Cёмка, отец украинского Комсомола

На снимке: 
Семён Михайлович Белокриницкий
        (1902 - 1937)

И, на догадки скорые,
для завершенья были
решили  вы:  «История!»  –
и  думать позабыли!

Но  главного - не видели,
и  вы за то в ответе:

ушли в тюрьму родители –
остались дома дети.
    Марлена Рахлина

 (Автором  статьи  отрывок
цитирован по памяти)

    
Из Харькова от племянника, известного правозащитника, пришло ко мне в Израиль письмо: «Состою в переписке с младшей роднёй Семёна Белокриницкого, расстрелянного здесь в 1937 году «за измену родине». Кажется, он был другом  дедушки или бабушки… Не помнишь?»
    
     Помню!

      «Сёмка» Белокриницкий был близким другом мамы в их ранней, киевской юности, о нём и она мне рассказывала, и её сестра Гита. Позже, возможно,  был знаком с ним и наш отец.  Семён Михайлович был маме ровесник и в 1917-м, вскоре после приезда её из Житомира на заработки в Киев,  они оба в свои 15 лет участвовали в конференции околобольшевистской рабочей молодёжи, создавшей Киевский социалистический союз рабочей молодёжи «III Интернационал» (КССРМ).

Вообще-то объединение коммунистических партий мира, названное 3-м, или Коммуниcтическим, Интернационалом, возникло  полтора года спустя под руководством  Ленина, но сама идея его создания  в начавшуюся эру войн и революций «витала в воздухе», и близкий большевикам молодёжный союз вскоре под руководством М.Ратманского, С.Белокриницкого и ещё нескольких сметливых рабочих парней  стал одной из организационных ячеек Украинского, Всероссийского и  Всесоюзного Комсомола, его зародышем. Активное участие в нём с первых дней приняла и наша  мама – Блюма (Бума) Маргулис.

Читатель. разумеется, понимает, что, называя С.Бeлокриницкого "отцом  Комсомола",  мы ни в коей мере не приписыаем ему роль единоличного "создателя" той массовой молодёжной революционной организации, -  у её истоков стояли и другие  юноши и девушки, однако Семён среди них был в первом  ряду.
 
Как и названные «Сёмка», «Мишка», другие юноши и девушки, при власти на Украине гетмана Павло Скоропадского и (по Брестскому миру)  кайзеровской немецкой оккупации, и они, и Семён  вели против  узурпаторов и оккупантов  подпольную большевистскую работу.

Рассказать,  в чём она заключалась, не могу: мать нам об этом не рассказывала никогда. Но, отбыв в сталинском «Дубравлаге» половину назначенного ей срока, а в хрущёвскую «оттепель» получив свободу, а затем и реабилитацию, она стала собирать документы на получение персональной пенсии (и без особых хлопот её получила – правда, лишь «местного значения»). Смутно помню содержание одной из справок, пришедших из  партархива, – там  излагались  полученные ею инструкции от руководства  подпольем в годы гетманщины: куда-то она должна была прибыть в Екатеринославе, приводился адрес явочной квартиры,  условная фраза тайного пароля и отзыва на него… Помню, меня охватило обаяние всех читаных «шпионских» детективов, я попытался расспросить маму о подробностях, но она ничего не помнила – только с досадой отмахнулась … И я отстал.

Но что было, то было.

Назойливая, навязчивая  в СССР пропаганда истории партии, а отчасти и комсомола, по правде говоря, включала в себя и изрядную долю искажения этой истории. С началом утверждения государственного антисемитизма ощутимо выявлялось то сокрытие, то выпячивание (в зависимости от выгод момента) еврейского участия в активной деятельности и строительстве коммунистической партии и комсомола. Полагаю, что и неразработанность некоторых важных моментов их истории – следствие такой двойственности в сознании коммунистических идеологов.  С одной стороны, невозможно отрицать высочайшую активность еврейского  этнического элемента в становлении и развитии как большевистской партии, так и её резерва – комсомола .  У истоков последнего  видим имена: в России – Лазаря Шацкина, Оскара Рывкина, Ефима (Хаима!) Цетлина – но, конечно же, и Петра Смородина, Александра Мильчакова, Николая Чаплина; в Украине –Михаила Ратманского,  Семёна Белокриницкого, Самуила Иосифовича Игната (Эйнгорна), но разве  - не было среди комсомольских  активистов  Украины Коли Островского, да и тысяч других украинцев? 

