Лонг-лист 16-го ном. конкурса Клуба Слава Фонда

1 Былое и думы...
Ян Кауфман
- Ну, за встречу! Будь здоров, свояк!
Давненько ты не был у нас. Давненько!
Давай, нажимай на сало, небось соскучился. Я его давеча малость подкоптил, а вот и лучок с картошечкой. Такого у вас нет – всё натуральное.  Да и самогон двойной перегонки с клюквой…
Для себя ж делаем. Куда там ваша столичная!

Что  рассказывать-то?
За это время уж многих соседей не стало, а кто просто уехал в город, как вы с Любкой. Пустеет деревня.
И выпить порой не с кем. Нехай бы только пустела, а то и глупеет.
Вот и мы всей деревней лопухнулись.

Помнишь немого Фролова Кузьму, которого в деревне не шибко любили? Да и он, правда, никого особо не жаловал.А уж с тех пор, как его глухонемая супружница Настя померла, совсем рехнулся.
Бабы наши, с одной стороны, жалели его – а то!
Потерять жену, с какой всю жизнь с мальства.
А с другой – а мы-то причём?

Знакомы они были с Настей ещё с сиротского дома, и прожили вместе лет сорок. Детей, правда, так и не нажили.
Бабы любили им косточки перемыть.
Вечером, когда все дела наспех поделают, собирались и балаболяли про Фроловых. А о ком ещё? Не о себе же!
Вспоминали, что они ещё с детства были такими  нелюдимыми и скрытными.

И для всех деревенских эта пара была, что бельмо на глазу - жадны, мол, ну сил нет! И то правда.
Бывало, какой праздник, вся деревня гуляет, кругом песни да пляски под гармонь, выпивка, закуски и всё такое, а эти - в своём дому по хозяйству хлопочут.

Казалось бы, на двоих, без детей, при пенсиях - что ещё надо? Живи да радуйся! А они за высоченным забором вкалывают с утра до ночи. У их там и куры с утками, и порося, и коза.
Куда таку прорву?! А сад-то!
И в охранниках - здоровущая собака, что понимала Фроловых без всяких слов.

Однажды местная ребятня набухалась сивухи и полезла сдуру на забор – поглазеть, что там у их есть. Так собака чуть всех не порвала.
Ребята попрыгали оттедова, с забора, с кандибобером. Кто чего себе порвал и поломал.

Настя по воскресеньям, когда ещё здорова была, с раннего утра прошмыгнёт из дому с рюкзаком за спиной и тележкой с колёсами на автобус. И в город. Видать на базар.                Говорили, что у их там уже свои покупатели были. И за дорого всё брали. Даже огурцы ихова засола шли нарасхват, потому, как шибко хрусткие получались. Чего они туда ложили, кто знает?
А наши бабы, сидя на завалинках, только и лузгали семечки, да возмущались:
– Ну и Фроловы! Ну и жадны! Куда им столько денег! Ведь и Кузьма  тоже, мужик какой-то ненормальный, совсем непьющий. Может из экономии?

Всем это, конечно, было интересно, но спросить про то боялись, - какой спрос с инвалидов? Да и как их спросишь? А врагов себе наживёшь!

Мужики, каких на всю деревню и так осталось два с половиной калеки в эти разборки не влазили. У нас свои дела, ты ж понимаешь…
Но, апосля, как Насти не стало, и мы-то думали:
«Ну, Кузьма таперича изменится, подобреет… Может поближе прибьётся к мужикам! Третьим будет и на закусь хрустких огурчиков притащит».
Ага, счас! Как ходил сычом, так им и остался, да и здороваться с людями стал кивком, не повернув башки.

Правда, когда у евонной соседки, фельдшерши Пелагеи помер муж, оставив её с тремя детями и недостроенной избой, Кузьма здорово подсобил, и под конец крышу покрыл оцинковкой. А денег не взял.
Но в город так и мотался по воскресеньям с рюкзаками да сумками, заместо покойной Насти.

Только всему приходит конец.
Том годе захворал Кузьма, и в два дня убрался… И скорая не помогла.

А на следующий день понаехали из райцентра обратно скорая, милиция и заведующая детдомом Галкина, какая раньше схоронила его Настю.
Собаку милиция сразу забрала. Врачиха скорой осмотрела Кузьму, составила какой-то акт, и тело увезла в морг.

Бабы деревенские из любопытства толпой повалили во двор Фроловых. Милиция с понятыми начала глядеть помещение.
Я в понятые тоже попал.
Беднота, я те скажу, – не дай бог! Ни ковров каких. Даже телевизора в дому нет! Стол, пара табуреток, и вся мебель – самоделка. Сделаны, кажись, давно, но добротно, путём! Видать Кузьма сам сварганил.
А чистота, что в казарме! И  на участке такой порядок, что наши бабы тока охали да ахали и удивлялись. Что курятник, что сарай козий, что свинарник – будто на выставке!
Но не это главное. Главное, что на столе лежал конверт и на ём рукою Кузьмы:
«Галкиной Софье Андреевне, заведующей детским домом № 2».

При милиции она вскрыла конверт и прочитала:
«Дом и все хозяйственные строения на участке, вместе с садом и живностью завещаю детскому дому № 2, что в Кирпичном переулке.
А ниже приписка:
Даже глухие слышат детскую беду.
И подпись – Фролов Кузьма».

Вот тада, заведующая и рассказала, что все эти годы, Настя с Кузьмой постоянно помогали детдому сурьёзными, так и сказала – сурьёзными денежными переводами и всякими продуктами.

Вот тебе и Ёшкин кот!
Лопухнулися мы так, что со стыда, глядеть друг на друга не хотелось.
Это ж надо, сколь напраслины гнали на Настю с Кузьмой!
Потом цельный год все бабы ходили как немые. И даже лузгать семечки уже не садились вечерами. Отпала охота.

Похоронили Кузьму рядом с Настей. Много народу всякого пришло - с детского дома ребята и ихое начальство. Наши деревенские цветы принесли и скинулись на венок. Видать совесть всех мучила.

С той поры, дом в деревне и хозяйство Фроловых, обернулось в подсобное детдомовское, и заведует им та же Пелагея, фельдшерша. Счас, правда, кто моложе, помогают ей по хозяйству.

Вот такая история, свояк.
Ну, давай помянем Настю с Кузьмой. Ты ж их как-никак помнишь.
Может они хоть там нас слышат.
2 Незаменимые
Вера Шкодина
Мы с Васькой дружим.  Классная   говорит,  что нас водой  не разлить.  Васька произвел на мою маму неотразимое впечатление, а так как она хорошо разбирается в людях, то теперь он приходит ко мне когда угодно и  даже, не вытирая ног. Его маме я чего-то «не показался». От своей же я всякий раз  после  Васькиного ухода выслушиваю пятиминутную речь о том, какой я с Васьки должен брать пример. Поэтому мы встречаемся с ним на улице.
Там я беру с него пример, какой захочу.
Сегодня в класс забегает Галина Александровна и, едва отдышавшись, восклицает:
-Дети, мы горим!
Мы с Васькой даже в ус не дунули,  потому что уже знаем, что у всякого слова есть прямое и еще переносное значение, это мы как раз по русскому проходим.
-Наша школа,- продолжала она,- не выставила ни одного номера художественной самодеятельности, вся надежда на наш класс!
Вот опять,  на нас -  вся надежда. Но мы к этому уже привыкли.
-Куда надо идти?! – вскочили мы с Васькой
-Погодите, - остановила нас классная, - не хитрите, пожалуйста, вы, кажется, сегодня дежурные?!
-Ну и что?!
-Как ну и что?! -  учительским голосом спросила  Галина Александровна.
И мы с Васькой сразу поняли, что возражать бесполезно.
Но все равно мы знали, что без нас не обойдутся.
Так и есть. Только мы намочили тряпки, как пришла завуч.
-Мальчики, - сказала она нежно,- придется опять -  вам!  Больше некому!
Что ж,  мы с Васькой -  всегда!  Пожалуйста!
-А пол?! – спросили мы и посмотрели на нее честными глазами.
-Другие помоют, - нахмурилась она, - те, кто не болеет за честь школы!
Мы с Васькой болели и поэтому со спокойной совестью побежали мыть
руки.  Дело в том,  что уже четвертый год мы с ним занимаемся в музыкальной школе по классу фортепьяно.
В актовом зале мы лихо отбарабанили в две руки веселую песенку из популярного кинофильма и привычно раскланялись.
-Отлично, отлично! – восхитилась завуч .
- Да,  конечно, очень хорошо. Но, вы понимаете, нужно два номера! Два! -  простонала директор.
-Мы еще можем, - с готовностью сорвались мы.
-Да нет, что-то другое, ну вот соло, что ли..
- А спеть вы не могли бы, - с надеждой обернулась на нас учительница  пения.
Мы с Васькой посмотрели друг на друга и воскликнули:
-Можем! Пожалуйста!
Через минуту Васька под мой   аккомпанемент  задушевно выводил: «Крылатые качели летят, летят, летят..»
-Какая прелесть! – радовалась завуч.
-Откуда такой голосистый мальчик? – удивилась директор.
-Галина Александровна! Галина Александровна! – закричали все и повернулись к  классной. – Вы -  просто прелесть! Вы – наша палочка-выручалочка! – И директор обняла нашу классную.
Мы с Васькой не обиделись, нет!  Мы знали: сейчас Галина Александровна повернется к нам и скажет:
-Ну что я?!  Что я то?!  Это вот -  они!
И похлопает нам.  И все захлопают.  А мы с Васькой только скромно раскланяемся.  Мы ничему не удивимся,  потому что все   знали заранее: никто нас не заменит!
3 Дар Лукерии ч. 1
Марина Шатерова
Как в старом кино, с мутно-цветным дёргающимся изображением, достаёт память из недр сознания эпизод из далёкого детства.

— Луша, Лушенька, почему ты плачешь? — обеспокоенная мать вошла в комнату, присела на корточки перед сидящей на детском диване дочкой.

Слёзы текли по пухлым щекам, пятилетняя девочка тёрла кулачком припухший красный нос.

— Мамочка, с папой случилось что—то страшное, я видела… — горькие рыдания поглотили последние слова.

— Солнце моё, взгляни на меня. — женщина убрала детские руки от влажного лица, приподняла за подбородок голову ребёнка вверх.

Полные слёз глаза ангела смотрели в самую душу. Тёмно-рыжие кудрявые волосы были взлохмачены и делали девочку похожей на сказочного домовёнка Кузю.

— Как же ты можешь видеть, если ты дома, а папа уехал на работу? — ласково улыбнулась мама. — Пойдём на кухню, я заварю тебе чай!

Прижав дочь к груди, женщина гладила её по непокорным волосам, грусть и тревога залегли глубокими складками в уголках её губ. «Я заварю тебе чай» — эти слова, как мантра, как заговор, успокаивали в любой непонятной ситуации.

А потом зазвонил телефон, чьим-то незнакомым мужским голосом трубка сообщила, что её муж, работающий инспектором, упал со строительных лесов. Была больница, слёзы, операция, но, благодаря невероятному стечению обстоятельств, всё обошлось достаточно благополучно.

***

Много лет минуло с тех пор. И событий, подобных этому, было не счесть: обострённая интуиция помогала в школе, бывали страшные сны, которые потом сбывались, или, уже гораздо реже, видения наяву. То, что поначалу казалось таким страшным и непонятным, постепенно облекло форму нормы, детское сознание адаптировалось и воспринимало уже всё это, как что-то такое, что бывает со всеми. А пухленькая маленькая девочка выросла в высокую стройную рыжеволосую красавицу, чьи кудрявые локоны струями ниспадают по плечам до пояса.


Долгих шесть лет обучения в медицинском университете и диплом терапевта с отличием получила Лукерия из рук ректора. Дома был праздничный ужин с шампанским и «Киевским» тортом. Слёзы счастья в глазах матери, объятия отца и такие драгоценные слова:

— Я так горжусь тобой, доченька!!!

Студенческая группа Лукерии готовилась к проведению выпускного вечера в стенах университета. Сама девушка, крутясь дома перед зеркалом, примеряла длинное зелёное платье с отливом и тиснёнными по подолу крупными цветами. Блаженством разливалась в душе радость оттого, что трудные годы учёбы уже в прошлом, вершина в виде такого желанного «красного» диплома взята, теперь впереди новые горизонты: работа, освоение полученной профессии на практике. Но всё это «завтра», а сегодня вечером будет веселье и праздник, прощание со стенами alma mater, преподавателями и одногруппниками, которые за шесть лет учёбы стали практически родными.


Лукерия резко крутанулась перед зеркалом, глядя в отражение, как развевается подол зелёного платья и обкручивается вокруг ног, как веером летят по воздуху длинные тёмно-рыжие волосы. Что-то мгновенно изменилось в этот момент… Лукерия никогда не могла описать словами это состояние, когда какие-то повседневные, обычные чувства вдруг замирают, останавливаются, как будто само Время вдруг нажало кнопку «Пауза». И на смену этим обычным эмоциям вдруг приходит одно-единственное чувство тревоги, как будто сосёт под ложечкой от предчувствия чего-то плохого, что неизбежно должно произойти. Озорная улыбка покинула лицо девушки, уступив место печальным складкам в уголках губ и той грусти в бездонных зелёных глазах, какая бывает только у очень пожилых людей, познавших всю соль этого бренного мира.


Зазвонил телефон. Тревожным набатом отозвалось сердце на этот звук, и телефонная трубка в руке показалась сейчас тяжелее обычного.

***

В десяти километрах от города в посёлке Привольный жила Агафья — бабушка Лукерии по материнской линии. Звонила соседка бабушки, живущая в частном доме справа от её участка. Не замечая долгое время Агафью во дворе, зашла в гости, благо дверь была не заперта. Старушка сидела в кресле, голова её была запрокинута на подголовник, а лицо, покрытое испариной, неестественно бледным пятном контрастировало с рыжими волосами.


Осознав, что дело худо, соседка засуетилась: помогла старушке дойти до кровати, измерила температуру, заварила чай с малиной. Теперь же звонила родственникам, чтобы те приехали. Отец Лукерии был в командировке, а мать, работавшая во вторую смену, возвратилась бы домой только поздно вечером. Собрав вещи, необходимый комплект лекарств для первой помощи и медицинский чемоданчик, Лукерия вышла из дома. На метро доехала до автостанции, откуда до Привольного ходили пригородные автобусы. Повезло, что ближайший автобус отходил через пятнадцать минут.


Присев на металлический стул в зале ожидания, Лукерия зажала в руке длинный бумажный билет на автобус, купленный в кассе, вчитывалась в информацию, указанную в нём. Сосредоточенность и попытки успокоиться не увенчались успехом, тревога и беспокойство брали своё, точили девушку изнутри. Не покидало ощущение того, что ты стоишь на пороге каких-то глобальных изменений, что водоворот жизни закружил тебя, как лёгкий стебелёк, и втянул в пучину, и как бы ты ни старался, не в силах больше сопротивляться силам Судьбы. Калейдоскоп мыслей и чувств прервал голос диспетчера, доносившийся из хриплого динамика — объявили посадку на нужный автобус. Подхватив с пола сумки, Лукерия устремилась к выходу из автостанции, задняя дверь вела к платформам.


Через двадцать минут девушка уже стояла на автобусной остановке посёлка Привольный. Тёплой волной нахлынули детские воспоминания о времени, проведённом здесь в гостях у бабушки. Летний вечер окутал сумерками знакомую местность, по которой было так приятно идти, узнавая по ходу знакомые дома, отмечать с удивлением те изменения, что произошли со времени последнего визита сюда Лукерии. Свернув с главной улицы, ещё несколько раз сворачивая на перекрёстках, Лукерия подошла к одному из домов, стоящих на окраине посёлка, дальше было только поле.
Вошла в дом. В комнате соседка сидела на краю кровати, в которой лежала бабушка Агафья. Старушки негромко о чём-то разговаривали, вздрогнули обе и одновременно замолчали, когда увидели в дверном проёме комнаты девушку с сумками. Увидев соседку, Лукерия благодарно улыбнулась, радуясь в душе тому, что в то время, пока она добиралась, с бабушкой кто-то сидел:

— Здравствуйте, Мария Ефремовна! Спасибо, что позвонили и зашли.
Наклонившись над кроватью, девушка поцеловала бабушку в щёку.
— Привет, бабуля. Как ты?
— Ты одна? — спросила соседка, глядя в коридор и явно ожидая, что родители Лукерии тоже приехали и вот-вот должны были войти в дом.
— Да. Родители на работе, будут только завтра.
— Может мне побыть до утра, пока они не приедут? — беспокойство в голосе соседки сочеталось с усталостью и очевидным желанием поскорей уйти.
— Да нет, спасибо, Мария Ефремовна, Вы и так много сделали, идите домой, отдыхайте. Я справлюсь сама, я же врач. — Недоверие со стороны соседки задело самолюбие девушки, старшие по привычке видели в ней ребёнка и никак не хотели замечать того, что она взрослый и самостоятельный человек.
— Хорошо, тогда спокойной ночи, завтра с утра я зайду вас проведать. Если что-то нужно будет, заходи в любое время не стесняясь. — соседка вышла в прихожую, обулась и ушла.

Каким-то странным взглядом посмотрела она на девушку напоследок, будто знала какую-то тайну, о которой пока не догадывалась та. Пожилые женщины были не только соседками, но и дружили уже много лет, помогая друг другу делом, советом и делясь всем тем, что на душе наболело. Вся эта торопливость и недоверие, странные взгляды со стороны соседки, неким невидимым напряжением, словно сгустившимся воздухом, повисали в пространстве комнаты. Лукерия подмечала все эти детали, но пока не могла понять, в чём тут дело. То самое чувство тревоги, которое она испытала дома перед зеркалом до того, как позвонила соседка, вновь вернулось, зашевелилось в душе девушки.

Вымыв руки и переодевшись в домашнее, Лукерия измерила бабушке давление и температуру, послушала стетоскопом лёгкие и осмотрела горло.

— Бабуль, ты простыла, что же ты совсем себя не бережёшь. — сказала девушка, закончив с осмотром.
— Немного мне осталось, силы с каждым днём покидают меня, словно вытекают через ноги в землю. — с дрожью в голосе промолвила Агафья.
— Да брось ты, бабушка, что за упаднические настроения, — махнула рукой Лукерия.
— Я вон лекарств привезла, сейчас чайку заварю твоего любимого, через пару дней будешь, как огурчик. Какие травы тебе заварить?

Бабушка Агафья была известной на всю округу знахаркой и ведуньей. Много знала она трав и рецептов целебных, был Дар у неё, некая мистическая Сила, позволяющая видеть ауру людей, их внутренние органы, лечить руками, молитвами, заговорами. Очень многим людям в посёлке помогла Агафья и по всем близлежащим городам и весям добрая слава ходила о ней.


Проявлялась эта мистическая Сила в их роду по материнской линии через поколение, была она у бабушки Агафьи и начала проявляться в детстве у внучки её Лукерии. Более сильный Дар бабушки можно в определённый момент передать внучке, при этом сила Дара усиливается вдвойне. В генах матери Лукерии не проявился этот Дар. Всю свою жизнь с самой школьной поры и по сей день любит она науку, рациональность и обоснованность. Знахарская работа Агафьи, все эти травы в баночках на кухне, что целых два шкафа занимают, молитвы, шепотки, заговоры, свечки, непрекращающаяся вереница людей в их доме, приходящих на приём к целительнице — всё это вызывало в ней резкую неприязнь и отторжение. Выйдя замуж, она переехала жить к мужу, родилась Лукерия. В детском возрасте малышка часто бывала у бабушки, но как-только с более сознательным возрастом стали проявлять разные «странности», то визиты к бабушке становились всё реже и реже. Молодые родители очень уж не хотели, чтобы бабушка «дурно влияла» на внучку своим «мракобесным влиянием». Воспитывая ребёнка, они всячески прививали ей любовь к науке и были очень рады тому, что Лукерия захотела стать врачом-терапевтом.


Сама же Лукерия, может быть и не очень осознанно, но ощущала в себе некую пока ещё не очень чёткую Силу, её тянуло к бабушке не только как к родной крови, но и как к Учителю. Будучи школьницей старших классов, пользуясь постоянной занятостью родителей на работе, Лукерия тайком ездила на пригородном автобусе к бабушке в гости. Её манила магия слова, таинство ритуалов, то разнообразие трав, что отдавали свою целебную силу в помощь людям. Прямо за домом простирался луг, где бабушка Агафья обучала внучку разбираться в травах, когда и как их нужно собирать, объясняла их целебные свойства. Много рецептов, молитв и заговоров было записано у старой знахарки в толстой, потрёпанной временем, зелёной тетради, с едва различимым цветущим чертополохом на обложке. Весь этот таинственный мир казался Лукерии волшебной сказкой, которая не в детских книжках описывается неким автором, а была самой что ни на есть настоящей.


Лукерия заварила бабушке травяной чай. Отпив примерно половину, Агафья поставила чашку на прикроватный столик рядом с лампой и очками. Её голова блаженно коснулась подушки, Лукерия сидела на краю кровати и Агафья не могла не залюбоваться красотой внучки, которая стала такой взрослой и самостоятельной. Дар Лукерии с каждым годом набирал силу, раскрывался чудесным цветком, девушка и сама чувствовала это, но Агафья видела это своим внутренним оком совершенно по-своему. Её время неумолимо уходило, скатывалось последними песчинками в нижнюю часть песочных часов жизни. Нужно было передать кому-то Силу перед тем, как окончательно пересечь ту грань, откуда не возвращаются, тогда и сам Переход будет легче, а может и само посмертное существование будет не таким мучительным, как говорят. Тяжело бремя знающего человека. И нет идеальнее претендента на получение Силы, чем кровная родственница возрастом моложе передающего.


Агафья печально улыбнулась Лукерии:
— Дай взять тебя за руку, милая. Я так устала, скоро усну. Готова ли ты принять от меня подарок?
— Конечно готова, бабуля. — ответила девушка. — Что за подарок?

Ничего не успела ответить Агафья, веки её смежились под усталостью дня, а может и все её прожитые годы навалились сейчас на старушку всем своим весом. Бабушка продолжала держать руку Лукерии в своей ладони. Невероятно сильный поток энергии, сравнимый по ощущениям с течением бурного ручья или потоком насекомых, стремительно ползущих в одном направлении, начал переливаться из руки старой знахарки в руку молодой девушки, разливаться внутри под кожей, распространяться по всему телу.


Лукерия была ошеломлена посетившими её ощущениями, но как будто под гипнозом, как под воздействием электрического тока, человек не может сопротивляться источнику воздействия, так и она не могла высвободить свою ладонь из цепкой хватки руки бабушки, державшей её. Всё потемнело перед глазами, привычная обстановка комнаты вдруг исчезла. Перед внутренним взором вспышками стали появляться образы, в бешенном танце сменяющие друг друга: стол, огонь свечи, тропинка в поле, лес, бурное течение реки через пороги, поляна в лесу, костёр, чьи искры взлетали в ясное ночное небо, как бы соединяясь с яркой россыпью звёзд Млечного Пути, Солнце и Луна слились в затмении, чёткое кольцо образовалось по краю диска, только солнечная корона шевелила своими чёрными лучами. Шум дождя, запах свежескошенной травы, цветок чертополоха… Поток образов не прекращался и нёс в себе не только символизм, но и некую чувственную информацию, какие-то зашифрованные знания, которые потоком вливались в ауру девушки и начали интеграцию с её сознанием.


Утром следующего дня, как и обещала ранее, в дом Агафьи наведалась соседка. Увиденное в комнате повергло её в недоумение и шок: в кровати лежала умершая знахарка, а поперёк, в ногах у бабушки, в бессознательном состоянии лежала Лукерия. Бабушка и внучка держались за руки. Мария Ефремовна перевернула девушку лицом вверх, тормошила и хлестала её по щекам, пытаясь привести в чувства, но та находилась в глубоком обмороке. Видя тщетность своих действий, соседка вызвала скорую и позвонила родителям Лукерии.
4 Дар Лукерии ч. 2
Марина Шатерова
Прошло две недели. Агафью по всем правилам схоронили на местном кладбище, Лукерия же была в больнице. Через три дня бессознательного состояния девушка пришла в себя, но была молчалива и задумчива. Врачи не нашли у неё каких-либо заболеваний, поэтому всё списали на стресс, полученный от присутствия рядом с близким родственником в момент смерти. Несколько раз в неделю в больнице Лукерию навещал психолог. Постепенно девушка начала говорить, но на вопросы родителей и психолога отвечала немногословно и уклончиво. Особенно не хотела она вспоминать о том, что случилось тогда дома у бабушки, замыкалась в себе и вновь становилась молчаливой и задумчивой. Некоторые детали того вечера родители выведали у соседки, но при этом у них тоже сложилось впечатление, что та странно на них косилась и явно чего-то не договаривала. Мария Ефремовна знала о скептическом отношении к мистике дочери Агафьи, поэтому не хотела рассказывать о том разговоре, который случился у неё с Агафьей аккурат перед приездом Лукерии в тот вечер.


