Юкио Касима Охота на овец 2 или Третий путь ч. IV

              Юкио Касима Охота на овец 2 или Третий путь.

                Часть IV
    Между тем, незаметно для самого себя, оН обустраивал пространство своей квартиры. В своей квартире оН старался окружить себя  предметами, с которыми было возможно общение, чтобы при наступлении депрессии, а таковая периодически посещала еГО, находя их взглядом, прикасаться к  ним, рассматривать, отвлекаясь необременительными мыслями. Вещи были аккуратно разбросаны  по всей квартире. 
 оН общался с предметами, долго еМУ служившими, как с одушевленными,  и еМУ вовсе не казалось это ненормальностью. Любое отклонение  от общепринятого восприятия мира становиться таковым, переходя в разряд публичных в поступках или в высказываниях. Свое восприятие оН содержал  в неприкосновенности от стороннего слуха или взгляда. 
Собственно вопрос одушевленности окружавших его вещей не стоял вообще. Через них оН просто общался сам с собой.  У них ведь было достаточно общих воспоминаний. 
В итоге, выходя из этих молчаливых диалогов и рассуждений не пострадавшим психически, оН продолжал общаться с «добрыми знакомыми», окружавшими еГО, когда для этого возникало настроение.
                ………………………………………………………………………………
    …Возникла музыка… Он купил проигрыватель, затем начали появляться диски, к выбору которых он относился очень тщательно.
    Мысли, и воля его действовали в одном направлении, чувства, вызываемые этими совершенными мелодиями, пронизывая их, не давали  ему опуститься на ступень ниже человеческой.
    Незаметно для него самого  его квартира, вещи  в ней начали принимать черты совершенного пространства. Совершенного для той  жизни, которую ему предстояло вести долгие годы.
                ……………………………………………………………………………………………
    А когда эти ресурсы  исчерпывались, в конце концов, всегда оставалась возможность выйти из дому на    улицу, чья  переменчивая в зависимости от времени года белая, зеленая либо серо-коричневая  длина      успокаивала  его взгляд рядами однообразных домов, бликами луж осенью и  худобою голых деревьев зимой, бесцельной ходьбою. Улица больше не несла угрозы, она вступила с ним в сговор. … Она уже давно была с ним в сговоре во время его бдений за  своими подопечными. Она благоволила к  нему, так же как и ко всем тем, кто наполнял ее в неторопливом движении.  Это надо было только заметить… Суетливо бегущие, а тем более те, кто передвигаются по ней исключительно в автомобилях, не входили в число ее фаворитов.
     оН всматривался в проходивших мимо людей в поисках чего-то подтверждающего, или хотя бы намекающего, что оН не одинок на   своем пути, что это действительно путь, а не  а  шизофреническая мысль, благодаря которой оН пытается удержаться в этой жизни. Удержаться?  А хочет ли он удержаться и жить, вообще?  Нет, это не оН удерживает себя с его плотью, кровью, с его жалким  аморфным сознанием  склонным  скорее к  хаосу и распаду, чем  самоутверждению.  еГО удерживает Путь. Значит, путь существует, значит, оН им избран, значит, еМУ дано идти этим путем? В таких  мыслях завершавших еГО периодические размышления на эту тему, еГО несколько смущала пафосная составляющая. Она таила опасность  принятия на себя  мессианской роли, что, даже пребывая в том состоянии, котором оН пребывал,  оН считал серьезным отклонением психики, за которым может последовать все что угодно.
     Но если путь все же существует.…  Если это так,  то где-то среди идущих еМУ навстречу или обгоняющих еГО, едущих в общественном транспорте или катящихся на собственных автомобилях есть люди,  благодаря которым этот мир не  скатится во мрак  мыслей, чувств, действий, единственным  разрешением  которых будет кровь.
     Тогда одиночество было еще тягостным, но уйти от него оН не пытался. Он должен был довести его до некоей болезненно непереносимой точки, выдержав которую,  превратит его в свою силу. Будет ли эта сила комфортна для сосуществования с ней?
    Это было безнадежное занятие. Тысячеглавая гидра эмпиризма опутывала его своими щупальцами,  подбрасывая все новые и новые впечатления, которые он пытался  втиснуть в рамки перенесенного  им, идентифицируя мимику жесты, позы с собственным опытом.   Это занимало много времени, и поэтому ему просто необходимо было найти в нем какой-то конструктив, совокупность, составляющую  смысл его устремлений.
