Своя компания 25. Джейн

В М-ске Лена сдала зимнюю сессию на отлично и ее наградили двухнедельной стажировкой в Лондоне. Впрочем, работы, как таковой там не было, Лена просто должна была жить в одной гостеприимной семье и проверять  свои познания языка на практике.
Выйдя из здания аэропорта, Лена села в  метро и отправилась в город под названием Лондон.
Ленина «гостеприимная семья» жила недалеко от центра.
Выйдя из метро, Лена оказалась прямо на набережной Темзы.  Через парк Виктория, мимо Башни Драгоценностей – слева и  Башни Виктория – справа, по улице Абинатон, мимо парламента и церкви св.Маргариты. Мимо площади Парламента, через улицу Грат Джардж, над которой справа возвышался туманный Биг-Бэн. Мимо Казны и Уайтхолла, скрытого за деревьями. И дальше по улице мимо множества потрясающих разнообразных красивейших зданий.
«Семья» Лены жила на улице Динери Хил в четырехкомнатной квартире в двух уровнях. В этом сказочном, почти магическом городе была потрясающая натура. И сейчас в пути Лена практически не выключала камеру, даже в метро.
Семья состояла из родителей лет сорока пяти и двух их сыновей двенадцати и шестнадцати лет. Семья была настоящей английской классической, чопорной и строгой.  Но все-таки, конечно же они были  рады Лене. Однако сидеть «дома» Лене было смертельно скучно. 
Целыми днями Лена бродила по городу и снимала на подаренную Даней видеокамеру. Однажды сходила с «семьей» в Британский музей, куда они добрались на «папиной» машине.
Что бы чем-нибудь себя занять, Лена стала играть на скрипке и петь русские песни на улицах и в переходах, как она это делала когда-то в М. Ей бросали монеты и фунты, и Лена была рада этому обстоятельству.

***
 
Однажды вечером, отыграв свою «смену», Лена зашла в какое-то маленькое кафе перекусить, что бы не задерживаться дома, а идти снимать на камеру. Заказала себе кофе с сыром и принялась разглядывать посетителей.
Вдруг в кафе зашла …   девушка из Лениного сна. 
Огненно рыжая, высокая, худая, бледная особа с внешностью кельтской принцессы со сложенным мольбертом, болтающимся за спиной на длинном ремне. На ней было черное старое пальто, бывалые джинсы, заправленные в массивные грубые, наверняка настоящие солдатские ботинки. Пышную шапку огненных вьющихся густых волос прикрывал маленький, синий берет. На шее был намотан неимоверной длинны самовязаный синий шарф с бахромой.
Лена открыла рот от изумления. Девушка заметила это, но конечно не подала вида, а села за соседний столик и подозвала официантку.
Девушка заказала себе только кофе и достала пачку сигарет. Лена не сводила с нее глаз. Девушке, конечно же было не по себе от такого внимания, и наконец она повернулась к Лене и произнесла раздраженно:
- Ват?!
Лена вздрогнула, как будто ее разбудили, и залепетала:
- Прости… Извини… Я… просто я видела тебя во сне…
- Меня?! Во сне?  А ты кто?
- Я- Лена. А ты кто?
- Я – Джейн.
- Джейн?!!!
- Ну да, а что?!
- Джейн… Джейн… Я видела тебя во сне… - Лена была немного не в себе. И Джейн озабоченно подсела к Лене за столик:
- Ты в порядке?.. Ты в порядке?.. – все спрашивала Джейн. А Лена смотрела на свой сон на яву во все глаза и не могла насмотреться.
Лена:
- Джейн, пожалуйста, можно я сниму тебя на видео? Пожалуйста! Не отказывай мне. Я быстро! Только сбегаю домой за камерой, о*кей?
- Вэл, о*кей, - растерянно согласилась Джейн.
Лена:
- Подождешь меня здесь? Женечка, милая, только подожди! Дождись меня, не уходи, пожалуйста! Я мигом…
И Лена выбежала из кафе.
Совершенно растерянная и обескураженная Джейн осталась сидеть за Лениным столиком.
Джейн дождалась Лену. И они пошли бродить по городу вдвоем, оставив мольберт Джейн в кафе под присмотром официантки.

