Просто дети

Когда я его увидел, мои ноги стали подкашиваться, зубы сжались от злости, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Прошло уже целых восемь лет. Восемь лет я даже не вспоминал о его существовании, и надо было ему появиться на этой шумной улице именно сегодня. Он прошёл мимо, едва не задев меня плечом. Посмотрел на меня, как на обычного прохожего. Возможно, счёл меня за пьяницу или подумал, что я не в себе. Всё тот же злой взгляд, полная уверенность в себе и короткая стрижка. Эта сука даже не узнала меня, в то время как внутри меня всё переворачивалось. Какая-то часть меня приказывала мне убежать, а другая молила наброситься на него с кулаками.
В голове раздался оглушительный звук взорвавшейся петарды.

***

Бум! Второй «Корсар» взорвался у моих ног. Я ринулся бежать под звонкий смех одноклассников.
— Стой! У нас ещё не закончились петарды! — кричал Иванов, поджигая очередной снаряд.
Я повернулся и увидел, как он стоит чуть впереди своих шавок, показывая тем самым, что главный тут он. Остальные двое во всём его поддерживали и боялись сказать поперёк даже слово.
Очередная петарда взрывается недалеко от меня.

Мне десять лет. Каждый день я прихожу домой и весь вечер пытаюсь придумать отговорку, чтобы не идти завтра в школу. Я знаю, что опять стану предметом насмешек и издевательств. Как мне надоело всё это. Я так больше не могу. Но я ничего не могу сделать, родители меня наверняка не поймут, не поймут, каково это, когда в тебя бросают мокрой тряпкой, скачут, словно на лошади, и при любом удобном случае пытаются унизить. Поэтому каждый день я тяжело вздыхаю и вхожу в класс, надеясь, что это скоро закончится, но слышу лишь:
— О, а вот и дятел пришел! — и в следующую секунду мне в лицо прилетает грязная от мела тряпка.

***

Возможно, это был не он. Просто игра воображения. Просто болезненные воспоминания дали о себе знать. В конце концов, мы уже взрослые люди, у каждого своя жизнь. Прошлое должно оставаться в прошлом. Так ведь? Так? Ничерта не так. Четыре года унижений не проходят бесследно. Школьные годы оставляют шрамы на всю жизнь.
Как я выяснил позже, наша встреча не была случайным совпадением. Судьба дала мне шанс. Ехидно посмеиваясь, она словно сказала «Ничего ещё не закончилось» и отправила меня на второй раунд. И этот раунд я проиграть не мог.

***

После недельного больничного, во время которого я только рад был шмыгать носом и кашлять, чтобы не возвращаться обратно в школу, я снова надеваю форму и иду в ненавистный класс.
— О, пришла твоя настоящая груша, — замечает один из друзей Иванова.
Он в это время мучал Сашу, другого нашего одноклассника, запихивая землю из цветочного горшка ему в рот. Тот пытался вырваться, но ещё двое не давали ему этого сделать.
Увидев меня, Иванов отрывается от своего занятия, бросая Сашу, который выплёвывает на пол землю. У него такой взгляд, словно он наконец нашёл себе жертву, за которой давно охотился. И в следующую секунду он набрасывается на меня, а я молюсь лишь о том, чтобы звонок на урок наконец прозвенел.

Однажды я выбил Иванову зуб, о чем до сих пор вспоминаю с превеликой гордостью. Не то что бы я сделал это намеренно, у меня бы просто не хватило смелости. В очередной раз, когда он гнался за мной по коридору, я развернулся и, пытаясь отмахнуться от него, заехал рукой по челюсти, из которой тут же вылетел уже расшатанный зуб. Стоит ли говорить, что после этого он разозлился ещё больше, и кровь из его рта летела мне на лицо.