Настал день выписки из больницы, девушка с тихой радостью лице и облегчением в душе вернулась домой из этих казённых стен, так тяготивших её. После окончания медицинского университета Лукерия должна была работать по распределению терапевтом в больнице скорой помощи, но… неожиданно для всех она попросила перевода в поликлинику посёлка Привольный. В разговоре с родителями девушка немногословно, но совершенно категорично заявила о своём желании переехать из города в посёлок Привольный, жить в бабушкином доме и работать терапевтом в местной поликлинике. Родители были в сильном недоумении от такого неожиданного поворота в судьбе их дочери, шутка ли окончить университет с отличием, а потом отказаться от работы в столичной больнице ради обычной поселковой поликлиники. Да и странно само желание молодой, весёлой девушки сменить бурную столичную жизнь на захолустье. Они смотрели на Лукерию и не узнавали в ней ту прежнюю их дочь — улыбчивую, весёлую хохотушку, лёгкую на авантюры и приключения, теперь же в девушке была какая-то не по годам приобретённая серьёзность, сосредоточенность, немногословность и решительность. Как будто что-то тяготило её, но она не могла открыть душу и поговорить об этом даже с самыми близкими своими людьми — родителями.


И это было правдой. Придя в себя в больнице, Лукерия ощутила себя какой-то иной. Интуиция её обострилась сильнее прежнего, разговаривая с кем-то из медперсонала, она могла ощутить эмоции человека, почувствовать какие-то основные, глобальные события и проблемы в его судьбе. Если пристально посмотреть на человека, сосредоточится, то можно увидеть его ауру, по цвету которой можно понять его характер, какие-либо болезни. Самой необычной из вновь приобретённых способностей было то, что каким-то непостижимым образом Лукерия начала получать информацию и видеть внутренним взором те вещи, которые обычно недоступны при использовании стандартных пяти человеческих чувств. Например, она знает, кто лежит в соседней палате, знает, что у психолога, который её навещает, дома чудесные девочки-двойняшки, а медсестра всё время переживает за больную мать, притом, что в соседней палате Лукерия не была и персонал не обсуждает с больными свою личную жизнь.


А ещё эти сны… В них Лукерия видит свою бабушку, которая улыбается и зовёт её домой, в тот самый дом на краю посёлка, за которым начинается луг из целебных трав. Девушка всё время мысленно возвращалась в тот день, когда она приехала проведать бабушку. До мельчайших подробностей вспоминала тот момент, когда бабушка взяла её за руку и спросила про подарок. С каждым разом, прокручивая в голове этот момент, Лукерия с холодным трепетом в душе всё больше понимала и убеждалась — бабушка, умирая, действительно передала ей свой Дар, немного обманным путём, назвав его просто «подарком», и не говоря открыто о том, что это именно Дар, свою знахарскую мистическую Силу она хочет ей передать. Видно Агафья боялась отказа или же травмировать внучку заявлением: «Я прямо сейчас умру». Просто такие люди, как бабушка, заранее чувствуют время Перехода, для обычных людей это недоступно, страшно и просто уму не постижимо.


Теперь же Лукерия понимала, что жизнь уже никогда не будет прежней. Не такой клубно-тусовочной и алкогольно-коктейльной, как она себе её раньше представляла. Теперь у неё есть Дар! Это Сила, которой нужно научиться управлять, использовать её в помощь людям. Отсюда и решение переехать и сменить место работы. Терапевт в поликлинике — это просто официальная работа длят стажа и пенсии. Дело же всё её жизни теперь — это целительство, использование во благо людям всех граней того Дара, которым она теперь обладает, продолжение всего того, что делала её бабушка. Понимание всего этого вносило смуту и растерянность в душу девушки, ощущение неуверенности, страха перед таким ещё неопределённым будущим.

***

Лукерия собрала все необходимые документы для перевода на работу в поселковую поликлинику, упаковала в небольшую сумку на колёсиках необходимые в первое время вещи и книги, взяла ключи от бабушкиного дома. В прихожей обняла родителей:

— Доченька! — со слезами на глазах причитала мать. — Ты уверена, что правильно поступаешь?
Лукерия поцеловала её в щёчку:
— Всё нормально, мамуль. Я не на край света еду, буду звонить и приезжать.
Отец погладил дочь по рыжим кудрявым волосам:
— Не гуляй слишком поздно на улице, знаю я этот Привольный.
— Всё будет хорошо, пап. — Лукерия прижалась к груди отца. — Вы тоже приезжайте в гости.
Когда дочь скрылась за порогом, родители печально вздохнули.
— Я всегда чувствовала, что этим всё закончится, как бы я ни старалась уберечь её от этой доли. — промолвила женщина, обнимая мужа, склоняя голову на его могучую грудь.
— Она уже взрослая. — ответил он. — Тут уже ничего не поделаешь. Зов крови — сильная вещь. Главное, что она чувствует себя на своём месте, значит в будущем будет крепко стоять на ногах.


Лукерия держала уже знакомую путь-дорогу до бабушкиного дома в посёлке. Добралась на метро до автостанции, села в пригородный автобус. Разместившись у окна, смотрела, как меняется пейзаж за окном, как снуют в своей ежедневной суете машины и люди. Но не смотря на этот привычный пейзаж за окном, девушку не покидало ощущение некого переломного момента в судьбе, какого-то рубежа, который делит жизнь на «до» и «после». И всё, что суетится снаружи окна автобуса, и даже люди внутри с их вещами и разговорами — всё это воспринималось как-то отстранённо, будто девушка находилась внутри аквариума, окружавшего её одну, и время внутри с наружи протекало не одинаково, восприятие окружающего сквозь стеклянные стенки было совершенно иным — отстранённым, философским, с концентрацией на самых мелких деталях, с полным поглощением всех эмоций и мыслей людей.


Проехав мост, ведущий в посёлок Сосны, автобус, в котором ехала Лукерия, резко затормозил. Люди покачнулись, упали чьи-то вещи, заматерились мужики. Водитель вышел из кабины, осмотрел моторный отсек, затем объявил по громкой связи, что автобус сломался, и он вызвал из города другой. Часть людей вышла на улицу и стала ловить попутки.


Лукерия взяла свою сумку и тоже вышла на улицу. Попутку не ловила, просто решила побыть на свежем воздухе, пока не приедет другой автобус. Лёгкий ветер трепал её длинные кудрявые рыжие волосы, делая похожей на Афродиту с картины известного художника. Рядом с ней на обочине припарковалась красная «Ауди». Водитель опустил стекло рядом с водительским сидением:

— Девушка, садитесь, я Вас подвезу. Не бойтесь!

Лукерия наклонилась, заглянула в окно автомобиля, цепким, внимательным взглядом изучала молодого мужчину, сидящего за рулём. Ростом выше среднего, он был крепкого, мускулистого телосложения, немного смуглый, скорее сильно загоревший брюнет, ухоженные, красивые руки, лежащие на руле, говорили о нём, как о человеке интеллектуальной профессии. Своим внутренним взором молодая знахарка смогла рассмотреть отсутствие вредных привычек, крепкое здоровье мужчины, высокий интеллектуальный уровень, отсутствие фобий и маний.


Улыбнувшись уголками губ, Лукерия кивнула в знак согласия. Водитель вышел из машины, помог поставить её сумку на заднее сидение, сама же девушка села на переднее сидение рядом с ним. Оказавшись в салоне автомобиля фактически лицом к лицу, они оба почувствовали, как некая электрическая искра проскочила между ними, какое-то тепло волной прокатилось, заставляя уйти то напряжение, которое обычно возникает при знакомстве с новым человеком. Своим внутренним зрением Лукерия вдруг увидела довольно необычную картину: от него и от неё друг к другу потянулись длинные тонкие нити, как паутина у паука, эти нити переплетались в одно целое, образуя плотный воздушный кокон, в котором так тепло и уютно вдвоём. Всем сердцем и душой Лукерия почувствовала, что это и есть её Судьба, ей суженый. Внутреннее подспудное чувство подсказывало ей и это было сильнее всех остальных пяти человеческих чувств, теперь главное вести себя естественно и не спугнуть человека.


— Я — Лукерия! — улыбнувшись, сказала девушка. — Спасибо Вам за помощь.
— Вадим. — ответил мужчина. — Не за что. Куда Вас отвести?

Лукерия назвала посёлок Привольный и попросила высадить её на остановке, но Вадим вызвался отвезти её до самого дома, чтобы ей не пришлось слишком долго идти пешком с сумкой. Лукерия была благодарна такому стечению обстоятельств, так как действительно устала от пешего моциона с поклажей. Высадив девушку у дома, Вадим попросил номер её телефона и дал свой. Лукерия хотела отблагодарить своего спасителя чаем, но тот с сожалением отказался, так как ему нужно было ехать по делам.


«Какой же он красивый мой будущий муж. — подумала девушка. — И как же порой удивительны повороты Судьбы: не сломайся автобус — не встретились бы».
Подняв с земли сумку, Лукерия прошла через калитку во двор, открыла ключами двери и вошла в дом.

***

Поужинав творогом, Лукерия заварила травяной чай. Солнце село, опустив на окружающую местность завесу сумерек. Девушка поставила чашку с чаем в комнате на столик, пока горячий ароматный напиток остывал, готовилась ко сну, расстилала постель, доставала свежее постельное бельё из шкафа. Это её первая ночь в бабушкином доме уже не в детстве, а во взрослом возрасте и как-то непривычно и неуютно находится и заночевать тут совершенно одной. Всё напоминало здесь о бабушке, было пропитано её энергетикой, той Силой и волшебной атмосферой, которую она в себе носила, которой обладала.


Лукерия не заметила, как стемнело, не включила верхний свет в комнате. Все окружающие предметы погрузились во тьму, тёмными силуэтами выступали на фоне мягких сумерек почти ушедшего дня, что проникали через окно с отдёрнутыми занавесками. И это завораживало, пугало и одновременно притягивало, свет включать совершенно не хотелось, а наоборот — поглощать эти сумерки, наслаждаться ими, как будто какая-то энергия вливалась из окружающего пространства через поры кожи вовнутрь. Было в этом что-то пугающее, необычное, никогда доселе не испытанное, наверное, потому, что раньше Лукерия жила в городе с родителями, теперь же она оказалась в том самом месте, где долго жила и занималась знахарством её бабушка, здесь она «припала к корням» и сам Дар её начал резонировать с окружающим пространством, включаясь и запускаясь, становясь всё более ощутимым.


Лукерия стояла рядом с бабушкиной кроватью и смотрела в сторону окна, сумерки за окном сгущались, постепенно укутывая плечи мантией ночи, очертания предметов комнаты терялись в темноте по мере наступления ночи. Девушка ощущала тёплую энергию, что двигалась вокруг неё, вытянув руки вперёд ладонями друг к другу, она почувствовала, как эта энергия напряжённо сгустилась между ними. Всему должно быть своё время и место. Так раскрывался её Дар, который передала ей бабушка и это теперь её Судьба, её жизненное предназначение.


Взяв в руки чашку с чаем, Лукерия обхватила её ладонями, тепло чашки согрело кожу, даровав спокойствие и ту долгожданную уверенность в завтрашнем дне, которой ей так не хватало в последнее время. Присев на кровать, девушка отпила из чашки травяной чай, аромат приятно играл с обонянием. Вот и закончился ещё один из нелёгких дней, но это был день её прошлой жизни, теперь же эта страница перевёрнута навсегда, а впереди всё будет совершенно по-другому. Тихой, благодатной радостью разлилось в душе чувство удовлетворённости тем, что ты наконец-то нашёл себя, занял своё настоящее место в жизни, нашёл своё призвание.
Усталость взяла своё и девушка уснула, мягкая, счастливая улыбка коснулась её уст, пока она спала.

***

Настало утро и первый рабочий день Лукерии в поселковой поликлинике. Приняв душ и позавтракав, девушка вышла на крыльцо и закрыла двери на замок. На ней сегодня было серое платье с V-образным вырезом, длинной чуть выше колен, подпоясанное узким чёрным поясом, рыжие кудрявые волосы были заплетены в длинную толстую косу с чёрной тонкой резинкой на конце. В сумочке, которую Лукерия изящно держала на сгибе локтя, лежали документы для администрации поликлиники для приёма на работу, косметичка и «ссобойка» в виде салатика в контейнере и бутерброда с зеленью и сыром.


Свежесть утра бодрила, и девушка не могла скрывать своего весёлого настроения. Во дворе соседнего участка Лукерия увидела соседку, кивнула ей в знак приветствия и вышла за калитку на улицу. Соседка подошла к своей калитке и жестами подозвала к себе девушку. Лукерия подошла:

— Здравствуйте, Мария Ефремовна! Извините, не могу разговаривать — спешу на работу.
— Здравствуй, Лукерия! — затараторила старушка. — Я только хотела спросить погостить ли ты приехала или же насовсем.
— Насовсем, Мария Ефремовна. — ответила девушка, чувствуя в голосе старушки какое-то нетерпение и интерес. Чувствовалось, что вопрос наводящий, а на самом деле пожилую женщину интересовало нечто совершенно иное и не ошиблась.
— Помнишь ли ты что-то о том вечере? Извини, что напоминаю. Я ведь разговаривала тогда с Агафьей, она знала, что это случиться и очень ждала тебя…
Настроение девушки заметно поменялось с весёлого на мрачное. Не любила она вспоминать тот вечер, тот тяжёлый для себя момент и раздражало её это праздное бабье любопытство, исходящее от соседки. Лукерия взглянула на старую тяжёлым мрачным взглядом, так, что у той слова в горле застряли.
— Извините, Мария Ефремовна, некогда мне разговоры разговаривать, работа не ждёт.


Путь до работы прошёл в раздумьях.
«Значит бабушка перед смертью рассказала соседке-подружке, что собирается передать мне свой Дар, — думала Лукерия. — А меня решила разыграть втёмную. А ведь не прими я этот Дар, то жила бы я прежней жизнью в столице, была бы совершенно другая жизнь и другой полёт».


Не то, чтобы Лукерия о чём-то жалела, просто поняла, что случилось, то случилось, и в данных реалиях жить прежней жизнью не получилось бы. А не будь Дара, то и менять в жизни ничего бы не пришлось.


Первый день на работе прошёл на позитиве: Лукерия перезнакомилась со всеми коллегами, в обеденный перерыв купила в магазине большую коробку конфет и сок, чтобы всех угостить за знакомство. Работать первые два года нужно будет в паре с другим, более опытным врачом.


Вечером, поужинав, Лукерия рассматривала и изучала бабушкины вещи, которые та использовала в работе: книги, баночки с травами, мазями на основе трав, нашла девушка и ту толстую зелёную тетрадь с цветущим чертополохом на обложке, куда Агафья записывала наиболее ценную информацию. Так и проходили будни Лукерии: днём работа с больными в поликлинике, а по вечерам — изучение бабушкиного знахарского ремесла. Если в первое время она чувствовала некий внутренний протест и дискомфорт оттого, что нужно самостоятельно осваивать целый неизведанный пока для себя пласт науки, то со временем она начала понимать и проникаться всеми этими тонкостями, особенностями, энергетикой самого процесса лечения.


Рано утром на рассвете или же на закате дня Лукерия шла в поле собирать целебные травы. Для каждой травки своё время сбора, когда она полностью созреет, наполниться целебными силами Природы. Важно так же и место сбора трав, так называемые «места силы». В этих местах чувствуешь тепло, такой прилив сил, что горы готов свернуть, чувствуешь так же приятное покалывание в конечностях, здесь травы обладают наиболее целебной силой. Есть и негативные зоны, где травы собирать ни в коем случае нельзя, не принесут они пользы страждущим, а то и навредить могут. В таких местах ощущаешь апатию и слабость, руки-ноги холодеют и совсем нет сил идти дальше.

 
Лукерия собирала запасы трав на весь ближайший год, чтобы хватило до следующего «урожая» трав, опираясь на знания из книг и бабушкиной зелёной тетрадки. Дома же девушка траву сушила, перемалывала и хранила в стеклянных баночках в шкафу. В случае необходимости можно было смешать компоненты и заварить чай, отвар или же сделать спиртовую настойку. Делая то или иное целебное снадобье, читая молитвы и заговоры, Лукерия чувствовала незримое присутствие рядом с собой бабушки Агафьи, которая подсказывала ей. Лукерия слышала у себя в голове её голос, к ней приходила информация в виде мыслей и знаний, как бы исходящих откуда-то извне.

— Важно не только то, что ты кладёшь в отвар, но и в каком порядке. — подсказывала бабушка Агафья.

Своим внутренним слухом, тем самым особым Даром, слышала и чувствовала Лукерия её подсказки. Заговоры и шепотки произносила девушка во время лечения и изготовления целебных снадобий, и несли произнесённые ею слова колоссальный положительный заряд на выздоровление.


Однажды днём зазвонил мобильный телефон Лукерии, заиграла бодрящая музыка из «Форта Боярд», всегда поднимающая настроение. На экране высветился незнакомый номер:

— Алло. — подняла трубку Лукерия.
— Здравствуйте, Лукерия, это Вадим. — приятный мужской голос донёсся из трубки.
С новой работой в поликлинике и освоением ремесла знахарки у Лукерии совершенно вылетел из головы этот эпизод со сломанным автобусом и таким приятным мужчиной, который довёз её до самого дома.
— Здравствуйте, Вадим, рада Вас слышать! — радостно проворковала девушка.
— Простите, что не сразу позвонил, был в командировке по работе. В силе ли ещё Ваше приглашение на чай?
— Конечно! Приходите ко мне в субботу к пяти часам вечера.
— Замётано! Буду рад снова Вас увидеть! — с улыбкой в голосе произнёс Вадим.


В субботу с утра Лукерия испекла пирожки с яблоками и вишней, отварила картошечки, сделала зажарку к ней из лука и грибочков, какие бывают только у молодых красивых знахарок, сделала самый вкусный салат из тех, что были в тетрадке с рецептами её бабушки.

Приближался назначенный час, девушка крутилась перед зеркалом в длинном зелёном платье с тиснёнными по подолу цветами, расчёсывала и укладывала рыжие кудрявые волосы, струящиеся по плечам и спине. Лукерия смотрела на себя в зеркало и не узнавала себя в отражении. Не видела она себя прежнюю — из зеркала на неё смотрела она и в то же время совершенно иное создание. Совсем по-иному она себя ощущала теперь. Звонок в дверь вывел её из оцепенения, на крыльце стоял высокий красивый мужчина, Лукерия улыбнулась ему и впустила в дом.


Пара сидела за столом на кухне. Шумя и грозно пуская пар, закипал на плите чайник. Наполняя кухню ароматами луговых трав, заструился пар над двумя чайными чашками. Много времени прошло за разговорами, угощениями, шутками и весёлым смехом. Солнце клонилось в объятия леса, оставляя после себя всё меньше и меньше дневного света. Сумерки превратили этих двоих в два силуэта на фоне окна: один с длинными кудрявыми волосами, другой — с крупной брутальной фигурой и волевым мужественным подбородком. Руки держали чашки с чаем, периодически прикасались губы к краям. Этот вечер будто целая вечность, будто само Время остановилось, давая возможность двум половинкам узнать друг друга, чтобы потом слиться в одно целое.

***

Так дальше и закрутилась жизнь Лукерии: с утра работа в поликлинике, по вечерам и выходным приём больных на дому уже в роли знахарки, а не участкового терапевта. Весть о том, что Лукерия продолжает ремесло бабушки, разнеслась по округе довольно быстро после того, как девушка помогла соседке избавиться от головной боли. Часть больных Лукерия приглашала к себе из поликлиники, увидев проблему в чём-то ином, где традиционная медицина уже бессильна. Вадим приезжал к девушке в гости, а после свадьбы переехал насовсем.


— Я заварю тебе чай? — спросила Лукерия.
— Конечно. Спасибо! — ответил Вадим.
На деревянном кухонном столе стояли две чашки со струящимся из них ароматным паром, а рядом лежала толстая зелёная тетрадь с цветущим чертополохом на обложке.
5 Когда-нибудь мы обязательно вернемся
Ирина Никулова
Наше время. Где-то в Техасе, США.
Смит затянул потуже  гайку колеса на машине шерифа, вытер привычным движением руки о старые штаны..
- Эй, Смит, а что это за фото у тебя в заднем кармане? - Шериф потянул за уголок карточки и внимательно посмотрел на картинку. На фото была изображена старая полуразрушенная крепость, находящаяся высоко в горах.- Это вроде не у нас, на пустыню Израиля похоже.
- Странно, но это не мое. Может случайно положил в карман вместе с чеком.- Смит, покрутил фото в руках и уже собирался выбросить его в ведро, но что-то его остановило...Опять резкая боль пронзила шею и грудь. "Завтра все-таки съезжу в госпиталь".

Наше время. Где-то в Сибири, Россия.
Иван Иванович, по старой привычке, утро начинал с пробежки. Город только начинал просыпаться. Солнце несмело выходило на горизонт и лениво дарило свои лучи первым пешеходам. Еще два круга и дома ждет ароматный чай с чабрецом и сушеными яблоками -любимое лакомство бывшего военкома маленького сибирского городка. Сухая тропинка вела к невысокому пригорку, где обычно бегун делал короткую передышку перед обратной дорогой. Маленькое потрепанное фото лежало на обочине и как-будто ждало пожилого спортсмена. Старая полуразрушенная крепость, изображенная на фото, на миг показалась знакомой. «Не мое, а значит следует тут оставить...» Но что-то остановило Иван Ивановича и он засунул фото под футболку-дома рассмотрю подробней. На футболке появилось еле заметное красное пятно-"Наверное комара убил".

Наше время. Москва. Россия.
- Профессор Фридман, а вы верите в переселение душ?
- Кто это у нас такой любопытный? Впрочем, ответ на поверхности.Человек-это маленькая песчинка и явление на столько мелкое и беззащитное, что воплощение его в следующей жизни-дело совсем неблагодарное для большого дяди с белой бородой.
На этих словах в аудитории раздались смешки.
Когда студенты разошлись, профессор собрал учебный материал. Боль в горле усиливалась с каждым днем. Достав из портфеля пузырек с таблетками, мужчина увидел фото. На нем было изображено старое сооружение-разрушенная крепость, стоящая на краю высокой горы. «Странная находка, похоже на крепость Масада»- профессор провел ладонью по болящей шее. На ладони остались капельки крови...

Наше время. Где-то  под Будвой, Черногория.
Гордана вылила молоко в большой чан. Теперь два часа на медленном огне и успевай снимать пенку. Только в этой местности готовят самый вкусный каймак. Смазывая ароматным сливочным маслом, ряды молочных пенок, девушка мечтала. Белое платье, фата, оркестр и рядом ее любимый Драган. Счастье. Но любимый сейчас на побережье-сезон туристов и нужно много работать. А потом они обязательно сыграют шумную свадьбу и переедут в Подгорицу.
- Гордана, поторапливайся. Скоро рестораны приедут-наш каймак всем нужен. Хозяин маленькой старинной сыроварни протянул девушке фото .- Это тебе передали, странно, не думал, что у тебя есть тут знакомые.
На старом фото была изображена крепость, стоящая высоко на горе в лучах бордового заката.  На оборотной стороне фото была подпись, всего три цифры - 959. Что-то кольнуло в области сердца. "Быстрей бы отпуск, устала наверное".

На высокой горе стоял человек в длинном белом плаще. Обведя глазами развалины крепости, он сбросил с лица капюшон и сказал, обращаясь  к небесам: - Господи, дети твои ждут. Все извещены.

1073 год. Окрестности Мертвого моря. Крепость Масада.
Высокая гора, как будто  угрюмый великан, возвышалась над  многокилометровой безводной пустынью. Под высоким плато, на котором была выстроена крепость, находились отборные отряды римлян-осада крепости подходила к концу. Долгих три года, небольшая группа сикариев, стояла на смерть, защищая свое право на свободу. Подошло к концу строительство укрепленной насыпи, по которой римские воины вот- вот войдут в крепость мятежников . Вера жила в сердцах сынов Израиля, тех, кто никогда и ни под каким предлогом не станет рабом самой сильной империи мира. Запасов еды и воды было еще  много, но враг был рядом, слишком близко...
Плакали дети и матери уже не утешали их. Распухшими от слез глазами, женщины смотрели на небеса, моля о пощаде и чудесном спасении. Все понимали - конец близится. Только два пути лежало перед этими людьми-стать рабами или уйти к Господу на небеса ...уйти свободными.
 Элазар тихой и уверенной поступью вошел на символическую трибуну. Перед ним стояли его братья и сестры, те, с кем он долгие годы скрывался в крепости Масада, спасая свою честь.
- Мужайтесь, герои. Покройте себя славой. Весь мир будет помнить тех, кто не преклонил своих колен перед врагом Бога, тех, кто не подчинился ни римлянам, ни другим властителям, потому что только один Хозяин для нас  и на земле и на небесах. Славу поем мы Отцу нашему, слава Богу! Только он Властитель душ и умов на всей земле. И к Нему наш путь. Когда-нибудь мы вернемся сюда. Вернемся, чтобы еще раз с высоты птичьего полета посмотреть на любимую землю...вернемся свободными.

