Бабий сказ об утопленнице и пшенице

Когда была я совсем еще молоденькой, парнишка соседский чуть со свету меня не изжил. Нравилась я ему очень сильно. Мамонька говорила, даже свататься собирался, но все никак не захаживал, духу не хватало. И вот решился раз он на одну глупость.
У нас село вдоль речки было. Иду я как-то по берегу, и вдруг из-за коряги выскакивает чудище морское, чисто леший, не иначе, я так и подумала тогда. Это парнишечка тот самый пошутить надо мною вздумал – взял водоросли, на голову их себе нацепил, по пояс разделся и сел за сырой корягой меня поджидать. Кончилась потеха его тем, что я, увидев это чудище, обмерла вся с головы до пят, сознание потеряла да так и упала лицом в воду. Перепугался умник тот, на руки меня взял и бегом в деревню. Принес домой, в ноги родителям упал, плакал, каялся. А я как мертвая выглядела – сердце бьется, а кожа белая и глаза открыты. Все разом и подумали, что я со страху оцепенела и навек такой и останусь. Но господь миловал, час прошел, и очнулась. Вскочила, схватила палку дедовскую и давай изверга того по двору гонять. Все смеются, радуются, что умом не тронулась. Прогнала я, в общем, паренька того со двора и сказала, чтоб дорогу к моему дому забыл навек. Так и закончилась история та. Да другая началась…
Стали одолевать меня мысли страшные. Как ни пойду возле речки, зовет меня голос в голове: «Цыыыпа, цыпа, цыпа…» И все в воду манит, да так сладко зовет, так на душе радостно и легко становится, что пару раз уж по грудь заходила, но вовремя одумывалась. А однажды увидел меня пастух, на берег вытащил, а я как одержимая – матом на него кричу, все лицо исцарапала и проклятиями сыплюсь.
Рассказал обо всем пастух родителям. Позвали они местного попа. Читал тот надо мною, читал да вроде и прошел недуг – ходили после этого с мамонькой вдоль берега, ушли голоса.
Прошло месяца три, настало время урожая. Шла я снова по берегу - отец наказал лопату брату его отнесть. И снова напала на меня та гадость, да так звать начала, так вопила громко, и как будто за руки обхватила, и тащит меня в речку, и страшно уже мне, а не радостно. Ну, думаю, крест мой, значит, таков. Буду биться с бесами насмерть. Выкопала яму чуть выше колена глубиной, встала в нее, землею ноги засыпала и давай читать. Только две молитвы знала – «Отче наш» и «Богородице дево, радуйся». Да и те с горем пополам. Стою, плачу, голоса все сильнее, а я все читаю, читаю. Уж слова все воедино переплелись, в голове каша, руки мои в сторону реки вытянулись, тянет за них невидимая сила, даже больно стало.
И вдруг разом все стихло. Только птички поют да собаки вдалеке лают и солнышко светить сильнее стало. Окликнул меня сзади кто-то. Оборачиваюсь – стоит молодой священник. Так я его и не запомнила. Помню только, что в правой руке у него были книжки, а в левой яблоко. Спрашивает меня, ты чего это в земле по колено стоишь? Я ему говорю, бесы в омут тянут, борюсь с ними. А ты, мол, чего сам тут делаешь? А он и отвечает, что из семинарии его отчислили, и теперь идет домой, и идти ему еще ох как далеко.
А затем взял да и перекрестил меня. Сам я, говорит, веру потерял, но вдруг поможет. И ушел. Я пока откопалась, пока до места того, где он стоял, добежала, его уже и след простыл.
Стихло все в моей голове. На сей раз точно знала, что теперь уже наверняка – просто почувствовала. Побежала я домой, все родителям рассказала. Те вздохнули, переглянулись, не поверили мне, в общем.
Отец взял лопату, которую я брату его так и не отнесла и сам к нему пошел. Да только прибегает немного погодя обратно – спрашивает меня, мол, где ты священника того видала? Я отвечаю, там и там, в таком-то месте. У него глаза еще больше стали – мне и матери говорит, бежим туда, чего покажу.
Прибегаем, а на том месте, где мы со священником повстречались, пшеница растет. Шагов двадцать на двадцать, такое вот небольшое поле. И пшеница вся золотая-золотая, хоть сейчас собирай. Пришла вся деревня на то чудо посмотреть. А поп местный и говорит – намелем из этой пшеницы муку, испечем хлеб и каждая семья в деревне по караваю получит. Только хлеба получилось намного больше. Погрузил поп его в телегу и повез в семинарию, откуда того священника молодого отчислили. Вернулся через два дня – был там один непутевый, говорит. Отчислили на днях за пьянку и драку. Теперь, получается, возвращать его надо, а где искать, никто не знает, паренек сиротой оказался, и откуда он родом,  одному богу известно.
А в благодарность за хлеб семинария нашей деревне икону подарила с Богородицей. В нашей церкви ее и поставили. Там и стоит по сей день. Чудотворная, не иначе. Когда пришли большевики, нашу церковь единственную не закрыли, так никто и не объяснил почему, а мы и не спрашивали особо. А когда война началась, нашу деревню одну на весь район не бомбили ни разу. Только самолеты роем кружились и все.
А за парнишку того, что меня до чертей напугал, я все-таки замуж вышла. Шестеро сыновей за шесть лет у нас родилось. Трое погибли на войне, а остальные трое еще каждый по трое нарожал.
И свой хлеб мы тогда с мамонькой и папонькой не съели, решили оставить. Так он и хранится у нас дома уже сколько лет. И не портится. Внуки подрастут, покажем им этот каравай и расскажем все как на духу, как детям своим рассказывали. Как есть, чистая правда.