Варенье из персиков

.           Дерево  было   совсем   старым.  Ветви  стояли  темные  и  сухие   с  редкими   клочками  облетающей  коры.  Морщинистый  ствол  изогнулся  и  тяжело   привалился   на     деревянную      бочку,  с  давних  пор  позабытую  в  саду.    Когда   налетал  ветер,   и  деревья,   что  росли   неподалеку,  с  готовностью  отвечали   ему   бодрым  и  веселым   шелестом,   дерево   оставалось    неподвижным.   И  лишь  когда  порывы  усиливались,  оно   начинало  мелко  дрожать,  и   из  глубины  его,  оттуда,  где  в  размытой  дождями   земле   обнажились  слабые  потемневшие   корни,   доносились   тихие   невнятные   звуки  -  не  то  скрип,  не  то  стон.
         Дереву  было  на  вид  не  менее  ста  лет. И  оно,  скорее  всего,   не  привлекло  бы    внимания,  если  бы  не  одна  его  ветвь.  Эту  необыкновенную   ветвь    крутою   дугой  изгибали   несколько  десятков  на  редкость   крупных,   манящих   красотой  и   спелостью  золотистых  персиков.   Присутствие  этой  ветви   казалось     столь  противоестественным,  столь   невозможным,    что  в   мозгу     невольно     рождались    странные   волнующие  мысли.   То   думалось,   что    дерево,   презрев   законы    естества,   повернуло   в  своем   развитии   вспять   и   на  утро  предстанет  молодым  и  обновленным,  полным  сока  и  цвета.  То  представлялось,  что    персиковая     ветвь,   словно     лебединая   песнь,  последний   всплеск   самого   главного   самого   истинного,   что   есть  во   всяком  живом   и   сущем.
      Среди  многоликой   сорной  травы,   агрессивно     захватившей     территорию,    угадывалась    узкая   тропинка,   которая  вела   к  небольшому,   спрятавшемуся   в  глубине  двора,    домику,   ветхому  и   запущенному,   как   и   все  вокруг.  В  доме  обитала   баба   Василиса,   девяностолетняя      выжившая   из   ума   старуха. 
             Маленького   роста,   сгорбленная    под  тяжестью   лет,   она  была   совсем   сухая  и  уже   очень   слабая.   С  белой   трясущейся  головой     и    болезненным    коричневым    румянцем   на  впалых  щеках.   С  немым  неподвижным    взглядом       выцветших   глаз .
          Она    жила   совершенно   одна,   избегала   людей,  и  со   стороны   могло   бы    показаться,   что   и    жизнь   такая  ни   к   чему,   что   живет   она   будто   бы   по   инерции ,  неизменно повторяя  в  своих  действиях  одно   и  то  же.    Словно    заигранная  пластинка  в  старом  патефоне,   которая  в  самом  конце  непонятно   почему    заела   и,  хрипя    и    заикаясь,  никак  не  желает  оканчивать   давно    позабытую   всеми  мелодию.   
      Поутру,  отойдя  от   сна,   она  выбиралась  на  крыльцо   своего  домика  и    долго  таращилась   на    запущенный  сад.   Наконец   в  ее  глазах  мелькало  некоторое   подобие  мысли.    Кряхтя,  она   спускалась   с  крыльца    и  намерившись   полоть,   брала  в   руки   тяпку.    Однако  сил  хватало    лишь  на  несколько  взмахов.   Упругая   сорная   трава,   словно  в  насмешку,  тут  же  выпрямлялась  без  всякого     для   себя   вреда.  Тяпка   выпадала  из  рук,   а   баба   Василиса,   теряя   равновесие ,  судорожно  хваталась  за  перила   и   бессильно    опускалась  на  нижнюю  ступень  крыльца. 
         Отдышавшись,   она     возвращалась  в   дом,   где      чувствовала  себя  несколько  уверенней,   и  принималась   готовить   нехитрую    еду.    Ела  она   медленно  и  долго,   с   трудом   переминая   пищу   беззубым   ртом,   глядя  перед   собой   все  тем  же  неподвижным  взором.
         Собрав   остатки   завтрака,   она   вновь   спускалась    по  ступеням     и  ковыляла     к   собачьей   конуре,   расположившейся     у   калитки.   Вывалив   еду   в  миску,   она   оставалась  на   месте,    словно   чего - то   ждала.   Но  ничего  не  происходило,  лишь  назойливо    гудели    потревоженные    мухи.    Кряхтя,   она   подбирала  с   земли    ржавую     цепь    и    тащила    к   себе    до   тех   пор,   пока   в   ее   руках     не    оказывался    пустой   ошейник.    (Собака   издохла   несколько   лет  назад,   но   баба   Василиса   не   помнила   этого)   Вид  ошейника    вызывал  у   нее  тупое  недоумение,   которое,    вскоре,   сменяла   нарастающая  тревога.  Ее    слабое  тело   охватывала  мелкая   дрожь,    она    опускалась  на  колени   и    дрожащими   руками  прятала   ошейник   глубоко   в   конуру.