Психологическая особенность  восприятия, однако, в том, что «бросаются в глаза» непривычные, непохожие, выделяющиеся на общем фоне черты явлений: и   «не такая» одежда, акцент, имя, этнические отличия… Особенность евреев – ещё и в их  повышенной активности, возникшей вследствие многовековой изоляции (и самоизоляции) в окружающем мире. Какую-то часть «коренного» населения в любой стране это напрягает, раздражает, а то и возмущает, – включается  эффект ксенофобии. «Коренной» обитатель страны возмущён «излишней» активностью «пришельцев», ему, в конце концов, «они» непереносимы своей "настырностью, назойливостью, нахальством…" Таковы чисто психологические корни юдофобии, - как впрочем, и других национальных фобий. «Антисемитизм»  концентрировал все эти особенности, многократно усиленные социальной выгодностью для властных элементов  множества стран; его всегда удобно использовать для отвода, оттока  возникшего недовольства масс, перенаправив  от властей – первых виновников всяких несообразностей и несовершенств в стране, в привычную для населения сторону: «Если в кране нет воды…».

Тут бы  населению «коренному» и задуматься:  а что, собственно, плохого в повышенной активности этих «пришельцев»?  “Уж так ли «они»  нам помешали?”

Но,чтобы  задуматься, нужны усилия мозга… Ыместо этого включается  леность мысли!  И всё веками остаётся без перемен.

Добавлю: буквально все первые комсомольские руководители начальных лет Советской власти, как евреи, так и русские, украинцы и прочие, в годы террора были уничтожены волею диктатора (Шацкин, Рывкин, Цетлин, Белокриницкий,  Смородин, Косарев… Или, в лучшем случае, отсидели изрядные сроки (как А Мильчаков. А также (хоть мельче рангом) наши родители... )

Среди моих обширных мемуарных записок «Повторение пройденного» в книге 3-й, имеющейся как на бумажном носителе (Ф.Рахлин. Воспоминания, , кн. Ш: «В стране Гергесинской», Харьков,  изд-во «Права людини», 2015),  в одноименной главе, так и в Интернете – на  моих страницах сайта proza.ru), рассказано, со слов мамы и её сестры, что после ухода в 1918-м немцев, бегства гетмана  и в короткий период  власти \Советов в Киеве (до его захвата в 1919 деникинцами) там на Подоле  существовала комсомольская коммуна  - «в доме бежавшего богача Липкина». Помещён сохранившийся у мамы коллективный фотоснимок коммуны – по случаю ухода её части на фронт. Ни Белокриницкий, ни Ратманский членами коммуны не были, но там есть, кроме нашей мамы, несколько человек, чьи фамилии я помню со слов её и тёти Гиты . В том числе «Мишка Эрский», которого, в связи  с его уходом на фронт, сменила на посту  секретаря Шулявского райкома комсомола наша мама (её на войну взять отказались: выглядела совсем девчонкой, - и ещё там есть такие коммунары: Аня Свободная, Шура Шкурович, Мацек Ближний, Метелица (это фамилия, но по прозвищу он был – «Буря») ,Зяма (Зиновий) Толкачёв,ставший впоследствии очень известным советским художником, фронтовиком Отечественной войны, лауреатом Государственной премии за картины и альбомы «Майданек» и «Цветы Овенцима» (он был в числе воинов-освободителей обоих лагерей уничтожения).
               
С. Белокриницкий  активно участвовал в гражданской войне на стороне большевиков, потом учился, успешно работал в народном хозяйстве, оказал маме помощь при её устройстве на работу после нашего переезда в Харьков из Ленинграда (1936) – это я знал. Известно мне было из рассказов родителей, что в 1937-м роковом году он был, в Харькове же, расстрелян.   

Теперь, благодаря книгам, присланным мне в подарок его младшей роднёй, мне стали известны некоторые подробности  трагедии. Назову книги:

В.И.Белокриницкий, Н.А.Шеманова. История одной семьи. Материалы о семье Белокриницких. Под редакцией А.Раскиной.98 c.,илл. Книга издана на средства авторов.

