Марусино детство. Волшебники

В наших краях раньше было так много художников!

Самых настоящих.

Диких.

Пахнущих ещё не просохшей на холсте масляной краской и табаком.

С видавшими виды этюдниками на плечах вместо сумок.

С истёртыми кожаными лямками.

С деревянными трубками, как у пиратов.

С термосами и флягами всех мастей.

Со складными выцветшими рыбацкими стульчиками.

С деревянными палитрами, покрытыми тысячами мазков краски.

С ленинградской акварелью в картонных коробках.

С чехлами для мастихинов и кистей на поясе.

С пузырьком настоящего керосина и лоскутом ветоши, чтобы протирать кисти.

С кисточками за ухом у мужчин.

С кисточками в волосах у женщин.

Их можно было встретить всюду.

Они, как паны и лесные нимфы, молча манят в свой, видимый лишь с особенных мест мир.

Дикие художники сидят в полных солнцем полях.

Среди созревшей высокой травы, из которой сыпется пыльца. Ветер щедро добавляет её в краску. Они дышат горьким густым воздухом и пишут его таким на своих полотнах.

В лесу. До середины лета, пока зелень вокруг ещё свежа и не стала совсем зелёной, а на опушках душно расцветают белые облака зонтиков сныти. Солнце разбавляет желтой краской просветы среди деревьев, а толпы мошек вьются среди цветов, добавляя жизни и теней.

Они собирают эту жизнь и этот свет, льющийся сквозь прохладную листву, на холсты.
Среди поседевшей, выгоревшей травы и золотых колосьев. Под источающими запах ладана горячими соснами, на которых сидят огромные вороны, опустив крылья и раскрыв рты, приоткрывая тонкие миры за оградой из чертополоха.

На полянах, полных клевера. Пока на матовых листьях ещё бархатом лежит роса. Пока вокруг туман белыми облаками разбавляет слепое солнце, как вода разгоняет акварель по бумаге.

Давным-давно, когда ещё на нашем пруду можно было встречать рассвет на плотине, а в истоке ловила рыбу белая цапля, эти волшебники, как рыбаки, приходили на наши берега. Пока вдруг в одночасье там, где просыпается солнце, не выросли, как кривые зубы, остовы домов, загородив свет и замерев болезненным оскалом на десяток лет, в то время как их хозяева искали новых денег или свободу.
Они приходили писать воду.

Большую белую птицу.

Нежное небо, тающее в тумане.

Желтый солнечный свет, проходящий сквозь полупрозрачные лепестки болотных ирисов.
Наклонившиеся над водой три сестрицы - стройные берёзы.

Плакучую необъятную иву на другом берегу с огромной пещерой внутри ствола, в  загадочном мире которой мы блуждали, проходя сквозь дерево.

Из воды выпрыгивала рыба, то тут, то там покашливали старые рыбаки, свистела леска, поднимался дым папирос.

Раздавался едва уловимый аромат масляной краски, кофе и коньяка из термосов, крепкого табака для трубок.

Мимо шли грибники и мамы в резиновых сапогах на ферму за утренним молоком.
Все вокруг пропускали утро сквозь себя.

Иногда дикие художники забредали прямо к нашим домам.

Однажды у наших ворот появилась девушка с этюдником.
Она была в огромной белой шляпе, белой юбке до самой земли.
С длинными волосами до пояса.
Сквозь солнце можно было рассмотреть её тонкий силуэт.

Волшебница.
Она остановилась писать наш переулок, полный шиповника.
Розовые облака со всех сторон у каждого дома.
Уходящую вниз за поворот дорогу, бабушек на лавочке, обсуждающих всё самое важное.
Розовые свечки мальвы вдоль невысоких заборов из старого штакетника.
Мы молча рассаживались вокруг неё, она всё объясняла и показывала что к чему.
Иногда она доставала термос с чаем, варёные яйца и печёную картошку.
Делилась с нами своей нехитрой, но невероятно вкусной едой.
Мы выносили ей воду и соль.
Несколько дней у нашего дома происходили чудеса.
Мы ждали её.
На холсте день за днём проявлялась уходящая, чуть изгибаясь, под горку в заросли дикой малины в чуть размытые туманом сумерки наша улица.
Наши цветы, наши бабушки, наше детство.
Такое же, как видели его мы со своего совсем ещё небольшого роста.