Покончив с женщинами и детьми, мужчины бросили жребий. Были выбраны десять человек, которым было суждено освободить  своих братьев. Мужья ложились рядом с мертвыми телами своих жен и детей и с радостью подставляли свои шеи и сердца мечам избранных. Когда в крепости в живых осталось только десять мужчин, был избран один, который завершил миссию, перерезав горло каждому из оставшихся.

Стоял одинокий человек над телами своих близких. Кровь с маленького кинжала  тонкой струйкой стекала на длинный белый плащ и свинцовыми каплями ударялась о камни - «Братья, сестры, скоро я буду рядом с вами у ног Господа нашего Саваофа».

Когда римляне ворвались в крепость, все 960 человек, защитников крепости Масада, были мертвы. Они лежали с улыбками на горячих камнях, вглядываясь застывшими глазами в небеса.Когда-нибудь мы обязательно сюда вернемся...
6 Глава 1. Ленинградские метели
Елена Петрова-Гельнер
   Дом, в котором я появилась на свет и прожила первые семь лет, находился в историческом центре города и располагался на перекрестке улицы Казанской и переулка  Антоненко. Это был типичный доходный дом, построенный в 1903 году по проекту архитектора  А.А. Щусева. Угловой фасад  украшали три эркера, их подпирали  величественные каменные кариатиды, колонны и арки с вензелями. С тех пор в нем почти ничего не изменилось, только квартиры, принадлежащие состоятельным людям, стали коммунальными.
 
   Наша огромная квартира, находилась на третьем  этаже, а он, в таких домах, считался барским, то есть, самым лучшим. Возможно, так и было, дворцовый блеск каким-то образом сочетался с нашей коммунальной жизнью. В квартире  проживало много разных семей, состоящих, в основном, из творческой интеллигенции. Наша комната была просторной и роскошной, в ней  хорошо просматривалось богатое великолепие других времен. Чуть ли не всю стену занимала двухъярусная изразцовая печь-камин с колонками посередине, в сине-бирюзовой гамме. Поражал воображение высокий потолок с замысловатой  лепниной ручной работы, которая смягчала прямые линии стен, заменяя их полукруглыми очертаниями. Рисунок на поверхности пола был сформирован особым способом, собрав в причудливые узоры детали из различных пород дерева. Пять арочных окон, выходили на две стороны улицы и наполняли комнату то утренними, то закатными  лучами солнца. Самое большое окно, в угловом эркере, было из цельного стекла, без перекладин, со старинной латунной ручкой сбоку. 

   В середине пятидесятых годов еще не было телевизоров, мультфильмов, компьютеров, у нас, детей, были только любимые книжки с картинками, немного игрушек, радио, которое никогда не выключалось и прогулки в замечательные музеи, скверы и парки. Глаза были свободны, воображение работало, а мозг никогда не бездействовал, во всем  находя интерес.

   Первые неизгладимые впечатления  детства - это  вид  из нашего окна,  заменяющий мне все на свете. Забравшись на широкий  подоконник с  ногами, и подобрав колени под себя, я любила наблюдать, как ранним зимним  утром за окном  вьюжит метель, низкое небо почти касается крыш домов, на ледяной снеговой шапке соседнего карниза гуляют коты и исчезают в фигурных отверстиях чердаков. Из труб вьется теплый дым, смешиваясь с чистым морозным воздухом, дворники в белых передниках и пухлых рукавицах машут своими лопатами, расчищая занесенные снегом улицы. Ребята бегут в школу, не упуская возможности упасть в свежий сугроб и провалиться в нем словно в мягкую бабушкину перину. Едва различимые прохожие, укутанные в шерстяные платки, с поднятыми меховыми воротниками, торопятся по своим делам. А снег сыпет и сыпет густыми хлопьями, не видно  ни неба, ни земли, ни крыш, ни домов, снег везде и всюду, и надо мной, и подо мной, и вокруг меня! 

   В нашей комнате целый день горят и потрескивают поленья в печи, за которой  в деревянном домике живут мои игрушки, целлулоидный пупс, плюшевый заяц, маленький зеркальный шкафчик и красивые  саночки. Тепло и уютно, пахнет красками, папа -  художник и любит работать дома. Мне нравится смотреть, как он подбирает и смешивает на палитре цвета, для получения необходимого оттенка, затем, тонкой кистью бросает мазки на холст и отступив на пару шагов, подолгу всматривается в свое творение. Мама, молодая и красивая, загадочно улыбается, её взор устремлен в одну точку: папа пишет ее портрет.

   Вокруг меня  все  знакомое и родное: круглый стол на трех изогнутых ногах, швейная машинка "Зингер", с педалью, колесом, шпульками и всякими нитками, старинная кровать из красного дерева с овальной спинкой, мраморный столик рядом с большим, уютным диваном, на котором мама вечерами читала мне сказки, папины мольберты, тюбики с красками, этюдники, и картины. За дверью длинный коммунальный коридор с маленькими коридорчиками и разными закоулками. Массивный телефонный аппарат, висящий на стене, огромная кухня с сохранившейся настенной и напольной плиткой, с многочисленными столами, старыми плитами, здесь всегда собирались соседи, вместе готовили и по-доброму общались. Из кухни дверь  на "черную лестницу", по которой жильцы носили дрова. Их закупали  поздней  осенью  на Сенном рынке, нанимали пильщиков и кольщиков,  а затем аккуратно укладывали на зиму в свои сараи во  дворе - колодце.

   Когда у папы было свободное время, он возил меня на санках через всю  Исаакиевскую площадь  в Александровский сад. Папа сначала  шел легким шагом  не оглядываясь, спиной чувствуя, что я жду от него, потом  сбивался с шага на бег, несся  все быстрее и быстрее. Я ждала этой минуты с восторгом, не понимая тогда,  что главным  было -  выйти  с ним вдвоем  и мчаться сколько угодно и  куда угодно,  всегда  радуясь друг другу.

   Снег кружил, обволакивая  силуэты прохожих, вдоль аллеи парка бежала и искрилась лыжня.  В  саду  со всех сторон разносился детский смех, крики и  визги. С ледяных  горок ребята  мчались и кубарем, и паровозиком, и на ногах, и  вприсядку, и на санках, которые стремительно неслись по крутым виражам. Щеки у всех румяные, шаровары от снега тяжелые, варежки мокрые. Зиме радовались  и дети, и взрослые. У мам ноги мерзли быстрее в фетровых ботах-сапожках, у пап на ногах бурки на непромокаемой подошве, им теплее, но детвору забрать  домой  невозможно. Ребята  строили снежные замки, лепили снеговиков, а там, где снег утрамбован, катались на коньках снегурках, которые  крепились специальным  ремнями к  валенкам.

   К счастью, в те годы, зимы были снежными, с  вьюгами и метелями, от этого город казался чистым и  нарядным, наполненным блестящим светом с множеством веселых и шумных детских забав.

   А  каким  волнующим  было ожидание Нового года!
   Просыпаешься утром, а посередине комнаты красуется пушистая  сказочная елка до самого потолка. Как она сюда попала,- разве это не чудо! Морозы, вьюги, ничего не помешало исполнить настоящую  детскую мечту!  Наряжали красавицу всей семьей. Папа рисовал на картоне птичек и лесных зверушек, мы с сестрой приделывали петельки к конфетам и мандаринкам, заворачивали в фольгу орешки, мама развешивала разноцветные стеклянные шары и гирлянды. Самым главным было нацепить верхушку в виде пятиконечной звезды, состоящей из множества бусинок и стеклярусов. Папа ставил на стол стул и с трудом дотягивался до самого верха елки. Нашему восторгу не было предела! Мои нехитрые игрушки: пупс с зайкой и домик с саночками перемещались под елочку. Как мы ждали Деда Мороза с подарками, разучивая разные стишки и песенки! Собиралась в нашей комнате вся квартирная детвора, которая с каждым годом  прибавлялась! Эти теплые воспоминания со мной остались навсегда и с годами становятся все ярче и четче.
 
   Наша соседка была балериной Кировского театра и иногда приносила выданные ей   контрамарки  в служебную ложу, так соседи с большой радостью, по очереди ходили на представления.

   Поход на балет “Щелкунчик”, посвященный главному зимнему празднику- Рождеству, был для меня невероятным событием. На сцене шел снег, стоял сказочный замок, оживала и становилась огромной  ёлка, зал превращается в зимний лес, звучала завораживающая музыка Чайковского.  Маленькая Мария получает  в подарок куклу – Щелкунчика и начинаются волшебные приключения. С замиранием сердца я  следила за  грациозными полетами  невесомых балерин в невообразимо красивых пачках, мерцали огоньки-глаза мышей, строились в ряды пряничные солдаты, оживали куклы. Щелкунчик превращался в прекрасного принца, освобождал Марию и уносился вместе с ней в сказочную страну.

   Когда спектакль  закончился  и  прекрасную  Мари  вновь и вновь вызывали на сцену, восторженные зрители,  долго  аплодировали и кричали” браво”, занавес открывали трижды. К ее ногам бросали цветы, она подходила к рампе маленькими, быстрыми шагами, вновь застывая в традиционном поклоне.  Я была ошеломлена и потрясена этим мнимым, воображаемым, фантастическим миром театра и помню, как от переизбытка эмоций, вся в счастливых слезах,  уткнулась носом в мамино мягкое бедро.
   Пожалуй, не найдется ни одной девочки на свете,  которая, глядя на балет, не скажет: “Я хочу уметь также!”

   С этого момента я буквально” заболела” балетом. Наша любезная соседка, по просьбе папы, показала мне несколько основных балетных позиций и движений: голова повернута и чуть приподнята, взгляд направлен вверх, плечи опущены вниз, прямая спина и вытянутый носочек.   


   Настоящим увлекательным путешествием для меня была поездка на трамвае к бабушке и тете Тоне на Лиговку. Мы с мамой и сестрой Региной долго собирались, наконец, шли к  остановке на угол улицы Садовой и проспекта Майорова.

    Издалека трамвай выглядел волшебным, он со звоном и лязганьем ехал по блестящим рельсам, окна вагонов были покрыты морозными ажурными узорами, сквозь которые пробивался теплый свет. Внутри вагона за деревянным ограждением  сидел кондуктор, на ремне его сумки прикреплены рулончики с билетами. Подвешенные под крышей  держалки мирно стучали друг о друга успокаивающим звуком. Ехали долго, люди на остановках заходили и выходили. Периодически я дула на стекло, размораживая дырочку, чтобы лучше видеть замерзшие улицы, бегущих прохожих и сверкающие огнями витрины магазинов.
7 Альбатросы
Нана Белл
               


Борис шёл по Адмиралтейскому и голосом Эдуарда Хиля про себя напевал: “Моряк вразвалочку сошёл на берег, как будто он открыл пятьсот америк…”. Вокруг расцветала весна, переходящая в лето, голубели небо, реки, каналы. Спешить было некуда. Целый день он мог шататься где угодно: зайти в Эрмитаж, Русский, побродить по Невскому или направиться через мост на Заячий остров. Он мог даже прокатиться с ветерком на ракете до самого Петергофа и там балдеть от золота сквозь хрусталь фонтанов. Мог пойти в кафе, например, “Норд” и заказать себе обед из трёх блюд с вином и поесть по- человечески, разрезая мясо ножом, взять на десерт мороженое в шариках...
 Он уже собрался перейти через дорогу, чтобы купить шипучку в Александровском саду, но остановился около углового дома с мраморной мемориальной доской и прочитал о том, что здесь когда-то была мастерская художников-передвижников. Зашёл во двор, так, от нечего делать, поглазеть. Ему нравились эти старые ленинградские дворы, соединённые друг с другом, чудилась какая-то тайна в их лабиринтах.
 Войдя в арку, он опешил: на крошечной зелёной лужайке, зажатой со всех сторон асфальтом, стояла девушка. Вокруг неё, над ней, летали крупные, ослепительно-белые птицы. Ему показалось, что они нападали на неё. Он подбежал и невольно вскрикнул:
- Они же вас всю исклюют. Спасайтесь!
Девушка улыбнулась:
- Тише. Не пугайте их. Разве не видите, я их кормлю.
Тут Борис заметил, что рядом с ней стояла металлическая фляга, из которой она доставала какую-то похожую на кашу пищу, и в раскрытой ладони протягивала птицам. Девушка и ему предложила:
- Хотите мне помочь? Они, когда штиль, голодные.
 Борис согласился. Как-то раз за кораблём, на котором он проходил службу, летела стая похожих птиц, и, соскучившиеся по развлечениям матросы, заманивали их на палубу кусками сала. Потом забавлялись, глядя на  нелепую, переваливающуюся походку пернатых, смеялись над тяжёлыми крыльями, мешавшими сухопутным движениям. Окружив птиц, моряки, подзадоривая их, выкрикивали что-то, а те отвечали им добрым лаем прирученных собак. Кто-то из моряков, гогоча, вставил одной из них в клюв сигарету, другой поддал под крыло. Красивые в полёте исполины казались жалкими, а люди жестокими… Борис подумал тогда, что люди мстят им за то, что сами не умеют летать…
 Девушка же общалась с птицами нежно, по-домашнему просто, время от времени поглаживала их перья. Её тонкие руки, будто и они были крыльями, мелькали перед глазами Бориса. Льняные волосы, слегка раскосые голубые глаза и птицы вокруг сначала напомнили иллюстрацию из какой-то детской книжки, потом известную актрису…
Эта картина в последнее время часто вспоминалась Борису Алексеевичу, когда он оставался дома один. Иногда ему думалось, что если бы умел рисовать, то обязательно нарисовал девушку, стоящую на крошечной лужайке посередине скованного грязно-жёлтыми стенами двора, которая кормит птиц. Иногда он размышлял о том, как бы сложилась его жизнь, не заверни он тогда в ту арку.
- А если б я тогда в этот двор не зашёл? Всё бы иначе могло сложиться. У Зойки-то нет, не я, другого бы привела. И детей нарожала, не от меня, а от кого-никого. А я ….
Но тут его фантазия явно истончилась, и он тоскливо прикурил, глядя в темноту выключенного телевизора.
- Интересно, когда же она вернётся, - думал Борис Алексеевич, - собиралась до июля у них побыть, а вчера звонила, говорит, не сегодня-завтра.
Услышал, как заёрзал в замочной скважине ключ, приободрился.

Зоя Викторовна, войдя в квартиру, быстрым взглядом пробежала из прихожей в комнату. Конечно, на кровати и с сигаретой. Носки на ковре. Пошарила глазами, бутылки не видно. Хоть это хорошо.

- Ну, как съездила? Как сынок? – это он с кровати. Ноги спустил, шарит ими, ищет тапки.
- Здравствуй что ли? – подойдя к мужу, обнимая его за шею, Зоя Викторовна поцеловала макушку с редкими поседевшими волосами и пристально заглянула в глаза.
- Здравствуй, здравствуй. Однако я тебя так быстро не ждал, - закашлялся и подумал - Что-то у тебя, у нас, мать, не то, какая-то ты кислая.
- Куришь? Посмотри на себя. Жёлтый весь, прокуренный.
- А что ещё ты предлагаешь мне делать? Сама фьють, фьють по за границам, я тут один сижу. Хорошо Павлик сигареты принёс и хлеб. Ну, как он там?
- Как, как? – Зоя Викторовна вздохнула и, присев на стул у окна, посмотрела на крышу гаража, упиравшуюся в стенку их дома, на дом напротив, - Ты птиц-то не кормил?
- Какие птицы? Ты о чём? –  по-прежнему, сидя на кровати, раздражённо ответил Борис Алексеевич.

Его нездоровая худоба, опущенные плечи, щетина на щеках, голые ноги, которые, по-прежнему, никак не могли отыскать тапки – всё это было привычно Зое Викторовне и, глядя на Бориса ей становилось так больно, что хотелось бежать без оглядки и от него, и от себя… Как спешила она к старшему сыну, как надеялась... Не зря же они с Борисом, выматывая из себя всё что вмещалось в душе, жилах, на медные гроши тянули его в учёные. Да, на одних способностях он бы не смог... Везде требовались деньги. Сначала учителя, потом олимпиады, стажировки. После работы Зоя Викторовна переодевалась в безразмерный тёмно-синий халат и превращалась из инженера в уборщицу. Борис пол ночи переводил статьи. Копейки, конечно, но они выручали. Павлик шёл по накату. Учился хорошо, ровно, звёзд с неба не хватал, в олимпиадах не участвовал, ему родительское внимание было ни к чему…

- Ну, Павлик-то приходил, с ним бы и вышел, подышал и птичкам покрошил.
- Павлик, Павлик, больше ему делать нечего, как с отцом прогуливаться. Сигареты сунул, и нет его – нарочито-обиженным тоном, каким с некоторых пор он говорил с женой, - продолжал Борис Алексеевич.
- Деньги-то ему отдал, что я оставила?
- За деньгами, небось, и приходил.
- Пора меняться, больше не вытянем ему на квартиру. За наш район двушку, а то и трёшку дадут.
- А как же птички твои? – усмехнулся Борис, - Ладно. Об этом потом. Съездила-то как? Как он там?
- Да рассказывать нечего. Теперь уж никогда, наверно, Лёшка не приедет, никогда.  Не выпустят. Кредитов понабрал, со своей новой. Сказал, теперь всю жизнь расплачиваться. – Зоя Викторовна старалась говорить спокойно, не выдавая своего отчаяния.
- А ту- то квартиру первой что ли оставил? – с раздражением допрашивал её муж.
- Да, ей и внуку твоему.
- Ну, а эта?
- Теперь вот ей дом строит. Ей скоро рожать.
- А живут-то сейчас где?
- Снимают.
- А ты у них жила?
- Нет, конечно. В отеле, но рядом с ними. Там не принято, чтобы родственники останавливались. Конечно, если свой дом, тогда другое дело. Правда, ужином угостили, но не дома, в кафе, Лёшка тебе подарок прислал.
 Встала, вышла в прихожую, совмещённую с кухней, вкатила чемодан, открыла.
Вынула упаковку, переливающуюся серебром, золотом.
- Эка невидаль. Chivas regas. Нет, спасибо, конечно. Мы от подарков не отказываемся. А брату-то передал что-нибудь?
- Да, вот Клара ему шарф купила. Красивый, с птицами.
- Клара, говоришь, ну-ну.  А деньги?
- О чём ты? Какие деньги? Я же тебе сказала: “Кредиты у него”. И не приедет он, понимаешь, не приедет.

Зоя Викторовна, которую, также как и мужа, отправили на пенсию раньше положенного срока, на вид ещё моложава, но в душе у неё уже поселилось грустное разочарование то ли в жизни, то ли в детях, ушедших от родителей куда-то далеко-далеко в своё трудное и непонятное. Правда, она бодрилась и иногда ей даже удавалось устроиться на работу, но долго нигде не держали, предпочитая молодых и длинноногих. Обычно получив расчет и, добавив что-то от проданных на блошином рынке вещей, она аккуратно складывала деньги в конверт, покупала шоколадно-вафельный торт,
игрушечную машинку для внука и ехала к младшему сыну Павлику в Купчино, где тот снимал однокомнатную квартиру.
С ним ей было проще, чем со старшим. Его жизнь казалась понятней.
Он, по-прежнему, также как когда-то и Борис, и она, ходил в инженерах. Правда, мизерная зарплата не позволяла ему идти вровень со временем, зато был у родителей на виду.
 Старший же, любимец отца, кандидат наук, уже несколько лет жил в Германии и занимался… автомобильным бизнесом.  Сначала он звонил часто, они даже были в курсе его дел, но потом всё реже-реже. Тревожились о его здоровье, подозревая неладное. Ещё бы. Полученные в армии травмы чем только не отзывались.
- Уехал и не обследовался, как следует, - сокрушалась Зоя Викторовна. – Конечно, руку оперировать надо было сразу же, как вернулся из армии. Теперь вот немеет.
 Она видела, как сын то поднимал руку вверх, помахивая кистью, то разминал запястье, заметила и то, что иногда по ней проходила судорога и тогда он старался спрятать руку в карман. На её вопросы он отвечал кратко: “Да, это так, ерунда”. Похоже, и почки у него сдают, лицо отёкшее.

 С мыслями о сыновьях Зоя Викторовна села на кровать к мужу, обняла, на этот раз за плечи. С тревогой вглядываясь в его глаза, вдруг вспомнила, что когда-то, когда она кормила птиц, он, в ослепительно белой форме, зашёл к ним во двор и, испугавшись за неё, бросился на выручку… Разве забудешь? А та июньская ночь, когда они стояли на набережной, у чёрной в золотых огнях реке, ожидая чуда? Ну что, кажется, необыкновенного в том, что разводят мосты? С детства знакомое, должно стать равнодушно-привычным, но почему-то каждый раз, как впервые. Она до сих пор не-нет да бегает к Дворцовому и каждый раз так колотится сердце, когда створки моста медленно, почти незаметно начинают двигаться…
Тогда, много лет назад, стоя на набережной и согреваясь сильным мужским телом, ей казалось, что и они с Борисом, как корабли по Неве, пойдут по жизни широко, вольно и, готовая всё принять, она шагнула, забыв обо всех наказах матери, а та встретила её утром шёпотом:
- Шалая, шалая, иди, ложись скорее в постель, пока отец не проснулся…

- Ничего, Боренька, ничего. Поменяем квартиру, будем с Павликом жить, будешь за внучонком присматривать. Я пойду работать, видишь, я же ещё ничего, даже по заграницам разъезжаю, - и опять, будто поджидая кого-то, взглянула в окно, на отремонтированную крышу старого гаража, перестроенного во времена её бабушки из экипажной, служившей когда-то всему их подъезду сараем для дров.

Сегодня она, едва войдя во двор, сразу заметила новый Опель у подъезда, рабочих, устанавливающих стеклопакеты в квартире, где раньше жили Белоусовы. Над окнами рядом с Белоусовыми, крупно-грязно корёжилось: “SALE SALE SALE”и на подоконнике грудой хлама, обречённо вздыхая шелестом страниц, умирали книги… Ей вспомнилось, как соседка Белоусовых, Ольга Фёдоровна, незадолго до смерти сетовала, что её дети смеются над ней, называют книгоманкой и часто повторяют: “Ну, что ты в дом книги всё тянешь да тянешь, всё равно же, когда помрёшь – выкинем, так и знай. Лучше прикид себе новый купи, что в старье-то ходишь…”

 Зое Викторовне хотелось реветь, как в детстве, когда разбила коленку, сбегая по узкой крутой лестнице во двор, где мама развешивала бельё, похожее на белых, прилетавших с залива птиц. Но сдержалась. Этого ещё не хватало.
 Сказала только:
- Приготовлю что-нибудь. А потом выйдем. Погода сегодня замечательная, тепло и ни ветерка.
 -В холодильнике, конечно, пусто, — это про себя, - ничего, сейчас сбегаю. Эх, Павлик, просила же…

И уже с сумкой в руках, по обкусанным временем ступеням с ободранной краской на стенах– вниз.
Там, на первом этаже, сбоку, у неё - веник. Между делом половичок поднять, подмахнуть. Теперь около подъезда. Никто кроме неё, никто.

- Ох, эти новорусские, квартир накупили, сдают, наживаются, хоть бы подмели когда, во дворе помойку устроили. А этот, Урюк чёртов, привратник, е-ть его, сиднем сидит, не почешется. Просила, ведь, приглядывай, и не за спасибо. Сто рублей дала.
Из их двора через арку - в первый. Вот она её клумба.
- Конечно, и цветы никто не полил. Засохли. Теперь пересаживать. Запахи ещё эти. Из всех щелей едой прёт. Тут у них пивная, тут пиццерия. А там, где художники жили, теперь китайский ресторан. За углом, в подвальчике, магазин. В городе теперь этих магазинчиков, не сосчитать.
И всё приезжие, всё чужие, - досадует Зоя Викторовна,  с болью вспоминая бывших соседей, одноклассников…

Покончив с делами, накормив мужа, она выходит во двор, подметает асфальт, перекапывает землю на крошечной клумбочке размером два на три и, подняв голову, вглядывается в уголок голубого неба, зажатого колодцем двора, ждёт, когда прилетят птицы. Обычно они прилетают в тихие ясные дни. Об их приближении Зоя Викторовна узнаёт сначала по отдаленному шороху ветра, потом по сухому звуку крыльев. Иногда они прилетают молча, иногда перекрикиваются друг с другом. Точного названия этих птиц женщина не знает, но когда-то мать называла их альбатросами. У них большие красивые глаза похожие на человеческие. Раньше, когда она, окружённая плотной стаей птиц стояла во дворе, из окон выглядывали соседи, и тогда Зоя махала им рукой, делая знаки, чтоб не мешали. Новых соседей птицы не интересуют, они живут за плотными шторами или жалюзи. Правда, время от времени, сменяя друг друга, прокатывают чемоданы квартиранты, но эти птиц боятся и, опасливо озираясь, жмутся к стенам домов и стараются побыстрее проскочить мимо. Зоя Викторовна знает, что птицы не обидят её, она даже думает, что у неё с ними какая-то близкая связь и старается отгадать кто из родных прилетает к ней. Как-то она даже придумала, что это ангелы...

