Покидая тысячелетие. Книга 1. Глава 15

Роман о том, как я социальный статус делал…
_________________________________________


«Вообще, вся история – это явное и неявное проявление низменных свойств человека, задерживающих его развитие. Фиксацию этих свойств на протяжении своего существования, он называет историей….»
«Любава» остановилась. Выбросив в корзину исписанный лист, даже не читая, я отправился на переговорный пункт, возвращаясь мыслями к Нерчинской каторге. Где, как не на каторге, пытаются задержать развитие?..
Может быть, надо было переписать и сохранить эти фразы, скажем так: «…проявление низменных свойств человека, вызванных религией, политикой и разной гуманитарщиной, задерживающих его развитие и т. д…»? Далась мне эта гуманитарщина! А чем же тогда вызваны эти низменные свойства, итог которых – каторга и задержка развития? Мало того, так ведь эти самые «проявления» переписаны в угоду разным жрецам. В общем, бред, бред и бред, в который верят и в котором рождаются и формируются миллионы…

Из сегодняшнего похода на переговорный пункт, где по часу, а то по два часа надо ждать вызова и крика оператора, выяснилось, что Кешу Чижова всё-таки выперли из редакторов. Естественно, он подал в суд. Русский человек не может жить без суда.
Повесив трубку, я вышел из будки, но голос Чижова всё ещё звучал во мне. И обиды, и досады, и скепсиса – всего в нём было в избытке…
В Акатуй-Зерентуе редакция и народный суд находились в одном, большом и запущенном, дворе с покосившимся туалетом-скворечником, выглядывавшем из зарослей крапивы. В этом скворечнике или по дороге к нему я часто встречался с народным судьёй Шалопутовым, иногда мы с ним выпивали под нехитрую закуску. С утра до вечера я наблюдал прелестные картины времяпровождения десятков мужиков и баб, которые по каким-то делам проводили время, как в самом суде, так и на его широком крыльце, обрамлённом с двух сторон перилами, которые давно стали стойками для облокачиваний курильщиков.
Почему-то перед глазами возникало именно это крыльцо.
Надо спасать Кешу. Мне казалось, что я всю жизнь только и занимаюсь спасением. Если ставить на эту тему мультфильм, то анимация следующая: один неугомонный человек должен бегать и подпирать остальных подпорками, иначе они не стоят на ногах и постоянно падают. Конечно, я не стал говорить об этом Кеше, но обещал заняться им сегодня же.
На обратном пути из переговорного пункта я купил штук десять конвертов. Уже поздно ночью засел за «Любаву» и начал строчить короткими очередями несложную интригу, время от времени заглядывая в свои старые блокноты и тетради.
Какого-то выдающегося ума для подавления примитивных людей, занимающих кресла во власти, не требуется. Надо просто столкнуть их лбами, но при этом, рассчитав время, в таких направлениях и порядке, чтобы соприкосновения этих лбов высекли искру для большого пожара, в котором исчезнет всё здание власти. Система, конечно, построит новое здание. Но за это время человек может решить множество задач.
В крайнем случае, эти лбы надолго потеряют способность принимать не только необдуманные, но и любые решения.
В первой статье, адресованной в областную газету, я напомнил об исторической заботе и кураторстве над областью и Акатуй-Зерентуевским районом инструктора орготдела ЦК КПСС товарища Мухитдина Юлдашевича Шавкатова и задачах, которые он поставил перед руководящими органами области и района. Для желающих вспомнить о ценных указаниях я приписал адрес М. Ю. Шавкатова и телефоны орготдела ЦК КПСС. (Кто осмелится воспользоваться?)
Поинтересовался ходом выполнения этих задач, помянул, что в орготделе ЦК КПСС похвально отозвались о редакторе районной газеты Иннокентии Васильевиче Чижове, одном из лучших редакторов области и, может быть, страны. Более того, товарищем М. Ю. Шавкатовым было обещано строительство новой редакции за счет резервов министерства печати. Приложил к статье фотографию, на которой были запечатлены В. Б. Азаров и пожимающий ему руку инструктор ЦК КПСС А. И. Реутов, побывавший в области, при стоящих за ними И. В. Чижове и шеренге из аппарата обкома КПСС во главе с Первым.
В двух словах заметил, что руководство Акатуй-Зерентуевского района, вероятно, нелестного мнения о составе обкома КПСС, если считает возможным игнорировать указания товарища М. Ю. Шавкатова, который просил меня звонить и писать ему при необходимости. (Какого указания пусть догадываются. Их много!)
Между прочим, я интересовался ходом строительства новой редакции, которую должен был возглавлять И. В. Чижов. После разговора с М. Ю. Шавкатовым миновало уже больше года, деньги из резерва министерства печати должны быть отпущены…

