Марусино детство. Костры

В мягких летних сумерках мы ещё носились по улицам, играли в прятки, провожали последнее красное солнце на сонных облаках.  А вот когда тьма опускалась всё ниже, до самых макушек, и просыпались старые фонари на длинных ногах, а вместе с ними своры комаров,  мы бежали скорее домой  - ужинать и надевать длинные штаны.
На улицы мягко опускался вечер, и в кроне большой сливы, что доставала руками до самых проводов, просыпались майские жуки.
 
Менялся облик улиц, дома, его потаенных мест.

Во всех кустах кто-то таился. В чёрном квадрате лаза на чердак просыпался Нехочуха, в чулане в старом пропахшем нафталином шкафу шуршали мыши. В лесу шевелились Лешие: поливали ночной росой новые грибы, тянули их вверх за уши, чтобы завтра грибникам было что собирать. На крыше у трубы сидела Баба Яга - проверяла, кто ещё не спит. На улице летали бражники, пели в кустах свои заунывные песни кузнечики, летучие мыши рассекали ночной влажный воздух со свистом.

Во дворе выпадала роса, блестела, словно рассыпанный бисер, на мягкой траве. В босоножках на босу ногу было жуть как мокро, так, что мурашки бегали галопом по спине туда и обратно.

Большие крестовики выходили на охоту, расставив свои сети на мотыльков и косиножек. К концу лета они, бывало, становились огромными, как виноградины. По дорожкам ползали огромные бурые слизняки, прыгали коричневые лягушки. Вдоль заборов прошлогодними листьями шуршали ежи.

Пробуждался другой мир.

Дедушка и отец разводили костёр. Вся ребятня собиралась на улице у очага под кустами сирени. На наш огонёк подтягивались соседи.

В большом железном корыте уютно горел огонь. Вокруг стрекотали кузнечики, перед нами тихо потрескивали дрова. Дым поднимался вверх – к самому небу.

Мы рассаживались вокруг на лавках и брёвнах, на которых днём резались в карты.
Вокруг была густая темнота. Далеко от дома мы не убегали – только под свет фонарей и только все вместе. Мы ловили бело-розовых винных бражников, вьющихся у огромных ламп. Ныряли в темноту за дровами и бегом возвращались обратно, в тепло к мягкому свету.

Мы не просто так подкидывали в огонь дрова - мы готовили из них «печь» для обжига наших поделок из глины, слепленных ещё несколько дней назад и подсушенных на солнце.

Здесь мы протапливали в первый раз наши самодельные печи с настоящими топками и дымоходами.

Пару раз наши родители готовили на костре настоящий асфальт, делали дорожки в саду - вот это было событие!

Мы плавили свинец в алюминиевых кастрюлях и разливали его по формам: столовым ложкам, кирпичам, ямкам в земле.

Ещё с собой мы приносили хлеб. Насаживали на самую лучшую палочку, найденную тут же в кустах, и держали над огнём, пока он не зарумянится или не подгорит.
До чего он был вкусный!

Мы пекли картошку. Отец разгребал  в корыте угли большой кочергой, на дно выкладывали картошку, взятую на старой уличной кухне наощупь-наугад, накрывали огромной трехлитровой жестяной банкой из-под селёдки, закапывали её в горячие угли и разводили над ней снова огонь.

Ждали, когда же, когда она будет готова! Тыкали в угли кочергой, палками. Кончики палок загорались, а мы убегали с ними во тьму, махали вокруг себя и перед собой - смотрели на длинный световой хвост от уголька на конце, старались продержаться с ним подольше.

Размахивали этим светом вокруг себя, рисовали круги и загадочные знаки в воздухе – колдовали.

Приносили фарфоровую дулёвскую солонку с террасы, тыкали спичкой в дырочки: опять соль отсырела.

Аккуратно разгребали угли, подцепляли банку. Вот они - готовые, чуть обуглившиеся, ароматные и такие горячие!

Отец маленькой лопаткой вылавливал картофелины из корыта; мы собирали их в миску голыми руками, как заправские йоги, дуя на руки, чтобы остыли.
 
В нетерпении скорее разбирали их, перекидывали из руки в руку, дули на картошку, дули на пальцы. Роняли, поднимали - так хотелось поскорее отведать вкуснятины.
Разламывали пополам: внутри рассыпчатая душистая, снаружи чёрная, как уголь, с коричневой припекшейся корочкой, из середины поднимается пар, обжигает нос.
Передаём друг другу солонку, присаливаем.

- Так вкусно!

Почти так же, как горбушка чёрного хлеба, натёртая зубчиком чеснока и политая душистым густым подсолнечным маслом.

Папа тем временем, разравнивал угли в очаге, они потрескивали, как картошка за нашими щеками, потихонечку гасли, покрываясь пеплом.

Отец поворачивался к костру спиной, тёр спину.

Когда дрова прогорали, а красные угли подергивались благородной сединой, мы  смотрели на небо.

Считали спутники, парящие среди звёзд, искали Венеру и ковш Большой медведицы. Искали двойную звезду в созвездии, ведь в древности считалось, что тот, кто видит рядом с Мицаром маленькую  звезду Алькор, будет хорошим лучником.

То ли ночи, раньше были темнее, то ли звёзд было больше – я помню небо бесконечным, глубоким.

Забрызганное разноцветными каплями красок…

Мы смотрели на него, на угли, грелись, протягивали руки к теплу.
Уставшие, с горящими щеками, перепачканные чёрной сажей, пропахшие насквозь дымом, мы быстро засыпали в своих глубоких кроватях.

Смотрели дальше сны, про то, о чём нам рассказал огонь.