    оН уже не чувствовал себя таким беспомощным, как в те дни.  Беспомощность…. Перед людьми? Нонсенс. Беспомощность перед той «машиной», которая ввергла еГО тогда в шок? Вопрос метода.
     Этот поиск в людях, их лицах соответствия, родственности, отклика на свои состояния привел еГО к  неожиданному занятию, которое на первый взгляд не имело к еГО пути никакого отношения.  еГО  взгляд стали привлекать движения жесты мимика  людей  в своих  будничных  проявлениях  в  простых  ухищрениях. Иногда оН  словно в трансе следил  за цепочкой движений и  жестов, лишенных какой бы то ни было рациональности,  и в то же время необходимых для совершения тех бессмысленных действий, которые они оформляли.
     еГО  внимание  приковывалось к кому-либо из проходящих мимо людей. Иногда   оН останавливался и даже менял направление движения, сопровождая, попавший в поле зрения «объект» до завершения им своей двигательной «сессии».
                ……………………………………………………………………………………
      …Женщина шла, прижимая ухом к плечу мобильный телефон. Обе руки были заняты. В правой она держала зонтик,  на левой - висела сумочка, из которой она, очевидно,  торопливо перед этим его достала.  Загадкой уже было то, как телефон оказался на том месте, где его видел Наблюдатель.
      Из неудобной позиции она пыталась выйти сложными изломанными движениями, перемещая сумочку из левой в правую руку, которая уже была занята зонтом. Правой рукой она не могла себе помочь, поэтому, проведя непростую комбинацию, продев сумочку через верхушку зонтика, повесила ее на согнутую для этой цели правую руку и затем подхватила едва не выпавший, державшийся исключительно между ухом и плечом телефон левой рукой.
     Все это время разговор по телефону продолжался и завершился практически одновременно с перемещением сумочки в правую руку. После чего она спокойно взяла телефон в освободившуюся руку, выключила его и положила обратно в сумочку. Перевесила ее на левое плечо и пошла… продолжила - собственно она и не останавливалась – свой путь. Мимика ее лица словно распадалась на две части, сменявших друг друга в зависимости от осложнений  с перемещением сумки,  неудобствами общения в таком положении и содержанием самого разговора.
     Без всяких внутренних комментариев Он, словно завороженный наблюдал за причудливой хореографией ее движений.  Казалось,  все эти действия  ей были  нужны  зачем-то, и в то  же время они выглядели  начисто бессмысленными. В том была некая загадка…
                …………………………………………………………………………………………
        Это внимание к обыденным, непроизвольным, механическим движениям, жестам переросло или скорее дополнилось, сопровождавшими эти движения мыслями объектов наблюдения.  оН не питал иллюзий по поводу возможности открытия каких-то экстрасенсорных способностей  к чтению мыслей. Просто глядя на человека, оН непроизвольно ощущал направление, в котором движутся  чисто механические мысли, сопровождающие движения его тела. Собственно это было скорее безмыслие выраженное в словах – даже не поток сознания, а пляска Святого Вита в вербальном поле.
     Движения, жесты их сопровождающие, мимика  этих людей, бегущих утром на работу, по разным текущим делам, садящихся и выходящих из автомобилей, заходящими в офисы либо «высокие» административные здания, ничем по своей необязательной скоротечности, почти суетливости, не отличалось.
     А то безмыслие, которое сопровождало все эти проявления механической жизни, их бытовая направленность, еще более объединяли спускающегося  в метро, восседающего в престижном автомобиле,  входящего в здание парламента. Жесты и движения  необходимые как для действия, так  и для деятельности, сопровождались  движениями и жестами совершенно бесполезными, не имеющими ни объяснимого продолжения, ни цели. Значит, первичны были не их жизненная необходимость. Все они органически вытекали из атмосферы, в которой эти люди пребывали.  Все участники этих процессов, проходивших у него на глазах, когда он на них сосредотачивался, охваченные  этой атмосферой, жили некими родовыми  чувствами,  эти чувства сопровождались родовыми движениями, жестами. И они были  родственны  ей - атмосфере. Ничего другого эта атмосфера породить уже не могла.
