственно сказал Барабаш, отдаляясь вместе со своим столом в какой-то ватный и вязкий туман за окном кабинета, пока не исчез совершенно.
Из этого же тумана появился улыбающийся доктор, который делал мне операцию. «Что важно для хирургии? Покой! А если мысли, как мухи роятся, книжку почитайте», - посоветовал он. И тут же на тумбочке появились «Золотой телёнок» и «Двенадцать стульев». «Выздоравливать надо в два раза веселее и бодрее, чем в нормальной жизни!» – Подмигнул мне доктор…

Поставив мотоцикл у крайней избы, я осматривал брошенную деревню, которая примыкала к протоке Аргуни, где был небольшой остров. Мне говорили, что таких деревень в тайге много. Заселяли их три с лишним века тому назад, и выселялись оттуда столько же.
Заезжал я сюда редко, пытаясь всё дальше и дальше углубиться в тайгу, до последней деревни.
В глухой тайге, в долинах рек и берегов озёр, из зарослей кустарников, травы и бурьяна, смотрели пустые глазницы старинных казачьих изб, кое-где белели только остовы печей, иногда ветер скрипел дверями и калитками. И всё время казалось, что кто-то наблюдает за мной из этих домов или из-за деревьев.
Предки этих людей пришли сюда в середине 17 века. Наверное, из Новгородчины, Пелымского княжества, Севера Руси. Русские, зыряне, коми, пермяки. Сначала за соболем, потом – за серебром. Земля сплошь была унавоженной. Метра на два, а то и больше. Много было у людей животины, густо паслись.
В конце мая из мест, где некогда были деревни, тянуло жилым дымком. Горел навоз. Старики не советовали заезжать в такие места. Можно было провалиться и сгореть заживо. Такое случалось с живностью, исчезали и люди. В этом каторжном краю они могли исчезнуть везде: в тайге, в старых штольнях, шурфах, шахтах, горящем торфе. Долины на всю длину и ширь буйно и густо зарастали ягодой. Случалось, я приезжал сюда с Викой. Ляжем в траву, а потом вся рубаха и белое платье Вики в кроваво-розовых пятнах ягод.

Вот уже три месяца я гонялся за партийными вождями области и района, которые в этих местах вольготно охотились, приезжая сюда со своими ****ями, гостями и охраной. На пятьдесят километров я насчитал три великолепно отделанных охотничьих домика со всеми удобствами. Но дичи и оружия не было. Говорили, что у этих хозяев России есть ледники и погреба возле бывших деревень, а оружие они прячут в других местах…
Всё сходилось: отсчитав тридцать шагов прямо на север от могильного креста, я наткнулся на вековую лиственницу, как и нарисовали мне на схеме местные мужики. Где-то здесь должно быть что-то наподобие схрона. Я только начал фотографировать, как жгуче прозвенел выстрел, и на меня сыпануло корой дерева. Второй выстрел ударил меня в левый бок, третьего я не слышал.
Нашли меня лесники. Как их угораздило прийти сюда?
На третий день после операции доктор сказал: первое, что я спросил, когда очнулся: «Раб – это состояние? Тогда зачем его защищать? Вы это в бреду говорили.» Дальше уже пошёл разговор о ближнем и гуманизме…

Милиция шевелилась вяло, слухи распускали невероятные: чуть ли не беглый зек встретился со мной в тайге. Сомнений у меня не было: стрелял Мордатый, водитель первого секретаря, который и намекнул ему на отстрел врагов народа. Узнать просто: надо пустить слух, что первый секретарь имеет зуб на своего водителя якобы за его жадность.
Туман всё не рассеивался. Теперь вместо доктора там оказался Ильич. «Вот зачем ты, Ильич, с ними сражаешься? Аж с 1957 года!» «Живут они хорошо. Им – всё, а кому-то пенсия 8 килограммов зерна». «Что значит всё? Ты как Шура Балаганов!» «Вот, книгу я принёс».
Потом в тумане появилась долина Аргуни сплошь в моховке и голубике. Вдали за рекой синели горы Большого Хингана. В ближних к берегу кустах белел памятник. Говорят, что там тоже была русская деревня…

Разбудила меня тишина большого здания. Редакция занимала третий этаж с торца пятиэтажки, куда было навтыкано множество разных учреждений и организаций. Но в эти минуты здание пустовало, и ощущалась в нём какая-то лёгкость. Облегчение или избавление. Или всё вместе.
Часы на столе Барабаша показывали 8:00. И сам я был сейчас точным и собранным как эти часы. Казалось, что в голове радостно позванивает, там работала невидимая никому электроника мозга.
Записка на столе. Начертано рукой Барабаша: «Отдыхай, отсыпайся! Забегу с утра. Завтрак занесу. Сергей».
Не фига себе! Завтрак он занесёт. Точно, сегодня же пятница. Впереди – два дня радости: никого не будет в редакции. На два дня редакция станет мастерской! А Барабаш ещё и завтрак принесёт. До утра можно спать.
И опять, как только принял горизонталь на диване, так сразу провалился в сон. Ещё немного добрать и можно садиться за «Любаву»…

