Дом, который я любила

Дом заявляет о себе смесью разнообразных запахов. Встреча с ароматом кофе. Ты встаешь, протираешь глаза и сразу, еще неумытый,  бежишь на кухню, открываешь банку, и с блаженством вдыхаешь его запах. Тихо.  Только часы тикают тик так.
И ты думаешь - как хорошо, я встал раньше всех. Есть время подумать, почувствовать рождение этого дня. Можно не суетиться, не разговаривать, не крутиться у плиты, а сесть с чашкой у окна и  слушать звуки улицы: ветер ломится в окно, заводится мотор джипа, прохожие гулко печатают шаг.  Все происходит размеренно, даже торжественно.  Приятно  мыть посуду по утрам, слушая журчание воды.
К тебе в уши прилетает каждый шорох. Скрипят полы, повизгивает дверь и звенит тишина.  А гудение труб в старых батареях – так дом поет  свою песню. Иногда ему подпевает кот, если он у тебя есть.  Это волшебный помощник  с египетскими глазами, бог уюта.  Он всегда провожают тебя до двери, норовя выскочить наружу, умеет молчать и даже читать твои мысли.  Можно поймать его лунный взгляд и разделить  с ним остатки сливок.
В доме ты отдаешь заботу и получаешь заботу. Первые двадцать лет жизни я ее только получала. Дом казался мне коконом, мягкой прослойкой между мною и миром. Там всегда было безопасно,  там жило тихое прирученное счастье.  Внешний мир был мне скучен и непонятен, и  хотелось как можно меньше  сталкиваться с ним.  Я жила, окруженная большим количеством любящих взрослых.  Мы тогда жили на окраине Москвы. 
 В начальной школе у меня были замечательные подруги, только  потом они уехали из нашего дома - одна в новую квартиру, а другая вообще в Индию.  Из Индии мне шли открытки, на которых паслись слоны и играли обезьяны, и я страшно ей завидовала. Ее отец был дипломатом.  С Иришкой  мы всегда разыгрывали истории из любимых книжек, и лазали по крышам гаражей, лазили по деревьям. Она была девочка-сорванец. Мне приходилось не отставать.  Вторая моя подруга, Леночка, была страшная фантазерка, я никогда не могла понять, правду ли она говорит. В частности, она долго поддерживала во мне убеждение, что клубничное мороженое получают из клубничного молока, когда коровы пасутся на клубничных полях.  А  летом они с братом переселялись на Украину, удивительную страну, где строят дома из настоящих леденцов, а потом их съедают. 
После того как они уехали, улица опустела, и оставался только дом.
Он встречал тебя встречал мягкой радостью, слегка приглушенной как лучи солнца в сентябре,  и ты погружался в мир безмятежности и уюта, мир, который создала моя Ба. Хотя мы ели суп в железных мисках,  в их глубине всегда скрывалась картинка – петух, роза или кот, всегда было интересно, кто же попадется на этот раз.
В доме обычно находились всякие занятия, но как же томительно тянулось время, когда ты был  наказан. Тогда собственная маленькая комната оказывалась тюрьмой, и ты тоскливо смотрел на часы, отсчитывая минуты до свободы.
 Самое страшное, когда дом становится тюрьмой, он должен быть открыт всему – радости и печали, горю и любви,  как бы он не был прекрасен, он должен оставлять у тебя возможность выйти наружу. Когда же наказание заканчивалось, жизнь опять сияла новыми красками. Я бежала из комнаты на кухню помириться с Ба, а потом на улицу – снова к беготне, игре и новостям.
 Когда заканчивались все развлечения – куклы уложены, раскраски расписаны, а книжки прочитаны, можно было играть в  прабабушкины вещи, тайком брать изящные статуэтки из фарфора – казака и казачку в голубом казакине,  или балерину , присевшую отдохнуть на камень, и девочку в больших башмаках, которая качалась на одной ноге.  Я думала, что  это – девочка со спичками из сказки Андерсона. А еще на столе, покрытым зеленым протертым сукном лежало мраморное бюро,  а на нем почти настоящий бронзовый лев с темными лапами, и было занятно придумывать про его приключения. В моем воображении он дружил с девочкой –балериной.
Дом наш гудел как старинный самовар, к бабушке и дедушке постоянно приходили  люди - соседи, сотрудники деда, его старинные друзья по лагерной жизни, родственники из Ленинграда, родственники из Одессы и Оренбурга, мои подружки и их родители, и вся эта многочисленная кутерьма вертелась вокруг деда и маленькой красивой женщины с сигаретой – моей бабушки, для краткости Ба.  Иногда и даже надолго появлялись родители, по одному конечно, так как давно и прочно  развелись.
Мама появлялась как мимолетная  звезда. Очень красивая и загадочная, в длинной черной юбке и шляпе с огромными полями. Она рисовала со мной и водила по музеям, и еще  - только она водила меня  в кофе на Старом Арбате, и это было приятно. Папа приезжал улаживать диссертационные дела, и поселялся надолго – он успевал еще по вечерам  играть со мной в прятки и настольный хоккей . До сих пор не знаю, почему он все время  проигрывал, но судя по тому как он по-настоящему сердился, это вовсе не были  поддавки. Так мне до сих пор хотелось бы верить. И еще мы играли с ним в прятки. Долговязый папа с трудом помещался за вешалкой,  и я с легкостью его находила.