     Оказывалось его жизнь, была более полна, менее суетлива, можно было бы сказать – более целенаправленна, если бы слово «цель» хоть как то могло бы быть соотнесено с тем, что он ощущал проживая свой сюжет. И в какой-то момент он ощутил, что переживаемое им уже начинает выходить за рамки частного случая.
…………………………………………………………………………………………
    еГО бдения не сразу стали столь стабильными. Первое время оН, изучив местонахождение жилья и офисов своих обидчиков – тогда они были еще обидчиками – посещал их по настроению. В своих мыслях оН не ощущал еще  миссии. Впрочем, как миссия, еГО последующая жизнь никогда и не была определена или тем более сформулирована. Формулировок оН избегал, чувствуя их неточность, не выраженность в них предстоявшего еМУ, почти лживость. еГО целью, не зафиксированной ни в каких мыслительных, ни в чувственных органах было увидеть их, убедиться, что они живы, здоровы, насколько это можно было определить по внешнему виду, а может быть и счастливы. Впрочем, о ком можно сказать, что он счастлив, пока он жив. И снова ждать. Ждать пока некие внешние и внутренние движения, влекомые невидимыми течениями, сольются в понимание пути.
                …………………………………………………………………………………………
      Беспечный мир живых…. На еГО глазах  происходило нечто противоречивое, осознание чего пришло не сразу, а в процессе этих первых навыков ожидания, казавшегося тогда бесцельным. Впрочем, бесцельным ожидание уже тогда нельзя было назвать. Это было время в ожидании  формирования статуса еГО бдений. За всем происходившим с нИМ после того дня виделась некая метафизическая последовательность, которая совершенно не походила на ту рациональную бытовую будничную логику,  и которую сформулировать оН не мог. Но она удерживала еГО от истерик и депрессий.  оН становился Наблюдателем.
     Вокруг происходило не то, что оН наблюдал.  оН  видел  респектабельного мужчину, выходящего из машины, или ведущего важную для него и, возможно для судеб страны, с его точки зрения, беседу,  и совершенно не ведающего, что с ним  произойдет в ближайшее время,  того, что уже происходило, заложенное где-то событиями и участниками совершенно не известными ему в эти минуты. Несмотря на всю предсказуемость бытия современных людей, их самоуверенность в предчувствиях завтрашнего дня  была преувеличена. Завтрашний день не вытекал из дня сегодняшнего. Никакие дела в каждый данный момент уже не обстояли так, как они обстояли, заданные прошлым.
    То же, что происходит на самом деле, происходит не там, где оН видел, и не тогда, когда оН видел это происходящим. И то, что наблюдаемый обсуждает тоже не его проблема, а на самом деле он  в своей судьбе  и в своем деле  сам  является носителем проблемы, которую даже не осознает. Когда происходит или уже произошло то, что мы видим происходящим в последовательности? Когда это  решается,  когда решилось с ним?
    Бред!  А может еще раньше, и независимо от …. Когда же решилось то, что произошло с  ними? И с ними ли это произошло? С ним. Они уже не в счет. Смерть человека не событие в его жизни. Это произошло со мной,  оставшимся в живых.
                .................................
                «Ну, мы  пошли. А ты догоняй».
                .................................
     Словно следуя стереотипу, взращенному на опыте нежданно  вернувшихся с пути в безвестный мир,  но неторопливо, без спешки, не будучи ограниченным короткими предсмертными мгновеньями, считая от какой-то бесконечно большой величины до единицы, до нуля, оН раскручивал свои воспоминания, начиная с того дня и  чуть ли не до рождения. 
                …………………………………………………………………………………
     Консультант посмотрел на него с удивлением: «Вы, что не понимаете, что происходит? А я иногда задумываюсь. Не для того, что бы все бросить, покаяться и стать чистеньким. Я не брошу. Для чего? На мое место сегодня стая слетится. И в отличие от меня ни у кого из них уже и мысли не возникнет, что они творят. Подождите совсем не много – и здесь такое начнется.... То, что мы делаем  детскими шалостями покажется. У них же, у этих, - он ткнул большим пальцем в потолок, -  одна забота – избежать общей судьбы с той страной, до управления которой они дорвались».
     Он помолчал немного: «А не будешь задумываться, перешагнешь все. Чтоб хоть таким, какой я нынче есть остаться – крови на мне нет – надо задумываться».
     «Ну,  а  мне-то вы об этом  зачем говорите?»
