Мой героический дед Василий Часть2

Поблагодарил я женщину и пошёл в указанном направлении. К сожалению, дорога была неважной: глубокие прорези в снегу, затянутые позёмкой, то и дело оступаешься и проваливаешься, к тому же ночь. Под ногами ничего не видать.
На опушке леса, немного в глубине, примерно в полукилометре от деревни, находился небольшой сарай. В этом месте, видимо, когда-то был колхозный ток. Прошёл лесом с километр, снова вышел на открытую местность. Дорога на открытой местности была хуже, чем в лесу. Но что-то непонятное стало попадаться под ногами какие-то бугры. Один раз споткнулся и чуть не упал. Нагнулся, посмотрел и … ахнул. Оказывается на дороге и рядом с ней лежали припорошенные снегом трупы людей.
Видимо недавно недалеко от этой местности был бой и после него свозили погибших в одно место с тем, чтобы похоронить в общей могиле. Для меня, оказавшемуся здесь среди покойников одному, да ещё в ночное время, было шибко неприятно. Чтобы избавиться от этого печально-неприятного зрелища, я принял быстрым шагом вправо, и ещё более быстрым шагом поспешил оставить это печальное место. Теперь-то, после этой встречи, мне стало ясно, что в избушке спали вповалку солдаты из похоронной команды. Они и собирали погибших в бою людей в одно место, чтобы похоронить их в общей могиле.
Вот из-за того, что я повернул налево с правильного пути, я вернулся в свое расположение не через два часа, как полагал, а через три с лишним. Измотался пока некуда.
Ещё одну небольшую деревеньку нам удалось захватить до того, прежде чем поджигатели совершили бы своё чёрное дело. Эта деревня находилась в стороне от основных дорог в лесной глуши. Однако же немцы там были. Когда наша рота , а по количеству людей она равнялась одному взводу, подошла к этой деревне, то мы не знали точно есть там немцы или нет, стрельбы, по крайней мере, не было. Растянулись в цепь, без стрельбы подошли вплотную к надворным постройкам. Совершенно нигде никого не видать. Не исключено, что где-то находится засада, значит надо быть осторожными и готовыми ко всему.
Когда, подкравшись к одному из домов, держа автомат на изготовку, меня увидела из окна хозяйка дома – женщина лет сорока. Узнав, что это свои, выбежала из дома и бросилась ко мне со слезами и громким криком радости: «Дорогие вы наши, как же это мы живыми-то вас дождались? Какая радость!».
- Нет ли в деревне немцев? – спросил я.
- Нету их проклятых, убежали.
От радости эта женщина не знала что делать, она вцепилась мне в руку и, прямо-таки, потащила в избу. Чтобы не обидеть её, я вошёл, тут она она начала приговаривать: «Чем же мне вас угостить?» А потом взяла буханку хлеба, но никак не могла найти нож, чтобы отрезать хлеба. Я стал её уговаривать – зачем мне хлеб, ведь мы не голодные, у нас есть всё необходимое. Но она ничего не понимала и не слышала. Потом ей попали под руку большие ножницы, она схватила их и начала резать хлеб. С трудом отрезала кусок и настойчиво стала совать в руки. Что ж, пришлось отломить от этого большого куска и положить в карман. Иначе она не отпустила бы меня. Видимо немецкая пропаганда внушала нашим оккупированным людям, что мы (армия) голодные и полураздетые, поэтому с такой настойчивостью она хотела первого попавшегося на глаза освободителя накормить хлебом, хотя у самой-то было , ровным счётом, ни-че-го, надо полагать!
Наши войска освободили города Гжатск, Вязьму, много районных центров, сёл и деревень Смоленской области, но до Смоленска было ещё далеко.
Наш батальон, возможно и вся 153 отдельная стрелковая бригада, непосредственного участия в освобождении Гжатска и Вязьмы не принимали. Мы наступали (во всяком случае наш батальон) на одном из флангов вблизи этих городов.
Наступила весенняя распутица. Все ложбины и овраги заполнились водой. Снег превратился в кисель. Дороги превратились в сплошное месиво и стали почти не проходимы. На одной из высот немцы закрепились и повели ожесточённый миномётно-пулемётный огонь по нашему измотанному и промокшему до костей батальону, в котором осталось не более ста-ста двадцати человек.
Делаем передышку. В лесу стоит двухэтажное, из красного кирпича, большое здание без окон и дверей. Надо полагать, что этот дом принадлежал бывшему помещику. В этот дом набилось большое количество людей, а чтобы немного согреться, в подвале развели костры. Я хотел тоже туда втиснуться, но сколько там было дыма – решил, что лучше не соваться в эту холодную коптилку.
Потом нашу роту переместили в другое место по передовой линии. Наступление прекратилось, и мы пока окопались – заняли оборону.
На следующий день до нас дошёл печальный слух о том, что тот дом, в котором ещё находилось порядочно людей, взлетел на воздух. Он, оказывается, был заминирован немцами, а нашему командованию не пришло в голову проверить этот дом, прежде чем допускать туда людей.
15 марта наша, изрядно потрёпанная бригада, отошла на заслуженный отдых. Наш батальон расположился в уцелевшей деревне Алфёрово Симлевского района. Эта деревня уцелела только потому, что находилась в стороне от дорог и, к тому же, в лесу. Хоть я и говорил, что отошли на отдых, но этот отдых заключался только в том, что в тебя не стреляют и ты не стреляешь круглые сутки. \вообще-то на фронте отдыха не бывает. Нам, тем более, пришлось плохо отдыхать – за несколько километров ходили копать окопы (на всякий случай), а из-за весенней распутицы продукты подвозились плохо. Несколько дней мы были совершенно без хлеба, не получали и махорку.
Копать траншеи и окопы это ещё бы ничего, если бы это на месте. Но нам приходилось ходить на восемь-десять километров по сплошным зарослям и болотам. Ноги наши постоянно были мокрыми до колен. И этот холодный душ нами принимался почти ежедневно. Если же в отдельные дни не ходили на работу, то проводились тактические занятия. Вот это отдых называется!
Недоедание – это ещё полбеды. Но вот нет курева – это уже настоящая трагедия! Ведь дело доходило до того, что отдавали последние пайки сухарей за махорку у проезжающих обозников. Собирали окурки на дорогах, только бы раз другой затянуться и этим хоть отвести душу.
Когда под напором лучей мартовского солнца был согнан последний снег, прошли весенние паводки. На возвышенностях и солнцепёках зазеленела трава. Стали подсыхать искалеченные войной просёлочные дороги, улучшилось снабжение продуктами. Наконец-то привезли долгожданную махорку. Вот тут-то мы по-настоящему ожили. Много ли солдату надо!
Всю вторую половину марта и первую половину апреля находились на «отдыхе». Когда появлялся час-другой свободного времени уходили в лес, где можно было отвлечься от ужасов войны. Послушать разноголосое весеннее пение птиц, попить берёзовый сок и полежать на зелёной траве… Как тут не вспомнить Л.Н.Толстого «…Но люди, взрослые люди не хотели понимать сей красоты Божией, данной им… (Это небольшой отрывок из «Воскресенья» и, конечно же, не совсем точный).
В эти благодатные часы на какое-то время забываешь войну, в мире спокойствие, нигде и никто никого не убивает. И это только мечта. Но действительность, действительность такова, что впереди так ещё много войны, так много разрушения и жертв. Мы ещё не освободили Смоленск, хотя до него осталось пройти сотню километров, но эти километры надо пройти с боями и большими потерями. Потом – многострадальная Белоруссия. Она ещё находилась в оккупации. Конечное дело, 1943 год - это не 41-ый и 42-ой, когда у немцев было полное преимущество на земле и в воздухе, но тем не менее, зверь ещё сильный, и до того момента, когда он будет окончательно обескровлен, ещё далеко.
Во второй половине, а точнее в последних числах апреля наш батальон перебросили снова на передний край для занятия обороны. На передовой предстояло выполнить огромный объём земляных работ. На скорую руку выкопанные окопы нашими наступающими подразделениями, которые недавно сменили нас, были не в полный профиль, к тому же заполненные водой и грязью. Во многих местах совершенно оплыли и превратились в бесформенные канавы и ямы. Вблизи передовой не было ни одного блиндажа, ни одной землянки. Те, кто находился в обороне, были безумно рады, узнав, что мы пришли их заменить, занять вместо них оборону. Они так и думали, что погибнут в этой сплошной траншейной грязи.