Прятаться в нашей маленькой квартирке  - комнаты восемь и четырнадцать квадратных метров было очень сложно. Сама я  могла залезть под стол или в шкаф, а иногда за занавеску. Любовь к занавескам мы делили с моей кошкой – она очень любила забираться до карниза и лихо на них раскачивалась.
Дома было слишком хорошо, наверно, поэтому я болела примерно полгода в году. Хотя болеть слишком долго было неприятно. Нос вечно заложен и из него течет, горло замотано шарфом, он кусается, губы воспалены и в простуде, и, после того как все книги прочитаны,  абсолютно нечего делать. Слоняешься по квартире, берешь на руки кошку, она огрызается – наша Пашка не слишком любила близкие отношения с кем бы то ни было, впрочем, я же пыталась от скуки приделать ей бантик на шею и научить ходить на двух лапах, на худой конец.
Телевизор тогда выручал мало. Только «спокойной ночи малыши» и один мультик в течение дня, зато как только у меня находились силы сидеть за столом , я начинала рисовать. Мне хотелось делать иллюстрации или мультфильмы , особенно пленяла меня белка из сказки о царе Салтане. Я нарисовала ей очень уютный домик, где помещался только ее пушистый хвост. Много вариантов хрустальных домов .  Баба Яга как ни странно тоже была моей излюбленной темой.  Иногда она сидела в ступе, а иногда гуляла по лесу и ругалась с лешим.
Скандалы были и у нас в доме, но не часто. Их обычно устраивала бабушка, когда вдруг понимала, что гостей у нас слишком много, а денег слишком мало.  Тогда она подходила к дедушке, зажигала сигаретку и спокойно сообщала, что сил ее больше нет в этом доме, она переезжает обратно в Ленинград.
- Вечно ты по больному  режешь!- всегда отвечал дедушка, - Нет, я никогда тебя не отпущу!
После недолгих выразительных переговоров дедушка соглашался на все бабушкины ультиматумы. Нет, никаких гостей, бабушка торжественно капала себе в стакан валерьянки, что, конечно, сильно воодушевляло нашу кошку, и торжественно  отправлялась спать, а через неделю очередной родственник поселялся у нас в гостиной, она же спальня, и вся кутерьма продолжалась опять.
Мы ютились вчетвером на 23 квадратных метрах,  но в детстве мне казалось, что у нас много места, хотя я спала рядом с прабабушкой. Ее все звали Бабенька.  Днем я заставляла ее играть со мной в школу. Я учила ее писать, она умела, это была наша игра  – старческие руки дрожали, а я повторяла строго, как наша учительница: « Бабенька, ты не умеешь, нужно ровнее буквы писать»! И Бабенька говорила: «Да, что поделаешь, Юленька. У меня  уж не будет лучше».
 Она закончила школу для девочек Ионна Кронштадского и умела писать на четырех языках.
В последний год в детском саду я почувствовала себя совсем самостоятельной, и как-то раз на прогулке в детсадовском дворике во время игры в прятки, обнаружила  узкую дырку в заборе.  Дыра вела на улицу, а детсад был недалеко от дома – всего то спуститься с горки и два двора пройти. И я подумала – а что если вылезти!
 Наша молодая воспитательница Ольга Владимировна беспечно болтала с коллегой из младшей группы, когда малолетняя преступница, бесшумная как тень леопарда, пересекала границы дозволенного. Сначала я думала, что только постою там снаружи и вернусь, но свобода манила, и искушение оказалось слишком велико, я сделала шаг, другой, третий,  и, как свободный человек в свободной стране, сдерживаясь изо всех сил и не переходя на бег, пошла по направлению к дому. Почему то мне это не показалось страшным преступлением, просто было немного жутковато и  непривычно идти по улице одной.  Во дворе было пустынно, один  мой главный недруг Андрюшка Платов гонял по дороге пустую консервную банку, он погрозил мне кулаком , и я пошла домой. Ба дома не было, Бабенька Вера открыла мне дверь.
Она не слишком удивилась, увидев меня одну. Видно старушка уже жила в каком-то своем мире, ничего внешнее больше не заботило ее. Дом встретил меня теплом и покоем, пахло свежеиспеченными булочками с корицей. Бабушка видно убежала куда-то по делам, а дед был на работе.  Времени ужина у нас придерживались строго – всегда в половине седьмого, когда он приходил домой с завода. Я проглотила слюну,  пошла к себе в комнату, забралась с ногами на диван и начала рисовать.
Через час пришла бабушка и очень удивилась, обнаружив меня дома.
- Как ты могла! - возмущалась она,- бедная воспитательница, она же волнуется, ищет тебя ! Бессовестная! Я сейчас же отведу тебя обратно!
Тут раздался звонок, и перед нами появилась встрепанная Ольга Владимировна, которая успела обегать все дворы, но, в конце концов, все же догадалась, что я дома.
Шторм продолжился с новой силой и после ужасающего рассказа о том, что может случиться с непослушной девочкой, которая бес спроса убегает на улицу, с меня вяли честное слово никогда больше не убегать от взрослых. Я вспомнила, какой был скандал на даче, когда я убежала одна на пруд  и мрачно дала согласие.
После долгих взаимных реверансов  воспитательница ушла,  бабушка выдала мне утешительную булочку и спросила.
-Все-таки объясни мне,  зачем ты убежала?
-Понимаешь, Ба, - задумчиво жуя белоснежную сдобную плоть, ответила я, - мне было просто скучно тебя ждать.
- Понимаю, - ответила бабушка.