Конечно, никакой гарантии, что статью опубликуют, не было. Но абсолютная гарантия в том, что письмо ляжет на стол первого секретаря обкома партии имелась. Опыт – не только сын ошибок, но и отец результатов. Дальнейшие события после того, как письмо попадёт к Первому, уже просматривались. Но копию я сохранил.
После этого я набросал зарисовку о И. В. Чижове в «Журналист», эту же зарисовку переработал для «Рабоче-крестьянского корреспондента» и газет двух соседних областей.
К приходу Барабаша на моём столике лежали семь пухлых конвертов, обклеенные яркими марками, как ветераны медалями.
- Друга спасаю! – Ответил я на немой вопрос Сергея Нестеровича и, наскоро хлебнув кофе с пирожком, отправился на почту отправлять письма, раздумывая по дороге о наставничестве Барабашей, которое начинало меня опутывать и делать безмолвным, безропотным, безвольным.
Там, где человек человеку – друг, товарищ и брат, проблемы наставничества вообще не должно возникать. «В бою я тебе командир, а в быту – товарищ. Приходи, чай со мной пей, но колбасу не трожь!» Ох, и сволочь же ты, Виктор Борисович! Кто тебе колбасы не давал? Да скажи об этом Барабашам, они поперхнутся, не донеся ложек или не успев хлебнуть!
Ладно, пусть, раз так надо, человек человеку – друг, товарищ и брат, но безответственность меня угнетает сильнее любого наставничества. Не говорить же каждому, чтобы он не был для меня другом и товарищем?

Природа взаимоотношений в СССР – очень щекотливая тема, хотя ничего там сложного нет. Советский человек чувствует себя очень комфортно: по определению ему не надо заботиться и задумываться ни о чём. Всё за него делает государство, которое полностью берёт на себя его содержание, обеспечивая работой, жильём, здравоохранением, отдыхом, досугом, творчеством, детскими лагерями и садами. Будь только учтивым и вежливым, а не будешь – найдутся другие лагеря, где почти такое же содержание, но уже с ограниченной свободой передвижения.
В общем, живи друг, товарищ и брат, не задумывайся!
Беда моя в том, что я не только хотел, но и рождён был для того, чтобы задумываться. К чёрту мистическое призвание, это природа!
Интересно, как сейчас живут в редакции Акатуй-Зерентуя? Может быть, и вправду поступили деньги на строительство нового здания? А если Кешу восстановят, в чём я почти не сомневался, то как он будет строить? Он же вообще не строитель! Человек, убитый советскими журналистами и писателями? Весь его образ, особенно, выражение лица – советского журналиста и писателя. Светлое и одухотворенное лицо с некоторыми рельефами мужественности и русского характера. Друг мой, Кеша, чего же ты о первый камень споткнулся и разбил всю харицу, как сам и выражаешься? Насколько тебе хватит моих подпорок?
Вообще, насколько хватит всех подпорок государства для всего населения? Ведь весь соцпакет – это и есть подпорка. Государство разучило человека ходить самому, только при его помощи. А если оно развалится? Как же будут жить люди? Ведь они совершенно не умеют управлять самими собой.
Как недавно Влад вытаскивал невидимыми щипцами остатки заноз от гуманитарщины, так и сейчас из меня улетучивались все навеянные представления о наших людях.