Первоначально мы расположились в наскоро сделанных шалашах, примерно в километре от передовой траншеи, и в полуторе-двух километрах от немецкой передовой линии. Вот в этом месте мы и встретили праздник Первомая, приступив к сооружению оборонительной линии и землянок с одним и двумя накатами. Вполне понятно, что находясь на таком близком расстоянии от переднего края немцев, траншеи можно было копать только в ночное время. Хотя бы на 1-1,2 метра на первый случай. А уж в полный профиль можно было до углубить и в дневное время.
После мартовского наступления в нашей роте осталось всего 19 человек, в том числе три офицера. Что касается объёма работ, который предстояло выполнить, он был слишком большим.
На занимаемом остатками нашей бригады участке обороны, нашему командованию мало что было известно о противнике, его силах, вооружении и намерениях. Узнать об этом можно было от добытого «языка». Но, к сожалению, сколько не «шарились» наши разведчики, добыть «языка» им всё время не удавалось.
9 июня (вот это число запомнил!) нашу роту автоматчиков, и командиров, и рядовых, пригласили в штаб бригады. Когда мы прибыли туда, перед нами выступил с речью начальник политотдела. Смысл его речи сводился к тому, что мы, то есть наша отдельная стрелковая бригада, успешно провела мартовское наступление, освободили много нашей территории, населённых пунктов. Теперь же необходимо знать какие силы противника сосредоточены на нашем направлении. А для этого крайне необходимо достать «языка». Это задание нужно было выполнить ночью с 9 на 10 июня, и нисколько не позже. Нам был дан приказ проверить тщательно автоматы, зарядить все имеющиеся диски, приготовить гранаты.
В целях выполнения поставленной задачи, на нашем участке обороны ночью намечалось провести разведку боем. Нам, автоматчикам, в количестве тринадцати человек, во главе с командиром взвода младшим лейтенантом, была поставлена задача – с наступлением темноты выдвинуться на середину нейтральной полосы с правого фланга нашей группы захвата, по возможности окопаться и быть готовыми к бою на случай контратаки противника на этом фланге. Наша группа ещё засветло прибыла на исходный рубеж. Находимся в блиндаже, построенном в мелколесье у самого переднего края обороны. Ждём, когда стемнеет. Надо сказать, что времени у нас было очень мало, ведь июнь – это самые короткие ночи. А тут ещё, как на грех, малооблачно и светит луна. Поэтому выбраться на середину нейтральной зоны на открытой местности, незамеченными немцами, было очень трудно.
Вся группа находится в тесном блиндаже. В какой уже раз проверяем своё снаряжение, чтобы ничто не гремело и не стучало, ведь быть придётся под самым носом у немцев. Задача всем ясна, вопросов нет, все молчат. Каждый, надо полагать, думает как пройдёт эта вылазка. Уж больно трудно замаскироваться в такую предательски светлую и короткую ночь. Кто-то чиркнул спичкой, закурил. Кто-то тихо сказал одно-два слова. Кто-то только глубоко вздохнул. Наконец выбираемся из блиндажа. У командира взвода, занимающего оборону, уточняем направление регламентированного прохода (коридора) для нашего продвижения на нейтральную полосу. Всё готово, всё уточнено, задержка только в том, что луна ещё не спряталась за облако, которое медленно, даже слишком медленно, приближалось к луне.
Удар по переднему краю обороны немцев намечен на час ночи, и пока продолжается артналёт, наша группа захвата должна приблизиться как можно ближе к немецким окопам. С расчётом, что как только огонь будет перенесён вглубь, сделать бросок и, пока противник ошеломлён, захватить в плен хотя бы одного человека.
В первом часу ночи, когда большое облако приблизилось вплотную к луне, а у нас нет больше времени ожидать, выбираемся один за другим из окопа, и короткими перебежками, сильно пригнувшись, продвигаемся по рекомендованному коридору к середине нейтральной зоны. Пока всё идёт благополучно. Немцы нас не видят. Пулемётный обстрел с их стороны по прежнему не очень интенсивный. Примерно на середине нейтрального поля(тут уж только ползком) занимаем оборону, как уже было предварительно отрепетировано. Насколько было возможно, чтобы не создать шума, чуть-чуть окопались. И тут же, через 2-3 минуты, послышался гул и одновременно разрыв снарядов по немецким окопам, вытянутых в цепочку, наших «Катюш».
Зрелище нам пришлось видеть ужасное – разрыв десятков снарядов протянулось огненной лентой, которая, как будто, разматывалась с гигантской катушки вдоль немецких окопов. Видимо, не зря немцы приходили в ужас, когда попадали под обстрел наших гвардейских миномётов. В этом мы теперь убедились, находясь в непосредственной близости от разрыва снарядов. Даже нам, своим, и то становилось как-то не по себе. После залпа «Катюш» минуты две-три продолжался обстрел их других видов артиллерии и миномётов. Затем также на несколько минут огонь был перенесён на небольшую глубину немецкой обороны.
В это время наша группа захвата бросилась в окопы и землянки в поисках "«зыка». Но, увы, сколько не шарились по всем закоулкам, ни одного человека не было нигде. Продолжать продвигаться за «языком» вглубь немецкой обороны было рискованно самим оказаться отрезанными и стать «языками». Всё это решалось в считанные минуты, и промедление ни в коем случае не допустимо. Прихватила наша группа захвата некоторые трофеи в виде брошенных в землянках шинелей, котелков, оружия. И с этим стали возвращаться на свою сторону. Возникает вопрос, куда подевались немцы? Ведь не может быть, чтобы на этом участке обороны у них никого не было.
Конечно, люди там были, хотя, возможно, незначительное количество. Дело в том, что как только начался артналёт, немцы поняли, что это разведка боем, и, чтобы не оказаться в плену, нужно немедленно смотаться вглубь обороны. Им это удалось сделать по хорошо сооружённым ходам сообщения, несмотря на такой сильный артиллерийский налёт. Вот так неудачно закончилась наша боевая вылазка за «языком».
А что же происходит с нашей группой автоматчиков? Как только мы увидели, что наши разведчики возвращаются обратно на свою сторону, а возвращались они во весь рост, с шумом и гамом на совершенно открытой местности нейтральной полосы, к тому же при лунном освещении, и нам вполне всё было видно. Наш командир подал команду возвращаться в свою сторону. Но тут случилось такое, о чём даже мысль не могла прийти в голову.
Увидев нас, наши разведчики подумали, что это немцы, пытающиеся их контратаковать. И, недолго думая, открыли в нашу сторону шквальный автоматный огонь. Ничего не скажешь, худшего положения, в каком мы оказались, пожалуй, не придумаешь! Мы, просто-напросто, стали живыми мишенями. В нас стреляют, принимая за противника, нам же не представляется возможным по-настоящему подать голос о себе. Кричим «свои, свои», воткнувши нос в землю, боясь поднять голову, потому что над нами сплошной свист пуль. С каждой секундой наши молодчики всё ближе и ближе подходят к нам, а вместе с этим увеличивается вероятность того, что нас постреляют, как глупых рябчиков.
Слышим команду «приготовить гранаты», ну, вот и всё… Но к нашему счастью эту драму понял наш пулемётчик из боевого охранения. Он вскочил на бруствер и во весь голос закричал: «Куда вы, вашу мать, стреляете, это же наши автоматчики!». И этот окрик оказался для нас спасительным. Кроме того, местность, где нас прижала разведка очередями к земле, оказалась с углублениями-промоинами, и это тоже спасало нас от пуль.
Однако, если бы ни окрик пулемётчика из боевого охранения, от гранат, которыми нас собирались закидать, спасения, пожалуй, не было бы. К сожалению, один человек из нашей группы автоматчиков, Ощепков, по национальности якут, был убит. Пуля попала ему в голову и снесла верхнюю часть черепа.
Мы ещё не успели выйти из нейтральной полосы, пока воевали между собой, немцы опомнились и открыли по нашему переднему краю сильный артиллерийский огонь. Попав под этот огонь, мы потеряли ориентировку, где был нам сделан разминированный проход, и бежали к своим окопам, как попало. К счастью, никто не нарвался на мину.
Артобстрел наших позиций продолжался минут пять. Когда мы пришли в себя после всех этих событий, только тогда обнаружили отсутствие одного товарища – Ощепкова. Он был хороший парень, имел среднее образование, без всяких акцентов чисто говорил по-русски. Никогда не хитрил и не прятался в бою за других, как большинство, бывших с нами, его земляков. Его было очень жаль.