Н.А.Шеманова. Семейная фотография на фоне революции.  – М.: Новый хронограф, 2018 – 216 с., илл. (Серия «От первого лица: История России  в воспоминаниях, дневниках, письмах»).

Впрочем, там изложен  лишь один из десятков и сотен тысяч  однотипных сюжетов  недавнего прошлого.

Хотел бы прежде всего отметить некоторые детали биографии Семёна Белокриницкого, роднящие её  с биографией нашей мамы. Вот что сообщает о  нём  его родной племянник Виталий Иосифович Белокриницкий  (он годом старше меня, живёт в Екатеринбурге, Россия):
 
«Он  рос в семье, где, кроме него, было ещё трое детей, отец умер рано, когда Сёме было 7 лет. На руках матери остались несовершеннолетние дети. Жили настолько бедно, что, как рассказывал мой папа – брат Семёна Михайловича, новых вещей никогда не покупали, всегда покупали на базаре поношенные».

Приблизительно то же нам с сестрой рассказывали о своём детстве мама и обе её сестры: их мать в семье, обедневшей из-за длительной и неизлечимой болезни главы семьи –мастера по лесному хозяйству под Житомиром, была младшей, братья разбрелись по белу свету, сёстры вышли замуж, и возле больного отца сиделкой осталась она. После его смерти ей исполнилось 23 года: в местечковых понятиях по тем временам   – «старая дева». Жених всё же нашёлся, но из бедной семьи, простой рабочий на дрожжевом заводе.

Всё же, пока был жив, с хлеба на квас перебивались. Но заболел скоротечной чахоткой и умер, когда старшей (нашей маме) было 6 лет. Остальные две – мал мала меньше. Пришлось вдове искать работу. Сунулась было на дрожжевой завод, где работал муж, – хозяин грубо  прогнал: «Твой Абрам забастовки
устраивал» («он биль сицияль-димикрат», объясняла мне  о дедушке бабушка).

 Приняли её было на конфетную фабрику. Запах – «амбре»! Да ей-то и откусить  от карамельки – в рот не полезет, если девочки сидят голодные. 
Попробовала припрятать две-три конфетки в чулок – на выходе нашли, отобрали, - хозяйка с позором изгнала  с фабрики. Притом, ославила на весь Житомир.
 
Пришлось  вдове податься  в подёнщицы. Всему городу известна была она с дочурками  как голь перекатная. Когда пришла пора Буму, а потом и Гиту посылать в школу (в Житомире была  еврейская  школа,  очень хорошая, дающая даже профессию швеи, но – платная; правда, для бедняков была скидка, для ообенно нищих – даже стопроцентная, но надо было  пройти обследование на материальный статус… Сёстрам Маргулис  его  не назначали: и без того всей еврейской кагале города была известна их бедность!

Думаю, отчасти этим сходством судьбы объясняется та особенная дружба, которой с   момента знакомства связаны были Сёмка и Бумка.

Правда, взглянув впервые на портрет С.Белокриницкого в юности, подумал и о том, что редкая девушка могла остаться равнодушна к такому красавцу! А мама, как рассказала мне в своей глубокой старости  её подруга по комсомолу 1919 года, была тогда задорной плясуньей в молодых компаниях: исполнительницей украинского  гопака! И звонко, выразительно, мелодично пела.

При всех боях, классовых стычках, атаках и кровавых сражениях гражданской войны кому приходила в голову мысль о тех  плясках смерти, какие разыграются  в годы Большого Террора!?!

После окончания Харьковского электротехнического института –ХЭТИ  (ныне он вновь входит в состав Харьковского политехнического (теперь уже – университета), а также и  его аспирантуры  Семён работал во главе строительства  Теплоэлектроцентрали в Луганске  (начальником, гл. инженером), потом возглавлял одну из ТЭЦ Харькова, наконец, был поставлен во главе управления Харэнерго.