Ошарашенный, я сел на холодную скамейку сквера, доски которой, как мне казалось, никогда не избавятся от влаги, ибо постоянно пребывают под снегом и дождём. Но сейчас снега в сквере уже не было. Май здесь совершенно другой, чем на материке. Там ветер может принести запахи гнили и затхлости, а здесь – солёной воды и водорослей.
Теперь казалось, что на этих улицах всегда были японские машины. Раньше я представлял, что они недоумённо переговариваются между собой: «Братцы! Куда мы попали? Братцы!!!» А теперь они будто бы и родились здесь, пообмялись, поблекли и сникли. Вместе с ними появились наркоманы. Мы всегда думали, что они живут в каком-то другом, среднеазиатском, мире. Но они оказались нашими соседями и друзьями.
Над скамейкой возвышался раскидистый дуб. Здесь его называют монгольским. Кстати, символично. Конечно, это не дуб князя Андрея Болконского, но в грёзы о былом и будущем под ним уносит капитально. Кстати, какой сюжет у моего романа? А у этого мощнобородого какой сюжет в «Войне и мире»? Там об одном только дубе страниц десять наворочано, часть книги на французком!
Японские машины, монгольский дуб и Виктор Борисович… Занятная компания. Оглянись вокруг: ещё живы люди, несущие в себе время царского и советского режимов. Да, да, на этой территории возможны только режимы!  Может быть, благодаря этим режимам и людям, есть относительный порядок, что-то похожее на культуру и воспитание, которые стали  частью коммунистической морали, проступающей отовсюду? Что появится после них?
На чём будет строиться здание нового общества? На аз-буки-веди и мы-не-рабы-рабы-не-мы? Ведь как раз не ведают и как раз рабы, каковыми здесь и были всегда люди. Кто скажет, что нукеры Чингисханы или солдаты последней войны – свободные люди?
Литература и религия облагородили и показали совершенно другую породу людей. На самом деле есть мыкающиеся существа, тогда как форма существования возможна только в каком-то завершенном бытии. Ведь форма – это только целиком, а если не целиком, то – часть. Но если человек вечно решает одну и ту же проблему, то в его развитии не было никаких свершений, а только – события, прерываемые по разным причинам. Сознание в этих событиях свершиться не может. Откуда может быть равенство, когда все события исторической культуры показывают только взаимоотношения высшего к нижнему? Отрубил голову – печально, не отрубил – молодец, народный герой! И это всё? Мы – не целое, мы всё ещё часть, которая никогда не войдёт в целое…
Из туманного детства возник десятилетний мальчик в чёрных валенках и с октябрятским значком на вельветовой курточке. Это я пришёл к отцу в учительскую, где как раз собралась комиссия из РОНО и учителя нашей школы.
В тот день почему-то преобладали мужчины. И что-то острое и несправедливое впервые кольнуло в моё сердце тогда. Мне показалось, что мужчины опасаются друг друга, а потому так осторожны их речи и походки. Но одни опасались других меньше остальные. И губы таких были выпячены или поджаты совсем по-другому, чем у тех, кто боялся больше. И взгляд был твёрже, и блеск в глазах чуть ярче. А другие как бы обходили их и смотрели на них снизу вверх. Папа мой сидел на стуле. А вдруг он тоже начнёт обходить и смотреть не так? Ведь здесь все смотрят НЕ ТАК. И мне вдруг захотелось кинуться папе на шею и закричать: «Пойдём, скорей, отсюда!» Но тут прозвенел звонок и мужчины стали спешно выходить из кабинета.
И я до сих пор кричу эти слова не то самому себе, не то ещё кому-то…
- Молодой человек! Молодой человек! Вам плохо? – Кто-то трогал меня за плечо.
Мальчик и учительская исчезли. Возникла пожилая женщина, которая участливо смотрела на меня сквозь круглые стёкла очков.
- Нет, нет. Спасибо. Солнце пригрело, вот я и вздремнул.
- Бывает! – снисходительно сказала женщина и заспешила по своим делам, цокая каблуками чёрных замшевых сапожек по весеннему асфальту.
Спать, надо вовремя, Виктор Борисович, а не под дубом размышлять. Нашёл собеседника. Так, смеясь над на самим собой, я медленно направился в кафе «Sea paradise», надеясь отказаться не только от мяса, но и палтуса…