Когда вернулись в своё подразделение, уже было светло. Командир взвода, который был с нами, доложил командиру роты, что нет одного бойца, и, что, по всей вероятности, он остался убитым на нейтральной зоне. Командир роты воспринял это событие с большим возмущением. Вполне понятно, что выйти из такого переплёта, в котором оказались мы на нейтральной полосе, потеряв одного человека, нет ничего удивительного.
Возмущение командира роты было вызвано тем, что убитый наш товарищ не был доставлен на свою территорию, оставили его на нейтральной территории. И в том была вина командира взвода. Ему был дан приказ с наступлением следующей ночи любыми путями доставить труп погибшего и похоронить. Во второй половине дня комвзвода взял с собой двух автоматчиков и опять отправился тем же путём, как было вчера. С наступлением сумерек благополучно подползли к убитому и доставили его на свою сторону.
В чём же всё-таки причина, почему разведчики расстреливали своих? Ответ может быть только один – безалаберность. Идя в разведку-боем, наша группа захвата не была предупреждена о том, что на их правом фланге будут находиться автоматчики. И больше ничего не надо. Но, к сожалению, об этом никто не подумал, и вот такой был печальный исход этой вылазки. Досадно ещё и то, что не удалось добыть «языка».
Итак, парень с далёкого Севера – якут, был похоронен в Смоленской земле 11 июня 1943 года. После этой неудачной попытки добыть «языка» нашим разведчикам всё же вскоре удалось захватить одного фрица. На этот раз разведчики действовали втихую, и всё получилось удачно.
Вскоре нас, автоматную роту, направили километров за 15 в тыл на формирование. Опять начались тактические занятия. Однако, нашу автоматную роту расформировали по стрелковым ротам. Надо полагать, что так же был расформирован наш батальон и в целом 153 отдельная стрелковая бригада. Одним словом, я и ещё несколько человек автоматчиков оказались в стрелковой роте 597 стрелкового полка, 207 стрелковой дивизии.
Началась подготовка к предстоящему наступлению на Смоленск. Это чувствовалось по тому, как с каждым днём всё больше и больше лес заполнялся пушками, миномётами, ящиками снарядов и мин. Да, подошло время продвигаться дальше на Запад, освобождать нашу землю от фашистов и от предателей власовцев, штаб которых находился в Смоленске. Ведь этот фашистский холуй Власов и его начальник штаба Малышев ещё разбрасывали агитационные листовки с фотографией в левом верхнем углу самого Власова в форме немецкого генерала, призывая советских солдат переходить на их сторону. Что они вместе с гитлеровцами сильны и непобедимы. Вот так-то. Вот только предателей больше не находилось. Все были уверены в том, что и Гитлеру с фашистами, вскормленными им, и Власову со своей РОА, не так уж далёк конец.
В мае-июне, после весеннего наступления на западном направлении, было относительно спокойно, подчёркиваю, относительно. Конечно же, были артиллерийские и миномётные дуэли и постоянная пулемётная стрельба на передовой линии. Очень редко появлялись паузы-окна, когда целый день не было обстрелов с обеих сторон. Так вот в эти «тихие» дни (пусть не подумают «отдельные штатские лица», что это хвастовство) чего-то не хватает. Вроде бы как-то скучно становится. Вот до чего сживается человек со смертельной опасностью.
Вспоминается один такой случай. После сильной усталости на рытье окопов в ночное время, нам разрешили несколько часов поспать в землянках. Я только уснул, начался артобстрел, который длился минут десять. Возле нашей землянки разорвалось несколько снарядов, а ведь землянка была в один накат. Когда прекратился обстрел, старшина подумал, что меня убило осколком через крышу или боковую часть землянки. Но я спал и даже не среагировал на близкий разрыв снарядов. Старшина разозлился на меня, но я спал под эту громкую «музыку».
Во второй половине июля стало заметно приближение больших событий. Обстановка стала нервозной, то и дело вспыхивали артиллерийские дуэли – прощупывались сосредоточения огневых точек противника. Частенько бывали такие моменты, когда не выдерживали нервы от бесконечных, назойливых обстрелов со стороны противника, наши артиллеристы открывали на несколько минут шквальный огонь и подавляли засечённые огневые точки. Было и так, когда с обоих сторон велись незначительные обстрелы из небольшого количества орудий, но постепенно вводится всё больше и больше орудий. И, в конце концов, начавшаяся небольшая дуэль превращается в настоящую артподготовку.
В первых числах августа к нам пришло пополнение. В течение трёх дней утрясались-комплектовались стрелковые взвода, роты, снабжались положенным оружием. 6 августа к вечеру двинулись снова на передовую линию. Тут уже ни у кого не было сомнения в том, что утром начнётся большое наступление. Мне никогда не приходилось видеть такого огромного количества артиллерии! Весь лес, где мы проходили к окопам. Опутан проводами, буквально под каждым кустом стояли пушки или миномёты. И все эти стволы должны завтра «заговорить». Создавалось такое впечатление, что как только начнётся артподготовка из всей массы орудий, у противника все укрепления будут сметены с лица земли, не устоит никакая оборона.
Однако, наша продолжительная подготовка к наступлению на этом западном направлении, естественно, не могла быть неизвестной для немцев. Они, в свою очередь, находясь более трёх месяцев в обороне, сооружали глубоко эшелонированную оборону и сосредотачивали на этом направлении живую силу и военную технику в большом количестве.
Ещё шестого числа, когда выдвигались на передний край, мы попали под сильный артиллерийский обстрел. В поступившем к нам пополнении было много совсем ещё молодых, лет по 17-18, ребят. Жалко было на них смотреть, как они, обезумев, метались, не зная куда деться, попав, очевидно, впервые под сильный артобстрел. Некоторые из них, прямо-таки плакали, стараясь никуда не отходить от командиров и взрослых уже обстрелянных солдат.
Вечером 6 августа, как только стемнело, началась артподготовка с нашей стороны. Цель состояла в том, чтобы под прикрытием арт-огня пехота выдвинулась на исходный рубеж для атаки, окопалась и залегла до утра. Эта артподготовка была как бы увертюрой к предстоящему большому спектаклю. В ней приняло участие порядка 40 % имевшейся на этом направлении артиллерии. В ответ на обстрел с нашей стороны, немцы вели огонь по переднему краю и нейтральной зоне, как раз где сосредотачивались для предстоящего наступления наши пехотные подразделения – штурмовые группы. Уже имелись убитые и раненые.
Нам предстояло вступать в бой сразу, как только артиллерийский огонь будет перенесён в глубь немецкой обороны, после основной артподготовки утром 7 августа. Задача состояла в том, чтобы развивать дальнейшее наступление после занятия передовой линии обороны немцев.
В эту, для многих уже последнюю в жизни, ночь мы находились в битком набитом блиндаже, на самом переднем крае обороны. Неплохо было бы, хотя бы и сидя, маленько вздремнуть. Однако, в условиях непрекращающейся артиллерийской дуэли, когда разрывы снарядов то и дело сотрясают наше убежище, конечное дело уснуть невозможно. Кроме того, какой уж тут может быть сон, когда через несколько часов идти в бой. Никто не спал и даже не дремал. Все молчали, только сверкали огоньки самокруток и слышно негромкое покашливание после усиленных затяжек махорочного дыма. Каждый думает свою думку. Каждый вспоминает(это уже обязательно) своих родных и близких, придётся ли с ними ещё когда-нибудь встретиться? Откровенно говоря, надежды мало.
Вполне понятно, что находясь несколько месяцев в обороне, немцы создали сильно укреплённые позиции. К тому же на Смоленском направлении находились основные силы предателей-власовцев, которые предвидя свою неминуемую гибель, будут отчаянно сопротивляться. Вот поэтому не так-то просто преодолеть из глубокую оборону. Вполне понятно, что для прорыва этой обороны потребуется слишком много жертв. Таким образом, наиболее вероятны два выхода: или будешь убит, или, в лучшем случае, ранен. Как тогда в шутку принято было говорить: или «Наркомзем», или «Наркомздрав». На лучшее рассчитывать трудно.
Ночь. Стрельба с обоих сторон прекратилась, наступила зловещая тишина. Лучше бы уж стреляли, чем эта неестественная тишина, за которой временно спрятался беспощадный кровавый бой. Немного клонит ко сну, но никто , конечное дело, не спит и не уснёт до начала большой, капитальной артподготовки. Да, на этих истерзанных бомбами и снарядами смоленских полях была мирная жизнь, люди спокойно трудились, никому не мешая и, тем более, никому не угрожая. Но вот нашёлся бесноватый фюрер, кто его «изобрёл» Бог или чёрт? Скорее всего, ни тот, и не другой. Его отыскали и за него уцепились те, кому не хватало «жизненного пространства», которые ненавидели нашу страну. Это по их вине гибнут миллионы ни в чём не повинных людей - дети, женщины, старики.