     «Что толку самому с собой все это перетирать. Сам с собой всегда договоришься. Потом. Скажешь, да я же пошутил и все. Свидетелей нет. Мои химеры! Что хочу то и делаю.  А так вроде…- он повел плечами, не договорив фразу.
     «Самому с собой легче договориться, думаете? – переспросил он. - Существует и совершенно противоположное мнение». «Разве?- не заинтересовано произнес Консультант.
                …………………………………………………………………………………….
    На каком-то этапе из воспоминаний исчезла жена, дочь, появлялись забытые персонажи молодости, юности, детства, «с их вызывающим укором».  Когда вдруг возникали непроходимые места, он возвращался назад, снова и снова с мельчайшими деталями восстанавливал эпизоды, заставлявшие его остановиться. В какой-то момент чувствовал, что преграда преодолена. Снова продолжался медленный путь в прошлое.
                …………………………………………………………………………………….
     Он услышал свое имя и  вскинул испугано глаза на учительницу:  «А почему ты не поднимаешь руку? Ты же знаешь?»
     Ответа у него не было. Он просто пожал плечами. Она посмотрела на него задумчиво. «Ты все время как … в засаде» - резюмировала она свой взгляд. В этих словах не было не иронии, ни тем более ехидства. Но одноклассник Сорокин еще дня два громко смеялся, показывая на него пальцем: «В засаде! В засаде! Ха-ха-ха!» Его особенно никто не поддержал, поэтому его «засада» вскоре забылась. И этот эпизод всплыл только во время его «путешествия».
                ……………………………………………………………………………………..
     Именно в этом своем путешествии он с удивлением обнаружил, что практически никогда следующий момент не вытекает из предшествующего. То есть,  то, чем он был  в какой-то момент времени своего путешествия в прошлое, не вытекало из предыдущего, и не было причиной свершившегося с ним в дальнейшем. Точнее, то, что он считал причиной  происходившего в последствие, было лишь одной и очень часто  малозначимой составляющей многосложенных причин.
После этого вывода то, что он помнил, перестало  иметь такое довлеющее значение, какое он ему уделял, напрягая память. Но, чтобы понять, почему он это помнил, требовались гораздо большие усилия, чем просто напряжение  памяти.
                …………………………………………………………………………………..
     Не раз перед ним возникала «стена»,  у которой он задерживался надолго. Но и здесь он, прилагая усилия, чтобы не проявлять суеты и паники, ходил вдоль нее, ощупывая кладку, в надежде найти слабое место. Сцепление чего с чем здесь уготовало ему ловушку?  Пойдешь направо или налево – все равно, будет одно и тоже. Поднималось отчаяние. Когда описываешь свое чувство словами, оно как бы умаляется, становится земным, доступным приручению. Но здесь слова потеряли смысл – он пребывал в невербальном состоянии очевидности отчаяния. 
                ……………………………………………………………………………………..
   «Ну, мы  пошли. А ты догоняй».
                …………………………………………………………………………………….
    Как Ему удалось преодолеть это препятствие, он не смог бы рассказать, но опять же вдруг слова были возвращены ему. Возвращение их было столь же неожиданно, как и немота: «Ничто еще не решено, горизонт снова чист». Дальнейшее движение было легким, как будто на пути отсутствовала какая-либо вина.
     «Путешествие», предпринятое им в прошлое, помогло ему ощутить свое настоящее и обосновать необходимость присутствия в будущем.  Кроме того, что не менее важно, во-первых, он получил новый эмоциональный опыт, а во-вторых: убедился, что все чувства преходящи. С одолевающими чувствами не надо бороться, их надо пережить. Не поддаться, не бороться, а  ждать и, в конце концов, пережить.
     Он, скорее ощутил, чем пришел к выводу, что депрессия представляет собой в большей или меньшей степени лишь игру, практически языковую игру с окружающей реальностью.
                ………………………………………………………………………………..
     Дойдя до определенного рубежа невинности, он понял, что если будет опускаться ниже, то возможно начнутся  жизни, прожитые раньше. Это было увлекательно, но в задачу его не входило. С этого момента он снова начал «подъем», который к его удивлению не завершился «тем днем».  «Тот день»… Воспоминания им не завершались.    Реальные воспоминания  от того дня «вниз» были мучительны, но постепенно их безысходность таяла. И ко дню своей «невинности» он словно  пришел освобожденным от разладов, от бремени непонятных чувств, от лишенного направления холостого хода  его взрослой жизни.