Ещё в 1936-м Семён  как управляющий Харьковской конторой «Харэнерго» был награждён орденом «Знак почёта».  Но орден у него вскоре (25 марта 1937 г.) отобрали.  Внучатая племянница его жены Н.А.Шеманова в  своей, вошедшей в ту же книгу, статье «Штрихи к биографии Cильвии Белокриницкой», свидетельствует: фамилия отца Сильвии – Семёна «входила в список подлежащих суду по  Харьковской  области, утверждённый Сталиным, Кагановичем, Ворошиловым».

На дату этого документа особо указывает в примечаниях к сборнику статей и В. Белокриницкий: дата т. н. «Сталинских списков» – 13 .11.37. «Это означает, – справедливо  сказано там,  –  что он (Семён, приговорённый судом 10 декабря  того же  года и немедлнно расстрелянный. -  Ф.Р.)  был включён (в расстрельный список. – Ф.Р.) ещё в ноябре… Приговор, таким образом, был определён заранее….».

На момент ареста ему было 35 лет, дома остались жена Вера и их 9-летняя дочь Сильвия (Сима). Отец, прощаясь с дочерью, сказал, что на два месяца уезжает в Киев, в командировку. Но мать  раскрыла девочке правду, выразив
уверенность, что «недоразумение выяснится». Должно быть, верила: так будет. Да ведь власти всячески подыгрывали таким надеждам: ввели  фальшивую, законом не прописанную «меру наказания»: «десять лет лагерей без права переписки» (кто-то (кажется, Солженицын?) остроумно назвал эту формулу «псевдонимом расстрела»!).

Злонамеренно «органами»  распространялись слухи о расстрелянных как о живых: давно казнённого человека вдруг якобы видели где-то в далёком лагере  живым и бодрым, да ещё будто бы семье привет передал! С какой целью велась такая игра?Возможно, сам «главный режиссёр» стремился смягчить, хотя бы отчасти, шоковый
эффект  собственных бесчинств?  Затрудняюсь найти точное объяснение, но так оно было...

Хорошо известно:  нередко  террор обрушивался на целые семьи. В нашей, например, близкой родне  я насчитал 11 жертв (включая два расстрела), а мой племянник – 13. Думаю, не ошибся  ни  он, ни я: просто он включил  в счёт семьи  не только Рахлиных-Россманов (родню нашего отца) и Маргулис-Кипнисов (родню мамы), но и родню своих деда и бабушки по отцу, о жертвах которой я не знаю… У Белокриницких тоже одним Семёном не обошлось: вскоре, «по былинам того времени», арестовали и отправили в лагерь жену  «изменника родины» - Веру (Ревекку). Она попала в лагерь, называвшийся  тогда  «Темлаг» (Темниковский, по названию соседнего городка Темники (Мордовия).  А после окончания войны с Германией эту же «зону» перепрофилировали в лагерь особо строгого режима, предназначенный (по постановлению  СМ СССР от 21.02.1948 г.) для «агентов иностранных разведок, диверсантов, террористов, троцкистов, правых, меньшевиков, эсеров, анархистов, националистов, белоэмигрантов и других участников антисоветских организаций и групп, а также лиц, представляющих опасность по своим антисоветским связям и вражеской деятельности». Буквально на днях кто-то в России из  нынешних  гримёров кровавого прошлого пытался заверить мир в том, что якобы в СССР   «не наказывали за инакомыслие». Но что же такое «правые» или «левые», меньшевики, эсеры и анархисты, как не носители образа мыслей, отличавшегося  от  большевизма?!

Оставалось лишь выбить из человека, побоями или другими методами мучительства, «признание» в преступлении – и жертва была готова к «наказанию» без малейшей вины.

Распространяемые идеалистами версии о несгибаемости, нечувствительности, особом мужестве, стальном противостоянии пыткам – увы, мягко выражаясь, сильно преувеличены. В органах дознания тоталитаристских режимов умели сломить любую волю и стойкость. Например, избиения практиковались без перерыва (для избиваемого): палачи-следователи сменяли друг друга для своего отдыха, продолжая измываться над «подследственным» сутками напролёт…

Вот известный мне (из жизни в сопоставлении с «Википедией» Интернета) эпизод истории Харьковских органов внутренних дел и госбезопасности как раз того периода, когда шло  «следствие по делу» С. Белокриницкого.