***

Ночью Лене снилась сумасшедшая весна. Ей всегда снилась весна, утопающая в цветах и красках, когда происходило что-то новое в жизни.
Проснулась Лена поздно, так как поздно уснула, в тысячный раз перематывая в уме и на пленке запись прошедшего вечера. Несомненно, это была Джейн, худощавая, высокая, бледная, чуть сутулая Джейн в старом пальто и с огненно-рыжей шапкой длинных вьющихся волос, из её  Лениного сна. Невероятно!.. Просто полный нокаут…
Как вести себя дальше с этой мистикой, фантастикой, воплощением Лениного сна? Она художница. Она позвала Лену позировать! О боже! Конечно! Надо же идти! Скорей… Но как одеться? Что такое сотворить с собой, что бы понравиться такой фее? А в чем Лена была вчера? В старых джинсах и синей куртке, купленной здесь, и все?!..  И Джейн позвала ее? Позвала ее? Лену?! Так, стоп, хватит сходить с ума. Подъем и вперед!
Лена встала, умылась, оделась в белую рубашку,  узорчатый вязаный свитер и всё те же джинсы, выпила кофе, напялила на себя свои синюю куртку и цветной берет, намотала зеленый шарф, зашнуровала английские ботинки и отправилась в путь.
В зловещем Лондонском метро до шикарного центра. А там - на двухэтажном городском лондонском автобусе, на втором этаже!
Джейн жила на улице Вэйрв, на огромном  чердаке, продуваемом всеми ветрами Лондона, заваленном холстами, красками, подставками и мольбертами, законченными и незаконченными картинами. 
Дверь была открыта. Лене показалось это странным. Она нерешительно зашла в сквознячную обитель Джейн. Помещение было огромным, неестественно высокий потолок повторял конфигурацию односкатной косой крыши. Все это вместе с завалом из холстов создавало очень странное впечатление. Пялясь по сторонам, Лена за что-то зацепилась и наделала грохота. На шум из дальнего угла, из-за огромного мольберта, скрывающего целый угол, вышла Джейн в одной белой рубашке. Увидев Лену, она засияла улыбкой:
- Хай, Элен! – сказала она.
- Хай, - ответила Лена и направила на Джейн свою камеру. Джейн прореагировала странно. Она молниеносным движением вдруг задрала до бороды и опустила обратно свою белую мужскую рубашку. От неожиданности Лена даже вздрогнула и дернула камеру. «Дубль» был «испорчен».
- Вообще-то я не люблю, когда меня снимают без предупреждения, - сказала наконец Джейн и ушла за мольберт. Лена потащилась следом с извинениями.
Оказывается, там была кровать Джейн и она только что встала с постели. Было уже около двух дня. Джейн надела странный халат как будто сшитый из тряпки, которой вытирали кисти от краски, подвязалась плетеным шнурком от штор с огромными кистями, и пригласила Лену за другой мольберт.
Там, по-видимому, была кухня. В кофеварке уже был горячий кофе, а в маленькой СВЧ – хрустящие теплые тосты. Сели за маленький столик. Кофе дало силы, немного утраченные в дороге. Допив его, Лена отслонилась на спинку стула и посмотрела на Джейн.
- Какие планы на сегодня? – спросила Лену Джейн.
- Лена растерялась и молчала.
- О’кей! Идем, я покажу тебе настоящий Лондон. Я как раз собиралась сегодня начать рисовать один пейзаж, с тобой. Тебе понравится это место, идем. Джейн мгновенно оделась, взяла мольберт на широком ремне, нацепила его на свое узкое плечико и скомандовала:
- Gо!
До этой поездки Лена не общалась  с англичанами и  была немного шокирована такой стремительностью. Возможно, все они были такими четкими, как и их язык. Язык этот очень ей нравился. Когда она говорила на нем, в голове у нее как будто что то щелкало и переключалось напрямую, если это явление определить предельно точно. Что это было, и чем объяснить такое явление Лена абсолютно не знала, но это ощущение ей безумно нравилось. Голова становилась как будто светлей и легче, и все воспринималось ясней и проще.

