VIII

 О своем открытии Маринетт решила пока что никому не рассказывать, в том числе подругам. Она уже поняла, что все равно не дождется внятных объяснений, даже если кто-то из них знал таинственную мадемуазель Летурнье. А то, что в театре о ней хотя бы более маститые актеры и другие служители знают, было очевидно.
 Оставалось неясным одно: почему те, кто прекрасно знал о Шанталь и кто она такая, упорно делали вид, что ее не существует; что ее присутствие замечает лишь неопытная новенькая актриска, а все прочие словно ослепли и оглохли, не видя ни странной тени на балконе во время репетиций, не замечая ни странных звуков пианино, играющего где-то в потайной комнате между гримерок. Становилось ясно, что это не происходит случайно: в театре все либо изначально между собой (и, возможно, самой Шанталь) договорились не обращать на нее никакого внимания, ведь она все равно лишь наблюдает, не вмешиваясь в рабочий процесс; либо... Они сами себе внушают, что ее словно бы нет, потому что очень боятся.
 Первая версия звучала убедительнее, пускай и без объяснения причин такого. Зато вторая больше соответствовала настроению подруг Маринетт, которые, будучи никак не связанными с Шанталь, предпочитали таковыми и оставаться, не желая даже открывать товарке ее имя. Конечно, девушка отчасти их понимала, но в то же время ей делалось обидно. Ведь ни Николь, ни Анна, ни Жюли не получали от Летурнье никаких писем, а ей оно как раз пришло, и с весьма ясным намерением, которое начинало уже воплощаться. Да, казалось бы, Маринетт должна прыгать от счастья, что уже назначена дублершей ведущей актрисы "камелии", не проработав там и полугода. Однако на душе у девушки было очень неспокойно, ведь она чувствовала, что Шанталь этого хочет не просто так, и неизвестно, какую запросит цену, если однажды Маринетт сыграет в "Салемских ведьмах" на большой сцене.

 * * *

 А время шло. До премьеры оставались считанные дни, но, как и положено, первый спектакль точно должна была играть Мадлен, как и, вероятно, все прочие в этом сезоне, а Маринетт оставалась лишь на случай форс-мажора. Мадам Желлар же держалась на сцене как всегда уверенно, с гордо поднятой головой, ничуть не смущаясь, что играет совершенно не свойственную ее амплуа роль 18-летней девушки, обвиненной в колдовстве, где нельзя найти применение ни ее соблазнительным формам , ни умению обращаться с мужчинами. А ведь именно последние качества и делали ее звездой прежних спектаклей о любви и страсти. Но их время уже стало проходить, бульварные романы о "воле рока и ударах кинжала" медленно скатывались в корзины старушек и недалеких провинциалок, тогда как вся передовая парижская богема уже желала чего-то иного.
 С момента их последнего разговора с неизвестной мадам Желлар больше не получала от нее звонков с угрозами. Но это тишина пугала приму еще больше. Словно неизвестная действительно все это время готовила то, о чем сообщала Мадлен прежде, что случится, если она все-таки выйдет на сцену, несмотря на предупреждения.
 На генеральной репетиции Мадлен нервничала, периодически забывая текст роли и беря все крупными жестами и позами, отчего ее игра делалась еще более фальшивой. Мсье Дежердом невольно стискивал зубы, глядя на это, но заменить приму он не мог, ведь ее супруг бы в этом случае просто его уволил.
 "Какой парадокс, что ты восхищаешься своей женушкой вечером и ночью в постели, но при этом никогда не посещаешь ее репетиции, чтобы увидеть все это ломание, дорогой Желлар, черт тебя побери!" - думал Дежердом, со вздохом объявляя перерыв.  Вся надежда была лишь на то, что на премьеру придут давние поклонники Мадлен, для которых она хороша в любом образе. Иначе бы случился провал.

