Покидая тысячелетие. Книга 1. Глава 9

Роман о том, как я социальный статус делал…
_________________________________________


Редакция была недалеко от Сосновки, сразу за ближней сопкой, в Акатуй-Зерентуе, которую в народе называли Заводом. Село было ровесником Петербурга. Как нашли здесь серебряную руду в 1676 году, так и мучились горных дел мастера четверть века, пока не отделили серебро от примесей. Кто только этим не занимался. Греки, немцы, русские. Официально завод открыли в 1704 году. Завод полтора века снабжал империю серебром. Снабжал до тех пор, пока империя, разбогатев, не забыла о нём, посчитав производство не выгодным. Осталась только каторга. Теперь добывали золото.
Всё в Заводе пахло забытой и заброшенной историей.
Ничего этого не чувствовалось в Сосновке и самом районе. А люди и вовсе не интересовались историей и местом, где они жили. И только Чижов, редактор местной газеты, ездил на свою зарплату в Ленинград и копался в тамошних архивах, привозя оттуда удивительные материалы и кассеты фотоплёнок, на которых были старинные чертежи и карты Нерчинского горного округа. Со временем архив Чижова занял всю кладовку его избы, которая кренилась у подножия Крестовки, где и добывали раньше серебро.
Мы с Ильичом жили в самом центре Завода, в старинной избе, вросшей в эту серебряную землю по самые окна. В результате такого обитания, мы могли узнавать жителей села по обуви, мелькающей каждое утро за мутными полу-окнами нашего жилья.
Обрадованный появлению в редакции такого уникума, как я, Чижов, знавший меня много лет, поручил мне обучение Ильича, умевшего только носить фотоаппарат на груди, азам журналистики. Но через два месяца моей, а теперь уже нашей с Ильичом, работы Чижов засуетился: его каждый день вызывали в райком партии и песочили по полной программе за наши материалы, которые непрерывно появлялись в газете, выходившей шесть раз в неделю.
- Не унывай, Иннокентий Васильевич, найдём мы тебе бабу с тремя титьками! – Успокаивал его я, когда чуть ли не вся наша редакция собиралась в нашей избушке и устраивала очередное застолье с брызжущим весельем и песнями под баян, который я всегда предпочитал всем гитарам.
Рядом высился старинный дом купцов Кандинских, где был устроен магазин и куда мы бегали за водкой.
Кеша Чижов и не собирался унывать, а засуетился по причине того, что тоже почувствовал непреодолимый зуд борьбы с несправедливостью, который дремал в нём до поры до времени. Теперь он писал большую серию под общим заголовком «Летопись ушедших деревень», грозясь выпустить книгу, куда войдёт и история Завода, давшего России первое серебро.
Конечно, ничего об издательских хитростях и интригах он не знал, и я подумывал об издательстве, где моя тётя «пробивала» всеми ресурсами выход моей повести. Это был единственный и реальный вариант возможного появления на свет моего опуса и обретения мной социального статуса…

Уже третьи выходные «Любава» строчила без отдыха, перепечатывая и редактируя главу за главой будущего романа. Воспоминания не тяготили, хотя каторга всегда оставалась каторгой со всеми присущими ей свойствами и нюансами, включая убийства, поножовщины и предательства. Но были в этой жизни такие моменты взлета человеческого духа, которые невозможны при обычном, равномерном, течении жизни.

- Борисыч! Тебя к телефону! – Звал меня в редакторский кабинет Чижов. – Какие-то ухари из обкома партии тебя домогаются.
- Виктор Борисович! Как поживаете? Как ваше самочувствие? На что жалуетесь? – Пел в трубке некий обкомовский Коровьев.
Это было странно. В таких высших инстанциях никогда не интересовались мной, тем более моим самочувствием и, наверное, вообще не желали знать о моём существовании, поручив эти заботы сектору печати и КГБ, что я и ощущал постоянно.
Во время следующего звонка из обкома партии меня называли уже не Виктором Борисовичем, а Виктором, в интонации исчезла всякая покровительственность, сменившаяся панибратством.
Глаза Чижова делались всё больше и больше после каждого звонка, хотя удивить его было трудно, особенно звонками начальства.
- Не в партийную ли газету тебя хотят зазвать? – Прогнозировал он, заскучав от мысли, что я могу покинуть редакцию.
- Да ты что, Васильич! Как они могут зазывать туда социально-опасного элемента, когда отсюда-то могут попросить в любой момент?
- С них станется. Они на всё горазды, это же такие затейники.
При третьем звонке этот некий обкомовский Коровьев обозвал меня Витенькой и, видимо не шутку испугавшись такой откровенности, тут же перешёл на Виктора Борисовича, отчего стоявший возле меня Чижов вздрогнул. Теперь в интонации Коровьева была неподдельная угодливость.
- Они к тебе уже как к Первому обращаются, - задумчиво сказал Чижов. – Чтобы это значило?
Через три дня после этого разговора Чижов снова меня позвал в кабинет. Вид его был бледный.
- Ты будешь разговаривать с ЦК КПСС! – выдохнул он дрожащим голосом. – Только что звонили из обкома. Да, те же самые. Они уже звонили в наш райком партии. Сейчас наши придут сюда.