***

Незнакомые маленькие узкие аккуратные улочки уводили их все дальше и дальше за собой. Джейн без умолку что-то болтала, рассказывала о себе. Она  училась в художественной академии, была из богатой семьи, но с родителями не ладила, мечтала открыть свою галерею и обожала творчество Оскара Уальда, Дерека Джармена и Тома Вэйтса. Лена поразилась, насколько совпадали их вкусы. Но Тома Уэйтса она тогда не знала вообще. Даже не знала, в какой области творчества он работает.
А тем временем аккуратные улочки постепенно стали сменяться темными, мрачными и даже грязными переулками, которые становились все страшнее и страшнее. Из подворотен выглядывали какие-то жуткие люди, похожие на злых обезьян, одетые в лохмотья.
Наконец Джейн вывела Лену на открытую местность, по которой протекала какая-то река, с берегами заставленными старыми ржавыми баржами. На противоположном берегу возвышался какой-то таинственный странный мрачный дом.
Со словами:
- Вот он, настоящий Лондон, исчезающий Лондон прошлого, - Джейн остановилась, сгрузила на землю все свое, надо сказать, довольно нелегкое снаряжение и добавила:
- Здесь и будем работать. Ты будешь мне позировать. Садись вон на ту перевернутую лодку. Жаль, что осень, а то бы я тебя раздела.
Больше Джейн не сказала ни слова. Сначала Лена наблюдала, как отсутствующая Джейн устанавливала мольберт, натягивала холст, разводила краски и наносила первые мазки. Но часа через полтора даже это Лене надоело. И она попросила отпустить ее. Джейн не стала ее неволить. 
Лена медленно побрела вдоль берега, включив свою камеру. Минут через тридцать Лена тоже отключилась от времени и реального пространства. Она снимала мрачный дом, берег в трущобах, странное нагромождение каких-то технических построек и почему-то вспомнила о Джармене. Мысли в голове трансформировались в мыслеформы из какой-то другой реальности, похожей на прошлую жизнь. «Наслаждение… Почему мне так нравится смотреть на мир через объектив? Странное чувство… странное… Странный… странный язык… Как будто  мозги в голове расплели и пустили напрямую. Просветление… странно… Здесь все странно… Правостороннее движение… Весь мир налево, а они – направо, молодцы… Какой странный пейзаж, чистый Джармен. Джейн… сон…  И теперь…, как будто не со мной, а продолжение сна».
В реальность вернули только густые сумерки, при которых нельзя было, как снимать, так и рисовать. Поразило небо над рекой и печальным домом. Мглистое, какое-то бесконечное, туманное и призрачное, с облаками, похожими на корабли, серыми, розоватыми и синими. Небо навевало невыразимое чувство, которое походило на сильную ностальгию, но по чему?.. Чему-то неведомому, огромному и бесконечно печальному, однако светлому.
Лена вернулась к Джейн. Она складывалась.
Джейн:
- Я не ожидала, сегодня мне удалось наконец-то, что не получалось около месяца. Почему-то я никак не могла написать это небо, этот пейзаж. Правда же, он какой-то запредельный?
Это слово Лене показалось очень точным.
Джейн:
- Это событие необходимо отметить! О! Слушай! Сегодня же поет Том! Господи! И я чуть не забыла! Идем скорее, мы еще успеем! Тебе понравится! Том Уэйтс – это…, как этот пейзаж, как… Идем же скорее!
И она повлекла Лену за собой. Снова по мрачным переулкам, по аккуратным улочкам – на метро. Через три четверти часа они были в Сохо.
Так как, по словам Джейн, времени уже совершенно не было, девушки почти бегом добрались до какого-то маленького невзрачного кинотеатрика, юркнули во внутрь и тут же утонули в клубах хвойного дыма и звуках очень странной музыки. В фойе, приказав Лене оставаться на месте, Джейн куда-то исчезла. Вернулась она через пять минут без своего снаряжения,  с двумя бутылками эля и двумя папиросами, взяла Лену за руку и повела за собой в темный зал, туманный от дыма.
То, что сквозь туман увидела и услышала Лена с маленькой сцены, поразило ее настолько, что она на какое-то время забыла, где она находится. Джейн вернула ее в реальность, сунув в руки бутылку эля. Лена отхлебнула глоток довольно вкусного и крепкого эля.
На сцене в клубах торчащих в микрофонной стойке пяти-шести папирос, весь в черном пел Том Уэйтс. Впрочем, сказать «пел», значит ничего не сказать о том явлении, которое распространялось со сцены в маленький зал, переполненный людьми.
Том  походил на призрачного черного мага, сказочного волшебника, которого почему-то очень обидели, и он рассказывал людям о своей обиде, боли и одиночестве. Он не пел, он рыдал, стонал, плакал, он кричал, он молил. Он обличал, он язвил, он издевался, он прикалывался. Он грустил и печалился. Он тревожил …, этот Том Уэйтс.
Такого с Леной не было еще никогда и врятли когда-нибудь еще произойдет.

