Отпуск 2

       Отпуск ещё и потому так важен был для Ермакова, что позволял, хотя и с опозданием годовым, но сдержать слово, данное любимой девушке; Иван так был уверен в поступлении в военное училище, что обещал своей Оле встречу через полгода: хотел заехать по пути в Ростов - на - Дону. Тогда, осенью, они целовались на школьном крыльце, строили планы на будущее. Она уже училась на втором курсе университета в городе Куйбышеве, а Ермаков мечтал попасть служить куда – нибудь на Запад, поближе к Куйбышеву, да и к Ростову тоже. Но судьба распорядилась по своему и оказался он на самом Дальнем, дальше некуда, Востоке, в посёлке Рыбачьем,  где была база второй Камчатской флотилии атомных подводных лодок, на корабле обеспечения, на плавучей мастерской, и заниматься пришлось межпоходовым ремонтом атомных лодок. Заменой теплообменников активного контура, то есть менять аппараты, охлаждающие воду в реакторе, саму воду менять. С корабля не было даже увольнительных, некуда ходить в Рыбачьем: десяток пятиэтажек, базовый дом культуры, да сопки, сопки кругом и вода, пирсы с пришвартовавшимися лодками, катерами ракетными и другими кораблями. Железо кругом! Хоть отбавляй!…….  Ещё и в училище даже выехать не смог.

 Всю дверцу его рундука  украшали фотографии Оли. Во время одного из смотров командир, увидев их, изумлённо сделал Ермакову замечание:
               -Сколько их у тебя много! Надо бы убрать! Ты посмотри,
      и все пишут, вон писем какая стопка огромная.               
             - Это всё одна, товарищ капитан 1ого ранга.
              - Как одна? Да, верно, в разное время только снята. Ну что же,
       тогда оставь, пусть висят.
       Добрым и строгим был командир корабля, капитан 1-го ранга Гамов, участник войны, добровольцем, в 17 лет попал он на фронт, знал и понимал пожилой офицер, что значат эти фотографии и письма для старшего матроса Ермакова! Прослужив больше года, поняв корабельные порядки, он, да и не он один, испытывали какое-то непонятное чувство собственного унижения, когда их командир, капитан 1-го ранга (полковник по-сухопутном), увешанный боевыми наградами в праздничные дни, мелкой, семенящей походкой, согнувшись в спине, бежит к трапу встречать какого-то старшего лейтенанта, которому тоже, как и командиру, давали три коротких звонка по прибытию на корабль. Ну и что, что он из особого отдела флотилии? Пацан против командира, а тот, выходит, уважает его, до боязни, до явного унижения перед ним.


       Первое мая  старший матрос Ермаков встречал радостным, взбудораженным, участвовал во всех спортивных состязаниях на берегу. В перетягивание каната их команда  победила моряков с того атомного крейсера, на корме которого отдыхали нерпы, и получила традиционный приз морской – жареного поросёнка. Есть его Иван не стал, не мог; в крестьянском  его характере не укладывалось в голове: не может хозяйственный человек маленького такого забить ради утехи, а раз он маленький – значит сам дух испустил, а кто же падаль есть станет? Умом всё понимал Ермаков, но пересилить себя не мог. А вот в волейболе верх взяли подводники. Особенно хорошо у них играл капитан-лейтенант с бородкой аккуратной, и, забывая в азарте о званиях, Иван кричал своим:
       - Бороду, бороду держи, блок, блок ему!
        Но никакие блоки против «бороды» не спасли, и старший матрос Ермаков с восхищением, и удовольствием пожал руку капитан-лейтенанту после игры.


       За время службы Ермаков всё больше и больше восхищался морскими офицерами, умными, тактичными и вежливыми людьми, всегда обращавшимися даже к рядовым матросам на «Вы». А офицеры-подводники – особенные, даже среди морских офицеров! Он сам не один раз видел, что у подводников равные отношения, матросы-срочники называют своих командиров по отчеству, а молодых офицеров, даже по имени. И в этом не было никакого панибратства, наоборот, уважение чувствовалось, причём, взаимное. Необычным было Ермакову впервые видеть подводников, только что вернувшихся с «автономки», 4-5 месячного подводного плавания: первые минуты на пирсе движения их были  слишком размашистыми, причём и движения рук, и движения ног, да всего, что у человека движется. Шаги их были несоразмерно широки, руками они размахивали так, что постоянно кого-то задевали, извиняясь. И ещё бросалось Ермакову в глаза, прямо пугала, их всеобщая бледность, даже, белизна лица.


