Покидая тысячелетие. Книга 1. Глава 14

Роман о том, как я социальный статус делал…
_________________________________________


Кажется, в ту поездку я сказал Розе Исааковне Гаммерман, что жизнь меня гонит неизвестно куда, и я точно не знаю своих целей. Если бы я был рожден в среде людей точных или естественных наук, профессиональных ремесленников, кочевников, то, наверное, мне, когда-нибудь довелось бы узнать о своём подлинном призвании или назначении. А без этого остаётся «обо всём и ни о чём».
Тётя, конечно, права – надо заработать социальный статус, а там видно будет. То есть «если не был бы я поэтом, то, конечно, разбойник и вор». В нашей стране такой расклад почти обязателен. Пусть это ещё и не мысль, но смутное конструирование мысли пока. В этой конструкции хотя бы рельефы проглядываются. Первым делом тут надо освободиться от заблуждения, что надо вечно страдать для того, чтобы когда-нибудь не страдать. И вообще, разобраться со всеми всемирными миссиями и народами-богоносцами. Может быть, бог не очень-то хочет, чтобы мы его куда-то носили.
Вернувшись из поездки, я прочно засел за просмотр и возможный пересмотр всех своих записей. Вот рассказ о том, что бывает, когда не завозят на Нерчинскую каторгу водку.

«Как-то в Сосновку три месяца не завозили водку. Население перешло на брагу, потом и на разные варианты самогона. А Кеша Истомин быстренько изобрёл и смонтировал самогонный аппарат. Дед его запёрся в бане и только успел нацедить около литра пахучей жидкости, как аппарат взорвался. Лежа на больничной койке с подвешенной ногой, дед рассказывал всем, что упал с коня. Все изумлялись: как это можно свалиться с коня и получить такие страшные ожоги? Но Кешу и деда всё же раскрыли. Проболталась, конечно, жена Истомина. Полгода Кеша вёл изнурительную переписку со всеми инстанциями. В результате были изъяты самогонные аппараты у пятерых его соседей, один из них был работником райисполкома. Видимо, на всё учреждение варил. Другой – старшиной милиции. Этот, наверное, на все отделение готовил».

Рассказ был длинный и со многими бытовыми и юморными подробностями. Зачем он тебе, Виктор Борисович? Кого удивлять, для какой истории? Для романа? Для газеты?
Вот большой кусок из дневника лесника Касьянова. Зачем мне эти загогулины, что они мне дают? Стоп, стоп, Виктор Борисович, ты уже притягательные словосочетания употребляешь: «…мне дают?» Для чего и кого пишет лесник свои откровения?

«6 августа 1982 года. Видел сегодня на деляне А. Миху. Шёл с карабином-самоточкой в сторону Урова. Вечером зашёл к ним. Миха разделывал тушу косули. Мало ему зверя, которого в июне порешил. Ведь самка был. Телёнок, поди, сдох. Тоже – лесник!.
21 августа 1982 года. Ради выполнения плана на заготовке шишек лесники уничтожили более ста сосен. Дурачьё, обрезали верхушки ценных деревьев. Они же весной пускают по падям пал. Лес горит. Тушить не успеваем.
10 сентября 1982 года. Ночевал с Пушком у Урова. Слышали ночью выстрелы – одна самоточка и два боевых. Стреляли всю ночь. Крутился там же и вездеход, а утром прилетел вертолёт. Наверное, дичь вывозят. Милые мои, что же творится!
15 сентября 1982 года. Просил в конторе упряжь для лошади, а конторские отправили матерно подальше. Ещё пообещали оштрафовать за то, что принёс домой три сломанные жердины. Собрал два ведра моховки. Комаров и гнуса тьма тьмущая.
18 ноября 1982 года. Директор с конторскими целую деляну запретного леса продал на сторону. Нам до сих пор карты обходов не выдали. А в это время в Могильке вовсю валят леса первой категории. Увозят кто куда. Воруют прямо на глазах. Как же работать, если ловишь варваров, а потом сам же и остаёшься виноватым? На меня уже три заявления подали в нарусуд.
15 декабря 1982 года. Утром из зимовья, что в Марьином логу вышли пятеро. Мордатый повёл их к хребту Голдуча. Я пошёл за ними след в след. Они осмотрели солонцы, потом из тайника под пихтой, вытащили три карабина и пулемёт.
Днём они пили в зимовье водку и самогон, ночью пошли к солнцам. Мазилы! Стреляли в трёх рогачей, а попал только Мордатый. Сразу видно – таёжник. Утром на волокуше Мордатый с Мезгирем дотащили рогача до зимовья и разделали.
7 апреля 1983 года. Ветеринар на ферме связал корову, разрезал бедной бок и вытащил телёнка. Корова и телёнок подохли. Он, сволочь, ещё зимой выдернул «уазиком» телёнка, когда корова из группы Наташки не могла отелиться…»