Мы наступаем, продвигаясь по вашим страшным следам, видели много убитых, повешенных, сожжённых и живых, но замученных до крайнего предела, парализованных страхом. Мы видели сплошь сожжённые сёла и деревни, разрушенные города, фабрики, заводы, электростанции. Опустошённые поля, где не увидишь ничего живого – ни скота, ни людей. И кто же после всего содеянного вами смирится, кто перед вами склонит голову, кто будет ждать от вас милости? Ещё много будет пролито крови, но настанет такое время, когда за все злодеяния придётся ответить сполна.
Тихо. Все молчат. Каждый думает свою, но общую для всех горькую думу. Вот уже начинает светать – 7 августа 1973 года. «Скоро бой, скоро бой». Это вспомнился фильм «Актриса» с Галиной Сергеевой в главной роли, когда поёт она эту песню перед воинами во фронтовом лесу.
Стало совсем светло. Нашего командира роты вызвал к себе комбат, который находился в соседнем блиндаже. Вскоре он вернулся и передал полученное распоряжение командирам взводов.
С восходом солнца по всей передовой линии в подвешенных на деревьях громкоговорителях заиграла музыка Александрова «Вставай страна огромная». Последние слова хора этой песни были сигналом начала артподготовки. Сразу же заскрипел «Иван Грозный», потом зашипели «Катюша», а потом… потом уже ничего нельзя было понять. Всё слилось в один общий гул, треск и грохот.
Наверное с полчаса вся наша артиллерия била по первому окопу и огневым точкам немецкой обороны. Затем огонь был перенесён в глубь обороны. В это время мы стали выдвигаться на нейтральную полосу и продвигаться к немецким траншеям. Немецкие пулемёты молчали, однако обстрел из артиллерии и миномётов по нейтральной полосе не стихал. Вся местность была покрыта воронками ещё от вчерашнего вечернего и ночного обстрела. Нам пришлось делать перебежки от одной воронки к другой.
Кругом пыль и дым. Ничего не видно на 20-25 метров. Солнце повисло красным шаром, как в густом тумане. Наконец-то мы достигли первого немецкого окопа. Но окопа, как такового, в сущности, не было. Остались какие-то рытвины – это результат работы нашей артиллерии.
Что происходило впереди, трудно понять. Недалеко от меня был помощник командира взвода, больше никого не видать. Или залегли в воронках и не рискнут высунуться, а может много убито или покалечено? И тут на правом фланге появился немецкий пулемётчик, и начал поливать наугад непрерывным огнём.
Многое было не понятно, не известно, где находился командир взвода, но, тем не менее, ясно было одно, что наша артиллерия хоть не так интенсивно, как вначале, ведёт обстрел в глубину немецкой обороны. Следовательно, наша задача продвигаться дальше вперёд. Выбрав момент нескольких минут затишья, я поднялся на ноги с тем расчётом, чтобы лучше разглядеть обстановку впереди. Тут же получил удар в правую лопатку, падаю с ног. Под правой лопаткой, как будто подвешен груз, боли почти не ощущаю, но правая рука вышла из повиновения, из рукава по руке поползла струйка крови. Помкомвзвода наскоро делает мне перевязку, и я отправляюсь в медсанбат.
Когда выбрался на просёлочную дорогу, то первое что я увидел – была жуткая картина. Надо полагать, наши обозники попали под артиллерийский налёт или бомбёжку. Кругом разбитые повозки, трупы людей и лошадей. И, мне никогда этого не забыть, осколком снаряда солдату сорвало затылочную часть головы, вместе с этой частью черепа вырвало и тут же разбросало кусками головной мозг, однако лицо осталось целым. Погибший лежал на боку, и лучи солнца попадали, как раз, в тыльную сторону, в эту страшную рану, если можно так назвать оставшуюся часть головы. В результате этого уцелевшие открытые глаза напоминали два светящихся угля. И такое это было потрясающее зрелище, что на всю жизнь осталось в моей памяти.
Стоило мне только немного отойти от этого печального места, как услышал приближение летящего снаряда немецких дальнобойных орудий. Немцы знали, что по этой дороге мы подвозим боеприпасы и всё другое, необходимое наступающим частям, и поэтому вели постоянный артобстрел, тем самым выводили из строя наши транспортные средства и живую силу, чему как раз я был свидетелем. Итак, обстрел начался и довольно-таки интенсивный.
В стороне от дороги я увидел выкопанную щель и тут же, не задумываясь, заполз туда. По крайней мере, было гарантировано укрытие от попадания разлетающихся осколков. С прекращением обстрела снова продолжил свой путь в поисках санбата.
Не знаю, сколько бы пришлось идти в поисках санбата, если бы меня не догнала санитарная машина. В кабине этой машины оказался заместитель командира по политической части нашей роты. Он и остановил автомашину, чтобы взять меня. Правда, в кузове негде было приткнуться, ноя взгромоздился на подножку у дверцы, а капитан поддерживал меня за левую руку через опущенное стекло кабины. Неизвестно было, по какому поводу ехал в тыл капитан, однако не было похоже, что он ранен. Вот благодаря этой попутной машине я благополучно добрался до санбата.
Время подвигалось к вечеру. Из-за утреннего наступления наших войск и ночного продвижения на исходный рубеж для атаки было много убитых и раненых. Все имевшиеся помещения санбата были заполнены до отказа ранеными. В связи с этим санитарную машину, с которой я приехал, здесь принимать не стали, её направили ещё дальше в тыл – в полевой госпиталь. К сожалению, и полевой госпиталь также был переполнен. Но ехать дальше было некуда. Пришлось нам ночевать возле раскинутых палаток этого полевого госпиталя.
Ближе к утру пригласили в перевязочную. Медицинский персонал был измучен до крайности. Они в течение суток работали непрерывно, а раненые всё поступали и поступали. Меня наскоро посмотрел врач, сказал сестре сделать перевязку, и, вскоре с другими легкоранеными, отправили ещё километров за пятьдесят в тыл.
Боли особой я не ощущал, рука стала помаленьку слушаться. Одним словом, моё самочувствие было вполне удовлетворительное. По всей вероятности, при разрыве снаряда вместе с небольшим осколком, который попал мне в область правой лопатки (с которым я и теперь живу), я получил сильный ушиб правого плеча куском земли. И от этого ушиба, больше чем от осколка, у меня вышла из повиновения рука. Между прочим, и в настоящее время осколок совершенно не беспокоит, лишь изредка вызывает зуд, а вот плечо всё чаще и чаще побаливает, а особенно если поработаешь физически.
Всего в госпитале я пробыл две недели, потом нас несколько человек выписали и направили в запасной полк. В тот же день в запасной полк прибыли «сваты», или как их ещё называют «покупатели». Это представители воинских частей, прибывшие за пополнением для своей части. Старшина Борисов с Урала из города Шаля, отобрал нас двадцать человек, и мы попали в отдельный армейский танкоистребительный батальон номер 61. Будучи уже «проданными», мы всё же ночевали в запасном полку. Старшина Борисов поближе с нами познакомился, записал по каждому в отдельности короткие характеристики.
На следующий день рано утром мы направились в часть, находившуюся в четырёх километрах от передовой. Опять всё та же знакомая фронтовая обстановка. Днём перестрелка, ночью перестрелка и осветительные ракеты – «…светилась падая ракета, как догоревшая звезда. Кто хоть однажды видел это, тот не забудет никогда…». На второй день нас, новичков, направили от передовой в тыл – в лес, где были расположены тылы нашего батальона. Здесь в течение пяти дней знакомимся с материальной частью ПТР, проводим тактические занятия, стрельбы из этих маленьких пушек. Командование осталось довольным нашей выучкой за эти пять дней. И мы снова возвратились на передовые позиции вооружённые ружьями, бронебойными зажигательными патронами, бутылками с жидкостью "КС" « противотанковыми гранатами. Я был первым номером. Моим помощником оказался молодой восемнадцатилетний парнишка Ромашов Федя, тоже с Урала, как и наш старшина – помкомвзвода Борисов. Интересное совпадение – я попал почти на то же место, откуда мы 7 августа пошли в наступление и где был ранен.