В числе соучеников моей сестры в конце 1940-х – начале 50-х годов, курсом младше неё, в одной студенческой группе с Б. Полушиным (Чичибабиным), был Марат Мазо, которого в шутку друзья, из-за «по-французски» звучавшей фамилии, называли «Жан Поль Марат Соломонович Мазо». Его отец, Соломон Самойлович Мазо, был как раз в период ареста и следствия по «делу» С.Белокриницкого начальником   Харьковского облуправления НКВД (на тот момент осуществлявшего и функции госбезопасности). Вот отрывок из  статьи о С. Мазо в Википедии:

 «Застрелился в своем служебном кабинете в Харькове 4 июля 1937 (оставил предсмертную записку: «Товарищи, опомнитесь! Куда ведёт такая линия арестов и выбивания из обвиняемых сведений?».
На Пленуме ЦК КП(б)У в июле 1937 выведен из кандидатов в члены ЦК «как недостойный» и посмертно исключён из партии. Посмертно восстановлен в КПСС 21 января 1958».

Семён Белокриницкий был арестован 27 мая 1937 г.  В июле  «следствие» было в разгаре, возможно, при допросах (зверских, в чём сомневаться нам не позволяет предсмертная записка  самого начальника управления   пыточной организации) он, начальник, присутствовал. И пустил себе пулю в лоб или в сердце, возопив  к подельникам: «Что же мы делаем? Опомнитесь!»

Но вопль здравомыслия был "товарищами" заклеймён как «недостойный».  Уже покойный Мазо  был посмертно исключён из партии.  Режим диктатуры одного «Хозяина»  всей страны был установлен.

В чём же довелось  «сознаться»  бывшему киевскому мальчонке-безбатченку (укр. –  безотцовщине) из семьи  рано умершего балагулы (еврейского извозчика)? В книге воспроизведена копия написанного от руки приговора: он будто бы «являлся участником антисоветской троцкистской диверсионно-террористической и вредительской  организации, действовавшей в системе энергопромышленности СССР». Для того чтобы единолично возобладать всей страной, диктатору пришлось уничтожить самых лучших, самых преданных коммунизму людей.

Виталий Белокриницкий вспоминает: «Как-то в Харькове мы с мамой шли по улице. Мимо проезжал дядя Сёма, у него уже тогда была персональна машина (ГАЗ-А) … попросил шофёра остановиться, чтобы посадить нас с мамой и довезти до дома. Внезапно на дороге появился пешеход, а оказавшись перед носом машины, стал как вкопанный. «Вот, подлез» - возмутился водитель». «Что ж ты его ругаешь, сказал «начальник», мы с тобой едем в машине, а он идёт пешком!» «Семён Михайлович, - оправдывался водитель, - я ведь сказал “подлез", а не “подлец”».  «Этот эпизод иногда приходит на память, – продолжает далее мемуарист, - когда заходит речь о нынешних «слугах народа», которые уверены, что им положены спецсигналы, без которых они , конечно же, не могут осуществлять свою законодательную деятельность».
 
Наcколько    бездушен оказался режим личной  власти диктатора, видно из того, что, если я правильно понял авторов обеих книг, семье о расстреле  Семёна Михайловича тогда не объявили.  Им было сообщено, будто он «осуждён без права переписки». На практике хорошо было известно:  «членов семьи изменников родины (а уж  супругов – в первую очередь) тоже арестовывают – и дают срок за «недоносительство». Жена  Семёна, Вера, хорошо это знала и, тем не менее, не пошла ни на какие уловки (а они были возможны: отречение от осуждённого мужа, отъезд из города, где он арестован, фиктивный брак…) Нет, Вера осталась на месте и дождалась-таки скорого ареста. Её приговорили к 8-и годам лагерей и отправили в «Темлаг» (в будущем – «Дубравлаг») – огромную «зону» неволи, куда через много лет свезут и нашу (пока лишь исключённую из партии) маму, которую арестуют в один день с отцом в августе 1950-го. Там, в Явасе, «столице» невольничьей  «зоны», и мне доведётся побывать, чтобы   получить  (после  четырёх лет злостной, ничем не заслуженной разлуки, два часа свидания (об этом см. http://proza.ru/2011/09/20/1195 ).Там, в лагерной больницу, Вера Барац в 1942 г. и умерла от воспаления лёгких (но, скорее всего, и от недоедания: в лагерях тогда кормили плохо).
 