    Обратный подъем был  подобен тому памятному сну, только теперь он  не бежал  от  того враждебного горизонта, а двигался навстречу ему. И движение его сопровождали те же чувства. Новое начинается, когда нам удается раскопать правду о самих себе.
     Мучительность восприятия  ушла, и к «тому» дню он пришел уже отстраненным от хаотических и мучительных переживаний, с пониманием, что Невозвратное случается каждый прожитый момент.
Чувством близким к удивлению он обнаружил, что «тем днем» события с ним связанные  не завершились, а продолжаются. Причем это не были те однообразные пьяные будни, воспоминания о которых ничего кроме тоски не могли нагнать. И, что самое удивительное, эти «воспоминания» были, не менее реальны, чем пережитое.
    Он обнаружил различие между тем, что случилось, став прошлым, и тем, что было, но никогда не стало прошлым – не сталось, не случилось. Недослучилось. То, что случилось, обрело статус факта, но не стало единственно возможным. Эти взаимно связанные и взаимоисключающие переживания парадоксально слились  в некое одновременное чувство.
     Теперь, после этого раздвоения, для того чтобы отличать  одно от другого, даже в своих мыслях, он вынужден был выставить какой-то сигнальный  вербальный «буй».  Когда его мысли возвращались к произошедшему реально, он теперь говорил «на самом деле». Но бежать этой раздвоенности он не имел намерения.
    Какова бы была его судьба, не случись этого? После предпринятого «путешествия»  он  мог видеть ее. Карьера, деньги, благополучие… Он был бы доволен и счастлив, но сегодня этого уже не могло произойти. И ему уже рисовались картины из другой «оперы».  Скандалы, развод, разделение имущества…. Неужели  их отношения  могли дойти до такого финала? Да, и он сам бы повел их к этому. Это была его судьба? А если так, то чего же он суетится, планирует, нечто ужасное для ее погубителей? Все равно бы развелись. А кем бы выросла дочь?  Не состоявшееся, не произошедшее развитие его  судьбы,  впавшее в его воспоминаниях  в убожество других причин и других следствий, он должен был отвергнуть, но и то, к чему он теперь двигался,  как к уготованному, до конца еще не принял.
                …………………………………………………………………………………………………
     Мысли и образы, сопровождавшие, происходящее с ним, пространство, в котором они появлялись,  были ни чем иным как    не рожденной реальностью, которая  вступила в конфликт с тем его  чувством реальности, которым он был «одарен» природой и судьбой с рождения для другой жизни.  Он начал одолевать чувство врожденной реальности.
                ..……………………………………………..…………………………………………………
     Все, что с ним происходило теперь в зрелые годы вплоть до рубежа, отделившего его от той жизни -  до того самого Дня, было уже изведано в ранние времена. И интенсивность пережитого  раньше порой превышала эмоциональный ступор даже «того дня». Или он насаждал, культивировал сам эти тождества?
     Пренебреженное в прошлом из-за нелепой смешной спешки жить - что может быть нелепее, чем вид спешащего человека? -   приобретало значимость.
                ……………………………………………………………………………………..
      Сопротивляться привычному отношению к реальности, взращенному природой и годами, было не легко. Воображение,  в этих «воспоминаниях о будущем», не принимало  какого либо заметного участия. Изменить в них что-либо силой воображения было невозможно. Когда начинало происходить нечто  насильственно привнесенное, они  просто обрывались.
      «Из факта можно вычесть, но невозможно к нему прибавить». А эти «воспоминания» были таким же фактом, как и те из другой уже произошедшей жизни.
     Что видят  сегодня,  утраченные им  родные лица, глядя на нашу землю - лишь пыль и туман? Чего же он хочет?
     Произошедшее   победило   уготованную ему «успешную» судьбу. Но чем произошедшее не сама судьба?
                ……………………………………………………………………………………..
    Но если в предначертанном ему изначально,  та почти десятилетняя супружеская жизнь в какой-то недопроизошедший момент раздвоилась, получив асимметричное продолжение, которое он воспринял как трагедию,  завершилась, и в то же время он еще жив, значит, ему предначертано устранить, или же продолжить эту раздвоенность.