Ближе к вечеру, когда блаженный июньский свет белой ночи начинает кружить головы, Зоя Викторовна и Борис Алексеевич выходят на улицу. Он, сутулясь, идёт чуть впереди, не очень уверенной после инсульта походкой, опирается на палку. На нем серый летний пиджак, левый рукав безвольно болтается. Она рядом с Борисом, напряжённо следит за каждым его движением. Ему кажется, что, как когда-то давным-давно, он может долго гулять по парку, перейдя через мост, дойти до Петропавловки или выйти к Зимнему, а потом сесть на ракету и махнуть в Петергоф.
Но, пройдя привычный маршрут, несколько метров от арки вдоль проспекта, слышит просящий голос жены:
- Пора бы домой, Боренька.
- Ну, вот ещё. Тебе бы только домой. Смотри, какой вечер.
- Пора, а то устанешь.
- Пора, пора….- Ворчит Борис Алексеевич. - Только о птицах своих и думаешь – прилетят, не прилетят.
- А ведь он прав, - думает Зоя Викторовна и вглядывается в голубое, чуть затуманенное близостью моря небо с лёгкими, похожими на птиц облаками.
- Сейчас пойдём домой, - говорит она мужу голосом, которым добрые мамы разговаривают с детьми, - а завтра пойдём на Невский. Завтра праздник. Ты же любишь, когда по городу с оркестром. Помнишь ты рассказывал…-  Но тут она замечает, что Борис Алексеевич резко наклоняется куда-то вбок и, пытаясь удержать, поспешно поддерживает…
На следующее утро, достав из гардероба белую тужурку, и, внимательно осмотрев, не нужен ли ремонт, Зоя Викторовна одевает её на мужа.  Себе на голову накидывает белый кружевной плат. Медленно идут они к Невскому, откуда уже гремит музыка. Их обгоняют родители с детьми, молодёжь. Останавливаются на углу, откуда видно приближение колонн, их разворот вправо к Дворцовой площади. “Подними боевые знамёна ради, веры, любви и добра” поёт про себя не словами, а душой Юрий Алексеевич, сливаясь с ритмом марша. На несколько секунд музыка замирает и слышны только голоса людей, смех. Но вот, заглушив звуки улицы, разрывая воздух, взлетая над городом, раздаётся: “ Славься, Славься! “ и небо вспыхивает серебристо-белой стаей альбатросов.
- Прилетели, прилетели, - восторженно глядя в небо, шепчет Зоя Викторовна, – теперь и умереть можно… - и, подхваченные исполинскими белыми крыльями, Борис Алексеевич и Зоя Викторовна летят над городом любви, надежды и боевой славы. Их белые одежды сливаются с белым светом храмов, белыми парусами яхт, плывущих по Неве, белыми облаками.
В Купчине птицы опускаются на детской площадке, к ним подбегает малыш, с зажатой в руке копеечной машинкой, и, заглядывая им в глаза, протягивает руку, чтобы погладить белые перья, но тут, соскакивая со скамейки, на которой только что перебирала острыми ноготками клавиатуру мобильника, к ребёнку устремляется темноволосая женщина. Хватает за руку и тащит, тащит прочь. “Они же тебя исклюют, ты что…” “Хочу, хочу птичку…”, - плачет мальчик.
Птицы медленно поднимаются в воздух и, сделав прощальный круг, летят дальше… 
8 Священник-партизан
Ольга Сквирская Дудукина
Когда мы проживем жизнь, то поймем, что не было ни одной молитвы, которая не была бы услышана Богом.


Из проповеди отца Алексея.

 
- Вы в курсе, что отец Алексей через неделю уезжает во Францию навсегда?  - сообщил мне по телефону один священник. - Зашли бы хоть попрощаться.

 

Отцу Алексею почти сто лет. Настал момент, когда за ним потребовался профессиональный уход, и теперь его переводят в специальный дом престарелых пастырей. Однако Россия теряет одного из самых легендарных священников. Собственно, он и жил здесь эти годы в качестве не столько священника, сколько легенды. А легенда никуда не исчезнет.

Отец Алексей - первый и единственный иностранный(!) священник-иезуит(!), являющийся офицером Советской Армии(!).
Отец Алексей - автор самой полной монографии в мире про великого русского писателя Фонвизина.
Отец Алексей - первый выпускник Грегорианского университета в Риме.
Отец Алексей - партизан в Бельгии, участник антифашистского подпольного движения.
Отец Алексей - доктор филологии в Сорбонне.
Отец Алексей - преподаватель детского колледжа иезуитов в Медоне.
Отец Алексей - учитель русского языка у французских космонавтов.
Отец Алексей - участник подпольной молитвенной группы в Москве.

Хватило бы на пять жизней, но все это - об одном человеке, словацком иезуите по имени Алоиз Стричек.

Собственно, он давно уже не называет себя Алоизом, и даже родной словацкий язык напрочь позабыл, большую часть жизни прожив во Франции. 

На его веку сменилось, кажется, семь Римских Пап, почти с каждым из которых ему довелось встретиться лично.
- Иду я по Парижу, вдруг - откуда ни возьмись - Папа! Кажется, это был ... Пий Двенадцатый... или нет, Одиннадцатый... Ну, в общем, я ему помахал.
И таких баек у него тьма тьмущая.

- ...А я встретила во дворе французского писателя, - похвасталась моя девятилетняя дочка, вернувшись с прогулки по монастырскому дворику в съемочный павильон.
(Католическая киностудия "Кана"располагается при монастыре иезуитов, и мы с мужем как раз начали сотрудничать с отцом Войцехом и братом Дамианом, первыми ее энтузиастами).
- Да ну, - не поверил Саша. - И на каком же языке вы разговаривали?
- На русском.
- Да это отец Алексей, - вмешался Дамиан.
- Он что, и правда французский писатель? - поинтересовались мы.
- Ну да, он написал книгу про Фонвизина.
- Интересную?
- Я не стал читать, скучно. Это для ученых - они такое любят.

- ...Отец Алексей сегодня за обедом восхищался твоей дочкой, - сообщил мне Дамиан на следующий день. - Говорит, до чего умную девочку встретил сегодня, интересно, чья такая? А я ему говорю: знаете ли вы, что мама этой девочки тоже умная: она победила в журналистском конкурсе и в награду получила очень дорогую ручку "Паркер"! И знаешь, что он мне ответил?
- ?..
- О, как это замечательно, сказал он: не знает ли она, где можно купить чернил для "Паркера", а то в моем "Паркере" закончились!
Мы посмеялись, и я пообещала разузнать про чернила.

                ***

Всякий раз, когда я заходила в монастырский двор, я заставала старого дворника в кроличьей ушанке, который ломом колол мерзлый лед. Но я и предположить не могла, что это вовсе не дворник, а тот самый "французский писатель".
Как мне объяснили, отец Алексей сам выбрал себе такое "послушание" - очищать двор от льда и снега: и дело нужное, и для здоровья полезно. При ближайшем рассмотрении из типично "дворницкого" образа выбивались дорогие ботинки из качественной мягкой кожи, а также брюки со стрелками.


Позже я увидела его на Мессе, в монастырской часовне. Он был низеньким, словно высохшим, с венчиком седых редких волос на голове, с лицом в конопушках, с близоруким взглядом выцветших глаз и доброй улыбкой. Невероятно обаятельный старичок, классический Божий Одуванчик.
Меня поразил его выговор: русские слова своим старческим тенорком он произносил безупречно, но с какой-то вышедшей из употребления интонацией, которую можно разыскать только у эмигрантов или в старых фильмах, где играют МХАТовские актеры. Наверное, это и был настоящий русский язык времен Бунина, Чехова, Толстого...
Проповеди у него были короткими, но емкими и мудрыми. Некоторые я вспоминаю до сих пор, вместе с этой его чудной неуловимой интонацией.

Гардероб отца Алексея сохранил следы былого парижского шика. Его осеннее пальто в черно-белую клетку было стареньким, но очень добротным, и по сей день смотрелось дорого и респектабельно.
- К нему еще прилагалась шляпа из того же материала, но я ее потерял в Париже, - беспечно поясняет отец Алексей.
- Ничего себе - красиво жить не запретишь, - изумляемся мы.
- Одеваться - так одеваться, - назидательно говорит священник. - Мои парижские друзья перед каждым Рождеством возили меня в дорогой магазин и одевали в ног до головы. Это был их подарок к Рождеству.

Однажды отец Овсеп, армянский иезуит, устроил в трапезной Новосибирского монастыря праздничное чаепитие по случаю Международного женского дня. Были приглашены все женщины, работающие непосредственно в монастыре (технички, поварихи), а также на киностудии. Отец Овсеп торжественно раздал каждой даме совершенно одинаковые гигантские флаконы с туалетной водой, на которых нагло было написано "Франция".
- Отец Алексей, смотрите, французские! - обратила внимание уборщица тетя Валя и отвинтила крышечку.
Все головы развернулись в сторону отца Алексея, Главный эксперт в области французского образа жизни помахал над флакончиком сухощавой ладошкой, втянул носом "аромат" и торжественно провозгласил:
- Это Франция.
Молодняк дружно прыснул от смеха. А еще священник!  Понятно, что отец Алексей не хотел позорить собрата и расстраивать тетю Валю, но какое лицемерие...

- ...Не забудьте поздравить отца Алексея с Днем Победы, - ежегодно напоминал брат Дамиан. - И не вздумайте поздравлять с Днем Победы отца Иосифа, - тут же предупреждал он.
Отец Иосиф - это другой пожилой иезуит, родившийся в Германии.
- Ольга, будьте добры, поднимитесь ко мне в комнату и заберите торт, - просит меня отец Алексей, которого я встретила во дворе монастыря. - Мне ко Дню Победы подарили два, а у меня диабет. Один я отдал иезуитам, а второй унесите в киностудию.

                ***

- Надо бы сделать фильм про отца Алексея, - размышлял Дамиан. - Такой человек, такая судьба... Но как это все передать?..
Действительно, задача не из простых: человек-эпоха, судьба-детектив, однако на пленке что?
- А пусть отец Алексей сам о себе расскажет, - предложила я.
- Говорящая голова - это еще не фильм, - возразил Дамиан. - Нужен хороший "экшен", а что взять с пожилого человека.

Рассказчиком отец Алексей был весьма специфичным.
Когда он перечислял имена своих друзей и знакомых, слушатели просто рты открывали: Набоков, Марина Влади, Виктор Некрасов, вдова Бунина, мелькали знаменитые фамилии типа Волконских, Оболенских, а среди его соучеников по Грегорианскому университету некоторые успели прославиться, как мученики Церкви. Однако как мы ни просили рассказать о том или ином, у отца Алексея всякий раз выходило, примерно как с Папой: "Я его увидел... Я ему помахал..."

Ну просто какие-то "парижские кусочки"...
"Может, отец Алексей уже помнит не столько события, сколько свои рассказы о них? - закралось как-то мне в голову. - Ведь забыл же он словацкий".
- Вы знаете, что в комнате отца Алексея в Париже давал концерт сам Булат Окуджава?
- Это правда, отец Алексей? Расскажите!!
- Да, народу ко мне набилась тьма. Позже его в Москве спросили: что больше всего понравилось в Париже? Он ответил: концерт у отца Алексея! Мне потом передали его слова.

                ***

- Первая акция - отец Алексей чистит снег во дворе, - предложила я Дамиану, и мы вместе набросали съемочный план. - С этого вообще можно начать.

Отец Алексей поет романс "Весна вернется".
Отец Алексей поливает розы.
Отец Алексей ведет в семинарии урок латинского языка.
Отец Алексей курит трубку.
Отец Алексей достает с библиотечной полки книгу Бунина, подписанную лично ему Верой Николаевной Муромцевой, его приятельницей.
Отец Алексей идет по заснеженной улице.
Отец Алексей служит Мессу в часовне в алтайской деревне.
Отец Алексей принимает у себя французскую семейную пару.

Но как показать в фильме его героическое партизанское прошлое?

                ***
Вторая мировая война застала молодого иезуита Алоиза Стричека в Бельгии, которую оккупировали немецкие фашисты.
Однако на территории этой страны действовали советские партизаны. Это была знаменитая партизанская бригада "За Родину". Они вели подрывную деятельность и помогали бежать советским военнопленным из местного концлагеря. В качестве связного партизаны привлекли молодого католического священника, который хорошо говорил на всех языках, в том числе и на русском (русский тот выучил в Грегорианском институте, где готовили паству для Восточной Европы).
- Я ездил на велосипеде, в черной сутане, и никому из немцев не  могло прийти в голову, что я помогаю партизанам, собираю информацию, передаю сообщения.
Об этом в России в период "оттепели" даже вышла книга "За Родину", которую тут же перевели на разные языки. Примерно в таком духе:
"- Я этого батю перетяну в нашу веру, - сказал Охрименко. - Семь языков знает, чертяка!"

В нашей стране ее больше не достать, зато на книжной полке отца Алексея хранится бельгийское издание, с качественными черно-белыми фотографиями. Что ж, можно снять на камеру документы, фотографии, ксерокопии книжных страниц.
- Вот наша бригада, это командир, это мальчик, советский мальчик, которого мы спасли.
- А это кто? - тычу я в молодого человека в черной сутане, в пенсне, немного похожего на Чехова.
- А это я, - улыбается отец Алексей.
Он достает из ящика письменного стола истрепанную пожелтевшую справку, выданную ему командиром бригады, которая удостоверяет в том, что иезуит Алексей Стричек является связным офицером советской партизанской бригады "За Родину", - и печать с пятиконечной звездой, все, как полагается. (С ума сойти! По-моему, такая справка - единственная в мире).


Дружба дружбой, тем не менее в Россию героического "товарища иезуита" не впустили.

 
Поэтому он оказался в Париже, в качестве преподавателя у мальчиков, воспитанников колледжа иезуитов. Мальчики были русские, дети эмигрантов, поэтому католики весьма бережно относились к их православному происхождению.
- Я горжусь тем, что ни одного православного мальчика я не переманил в католицизм, - любил повторять отец Алексей. - Прозелитизм никогда не был моим любимым занятием.
Идеализированное преклонение перед православием отец Алексей пронес через всю жизнь, чему немало способствовало общение с русскими эмигрантами.

Так случилось, что его комната в Медонском монастыре стала излюбленным местом эмигрантской тусовки.
- У меня камин, гости приносили мясо, жарили шашлыки, запивали вином, это было без конца, - вспоминает отец Алексей.
Среди его друзей и знакомых были известные писатели, артисты, кукольники. Звучали старинные цыганские романсы, русские народные песни, современные бардовские шансоны.

Попасть в Россию священник мечтал всю свою сознательную жизнь. Еще юношей он поступил в вновь открывшийся Грегорианский университет, где готовили священников для России, несмотря на то, что религиозная жизнь в стране на тот момент была полностью парализована. Теплилась надежда попасть в Советский Союз после войны, вместе с партизанской бригадой, однако ей не суждено было сбыться. Зато после того, как отец Алексей с блеском защитил в Сорбонне диссертацию по творчеству Фонвизина, его пригласили в страну в качестве ученого филолога. Парижанин оказался самым крупным специалистом по русскому автору.


- Фонвизин реформировал русский язык - не Новиков, не Ломоносов, а именно Фонвизин, - горячо доказывал отец Алексей при любом удобном случае, удивляя нас приверженностью к этому малоизвестному писателю, возможно, не до конца оцененному нами, неблагодарными потомками.

Параллельно отец Алексей основал в Москве христианский кружок.
Единомышленники из числа филологической интеллигенции тайно собирались на квартире, чтобы вместе читать и обсуждать Библию вместе со священником. Донес, как водится, один из своих, после чего отец Алексей надолго потерял допуск в Советский Союз.

Но вот началась перестройка. При первой же возможности священник прибыл в Москву, где тут же получил приглашение преподавать в Новосибирской семинарии. Так сбылась его мечта...
- Отец Алексей, а вы любите Россию? - это был самый частый вопрос, который ему здесь задавали.
(Полвека прожить в Париже - и переселиться в эту слякоть... - удивлялись наши).
- Безнравственно жить в стране, если ты ее не любишь, когда ты можешь избрать себе место жительства, - с пафосом отвечал отец Алексей тем, кто по сути лишен был права выбора.

Я заметила, что при большом скоплении публики отец Алексей просто великолепен в роли шоумена, заставляя остальных то и дело покатываться со смеху. Как в фильме передать обаяние личности старенького священника?
- Надо устроить во дворе шашлыки и пригласить семинаристов, - предложил Дамиан. - А Филипп пусть снимает все подряд.
Под воздействием красного вина отец Алексей вошел в нужную кондицию: он пел то украинские песни, то цыганские романсы, острил, рассказывал анекдоты, говорил на всех языках, которых еще не забыл, причем мастерски пародировал типичного носителя языка - агрессивного немца, "лающего" команды, чопорного англичанина с "мертвой", неподвижной верхней губой, оживленно гримасничающего француза.
- Да, он забыл больше языков, чем мы выучим за всю жизнь, - шутили семинаристы.

Комната отца Алексея была невероятно интересной, как лавка Алладина.
В ней витал аромат дорогого трубочного табака - отец Алексей курил трубку, и на столе лежал целый набор разных трубок, у каждой своя история. На стенах соседствовали подаренные парижские акварели - какой-нибудь залитый дождем дворик - и сибирские заснеженные пейзажи на березовой коре. Среди кучи книг на стеллаже велик шанс нарваться на какое-нибудь антикварное издание с буквой "ять", да еще подписанное автором.
А вот и дореволюционное издание Бунина:
"Дорогому отцу Алексею от Веры" - и подпись "Муромцева", вдова великого русского писателя(!).
Ничего себе.

Постепенно мы набирали достаточное количество съемочных планов.
По счастью, отца Алексея на месяц пригласили в Тальменку, заменить настоятеля в отпуске, и наша съемочная группа отправилась за ним.

Отец Алексей за околицей.
Отец Алексей на фоне подсолнухов.
Отец Алексей служит Мессу в сельской часовне.
Отец Алексей в окружении деревенских жителей.
Отец Алексей в деревянной избе вспоминает свою жизнь.

Все, можно монтировать. А казалось, снимать нечего!
Я сразу поняла, какую музыку подложу, - пусть это будут песни Окуджавы! Тем более что тенорок отца Алексея немного похож на голос известного барда.

Ни один из моих фильмов не дорог мне так сильно, как этот. Судя по откликам людей, фильм понравился не только мне.

                ***

А еще через несколько лет сбылась еще одна мечта отца Алексея - он совершил паломничество на Святую Землю. Ему было уже под сотню лет.
Мне довелось получить об этом полное представление, во всех подробностях, потому что мне поручили монтаж фильма по съемкам, которые сделал один священник из группы.


Отца Алексея, весьма слабо видевшего к тому времени, по Израилю буквально за руку водил итальянский священник Убальдо. Парочка выглядела страшно забавно: рослый плечистый Убальдо напоминал заботливого папашу, а маленький, неуверенно ступающий дедок, вцепившийся в его ладонь, был как дитя, и палестинский ветер раздувал венчик седых волос. Выражение лица у него было глуповато-радостное, как у ребенка. В тот момент отец Алексей ничем не напоминал старца.

Кстати, имидж "святого старца", владеющего истиной в последней инстанции, ему приписывали в нашем приходе все чаще и чаще.
Епископ частенько ссылался на него - "сам отец Алексей сказал..." А я сразу вспоминала про духи "Это Франция", которые обесценили мне все, что когда-либо "сказал" отец Алексей.

Отец Алексей очень любил приходскую работу, но все складывалось непросто: чтобы в воскресенье ему обеспечить служение в соборе, нужно было специально посылать в монастырь за ним машину, а после Богослужения везти обратно. В конце концов епископ поселил отца Алексея прямо в курии, чтобы тот смог почаще проповедовать и исповедовать.
Однако обнаружились другие проблемы: люди побаивались ходить к отцу Алексею на исповедь. Поговаривали, что у одной из прихожанок даже случился сердечный приступ после такой исповеди.
- Да вы что, добрейший отец Алексей - и чтоб приступ, - изумлялась я. - Быть того не может!

Я обожала отца Алексея, тем не менее старалась не попадать к нему на исповедь. И вот почему.
У отца Войцеха, моего прежнего духовника, был очень щадящий стиль исповеди. Тот считал, что раз человек пришел, то низкий ему поклон. Он даже принимал исповеди на английском языке, не зная его как следует.
  - А какая разница: это разговор с Богом, при чем тут я.
Отец Войцех по-польски рационально относился к существу исповеди (не зная, что "исповедь" в русском понимании реально означает "излить душу").
- Зачем они мне рассказывают всю эту свою жизнь? Пусть перечислят мне грехи, да я сделаю им разгрешение, - вот и все.
Кстати, меня это вполне устраивало.
Однако у отца Алексея был несколько другой, более доскональный подход ко греху: он хотел быть в курсе подробностей. А поскольку он очень плохо слышал, то через слово перебивал меня: "Что?!", подставив руку к уху.
 

Помню, я столкнулась с этой ситуацией в монастырской часовне, сдуру набившись к нему на исповедь. Через пустую часовню отец Алексей провел меня в сакристию (так называют комнату, где священники переодеваются, и где можно исповедаться).  Каждую фразу мне приходилось выкрикивать раза по три, - я аж охрипла, перечисляя свои грехи. Но главный сюрприз ждал меня, когда я вышла: в часовне, аккурат под дверью сакристии, сидела сотрудница духовного центра, страшная сплетница и, как назло, моя недоброжелательница. По ее лицу было разлито выражение неподдельного удовольствия...
"К чертям исповедь, - рассердилась я. - Больше с отцом Алексеем в эти игры я не играю".
Но через много лет мне все-таки пришлось еще раз пойти к нему на исповедь - за неимением другого исповедника.

...Все изменилось: отец Алексей теперь жил в курии, а я стала безработной после того, как меня с треском выперли из киностудии.
И вот уже полгода я каждую неделю ходила на исповедь с одним и тем же "хочу всех простить".
- Хочу всех простить, - мрачно заявила я ему.
Он похудел так, что обрисовался череп, и уже почти ничего не видел.
"Интересно, он узнал меня или нет?"
- Сами хороши, - вдруг ответил мне добрый батюшка. - Мне про вас та-акого рассказали! И вы должны в этом раскаяться.
- Вы же не знаете всего, - разозлилась я. - Кто-то рассказал... Нельзя же  судить однобоко! Я же вам ничего не рассказывала.
- Только не надо мне всего этого рассказывать! - запротестовал отец Алексей. - Я не желаю этого слушать.
- Да я и не собираюсь вам ничего рассказывать, - возмутилась я. - У меня другие проблемы - простить...
- Я духовник, и вы должны  меня слушаться, - настаивал отец Алексей. - Вы что, катехизиса не проходили? Так вам надо в первый класс пойти.
- Каяться буду в своих грехах, а не в тех, про которые вам кто-то насплетничал...
- В общем, уходите отсюда! - скомандовал отец Алексей. - Я ничем не смогу вам помочь.

Не скажу, что у меня был сердечный приступ, - так, легкий шок, - но миф о добрейшем отце Алексее испарился окончательно и бесповоротно. Кроме того, проблема прощения увеличилась еще на одного человека. Вот так сходила на исповедь.

Однако я точно знаю, что отец Алексей не всегда был таким. Дурная шутка преклонного возраста, не иначе.