Помню, что этот дневник я переписывал два дня. Там было столько материала, что любой прохиндей из какой-нибудь писательской шайки мог бы извлечь оттуда несколько повестей.
Нужен ли этот дневник? Всюду люди следят друг за другом. Везде их глаза выслеживают и замечают удачи и неудачи. Вот лежат шесть тетрадей, куда я переписал разные заявления и доносы. В одно время у меня их было целый чемодан. Годы террора прошли, а человек остался прежним.
На Нерчинской каторге стало заметно, что за справедливость борется некий Азаров. И поток писем повернул в мою сторону. А что такое справедливость? От правды, от ведать, от справлять? Ведать правду? Справлять нужду? Но у каждого своя правда, свое видение, своя нужда. И каждый ведает что-то своё. Но у власти всегда были и будут мерзавцы и ни одна правда там не будет услышана…
От каторжного чифиря я давно перешёл к не очень крепкому кофе, но сегодня, может быть, вспомнив тайгу, снова заварил чифирь, а потом до утра разворачивал свои впечатления от командировки и рассказов Розы Исааковны Гаммерман.

К приходу Барабаш я уже крепко спал.
- Борисыч! Радуйся! – Тормошил меня Сергей Нестерович. По кабинету поплыли умопомрачительные запахи творений Людмилы – пирожков с ливером и капустой.
Но я терпел до тех пор, пока Барабаш не сказал, как бы случайно:
- В горисполкоме говорят, что тебе надо комнату выделить в общежитии на Коммунистической. Это недалеко отсюда. Ну и наворочал ты за ночь! Двенадцать страниц текста! Так, самогоноварение в таёжной деревне. Пойдет на литературную страницу. Дневник лесника. Ты его в роман включи. Интересные факты из истории острова… Так ты с Розой познакомился?
- Угу! – Рот у меня был набит пирожком, а голова - мыслями о комнате.
- Только решают. Когда неизвестно. Пока остаёшься дитём редакции. Жди жилья. Как роман?
- Ворочаю потихоньку. Ладно, я пойду прогуляюсь…