    Являет ли долгая и счастливая  жизнь собой симметрию чему-то в прошлом? И с чем, с какими событиями в прошлом?
Во время попалось на глаза: «Неживой мир очень симметричен, с людьми сложнее. Асимметрия является структурообразующим и созидающим принципом жизни».
                …………………………………………………………………………………..
     Справедливость изначально не стала предметом его устремлений. Речь шла не о справедливости, а скорее о несправедливости равной для всех. Впрочем, «для всех» для него  ничего не значило. К человечеству он, слава Богу, не имел претензий.  Если о справедливости еще можно поговорить, в общем, то  несправедливость всегда конкретна. Вечный и скучный поединок справедливости и несправедливости его не занимал.
     Размышлениями он скорее занимал время, пытаясь избежать состояний, в которых являлась необходимость деятельности, чем выстроить некую теорию, либо понимание. Явилось ли произошедшее с ним результатом невидимой ему симметрии, которая им  должна быть восстановлена где-то, а  где-то нарушена?
     Но кровь не влекла его. В крови пролитой на земле нет руки Бога. Независимо от того пролита ли она из подлости,  восстановления справедливости или симметрии  ради.
    Это его «путешествие» вычистило из его планов те, которые находили разрешение в крови, к которой был бы причастен он непосредственно. Его руки, ноги, голова, сердце…. 
     Теперь это была уже не месть. Был нарушен некий внутренний  баланс – симметрия - между волей к жизни и  устремлением у смерти, не восстановив который он не мог жить. И хоть часты были состояния, когда действительно не хотелось жить, но он уже вполне ощутил, что это отнюдь не значит, что хочется не жить.
     То, чего ты не остановил и не доделал в себе, неминуемо остается в виде «темного» и участвует в независимости от тебя  в общем круговороте вещей в мире.  И это темное отливалось в его сознании в  образах произошедшего. Потребность придать своему новому статусу некое теоретическое обоснование выливалась в неясные, смутные, не легкие  для восприятия  мысли. Но иначе и быть не могло. Иначе надо пролить кровь. Если ставишь вопрос так, то все понятно – око за око, и все тут.
                …………………………………………………………………………………
     Отход от намерения кровавой мести в ее каноническом виде  придал новый импульс поиску. Призраки  действия  все реже посещали его. Иногда даже казалось, что нормальная жизнь, какой она видится большинству окружающих его людей,  может быть восстановлена.
     Но на самом же деле он двигался по все более и более тонкому льду. И итогом этого движения будет уже другое существование. С одной стороны он достиг некоей точки безпафосности своих устремлений, с другой  - его вело нечто, что могло быть названо словом «долг», «миссия» …. Но не было названо,  потому что не было таковым. Снова замаячило  «чудовище обмана».
                ………………………………………………………………………………….
     За «своими овцами» он наблюдал издалека, в свободное от работы время.
Имена, фамилии, адреса персонажей, которые с определенного момента помещены с ним на одной сцене, оН записал во время суда.  И когда вышел из состояния непригодного для какой бы то ни было рассудительности,  не без удивления обнаружил эти записи в качестве закладки в одной из книг. Написанные ровным, лишенным каких бы то ни было признаков волнения почерком, записи  зафиксировали информацию, необходимую для дальнейших контактов.
     Видеть их было довольно легко, одни появлялись даже на экране телевизора, других просто удостаивал взгляда раз в неделю-две, чтобы убедится в их состоянии здоровья, настроении, и прочих обязательных  атрибутах красивой и счастливой жизни. Но наблюдать, по той же причине, было не просто.  Ног для передвижения, судя по всему, они не использовали.  Все больше транспортные средства, причем, не из дешевых. Только Макс начал отставать от них. Новейшие марки автомобилей постепенно сменились какой-то подержанной иномаркой. Впрочем, если друг с другом они встречались не часто, то  с Максом и вовсе со временем встречи практически прекратились.
                …………………………………………………………………………………
      Он знал, когда они женились, разводились, рожали детей, покупали новые машины, сияли от успехов и печалились от преходящего.
      Паутина ткалась без судорожных движений. Не просто, не упуская мельчайших деталей, Он скорее наоборот уделял им самое пристальное внимание. И там, где когда-то для Его «паствы» был вход, выход постепенно затягивался:  дороги и даже тропинки назад там уже не было. Хотя они, конечно, по-прежнему, были уверены, что им открыты все дороги. Но этих путей становилось все меньше…. 