Пять дней наша армия вела бой – с 7 по 12 августа, однако прорвать сильно укреплённый оборонительный рубеж немцев на всю глубину на не удалось. Наши войска продвинулись вглубь вражеской обороны на два-три километра и дальне наступление было приостановлено. Мне, конечное дело, трудно судить какую цель преследовало это наступление. Возможно, оно было ложным, ставящем цель оттянуть главные силы противника с других направлений и, тем самым, ослабить там оборону. Пожалуй, так оно и было.
После пятидневного знакомства с вооружением, предназначенным для уничтожения танков, возвращаемся на передовую. Каждый расчёт оборудовал для себя огневые позиции, и снова началась окопная жизнь. Однако, на этот раз нам долго засиживаться не пришлось. В самом конце августа мы заметили на левом фланге, на значительном расстоянии от занимаемой нами обороны, несколько зарев пожаров и отдельный артиллерийский гул. Затем этот гул и зарева пожара заметно стали удаляться на запад и стихать. Через два дня было получено сообщение о том, что на левом фланге наши войска прорвали оборону противника и успешно продвигаясь, заняли много раз упоминаемый, исторический и многострадальный город Ельню. Который ещё в 1941 году по настоянию Г.К.Жукова не надолго был занят нашими войсками в то время, когда шли тяжелейшие бои на всех фронтах. Понятно, что ы те тяжёлые дни, когда наши войска почти повсеместно отступали под превосходящими силами противника, освобождение города Ельни, пусть и на короткое время, было необходимо, как психологическое воздействие. Необходимо было показать, что наши войска не только стойко обороняются, но и наступают. Теперь же город Ельня был освобождён так же, как и целый ряд других больших и малых городов, уже не на короткий промежуток времени, а навсегда!
Поздно вечером нам сообщили, что немцы на нашем участке подтянули к передовой танки и, вполне возможно, они попытаются пойти в контрнаступление. Неизвестно так это или нет, но в таких случаях части, занимающие передний край обороны, должны быть начеку, в самой, что ни на есть, боевой готовности. Тщательно проверив ещё раз своё вооружение – наличие бронебойных и зажигательных патронов, противотанковых гранат и бутылок «КС», мы всю ночь, не сомкнувши глаз, находились в огневых точках.
Однако, вопреки всему, что мы ожидали и к чему готовились, с наступлением долгожданного, тревожного рассвета, узнаём, что немцы не танки пододвигали к передовой вчера вечером, а тягачи для того, чтобы дать «тягу». И точно, они удрали с этого направления, боясь окружения и полного разгрома, ведь Сталинград-то в памяти свеж! В тот же день мы снялись и двинулись вслед за отступающим фрицем.
На заранее подготовленных оборонительных позициях немцы некоторое время сдерживали наше наступление на Смоленск, однако больших боевых действий или контратак со стороны немцев не было. Следовательно, и нашему танкоистребительному батальону не приходилось по настоящему «поработать». Но бесконечные круглосуточные переходы изматывали до предела. Наш батальон или отдельные его роты бросали во всех направлениях армии, где только подозревались возможные контратаки немцев.
Как я уже выше говорил, моим вторым номером был молодой парнишка 1925 года рождения. Он не мог меня подменить и, следовательно, ПТР постоянно приходилось таскать мне, ему эта штука была не под силу. Он у меня таскал сумку с патронами и противотанковые гранаты.
Вот в эти сентябрьские дни и ночи при наступлении на Смоленск я крепко «подружился» с этой маленькой пушкой, которую сотни километров пришлось таскать на плечах. Бывали такие отдельные дни, когда изматывался (впрочем, не я один) до предела, подламывались ноги и окаменевшие плечи становились, как парализованные. Особенно давало о себе знать правое плечо после ушиба, полученного в начале поступления - 7 августа.
В нашем взводе был один парень – сибиряк с гармошкой. Во время длительных и изнурительных переходов он прямо-таки выручал нас. Мы разгружали его от боевой техники, а он брал гармошку и наигрывал прямо на ходу и в то же время сам подпевал сибирские частушки. Это, в какой-то степени, подбадривало, снимало усталость и одолевавший нас сон. Вот одна из его частушек:
Паря по сено поехал,
Паря за угол задел.
Чересседельник оборвался,
Паря с воза полетел.
Ну и, конечное дело, множество других весёлых и задорных частушек он напевал, аккомпанируя самому себе.
И всё же бывали такие моменты, когда измучившись от длительных переходов, тяжёлой ноши и бессонных ночей, многие из нас засыпали на ходу – в полном смысле этого слова. Смешно и грустно смотреть на человека, когда он с закрытыми глазами делает несколько неуверенных шагов, причём иной раз теряет направление – шагает в сторону, пока не наткнётся на какое-либо препятствие, кочку или впадину. После чего вздрогнет, откроет глаза и смотрит с удивлением, что находится несколько в стороне от остальных товарищей, которые немного посмеются над этим «выступлением с отклонением в сторону». А движение продолжается и, конечное дело, ни о каком строевом порядке не может быть речи.
Было и со мной такое «приключение», когда на несколько секунд засыпал, а ноги механически шагали до тех пор, пока не ткнёшься своим ПТР в спину впереди идущего, или же пока тебя этим же оружием не толкнут в спину. Интересна такая деталь: мне много приходилось видеть случаев засыпания на ходу. И на себе это испытал, но вот не помню такого момента, чтобы заснувший споткнулся и упал. И, если бы это случалось, то при такой ноше, как ПТР, неизбежны были бы случаи травм. Всё это кажется маловероятным, однако это было мною испытано на собственной шкуре.
Вспоминается мне один такой курьёзный случай. Передвижения войск в любом количестве и всех подразделений в непосредственной близости от передовой в дневное время было строго запрещено. Однажды мы «расшагались» среди белого дня поблизости от немцев. По всей вероятности, наши командиры ещё не знали о приказе, запрещающем такие передвижения. Одним словом, нас турнули в ближайший лес до наступления темноты. Такому обороту дела мы были очень рады. Отдых, а там, глядишь, и вздремнуть получится. Мы углубились немного в лес и решили перекусить, подкрепиться сухим пайком. Проблема была в том, как найти воду и развести костёр без дыма. Но так как мы были мало-мальски опытные любители костра и солнца, эту проблему сумели решить. Нашли небольшую лужу, а чтобы избавиться от дыма углубились в самый густой лес с кустарником и набрали сухого-пресухого мелкого валежника. Быстро в котелках вскипятили чай и с огромным удовольствием пьём его. Один парень из нашего взвода ещё раз пошёл с котелком за водой. И тут мы слышим: «Ребята! (Дальше шли слова, которые не напишешь) Там в воде в кустах фриц убитый лежит!». Тут уж все остальные не стали стесняться в выражениях. Ну что тут поделаешь? Как говорят: «Бывает хуже, но реже». Здесь оставалось только ругаться, острить и смеяться.
Итак, мы находимся на подступах к Смоленску. Древний наш Смоленск, сколько ты за свою многовековую историю повидал врагов! Но твои друзья всегда тебя выручали. Ты бывал покалеченным и тяжело больным. Пожалуй, мало есть городов с такой суровой и завидной судьбой, какая выпала на долю Смоленска. Этот древнейший русский город знал и горечь поражений, и радость побед. Снова и снова он возрождался из руин и пепла, как сказочный Феникс.
В первой половине XIII века к Смоленску рвались татаро-монгольские полчища. Но смоляне не пустили в город разбойничьи орды Батыя, разгромив их на дальних подступах к Смоленску.
В XIV веке на смоленскую землю нахлынула армия литовских феодалов. Ценой огромных потерь им удалось захватить город. Но жители города не покорились врагу. Долгая и упорная борьба всех народов Руси вызволила Смоленск из неволи.
В начале XVII века Смоленщине пришлось переживать нашествие армии польских интервентов. Построенная к тому времени выдающемся русским зодчим Ф.С.Конем каменная смоленская крепость, названная «ожерельем земли русской», выдержала двадцатимесячную осаду неприятеля.
Через Смоленск пыталась пробиться к Москве шведская армия, предводительствуемая Карлом XII. Смоленск снова стал преградой на пути завоевателей. Неприятель не смог одолеть русские полки Петра I год.
Героическая оборона Смоленска во время Отечественной войны 1812года открыла новую страницу славной истории города. В сражении под Смоленском был сорван стратегический замысел Наполеона – разгромить порознь русскую армию. Срыв этого плана предопределил исход Бородинской битвы.