Многое создал на свете человек и, конечно, создаст ещё. Единственное, чего он не создал и не сможет создать – это самого себя. Он не создал ни одной живой клетки! Человека создал кто-то другой, и то существо было неизмеримо больше его. Конечно, это было чрезвычайно разумное существо. Представить его невозможно.
Если человек обладает такими мощными познаниями, что способен создавать сложнейшие машины технологии, то каким же умом обладает тот, кто создал человека? Все человеческое придумал человек. И того кто создал человека, он назвал богом, а мы теперь, стало быть, народ-богоносец, такова наша вселенская миссия. Несут, как правило, покойников. Тогда почему служители религии заявляют, что напрямую общаются с этим покойником? Заговорил что ли?
В общем, ума нет, придумали какую-то чушь! Интересно, у кого эту чушь скоммуниздил  Фёдор Михайлович? Наверное, сейчас и начнут раздувать эту чушь вместе с другими, советскими хреновинами…
В юности я дружил со многими писателями Нерчинской каторги, пока не разочаровался в них. Удивительно, но я даже не могу сказать, что меня в них разочаровало, просто в один момент мне стало невыносимо трудно общаться с ними. Особенно, когда они садились на своих любимых коней – патриотизм и любовь к родине. Они всегда были беременны этими понятиями, но никак не могли разродиться, а потому жевали и жевали без конца эту тему в головёнки деревенских ребятишек.
Это мне напоминало работу кинологов, которую я наблюдал в школе милиции и у пограничников. Труд очень сложный, но команды простые – стоять, место, рядом, ко мне, след, фас, фу и так далее.  Мне казалось, что детей готовят выполнять такие команды. Для этого нужна была более длительная подготовка, чем для учёбы собак. Но зачем внедрять в головёнки готовность к выполнению собачьих команд, нельзя ли учить детей быть свободными и самим выбирать кого следует любить? Но рабы могут создать только рабов.

В таких размышлениях я сидел в «Sea paradise», намереваясь находиться здесь до тех пор, как благословенную тишину не нарушит рёв уродов, то есть не откроется ночное заведение, которое нисколько не мешает Владу и Вике зарабатывать. Ведь они не слышат рёва.
Эти ребята даже не оказались, но, конечно, всегда были умнейшими людьми, которые знали о молекулярной биологии, не говоря о Сеченове. Цикл статей Влада мы уже публиковали в газете под рубрикой «Меню или разгадки вечных загадок». Город жаждал разгадок и теперь гадал: кто автор? Иногда писали и просили – автора! Но псевдоним Савва Владиславович я не открывал никому.
Влад сразу разгадал и долго смеялся, узнав о своём псевдониме: так звали графа Савву Владиславовича-Рагузинского, одного из сподвижников Петра Великого, человека, который проводил русско-китайскую границу вместе с Ганнибалом Петровичем, предком Пушкина.
Пока я гадал над меню, где уже ничего мясного не было, но и рыба меня уже не прельщала, подошёл Влад и, улыбнувшись, протянул несколько новых листов. Продолжение цикла.
Вика принесла мне гречневую кашу, овощной салат и кофе. Вот что мне надо было!
Но почему мы первые блюда превратили в гарниры?
«Человеческий организм сложнее любых придуманных им самим механизмов и машин, как и вся наша мать-Природа. Но неужели неведомый нам Гений, создавший человека, не подсказал ему его ежедневное меню? – Задавался вопросом Влад. – Как же прожили миллионы лет животные без такого меню? Как существовали наши предки без всяких рекомендаций, написанных диетологами, докторами, производителями различных продуктов?
Гений не мог оставить живой мир без меню! И оно есть для каждого живого существа. Ими пользуются все животные, кроме человека, который изобретает собственное меню, ради того, что он называет выгодой, которое, на самом деле, ведёт его к преждевременной смерти. Ведь человек не Гений, который создал его и позаботился о нём. Гений или Гении, устроившие Большой взрыв, рассчитали весь путь от  одноклеточных до человека, где на каждом этапе и у каждого организма должно быть своё меню.
Но что же, обретя, как он думает, самостоятельность, изобрёл человек? Задолго до знаний о теории Большого взрыва, он изобрёл Бога, множество Богов, после чего начал окуривать своё сознание. Так в скорлупе, в которой живёт человечество, был придуман Бог. Но, может статься, что таких скорлуп неисчислимо…»
Чтение настолько увлекло меня, что я позабыл о времени и очнулся, когда за окном было уже темно, а зал преображался в ночное заведение. Я поймал взглядом суетящегося с какими-то литаврами и барабанами Влада, помахал ему сложенными листами и отправился в редакцию.
На крыльце кафе собиралась стайка девиц в невероятных одеждах, подчёркивающих и показывающих прелести, включая возможные. Все они курили, снисходительно и оценивающе посматривая на меня.
- Уже уходишь? Может быть, угостишь чем-нибудь? – спросила одна из них.
- В следующий раз. Накинь плащ, простудишься. – Машинально ответил я, спускаясь по ступенькам крыльца.
- Ишь какой сердобольный! – донеслось вслед.
- Жадный чувачок!
- Импотент, наверное…
Народу становилось гуще, и эти худосочные и полуголые существа переключились на других мужчин, которые поднимались по ступенькам. Я был уже далеко от кафе, когда грянула оглушающая музыка, и всё кафе осветилось пляшущими разноцветными огнями…