***
Кому ты нужен с этой вечной жалобой!
Иди ты к богу с этой вечной жалобой!
Тут все подряд неплохо стонут сами.
Вот если ты крылат - останься с нами.
Придай нам легкости, с какой способна птица
Парить, - и я способен распрямиться.
Кончай стонать! Мы счастливы во многом
В своем раю, в краю, скупом и строгом,
Где уповают и на твой ненужный труд.
В противном случае – не появляйся тут.

***
Небесные зерна последнего света
Еще набухают в квадрате оконном.
Нельзя поручиться, что именно это –
Сумерки в полном их смысле исконном.
Свет исчезающий – тоньше, бледнее,
Вытек до капли, но все еще здесь.
Мгновенье и тьму отличить не сумею
От света, который ушел в нее весь.

***
Хотел бы я так обладать, приманить, привлечь…
Как дым исчезает синий – о том и речь.
Как ветви текут и плещут, произрастая.
Как снег идет – ничего не приобретая.
Ему ничего не надо – лишь белой тучей
Из тишины великой произрастая,
Пройти, как снег. И кручей стоять текучей.
И все обрести – ничего не приобретая.

***
Захочется сказать о красоте.
Но нету слов, а если есть – другие,
Красивые как будто, но не те.
И мучаюсь, губами шевеля,
А в сердце только отзвуки звучанья.
Тогда я замолкаю, и молчанье
Охватывает шею, как петля…
И все невыносимей сознавать,
Что красоту в мгновение любое
Ни гимном, ни проклятьем, ни болью,
И даже гибелью не взволновать.

***
Выпили бутылку чинно,
Бросили… И вот
Мается она под тыном
День, неделю, год.
Умер тот, кто пробку вынул.
Умер тот, кто пил.
Провалился тын под глину
И бесследно сгнил.
Солнце отцвело, и месяц
Одряхлел в пыли…
Одичавшим гиблым местом
Тени побрели.
Не увидел мир беззвездный
То, что у теней
Человеческая поступь
И кручина в ней.
Но едва лишь глаз бутылки
Их узрел во мгле, -
Заблестели, как росинки,
Слезы на стекле.
Слезы размягчили глину –
Тот идет, кто пробку вынул.
Утонул в слезах осот –
Тот, кто пил, идет.

***
Благодарю тебя за очи.
Вон новый год бредет по ночи,
И только крыши полны снега,
И, видишь, посередине неба
Душа на ниточке висит.
Ничто мне не принадлежит.
Не надо лезть или стараться,
Гораздо легче отказаться
От сапога, что носят, или
От подоконника в пыли.
Ни зова, ни прикосновенья,
Весь день покой, отдохновенье.
Ах, нет надежды, в небе тучи.
Но быть ничьим намного лучше.
Ничьим, нигде! Как ткань льняная,
Отбеливаюсь, вспоминая.
И я вхожу в ночную заметь
И о тебе теряю память.
Ни бел, ни черен я хожу.
Ведь я вам не принадлежу.