В 1941 году в районе Смоленска произошло одно из ожесточённейших сражений начального периода Великой Отечественной войны. На город был обрушен яростный удар гитлеровцев, рвавшихся к Москве. Битва шла за каждую улицу, за каждый дом.
По своему размаху и значению, как отметил Маршал Советского Союза Г.К.Жуков, двухмесячное смоленское сражение «приобрело стратегический характер и оказало большое влияние не только на боевые действия на московском стратегическом направлении, но и на весь ход Великой Отечественной войны».
На рассвете 25 сентября 1943 года Смоленск был полностью освобождён от фашистских захватчиков. Наш батальон одним из первых вошёл в горящий город. Вместе с пожарищем то и дело слышались взрывы. Ужасное зрелище представилось нам: город весь окутан дымом. Большинство жилых зданий, не говоря уже о промышленных сооружениях, взорвано или охвачено огнём.
В Смоленске, к счастью, сохранились архитектурные памятники XII века. Это на склоне Воскресенского холма церковь Иоанна Богослова постройки 1173 года, стены которой были покрыты орнаментальной росписью (её следы сохранились до наших дней) и на Свирском холме церковь Михаила Архангела, 1194 год, которая в те далёкие времена, по словам летописцев, изумляла всех гостей Смоленска.
А за Днепром, в районе железнодорожного вокзала, стоит ценнейший памятник древне-русского архитектурного зодчества – церковь Петра и Павла, сооружённая в 1146 году.
На Соборном холме возвышается грандиозное сооружение – Успенский собор, построенный в XVII-XVIII вв., как памятник героическим защитникам Смоленска в войну 1609-1611 гг. Внутреннее убранство этого храма, увенчанного пятью куполами, поражает декоративной пышностью. Огромную ценность представляет уникальное произведение искусства – деревянный иконостас, выполненный белорусским резчиком С.М.Трусицким.
Только стремительное наступление наших войск в конце сентября 1943 года помешало фашистам осуществить ещё одно злодеяние – взорвать этот храм. Теперь он возвышается на городом во всей своей красе.
Эта весьма короткая характеристика древнего города говорит о его большом величии.
Итак, мы продвигаемся по улицам горящего города, всюду видны следы поспешного отступления противника. В своём продвижении не встречаем очагов сопротивления. Надо полагать, что немцы и их прислужники банды власовцев, боясь «клещей» удрали из города без особого сопротивления, но своё «чёрное» дело сделали. Пока ещё не встречаем жителей города – гражданское население, хотя уже было светло и, можно сказать, не было стрельбы, за исключением отдельных взрывов снарядов дальнобойной артиллерии. Только спустя несколько часов, когда мы находились на западной окраине города, стали появляться отдельные небольшие группы, кто со своим скарбом на тележке, кто с узлами за плечами, а кто с пустыми руками – жители города, не успевшие ничего с собой захватить. Они возвращались в свои гнёзда. Но их гнёзда были разрушены или сожжены.
Мы пересекаем город с юго-восточной окраины на северо-западную. На возвышенности около старенькой церквушки делаем привал, от усталости валимся с ног. Немного стало пригревать солнце, хотя мы и так были мокрые от пота. Здесь на возвышенности, рядом с церковью, находилось немецкое кладбище, в центре которого возвышается берёзовый крест. На этом кладбище, надо полагать, были похоронены высокопоставленные военные. На некоторых могилах были установлены мраморные бюсты, все они нашли себе могилы на земле Смоленской.
После небольшого отдыха получаем приказ передвигаться на правую сторону Днепра. Немцы продолжают обстрел города из дальнобойной артиллерии. Нам предстояло продвинуться на самую отдалённую окраину города на правом берегу Днепра. Здесь на косогоре большого оврага располагаемся. Готовим огневые точки, как говорится на всякий случай. Хотя на девяносто процентов уверены. Что фашистам уже больше здесь не быть!
На окраине Смоленска находились до 2 октября. К этому времени наши войска почти полностью освободили Смоленскую область и вступили на Белорусскую землю. 2 октября вечером мы покидаем Смоленск и направляется на запад. Шли по шоссейной дороге всю ночь и следующий день. Сильно устали, хочется спать. Движемся вторые сутки без отдыха и сна, с короткими привалами. Потом нам на пути попалась небольшая уцелевшая деревня, где мы остановились на отдых в дырявых сараях. Неизвестно, где находилась наша кухня. Нам,
кстати сказать, было не до неё. Мало-мальски перекусив сухим пайком с закрытыми глазами, и спать. На следующий день снова продолжили движение. Не доходя десяти километров до нашей передовой линии , остановились в лесу.
Наступление наших войск приостановилось, стали в оборону. Это было необходимо, чтобы подтянуть тылы. И, как обычно в таких случаях, принялись за постройку землянок. Время наступило осеннее, холодное. Днём постоянно идут нудные дожди, ночью заморозки.
Землянки строили в первую очередь командному составу, сами продолжаем ютиться под деревьями, укрываясь плащ-палатками. Урывками, на скорую руку, строим себе шалаши. Это уже не под открытым небом спать! Там трём-четырём человекам, приткнувшись друг к другу, можно вольготно поспать. В течение недели занимаемся постройкой землянок. В последнюю очередь построили землянки для себя. Иметь над головой крышу – это большое дело, и, в особенности, когда с каждым днём становится всё холоднее и холоднее. Всё построено быстро. И всем стало уютно и тепло! Но на долго ли? Сколько нам придётся жить в этой роскоши? Роскошь я пишу без кавычек, это в самом деле так во фронтовых условиях. Что может быть лучше тёплой землянки?
Когда мы находились на окраине Смоленска, то землянками не обзаводились – знали, что находиться там долго не придётся. Однако, по ночам было довольно холодно, дров для костра негде было взять. Но и в этом случае выход был найден. Недалеко от нас было огромное немецкое кладбище. Над каждой могилой стоял хороший дубовый крест с фотографией похороненного. Эти кресты изготавливались в Германии и доставлялись на фронт готовыми. Так что «завоевателям» не о чем было беспокоиться. Достаточно иметь при себе фотографию, а остальное будет сделано всё, как положено. Так вот, эти дубовые кресты очень хорошо горели.
В том белорусском лесу, где мы построили много землянок, наш труд вполне был вознаграждён уютом и теплом в течение месяца. Это уже что-то значит! Ведь бывало и так – в срочном порядке построишь землянку, ночуешь в нём одну-две ночи и пошёл дальше. Обидно, что попусту затрачен труд, но куда денешься – война. Всё в движении, ничего не стоит на месте , кроме землянок. Одно успокаивает, тем, кто придёт после нас, повезёт больше – они смогут сразу отдохнуть, не тратя время на строительство землянок.
5 ноября получили приказ выдвинуться на передовую линию для усиления нашей обороны, в связи с наступающим праздником 26-ой годовщины Великого Октября. К вечеру того же дня пришли в какие-то полуразрушенные землянки. Чтобы обогреться и отдохнуть не могло быть речи, так как с обоих сторон шла довольно-таки энергичная пулемётная перестрелка. Кроме того, не исключена вылазка противника.
С наступлением темноты наш взвод продвинулся по передовой в северном направлении на три километра и расположился на ночь на каких-то болотных кочках. Ни о каких, хотя бы на небольшую глубину, окопах не могло быть речи, так как любое незначительное углубление сразу же заливало водой. Точно так же совершено не представлялась возможность развести хотя бы маленький костёр для того, чтобы обогреться. Этот огонёк стал бы приманкой для немецких миномётчиков, да и дров в этой болотине не найти. Одним словом, нам предстояло провести ночь на вольном осеннем холодной воздухе. И это всё после тёплых землянок, которые мы утром только покинули.
Провести одну ночь в этих кочках не так уж страшно. А вот если вообще занимать здесь оборону на несколько суток или недель, то будет гибельное дело. Или примёрзнешь к кочкам, или тебя, как предмет торчащий выше кочки, «подровняют» осколки немецких мин. К счастью, на рассвете мы двинулись дальше вдоль передовой в северном направлении. Вскоре вступили в густой лес и остановились на дневной привал. Это было связано с тем, что впереди нашего дальнейшего пути была открытая местность, продвигаться по ней на виду у противника, значит вызвать огонь на себя. Но в ноябре дни маленькие, не так уж долго ждать сумерек, чтобы продолжить движение.