— Ковезин, ты что, подрался с Ивановым? — спрашивает меня наша классная руководительница после уроков. В классе лишь я, учительница и Иванов, сидящий за первой партой.
— Нет, — тихо отвечаю я.
— Он сказал, что ты выбил ему зуб, — она смотрит в его сторону.
— Я не…
— Значит так, если ещё раз такое повторится, я вызову твоих родителей в школу. Ты понял меня? — она грозит мне пальцем. Я стою с опущенным взглядом и воплю про себя от такой несправедливости.
Уже уходя я услышал:
— Спасибо, мам…, — сказал Иванов, но тут же исправился, — …Светлана Борисовна.
Я был уверен, что она одним только взглядом упрекает его. Конечно, в школе не принято упоминать о родственных связях. Если ты являешься сыном учительницы, то тебе можно всё.

***

На первом курсе института несколько моих одноклассников встретились снова. В сентябре мы всем потоком были на сборах. Я сидел рядом с Таней, одной из самых красивых девушек в нашем классе. Преподавательница, женщина средних лет с большими светлыми кудрями и очками на лице проводила перекличку. Меня словно приклеили к стулу, когда она озвучила до боли знакомую фамилию.
— Иванов!
— Я! — раздаётся голос сзади. Я оборачиваюсь и вижу его, почти не изменившегося за эти восемь лет. У меня не остается никаких сомнений, что на улице я встретил именно его.
— Какой командирский у тебя голос, — улыбается преподавательница.
Тот, довольный собой, садится на место.
— У меня только один вопрос, — я повернулся к Тане с нескрываемым любопытством и страхом на лице, — это тот самый Иванов, который…
— Ага, — улыбаясь, отвечает она и смотрит в его сторону, — прикольно да?
Очень. Очень, блять, прикольно.

***

В 11 лет на одном из скучных уроков на вырванном из тетради листке я пытался написать историю про динозаврика, который ел школьные учебники с горчицей. Я вдохновился одним из утренних мультфильмов по телевизору. Это была моя первая сказка. Но не успел я дойти до финала, как рука с задней парты схватила листок. Иванов с издевательским смехом вслух читал эту историю, а мне было до жути стыдно за написанное там. После он начал передавать его по рукам, и каждый из класса счёл своим долгом посмотреть на меня и посмеяться в лицо. В конечном итоге смятый листок полетел в мусорку.
Так закончилась моя не начавшаяся карьера писателя.

***

Кнопки на стуле, петарды в рюкзаке, сломанная рука и постоянные унижения. Это продолжалось всю начальную школу, пока его мать не уволилась из школы, забрав своего сыночка вместе с собой. Я был неимоверно рад, что всё наконец закончилось. В школу можно было ходить спокойно, даже его друзья, лишившись лидера, перестали меня трогать. Но из города Иванов не уехал, и это было его главной ошибкой.

После того случая на сборах я начал, словно одержимый, следить за ним, узнал, где он живёт и даже выучил его расписание дня. Мне не давало покоя, что он будет учиться вместе со мной, пусть даже в другой группе. Ещё четыре года мучений я не переживу.
На моё удивление, он превратился в обычного человека, такого же, как и сотни других. Просто подросток, который гуляет с друзьями, живёт с мамой и учится в педагогическом. Всё это время я представлял как он выдавливает глаза кошкам, набрасывается на прохожих, ходит в подпольный бойцовский клуб или что-нибудь в этом роде. Но мои ожидания не оправдались. Он совершенно серый, скучный, ничем не примечательный человек. Словно после ухода из школы, из него вытащили всю ярость и оставили лишь пустоту.

***

Я подловил его одним тёмным вечером в глухом переулке. Усыпить и затащить в багажник его оказалось не так сложно, свои бойцовские навыки он тоже растерял за эти восемь лет. Я весь дрожал, сердце выпрыгивало из груди, по вискам тёк холодный пот, но это было приятное чувство. Чувство справедливости, что грело меня изнутри.