Письма вдовы Семёна – Веры Барац из  заключения  невозможно читать спокойно: это исповедь страдающего сердца, полная любви к дочери, всем родным и близким, к подвергшейся нападению фашистов стране.

 Семён и Вера оказались не единственными в семье, кого погубили репрессии: был арестован, а потом и расстрелян муж Вериной  сестры  Раисы – начальник главка одного из наркоматов в Москве Давид Карташев.
 
Когда в Ростове, на Ростсельмаше, была cфальcифицирована «вредительская организация» во главе якобы с руководителем строительства  завода-гиганта, наркомом почт и телеграфа в первом советском правительстве – Николаем Глебовым-Авиловым (старым большевиком, первым директором этого завода), ему на смену был назначен Давид Маркович Карташев. Очень быстро выяснилось (и это стало ясно ему самому):  он назначен на пост директора как следующая кровавая жертва: от него требовали назначать «вредителей», которых тут же репрессировали. Давид фактически отказался от такой низкой роли  - и был арестован и казнён.
Реабилитирован в 1956 г. посмертно. Это был родной дед Н. Шемановой – соавтора одной и автора другой из присланных мне книг.

При всём трагизме их содержания, в созданных жизнью  и судьбой сюжетах  есть и светлая, жизнеутверждающая сторона, своего рода катарсис: как ни стремились силы зла извести, уничтожить целые  фамилии и семьи, им это не удалось. Дочь погибших Веры Барац и Семёна Белокриницкого Сильвия (Сима) стала известной переводчицей на русский множества произведений художественной литературы с  нескольких  европейских языков.Воспитанная в семье родной тётушки – Раисы Барац-Карташевой, она  поступила  по окончании школы в 1945 на филфак Московского  университета. Н. Шеманова, её племянница, пишет об этом так: «В 1945 г. было некоторое  послабление, брали евреев» (то есть принимали беспрепятственно в вузы).

 Это не совсем точно, что объясняется относительной молодостью автора. «Послабление» наступает после каких-то строгостей, но в 1945 году скорее продолжалась ещё (в кадровых вопросах) прежняя, советская, интернационалистская практика, в том числе и при зачислении в вузы. Лично мне довелось впервые услышать слова «пятая графа» (то есть, национальность) в контексте препятствия поступлению в вуз или приёму на работу по некоторым  специальностям лишь двумя-тремя годами позже, и я помню охватившее меня  чувство сперва недоверия, а потом и омерзения. Но Сильвии тогда повезло. В том числе и потому, что о родителях она просто написала «умерли», а уточнения, где, от чего и при каких обстоятельствах, её тогда не спросили. 

Зато по окончании университета  довелось помытариться с устройством на работу. Всё же с помощью знакомых начала трудиться: то учительницей немецкого, то в библиотеке… Наконец, поступила в 1957 в лабораторию  машинного перевода одного из академических институтов.Так она занялась математической  лингвистикой. А ещё чуть позже сама стала заниматься не машинным – творческим художественным  переводом. Овладев  несколькими европейскими языками.

К сожалению, я не уловил, как и когда она стала полиглотом.  Н.Шеманова упомянула, что мать Симы перевела на русский один из романов  видного датского  писателя-коммуниста Мартина Андерсена-Нексе. Откуда Вера Барац, еврейка,  уроженка украинского Александровска (г.Запорожье), знала датский язык? Но уж если знала, не могла ли успеть хотя бы в какой-то степени передать свои знания дочери (когда забрали родителей, девочке было 9 лет)?..