***
И снова с крыш летит капель, звеня.
И пусть гадалка мне поможет снова.
Не верю я, что любит кто-нибудь меня.
За что, за что, за что любить такого!
Проклятье! Пытка, смертная порой!
Не верю, я  не верю никому, что я сверкаю.
Ведь я не дерево с нетронутой корой,
Я весь разодран, и кора висит кусками.
Я вечер-мученник. И если нагадать
Мне свежесть утреннюю, - это будет ложью.
Не верю в то, что я  - рассвета благодать
И что любим я, как роса, - не верю тоже.

***
Что я за камень дурацкий!
Швырнули в окно чужое…
Теперь куда-то еще меня бросят
Наверняка.
Что я за камень дурацкий!
В чужом кулаке опять я,
Чужая злость и проклятья
Сжали меня для броска.
И господи – нет языка! –
И выразить мне не дано,
Как схватят меня и снова –
В чужое окно!..

***
Ночами вверх по скале
Карабкаются корабли.
Там, наверху, в хибарке
Спит старик – капитан.
Мы, которые спим по ночам,
Про это бы вовсе не знали,
Если бы на якорной цепи
Не зависло судно.
Утром было видно,
Как между скальными зубцами
Застрял якорь
И судно висит над фьордом.
Тогда-то мы поняли,
Что ночами вверх по скале
К старому капитану
Ползут корабли.

***
На месте садов опрокинутых –
Под звуки рыданий отринутых –
Из слез, что текут поневоле, -
Будет море!
Жестокое, невероятное.
Безжалостное, безотрадное,
К людской равнодушное боли –
Будет море.
До уровня звезд доходящее.
Потомкам не принадлежащее,
Подобно богатствам Памира, -
О море без мира, -
Родные ручьи ослепившее,
Надежды навек схоронившее,
Молчанию нашему вторя, -
Будет море.
Христианских могил не останется…
В бутылке, что выкинул пьяница,
Усопшему место ль? О горе –
Будет море!

(это услышала Лена, хотя тексты
Уэйтса конечно не такие)
***

Все закончилось внезапно. Лена посмотрела на часы. Оказалось, что с того момента, когда она ждала Джейн в фойе, прошло уже больше трех часов, и был уже час ночи. Лена совершенно не могла понять, куда провалились эти целых три часа реального времени. Но факт был фактом. Нужно было идти домой. Джейн где-то потерялась. И растерянная и потрясенная Лена медленно поплелась на выход.
В фойе Джейн схватила невменяемую Лену за руку:
- Наконец-то я тебя нашла! Ну как? Понравилось?
Лена:
- Это шок…
Джейн:
- Ну так это же Тоm Waits! Посмотри! Мне удалось взять у него автограф!
Девушки склонились над клочком бумаги с иероглифами Тома.

***
На город уже давно спустилась ночь. На улице было пустынно, холодно и шел дождь.
Надо сказать, все это было бы довольно обломно. Но после Уэйтса девушки абсолютно этого не заметили. Было уже совсем поздно. Джейн до дома было близко. Лене – далеко. Лена решила не ехать домой. Она позвонила, трубку никто не взял, значит уже спали.
Отправились к Джейн.