             Отдышавшись,   она   постепенно   успокаивалась  и  брела  вглубь  двора,  где  устраивалась  на   скамейке    и  грелась  на  солнышке.   Она  оставалась  на  месте  до  тех  пор,  пока  не  приходило  время  обедать,  и   трудно  было  понять,   спит  она,   или  бодрствует.  Полуприкрытые  глаза  ее  были  подернуты   мутной  пеленой,  сухонькая  голова,   словно  маятник  старинных  часов,  медленно  раскачивалась  из  стороны  в  сторону.  Изредка   это  движение  замедлялось, становилось  едва  заметным.  Но  вскоре  возобновлялось   вновь.
       Если  случалась  непогода,  баба  Василиса  шла  в  дом.  Здесь  она  устраивалась   на  старый  просторный  диван  и  впадала  в такое  же   мерное  оцепенение.
       К  вечеру  она  обыкновенно   вытаскивала  за  двор  покосившийся  табурет  и  примостившись  у    забора  таращилась   на   прохожих   немым  неподвижным  взглядом,  возбуждая   в  них    не  то  жалость,  не  то  досаду.
       И  все   же   существовали  причины,  которые   принуждали   бабу  Василису  вносить  изменения  в  однообразное   течение  своих  дней.    Бывало,   словно  спохватившись,   она    оставляла  все  свои  занятия   и  торопливо  направлялась   в  сад. Приблизившись,  к  старому  дереву,  она  останавливалась  подле  и  тогда  лицо  ее,  стряхнув   повседневное    оцепенение ,  как  бы  теплело   изнутри.   Взгляд  становился  осмысленней.   В  глазах  появлялся  отблеск  какого-то  внутреннего,   все   еще   теплившегося  огня.   Казалось,  старое  дерево  и  доживающая  свой  век  старуха    неразрывно    связаны     невидимой    нитью.  И  проявлялась  эта  связь  не  только  во  внешнем  сходстве.  Не только  в том,  что  ее  почерневшие  руки   напоминали  сухие,  дрожащие   на  ветру,  голые   ветви.    Седые  редкие  волосы  были  подобны   клочкам   белого  мха,  тут  и   там  облепившим  кору.  Не   только  в  том,  что  старухину  спину   и   персиковый  ствол  бремя  жизни  изогнуло  под  одинаковым   углом.   Это  была  и  не  связь,  по  законам  которой  все   беспомощное   одинокое  и  позабытое   тянется  друг  к  другу в  надежде  обрести  стойкость  бурным  порывам  жизни.    Нечто  иное  скрывалось  за  этой    связью…
       Солнце    приближалось  к  линии  горизонта ,  на  дворе  было  разлито    ласковое   предвечернее  тепло.   Поужинав,  баба  Василиса  не  пошла,  по  обыкновению,  таращится  на  уличных  прохожих,   а  с  каким-то  нетерпеливым  беспокойством  проворно  поковыляла   к   персику.  Ее  волнение  и   в тревога  улеглись,  едва  она  очутилась  у  дерева.    Вместо  них  на  ее  лице  изобразилось  почти  осмысленное  выражение  тихой   кроткой   радости.   Баба  Василиса  протянула  дрожащую  руку   и   коснулась      одного  из  плодов,   осторожно   прижала,  пробуя  на  спелость,  затем   провела  пальцами   по  золотистой  кожице  -  погладила.
      В  тот  вечер  баба  Василиса   отправилась  почивать   рано.   Ей  приснился  один  из  тех     снов,  что  снились  ей    все  чаще,   и  которые  она    помнила   лишь   в   первые  минуты    пробуждения.    
         « За    щедрым    столом     блистая   золотыми  боками, приветливо   шипел  самовар.    Баба  Василиса,    раскрасневшаяся   от  очередной   порции   горячего    чая,   с   доброй  улыбкой   поглядывала  на  такую  же   румяную   соседку,    и  читала  ей  письмо    от  сына,  офицера   российской  армии.   Он   писал,  что     служба  идет  своим  чередом,  что  скучает  и  что  скоро  приедет  в  отпуск.    Гостья   кивала  в  такт  каждому  произнесенному   слово  и,  казалось,   в  полной  мере  разделяла  гордость  и  безграничную   материнскую    любовь   бабы  Василисы.