Так или иначе, статья Н. Шемановой «К биографии С.С. Белокриницкой» в Интернете, помимо сведений, которые есть в обеих книгах, содержит  в приложении список переведённых ею книг (с  языков немецкого, английского, голландского (нидерландского) – включая его фламандский диалект, французского,             
шведского, норвежского… В списке 44 названия, в том числе произведения таких авторов, как Г. Бёлль, Ф.Фицджеральд, А.Стриндберг, Э Уилсон, , Ф.Дюрренмат,  Анна Франк… Ещё 32 названия книг в переводах других лиц изданы под её редакцией. Приложен также список из 10-ти её научных работ по лингвистике,- как самостоятельных, так написанных совместно,  в соавторстве.с коллегами.

В рамки одной статьи невозможно вместить даже простой перечень лиц, участвовавших в одной из книг как в сборнике воспоминаний, а в другой – тех, кто сам фигурирует как объект воспоминаний. Упомяну лишь один персонаж мемуарной книги Н.Шемановой: второго мужа её бабушки Вячеслава Викторовича Рикмана. Выходец из семьи дореволционной служилой интеллигенции, он,как мне кажется, стал передатчиком старых, но добрых традиций культуры новым поколениям страны. Обаятельный, утончённо интеллигентный и, вместе с тем, простой и демократичный,
Будучи сотрудником Института металлургии АН СССР, он  с начала Отечественной войны был включён в состав академической комиссии по мобилизации ресурсов восточных районов страны на оборону и по итогам этой работы был награждён Сталинской премией 1-й степени  и (боевым!) орденом Красной звезды. Продолжил научную деятельность и после войны, изучая пути развития чёрной металлургии в Сибири.

Мне приятно предположить, что мой отец, исполняя обязанности начальника планового отдела харьковского проектного института «Гипросталь»   и участвуя, по вызову из министерства чёрной металлургии (1946) в подготовке заседаний коллегии министерства, мог встречаться с В.В.Рикманом и сотрудничать с ним – в изображении Н.Шемановой они для меня выглядят психологически и  духовно близкими друг другу людьми. Отец, неутомимый исследователь, и в новой для него области – конкретной экономике – развернул актуальные исследования: по сравнительному использованию амортизационного лома чёрных металлов в СССР и США, а также по экономике  проектного дела. Судя по тому, что рассказано о научных интересах В.Рикмана, его  эти темы могли увлечь.

Впрочем, органы безопасности СССР вскоре, обуреваемые заботой о том, что на подъездных путях воркутинских шахт то и дело сходят с рельс, лежащих на вечной мерзлоте,  гружёные углем вагоны, арестовали отца и отправили  его туда, где очередной «вагон забурился…», – без физического участия   моего отца как выпускника «Института красной профессуры» справиться с таким ЧП, видно,  эти органы сочли невозможным...
 
В обеих книгах «прочитывается» скромный, некрикливый гуманизм и патриотизм авторов. В аннотацию мемуаров Шемановой  включено такое её признание: «В моей семье были люди разных политических и религиозных взглядов, разных сословий. Среди них есть те, кто когда-то стоял на разных сторонах баррикад: красные и белые, евреи и антисемиты, дворяне и крестьяне. И они все во мне, в моей памяти, в моей душе».

В какой-то степени и я мог бы сказать то же. Лишь к финалу своей жизни узнал, что двоюродный брат отца, крупный врач-кардиолог, после 4-го курса медицинского факультета был призван в армию адм.Колчака и служил там врачом в боевой части. А потом, вернувшись и завершив  образование, честно служил Советам, стал профессором, спасал челюскинцев, а во время Отечественной войны был на Северном фронте в  19-й армии как армейский терапевт, полковник медслужбы, и спас жизни  тысяч воинов. Разумеется, о своём «колчаковском» эпизоде никому не сообщил и прожил до 96 лет.

Думается, должно же, наконец, наступить время, когда на просторах бывшего Союза республик, о судьбе народов которого не могу не думать неотступно, закончится, наконец, гражданская война. Это, однако, может осуществиться лишь на основе широкого демократизма, гуманистического, решительного отказа общества во всех образовавшихся после СССР странах от расовой и классовой ненависти, зверств, взаимных распрей. Негоже эмигранту навязывать гражданам этих стран свои советы и рецепты. Но пожелать добра своим бывшим согражданам – в этом нет греха. Хочу верить, что не забудут они  тех напрасных, никому не нужных жертв, которые были совершены в ходе нелепых и бессмысленных массовых репрессий советских лет.