- ...Вы что, не хотите даже попрощаться с отцом Алексеем? - пристыдил меня священник по телефону.
Я что-то промямлила: дескать, если будет время... Но про себя уже решила: не пойду, все равно он уже не тот отец Алексей, которого я знала и любила.
И все-таки я очень благодарна судьбе за встречу с этим интересным человеком.
9 Творчество
Альба Трос
Творчество – это инстинкт истины в человеке.
Алексей Иванов. Общага-на-крови.
Говорят, что глаза – это зеркало души. Давным-давно один мой знакомый, слегка перебрав, сказал, что эссе является отражением работы ума. Наверное, поэтому я никогда в жизни не писал эссе. Мне не нравится иметь дело с проявлениями ума. Способность мыслить – сомнительный дар природы. К примеру, днём ты трудишься в лаборатории над созданием какого-нибудь льда-девять, маленький кусочек которого может заморозить все водоёмы в мире, а вечером... Ну, хорошо, не будем впадать в крайности. Итак, днём ты изобретаешь идеальное лекарство против насморка, потом едешь к любовнице, проводишь у неё пару часов, возвращаешься домой, садишься за стол и воздаёшь должное приготовленной супругой солянке. В кухню входит дочь, ты улыбаешься, треплешь её по голове и интересуешься оценкой за недавнюю контрольную по алгебре. Возможно, перед сном вы займётесь с женой любовью, и всё это время мозг твой будет исправно работать, в зародыше уничтожая малейшие противоречия, возникающие в сознании, успокаивая совесть, оправдывая совершённые поступки. Впрочем, смотреть людям в глаза я люблю не больше, чем анализировать чужие мыслительные процессы. Не то чтобы мне было неприятно выдерживать чей-то взгляд, я просто не надеюсь увидеть в зрачках ближнего своего ни искренней любви, ни сострадания, ни творческого голода. Деятели от искусства часто повторяют, что творец должен оставаться голодным. Что ж, если говорить о пище телесной, я вряд ли могу претендовать на более-менее достойное место в литературном пантеоне. Денег на моём счету в швейцарском банке хватило бы, чтобы обеспечить и праправнуков (конечно, только в том варианте, в котором я удосужился бы обзавестись потомством). Такое положение вещей, правда, существовало не всегда. Хорошо помню, как однажды мы с мамой пошли погулять в центр на День Города. Мне тогда было лет одиннадцать-двенадцать. Всё вокруг сверкало красками, в стеклянных колбах пузырилась газировка, шарики мороженого на вафельных рожках обещали облегчение пересохшему от жары горлу, а мы шли сквозь толпу веселящихся людей, стараясь не смотреть по сторонам. Того, что позвякивало в мамином кошельке,  хватило лишь на пачку апельсиновой жвачки. Нет, мы не были нищими. В доме нашем всегда царили идеальные чистота и порядок, никто не вставал из-за стола не насытившись, в шкафу висела одежда, позволявшая не мёрзнуть холодными зимами. Сложно представить, на какие ухищрения приходилось идти для этого моей маме, скромной учительнице географии, но даже её усилий не хватало,  чтобы подарить мне нехитрые детские радости. Какой-нибудь доморощенный психоаналитик, несомненно, увидел бы корень моей успешности в том, что ребёнком я не мог получить игрушек, о которых мечтал. Хорошо, что я не психоаналитик. Иногда мне кажется, что духовный голод вообще не имеет никакого отношения к акту творчества. Ты просто просыпаешься в четыре утра, ворочаешься с боку на бок в тщетных попытках снова уснуть, злишься, понимая, что к середине дня начнёшь дремать прямо за рабочим столом. А потом это просто входит в тебя, непонятно откуда, без малейших логических и ассоциативных привязок, и слова начинают сплетаться сами собой. Так получаются стихи, рассказы, повести, а порой и нечто, определение чему вы не найдёте ни в одном литературном справочнике. Именно из этих нечто я и склеил свой «премиальный» роман. Многие маститые авторы утверждали, что не писали сами свои произведения, а лишь служили проводниками идей для каких-то таинственных сил. Я не верю ни в бога, ни в чёрта, но всё же творчество – это единственная вещь, которую я готов признать доказательством существования сверхъестественного. Интересно, по какому признаку эти «кто-то там» выбирают проводников? Из биографий следует, что немало заслуженных писателей в быту были изрядными сволочами и эгоистами. Я и сам явно не вписываюсь в образ ежеминутно болеющего душой за людские судьбы гуманиста. С другой стороны, если без остатка выплёскивать весь свой талант на бумагу, что останется для общения с родными и друзьями? Возникает вопрос, а честно ли это, когда над твоими книгами плачут от восторга, а сам ты при этом регулярно нажираешься в хлам, да ещё и руку на жену поднимаешь? Ну, про гений и злодейство написали задолго до моего рождения, так что проблема не нова.
Есть, правда, у меня и положительные стороны, отбросим ложную скромность, раз уж пошёл такой разговор. Так я совершенно не умею торчать от себя, создавать пафос вокруг собственной персоны. Это всегда обламывало меня в других. Некоторые из них, к слову, так растарчиваются, что теряют весь талант. Сидят они теперь дома на кухне, а то и по кабакам, и гальванизируют своё славное прошлое. А ещё есть те, у кого «ни дня без строчки». А кто тебе, чувак, сказал, что строчки эти хорошие? Ладно, пусть их, особенно учитывая, сколько времени я уже не общался в больших количествах с людьми. С утра садишься за клавиатуру и не замечаешь, как на улице начинают зажигать фонари. Хорошо, что теперь не нужно ходить на работу.
Был у меня один товарищ, мы играли с ним вместе в студенческие годы. Он уже тогда прилично владел гитарой, куда там мне с моим басом, да и в ноты попадал регулярно. Музыки у нас, откровенно говоря, было не особо много, а вот слова... Сплошной негатив и одиночество, но девчонки на концертах оглушительно вопили от восторга, так что проблем с личной жизнью мы не испытывали. Поиграл я так года два, а потом взял и продал бас. С женским полом тоже пришлось подзавязать – хочешь хорошо писать, учись не размениваться на мелочи. А недавно, сам не знаю почему, нашёл я последние записи моего бывшего товарища в Сети. Жирком оброс товарищ, волосы поредели, поёт по-прежнему здорово, а не качает. Свои тексты я ему всегда давать стеснялся, даже и не думал о том, чтобы тягаться с таким мастодонтом. А сейчас слушаю и понимаю, что он бы с радостью отвалил кучу денег за разрешение использовать мои стихи, ну хотя бы из последнего сборника.
Уверен, давай я интервью, меня бы обязательно спрашивали о «секрете успеха» моего романа. А всё ведь до безобразия просто. Проснулся я как-то в четыре утра (это уже было время, когда книжки мои стали понемногу продаваться), лежу и думаю. Накануне вечером я часа три кряду просматривал в Сети читательские отзывы на свою последнюю повесть, даже затошнило слегка. Превозносят до небес, тут же дерьмом обливают, и во всём этом ни проблеска понимания. И вдруг я осознаю, что писать нужно не для людей, писательство важно само по себе, а чтобы оставаться объективным, необходимо до минимума ограничить свои контакты с окружающим миром. Сказано – сделано. С работы я уволился, денег от продаж книг на жизнь хватало с лихвой. Близкими друзьями я не обзавёлся, знакомые на общении особо не настаивали. Отец мой бросил нас, когда мне было два года, с тех пор я видел его от силы раз двадцать. Мама вот уже много лет живёт в другом городе, для астматиков климат там самый подходящий. Раз в неделю мы разговариваем по телефону. Захочешь узнать, что в мире творится – посмотри телевизор или в Сеть залезь, а лучше почитай классиков, до конца жизни не перечитаешь. Так прошло четыре года. Книги мои народ при всём нашем духовном оскудении раскупал всё лучше и лучше, даже сборники стихов (вот уж никогда бы не подумал). А потом раздался звонок. Вежливый голос, тяжёлый акцент, номинация на Нобелевскую премию. Каюсь, разволновался я тогда немного, даже коньяку выпил, потом отпустило. На вручение я не поехал, сослался на состояние здоровья. Все документы мне отправили почтой, деньги перевели на указанный счёт. Да здравствует эпоха дистанционного общения!
Я сижу в своей квартире возле окна, смотрю на проезжающие машины и ощущаю пустоту внутри. Она не настолько страшна, чтобы травиться газом, резать вены или прикладываться к бутылке. Я просто пытаюсь понять, зачем всё это, зачем выжимать сознание и насиловать фантазию, ради чего обрекать себя на одиночество? И стоит ли страдать только для того, чтобы ещё на одну страницу легла тень этих страданий? Ладно, не в первый раз, пройдёт. «Это было и раньше, мой приступ не нов», - так, кажется, поётся в одной хорошей песне. Я ещё немного посижу у окна, а потом вернусь за свой стол, включу экран и положу пальцы на клавиатуру, потому что в мире для меня нет ничего любимей, притягательней и страшней, чем творчество.
10 Где брат твой?
Альба Трос
-Каин, где брат твой Авель?
Сидевший на земле Каин медленно поднял голову. Его взгляд скользнул по развевавшимся на ветру белым одеждам и остановился на пылающем лике. Он не спешил с ответом. В книгах убийца, если он только не был полным идиотом,
никогда не стал бы суетиться и нервничать, услышав такой вопрос. Подобная реакция могла только усилить подозрения. Каин давно перестал быть идиотом, но хотел, чтобы бог думал обратное. Первый в мире земледелец поскрёб бороду грязными обломанными ногтями и сплюнул.
-Откуда я знаю? Я что сторож ему?
-Твой брат мёртвый лежит в поле. На нём кровь, и овцы его разбежались. Кто мог сделать это?
Внезапно Каин подумал о том, как странно слушать говорящего, не видя его лица, движущихся губ, наблюдать лишь сверкающий диск там, где у человека должна быть голова. Он глубоко запустил пятерню в жёсткие волосы, отгоняя мешавшие сосредоточиться мысли.
-Почему ты спрашиваешь об этом у меня? Я не хожу за ним следом, мне хватает дел. Наверное, волк напал на стадо и загрыз его.
Последние слова он продумал заранее. Каин перерезал горло брату ножом, и рана была похожа на след от зубов волка. Серые хищники действительно нередко тревожили Авеля в последнее время. Тот даже попросил Адама вырезать ему из дерева палицу для защиты. Узнав об этом, Каин ухмыльнулся. Как этот слабак, неспособный даже на то, чтобы самостоятельно изготовить себе оружие, думал обороняться? Отец и мать утверждали, что в саду, откуда их изгнали, никто никого не убивал и не ел, и лев преспокойно почивал на земле рядом с ягнёнком. Каин не верил в эти истории. Он очень сомневался, что трава и плоды могли утолить лютый звериный голод. Сам Каин не представлял своей трапезы без хорошего куска жареного на огне мяса.
-Авель лежит посреди поля, он весь в крови, но ни одного следа зверя нет возле тела. Что скажешь ты на это?
-Ничего не скажу. Я человек, а не бог. Ты сам создал нас, тебе ли не знать, что мы не всевидящи и не всеведущи.
Каин осёкся, заметив, как по поверхности диска, заменявшего богу лицо, пробежала рябь. Он не должен был это говорить. Произнеси кто-нибудь подобное в книгах, и его сразу же изобличили бы. Каин почувствовал, что начинал проигрывать затеянную им игру. А ведь он сделал всё так, как писалось в книгах. Книги… Хитроумно скреплённые между собой листы, называвшиеся бумагой, перевернувшие всю его жизнь. Порой Каину казалось, что с того дня прошла целая вечность, хотя он и помнил его, словно это произошло вчера. Он как всегда работал в поле, когда неожиданно раздалось шуршание, и из посевов показалось тело змея. Каин застыл в ожидании. Он не пытался напасть на явившуюся перед ним тварь. Из рассказов Адама и Евы он знал, что это бесполезно. Потом змей заговорил. Первое время Каина раздражало примешивавшееся к речи шипение, но вскоре он перестал его замечать. Удивительно, но змей ничего от него не требовал, не манил посулами, он лишь задавал вопросы. В какой-то момент, рассказывая о своём существовании, Каин понял, насколько убогим оно было. Ежедневная изнурительная работа, родители, бесконечно лившие слёзы о потерянном рае, их любимчик Авель, трус и лгун. Единственной радостью становилось насыщение. Каин до отказа набивал желудок, словно пытаясь заполнить пустоту внутри. И тогда змей позвал его за собой. Он привёл Каина в скрытый от чужих глаз грот у ручья в отдалённой роще. Именно там Каин впервые взял в руки хитроумно скреплённые между собой листы, испещрённые непонятными знаками. Змей сказал, что они назывались книгами, и что в их силах было сделать унылую человеческую жизнь прекрасной. Каин не поверил, но любопытство уже разгоралось в нём. Он попросил открыть ему тайну чёрных знаков. Змей согласился, но предупредил, что для этого придётся немало потрудиться. Каин рассмеялся. Ему, с малых лет гнувшему спину в поле, не приходилось бояться работы. Тогда он ещё не знал, насколько тяжёлой она окажется. Много дней прошло до того, как Каин научился складывать маленькие знаки-буквы в слова. Временами, приходя в ярость от неспособности одолеть мудрёную науку, он отшвыривал книгу прочь, скрежетал зубами и бил себя кулаком по лбу. Когда приступ проходил, он подбирал книгу, отряхивал её от грязи, усаживался на лежанку в ставшем для него теперь домом гроте и перелистывал страницы в поисках нужной. И вот наконец ему открыл свои врата дивный новый мир, и Каин понял, что не жил до этого ни секунды. Отныне, работая в поле, он мог думать лишь о том, как вечером вернётся в грот, разожжёт костёр и склонится в его свете над книгой. На каждой странице его ждали десятки новых слов, но он знал, что змей объяснит ему их значение. Каин читал о людях в железных панцирях и людях в железных птицах, о любви и ненависти, о винах и ядах, родниках и океанах, о дальних странах, населённых тысячами жителей. Каин стал спать не больше пяти часов в сутки. Он не мог тратить на сон время, которое должен был посвящать чтению. Книги Каин хранил в деревянном ящике, который, уходя, всегда запирал на замок. Ни родители, ни брат не знали о существовании его убежища, и всё же он опасался, что однажды они по случайности раскроют тайну книг. Адам, Ева и их мягкотелый сын-пастух всё ещё не теряли надежду получить прощение бога и точно рассказали бы ему о находке. Недаром они постоянно приносили Создателю жертвы, которые тот принимал, хотя и не спешил возвращать своих заблудших чад в рай. Давно, ещё до появления змея, Каин поступал так же, но увидев одним днём, как дым от горящих колосьев стелется по земле, он перестал верить в божье милосердие. И он не сомневался, что хозяин Эдема не одобрил бы то, что исходило от его врага. Как-то Каин спросил у змея, откуда взялись все эти книги, как получается так, что вечерами он находит в запертом ящике новый том вместо прочитанного накануне. Змей сказал, что наступит время, когда на земле будет жить множество людей, и некоторые из них станут создавать книги, чтобы другие смогли их прочесть. Каин мечтал бы жить в таком мире. А потом змей познакомил его с Лилит, чудом с белоснежной кожей, в облаке чёрных волос до самых колен, и сын Адама познал страсть, которой посвятили так много знаков. Их встречи были нечастыми, и ради каждой Каин был готов отдать половину жизни. И вот однажды, вернувшись на закате с поля, он обнаружил замок на ящике открытым. Книга внутри лежала совсем не так, как он её оставил. Каин понял, что, опьянённый любовью Лилит, он забыл замкнуть свой тайник, и в его отсутствие кто-то побывал в гроте. Это несомненно был Авель, ведь Адам и Ева давно уже не покидали своё жилище, пастух же мог забрести далеко от дома в поисках отбившейся от стада овцы. Каин схватил нож и бросился из грота. Он должен был найти Авеля раньше, чем тот рассказал бы всё родителям. И Каин успел. Он увидел брата в поле, спешащего к дому с горящими от возбуждения глазами. Каин не стал тратить время на разговоры. Он перерезал Авелю горло и сделал то же с одним из баранов, после чего стадо разбежалось. Тогда Каин, затаптывая собственные следы, оттащил тушу животного прочь, а сам устроился на земле неподалёку от родительского дома. Он ждал бога. Он знал, что бог придёт за ним.
-Каин, ты совершил великий грех, убив своего брата, - божий глас гремел подобно грому, отдаваясь звоном в ушах Каина. – Пролив кровь невинного, ты обрёк себя на вечное проклятие. Ты навсегда покинешь это место и никогда сюда не вернёшься, земля перестанет давать тебе плоды свои, люди, звери и птицы станут бежать убийцы, а чтобы смогли они узнать тебя, я оставлю на твоём челе печать.
Фигура в белых одеждах сделала шаг вперёд. Каин понял, что проиграл. Здесь никто не мог защитить его, был лишь Высший Судия, восстанавливавший им же определённую справедливость. Бог коснулся лба Каина, и тот дёрнулся от ожога, не сумев сдержать крик. В воздухе запахло палёным. Боль была сильной, но не настолько, чтобы сквозь неё не смогла пробиться мысль. Каин подумал о долгом пути, который ему предстояло пройти, и о кем-то населённых местах. Все будут убегать, завидев его, никто не разделит с ним хлеб, ни одна женщина не согреет его холодной ночью. И всё же Каин надеялся, что ему встретятся и те, кто захочет послушать истории о людях в железных панцирях и людях в железных птицах.
11 Грустная история
Берестовская Регина
 Кто бы мог подумать, что тринадцатое декабря – это  зеркальное отражение самого загадочного дня года, а настроение который уже день ни к черту. «Наверно, я становлюсь, как это, метеозависимой: серо за окном – пасмурно на душе.  А тут вдруг Америку открыла на пустом месте», - с усмешкой думала вполне еще молодая женщина, рассматривая себя в зеркало. Яркий свет ванной  комнаты не выдавал никаких недостатков. Она была  по-прежнему хороша: упругая кожа, несколько мимических морщинок – скорее свидетельство, что  когда-то их обладательница была смешливой особой.  Однако  саму хозяйку отражение не радовало, наверное, поэтому ее красивые зеленые глаза выдавали даже не грусть, а  безразличие.

 Депрессия, накрывшая  два года назад после отъезда из страны родителей, давно сменилась равнодушием. В тот год она начала новую жизнь, перешагнув сорокалетний рубеж, - одиночество. Работы  ставилось все меньше: возраст для фотомодели – приговор сродни смертному. С семьей не сложилось –  залюбленная родителями дочь, она так и не сумела найти свою половинку. Три коробочки с обручальными кольцами  лежали в ящичке для документов.  Незадолго до отъезда мама завела с дочерью серьезный разговор, который намертво забуксовал, стоило матери заговорить о  замужестве единственной дочери.

- Мам, ты же знаешь, Бог любит троицу. Получается,  три неудачные попытки исчерпали отведенный лимит, - горько шутила тогда она.

 По определенным причинам женщина никогда не относилась к замужеству серьезно: ей всегда было уютно под крылышком у родителей.

- Умный народ давно придумал ответ специально для таких, как ты, - парировала мать. – Бог не дурак, любит пятак. Главное, верить в себя, да и мы мешать не будем.  Отныне каждый из нас строит свою жизнь сам. Ты давным-давно выросла, поэтому пришло время стать самостоятельной.

  «К чему   вдруг вспомнился этот дурацкий разговор? - думала она,  глядя в окно. – Соскучилась, наверно. Может, стоило уехать недели на две или три к родителям?  Они ведь звали на Рождество. Мама, скорей всего, ввернула бы, как обычно, не к месту очередную народную  мудрость.   Нет,  все-таки правильно, что  я осталась дома».
 
 Утро  не задалось: сначала убежал кофе,  следом по кухне, словно вдогонку, пополз запах подгоревшего тоста. Пришлось срочно спасать положение и варить напиток заново. Без этого «наркотика»,  щедро приправленного корицей и имбирем, она чувствовала себя роботом, а сегодня предстояла серьезная работа.
За окном  привычный пейзаж, надоевший  до икоты: слева завод, вдоль которого раскинулся типовой окраинный микрорайон, справа в небольшой лесополосе протянулась железная дорога, а чуть дальше днем и ночью змеей шипело вечно оживленное шоссе. «И как только мама могла согласиться на жилье в этом ужасном месте?» - привычно думала  молодая женщина, разглядывая только вчера возникшего на крыше заводского здания надувного деда Мороза. Нелепая фигура гнулась во все стороны от ветра, а  надпись «С новым годом!», казалось, издевательски мигала разноцветными лампочками.  В это утро  ничего не радовало, а больше всего раздражал приторно-фальшивый голос известной на всю страну врачихи, что радостно вещала из телевизора про очередное неизлечимое заболевание. Надо бы переключить на музыкальный канал, но  пульт у плиты, а  вставать лень.  «Да, какая, в принципе, разница! Пора уже бежать,  если я не хочу опоздать».

  В последний момент она неосознанно заменила темный шарф, сумку в тон и перчатки на беспроигрышный, красный вариант. Яркие пятна на черной куртке приподняли настроение градуса на полтора, не больше. В метро женщина ощутила себя экзотической птицей на фоне общей серости. Чтобы усилить различие между собой и толпой,    неплохо  было бы улыбнуться, но не получалось. Видимо, поддавшись общему настроению, женщина подумала вдруг о старости: «Все-таки старость -   это не возраст, а скорее состояние души. Однажды ты неожиданно понимаешь, что разучилась удивляться и верить в чудеса, замечать волшебство в обыденности. Господи, да я стала старухой! Разве раньше  могла себе позволить выйти из дома без косметики? А теперь бегаю в магазин, так сказать, a` la naturel, и по крупному счету мне абсолютно наплевать, как я  выгляжу». Справедливости ради, надо заметить, что сегодня женщина умело, почти незаметно подкрашена, уложена и  стильно одета. Да, она по-прежнему оставалась моделью.  От этого никуда не денешься.

В студию дама вошла ровно в полдень, как и было оговорено накануне.

- Вы вовремя, и это, не скрою, приятно! – улыбнулся фотограф. – Ценю пунктуальных людей.

Мужчина окинул гостью профессиональным взглядом и не сдержался:
- В агенстве ничего не перепутали? Вам предстоит демонстрировать одежду для дам за…., - удивленно спросил он.

- Да, я и есть дама за…, и мне очень нужна работа, - кокетничать в ответ не хотелось.

- Давайте знакомиться? Меня зовут..., - не сдавался мужчина.

- Прошу вас, не надо никаких имен! Вы  работодатель, а я, скажем так, сезонный рабочий.

 Она пришла работать, прекрасно понимая, что оказалась в интересной студии в первый и последний раз. А имя давно осталось в прошлом. В последнее время ее так никто не называл. Стоило ли вспоминать?

- Ну что ж, тогда  идите на make up. Нам нужен немного другой образ. Стилист уже приготовила наряды, которые вы, несомненно, освежите. Вот только с размером, боюсь, не вполне угадали. Ладно, эта проблема решаема.  В общем, готовьтесь! – улыбнулся мастер и занялся настраиванием аппаратуры.

 Модель внимательно следила за действиями стилиста и думала о фотографе, с которым предстояло работать. Мужчина чуть за сорок, с ее точки зрения, полубогемного вида. Странное определение – полубогемный, но другого никак не подбиралось.  Аккуратная, даже продуманная пятидневная щетина, чуть тронутая сединой,  и  умные, теплые глаза несколько сбивали  столку. «Глупо конечно, но я привыкла работать немного с другими асами своего дела, которых воспринимаешь либо как подружку, либо, что еще хуже, соперницу, а этот  -  откровенный  самец. Видит  в модели женщину — почти ушедший тип. О времена, о нравы! – усмехнулась она. – Похоже, я и впрямь старуха, давно вышедшая в тираж. Наверное, пора раскопать свой диплом и податься в скучные библиотекари, или куда там еще возьмут сорокадвухлетнюю тетку».

 Рутинная работа началась.  Это только молоденьким, неопытным  девочкам кажется, что  фотосессии  полны романтики.  Модель послушно позировала, выполняя все  замечания, а мастера постоянно что-то не устраивало.  «Почему у нее пустые глаза? Снежная королева! Даже улыбнуться не может искренне. Интересно, как она ведет себя с домочадцами?» - думал фотограф, подстраивая  аппаратуру. Внутренне он улыбался: дома его ждал ужин, любимая жена и близнецы, которые ринутся к двери, как только  зазвенит  звонок.

- Слушайте, вы напоминаете безупречную механическую куклу. Понимаю, это не ваша одежда, но… , - он щелкнул пальцами, подыскивая нужное слово, и тут же перебил готовую сорваться  с губ фразу. – Что вы сейчас хотите?

- Кофе и шоколадку, - вполне серьезно ответила она.

 Именно этого и хотелось. Утренний дрянной напиток не поднял настроение. Нельзя покупать молотый в мелкую труху, заранее расфасованный порошок  в дешевом сетевом супермаркете, а финансы пока не позволяют устроить пиршество гурмана и съездить в любимый магазин на Мясницкой.
 
- Отличная идея! – и мужчина тут же попросил помощницу принести в студию чашечку. – Только с шоколадом придется немного подождать. Справитесь? 
- Попробую, - не меняя тона, отозвалась она, покачиваясь с пятки на носок.  Шпильки ужасно жали, но она терпела.

Студию стремительно наполнял животворящий и немного  опьяняющий аромат.