      Он присутствовал при рождении этих тупиков. Они сами их порождали и шли к последней встрече с Ним. Единственное, что Он предпринимал, так это был всегда открыт им.
      Иногда Его охватывала тревога. Ему вдруг начинало казаться, что избранное Им для самого себя   предназначение может оказаться по сроку выполнения более долгим, чем отпущенная ему физически жизнь. Как никак  Ему предстоит длиться параллельно с четырьмя  вполне пригодными для обитания телами, которые гораздо в большей степени, чем Он, привязаны к жизни.    Впрочем,  полной уверенности в  том, что выбор был действительно за Ним, уже  не было. Приверженность к  материалистическому в жизни, как инстинктивная, в связи с отсутствием собственного опыта переживания метафизического, так и взращенная  годами прожитыми бок о бок с атеистической идеологией,  постепенно уступала место  ожиданию, принятию другого бытия, и соответственно, других правил и даже законов, в нем действующих.
      Результатом  этого с первого взгляда пассивного и безрезультатного пребывание на  посту могла бы стать ущербность. Он, действительно  поначалу все более и более погружаясь в это кажущееся  бездействие как в привычку,  ловил себя на том, что забывает о конечном ожидаемом результате. Он становился чем-то  обратным тому, что замышлялось – неким незримым покровителем.  К этим мыслям Он  обращался, пребывая  на  своих бдениях.
Ну и что ты сделаешь,  даже если  сложатся обстоятельства, задавался  Он вопросом,  в котором конечно присутствовала злая ирония  или скорее даже ехидством.
      Что, столкнешь в яму, не подашь руки тонущему? Где твое оружие, наконец? Пистолета – то нету! Тогда чего ты ждешь?
И что значит теперь – «обстоятельства»?
Иногда Ему казалось, что Он в тщетной иллюзии движения безнадежно топчется на месте. Тогда Он  брал ручку, тетрадку, и пусто прожитый день заполнялся. Оказывалось, что  на самом деле все время что-то происходило, и в событиях, и в мыслях.
     Эти записки не являлись дневником – делиться этими записками, трансформировать их в литературное наследие неизвестного автора Он не собирался. Он делил свои воспоминания на «воспоминания текущие» и «воспоминания случайные». «Текущие» служили для того, чтобы убедить себя в том, что Он действительно существует, создавали то самое движение сюжета, ощущения прикосновения к реальности необходимое для  преодоления  сознания тщеты Его усилий. «Случайные», вплетаясь в день сегодняшний, подтверждали, что Он  наследует вчерашнему. Иного объединяющего начала не было. Не было причин, не было следствий, пользуясь которыми Он бы мог сказать: сегодня – это сегодня, потому что было вчера. И день сегодняшний приобретал осмысленность. Вся цепочка Его поступков, и в прошлом и в настоящем, приобретала единство, не вытекая в то же время  из причин и следствий.
Шли дни, Ему не приходилось преодолевать желаний чуждых Его помыслам,  позывов залечь в теплой квартире  за телевизором или книжкой, или уже позже, когда пришли другие возможности, уехать, куда-нибудь на край света,  Он шел, ехал точно по  расписанию, в которое могли вмешаться только чрезвычайные обстоятельства жизни, не Его,  а Его подопечных. Ежедневное неукоснительно,  непреодолимое  ни изнутри, ни снаружи, выполнялось то, что стало Его второй, а точнее первой и настоящей жизнью.
                ………………………………………………………………………………….
    Даже в светлое время суток, они оставались для него теми «полуночными ворами», которые похитили у него предначертанное изначально. Но прежних чувств не было: ни по отношению к своей потере, ни  по отношению к «ворам». Сегодня Он ощущал, что смерть близких  не была событием в их жизни, она стала событием в Его жизни.
      Счет на дни сменился счетом на недели, потом месяцы… и, наконец, годы.  Все, что Он видел, наблюдал, слышал, все более укореняло в Его сознании  мысль, что Он своими ежедневными бдениями не дает провидению - другого слова пока не обнаружилось -  забыть  о том долге, которое оно  имеет, нет,  не перед ним, а перед той  чередой асимметричных эмпирических  проявлений этого  мира, в котором  пребывал и Он, и его «подопечные».  Чередой, в которой проживая краткий миг времени на земле, человек не состоятелен был увидеть закономерность.