 Тем вечером Мадлен никак не хотела спать. Она уже выпила два бокала вина и выкурила полпачки сигарет, но напряжение не убывало. Каждые несколько минут взгляд женщины делался прикованным к телефонному аппарату. Но тот молчал. Наконец, чтобы расслабиться, Мадлен поставила любимую пластинку, после чего начала перечитывать письма поклонников.
 Увлекшись, женщина действительно начала понемногу забывать о своих страхах, как вдруг плавную музыку нарушил все тот же резкий дребезжащий звонок. Конверты выпали у Желлар из рук.
 Телефон настойчиво звонил, наполняя весь дом своим дребезжанием. Мадлен шла к нему, точно во время репетиций на эшафот. Внутренний голос настойчиво советовал ей не брать трубку, рано или поздно звонившей надоест, и она сама уйдет. Но все же некая другая сила подталкивала Мадлен сделать наоборот. Дрожащей рукой женщина взяла телефон...
 Удивительно, но поначалу ей никто не отвечала: стояла тишина, нарушаемая лишь шорохами и не то дыханием, не то легкими помехами на линии. Решив, что кто-то просто ошибся, Мадлен уже вздохнула с облегчением, как вдруг услышала уже хорошо знакомый голос, перешедший в хриплый шепот:
 - Теперь решай, что тебе дороже: роль или жизнь.
 После этих слов звонок оборвался, а вернувшийся муж застал супругу в полностью невменяемом состоянии: она лежала в истерике на кровати, закрыв чем можно все окна и двери в доме, и на все вопросы лишь что-то невнятно пищала, захлебываясь слезами и дрожа, как в лихорадке. Пришедший доктор лишь развел руками: нервный срыв, для актрис вполне обыденный случай. Однако ни о какой завтрашней премьере теперь не могло быть и речи.