 Кофе пошел на пользу: женщина немного расслабилась, и работа закипела. Время у увлеченных общим делом людей пролетает незаметно.  Получив честно заработанную шоколадку и аванс, модель собралась уходить. Мысленно она уже выбирала сорт кофе в любимом магазине и мечтала о необыкновенно вкусном ореховом печенье. Вдруг повезет?

- У вас есть еще немного времени и сил? У меня неожиданно возникла почти сумасшедшая, но поверьте, стоящая идея! - вместо прощания спросил мастер.

- Ну... - неопределенно протянула женщина, явно собираясь добавить еще что-то, однако  в последний момент, передумала и молча кивнула. Она привыкла к быстрой смене настроения у мастеров; новые замыслы  в их головы всегда приходят в последний момент. Потому можно смело говорить , что у фотомоделей рабочий день ненормированный.

- Отлично! Пойдемте, я вам кое-что покажу!

 Мужчина обрадовался внезапно пришедшей мысли: «Попытаемся разбудить Снежную королеву!Может, сработает? Она же живой человек».

- Есть у меня одна идея, может, немного странная, не знаю. Но почему-то кажется, что вам это понравится, - произнес он вслух и чуть вызывающе посмотрел ей в глаза.

 Похоже, лед начал таять. Снежная королева начала терять самообладание.

- А вы умеете интриговать, - отозвалась женщина, нервно оглядываясь по сторонам. Она решила, что между мастером и его помощницей прямо на ее глазах возник некий заговор.

«Не будь мнительной дурой! - тут же одернула она себя. - Чего тебе бояться?»

 Ее снова переодели, на этот раз  в   черные джинсы  скинни ассистентки, шерстяные носки и собственный бежевый свитер размера oversize. Тщательно уложенные волосы сознательно взлохматили и  вернули   прежний, практически незаметный макияж. В зеркале женщина увидела саму себя, почти такую же, как утром, и неожиданно отражение ей понравилось. На мгновенье даже показалось, что в глазах, где-то на самом дне, плещется капелька озорного любопытства. «А ты еще не разучилась удивляться? Странное , черт возьми, открытие», - констатировало непреложный факт самосознание.
 
- Отлично! - похвалил новый образ фотограф. - Идемте! Нас ждет  вторая студия. Кстати, вы верите в сказки?

 В ответ она только пожала плечами: уж слишком несуразный вопрос! Ей давно не пятнадцать, чтобы быть наивной девчонкой и верить в какие-то там чудеса!

 Студия номер два представляла собой небольшую комнату с огромной елкой, ковром на полу и массивным креслом, за которым стояла  вместительная корзина. Такой коммерческий вариант, рассчитанный на любителей рождественской и предновогодней фотосессии. Что греха таить, за полтора - два месяца уходящего года фотограф существенно умножал свое состояние. Его имя давно известно не только среди профессионалов, но и в  кругу любителей фотографироваться в красивом интерьере. Запись  начиналась чуть ли не в августе, вот и работать в ноябре-декабре приходилось без выходных, но он никогда не жалел о чрезмерном графике. Человек просто любил свою работу и старался каждый раз сделать что-то свое, поймать душу клиентов. Но сегодняшний случай он отнес к разряду особенных, и, небывалый случай, собирался заплатить сам. Шестое-седьмое или десятое чутье подсказывало, что пришедшая фотомодель остро нуждается в деньгах, а он привык помогать.

- Что это? Неужели подснежники? - неожиданно улыбнулась женщина.

  В  безразличных зеленых глазах  загорался огонек любопытства, делая их притягательными, а  хозяйку невероятно красивой.
 
«И кто сказал, что фотограф не может быть волшебником?» - немного самодовольно подумал мужчина, делая снимок за снимком. А она, забыв, что в комнате не одна,  что ее снимают, направилась к загадочной корзине. Любопытство  победило, ей не терпелось посмотреть, что же там  скрывается.

 Внутри, тесно прижавшись друг к другу, спали три крошечных котенка и щенок.  Малыши напоминали  игрушечных: так хотелось их потискать, но вот будить....  Женщина застыла в нерешительности. Она понятия не имела, как обращаться с животными, к тому же такими крошками.  Родители никогда не приветствовали живность в доме, считая, что звери должны жить исключительно на воле.
 Наконец, решилась и взяла дымчатого котенка. Малыш зевнул и, вывернувшись из женских рук, легко вскарабкался ей на плечо и тут же затеял возню с широким воротником свитера.
 
Мастер делал   снимок за снимком, стараясь не пропустить эмоции, переполнявшие модель.  А женщина осмелилась и теперь уже сама задавала тон игре, вовлекая в нее всех обитателей корзины.

- Вот и все! Спасибо! Вы были великолепны! Обязательно подарю вам или альбом, или календарь, - нарушил идиллию мужской голос.

- Вы снимали? Зачем??? Только не говорите, что используете этих крох ради собственного обогащения! - в ее голосе сквозило нескрываемое раздражение. Ей захотелось забрать малышей с собой, спасти от этого стяжателя. Только что с ними делать?

 Фотограф улыбнулся и в  последний раз щелкнул затвором.

- Котята еще две недели назад рисковали умереть от голода в подвале. Мать их бросила, и я забрал их сюда. Щенка принесла она, -  кивнул в сторону ассистентки. - В общем, им грозила незавидная участь. Да, кстати, фотомоделями в вашей компании малютки работали сегодня впервые. Ребята поживут здесь, пока не подрастут немного, а потом переедут в приют, которому мы давно помогаем. Правда, надеюсь,  они найдут свои дома раньше, чем поймут, что такое казенная жизнь.
- Извините! - сухо отозвалась женщина. - Надеюсь, теперь я свободна?

 Ее оживление погасло само собой, и снова захотелось на Мясницкую за кофе и печеньем.

- Да, спасибо! С вами приятно работать! Если вы понадобитесь, я позвоню. Честно говоря,  для каталога я бы поработал с вами еще разок. Все-таки костюмы  великоваты. Боюсь, камера это только подчеркнет, - дружелюбно сказал фотограф и протянул женщине  еще один конверт. - Здесь гонорар  теперь уже от меня. Надеюсь,  вы продиктуете мне номер телефона?

- Гонорар от вас? Неожиданно! Мне всегда казалось,  за подобные сессии люди должны платить, разве нет? - спросила она, открывая сумку.

Где-то в ее недрах должны быть ручка  и блокнот. Женщина давно взяла за правило иметь под рукой письменные принадлежности.

- Вот, держите! Не люблю диктовать цифры: они иногда путаются, - улыбнулась на прощание фотомодель и протянула работодателю клочок бумаги с заранее написанным номером. Да, такая заготовка у нее тоже имелась на всякий случай.

  Декабрьские дни коротки, в начале шестого уже  темно, хотя в редком районе Москвы можно очутиться в непроглядной темени. Работа отняла немало сил, но отказываться от своих планов не хотелось. Вдохнув немного морозный воздух, женщина направилась в сторону метро. Тротуары по-осеннему  в лужах, потому о приближающемся празднике напоминали  украшенные витрины магазинов и отдельные окна домов, в которых мерцали разноцветные огоньки гирлянд или елок. Она шла и вспоминала, как в детстве любила гулять по вечерам с мамой по заснеженным улицам, прислушиваясь к легкому поскрипыванию под ногами и любуясь мерцающими в свете фонарей сугробами. «А сейчас их нет, или я разучилась замечать   маленькие чудеса на пустом месте?» - думала она,  мечтая о хорошем кофе.

 На Мясницкой, как обычно по вечерам, многолюдно. Люди торопились по своим делам, заходили в магазины или кафе. Невольно женщина в красных перчатках и с красной сумочкой поддалась общей суете и прибавила шаг, хотя  торопиться было некуда. В пустой квартире ее никто не ждал, и можно гулять по предпраздничной столице, пока не надоест.

  Войдя в один из самых красивых московских магазинов, она привычно замерла на несколько секунд в дверях, впитывая вкусный  кофейно — шоколадный аромат, который мгновенно брал в плен всех входящих в торговый зал с массивными прилавками. «Вот здесь я бы точно хотела жить», - усмехнулась гурманка и направилась сначала к кондитерскому отделу. Вечер явно удался: миндальное печенье, наверное, дожидалось именно ее, затем  подошла очередь кофе. Купив все, о чем мечталось, она вдруг поняла, что очень устала и хочет побыстрее вернуться домой. Как же здорово в такой промозглый вечер натянуть толстые деревенские носки, сварить любимый напиток и пить, наслаждаясь насыщенным вкусом, уютно устроившись на родном диване.

 Метро женщина терпеть не могла, но при этом пользовалась самым быстрым видом московского транспорта часто. Монотонная поездка в жуткой давке в этот раз почему-то не утомила. Устроившись в уголке, уставшая модель вспоминала о котенке и щенке, с которыми познакомилась сегодня. «Такие маленькие, беззащитные, а им уже досталось в этой жизни, - мелькнула вдруг совершенно неуместная мысль. - Впрочем, какое мне до них дело? Скоро они переедут в приют, и оттуда попадут к хозяевам. Happy end!”

  Два года ее никто не встречал дома — вполне приличный срок, чтобы привыкнуть к переменам,  а она  вздрагивала, поднимая глаза и  отыскивая родные окна на последнем этаже, а потом с некоторым страхом открывала дверь в слепую темноту.  Наверное, пора привыкнуть к одиночеству,  но как это сделать? Привычки иногда сильнее нас, потому и не отпускают. Сорок лет ее встречали приветливы окна и вкусный аромат на лестничной клетке. Сейчас же от квартиры веяло холодом. «Ничего, сейчас сварю кофе, и настроение тут же изменится!» - утешала себя  уставшая женщина. День,  и правда, выдался нелегким....

 Двадцать четвертого декабря молчавший несколько дней мобильник вдруг запел о метели, снова накрывшей город.  «А не съездить ли мне в Питер на пару — тройку дней? И кому же это я вдруг понадобилась в воскресенье вечером?» - мысли перескакивали с одного на другое, а она почему-то не отвечала. Абонент на том конце оказался настойчивым или терпеливым, кому как понравится, и все-таки пришлось ответить.

- Здравствуйте, Снежная Королева!  Простите, вы не захотели назвать свое имя, вот и пришлось записать ваш номер под таким кодовым обозначением, - раздался чуть насмешливый голос.

 - Добрый вечер, Мастер! - откликнулась модель. - Не скрою, удивлена, вот только не понимаю от чего именно: самого факта звонка или столь неожиданного варианта собственного имени или клички.
 
- Будем считать обмен любезностями законченным. Скажите, завтра вы не заняты на каких-то съемках?  Наш торговый дом хочет продолжить работу с вами, а мне хотелось бы кое-что подправить заодно. Впрочем, все подробности я и  расскажу вам при встрече, и, кстати,  днем обещала подъехать их представитель, - он говорил очень быстро, не давая собеседнице вставить хотя бы слово.

- Во сколько я должна быть? - наконец сумела вклиниться она. За деловым тоном тщательно пряталась радость — у нее снова есть работа, может быть, даже не одноразовая.

Они быстро договорились о времени и отсоединились.

«И кто сказал, что не бывает рождественских чудес? - Глядишь, и правда, выгорит Питер. Сто лет там не была! Три дня в другом городе — отличный подарок самой себе», - улыбалась она.
   
  Не всегда понедельник — день тяжелый, для нее он стал одним их самых удачных в уходящем году. Получено некое заманчивое предложение. Быть может, забытая всеми модель рановато списала себя со всех счетов. Правда, стороить какие-то планы и обольщаться рановато, но поездка в Питер теперь уже точно состоится!   С 3 по 5 января она едет работать, то есть сниматься на фоне города. А почему бы и нет?  «В конце концов, задержусь потом на пару дней и наверстаю все, что придумала. А вдруг все сложится? Надо верить! И как вовремя я проговорилась  за чашкой кофе о своих планах!  Главное, кажется,  я понравилась этой строгой тетке из торгового дома! Спасибо фотографу, ведь это ему сходу пришла мысль разнообразить каталог уличными фотографиями.   Полнейшей неожиданностью и для мастера, и для модели стало тот факт, что полутайная фотосессия в компании зверят пришлась представительнице по вкусу. «Кто бы мог подумать, что по осени я приобрела свитер в их магазине, на прошлую съемку приехала именно в нем. Может, это знак свыше? Как знать?» Она снова и снова мысленно  возвращалась в полный недоговоренностей, но такой обещающий разговор. Кстати, малышня по-прежнему оставалась  в студии. Почему-то еще одна встреча с ними очень  обрадовала. Да, и строгая тетка сходу расцвела и, похоже, судьба черного котенка уже решена.

 Вечером домой вернулся  другой человек.  Молодая женщина словно светилась изнутри. К тому же она не удержалась и забежала в магазин за елочными игрушками. Почему-то вдруг захотелось нарядить елку, без дела стоявшую на балконе с момента отъезда родителей.

 Оставшиеся до нового года дни  она придумывала разные дела,  только чтобы  не сидеть дома.  Ничего не случилось, но проснулся несколько утраченный интерес к активной жизни: хотелось погулять по бесснежной Москве, сходить в салон красоты, дабы гармонично вписаться в красивые петербургские  пейзажи. Удивительно, но даже тоска по родителям отошла на второй план.

 Тридцать первое декабря  бывшая Снежная королева, а теперь проснувшаяся красавица  провела в центре и вернулась к елке и украшенным гирляндой домашним окнам почти в полночь. Сварила кофе и в честь  праздничной ночи  решила добавить в него несколько капель коньяка, оставшегося от родителей.  Подумав,  достала заодно из  серванта и блюдо для    купленных  эклеров. Новый год же!!! Можно себя и побаловать не только вкусными пирожными, но и сервировкой кухонного стола.
 
 В комнате царил полумрак.   Сначала она решила, что под блюдом  белеет обычная  салфетка. У мамы была дурацкая привычка — раскладывать салфетки где ни попадя. Матушка искренне считала, что так  сохраняет полки или оберегает их  от пыли. «Мамочка в своем репертуаре», - улыбнулась дочь. В ее руках оказался сложенный вчетверо лист бумаги.  Стоило его развернуть и увидеть родной летящий почерк, как тут же забылись и пирожные, и кофе, и коньяк.

       "Яночка, доченька!

 Завтра мы с папой улетаем, а нам не удалось поговорить по душам. Сейчас ты  ревешь в своей комнате, забыв, что давно уже не маленькая, обидчивая девчонка.  Дочь, мир не будет крутиться вокруг тебя вечно!   Когда же ты в  этом разберешься сама?

 Надеюсь,  когда-нибудь ты примешь наш отъезд и поймешь, что только оставшись одна, наконец повзрослеешь. Наша чрезмерная  опека — главная ошибка, но никогда не поздно ее исправить. Больно не только тебе, но, поверь, мне тоже. И очень страшно оставлять тебя одну, но так будет  лучше для нас.

 Все мечты должны исполняться. Мы с отцом шли к своей больше десяти лет, и вот свершилось! Так будет и у тебя! Я уверена! Рано или поздно твоя жизнь изменится. Верь мне! «Судьба придет — на печи найдет», - гласит народная мудрость. А ты ведь знаешь, народ попусту говорить не будет. Господи, как же  много хотелось тебе сказать, но стоило начать писать — мысли разлетелись. Знаешь, я уверена, что рано или поздно ты найдешь это письмо. Прочтешь, когда придет время, когда будешь к этому готова. Надеюсь, не через три года. Помнишь, обещанного три года ждут? Но сроки, сама понимаешь, могут меняться.

 Правда, тебе никто ничего не обещает. Все  будет зависеть от тебя самой, от твоего характера и упрямства!  Все это имеется у тебя в достатке. Главное, суметь правильно распорядиться и перестать жалеть себя.

 И еще! Думаю,  все у тебя сложится, когда ты перестанешь думать только о себе и, может, однажды поможешь кому-нибудь, кто действительно в этом нуждается.

 Девочка моя, Яночка, одиночество, о котором ты твердишь уже несколько месяцев, не наказание.  Ты  в состоянии изменить свою жизнь.  Повторюсь: все только в твоих руках!

 А мы всегда будем ждать тебя в гости, мы ведь не бросаем тебя. Честно говоря, твои слова прозвучали жестоко, но я не обижаюсь.  Не забывай, добро иногда бывает с кулаками.

                Мама"

 Яна несколько раз перечитала это письмо. Хотелось  позвонить родителям, но  что-то сдерживало Она опомнилась за несколько минут до наступления нового года — года собаки. Под бой курантов залпом выпила немного коньяка и улыбнулась зареванному отражению в темном  оконном стекле....
12 Шрам на сердце
Виктор Панько
ШРАМ НА СЕРДЦЕ

Рассказ

Автобус дребезжит на дорожном шифере, который не лишён ямкости.
Яма на яме и ямой погоняет.
Эта поговорка, подходящая к характеристике воровства, а к определению ям на дорогах совсем не подходит, хотя воры и ямы имеют нечто общее.
Если бы воры не крали, то на дорогах не было ям бы.
Были бы одни сплошные ямбы.
И ещё – хореи, дактили и анапесты. И – амфибрахии.
И я сочинял бы с их помощью оды и панегирики.
Это – с одной стороны. А с другой – три маленьких ямки, если будут одна на другой – уже образуют большую яму. Может быть, даже - тартарары.
А что лучше из них –  одна большая или три помельче -не сразу и разберёшь.
А тартарары – это уже совсем хреново.
Имею в виду – горько.
И вот из этих размышлений рождается рифма:
«Ах, как родные нам воры
Нас ведут в тартарары…».

Но ведь Дуткович же был!

Вот дедок на заднем сиденье рассказывает соседу о том, как его готовят к операции в какой-то кишинёвской клинике. Доброжелательные пацаны-хирурги, вылупившиеся недавно после мединститута, обещали дедушку прооперировать.
Даже сказали – дают гарантию.
Расспросили, чем этот самый дедок может с ними рассчитаться за операцию.
Слава Богу (Во имя Отца и Сына и Святого Духа – Аминь!) у него в Бричанском районе в селе на крестьянском подворье вырос вполне приличный кабанчик Борька.
Так вот, пацаны эти, хирурги (они же толк в тушах знают, учились столько лет!) деду сделали заказ.
Сколько килограммов, каких сортов мяса, какими порциями. Когда и куда именно, по каким кишинёвским адресам, привезти им из этого самого другого конца республики, из Бричанского района, из бабкиного подворья, где год-полтора этот дедка и его бабка не репку выращивали, а - этого самого симпатичного кабанчика Борьку.
И вот дедок рассказывает соседу, как он, вот, едет в автобусе и  справляется с заказом этих пацанов. Везёт….

А у меня перед глазами на ухабах мельтешит Дуткович.

Полудрёма такая, что ли ?
Вот он – прямо передо мной, как тогда, когда я впервые с ним познакомился, царапая стены в хирургическом отделении Глодянской районной больницы от боли в жёлчном пузыре. Царапал - не пять минут, а семь часов….
- Ну, что, настали хорошие времена? – спросил Дуткович, мельком взглянув на меня.
Вы видели когда-нибудь взгляд настоящего хирурга?
Я тогда увидел взгляд Дутковича.
Он смотрел на меня, как кошка смотрит на мышь, как леопард, готовящийся к прыжку на какого-нибудь зайца, как удав на загипнотизированную им лягушку.
«Такой будет резать, - понял я мгновенно. - Рука не дрогнет!».
Я тогда ещё не знал, что моя бабушка Люба умерла в сорокалетнем возрасте из-за того, что у неё лопнул жёлчный пузырь….

А ведь Дуткович же был!

Вот он появляется перед моими глазами со стороны работающего автобусного двигателя.
Как тогда….
После операции у меня долго не заживала рана, гноился кетгут.
Пытались прекратить нагноение на перевязках, но не получалось.
А тогда….
Захожу, как обычно, на перевязку.
Дуткович, взглянув на меня, опускает на подбородок марлевый намордник, берёт какую-то ложечку, похожую на чайную, и – к ране.
Сало моё подкожное над пупком мешало, видите ли, заживлению раны.
А ложечка - острее бритвы. И вот он начал орудовать в моём животе этой самой ложечкой.
Кричать – неудобно, плакать – тем более.
После я и написал стихотворение «Букет роз».
Есть там строчка о том, что «мне вчера Дуткович делал чистку».
После этой операции рана зажила, как на собаке, за пару дней.
Правда, над пупком так и осталась ямка, такой шрам глубокий, показывать не буду, неудобно.
А стихотворение тогдашнее – процитирую:



БУКЕТ РОЗ

Посвящается медицинским работникам хирургического отделения Глодянской районной больницы.

Смысл жизни познается, мои братья,
Не на митингах, собраниях, в кино,
А на койке, в хирургической палате,
Где березка машет ветками в окно.

Здесь идет борьба за жизнь ежесекундно,
Через резку, штопку, через «капремонт».
Наши жизни – это маленькие судна -
После шторма собрались в больничный порт.

Кто оказался здесь по воле злого ветра,
Без шлюпок, парусов и без ресурсов,
А кто – вдали оставив берег щедрый,
Стал легкой жертвой собственного курса.

Тут слышны стоны и нередки крики,
Мольбы о сострадании слышны,
Но – всё проходит, и светлеют лики:
При выписке настанет день Весны…

Хоть дождь идет четвертый день подряд,
И мне вчера Дуткович делал чистку,
И я без желчного остался пузыря,-
В душе – Весна, и я плыву без риска!

А сколько раз висел на волоске -
Любой из нас, кто бредил под наркозом!
А сколько раз – росинки на виске
Нам вытирали сестры, словно слезы…

Букетик роз -  от сердца предлагая,
Я в нём всю боль и радость вам дарю.
И, в самый светлый час об этом вспоминая,-
Благодарю вас, ЛЮДИ! Я – благодарю…

А ведь Дуткович был!

Я о нём и очерк в районной газете лет тридцать назад написал.
Следил за ним, чтобы понять, как один человек может хладнокровно резать другого человека.
Не понимал этого, пока не узнал о сыне нашего библиотекаря Нины Васильевны. Мальчик разбился на картинге и Дуткович собрал его, как говорится, «по частям».
Владимира Ивановича никто тогда не просил поехать с подростком в Кишинёв, никто не предлагал за это денег, да и отблагодарить каким-то образом Нина Васильевна и её мама, тётя Роза, вряд ли чем-нибудь могли.
Но это же - Владимир Дуткович!
Опытный хирург, человек с высшим медицинским образованием, прошедший все положенные ординатуры и специализации был у этого пацана из Глодян СИДЕЛКОЙ целую неделю или две! Он должен был всё знать и всё видеть!
Это меня поразило!
Мне и до того приходилось встречать людей, увлечённых своей работой до умопомрачения.
И я понял: Дуткович – один из таких.
И ещё понял, что эта его любовь вызвана стремлением ПОМОЧЬ.
Долго я тогда не мог подобрать заголовок к материалу, а потом по предложению ответственного секретаря редакции Виктора Степановича Саландо назвал публикацию «Добрые руки Дутковича»….

Был Дуткович!

…Автобус едет, а у меня не выходит из головы не такое уж и давнее событие.
Как громко он на меня орал!!!
И, понимаете, мне даже и в голову не могла прийти мысль о том, что хирург Дуткович обладает потрясающими способностями актёра! Разве мог я сообразить во время этого крика, что он – играет?!
Некоторые люди обижались за его крики, считая их грубостью, но я думаю, что вряд ли он когда-нибудь повышал голос без оснований.
Конечно, работёнка у него – не позавидуешь. Копаться в кишках живых людей – не у любого нервы выдержат. А заведовать хирургическим отделением районной больницы  без того, чтобы все понимали тебя с полувзгляда- попробуй!
На меня же тогда он орал на всё отделение по особому поводу.
В то время у меня была приличной величины язва желудка. Я прошёл все анализы, и решение о дальнейшем лечении должен был принять Дуткович.
Много лет назад у меня уже была операция под общим наркозом, резали брюшину, зашивали. Я знал, какие бывают боли после наркоза, а возраст у меня был уже лет на тридцать старше. Какие могли ждать перспективы – меня довольно сильно смущало.
- Ну, как дела? – спросил он.
- Как скажете, Владимир Иванович, так и будет, - ответил я безо всякого настроения.
И тут он на меня как заорёт:
- Вы что себе позволяете? Кто Вам дал право так относиться? Надо иметь совесть!И какую-то твёрдость!
Я от неожиданности опешил, не понимая чем перед ним провинился.
А он продолжал:
- Опустил крылья! Вы хоть понимаете? Вы понимаете, что кроме Вас никто это не сделает? Кто опишет вот это, что вокруг у нас теперь происходит? Кто? Скажите! Кто напишет историю сёл наших, предприятий? Вы понимаете, что, кроме Вас, никто это не сделает? Никто! Вы соображаете? Никто! Берите себя в руки!
Смотрите на него! «Как Вы скажете, Владимир Иванович!».
И каждый резкий выкрик его голоса был для меня слаще целебного бальзама, прекраснее музыки симфоний!
Я понял, что он не будет оперировать, а будет лечить.
Так оно и произошло.
Дуткович прописал мне переливание крови и плазмы, капельницы, какие-то инъекции, и всё обошлось без операции.
Такой вот был у него на меня крик.
Это и послужило впоследствии причиной появления в печати и в интернете моего стихотворения «Ода Владимиру Дутковичу».
Его я вам тоже здесь процитирую:

 ОДА ВЛАДИМИРУ ДУТКОВИЧУ

Ах, как я рад, что я – здоров,
И что Дуткович меня спас,
Что для меня сдавали кровь,
И что я выжил в третий раз!..