***
  На продуваемом всеми ветрами чердаке было почти, как на улице, даже примерно также сыро.
Джейн сказала, что уже давно собирается купить обогреватель, но все как-то некогда или нет денег. А Лена ежилась и не понимала. Как можно так жить. Она все ходила по помещению не в состоянии даже сесть и расслабиться. Вся одежда была сырой от дождя.
Вдруг в углу, заваленном картинами и холстами, Лена заметила что-то странное, она развалила хлам и обнаружила, что это был камин. Здоровенный, черный от копоти, заброшенный камин. Из него сильно дуло.
Лена:
- Ничего себе! Что ж ты не затопишь?
Джейн:
- Не знаю. Я никогда этого не делала, вдруг пожар или угар…
Лена:
- Да из него сквозняк, как из окна – здоровенная тяга. Сейчас мы его раскочегарим. Тащи свой хлам, что не нужно.
Джейн растеряно оглянулась по сторонам. Тогда Лена стала вытягивать из кучи странные предметы и спрашивать:
- Это нужно? А это? Это?
Джейн только отрицательно мотала головой. Скоро угол освободился, а  камин наполнился. Лена подожгла обрывок бумаги и сунула его в камин. Огонь разгорелся не сразу, от сырости. Но все-таки запылал большими жаркими  языками. Со страшным грохотом Лена с Джейн передвинули ее древнюю лежанку к самому камину. Девушки разделись. Развесили свою сырую одежду над камином, закутались в одеяла, открыли пиво и пиццу и уселись рядышком у  пылающего камина. Скоро стало очень хорошо. И захотелось чего-то…

- Желтый бренди, хрустальный бокал.
Everything is made from dreams
Все на свете соткалось из снов.
Time is made from honey slow and sweet
Ну, а время – тягучий мёд.
Only the fools know what it means
Дураки знают смысл этих слов.
Temptation, temptation, temptation
Соблазн, соблазн, соблазн.
I can't resist.
Не устоять... -

пел Том Вэйтс в головах подруг.

***

Прошли две недели. Пролетели, как потрясающий день, или год…
Лене надо было возвращаться. В день отъезда рано утром девушки ушли бродить по городу. В объектив Лена смотрела на Джейн больше. Чем без него.
Ходили по Оксфорд стрит.   
Сидела на Карнаби стрит.
Снимали видео друг друга.  На Тауэрском мосту.
В Гайд-парке читали друг другу стихи.
Лена:
- Где вы, леди Джейн, дырявое пальто?
Я Вас жду с утра, но все, но все не то.
Джейн:
- Мое пальто!
Все собираюсь я
Твой внешний вид
Прославить перед миром
В наш многотрудный,
Многодумный век.
Но не к лицу теперь
Стихами облачаться, -
Все о куске,
О хлебе
Думают народы.
Душа и бог
Преобразованы в желудок, -
Что в нас лежит
И требует почтенья.
Мое пальто!
Твои седые петли
И воротник, в морщинах от тревог,
И плечи сникшие
От тяжкого раздумья,
Все горести мои
С тобой, мое пальто.
Мы оба так нелепы
И смешны
Среди желудочных молитв
И баснопений,
И больно мне слепое отношенье
К твоим полам,
К твоим локтям,
Мое пальто.
Лена:
- К городам пробирается скверна
По лесам, по болотам и мхам,
Как Юдифь с головой Олоферна,
Как вино по собольим мехам.
Или мед, разрывающий бочки,
Помещающий сладкую плоть
Не в зрачке и его оболочке,
А в гортани, где слов проволочки
Будут двигаться, жечь и колоть.
Та, кого узнают по походке,
Держит голову в рваном мешке…
Мир отживший, лежащий в чахотке,
Снова руки смыкает на глотке,
Как часы на стальном ремешке.
Плодоносного дерева крона,
Ствол могучий, свободный от ран,
Снова выйдут на берег Кедрона,
Где в зеркальных озерах гудрона
Отражается башенный кран.
И тогда в плодоносных долинах,
В именитой нагорной стране
И в больших городах муравьиных
Станет пусто и холодно мне…

***
Аэропорт.
Регистрация .
Объявили рейс.
Лена прочитала Джейн: «Мне приснилось небо Лондона», сняла с шеи цепочку с лунным камнем из Питера, поцеловала его и надела Джейн. По щекам у Джейн текли слезы. Лена тоже расплакалась.
Лена:
- Обещай, что приедешь ко мне! Обещай! Я буду ждать тебя, Джейн!
- Элен…  я знаю, мы не увидимся больше…………….

Продолжение следует
http://proza.ru/2019/01/27/2375