           «А  еще,  дорогая  матушка   -  нараспев  читала   баба  Василиса.   -  Очень   прошу   Вас  прислать  мне   персиковое  варенье , которое  я  люблю  больше  всего  на  свете»   Тут  баба  Василиса   бережно  откладывала  письмо,  выходила  из-за  стола  и  торжественно  направлялась  в  сторону  буфета.   Здесь  она   выдерживала  паузу   и   с   видом     величайшего  из  факиров,  эффектным  жестом  распахивала   дверцы.  Под   восхищенные   возгласы  и  причитания   гостьи,   баба  Василиса    банку  за  банкой   извлекала  из  глубины  буфета полное  янтарного  сока,  будто  светящееся  изнутри,  варенье  из  персиков…»
          Внезапно  все  пропало   -   словно  оборвалась  кинопленка.    Баба  Василиса   пробудилась  и,  поддаваясь  охватившей    все  ее  существо    тревоги,   села  на  постель.
            Сквозь  окно  в  комнату  проливался   невесомый   лунный  свет.  Как  на  ладони   виднелись  очертания  двора.   Рядом  с  персиковым  деревом,  ветви  которого   вздрагивали  и  тряслись,  ясно   вырисовывалась  темная  человеческая  фигура.
            Баба   Василиса  недоуменно  таращилась  в  окно.   Внезапно  из  ее  уст  вырвался   сдавленный  гортанный    звук.    С  непостижимым    проворством   она    соскочила    с   постели  и,  задевая  по  ходу   мебель,  бросилась  к   дверям.    Крючок  с  металлическим   лязгом  вылетел  из  петли,   Дверь  с  грохотом  распахнулась,  и  баба  Василиса,   простоволосая,   в  одной  ночной  рубашке,   выбежала  на  крыльцо.    Она  успела  заметить,  как  ловкая  человеческая  фигура  легко  перемахнула   через  ветхий  забор,  и  улицы  донесся  шум   быстрых  удаляющихся  шагов.
        Судорожно   хватая    ртом  прохладный  ночной  воздух,  баба   Василиса   двинулась  вглубь  сада.  Пройдя  несколько  шагов,  она    неожиданно   поскользнулась  и,  едва  удержав  равновесие,  присела  на  корточки.    Ее  пальцы  коснулись  того,  что  еще  мгновение  назад   было   персиком.    Несколько   раздавленных  плодов   валялись  тут  же  в  траве.  Баба   Василиса    подняла   трясущуюся  голову  кверху.  В   серебристом  лунном  свете  отчетливо  вырисовывалась   тяжелая  персиковая   ветвь.   Убедившись,  что  не  ней  еще  достаточно    плодов,   баба    Василиса  с  облегчением  выдохнула  и  задышала  уже  более  ровно   и  спокойнее. 
         Она  поднялась  с  колен,  осмотрелась  вокруг  и  двинулась      к   деревянному  покосившемуся  табурету,  что  валялся  у  крыльца.    Она   подтащила  его  к  дереву   и,   примостившись,   крепко  обняла  ствол  обеими  руками.  Глаза  ее  полузакрылись,  и  она  впала  в  свое  обыкновенное  оцепенение…
       « Письмо   выглядело    весьма    странным.   Баба  Василиса  долго  вертела  его  в  руках.    Она  с  опаской  вглядывалась  во  множество  штампов  и  печатей,   расположенных  с  обеих  сторон плотного  конверта.   Ей   почему – то   вовсе  не  хотелось  его  вскрывать.  Она  даже  задумалась,  не  отнести  ли  его  в  дом  и  до  вечера   припрятать  в  шкафу?   Она   уже  было  направилась   в  сторону  крыльца,  но   передумала   и,  вздохнув.    распечатала  конверт.    В  руках  у  нее  оказался   сложенный  вдвое   лист   с    мелким  печатным  текстом.
           Очки  нашлись  не  сразу.  Баба  Василиса  поискала    на  столе,  пошарила  в  буфете,   даже   заглянула  в   платяной  шкаф.     Наконец,  она   извлекла  очки  из  левого  кармана   кофты.   Слова  запрыгали  у  нее  перед  глазами:  «При… исполнении …  Ваш   сын… Воинского долга…   Смертью  Героя…»    Получалась   полная    бессмыслица.  Наверное,  кто-то  решил  подшутить.    Это  конечно  же  соседский  Сережка,  что постоянно   у  не  таскает    виноград .  Вот   ведь   паршивец!   И  додумался  же!   Да  еще  печатными  буквами…
      Баба  Василиса    вертела  головой,  не  в  силах  понять,   откуда  берется  этот  ужасный,  раздирающий  душу  крик…
         Затем  потянулись  обрывки    сновидений.   Море   цветов.    Шеренга  почетного  караула.    Автоматные   очереди  в  небо…  Глядя  на   происходящее,   баба  Василиса  бессознательно  улыбалась   и    почему-то   тихонько  плакала…»
      Утро   выдалось   жарким,   и   знойным.     Горячие   солнечные    лучи  разбудили   Бабу  Василису.   Первым  делом  она   задрала голову   кверху.   Над  нею,  изнемогая    тяжестью   спелых  плодов, нависала    упругая   персиковая  ветвь.   Баба  Василиса  все  смотрела  и  смотрела  на  нее,  и  никак  не   могла   оторваться….