Как только стемнело, начали шагать дальше. Часа через два вышли к озеру, на противоположной стороне которого находился передний край немецкой обороны. Ширина озера в этом месте порядка 6000-700 метров. Отойдя от края озера метров 80, командир взвода оставляет два отделения, ещё два отделения, в одном из которых находился я, продвигаются ещё вглубь леса. Долго нам пришлось ходить в поисках более или менее подходящего места, где можно было бы в затишье немного передохнуть, а ещё бы лучше вздремнуть.
Как нарочно поднялся сильный пронизывающий ветер. Вполне понятно. Что в такую погоду, хоть и в лесу, но без укрытия и без возможности развести костёр уснуть просто немыслимо. Потом нам повезло, мы наткнулись на какие-то паршивые землянки. Они были полуразрушенными и без дверей, нары земляные, а землю уже успел сковать мороз. Настила на этих нарах никакого не было. Несколько человек, в том числе и я, забрались на это ложе и делаем отчаянную попытку уснуть. После страшной усталости сон одолевает, но буквально на несколько минут. Как только прекратилось движение, в спокойном состоянии мы немедленно примерзаем к ледяной земле, и мороз пронизывает нас до костей. Какой уж тут сон!
Стараемся плотнее прижаться друг к ругу, чтобы немного стало теплее. Но это сближение не помогает, ведь сверху ещё по нам гуляет пронизывающий, холодный ветер. Не нашлось среди нас такого смельчака, который хотя бы полчаса поспал. Все проснулись, стуча зубами. Мне с трудом удалось закурить. Потом немного насобирал сухих веточек и у себя же в ногах зажёг миниатюрный костёрчик, чтобы немного отогреть окоченевшие пальцы рук. К сожалению, из моей затеи ничего не получилось, не удалось мне согреть руки, но вот дыму напустил порядком. И ко всем прочим невзгодам добавились слёзы.
К сожалению, холод не одна наша беда. У нас совершенно нет никаких продуктов, так называемого сухого пайка. А что касается кухни, то мы вообще забыли вкус горячего супа. Измотали нас переходы, нет никакой возможности уснуть и, плюс ко всему, голод. Вполне понятно, что холод не был бы так страшен, если бы не были пустыми желудки. Какой мучительной, холодной, голодной и бессонной была эта осенняя ночь на земле многострадальной Белоруссии! Следующим был день 26-ой годовщины Великого Октября. Вот так мы встречали эту годовщину. Думал ли кто из нас ранее, что в таких кошмарных условиях нам придётся встречать праздник Октября в трудном, военном 1943 году?!
Наконец-то наступил долгожданный рассвет. Как только окончательно стало светло, мы сразу же насобирали сушняка и разожгли настоящие костры. Когда горит сушняк, то дыма почти нет, а это, как раз, и было необходимым, потому что немцы были совсем близко.
На дымок от наших костров они незамедлительно пульнули бы десяток мин по этим маячкам. И нам, пожалуй, стало бы жарковато.
С одной бедой нам удалось разделаться. Обогрелись и, невтерпёж, захотелось спать. Но об этом пока нечего и думать. Надо позаботиться о предстоящей ночи, чтобы не повторилась предыдущая.
Если среди ночи нам как-то удалось наткнуться на полуразвалившуюся землянку, то днём, не исключено, найти поблизости более пригодную, по крайней мере на одну-две ночи, землянку. Вот с этой целью несколько человек пошли в поисках подходящего убежища.
В скором времени наша группа поиска вернулась, успешно выполнив поручение. Они нашли сравнительно хорошо сохранившиеся несколько землянок, которым требовался незначительный ремонт. Туда мы и двинулись. Немедленно подремонтировали двери, печи и крыши. Затопив печь (наше отделение расположилось в одной из землянок), сразу же стало тепло. Тут уж обогрелись по всем правилам. «Мне в холодной землянке тепло…» - при условии, если топится печь.
Вот так у нас прошёл первый день праздника 7 ноября 1943 года. Только к вечеру нам дали однодневную порцию хлеба и сахар. Ну что ж, спасибо и на том. Ночевали в тепле. Спали сном праведников.
8 ноября к нам прибыла долгожданная кухня вместе с горячим обедом. Дали по две порции водки – это в честь праздника.
Чтобы было свободнее, в течение двух дней, выкопали себе ещё одну просторную землянку. Жизнь в обороне стала вполне нормальной, лучше нечего искать.
Ночами, поочерёдно ходили со своими ПэТэЭРами на берег нейтрального озера для усиления обороны нашего переднего края. Так до сегодняшнего дня не знаю, что это была за местность и как называлось озеро. Там же ночами копали окопы. Днём копать окопы невозможно, так как со стороны противника всё было видно через озеро. Вот тут мне вспоминается такой случай.
Во время копания окопа мне что-то попало твёрдое под лопату. Я нагнулся и рукой выбросил палку. Но тут же снова повторилась такая же штука. Мне показалось подозрительным. И когда посмотрел на вторую «палочку» более внимательно, то, к моему удивлению, это оказались рёбра похороненного человека. Видимо, это был наш брат солдат, погибший в 1941 году и, похороненный на скорую руку на берегу озера. Конечное дело, на этом месте я не стал больше углублять окоп. Обратно присыпал землёй кости этого неизвестного солдата.
В эту осень 1943 года морозы были крепкие. Землю сковало уже по-настоящему. В то же время у нас не было ни ломов, ни кайла. Пробивать промёрзший слой лопатами удавалось с большим трудом. Но, что поделаешь, для того, чтобы лучше себя же обезопасить, чтоб надёжнее была оборона, необходимо зарываться в землю. И мы копали по целым ночам, которые были слишком долгими.
Как-то один раз нам удалось засечь огневую пулемётную точку немцев. Не долго думая, решили из двух ПТР пальнуть по этой точке зажигательными пулями. Не знаю, каков был эффект от наших выстрелов, но они такой открыли по нам огонь из миномётов, что мы едва успели добежать до ближайшего окопа и соскочить туда вместе со своими «пушками». Надо признать, что немцы хорошо владели таким оружием, как миномёты всех калибров. Стреляли они довольно-таки точно. Правда, эта наша вылазка обошлась для нас благополучно, у нас не было ни убитых, ни раненых.
Вроде бы всё вошло в нормальную колею – держим оборону, поочерёдно дежурим в окопах, нормально обогреваемся и спим в землянках. Однако, скоро нас постигает совершенно неожиданная и, прямо надо сказать, нелепая беда. Нас никто не поставил на довольствие. Мы совершенно ничего не получаем из продуктов питания. Не говоря уже о кухне и горячем питании. Не получаем сухого пайка. Началась самая настоящая голодовка. Мне, например, не было известно, сколько голодало людей тогда в нашем батальоне. Но, во всяком случае, не весь батальон. Надо полагать, мы были сосредоточены на большом расстоянии по переднему краю для усиления обороны. Нас передали стрелковым полкам. Очевидно, командование стрелковых подразделений это «не заметили». Таким образом, мы остались между небом и землёй. И так болтались в течение десяти дней. Трудно сказать, как бы наш взвод выглядел, если бы не выручала нас белорусская бульба, которую выкапывали и оставляли на полях на хранение в специальных ямах, выложенных по периметру и сверху соломой, засыпаемых небольшим слоем земли. Картошку нелегко было добывать, ведь находилась она под прицелом немцев. И чтобы до неё добраться нужно было огибать озеро, против которого мы стояли в обороне. А затем чуть ли не по-пластунски, под пулемётным огнём добираться к этим ямам.
Первые несколько дней было ещё терпимо есть картошку без соли и без хлеба. Но потом я и ещё несколько моих товарищей этим довольствоваться не могли и буквально стали доходягами, еле-еле таскали ноги.
Однажды вечером, когда мы, свободные от дежурства в окопах, лежали в землянке и размышляли о вкусной еде, об этом обычно люди мечтают, когда бывают голодными, к нам вбегает сержант и кричит: «Быстро по тревоге, в ружьё!». Так как мы отдыхали не раздеваясь, то на сборы по тревоге нам потребовалось совсем мало времени. В считанные секунды схватили свои ПТРы и патроны, выбежали на улицу. Там быстрая проверка наличия и мы отправляемся в темноте на наш левый фланг обороны. Передвигаемся по мелколесью и болотам. Идём, а ноги прями-таки подламываются от истощения. ПТР кажется стал вдвое тяжелее. Мой помощник не в состоянии меня подменить, приходится нести оружие всё время самому. А тут ещё, как назло, днём выпал снег и подтаял. Стало скользко и я несколько раз упал, и это ещё потому, что подошвы у сапог были слишком скользкими. Одним словом, на меня свалились все беды.