«Совещание проходило в Доме культуры районного центра. Возраст посёлка определить было трудно. Дома второй пятилетки стоят тут полвека, а десятой – разваливаются на второй год. Народ в них жил разный. Но как бы не определяли, категорий получалось четыре: начальники и милиционеры, конторщики и бичи.
Ещё были живы очевидцы, которые рассказывали, что Дом культуры в конце двадцатых годов построили пограничники, разобрав для этого церковь и двухэтажный амбар какого-то купца, а заодно и дом его. С фасада Дом культуры подпирали колонны из крепкого, но не столь стройного, как хотелось бы, листвяка, внутри же был сумрачный зал на двести мест и щербатый пол, выгнутый в некоторых местах и скрипучий. Невозможно думать о красоте и гармонии, строя и отбиваясь днём и ночью от нападений владельцев строительного материала и прихожан церкви. Три раза за время строительства оскорблённые и ограбленные новыми властями люди поджигали будущий очаг культуры, но, в конце концов, он был достроен. Инородные тела и чуждые элементы частью перестреляли, частью отправили на стройки народного хозяйства вместе с престарелыми родителями, жёнами и малыми детьми. И зажил после этих событий трудовой народ вольготно и сытно, и удивительные произошли в его жизни перемены.
Сюда и привёз на колхозном автобусе парторг свою делегацию, собранную по разнарядке. Прохладный и сумрачный зал быстро наполнился гулом. Всего собралось человек восемьдесят.
Грузно опустившись на стул за столом президиума, первый секретарь райкома партии снял очки и обнаружил пронзительные глазки за мохнатыми чёрными бровями. Но где-то там, за этой жгучей пронзительностью, таились настороженность и беспокойство. Он оглядел в наступившей внезапно тишине зал, лицо его стало багроветь, мохнатые брови сошлись к переносице.
- Товарищи! – Начал он зычным голосом…
На десятой минуте доклада Колька, сидевший рядом с какими-то стариками, спал крепким сном. Разбудил его дед:
- Вставай, тетеря, ордена будут вручать, а нам, кажись, знамя переходящее причитается.
На сцене вручали деревянные жетоны. Изготавливали их в местной мастерской из берёзовых кругляшей размером с большое блюдце. Жетоны были залакированы, по окружности шла вязь букв «Победителю социалистического соревнования в ___ квартале ____ года».
Их вызвали на сцену. Вязкий, нагретый, воздух, сонливость, обуявшая всех, слова, вязнувшие в этой вате, - всё растягивало и замедляло время и работу мысли. И вот Первый протянул парторгу руку для пожатия, потом – знамя, повернулся всем туловищем к залу и сказал дорогие сердцу сельчан слова:
- Молодцы! На сто один с половиной процента выполнили квартальный план. Всех доярочек района опередили.
После совещания сосновцы купили вскладчину ящик портвейна, и синий автобус покатил на берег реки. В тени густых и раскидистых ив, склонившихся к самой воде, было прохладно и безветренно. Знамя пылилось в автобусе, на берегу шло шумное обмытие. Парторг предложил ещё раз съездить в магазин. Толпа согласилась.
Через неделю после памятного для Орлова совещания Светланка, взволнованная, раскрыла перед мужем серую районную газету.
- Коль, смотри – ты! – На мутном клише с трудом можно было рассмотреть осанистого Первого, знамя, делегатов. – Да ты почитай, почитай. И тут и о тебе под снимком сказано: «Николай Петрович Соколов, передовой механизатор». Фамилию, правда, перепутали, но на фотографии-то ты, - не унималась женщина.
- Да ну тебя, растрещалась, - отмахнулся раздражённо Колька, мучительно соображавший, кому бы выгоднее продать два мешка овса, купленные для поросёнка ещё весной.
Поросёнка он давно пропил, и теперь смотрел на эти мешки нехорошими глазами.
- Эх ты, бука, - толкнула локтем мужа жена. – ничего тебе не интересно. А нам с тёткой радостно.
- Да ты на фотографию посмотри – не то собака, не то человек! До того всё мутно и размазано…
В деревне газетой разжигали в печи дрова. Вадим Кулагин аккуратно разрезал страницы на четвертинки и положил в ящик туалета. Парторг Баторин, не читая, подшил номер газеты и бросил подшивку на стол в своём кабинете. Газеты можно было найти везде – в степи, в туалете, на огородах, в них заворачивали покупки и они же шли на самокрутки. Других не было. И все новости брали из той же газеты.
Перед глазами Светланки мельтешили буквы: «Все для блага человека, все во имя человека! (Из доклада первого секретаря райкома КПСС В. С. Чугунова на районном совещании животноводов по итогам II-го квартала).
На весь разворот газеты докладчик учил делегатов и весь район доить, пахать и пасти…»

Первый… Вся страна поделена на первых и последних. Ого, за ночь я набросал 25 страниц. Это по издательским меркам – один авторский лист. Так у меня и «силикатный кирпич» может получиться.
Требовательно зазвенел звонок. Я отодвинул засов и открыл дверь. Барабаш с нарядной женой и большой пузатой сумкой. «Майдан прибыл, а с ним и матушка», - говорят на Нерчинской каторге зеки при явлении такой картины, предчувствуя знатное насыщение.
- Выспался, Борисыч?
- Давно. Уже пишу. Проходите.
- А мы вот с Зинкой решили шефство над тобой взять. Правда, Зин? – повернулся к улыбающейся жене Барабаш.
- Обязательно! – Пропела Зина, поправляя в зеркале свои роскошные  чёрные волосы, спадавшие на вязаную розовую кофту, огибая её слегка скуластое лицо с большими глазами, где сияла лукавая черемуховая золотинка.
- Вот кто зафиксирует нашу действительность? – Бойко сказала Зинаида. – Такие же, как вы, наши современники. Ведь дело писателя не в океан вместе со всеми уплыть, а время своё сохранить.
- Это она так думает, - подхватил разговор Барабаш, - выкладывая на стол всякие вкусности и посуду. – Мы ненадолго. Сейчас уйдём.
- Мешать не будем. Серёжа всё прекрасно понял. Фиксируйте, фиксируйте! – пропела Зинаида.
Даже слова не успел вставить, только глупо улыбался.
Дверь за ними закрылась. В окно врывались лучи весеннего солнца. Циклона не было.
Вот так пока…

Продолжение следует.