Зовут Владимиром не зря,
Хоть миром не владеет он,
Но Мир и Солнце  - для меня
Теперь реальность, а не сон.

Кругом него – один лишь свет:
Блестящий врач, блестящий скальпель,
Он через боль - прибавит лет,
А через капельницы – капель.

Те капли дарят нам секунды,
И возвращают жизни свет;
По-немецки значит «Wunder» -
«Чудо»  – в жизнь продлить билет!


Хирургом быть – не так уж просто:
Нужны тут ум, и точность рук,
Решимость, знания, упорство,
И понимание людских мук.

Не каждый сможет резать тело,
Как-никак ведь Человек!
Но таково хирурга дело –
Через боль – добавить век!

Дуткович – Доктор высшей пробы,
Хирург – Природой одарён.
Я под его опекой пробыл
Неделю с лишним и – спасён!

Таких, как я – он многих видел,
И многих спас за сорок лет,
За боль и слабость - не в обиде,
Мы снова родились на свет!

Он, выполняя своё дело,
Тысячи жизней изучил,
И я б ему за это смело
Диплом историка вручил.

Он в тех историях болезни
Искал ответы на вопросы -
Как не позволить чёрной бездне
Вызвать трауры и слёзы.

И среди этих документов,
Анализов, кардиограмм,
Были мои. И в те моменты
Он не ошибся ни на грамм!

Оперировать словами -
Много проще, чем ножом,
Но теперь, поймите сами,
Не найду я нужных слов.

Все слова не стали милы,
Хоть и значусь я «поэт»,
Я понял: выразить не в силах
Я свой Дутковичу привет!
Я написал это стихотворение 10 мая 2014 года.
Был Дуткович, был!
Казалось, я знал этого человека неплохо, хотя мне и не приходилось с ним близко общаться. И я думал, что ничем он меня особенно уже не может удивить. Но не зря говорят, что талантливый человек – талантлив во многом.
Именно таким многогранным талантом был Владимир Иванович.
Я ещё раз убедился в этом, когда мне сказала моя односельчанка Мария Ивановна, ценительница литературы, о том, что однажды она сильно удивилась, когда разговорилась с Дутковичем о поэзии, и он прочитал в больничной палате наизусть большой отрывок из поэмы Блока «Двенадцать».
Я просмотрел эту поэму и подумал: «Интересно, какие строки из неё мог больше всего понравиться Дутковичу?». Вероятно, вот эти:
«Стоит буржуй на перекрёстке,
И в воротник упрятал нос.
А рядом жмётся шерстью жёсткой
Поджавший хвост паршивый пёс.
Стоит буржуй, как пёс голодный,
Стоит безмолвный, как вопрос.
И старый мир, как пёс безродный,
Стоит за ним, поджавши хвост».
…Автобус едет, а хирурга  Владимира Ивановича Дутковича с нами нет.
Его нет не только в этом автобусе, но и в жизни.
Нет на планете Земля…
Дуткович умер.
И дело даже не в том, что его похоронили на кладбище в городе Глодяны, где он спас жизни и укрепил здоровье тысячам и тысячам сограждан. Он оставил о себе память. Его автографы оставлены не чернилами на бумаге, а скальпелями, иглами и швами на телах и внутренностях тех, кто познакомился с твёрдостью и добротой его рук, его ума и его сердца.
Дело не в этом.
Дело – в другом.
Не поддаётся нормальному человеческому разумению то обстоятельство, что в последние часы и минуты его жизни Дутковичу, так говорят люди знающие, не было оказано со стороны других врачей в Кишинёве такое же внимание, какое он мог бы оказать им, будь он на их месте.
Некоторые утверждают, что во время последнего приступа болезни его можно было ещё спасти.
Если бы определили в отделение реанимации.
Но то ли был выходной день, то ли дежурили какие-то другие специалисты, то ли мало кто знал, что именно нужно было по отношению к нему предпринять.
И Дутковича в реанимацию не определили.
… И вот теперь, в этом движущемся автобусе, сквозь полудрёму, является мне образ Владимира Ивановича Дутковича откуда-то сверху.
Он смотрит на меня укоризненно, и в его взгляде я не могу прочитать былой твёрдости и уверенности.
Вместо них там я чувствую вопросы, недоумение и боль.

…. – Бабка говорит: «Кабанчика отвезите. Может, деда спасут. А если я, не дай Бог, заболею, и нужна будет операция – даже не думайте собирать деньги и везти меня куда-то! Не хочу. Пусть умру дома. Лишнее всё это. Как даст Бог, так и будет!».

… Автобус дребезжит, преодолевая километры, везёт пассажиров кого – куда.

А Дуткович всё же БЫЛ!
13 Когда мир был на 50 грамм роднее
Александр Аланн
ГЛАВА 1. Слуа.

Прозрачные сумерки разлились по окрестностям отрезвляющей тишиной. То было редкое время – время, когда безликая гостья могла различить среди бесчисленных звуков и вибраций саму себя.

Невидимая и задумчивая, она отсчитывала последние дни.

Тень ждала. Она помнила, что то будет их последняя встреча. Они говорили так в прошлый раз. И они пришли. А вернее всего приехали.

Много душ посещало небольшой полевой прудик, но среди всего их однообразного большинства выделялось лишь несколько.

Грязно-молочный зверь как обычно донёс в своём тёплом нутре троицу до прежнего места. Пологий берег, на котором они всякий раз располагались, образовывал подобие небольшого мыска. Землю покрывала шепчущая по ветру травка, и Дей озарял её своим тёплым светом в течение полного оборота. Ничто не мешало.

Тень отчасти понимала, почему выбранные ею души приходили именно на это место, но в тоже время пока что не могла прочувствовать их радость.

Именно поэтому она дождалась ночи.

Клочок тьмы приглушённо замерцал и, набрав достаточно силы, с треском обратился в огонь. Два силуэта по своему обыкновению неспешно устроились подле него и протянуло к пляшущим языкам озябшие ладони. Другая же душа, та, что была свежее, со скучающей маской на юном лице бродила неподалёку.

Тень подобралась ближе. Беззвучно дотрагиваясь до подёрнутых изморозью стебельков, она с ужасом и брезгливостью поглядывала на бесноватые всполохи.

Зато стали слышны голоса. Близость с испепеляющей стихией того стоила.

- И чего? – беззлобно вопросил глава семейства, опрокидывая в себя пластиковую кружку с остатками Портвейна.

Костёр не обращал на приглушённый разговор никакого внимания, потрескивал и восторженно выбивал над собой снопы янтарных искр. Одна из них угодила аккурат на штаны Кости. И без того неприглядная одёжка украсилась очередной дырой.

- Я тоже раньше вон рисовал… - убеждённо продолжал отец. – Иконы писал, продавал их за копейки. Куда только не совался и чего только не пытался делать, денег лишь бы только заработать. Сейчас с творчеством этим никуда не пробьёшься. Сынок, ты пойми, пофиг какая работа – главное чтобы денег побольше платили!

Юноша удручённо покачал головой, отвернулся ко тьме и сделал глоток. Дешёвое фруктовое вино отозвалось в груди горячей волной.

- Да знаю я… Но всё равно… Есть же писатели.  Работать надо, конечно, но всё равно надо и помимо что-то делать… Вдруг повезёт… Стивен Кинг вон сколько раз пытался напечататься.

Грубая ладонь небрежно рассекла воздух, и усмешка исказила лицо.

- Фигня это всё… Крайне мало кому везёт.

- Знаю я, - воскликнул Костя, на мгновение раздражённо округлив глаза, и уже тише добавил. – Я только в свободное время буду писать… А то, понятное дело, уже никакого шанса не будет! Чем больше напишу, тем лучше. Буду заваливать издательства всё новыми рассказами и романами, и в конкурсах участвовать. Хоть какой-то шанс.

Отец всё же смягчился. Коротко кивнув, он пожал плечами и бросил:

- Ну да…

Тень отвлекли. Она чертыхнулась и резко обернулась к мальчишке. Прорезая мглу лучом тусклого холодного света, тот сидел на корточках и увлечённо потрошил палкой кусок тины, выволоченный на берег. Странные манипуляции не остались незамеченными и для сидящих у костра душ.

- Мы тут с мамкой сегодня как раз говорили… - со злой усмешкой припомнил Костя, поглядывая на младшего брата. – Дэну вообще по барабану всё. Ему только лягушки, да рыбки нужны…

Отец со смесью задумчивости и разочарования посмотрел на скрючившегося в три погибели мальчонку. Грустная усмешка омрачило его рыжее в отсветах костра лицо.

- Да ума-то… - пробормотал мужчина.

Лучик у берега исчез. Послышались приглушённые шаги.

- Мамка рассказывала… - продолжал, между тем, старший сын. - Он вон в школе к любому учителю подходит и втирает ему про свои террариумы с аквариумами. У меня бы и в уме не было с учителями про аквариумы разговаривать. А ему пофиг с кем болтать, лишь бы только болтать без умолку… Я и говорю мамке – безумный учёный у нас.

Отец рассмеялся.

- Точно, безумный учёный…

Из темноты выскользнуло несколько обидчивых стебельков и ударилось подле старшей души. Когда она заговорила вновь, в неё уже прилетели ветки, а там дело чуть было не дошло и до полена, если бы не предупреждающий окрик Кости.

- Э! – моментально разъярился юноша. – Дэн, ты чё, придурок чтоль совсем?

Тень встрепенулась, но, по всей видимости, старшая душа не придала бездумным выходкам мальчонки большого значения. Тогда любопытствующий взгляд вновь обратился к ней. А она заключила:

- Мозгов то не было и не прибавилось… 

- Дань, иди сюда! – выкрикнул во тьму Костя. – Хватит у пруда лазать…

- Да чего там делать… - отозвалось высоким голоском червлёное пространство.

Костя сделал глубокий вдох и ответил куда резче и грознее прежнего.

- Идём сюда я сказал! Ни рыбы толком не ловил, ничего… Слоняется весь день, как приведение…

Наконец, в диалог вступила и старшая душа. Смягчившийся голос подхватил:

- Идём, Дэн! Я чего-нибудь расскажу…

- Нафиг! Ты уж по сто раз всё рассказывал!

Тени надоело ждать. Она сосредоточилась на выцветших стебельках наиболее слабых растений, подхватила увядающие жизни смрадным дыханием и обратила их в своё тёмное нутро.

Сил было мало. Впрочем, как и всегда. По крайней мере, всегда, сколько тень себя помнила.

Обрывки устремились к вредному мальчишке. Тот стоял поле пруда и совсем не собирался подчиняться словам отца и брата…

Но он передумал.

Когда костерок озарил его хмурое лицо, отец начал рассказ.

- Ты вон чуть поклёвки нет, сразу бросаешь всё… - задумчивый серо-зелёный взгляд обратился на Дэна. – Я помню, с дядькой майдановским часами сидели у ручья и ничего. Ещё сколько налавливали зато потом. Меньше тебя был…

И отец вспоминал. Тень увлечённо его слушала и, по мере того, как история углублялась в подробности прошлого, как-то совсем незаметно для себя самой подбиралась всё ближе к рассказчику.

Тень слушала. Тень чувствовала. А затем тень различила в пыльном отражении светловолосого мальчишку.

ГЛАВА 2. Вкус перерождения.

Зеркало было неимоверно старым. Серый не знал, откуда оно взялось и кому принадлежало ранее, но облупленные витки окаёмки и тяжёлые ножки говорила сами за себя.

Зеркало сменило не одно поколение хозяев. Заржавевший старик был свидетелем множества рождений и радостных моментов. Он видело первые шаги счастливых ребятишек, улыбки и слёзы женщин.

Но смерти всегда обходили его стороной. Белоснежное покрывало охватывало железный массив и под сдавленные всхлипы провожало его на несколько дней вперёд. Тряпку убирали, и размеренная жизнь продолжалась.

Теперь зеркало томилось в сарае. Люди забыли про него. За последние несколько месяцев Серый стал первым его гостем.

Мальчишка бездумно кривлялся, напевал незатейливые мотивы и, неловко водя туповатым лезвием по деревяшке, пытался вызволить из неё меч. Красивый и приятно тяжёлый, он продолжал оставаться таким лишь в воображении. Сухое полешко не желало помогать. Оно упорно плевалось разбитыми щепками и ощетинивалось сучками, пока, наконец, не разозлилось ещё больше и не сорвало острие перочинного ножичка ровно на ладонь мальчишки.

Серый вскрикнул и резко вскочил. Алые кровоподтёки стремительно пронеслись по ладони и закапали наземь.

- Серёнь, ты где? – возвысился простодушный голос во дворе.

Мальчик встрепенулся и неловко протёр глаза. Покрасневший взгляд вновь обратился на ладонь. Кровь не останавливалась.

Пока голос подбирался ближе, мальчишка облизывал ранку. Бабушка говорила, что слюна лечит.

Скрипнула дверь, Серый быстро глянул в зеркало. То ответило ему образом худощавого, но вполне себе хорошенького мальчишки. Слёзы высохли.

На пороге возник силуэт самого обычного, чем-то отдалённо схожего с самим мальчонкой мужичка.

Грязная майка с сальными пятнами и растянутые трико, да шлёпанцы на босую ногу. А ещё седоватые усы и прищуренный взгляд. Дядя Коля остался в памяти таким – простым и крепким, словно табурет, но в то же время и не лишённым какой-то скрытной горделивости.

- Ты чего не отвечаешь? Ору-ору, как девка в лесу… Неужто не слышишь...

Мальчонка интуитивно набросил на себя вид крайне беспечный и наивный. Полный непонимания взгляд остановился на складке между впалыми глазами дядьки.

- Дядь Коль, уже идём?

Мужичок выпучил глаза, да шикнул и, воровато оглядываясь, выудил из-под бесчисленного нагромождения всевозможной рухляди, что скопилось у самого входа, пузатенькую бутылочку с прозрачной жидкостью. Предупреждающе глянув на Серого, он кивнул на удочки.

Мальчишка быстро уловил суть, а потому зайцем подскочил к примитивным снастям и сгрёб их в охапку.

На этот раз осторожно затворяемая дверца под угрожающим взглядом дяди Коли промолчала. Тогда путники двинулись по извилистой тропинке, что пронизывала по обходной двор, огород и, наконец, старенькую избу.

За покосившимся забором, что некогда красовался ярко-голубым цветом, уже давно дожидались мужики.

Разговоров и приветствий, как таковых, в первые минуты пути не было. Местные трудяги ещё со времён своих далёких женитьб научились понимать друг друга по одним лишь взглядам. Только какой-то молоденький парнишка лет восемнадцати, не больше, испуганно поглядывал на условные переглядывания и предусмотрительно помалкивал, хотя поболтать ох как хотелось. Серый понял это с первых мгновений, как только увидел его вытянутое конопатое лицо.

Село осталось позади, скрылось за пышными деревцами и кустиками. Зачирикали птички, и тёплый ветерок подхватил с цветочных полянок непередаваемо сладкие ароматы, напоминающие запах мёда, но мужикам и парнишке, в противоположность Серому, до них не было никакого дела.

- Ты сколь взял, Коль? – как только крыша крайнего дома скрылась из виду, с нездоровым блеском в мутных глазах оживился наиболее приземистый из всех.

Дядя обернулся к мужичку и степенно отозвался.

- Сколь-сколь… Литровину, как и обещал.

Мужичок сдержанно кивнул.

- Ага, самое оно…

- Виталь Иваныч… - уважительно пробасил парнишка и невольно вытянул в сторону низкорослика шею. – А я ведь не брал ничего…

Серый не мог оторвать от мужиков глаз. Уловив смысл сказанного, те остановились. Лица посерели, и лес вместе с ними. Даже птички будто бы замолкли. Повисла напряжённая красноречивая тишина. Правда, ненадолго.

- Да ты чего, Петька… - ошарашенно выдохнул в лицо паренька дядя Коля. – Белены объелся? Я ж тя предупреждал, возьми чего с собою, чтоб все в деле по равному собрались…

Петька пожал плечами и пробормотал:

- Да я…

- Да я… - осуждающе зыркнул уже Василий Александрович и тяжело вздохнул. – Беги давай в сарай… Там под шассиком мешок с инструментами – в нём тряпочка с литровиной браги завёрнута. Тащи её к ручью… да чтоб никто тебя не увидал!

Взметнулось облачко пыли, и сверкающие пятки стали предвестниками добрых времён.

Мужики вновь зашагали к ручью, а Серый за ними. То одна удочка, то другая так и норовили выскользнуть из общей кипы и упасть наземь, но мальчишка сжимал ношу крепко, до побелевших костяшек.

Несмотря на боль в руках, тень впервые за всё своё время осознанного существования улыбалась солнцу. И то ей отвечало.

Дядя Виталя в сотый раз повернулся к мальчишке.

- Серёнь, тёть Юле не проболтался?

- Нет, дядь Виталь... – эхом отозвался Серый и заулыбался расступившемуся лесу.

Ручеёк пел весёлую песенку. Он радостно приветствовал мальчишку, но нисколько не обращал внимания на остальных. Серый слышал добрые слова и музыку - он с восторгом скинул на густую траву удочки и ринулся к каменистому бережку, - но тень вдруг поняла, что юнец этого почти не запомнил. Там, на прохладном и далёком пруду, старшая душа показывала лишь кожуру, но не сердцевину.

Из тенистых зарослей малины резво появились на свет пять заранее припрятанных разнобоких полешек. Образовался круг, мужики быстренько расселись по местам и выудили из-за пазух бутыли со стопками.

- Червей то хоть взяли? – впервые за всё время заговорил дядя Виталя, - дядя Виталя не тот, который не мог оторвать взгляда от потеплевших за дорогу бутылок, а другой – высокий и широкоплечий, обременённый, тем не менее, внушительным пузом.

Зачастую было забавно видеть реакции собравшихся на замечания дяди Витали. Тот всегда говорил по делу и крайне редко, а потому всех раздражал. Хоть и не сильно. Поэтому его и брали с собой. Хотя, не только поэтому…

Парочка блестящих взглядов скользнула по дубине-собрату, а затем обратились на Серого.

- Так, малой… - отрывисто воскликнул тот дядя Виталя, который был ближе к земле. - Сгоняй за червяками… Поищи под деревцами какими, палочками…

Мальчику лишний раз упрашивать не пришлось. Ветром скользя по окрестностям, он вдыхал пересладкий запах устоявшегося лета и мимолётом дотрагивался до грубых стволов берёзок.

Никогда тень не испытывала ничего подобного. Прежде ей было неведомо, что радость могла быть столь невинна и чиста. Беззаботное детство стало для неё светлой дверцей в бескрайнем царстве тьмы. Дверца открылась, и тень оглохла, ослепла, развеялась и слилась с надорванными лепестками ромашек в единое целое, а затем проснулась от вечного забытья.

Лишь на одно мгновение она вспомнила, почему долгие сотни лет назад отбилась от тёмной Орды. Были уже чьи-то светлые воспоминания, только другие, не принадлежащие Серому и этим землям. Впервые тень узрела их случайно.

А затем она посмотрела на лес.

Как назло, никаких гнилых полешек Серому не попадалось, сколь усердно бы он не осматривался вокруг. Мальчик попробовал взрыхлить землю палкой, но частые деревья пронзали своими корнями почву вдоль и поперёк, делали её грубой и неподатливой.

А время не терпело. Медленно, но верно подступал вечер. Следовало возвращаться к Дяде Коле, иначе тот за столь долгое время мог осерчать.

Серый стремглав побежал к ручью. Не сбавляя скорости, он ловко огибал монотонно раскачивающиеся стволы молоденьких деревцев и перескакивал через поросли крапивы, спускался в овражки и поднимался на уступы, пока не расслышал высокий сердитый голос.

- Пьянь ты немытая! – громогласно вопила миниатюрная женщина, охаживая двухметрового дядю Виталю по плечам и бокам чугунной сковородой. – Залил уже глазёнки!

Серый спрятался за деревом и, с трудом сдерживаясь от хохота, наблюдал за тем, как прежде самого толкового и рассудительного мужика из всей собравшейся компании ругают на чём свет стоит. Впрочем, то было и неудивительно.

Дядя Виталя умничал лишь тогда, когда был трезв. Но стоило попасть в рот хоть единой капли алкоголя, как он обращался в дурного разъярённого зверя, которого боялась вся округа. Дяди Коли с Виталь Иванычем видно не было, а значит, те уже успели куда-то скрыться. Все знали, что в подвыпившем состоянии дядя Виталя был буйным, но чего уж было поделать – мужики всё равно брали товарища с собой, а иначе тот грозился рассказать про все прежние похождения их бабам.

Но на каждого зверя находился и зверь покрупнее. Серый не знал имени жены дяди Витали, но то было и не важно. Внешне щуплая и невзрачная женщина без всякого раздумья вступала с нерадивым мужиньком в отчаянную битву, стоило ей завидеть его пьяным.

Так и теперь – едва соображающий дядя Виталя вяло отмахивался от любящей жёнушки, а та едва ли не волоком тащила его домой. Рядом подскакивал растерянный рыжеволосый паренёк, так и норовивший помочь женщине, на что та яростно огрызалась.

- Ишь ты, скотина! – приговаривала она, с отвращением посматривая на мужа. – Ну, я тебе устрою сказку! Где дружки? Серёжка где? Куда они убёгли все? Говори, собака!

Допрос был жёстким, наполненным глухими ударами сковороды и шипением, но дядя Виталя товарищей самоотверженно не выдавал. А точнее, был попросту не в состоянии вымолвить хоть слово.

Но вот голоса стихли. Серый остался один.

Он медленно подошёл к разбросанным полешкам и пустым бутылям с разбитыми стопками.

Впрочем, одна из стопок осталась нетронутой. Прозрачная влага заполняла собой её до краёв.

Тень чувствовала любопытство Серого, представляла себе его живой светлый взгляд. А ещё она чувствовала сомнение. Только вот не мальчишечье, а своё.

Ладонь неуверенно потянулась к стопке. Рука дрогнула, и часть жидкости плеснула на ранку.

Боль вспыхнула знакомым алым цветом и ударила в голову. Мальчишка зашипел, но стопку не выпустил. Вместо этого он зажмурил глаза и опрокинул содержимое граненой стекляшки в себя.

Сначала горло, а затем и всё тело обожгло огнём, ударило тень в самое сердце до боли знакомой тёплой волной.

ГЛАВА 3. Всему своё время.

И тень торопливо отстранилась. Тень всё вспомнила.

Она пронеслась над прудом затихающим ветерком, а затем устремилась прочь, в другие земли, где вновь смогла бы забыться, позабыть свою прежнюю суть – такую живую и в то же время мёртвую, утраченную навсегда по собственной вине.

Старшая душа молча улыбалась, необычайно наивно так, как в детстве, с налётом давно позабытой ностальгии, и наблюдала сонным взглядом за быстрыми танцами пламени.

- Дэн хоть пару ротанчиков поймал, - невпопад заговорил Костя, усмехаясь. – Больше нас с тобой наловил.

Мальчишка довольно заулыбался, а папа вскинул брови.

- Ну… мы, в принципе знали, что ни хрена не поймаем… - отозвался он.

- Ага.

Пустая бутылка полетела в костёр. Там ей и место. Зеленоватое стекло медленно расплавится, исказится, станет неровным и неприглядным, но всё же сохранит в себе отголоски прежнего вида.