Как роман, говорите? Неужели я серьёзно вознамерился усугубить свои внутренние противоречия между преклонением перед естественными науками и обожествлением искусства?
И как раз в то время, когда с русского народа начали сходить все покровы его таинственности и миссионерства? Славянство сегодня не в моде. Или оно всегда было таким в глазах мира. Недавно, я получил «Мой современник», где мой друг Миша. В. пишет в своем стихотворении, что век славянства заканчивается, а потому, уходя, они так хлопнут дверью, что мир развалится. Ничего себе взгляд.
Вопрос о моём пребывании в литературе для меня всё ещё остаётся открытым. Но зачем знать об этом моей тёте, которая, кажется, уже нашла рецензентов на рукопись моего романа. Не скажу же я ей, что моя мазня только усугубит маразм общества. И вообще, какой бы литература ни была, она всегда будет оставаться орудием пропаганды в руках мировых проходимцев. Вот Ницше рассуждал, рассуждал, а использовали его очень даже результативно.
Тем более, что эти проходимцы специально будут придавать литературе, не говоря уже о религии, нечто неприкосновенное и сакральное. Только в таком случае свободомыслие всегда будет на каторге, то есть там, где и положено ей быть.
И всё же в прессе слишком много убийственных материалов о СССР и социализме, как будто режиссёры событий боятся, что общество способно что-либо понять. У меня надо было спросить? А Виктор Борисович скажет, что это общество уже никогда и ничего не поймёт. Самое комфортное и удобное место для него – патриотизм и память о прошлом. Тогда уж никто не подступись!
С другой стороны для таких, как я, здесь очень много барьеров и запретов, планок и завалов, которые надо преодолевать и брать. Лучших условий и быть не может! Только в этом случае могут появиться пространства и причины для мысли. Главное требование для этого – исчезновение всяких надежд. Ведь любая надежда всегда для дураков, стремящихся в дурную бесконечность невежества.
Ладно, Виктор Борисович, преодолеешь ты эти барьеры, возьмёшь планки. А дальше? Что дальше? Ты уже понял, что литература не то, чтобы важна для человека, но зачастую она вредна для него. Особенно, русская литература, мифология которой губит человека. Зачем в неё добавлять ещё и свою?
К тому же любой человек может стать писателем.
Станет и останется дураком на всю жизнь! Разве такого результата ты ждёшь от себя? Но ведь никакими науками, кроме гуманитарных, ты не наполнен и не наполняешься? Только жажда познания. А это сплошные эмоции и ничего вразумительного или точного.
Предки наградили меня такой памятью, что напрягаться во время учёбы в школе не потребовалось. Как мы попали на Нерчинскую каторгу доподлинно неизвестно, отец мой, увлечённый историей и живописью, об этом не распространялся. Рос я, как и многие колхозные ребятишки, вольно, на вопросы матери выучил ли я уроки, отвечал, что школьные книги прочитал ещё на сенокосе. И это было правдой. Читал я запоем.
А вот математикой я совершенно не интересовался, но в 10 классе часто выпивал с потрясающим учителем и умнейшим человеком Юрием Фёдоровичем и ещё двумя молодыми учителями. На экзаменах Юрий Фёдорович, зная, что я всё равно не сдам, просто дал мне готовые ответы. Математика в аттестате у меня была отмечена четвёркой. Историю вместо отца у меня принимал другой учитель, и он не принял. Дирекция заволновалась и запросила комиссию из района, которая и поставила мне тройку.
На каторге особо не интересуются вопросами национальности. Уже, будучи причисленным к социально-опасным элементам, во время задушевной беседы в органах на вопрос об отношениях к национальностям нашей большой родины я совершенно искренно отвечал, что каждый из нас является плодом времени и среды, где биологические свойства трудно выделить. Свойства, скорее всего, антропологические, а также – культурно-исторические. Приставленные за мной офицеры госбезопасности совершенно искренно пытались со мной дружить. На территории Нерчинской каторги их было всего два – Паршаков и Леухин. Выяснилось, что с дедом последнего некогда работал в школе мой отец, а первый приходился земляком моей матери. Случалось я иногда выпивал с ними, подшучивая о том, чтобы они не забывали о своей работе.
- Ни одно животное не занимается убийством своего вида, а человек возвёл это в закон! – Воскликнул я однажды во время застолья с этими симпатичными ребятами.
После этого я почувствовал, что в их словах о дружбе нет двоемыслия, хотя поверить в это чрезвычайно трудно. Наверное, сейчас они скучают по мне. Самое интересное, что никаких запросов обо мне на остров не поступало. Неужели не отправили?

Вчера я ездил к Ильичу. Всё-таки часто забываю, что он старше меня на двадцать с лишним лет. Он сказал, что его нашла дочь, живущая в Киеве. Бродяга Мельниченко узнал, что у него есть симпатичный зять, мужественный капитан какого-то черноморского судна, и, самое главное, - пятилетний внук. Вот чем, оказывается, обернулась его скоротечная женитьба на девушке из Кухмистерской слободки и трехмесячное житьё в доме тестя под присмотром тещи. «Ты представляешь, они цветами торговали!» Восклицал он иногда, и тогда его придыхание становилось весьма заметным. «Цветы дарить надо, а они торговали ими, и каждый вечер деньги считали. А я должен был ковры выбивать!»
И вот теперь он ждал в гости дочку, капитана и внука, втайне надеясь, что остров, особенно заработки, понравятся им, и они решат вить гнездо здесь, рядом с Ильичом.
В общем, у всех моих друзей и знакомых жизнь шла по заведенному распорядку, как и полагается нормальным людям: детали состыковывались, характеры притирались, интересы совпадали, люди встречались, квартиры находилась, мебель покупалась, продукты пополнялись.
Ничего не менялось только у меня. За исключением того, что в горисполкоме изредка затевали разговоры о том, что пора бы мне выделить комнату в общежитии по улице Коммунистическая. Кстати, сразу за обкомом партии из трёх этажей сталинской архитектуры, напротив которого возвышался изогнутыми крышами буддийской святыни музей, бывшая резиденция японского императора.
Разительно менялась и жизнь глухонемых. Огромное окно, которым они заменили старое, похожее на туалетное, окно разделило мир на два прекрасных пространства, где хотелось жить, мечтать, претворять. Теперь тихим кафе было до 9 вечера, потом оно превращалось в ревущий и дикий мир похоти, дрыганий, музыки.