         Баба  Василиса  заметно  оживилась.   Казалось  в  нее  вошли  новые  силы    Проворно,  почти  не  горбясь,  она   уверенным  шагом   поднялась  на  крыльцо  и  вошла  в  дом.
          Дрова,  припасенные   заранее,  разгорелись   быстро,  и  огонь  весело  затрещал  в  печи.  Баба  Василиса,  как  в  старые  добрые  времена,     принялась   усердно   хлопотать.    В  глубокой  эмалированной  миске  пузырясь  и  тая,  забурлил  сахарный  сироп.   Из  шкафа  были  извлечены  литровые  банки  и  вскоре,  сверкая  красотой  и  стерильностью,  они  выстроились  ровной  шеренгой  на  противоположной  стороне  стола.  К  ним  присоединились   крышки…
          Притомившись,  баба   Василиса  смахнула  полотенцем выступившую  испарину  и  присела  на  край   дивана.  Ее  глаза  непроизвольно  закрылись,  голова   склонилась  на  грудь,  и  не  в  силах  больше   противится  усталости,  она  забылась  недолгим  сном.      
         Шум  непонятной  уличной  возни    проник    в  дом  через  распахнутую   форточку   и  принудил    бабу   Василису  открыть  глаза.  Звуки  стихли  и  больше  не  повторились,  но  баба  Василиса   продолжала   напряженно   вслушиваться.   Наконец  она  поднялась  со  скамьи   и  направилась  к  выходу.   Странно  было  видеть,  как  она,  неторопливо,   мелкими    шажками    сходит  с  крыльца   и  как-то  неуклюже,  словно   не  желая   смотреть  вперед,   отворачивает   голову  в  сторону.  Даже  .когда  ей   под  ноги  попались   несколько   крупных   персиков,   баба  Василиса,  почти  не  обратив   на  это  внимание,    лишь  тихонько  ахнула   и  продолжала   медленно  продвигаться  к  дереву.
        В  конце  концов,    она   уткнулась    прямиком   в    ствол  и  непроизвольно   подняла  голову.   Персиковая  ветвь  отсутствовала.    На  ее  месте   виднелся      короткий   уродливый   сук.     В  месте  излома  обильно  сочился  прозрачный,  сверкающий  в  лучах  заходящего  солнца,  кристально  чистый  персиковый    сок.
          Баба  Василиса  потянулась   кверху,  и  тогда  сок  начал  заливать  ей  руки.   Несколько    капель   упало  на  лицо.      От   их  прикосновения    голова   бабы  Василисы    страшно  затряслась.    Все  ее  тело  ударила   крупная    дрожь.    В  чертах  ее  воспаленного   лица,  словно  открылась  страшная  бездна,  какой-то  немыслимый  предел  человеческого   страдания.  Казалось,  вот-вот  лопнет  растянутая  до  неимоверных  пределов  живая  звенящая  струна…
          Все  это  продолжалось  считанные  мгновения  Старухины  руки  соскользнули  с  дерева  и  бессильно  обвисли.  Одновременно  с  ее  лица  начало  сходить  все,  что еще   было  живого.  Теряя  остатки  болезненного  румянца,    ввалились  щеки.  Глаза  погасли  и  подернулись  мутной  пеленой.   Все  складки  и  морщины  углубились.  Сама  старуха  потемнела  и  осела,  словно  тающий   снег.
       А  потом  по  ее  щекам  потекли  слезы.  Они  были  такие  чистые  и  прозрачные,  что  не   верилось,  чтобы  они  принадлежали  этому  безжизненному    лицу.
        Вскоре  слезы  кончились….   
         Наступил  вечер,  а  баба  Василиса Так  и  не  сошла  с  места.  Сгустившиеся  фиолетовые  сумерки  скрыли  ее  маленькую  неподвижную  фигуру.
     А  на  утро   вставшее  из  искристого  розового  тумана  солнце    осветило  ее  уже  мертвую  и  окоченевшую,  распростертую  подле  старого  дерева.