Теперь он сидел в моём гараже, связанный по рукам и ногам. Пару часов ему понадобилось на то, чтобы прийти в себя. В тусклом свете этого гаража, находясь среди кучи инструментов и хлама, первое, что он увидел — моё довольное лицо.
— Привет, — наклонившись к нему, сказал я, — помнишь меня?
— Что?! Кто ты такой?! — кричал он, мотая головой, — какого хрена здесь происходит?
— Неужели не помнишь? — спросил я и с размаху ударил его в челюсть.
Он выплюнул выбитый зуб вместе с кровью.
Я медленно поднял его зуб, сел рядом с Ивановым и разглядывал этот зуб перед его лицом, словно драгоценность.
— Теперь вспомнил?
Он посмотрел на кровавый зуб, а после на меня. До него наконец дошло, что перед ним сидит его прошлое. Прошлое, которое наконец может дать ему сдачи.
— Ковезин? Ковезин, неужели ты…
— А вот и память появилась, — я поднялся на ноги, довольный собой.
— Отпусти меня!
— Отпустить тебя? — засмеялся я, — конечно же нет, я слишком долго этого ждал. Шрамы и ожоги на моём теле просто жаждут мести. Не стоило тебе попадаться мне на глаза.
Я подошёл к полкам и взял механический пистолет для гвоздей.
— Помнишь эту штуку? Урок труда, на котором ты пытался выстрелить в меня из него? Да, он был не заряжен, но это не помешало мне обосраться от страха. Но теперь, спустя столько времени, этот степлер заряжен.
Я встал рядом с ним и приставил пистолет к его лбу.
— Нет! Нет, пожалуйста! — кричал он, смотря на меня снизу вверх, — прости меня. Прости! Мы же просто были детьми!
— Детьми…, — звонко рассмеялся я, — просто детьми, да, — я выстрелил из степлера ему в плечо.
Гвоздь пробил его кожу, из раны начала вытекать кровь, пачкая белую футболку. Его крики заглушил мой истеричный смех.
— А мне понравилось, слушай. Давай пробьём тебе что-нибудь ещё? — я поставил пистолет ему между ног.
Он сжался от страха, его голос повысился на пару тонов, Иванов начал издавать чуть ли не жалобный писк.
— Нет…
— Да, — уверенно сказал я, глядя в его карие глаза, и нажал на спусковой крючок.
Он заёрзал на стуле, из его рта вырвался пронзительный крик. Иванов не находил себе места, понимая, что из этого гаража выйти ему не суждено.
— Ну, а теперь, — я поднял его за руку и оттащил на несколько метров. Он упал на пол, извиваясь, словно креветка, — устроим небольшой праздник. В честь встречи выпускников. Ты не против?
Я взял в руки самый мощный фейерверк, который только смог найти в городе. Сняв с Иванова штаны, я воткнул яркую длинную петарду ему в задницу.
— Помнишь петарды, Иванов? — я схватил его за лицо, чтобы посмотреть ему в глаза. Сейчас он меньше всего напоминал человека. Это было извивающееся от боли существо, которое тяжело дышало и молило о смерти.
— Прости, — тихо сказал он, еле открывая рот.
— Я уже почти не обижаюсь, — улыбнулся я, — остался только последний штрих.
Для надежности, я кое-как примотал фейерверк скотчем, чтобы он случайно не выпал обратно. А после поджёг фитиль и отошёл на пару метров.

— Ну, вот и всё, — я развёл руками. Он смотрел на меня, лёжа на полу и моля о прощении, — с тобой покончено. А теперь я, пожалуй, навещу твою мамашу. Она ведь всегда была на твоей стороне.
Страх в его глазах сменился яростью. Яростью от беспомощности.
Я улыбнулся искренней улыбкой, махнул ему рукой и вышел из гаража.
В тот же момент изнутри раздался громкий звук взорвавшейся петарды и дикий крик, больше похожий на вой.
Восемь лет мне понадобилось на то, чтобы совершить самосуд.
Все мы в глубине души ещё дети, которые не любят, когда их обижают.
Повзрослевшие, озлобленные дети.
Просто. Дети.