Мне казалось, что я давно знаком с Владом и Викой, хозяевами кафе, которые заприметили меня с первого дня моего появления в «Нептуне». Они по-прежнему приветливо махали мне при встречах и расставаниях. Однажды даже я написал об их кафе, что вызвало восторженный блеск в их глазах.
Сегодня, когда я привычно занял своё место под пальмой, и заказал палтус и кофе, Влад положил передо мной два листка машинописного (опять «Любава»!) текста и, улыбнувшись, показал пальцами: «Мой текст. Прочитайте». Я кивнул и подмигнул ему.
Интересно. В редакцию приходило довольно много писем, адресованных мне. Редко в них попадались информации, заметки, зарисовки, в основном это были жалобы – на власть, учреждения, организации. Человек обижался на свой вид и желал ему отомстить любыми методами и способами.
Мир Влада был совсем другим. Во-первых, он оказался вегетарианцем, во-вторых, - неплохим журналистом, в-третьих – письмо его совершенно отличалось о тех, которые я когда-либо читал.
Палтус давно остыл, кофе выпито, салат не тронут.
«Мне совершенно непонятно разведение человеком самых различных животных, - писал это глухонемой парень, которого я привык видеть в последнее время в чёрной жилетке и белой рубашке. – Сколько животных, включая птиц, рыб и насекомых, человек съедает в день, в час, в минуту? Миллион, два, три? Наверное, есть и такая статистика. Но стало ли от этого лучше ему и планете?
Мир гигантов и долгожителей – травоядный. Трудно представить слона или жирафа, поедающими мясо. Все хищники после поедания мяса засыпают, срок их жизни небольшой. Замечено, что протеин они добывают из желудка, убитых ими травоядных. В мясе его нет. Попутно замечу, что львы и другие хищники, убивая подобных себе, не едят их…
Циклом моих заметок я хотел бы поделиться с читателями некоторыми своими знаниями, надеясь, что среди живущих есть люди, которые близки мне по мысли. При этом замечу, что любое знание – это явление, которое непрерывно меняется, ибо находится в процессе. Последней инстанции в ни одном процессе быть не может.
Мой цикл о пользе вегетарианства…»
Прочитав, я поднял голову и встретился взглядом с Владом. Он сразу подошёл к моему столику.
«Когда преобразуется?» - спросил я жестами.
«Наверное, через месяц. Палтус будет, не беспокойтесь», - он широко улыбнулся.
«Всё морское?»
«Большей частью…»
«Публиковать?»
«Если сочтёте нужным…»
«Публикуем! Когда будет весь цикл?»
«Он готов. Завтра я принесу. Но есть ещё цикл по йоге и дыханию. Посмотрите? Сейчас же можно?»
«Обязательно! Сейчас, кажется, всё можно!»
Как и всегда они помахали мне вслед. Две стройные и красивые фигуры у кассы кафе.
Совсем другие люди.
«Ни в одном процессе не может быть последней инстанции. В мире нет ничего конечного, а начального мы не знаем… Всякая религия – иллюстрации человечества к тайне мироздания, но эмоции не решают возникающих проблем…»
Спасибо, парень!
Во что и в кого превращает любая литература человека? Пьяница Орлов мог и не читать книг, но сделали его таким именно авторы книг, качающиеся на волнах эмоций. Пизанскую башню построили люди точных наук. Они ошиблись, но она всё равно не упала! Московский Кремль воздвигли тоже итальянцы.
Нам надо было сдавать экзамены по геометрии и математике, а это века упорного труда, но вместо этого мы получили готовые ответы, которые так и не понимаем до сих пор…
Все факты мы подстраиваем в угоду эмоциям и политике. Мне казалось, что Влад вытаскивает из меня щипцами занозы каких-то жалких зачатков православия, буддизма, католицизма, шаманизма. Эти занозы уже готовы были выйти из меня вместе с гноем, но Влад опередил их. Гнойники религий, культуры, политики задерживают развитие организма и закрывают от него красоту и величие мира, где хотелось бы жить и жить.

Политика, культура, религия и прочая гуманитарщина… Всё это – это сплошная ложь. Разве ложь может обогатить человека? И только миру лжи нужны сословия и социальный статус. Этот мир, когда ему необходимо поработить человека, всегда притворится его Родиной. Мне необходим безоговорочный статус, который навсегда спас бы меня от мира лжи. И пусть он называется «Отъ…тесь от меня!»
Сегодня меня обогатил этот глухонемой парень, который может говорить с целым миром и на целый мир.


Продолжение следует.