      Вглядываясь в лица, встречавшиеся на Его пути,  Он все более сживался с мыслью, что  Он не один. Он и такие как Он, по каким бы причинам они не стали Наблюдателями,  которые без геройства,  без шума, без оваций и гимнов,  создают  баланс,  измеряют и поддерживают его,  и не дают жизни  скатиться  в животный тупик.   
     Если бы Он был столь самоуверен, что считал себя единственным Наблюдателем в этой жизни,  то  выставлять счет провидению было бы не только слишком дерзко, но и смешно. Впрочем, смеяться было бы некому. Его чувства ощущения, домыслы, наконец, никогда не обретали черт  публичности.
Приходя к таким  умиротворяющим мыслям, Он прилагал усилия,  чтобы   избежать  окончательности в них, окончательности, которая бы причислила  бы Его к спасителям, к мессиям, непрошенным и незваным героям, пусть даже невидимого фронта. Приняв их окончательно и уверовав в них, Он приобрел бы иной статус, стал бы вне  тех  законов,  стороной баланса в которых Он являлся.
                ……………………………………………………………………………………..
     На первом этапе оН был очень осторожен -  не дать себя  уничтожить. Нет, никаких действий, чтобы быть обнаруженным,  в отношении своих недругов Он не предпринимал.  Поэтому ожидания ответной реакции было  не обоснованным. Но, тем не менее, пребывая в своих бдениях, был очень подозрителен. Напряжение не  оставляло еГо  несмотря  на неутраченные обыденную логику и способность к трезвой оценке ситуации, и тогда, когда повод для настороженности был совершенно очевидно надуманным. еМу казались подозрительными и  многозначительными  и случайные взгляды в еГО сторону брошенные случайными прохожими,  и тем более некоторые перемещения персон сопровождающих  еГО подопечных, когда эти ребята пребывая рядом с ними, шарили глазами по сторонам вокруг. Впрочем «баловать»  себя   наличием того, что можно было бы назвать охраной, любил большей частью Макс. Да и то, первое время. Впрочем,  сколько длилось это «первое время» Наблюдатель затруднился бы сказать. Лихое появление Макса с двумя тремя машинами сопровождения остальной троицей его  знакомцев не приветствовалось. Они к этим выездам Макса относились как к проявлению плебейства своего некогда товарища, как к  одной из тех  плебейских  привычек, которыми грешили «звезды» его уровня, выбившиеся в «крепкие бизнесмены», но так и не приобретших чувства меры и вкуса. Очень скоро Макс стал их стеснять. Положение обязывало к более респектабельным знакомствам  и  соответственному поведению на людях.
     Но все же борьба на выживание шла внутри неГО. Выжить и приспособиться к новой жизни, несмотря на противоречивую, а иногда и просто отрицающую подобное поведение, собственную оценку. И это было самое  сложное. Скрыться, сбить с толку противника, который, не видя еГо, использовал все еГО же внутренние противоречия, постоянно подтачивал и крошил ту еще не сформировавшуюся реальность, в которой оН уже будет не преследуемым, а станет оком  чего-то высшего или скорее стороннего. Успеть занять неприступную для них и их разрушительного воздействия позицию. А затем уже изматывать их своим невидимым непрерывным присутствием, проникать все глубже и глубже на их территорию, ведя их к неизбежному. 
    Вспомнить, а лучше помнить все время, помнить без слов, обращенных к самому себе,  что ты не мессия, не судия, не…, а все же скорее  просто человек. Что?  Хотелось бы стать чем-то больше? 
    Определения той силы, которая подхватила еГО  как «провидение», «око чего-то высшего», «долг», «миссия»,   возникали скорее по принципу дополнительности, как вынужденные метафоры и не создавали образа, который был бы приемлем во внешнем мире. И даже объясняя свой статус простым и всеобъемлющим словом «сила», оН понимал, что тем самым расписывается в своем бессилии охватить  это нечто, придать ему черты, которые сделали бы его видимым.
     Скорее всего, ему так и не удастся  увидеть образ того, чему он служит. Служит? Следует? Чему?  В попытках определить  происходящее с ним в символах второй сигнальной системы рушились логико-семантические связи, слова переставали быть слышными…    Названия  этому Нечто  доселе не нашла людская речь – оно было без образа и места.