Райком партии не замедлил. Явились сразу шесть человек во главе с Первым. У всех были бледные лица и дрожащие руки. Явные признаки нечестных товарищей. Теперь мне всё стало понятно. Но не объяснять же своё прозрение каждому прохожему.
Всё было просто: Ильич отправился в отпуск, он должен был попасть в Симферополь через Москву. Я подготовил большой и убедительный пакет документов о ситуации во всех отраслях в регионе Нерчинской каторги. В целях безопасности организовал три копии этого документа. Оригинал и одну копию Ильич должен был передать в приёмную ЦК КПСС и редакцию газеты «Правда».
В Москве Ильич задержался и активно действовал вокруг партийных органов страны уже дней десять. И вот – результаты.
- С 3 до 4 часов дня будьте готовы и находитесь неотлучно возле телефона вашего редактора, - заикаясь и вытирая платком пот, сказал, не глядя мне в глаза, Первый. Остальные, не отрываясь, смотрели на меня и каждым моим движением.
- Мы тоже будем рядом с вами, - продолжал Первый.
- А вот этого не надо! – Неожиданно и даже резко для себя сказал я. – Зачем это? Может быть это частный разговор?
Какая-то диковатая улыбка исказила лицо Чижова. Первый вздрогнул и совершенно растерялся. По лицу его прошла судорога.
- Частный? – Сипло пробормотал он и оглянулся как бы ища ответа. Но остальные райкомовцы прятали от него взгляды. – Частный… Впрочем… Может быть… Вы разрешите нам присутствовать? Всё-таки…
- В частной беседе? – Вскинул я брови. – И что значит ваше «всё-таки»?
- Товарищ Реутов из ЦК КПСС с группой уже работает в области, - промямлил Первый. – Может быть, и он пожелает говорить с вами…
- Всё может быть. Но у меня возможны только частные встречи и разговоры. Никакой общественности и партийности, - стараясь говорить убедительно и даже доверительно, сказал я присутствующим.
- Тогда… извините. До свидания. Как ваше самочувствие, жилищные условия? – Некстати обронил Первый, снова вытирая обильный пот и ловя мою руку, пытаясь попрощаться со мной.
Я машинально пожал потную ладонь, попрощался со всеми остальными и выпроводил их из кабинета в коридор, где собралась вся наша любопытная редакция.
- Уделал, Борисыч! Уделал ты их всех! – Воскликнул Чижов, лихорадочно открывая свой сейф и доставая оттуда деньги. – Держи!
- А это ещё зачем?
- Обмыть надо! – Воскликнул Чижов. – Это же историческое событие. Никогда такого не было, быть не могло и никогда не будет.
- Давай потом. Скажем, послезавтра, после разговора, - взмолился я, оглядываясь и ища поддержки у всего коллектива, который уже шумно втекал в кабинет нашего демократичного и симпатичного редактора.
- Сегодня рано, а завтра – поздно! – Сказал, смеясь, Чижов…