      Вечером с Якубом, другом, узбеком, шили - ушивали брюки-клёш, какой же моряк без них? Пуговицы новые к голландке (гимнастёрке по-сухопутному) пришивали, каблуки на ботинках титановыми скобками подбивали. Дел много, боялся Иван в спешке забыть что-нибудь.
      На следующий день на корабле были проводы, да дембель, или ДМБ, как говорят на флоте,  уходили домой призывники  1972 года, весенники. Уходили все сразу, все 52 человека, и это было необычно: всегда уходили партиями по 10-15 человек. Друзей у Ивана среди уходящих не было, поэтому и грусти не было, тайная радость была – всё третий ДМБ мой, а начиналось всё с шести. Не то, что год назад, когда уходил первый его командир отделения. Витюк Валера из Владивостока. Тогда дружбы тоже не было, но что было, Ермаков до сих пор не понял, а грусть всё ещё оставалась. Витюк первым взял его на лодку. Матросы называли такие лодки утюгами, за внешнее сходство, стреляла ракетами лодка только из надводного положения, и шахты для ракет поднимались из корпуса лодки под углом, утюг он  есть утюг. Всё, что можно и нельзя прощупал Ермаков головой на этой лодке, из за высокого роста своего. Но лодка поразила его насыщённостью механизмов, размерами внутренними, и  впервые увиденным ядерным реактором.


       Старшина 1-ой статьи Витюк долго ругался, даже обзывался нехорошими словами, когда узнал про желание Ивана стать офицером, но, со временем, поняв, что решение Ермакова давнее и твёрдое, стал помогать: это он, через гражданских, отправил письмо в «Красную Звезду». Боялся цензуры. За день до ухода с корабля подарил Ермакову тельняшку новую:
         - Дарю, Ермак! В училище тебе приготовил, да не вышло у нас, носи на здоровье, да меня не забывай. А ещё за день раньше состоялся у них откровенный, доверительный разговор.
        - Расскажи, Иван, что обо мне говорят в отделении, не бойся, никому ничего не будет, что я успею сделать вам, а мне это важно и нужно для гражданки.
      Ермаков отдыхал перед вахтой, а Витюк не вставал после «адмиральского» часа, валялся наверху. Ну и купился Иван на такую откровенность, всё честно рассказал, и про то, как Климов Василий заявил:
        - Когда уж этот дурак уйдет, не дождусь никак.
     Вернувшись с вахты в первом часу ночи, Иван Климова в каюте не обнаружил. Подсветка горела, Витюк читал книгу. Ермаков понял всё: не сдержал слова своего старшина, взыграла в нём обида, опустился он до мести Климову, и ещё понял Иван, что теперь, в глазах Василия,  да что там, в своих собственных глазах,  сам он обыкновенный стукач и пошёл молча переодеваться в грязную робу. Самым суровым наказанием считалось на корабле отправка на работу в машинное отделение, вот туда  Иван и направился.


       - Тебя - то за что? Меня - за нечищеные ботинки, а тебя?- весело встретил  Вася, чифирчик потягивая: вахту в машинном отделении нёс годок Васин, так что не наказание это было для него а, даже, праздник. Лазил, согнувшись в три погибели, под главным дизелем, Ермаков.
         - Ну так за что?- переспросил Василий, заглянув  под дизель. Иван честно всё рассказал.
         - Ну и дурак! Доверяй всем больше, - Василий, вместе с кружкой, уютно устроился рядышком, -  На покури, чифира не предлагаю, знаю, что не будешь, да и не положено «карасям». Через полчаса, лично спустившись к ним, Витюк с матюгами отправил их спать. Когда уже марш «Прощания славянки» звучал по громкой корабельной связи, Витюк, дойдя до своего отделения, буквально сгрёб  всех в кучу, обнимая:
         - Простите меня, ребята! За всё плохое простите! И живите дружно! Ты, Василий, Ермака не обижай! Он доверчивый, деревня. Это я перед тобой виноват! Прощайте, вряд ли когда свидеться придётся, может, попадёт кто во Владик, заходите, улица Дубовая 13.
       И вот очередные дембеля ушли. Скоро и Ермакову домой, целых тридцать пять суток отпуска! В приказе объявляли 10 суток, да 25 дней на дорогу в оба конца. Дорога имелась в виду железная, но все и всегда летали самолётом, выгода очевидная: министерство обороны экономило деньги, военнослужащие – время в дороге. У Ивана даже дух захватывало от мысли, что через несколько дней всего, даже часы уже можно считать, он месяц будет дома, рядом с родными и любимыми людьми!

 
       На другой день случилось невероятное: все дембеля вернулись на корабль. Да не просто вернулись, а под конвоем десятка автоматчиков из комендантской роты. Дембеля были хмурыми, с помятыми лицами, злые. Несколько из них остались на гарнизонной гауптвахте. Чуть позже стало всё ясно: прибыв в аэропорт города Петропавловск – Камчатского  «Елизово», они решили, не откладывая в долгий ящик, обмыть долгожданную свободу, а заодно, и расставание, разлетались они во все уголки Союза. Увлёкшись этим делом, не заметили, как перешли все границы разумного: полностью захватили сначала ресторан, а потом и весь зал ожидания, выгнав на улицу всех гражданских. Патрули пытались навести порядок, но что они могли сделать с полусотней пьяных, потерявших голову и от свободы, и от вина мужиков. Тогда – то и была вызвана комендантская рота, буянов скрутили, часть посадили на «губу», а остальных отправили  «домой», на корабль. Так воинская часть № 20575 «прославилась» на всю флотилию, да и на весь Тихоокеанский флот. Естественно, все отпуска, все отлучения с корабля запрещались на какое – то время.