Бесконечные падения с этой «дубиной»-ПТР доконали меня. Сколько ещё идти, куда идём и когда придём – таких вопросов на фронте не задают. Как говорится «много будешь знать, скоро состаришься». Вот ещё раскатился и упал. Получил очередной ушиб. Кажется уже всё, пусть пристрелят, встать не могу. Но проходит 20-30 секунд, снова подымаюсь на ноги, беру свою «подругу» на плечо и шагаю, шагаю с огромным напряжением в ногах, чтобы не упасть.
Когда мы прошли 10-12 километров по чахлому лесу, точнее сказать по мелколесью и болотам, в абсолютной темноте, перед нами неожиданно появился большой искалеченный осколками, изрешечённый пулями барак. От этого барака прошли ещё метров 300-400, подошли к окопу нашего переднего края обороны. В окопе находились пулемётчики и автоматчики. Окоп выкопан в полный профиль, но в отдельных местах стенки обвалились и он был залит водой, схваченной льдом.
Теперь всё стало ясно. Нас сюда направили на усиление обороны. Расставили в окопе в 30-40 метрах друг от друга, и дали команду приготовить-оборудовать огневые точки на случай танковой атаки немцев, которые занимают оборону на опушке леса, в каких-то 250-300 метрах от нашего переднего края.
Насколько позволяли условия и насколько хватило сил, мы замаскировали огневые точки и приготовили свои ПТР к бою. Измученные переходом, не спавши и голодные, мы ожидали с рассветом артобстрел и танковую атаку с целью прорыва нашей обороны на этом участке. Наша оборона, надо сказать, здесь не внушала доверия. Один-единственный окоп с редкими огневыми точками не мог служить большим препятствием на случай танковой атаки. При артподготовке он нашего окопа и огневых точек могло бы остаться ровное место. Ну что ж, ждём наступления рассвета. Обычно с наступлением рассвета начинаются все важные и большие дела, а на фронте кровавые дела.
Нам из этого окопа отступать некуда. Позади нет никакого убежища. Стало быть, живыми или мёртвыми оставаться только здесь. Ждём. Начинается рассвет. Ах, чёрт возьми, какая ужасная усталость! Из ружья-то ещё можно стрелять, а вот противотанковые гранаты, пожалуй, далеко не забросить. От голода и усталости прямо-таки подкашиваются ноги.
Спрашиваю у ближайшего пулемётчика:
- Сильный ведёт огонь по вам немец?
- Да, - говорит, - всё время стреляет и простыми и трассирующими пулями. Тут ещё никак головы высунуть не даёт снайпер.
Как я уже писал, окоп, в котором мы находились, в низинах стенки оползли и были залиты водой. Это ещё больше усугубляло наше положение. Уже рассветало. Наступили решающие минуты. Что предпримет противник? С рассветом стало ещё виднее обстановку. Что греха таить, слабенько чувствуем мы себя на этом участке обороны. Окоп не оборудован как положено огневыми точками пулемётчиков. Да и мы просто приткнулись, даже путём не замаскировались и, следовательно, прежде чем удастся подбить их танки, они скорее нас подстрелят. Нет, видимо, по близости нашей артиллерии и даже миномётов. Вся эта обстановка выглядит довольно-таки печально.
Чертовски холодно, аж пробирает дрожь, топчемся в глинистой жиже, чтобы согреться, но и на это не хватает сил. Вот уже стало совсем светло, однако, со стороны немцев не замечаем никаких «отклонений», вроде бы так же, как было ночью и на рассвете, строчат пулемёты, не слышно гула танковых моторов. Изредка к нашему окопу подлетают мины. Одним словом, всё идёт так же, как в предыдущие дни. Об этом нам «старожилы» нашего окопа. Следовательно, большой грозы ничто не предвещает. Ну что ж, есть надежда ещё пожить на белом свете.
В середине дня появился посыльный командира взвода с распоряжением прибыть всем расчётам в указанное место. Мы плетёмся по окопу к выходу, где не простреливается со стороны немцев местность. Однако, пока продвигаемся по окопу, и только чуть-чуть покажется чья-то голова над бруствером, как тут же просвистит пуля снайпера. Значит, если не хочешь оказаться с продырявленной головой, будь осторожен, не разевай рта.
К нашему несчастью, на пути к окопу в одном месте в низине воды было выше колена. В этом месте приходилось выбираться на поверхность и по-пластунски, прячась за бруствером, обходить этот водный рубеж. Однако, как бы мы не прятались, как бы не прижимались к земле, снайпер заметил это наше продвижение и сосредоточил своё внимание на этом месте – держал под прицелом. Когда я выбрался за бруствер из окопа и вытащил с собой ПТР, то у меня хватило сил проползти каких-нибудь полтора-два метра, а впереди было ещё метров пять. Снайпер, видимо, увидел на моём горбу вещмешок с котелком, сделал несколько выстрелов, но пули попадали в бруствер и с визгом рикошетили. Не в состоянии далее продвигаться по-пластунски с ружьём, я немного приподнялся на колени и локти, тут же сразу мой вещмешок рвануло в сторону. Да, снайпер стрелял неплохо. Если бы я поднялся на 10-15 сантимеров выше, пуля прошила бы меня вместо вещмешка. Командир взвода в это время находился в окопе с противоположной стороны препятствия, которое я никак не мог преодолеть. Он понял, что такое продвижение может кончиться трагически для меня и поэтому решил подползти навстречу мне, забрать у меня ружьё. Только после того, как я остался налегке, я смог, не отрываясь далеко от земли вверх преодолеть это, чуть не ставшее для меня роковым, расстояние в несколько метров.
Значит, немцы ничего не думали предпринимать на этом участке. Мы возвращаемся обратно на свой более спокойный участок обороны к своим землякам. Хотя время было дневное, однако, передвигаемся мы с большим трудом. Если бы нам пришлось возвращаться ночью, как шли туда, то вряд ли бы мы смогли дойти в темноте. Голод, как будто, не донимает. Наступил период какого-то безразличия. Видимо организм отдаёт всё последнее для того, чтобы переступали ноги шаг за шагом, механически. Ни о каком хотя бы отдалённом понятии о строе не могло быть речи. Брели как попало. Промокшие, грязные, голодные, вторые сутки не спавши. Мы уже совершенно не походили на воинов Советской Армии, а скорее на бродяг, заблудившихся в лесу. Вот в таком виде мы предстали перед своими земляками, покинутыми нами около суток тому назад. Нашим землякам мы были безумно рады, как дети, встретившиеся со своими матерями после долгой разлуки. Несмотря на то, что в землянках было холодно и не уютно, они показались нам родным домом. Мы сразу же затопили печурку, и благодатное тепло вскоре распространилось по нарам, от края до края.
Здесь же в землянке нас ожидала картошка, но, к большому сожалению, я без хлеба и без соли есть не мог. Да и вообще было такое состояние, что только бы согреться и уснуть и ничего больше не нужно. Эта мечта сбылась, через несколько минут мы все, кроме дежурных, спали, как убитые.
Следующий день для нас был необычайно радостным – наконец-то, мы были поставлены на довольствие, и сразу ж нам привезли хлеб, продукты для кухни и боевые 100 граммов, хотя, как обычно, на четверть разведённые водичкой. Итак, нас «узаконили», мы стали равноправными со всеми.
Прошло ещё несколько дней и нас снова отвели с этого обжитого места. Теперь уже мы распрощались со своими землянками навсегда. Уходим в тыл к одной железнодорожной станции, название которой я забыл. Там погружаемся в эшелон вместе со своими «пушками». Но прежде чем «отчалил» наш поезд , «Братва» стянула из стоявших на этой станции гружёных вагонов, несколько ящиков с флаконами, в которых находилась протовоипритная жидкость и ещё несколько тюков белых овчинных безрукавок, которые обычно носит офицерский состав. Некоторые чрезмерные любители спиртного успели глотнуть этой жидкости и чуть не отравились.
Вместе со мной в одном отделении был некий Саша Косолапов. Этот Косолапов чуть ли не с десяти лет начал по-настоящему заниматься воровством, несмотря на то, что отец его был ответственным работником в г.Горький.
В 14 лет Саша оказался в котласских лагерях за участие в ограблении магазина вместе с другими грабителями. Потом ещё несколько лет отбывал заключение в других лагерях. Короче говоря, он попал на фронт из мест заключения, примерно, в возрасте 27-28 лет. Из таких молодчиков формировались штрафные роты, этим самым им давалась возможность искупить свои прегрешения в бою на самых опасных направлениях.