В полночь я проснулся с ясным ощущением того, что надо вспомнить и представить Первого, хотя бы в 1985 году. Зачем мне это надо было, я и сам не понимал. Но он вставал передо мной всей своей массивностью, в которой была заключена такая смесь тупости и уловок, повадок и животной хитрости, не оставляя места ничему человеческому. В какой-то момент я даже услышал его речь, когда он со мной разговаривал до «исторического» момента в его судьбе в момент моего разговора по телефону с инструктором ЦК КПСС. Это было именно в 1985 году. Прошло всего два года, а время этих людей уходит безвозвратно.
Эти люди исчезнут во мгле. Неужели они были в моей судьбе, если я уже начал забывать их, но ведь они ещё живы, им даже памятники ставят.
Курил я редко, но тут нестерпимо захотелось затянуться сигаретой. Поставив на плиту чайник, подарок Люды Барабаш, я пододвинул ближе «Любаву» и закурил.
После первой затяжки застрочил…

«Как нахохлившиеся птенцы мы сидели на прочных стульях кабинете похожем на пенал. Первый, возвышаясь над нами и пронзая из-за блестящих стёкол очков, впечатывал в пространство предложение за предложением:
- Публикуя подобные материалы, вы бросаете тень недоверия на весь аппарат. – Он высоко поднял пухлый указательный палец и потряс им в воздухе, отчего, казалось, заколебались массивные шторы на окнах кабинета. – Партия, товарищи, мудра и она не позволит…
Он снова высоко вскинул мохнатые и грозные брови, и на этот раз с любопытством уставился на меня сквозь свои очки.
Человек изучал насекомое, которое нарушило его покой.
- Эмоции! Эмоции, товарищи правдолюбцы! – Тут он придал своему мясистому, портретному, сказали бы мои друзья-художники, лицу выражение сочувствия и обязательного для первого секретаря райкома партии понимания чужих ошибок. – Знаю, товарищи, не терпится улучшить жизнь. Очень даже понимаю, сам из таких. Но тут, понимаешь, из области циркуляр за циркуляром. Вызовы за вызовом.
Теперь он будто делился сокровенной, только ему доверенной тайной с людьми, которые способны понять его. И они, конечно, должны были оценить такое откровение.
Ровным и мягким голосом Первый закончил:
- Всем нам трудно, товарищи, ох как трудно, а тут ещё своя же газета подножки ставит, народ против наших указаний восстанавливает. Знаете, какие нездоровые слухи поползли по району после ваших публикаций? – Он снова, уже дружелюбно, приглашая в сообщники, посмотрел на меня. – Наши указания должны воздействовать как стимулы, а вы… Нельзя так, друзья! И куда ты смотришь, Чижов?
- Исправимся! – Выдавил Чижов, смотря в окно.
- Исправляйтесь, исправляйтесь. Нам ещё много лет вместе работать…Нынешнее лето будет труднейшим, - сдерживая себя, продолжал Первый после паузы. - Недавно только сев закончили, впереди – стрижка овец сенокос, уборка. Есть у нас и успехи. Есть! Их тоже надо отмечать. Редактору можно выступить в областной газете. Расскажите, Иннокентий Васильевич, о самоотверженном труде чабанов, механизаторов, доярок под нашим руководством. А вы, товарищ Азаров, могли бы написать очерк о людях труда. У вас же прекрасно получается! Хорошее надо видеть, надо его искать…»

Сна уже не было. Сигарету я смял в пепельнице, кофе заварил. И до утра «сохранял» образы партийных вождей районов и областей. И твёрдо знал, что вдохновляли меня мысли Влада, который даже не подозревал о существовании такого уровня рассуждений.

Продолжение следует