На острове можно забыть, что есть страна восходящего солнца. Тут оно восходит совсем с другой стороны. Когда первые лучи скользнули по настенным часам, я заправлял в «Любаву» уже семнадцатый лист серой бумаги.
Оживал материк и Акатуй-Зерентуй, где в маленьком, кособоком кабинете редакции, находившейся в кособокой старинной избе, я разговаривал по телефону с инструктором ЦК КПСС.
- Сегодня рано, а завтра – поздно! – Сказал вчера, смеясь, Чижов, доставая из сейфа деньги.
Потом он заявил, что завтра предстоит исторический день: впервые за всю историю районных газет СССР никому неизвестный корреспондент Виктор Борисович Азаров будет разговаривать с Москвой, с ЦК КПСС, из этой редакции и по этому телефону.
Он торжественно ткнул в чёрный телефон на столе и тут же, отдав деньги женщинам, приказал им отправляться в жилище Борисыча и Ильича накрывать стол.
Попойка получилась грандиозной. Но врагам не повезло – я не принял ни грамма. Утром вся редакция была, как после рукопашного боя на навозном поле. Пришлось мне тянуть за всех. Снова, опять, как всегда. Честно говоря, это стало моим обычным делом: где бы ни был – тащить воз со всем коллективом.
С другой стороны, для меня это было спасением во всех смыслах этого слова: кто бы принял на работу социально-опасного элемента, где бы я жил, на какие средства одевался и питался? Любая «Правда района» - 40 рублей гонорара. Начинай с первой полосы и заканчивай последней полосой. Ни в одной редакции не возражали. Только умница Чижов однажды обронил: «Так ты всех нас паразитами сделаешь…».
С утра я сдал заготовленные материалы на линотипы.
К разговору с Москвой я был готов давно. Мысленно отрабатывая доводы и возражения, вошёл в кабинет Чижова, сел за его стол и уставился на чёрный телефон. На часах было 3:30 по Москве. «Чижов сдвинул» успел подумать я, как телефон неожиданно зазвенел, мне показалось – подпрыгнул.
- Виктор Борисович! Вы на месте? Вот молодчина. Из обкома партии беспокоим. С 15 до 16 по нашему времени с вами будет говорить куратор нашей области в ЦК КПСС товарищ Мухитдин Юлдашевич Шавкатов. По прямому проводу! Просьбы у вас есть?
В трубке что-то крякнуло и звякнуло одновременно.
- Никаких просьб нет. Что значит «по прямому проводу»? Никто подслушивать не будет что ли?
- Ну и шутки у вас Виктор Борисович! – заверещал в трубке Коровьев из обкома партии. – Ждите звонка!
- Дождаться, конечно, дождусь. Но понимаете, у нас тут в село-то позвонить трудно не то, чтобы с Москвой говорить. Вдруг связь оборвётся?
И, как бы подтверждая мои слова, в трубке что-то зафырчало и зачихало, потом грянул и замолк какой-то гимн.
- Что же вы раньше не сказали о плохой связи! Ждите. Мы примем все возможные меры.
Коровьев бросил трубку и, видимо, полетел куда-то…
Через полчаса в кабинет влетел Чижов и с ходу закричал:
- Посмотри в окно, Витька! Вся связь и весь райком с райисполкомом на улицах. На столбах - связисты и ещё черт знает кто! Чуть ли не сам Первый полез. Они скоро рыть начнут. Схема связи, оказывается, давно утеряна. Без схемы живём много лет!
Я глянул на изумлённое, похмельное и одновременно весёлое лицо Чижова, подошёл к окну и обомлел: прямо передо мной, вцепившись в телеграфный столб, монтажными когтями, что-то делал с проводами мужик в брезентовой робе, внизу, уставившись на него, стоял заведующий отделом культуры района. Дальше – ко многим столбам прилепились такие же мужики, а снизу на них смотрели знакомые мне фигуры чиновников райкома и райисполкома.
Снова, испугав меня и Чижова, заголосил телефон. Чижов поднёс палец к губам и показал взглядом: «Бери!». Я взял.
- Это вы, Виктор Борисович! – Заверещал в трубке бодрый голос того же Коровьева. – У Вас там люди ремонтируют связь? Уже никому и ничего доверить нельзя. Вам должно быть виднее на месте. Что происходит? Есть у Вас какие-нибудь просьбы?
- Копошится народ. Видно. – Неуверенно заметил я. – Кажется, что-то ремонтируют… Какие просьбы. Нет у меня никаких просьб.
Тут в трубке что-то затрещало, далеко-далеко заговорило какое-то радио на русском языке, потом зазвучала не то китайская, не то корейская песня, и вдруг кто-то отчётливо бухнул: «Пошёл нахуй, козёл!». Я онемел. Чижов стоял у окна и красноречиво вращал глазами, спрашивая: «Кто там?». И тут снова прорвался Коровьев:
- Да, да, слышу, ремонтируют. Ещё часа два работы. Самолёт уже вылетел. Всё идёт по плану. Не беспокойтесь. Просьбы есть?
- Какие просьбы? Какой самолёт? – Испуганно промямлил я.
- Обкомовский. Там специалисты. За ними военные из 80-го узла связи вылетят. Они в любом случае связь обеспечат. Не беспокойтесь.
Ничего себе! Связь их, а беспокоиться должен я? Чижов всё ещё вопросительно смотрел на меня.
- Сейчас будут два самолета. Один обкомовский, другой – военный. Связь будут делать.
- Так это же хорошо! – Нервно расхохотался Кеша. Левая щека у него дёрнулась. Тик что ли? – У нас связь через день работает, - продолжил он после тика. – Вчера была хорошая, а сегодня – плохая. А теперь связь будет всегда. Не беспокойся!
Опять не беспокойся. С чего это мне надо беспокоиться?
- Подслушивать собираются, - сказал я по-прежнему неуверенно. – 80-й узел связи подключили.
- А ты как думал, голова? – Тряхнул кудрями Чижов уже спокойно. – Обязательно будут. Тебе-то какая печаль. Ладно, сиди и охраняй телефон. – Рассмеялся он и убежал. Наверное, опохмеляться.
Часы, подведенные предусмотрительным Чижовым, показали 5:00. Что-то неуловимо изменилось в воздухе. Я снова подошёл к окну. Мужика на столбе уже не было. По улице медленно ехали военные машины – два уазика, а между ними – два грузовика с кунгами и антеннами. Все цвета хаки. На некоторые столбах сидели уже военные. Похоже, собираются пеленговать иностранного шпиона с передатчиком. Казалось, что и столбы сейчас станут цвета хаки.
Недоумевая и прокручивая в голове возможные варианты, я стоял у окна и наблюдал за разворачивающимися работами.
Ровно в 6:00 снова зазвонил телефон. Теперь уже спокойно и ровно, без всяких подпрыгиваний и требовательных интонаций.
- Всё нормально! – Доложил обкомовский Коровьёв. – Спокойно дожидайтесь назначенного времени. Но позвонить могут в любое время. Обед вам принесут.
Трубка ласково замолчала. Ошарашенный, я опустился на жесткий стул Чижова.
В 6:30 к редакции подъехала райкомовская машина, два мужика и девушка из райцентровской столовой занесли зелёный военный термос и поднос.
- Обед! – торжественно сказала девушка, открывая ароматно пахнущий термос. В коридоре слышался шум и топот множества ног. Видимо, собиралась любопытствующая редакция.
Возражать было бессмысленно…
После обеда потянуло на сон. Бессмысленный и беспощадный. Смакуя это фразу в связи со сном и преодолевая себя, я вышел на крыльцо редакции и смотрел на улицу, где всё ещё на столбах, будто прилепленные к ним, висели люди. Февраль на дворе!
В 8:00 в кабинет вместе с Чижовым вошли Первый района с тремя незнакомыми, высокими и осанистыми, мужчинами.
- Второй секретарь обкома партии Никита Васильевич Шкурников, - представился самый осанистый из них. – Какие у вас есть просьбы.
- Виктор Азаров. Никаких просьб у меня нет.
- Не может быть! Так вот вы какой! – панибратски воскликнул мужчина, усаживаясь рядом со столом и приглашая садиться остальных. – У нас с вами будет очень полезная беседа.
- Простите, товарищи, я занят и не могу уделить вам время. – При виде любого нахальства во мне пробуждается железная уверенность в себе и своей правоте. – У меня очень важный частный разговор с товарищем Мухитдином Юлдашевичем Шавкатовым. Покиньте, пожалуйста, кабинет. Иначе, буду вынужден жаловаться ему.
Услышав фамилию и словосочетание «частный разговор», мужчины вскочили, как по команде и немедленно вышли из кабинета, при этом Шкурников и наш Первый успели, перебивая друг друга, пожать мне руку.

