Марусино детство. Поехали!

На улице кипела жизнь: от мала до велика вся малышня выкатывалась за калитку на всём том, что могло катиться.

Мы скакали на вениках, палках с лошадиными головами, на красных лошадках-каталках с тугой сбруей, катались на пластиковых машинках, доставшихся от кого-то по наследству, на настоящих железных машинах с педальным приводом. У нас был настоящий кабриолет - «Москвич» песочного цвета – Ванька с удовольствием рассекал на нём по улицам.

Гоняли наперегонки на старых рыжих тяжеленных самокатах с высокими рулями и, конечно же, на велосипедах: от маленьких трёхколесных с выгоревшими пластмассовыми сиденьями и кисточками на руле, у кого-то со сплошными колёсами, у кого-то со спицами, до огромных двухколёсных с багажниками «Аистов» или неведомых заморских спортивных для совсем взрослых – с ручками руля, закрученными как бараньи рога, двойными тормозами и железными острыми стременами на педалях.
Мы гоняли на трёхколесных, пока коленки не начинали упираться в руль, а потом пересаживались на неподъёмные «Дружки» с рахитичными задними боковыми колёсиками для равновесия. Потом наши папы  потихоньку отгибали их от земли, а чуть позже и вовсе скручивали, когда мы переставали падать.

У меня был синий «Дружок», у Ленки – зелёный.  У Наташкиного вообще надувались колёса, а у нас вот нет.

Потом шли «Школьники», почему-то все голубые или цвета спелой вишни. У них был багажник, на котором можно было катать пассажира, если колесо не спускает, ну, или самому сесть на багажник и крутить педали, если ноги длинные, а пассажира посадить в седло, чтоб рулил. Они болели прокрутами. У меня со «Школьниками» отношения сразу не сложились.

В первый раз как собралась на нём прокатиться, я по локоть провалилась в корыто с раскаленными углями на глазах всей изумленной публики: было больно, обидно, и на «Школьник» я с тех пор больше не садилась. Лишь чудом не осталось следов от ожогов - с поджаренной левой культяпкой я проходила пол-лета.

Чудом были мама и верный братец Кузька. Я лежала под вентилятором, обмазанная мазью, как запеченный гусь под густой подливкой, ревела, кот наш лежал на мне, жалел, трогал меня мохнатой лапой, урчал свою лечебную песню.
 
После того, как рука зажила, предвидя мою тягу к новым свершениям, родители решили учить меня кататься на большом двухколесном велосипеде.

Подгонялись сёдла и рули под наш рост – опускались до самого низа. Надувались колёса железными насосами с деревянной ручкой, поршень которых был весь в черной смазке, и трогать его, конечно же, не надо было. Но руки-то должны быть как у настоящего слесаря – грязны и черны! Чтоб потом вместе с папой оттирать их тряпочкой с настоящим керосином из старой канистры с носиком.

Мы помогали: держали шланги насосов, чтоб колёса быстрее надувались. Силёнок, чтоб самостоятельно подкачать колесо, тогда ещё не было, зато пощупать, достаточно ли оно жесткое, – милое дело.

Первым в ход пошёл «Орлёнок». С высокой треугольной рамой, чёрный. Дедушка говорил, что это для пацанов. Забраться на него без подъемного крана мне было тяжеловато, впрочем, как и соскочить с него не представлялось возможным. Судьба была предрешена: перекинуть ногу через раму было нелегко - дорога вела меня в пропасть. Посадили меня на него, разогнали и отпустили.

О, сколько раз в моей жизни этот отрезок пути от дома до Пушкинской я преодолевала, перелетая через рули велосипедов! Почти через каждый первый заезд на новом аппарате... И всегда перед глазами проносилась эта картина в режиме замедленной съёмки: у калитки стоит тот, кто меня на него посадил и держится за голову, а я лечу вперед к новым свершениям и навстречу асфальту с распростёртыми объятьями. Раз упала, два упала, раз коленка, два коленка – не пошла эта модель.
Второй на очереди была «Ласточка» - мамин бирюзовый велосипед, моя любовь на долгие годы.