 * * *

 Конечно, наутро в театре никто еще ни о чем не подозревал. А то, что Мадлен даже к полудню не появилась, никого не удивило: в день премьеры прима часто приезжала лишь перед самым спектаклем, никого не считая нужным заранее предупреждать. И лишь за пару часов до начала Дежердом получил письмо от Желлара, после которого едва не рухнул на пол.
 - Все! Это конец! Мадлен заболела и не сможет сегодня играть! Придется отменить премьеру и возвращать деньги за билеты, а ведь зрители уже скоро начнут приходить! - в отчаянии вопил главный режиссер. - Это же какой позор!
 Остальные актеры были потрясены не меньше. Да, Мадлен обладала не самым мягким характером и могла учинить всякое, но пропустить собственную премьеру было совсем не в ее духе. Для этого ей нужно было или умереть, или просто переломать себе все кости, потому как она играла и с простудой и однажды сразу после выкидыша.
 Однако когда Дежердом в отчаянии опустился на стул, схватившись за голову, партнеры Мадлен по сцене робко заикнулись, что ведь теперь есть дублерша. А затем и подтолкнули к нему всегда присутствующую на репетициях Маринетт.
 Выбора не было. Поднявшись и подправив галстук, мужчина коротко выдохнул:
 - Что ж, раз так - пусть играет Бежар! Другого не остается!
 Маринетт смутилась.
 - Но мсье, ведь я никогда не репетировала эту роль до конца, в основном составе, и...
 - А чего ты предлагаешь мне, куколка? Времени нет, а текст и мизансцены роли Рид знаешь лишь ты. Так что радуйся, настал твой звездный час!
 - Но погодите, ведь финальная сцена с повешением... Я не знаю, что там надо делать, это ведь риск.
 - О, не беспокойся, вчера вечером рабочие все проверили: никакой опасности нет, это будет лишь видимость повешения. А теперь живо иди к себе в гримерную и готовься, парик и одежду тебе принесут. Не подведи меня, Маринетт.
 Поняв, что от нее теперь зависит все, девушка отбросила сомнения и заторопилась готовиться. Однако в ее голове тоже возникал вопрос: чем могла заболеть Мадлен, чтобы не явиться в театр? И была ли это болезнь, или же здесь тоже постаралась Шанталь? Саму девушку она не видела в театре уже довольно долго, даже мельком, но подозревала, что без ее участия тут не обошлось.
 Накрасившись и расправив на голове густой рыжий парик, придающий ей большее сходство с ведьмой, Маринетт пристально посмотрела в зеркало на свое отражение и тихо произнесла:
 - Вот и все, сейчас или никогда.
 Внезапно по ее телу вновь прошлась ледяная дрожь, ей показалось, что она видит не свое отражение, а некую бледную маску смерти с глубокими тенями под глазами. Но спектакль уже начался, и на сцене появилась Жюли, игравшая девочку, которая и подняла панику в городе, уверяя, что в нее вселились демоны по приказу ведьм.
 Все свои сцены Маринетт отыгрывала достойно, стараясь полностью погрузиться в свою героиню, в ее мысли и чувства. И даже на суде в момент приговора по природе своей пугливая Маринетт держалась стойко, какой была Элизабет, не желавшая виниться в том, чего не совершала. Оставалась лишь последняя сцена казни. Шагая босиком по сцене, немного путаясь в бесформенной белой рубашке до пола, со связанными за спиной руками, девушка стискивала зубы, будто ее действительно хотели вот-вот повесить.
 Уже на эшафоте в момент предоставления "ведьме" последнего слова Маринетт начала финальный монолог Элизабет:
 - Я по-прежнему не признаю ни одного вашего обвинения, но не потому, что являюсь ведьмой и пособницей Дьявола, как утверждает судья и его сообщники. Я ухожу в мир иной с чистой душой и спокойным сердцем, передаю душу в руки Господа, оставаясь честной девушкой. Вы можете считать иначе, кричать свои проклятия и брань, но знайте: не я служительница Дьявола на самом деле, а вы, все вы! Вы прикрываетесь Именем Бога, тогда как вершите Зло, достойное Принца Ночи. Да, Дьявол есть в каждом из нас, но мою душу он уже не получит, тогда как ваши давно в его руках. И за то, что вы продались ему, ввелись в заблуждение и предали меня и других невинных смерти, Бог вас покарает! Слышите! Так все и будет! А теперь давайте, вершите свой приговор, я вас не боюсь! Делай свое дело, палач.
 Гордо подняв подбородок, Маринетт резко дернула головой, когда ей предлагали надеть капюшон. Однако в это время девушка подняла глаза выше и увидела в одной из лож, как ей показалось, вновь Шанталь. Причем с очень испуганным лицом. Девушка что-то беззвучно говррила, глядя точно на Маринетт, а затем стала показывать руками на шею и продолжать жестикулировать. Но с такого расстояния мало что можно было понять, да и времени оставалось еще меньше. Кое-как читая по губам Маринетт лишь разобрала одно:
 "Осторожно, держи веревку..." Но что? Какую, у меня же руки связаны по сюжету, я не могу..."
 Да и подумать как следует девушке не дали, надевая на шею петлю. По лицу Маринетт потекли слезы вместе с холодной испариной, и в последний момент она зажмурила глаза.
 - Три, два, один!
 И повернулся рычаг. По идее, девушка должна была повиснуть совсем чуть-чуть, без всякой опасности для жизни, но механизм виселицы внезапно странно щелкнул, и Маринетт полетела вниз, когда из под ее ног выбили табурет, совсем как в жизни. Девушка ощутила лишь резкую боль в области шеи, которую нещадно сдавила веревка, после чего ее сознание окутала тьма.
 К счастью, актеры тут же поняли, что случилось, и бросили подхватывать несчастную актрису. Занавес тут же закрыли, оставив зрителей в неведении.
 Спустя пару минут Маринетт наконец удалось освободить и положить на пол. Тут же вокруг нее образовалась толпа, в том числе до смерти напуганных Жюли, Анны и Николь.
 - Что с ней? Она дышит? Она жива?! - наперебой спрашивали они, в ужасе глядя на неподвижное тело.
 К счастью, Маринетт не слишком сильно пострадала: шейные позвонки не сломались, и в петле она провисела совсем недолго, отделавшись больше испугом. В гримерку ее отнесли уже в сознании, хотя врач и запретил ее говорить. Отдышавшись и откашлявшись, девушка с трудом пыталась проглотить немного воды, продолжая трястись от пережитого потрясения. Осмотрев ее шею, доктор еще раз убедился, что видимых повреждений нет, только стерта кожа от веревки. Дежердом принес девушке извинения, пообещав, что выплатит ей компенсацию и впредь не допустит подобного. Официально было объявлено, что произошел несчастный случай, связанный с технической неисправностью механизма, но Маринетт уже знала правду. Как знала и то, что на ее месте сегодня должна была быть Мадлен.