- Молодец, Витька! – Торжественно воскликнул Чижов, когда они ушли. – Два самолёта прибыли. Один забит обкомовцами. Теперь они будут сидеть с наушниками у нашего Первого. Туда уже провели провод. Их смутила твоя азиатско-еврейская морда и нерусское ФИО. Может быть, вы родственники? Чем черт не шутит! А кто такой этот Мухитдин Юлдашевич?
- Черт его знает кто он такой. Кажется, куратор нашей области.
- Тем более!
Звонок раздался ровно в 9:00.
Говорили мы с Шавкатовым минут 20. Дружелюбно и подробно он расспрашивал меня о каждом отправленном документе, уточнял цифры. Поинтересовался: куда ещё должны были поступить эти документы. Я ответил, что выслано всего 10 процентов из-того, что имеется, но если не будут предприняты меры и по этим 10 процентам, то все 100 процентов материалов, которые размножены и хранятся в разных местах, будет отправлены за рубеж. Товарищ Шавкатов немного замялся и мягким голосом пообещал, что меры могут быть приняты и по всем материалам, если они попадут к нему.
- Звоните, дорогой Виктор Борисович, в любое время. Запишите мой адрес и телефоны, - дружелюбно, почти по родственному, сказал мне на прощание товарищ Мухитдин Юлдашевич Шавкатов…
В эту минуту мне показалось, что вся партийная верхушка Острожского края встала передо мной навытяжку. В тюрьму не упекли, так глазами съедят! Неужели и социального статуса уже не нужно? Не может быть!
206-27-28 - номер приёмной орготдела ЦК КПСС аппарат Острожского крайкома партии будет помнить и в могиле...

Продолжение следует.