С прямым рулём как на горных велосипедах, на тонких, высоких, а самое главное, красных колёсах. Легенда гласила, что когда-то на колёсах были решётки, чтоб юбка не попадала. Рама была V-образная, двойная, низкая – легко перешагнуть, легко запрыгнуть или просто катиться стоя.

И вот я сижу на своём железном коне, кручу педали, рядом бегут папа с дедом. Папа придерживает меня за сиденье.

- Не бойся, мы здесь! Мы держим! - раздается уже откуда-то издалека за спиной.
И тут ты понимаешь, что едешь сам, и вдруг так страшно и так легко – главное не бросить руль. На первом же повороте заваливаешься, но встаешь сам и довольный мчишься обратно.

- У меня получилось!

Ох, сколько всего мы пережили с ней: мы убегали от собак и даже быков, гоняли по грязи, падали в неё, рассекали лужи, летали с горы у пруда! Я летала через руль – «Ласточка» меня с удовольствием катапультировала.

Сколько стёртых в кровь рук, ног, коленок! Сколько раз я разгонялась чересчур и не могла затормозить, влетала в столбы да деревья – руль сворачивался набок, я тащила её домой на себе.

Папа чинил велосипед, мама заматывала меня бинтами, вынимала из моих ног тормозные тросики, мазала йодом без пощады, привязывала подорожник к разодранным в кровь коленкам.

Сколько раз меня поднимали на улице незнакомые люди, отряхивали, хотели отвести домой!

Навсегда  запомнился один мотоциклист, перед которым я разложилась посреди дороги. Упала на грудь сильно, напоролась на руль - вот уж действительно не могла не то что встать, а даже выдохнуть. Мотоцикл приближался, а велосипед нужно было спасти из-под колёс. Я, как Матросов, ползла из последних сил, тянула верного друга на обочину.

Дядька заглушил мотор, поднял меня, осмотрел, оттащил велосипед, посадил меня на траву, дал попить воды из своей фляжки. Сидел рядом со мной, курил, ждал, пока я очухаюсь. Он ничего не говорил - просто ждал.

Я не помню его лица: он не был мне знаком. Помню: похлопал меня по плечу и умчался. Иногда так не хватает такого дядьки!

Грудь ужасно жгло изнутри, на боку, под мышкой, уже был огромный черняк, я предвкушала дома раздачу призов за храбрость.

Честно говоря, не знаю, почему мои родители не поседели к сорока годам – что ни год меня ожидали приключения с обязательным посещением травмпунктов и ритуальным зашиванием. К зрелой жизни я пришла, как лоскутное одеяло, шитое-перешитое.
Были «Аисты», «Дёсны». У Илюхи был рыжий «Кросс» с маленькой диковинной бутылкой для питья на раме. Анька после «Школьника» пересела на «Каму», у неё иногда отваливалось переднее колесо. Мы чинили. У нас в пути соскакивали цепи, мы переворачивали велосипеды вверх колёсами на седло, перетягивали их, смазывали, клеили камеры, мазали ниппели мыльной пеной, надували колёса. Почти у всех под сёдлами болтались кожаные бардачки - футляры с ключами на металлических поворотных замках.

Чумазые, с перепачканными чёрной смазкой руками после мелких ремонтов, мы мчались дальше. Домой заходить было нельзя – загонят.
 
Дядя Миша ездил на огромном золотистом велосипеде, катал Наташку на детском кресле – по-моему, единственный, у кого такое было. Частенько приходил к нам за насосами тогда и потом.

Мы целыми днями все вместе целой толпой носились на великах, мчались куда-то, бросали их, гоняли вкруголя, играли в салки, колдунчики, валили друг друга как на рыцарских турнирах – таранили колесо об колесо, рисовали карты местности, открывая для себя новые улицы и места.

Мы догоняли взрослых, маленькие догоняли нас, мы обгоняли их. Падали, поднимались, покоряли новые горизонты.
 
Чуть позже велосипеды у ребят менялись, а мой верный конь служил мне до последнего истертого колеса. Однажды, после триумфального торможения с самым долгим следом от шины я исчезла в дыму лопнувшей камеры, в очередной раз разодрав себе об асфальт весь бок. 

Нам с братом купили новый велосипед с переключателем скоростей, но это было уже совсем другое время, на смену целой эпохе вечных железных коней пришли лёгкие цветные разномастные китайцы.