- Мы и не за этим сюда ехали…

/ Посвящается папе. Именно он привил мне любовь к бескрайнему и многогранному миру хороших книг /
14 Обратный снег
Антонуан Бурый
Той, которая горела, но не сгорела...
Обратный снег пошёл крупными хлопьями. Он отрывался от земли и поднимался в небо, с каждой снежинкой всё больше и больше сгущая тучи. Я смотрел на него, как заворожённый, и никак не мог поверить в своё счастье. Я только одно понял – что у меня всё получилось и что я, наконец, совершил настоящий и пока единственный в своей жизни Поступок. Снег усиливался, и земля постепенно избавлялась от его седого покрова. И только когда последняя снежинка улетела в небо, я, наконец, решился…
***
В любом детском коллективе обязательно найдётся один ребёнок – не от мира сего, чем-то разительно отличающийся от остальных детей и потому не любимый ими. И уже от конкретного коллектива будет зависеть, как с ним станут общаться – презрительно, снисходительно или как-нибудь иначе. Лидка была такой девочкой. Она почти не общалась с другими детьми, на переменах держалась обособленно – чаще всего стояла в стороне, у стенки, и читала какую-нибудь книжку. Уж не знаю, за что её невзлюбили – за вечно растрёпанные волосы, за малообщительность или за что-нибудь другое, но я поначалу пытался не отделяться ото всех, постоянно подтрунивая над ней. Впрочем, период шуток закончился довольно странно – Лидка подошла ко мне и сказала, что скормит меня динозаврам. Я уже хотел захохотать на весь класс и закричать, что она дура и не знает, что динозавры вымерли настолько давно, что она даже представить себе не может, но осёкся. Посмотрев на неё, я понял, что она говорит серьёзно. У неё был взгляд… прожигающий и какой-то настолько глубокомысленный, что стало очевидно: с таким взглядом не шутят. И, пожалуй, мне действительно пора перестать смеяться над ней, а не то всё очень плохо закончится.
Впрочем, поняли это не все. Со стороны других учеников шутки продолжались. А судя по тому, что вскоре за ней закрепилась кличка «Лидка-динозавр», остальные дети её угрозам не поверили. Да я и сам, честно говоря, уже начинал сомневаться по мере того, как воспоминания о её взгляде перемещались во всё более удалённые уголки моей памяти. Но однажды она отчебучила такое, после чего над ней перестали шутить даже самые смелые и наглые, хотя дружить с ней всё равно желающих не было.
Биологию нам преподавал Никанор Феликсович, пожилой человек, заслуженный учитель, обладатель ещё каких-то престижных званий и регалий. Словом, в том, что свой предмет он знает на отлично, сомневаться не приходилось. Тем более странным показался случай, произошедший на одном из его уроков. В тот день Лидка пришла с другим портфелем, гораздо большим по размерам, чем тот, с которым она ходила обычно. В середине урока она медленно и спокойно достала его из-под стула и поставила на парту. Я это хорошо видел, потому что сидел по диагонали от неё, через ряд. Так же, не спеша, она расстегнула портфель и достала оттуда клетку, в которой сидел… гигантский муравей. Он был около пяти сантиметров в длину и ползал по клетке, предпринимая неудачные попытки выбраться.
Лидка встала со своего места, взяла клетку, подняла её над головой и спокойно, но громко спросила:
- Никанор Феликсович, что это?
Как будто не она принесла в класс это странное насекомое, а учитель.
- Что?.. Где?.. А ну-ка…
Он сощурил глаза, потом их округлил, подошёл вплотную к Лидке и удивлённо произнёс:
- Не может быть!
- Может, - всё так же спокойно ответила Лидка. - Что это?
- Это?.. Нет, это невероятно! Где ты его взяла?
- Что это, Никанор Феликсович?
- Я, конечно, не уверен, но очень похоже на ископаемого муравья Titanomyrma lubei – вид, который, как ранее считалось, вымер около пятидесяти миллионов лет тому назад. Видимо, учёные оши…
- Учёные не ошибались. И вы сказали правильно. Именно пятьдесят миллионов. Простите, но я должна отпустить его в естественную среду обитания. Ему здесь плохо.
 С этими словами она взяла свой портфель и неторопливо вышла из класса. Муравья больше никто не видел, но сам факт его существования заставил всех относиться к Лидке с почти суеверным трепетом. Я же захотел непременно узнать, откуда она взяла этого муравья и куда она его потом дела. Но на все вопросы она избегала ответов, в зависимости от настроения отнекиваясь, отшучиваясь или просто грубя. А я сгорал от любопытства – каждый раз сгорал полностью, от кучерявых волос до кончиков пальцев на ногах, наряженных, по обыкновению, в дырявые носки и грязные ботинки. Как-то я сказал ей об этом, а она строго осмотрела меня всего от этих самых волос и до этих самых пальцев и спокойно ответила:
- Ты не сгоришь. И не надо выдумывать.
- Это я образно выразился, - возразил я, - я всего лишь хотел узнать…
- Ты, правда, хочешь это узнать?
- Правда.
- Ну, хорошо. Закрой глаза.
- Зачем?
- Закрой, говорю!
Я закрыл. Она взяла меня за руку. И ничего не произошло. Никаких звуков, никаких шевелений воздушных масс, ничего.
- Открывай.
Я открыл. Лидка всё так же держала меня за руку. Но школы не было. Были деревья. Огромные, странные, фантастические. Потом мир наполнился звуками, тоже странными и незнакомыми, а потому пугающими. Я посмотрел на землю. Под одним из деревьев был гигантский муравейник, в котором копошились те самые гигантские муравьи. Как он их назвал? Титанные… титанистые…
- Titanomyrma lubei, - словно читая мои мысли, произнесла Лидка.
- Где мы? – спросил я.
- А ты ещё не понял?..
Больше она ничего не сказала. Обратно мы вернулись таким же чудесным способом. Я просто закрыл глаза, а что делала в тот момент она, я не видел.
- Мы были в прошлом? – спросил я.
Она многозначительно промолчала.
- Как ты это сделала?
Она ещё раз многозначительно промолчала. В этом она вся. Ничего из неё не выудишь, пока сама не захочет.
Так мы с ней и сошлись. Как я понял, мотаться по разным временам было её хобби. Интересное хобби, тут и возразить нечего. Я всё просил её научить, как она это делает, а она каждый раз отвечала, что ничего сложного и нужно только по-настоящему захотеть. Я говорил, что я хочу и пробую, причём по-настоящему, а она мне возражала, что если не получается, то не совсем по-настоящему.
- Ты представь,– говорила она, когда я позвал её к себе в гости, – в красках представь, куда хочешь отправиться, каждую деталь представь, как настоящую. И только тогда у тебя всё получится.
- Но я же не был никогда в прошлом, – возражал я, – как я могу себе его представить?
-Это не важно. Представь прошлое так, как его видишь ты. И как только ты в него попадёшь, картинка сразу трансформируется так, чтобы твоё вымышленное прошлое соответствовало натуральному.
- И всё?
- Всё.
- Тогда я попробую?
- Попробуй.
И я напрягся. Я попытался в картинках представить прошлое так, как его описывали в учебниках истории. Я попытался представить людей, лица которых почему-то оказывались лицами моих настоящих знакомых. Я пытался представить их одежду, хотя не имел ни малейшего представления, какой она должна быть. Люди эти растворялись, словно в тумане, и я не мог по-настоящему представить ни одной детали.
- Дурак, – прервал мои размышления Лидкин голос.
Я открыл глаза. Я сидел на стуле, а на диване передо мной лежала голая Светка Никанорова из «Б»-класса. Я открыл рот, не зная, что сказать. Видение сначала было чётким, потом побледнело и через некоторое время совсем испарилось с тихим шипением. Мне показалось, что воздух в комнате наполнился лёгким ароматом озона.
Лидка развернулась, быстрыми шагами направилась в коридор и ушла, громко хлопнув дверью.
Тогда я стал тренироваться. Я читал учебники истории, изучая прошлое и пытаясь в деталях себе представить то или иное событие. Если событие происходило в таком месте, что до него было легко и дёшево добраться, я выезжал и там себе пытался представить, как всё происходило. Потом я закрывал глаза и вызывал в воображении задуманную эпоху, вырисовывая каждую чёрточку пейзажа, в котором я собирался оказаться. Но ничего не получалось. Вернее, иногда получался мираж голой Светки. Самое обидное было в том, что ни разу не получался мираж голой Лидки. С Лидкой мы давно помирились, но при ней я больше не рисковал проводить свои опыты. Один раз она заговорила сама.
- Ты просто много о ней думаешь. Иди и переспи с ней, если ничего с собой сделать не можешь!
Легко сказать! Один раз я только попытался к ней приблизиться, как словно из-под земли вылез Васька Волос из одиннадцатого класса. Он ничего мне не стал делать. Просто подошёл и показал свой кулак, величиной как раз с мою морду.
- Ещё сунешься… Ну ты понял, – сказал он и ушёл. Конечно, я понял. Он не умел связать больше трёх слов в одном предложении, но слова эти оказывались удивительно выразительными. А Светка в это время смеялась. Своим заливистым, громким смехом, от которого у меня сразу начинались спазмы в низу живота.

- Ты должен выбросить из головы все свои мысли, – говорила мне Лидка. – У тебя должна быть одна мысль, а думать можешь, о чём хочешь. О путешествии в прошлое, о миллионе долларов, о прекрасной женщине – не важно. Мысль должна быть одна. И единственная.
Так прошёл учебный год. А летом она предложила смотаться в средневековье. Она мне в красках расписывала романтические картины той Европы – крестовые походы, чума, инквизиция, но мне почему-то не хотелось там оказываться.
- Инквизиция? – переспросил я. – А что это?
Она печально посмотрела на меня.
- Тёмный ты какой-то… Впрочем, пожалуй, ты об этом узнаешь скоро.
- Лидк, - сказал я, - а может быть, лучше не надо инквизиции? Что в этом средневековье может быть хорошего? Может быть, лучше в современную Турцию? Тебе ведь всё равно, куда переноситься?
Она ещё раз посмотрела на меня. На этот раз укоризненно.
- Дурак, – вздохнула она, – я тебе про романтику, а ты мне про Турцию…
И вдруг я неожиданно понял, что если сегодня займусь материализацией желаний, то обязательно увижу голую Лидку. Потому что кто такая Светка? Красивая кукла, у которой нет ни мозгов, ни талантов. А кто такая Лидка? Лидка – это вселенная. Вселенная, со всеми её тайными уголками и закоулками, планетами, звёздами и чёрными дырами, невообразимо огромные пространства вакуума, в которых с нереально ничтожной вероятностью можно встретить какую-нибудь жемчужину, вроде нашей планеты. Поэтому я, пожалуй, всё-таки не буду представлять её голой. Потому что как можно представить голую вселенную?
А потом она пропала. Перестала приходить в школу, на звонки по телефону не отвечала. Я начал волноваться, не случилось ли чего. Потому что именно тогда я окончательно осознал, что хоть Светка и красивее во всех отношениях, так хорошо, как с Лидкой, мне не было ещё ни с кем. В конце концов, что такое внешность? Радующий глаз образ, который довольно быстро приедается, как только становится доступным. Но если человек близок к тебе духовно, это не приедается никогда.
Впрочем, я это, скорее всего, гораздо позже осознал. А тогда только понял, что надо попробовать сходить к Лидке домой.
Открыла её мама. Об этом я почему-то не подумал. В моём представлении должна была открыть сама Лидка, или уж вообще никто.
- Здравствуйте, - промямлил я, - а Лида дома?
- Её нет, - спокойно сказала мама.
- А где она?
- Да опять, небось, куда-нибудь в прошлое умотала. Её разве удержишь?
Не удержишь, это точно. Я и сам это знал.
В эту ночь она в первый раз мне приснилась. Я не помню, как она выглядела во сне и что мы с ней делали; помню только её голос, который разговаривал со мной.
«В мире нет преград, – говорила она, – ни во времени, ни в пространстве. Силой нашей мысли мы можем путешествовать без ограничений, но именно сила нашей мысли нам и мешает. Мы настолько поверили в свою беспомощность, что стали рабами этой беспомощности до такой степени, что можем только примитивно перемещаться в пространстве, отталкиваясь от земли конечностями. И никак не можем понять, что созданы не для этого.
Время нам представляется одной бесконечной дорогой, протянутой из самого глубокого прошлого до самого отдалённого будущего. И большинство людей рождаются, стареют и умирают, так и не осознав, что у этой дороги есть ответвления и человек может в любую минуту вернуться и продолжить движение по другой дороге. Изменится ли от этого мир? Нет. Потому что, когда мы сворачиваем на другую дорогу, изменяется только пейзаж. Миру же глубоко наплевать на все наши передвижения».
После этого она мне стала сниться каждую ночь. Я ждал этих снов, и дошло до того, что часы бодрствования перестали приносить мне радость; я ждал только, когда, наконец, наступит ночь и я смогу увидеть свою Лидку. Ночью она приходила и рассказывала мне о прошлом, о времени и о возможностях нашего мозга. И я бы окончательно поверил в эти возможности, если бы они у меня не ограничились тем, что я мог вызвать образ голой Светки. Только её – наверное, потому, что образ Лидки в таком виде я вызывать не хотел, мне казалось постыдным, что можно так поступить с ней, а образы других девушек меня вообще не прельщали. Оказалось, что в любви я достаточно постоянен, и это у меня вызывало даже некоторое подобие гордости: есть Светка для плотских утех, и есть Лидка – для большой и чистой любви. А какие могут быть плотские утехи, если любовь большая и тем более чистая?
Так проходили дни и месяцы. Так я закончил школу, сдал экзамены и подал документы в институт. Я стоял на пороге новой жизни, но никак не мог смириться с тем, что в этой жизни не будет Лидки, даже если она всегда будет являться ко мне во снах. И поэтому новых снов я ждал уже не только с нетерпением, а ещё и с желанием выговорить ей всё, что у меня накопилось, сказать, чтобы она возвращалась, что я нереально соскучился и что вот возьму – и всем назло женюсь на Светке, а потом буду всю жизнь мучиться, и они обе тоже будут мучиться – одна потому, что вышла за меня замуж, а другая – потому что никогда за меня не выйдет. Потому что понял я уже про себя, что я постоянный. Но наступала ночь, приходила Лидка, а я забывал всё, что хотел сказать, и слушал её, разинув рот, и, скорее всего, даже переставая на это время храпеть, потому что нельзя храпом осквернять эти прекрасные речи.
А один раз она ничего не стала говорить. Если, конечно, не считать словами одно-единственное слово:
«Пойдём».
«Куда?» – спросил я, но она не ответила, а взяла меня за руку, и мне показалось, что я куда-то проваливаюсь, всё глубже и глубже, и мне становится страшно, и я хочу закричать, но не кричу, потому что знаю, что, пока она рядом, со мной ничего плохого случиться не может.
Я очнулся от холода. Вокруг меня была толпа каких-то людей в странных, грубых одеждах. Пасмурное небо заволокло тучами. Шёл снег, покрывая головы людей седым покровом. Люди что-то кричали, и я не мог разобрать, что именно, потому что кричали они явно не по-русски, и лишь одно слово мне показалось знакомым, и именно оно звучало чаще всех остальных. «Инквизицио», «инквизицио», «инквизицио» – доносилось со всех сторон. Все люди смотрели в одну сторону, я тоже посмотрел туда и увидел возвышающийся над толпой каменный помост; в центре него стоял деревянный столб, вокруг которого лежали дрова и хворост. Внезапно по толпе пронёсся гул, и люди стали подниматься на цыпочки, пытаясь что-то разглядеть. Я тоже приподнялся, насколько мог, и увидел, как на помост двое мускулистых людей, голых по пояс, вели… Лидку…
Это, бесспорно, была она, несмотря на то, что в последний раз я её видел ещё подростком; она была молодой девушкой, уже вполне оформившейся. У меня перехватило дыхание. На миг мне показалось, что земля уходит из-под моих ног, и я бы, наверное, упал, если бы не толпа, которая подпирала со всех сторон. Потом силы вновь вернулись ко мне, и я попытался пробраться вперёд, пихаясь локтями и расталкивая людей. Но бесполезно бороться с толпой – я ободрал рубашку, поранил руку, пару раз получил по морде, но не смог продвинуться ни на метр. И тогда я вытянулся во весь рост, как только мог, и крикнул, вкладывая в этот крик все свои силы:
- Ли-и-и-и-и-и-и-и-дка-а-а-а-а-а-а!!!
Но мой крик потерялся в рёве толпы, приветствующей человека в чёрной мантии, поднимающегося на помост. Он поднял руку, и все, как по волшебству, замолчали. Я попытался ещё раз крикнуть, но не успел раскрыть рта, как третий раз получил по морде. Толпа мне хотела сказать, что она хочет слушать. Мои крики были не интересны этой толпе.
Человек заговорил. Его было прекрасно слышно, но я опять не мог разобрать ни одного слова, кроме того же часто повторяющегося «инквизицио». И вдруг из памяти всплыл наш с ней давний разговор:
«Инквизиция? А что это?»– «Тёмный ты какой-то… Впрочем, пожалуй, ты об этом узнаешь скоро».
И тут я с ужасом понял, что узнаю это здесь и сейчас. А ещё я понял, что ни за что на свете не хочу знать этого.
- Ли-и-и-и-и-и-и-и-дка-а-а-а-а-а-а!!! – вновь закричал я, но опять мой крик потерялся, потому что человек в чёрной мантии закончил свою речь, и толпа радостно ликовала по этому случаю. Я не мог поверить – она сейчас умрёт, а они все ликуют и радуются этому обстоятельству. Я не мог поверить, что люди, наделённые сердцем и разумом, могут массово ликовать по поводу того, что у них на глазах зверски убивают им подобного. Я вновь попытался пробраться вперёд, и мне уже было всё равно, кто и как меня бьёт; слёзы, кровавые от ран, полученных от борьбы с толпой, застилали мне глаза, но и сквозь слёзы я видел, как её привязали к столбу, обложили со всех сторон дровами и хворостом, и как один из голых по пояс людей поднёс факел, и как вспыхнул костёр, обволакивая дымом всё вокруг, – этот помост, эту толпу и остатки моей веры в человечность. Снег больше не сыпал с неба; тучи разошлись, и я видел, как белый снег становится чёрным от пота толпы и от копоти костра; слышал её истошные вопли и ненавидел себя за то, что ничего не мог сделать. Но крики становились всё тише и тише, а толпа выла всё громче и громче, и я с феноменальной беспомощностью понял, что её уже нет. И, проклиная себя за эту беспомощность, проклиная жестокий мир с его жестокими законами, я начал шептать, словно мантру, пытаясь вложить в неё всё, что я знал, всё, что я умел, всё, что я буду уметь, себя настоящего, себя прошлого и себя будущего, всю свою любовь и всю свою ненависть – одну фразу:
- ПОВЕРНИТЕ ВРЕМЯ!!!!!
***
Обратный снег пошёл крупными хлопьями. Он отрывался от земли и поднимался в небо, с каждой снежинкой всё больше и больше сгущая тучи. Я смотрел на него, как заворожённый, и совершенно не мог поверить в своё счастье. Я только одно понял – что у меня всё получилось, и что я, наконец, совершил настоящий и пока единственный в своей жизни Поступок. Снег усиливался, и земля постепенно избавлялась его седого покрова; он взлетал, белея и очищаясь. И только когда последняя снежинка улетела в небо, я, наконец, решился…
Я посмотрел вокруг. Не знаю, сколько времени прошло, но на площади было почти безлюдно, только лишь редкие люди в странных одеждах расходились в разные стороны от площади. Шли они спиной вперёд, и это при некоторых других обстоятельствах могло показаться довольно забавным. Я посмотрел в сторону помоста. Столб всё так же стоял посередине, но дров вокруг него почти не было, а оставшиеся дрова уносили спиноходящие человеки.
«Ты должен выбросить из головы все свои мысли,– когда-то говорила мне она. – У тебя должна быть одна мысль, а думать можешь, о чём хочешь. О путешествии в прошлое, о миллионе долларов, о прекрасной женщине – не важно. Мысль должна быть одна. И единственная».
Я подумал немного, и прибавил про себя: «И самая искренняя».
15 Одинока, как месяц на небе
Ирина Христюк
    Номинант учебного Конкурса «Диалог» по стилистике»
     Международного Фонда "Великий странник Молодым"

              ОДИНОКА, КАК МЕСЯЦ НА НЕБЕ

  - Это ваш муж? – первой прервала молчание небольшого роста женщина с грустным выражением лица, в обтягивающем плотную фигуру трико и цветастой майке на выпуск. На вид ей было лет под пятьдесят. Тонкие полоски седины пробивали пышные, чёрные, коротко подстриженные волосы, оттеняющие нездоровый цвет лица.

- Да, - лаконично ответила другая, чуть повыше и постарше. Её стройную фигуру красиво подчеркивал малинового цвета велюровый спортивный костюм. Светлые, шелковистые пряди открывали тонкое, приветливое  лицо, на котором особенно выделялись карие глаза с затаённым блеском и пристальным завораживающим взглядом.

- Это первый ваш муж? – допытывалась первая.

- Да, первый, и единственный.

- А сколько лет вы вместе?

- Тридцать восемь. А почему вы спрашивает?

- Просто видела, как заботливо он вёл вас сюда, в кабинет флюорографии, как нежно поцеловал при расставании. Думала, таких уже не существует в наше время.

    И она, как это часто бывает в поездах, когда совсем незнакомые люди откровенно рассказывают о самом сокровенном, тяжело вздохнув и прищурив из-под густых, мохнатых ресниц маленькие, чёрные глаза, слезящиеся от частого кашля и смотрящие на мир с каким-то внутренним укором, продолжила:

- В молодости я думала, что любовь, как пять пальцев, даётся всем. Но это далеко не так. И даётся она далеко не всем. Вот я, например, вышла замуж, вроде, по взаимной любви. Сначала всё складывалось хорошо. Казалось, всё срослось и сошлось  надолго. Работали вдвоём, скопили на небольшой дом. Жили ладно, дочка родилась. Муж мечтал о мальчике. Через четыре года на свет появился сын. И тут наша семейная лодка дала трещину.

   Рассказ прервала вошедшая и громко, несмотря на больничную обстановку, беседующая по телефону женщина. На ней были туго облегавшие располневшую фигуру голубые джинсовые шорты и тонкая, на бретельках, коротенькая маечка, на ногах - белые носки и синие мокасины,  через плечо перекинута небольшая белая сумочка.Вела она себя так, как ведут в последнее время те, кто побывал на заработках в Европе: развязно, нагло, всегда чем-то недовольные и чего-то от всех требующие, не уважающие окружающих. Их часто называют у нас  «европа».

   Вышел врач и вызвал  светловолосую женщину. Она поднялась и, легко ступая по свежевымытым  плиткам, направилась в кабинет, оставив двух женщин на коридорной скамейке.

    Пройдя необходимые процедуры, она вышла, присела на скамеечку в ожидании результата. Женщины - черноволосая и «европа» - замолчали, и по их лицам дрожью пробежала непонятная ей тревога.

   Следующей зашла покашливающая, а «европа», остановив в дверях врача, стала обвинять его в том, что заплатив за два снимка, получила только один, не желая видеть, что плёнка – одна, а снимка – два. И всё сравнивала с тем, «как у них, на западе»…

   Вышла, покашливая в платок,  темноволосая, присела рядом с ожидавшей результата больной, и, продолжая прерванный разговор, спросила:

- Скажите, вот вам, сколько лет?

- Шестьдесят четыре.

- Ровесники с моим мужем, он тоже с шестьдесят четвёртого, - как-то грустно подметила она, не обратив внимания на «две большие разницы», как говорят в Одессе, на  - «шестьдесят четыре» и  « с шестьдесят четвёртого».

   Женщина постарше уже привыкла, что ей  дают намного меньше, чем записано в паспорте, не перебивая, внимательно посмотрела в грустные глаза собеседницы, желавшей высказаться  именно здесь и сейчас.

   В это время «европа», набирая номер телефона,  прошла мимо них, и, громко попрощавшись, вышла на улицу.

- Вы знаете эту женщину? – проводя задумчивым взглядом уходящую, поинтересовалась женщина с воспалёнными глазами.

- Нет, впервые вижу.

- Сколько лет прошло, а я её узнала сразу. Эта женщина так много горя привнесла в мою семью! Мой муж «тягался» с ней шесть лет. Сколько слёз я пролила, сколько бессонных ночей пережила, сколько гадких слов  с его стороны выслушала в свой адрес, сколько побоев вынесла ради детей. Девочке шёл пятый, а маленькому было всего четыре месяца, когда узнала об изменах. Не уходил, но и в семье лада не было. И казалось, что это непонятное положение начинает точить мою душу. Если бы не память, не отпускающая боль предательства, может быть, мне жилось бы легче. Но жизнь настолько кучерявая, что за всё приходит расплата. Вскоре узнала, что у неё сгорел дом. Конечно, этого я не желала, но случилось то, что случилось.

- Да, жизнь, порой,  бывает слишком горьким испытанием для многих семей. Сладкий вкус жизни исчезает быстро, а вкус обид и одиночества остаётся надолго.

- Мечтала о крепкой семье, о заботливом муже, о здоровых детях, но все мои планы из-за этой женщины свернулись и сжались, как листья возле близкого огня. Прошло много времени с тех пор, но боль не прошла и не утихла. Дни боли, измен песчинками копились в года без любви и унижения, в года пьянок, драк, придирок. И сейчас, увидев её, всё вспомнила и всё высказала в лицо.

- И?

- Она попросила прощения. Но что из того, если ничего уже не изменить. Мне страшно хочется жить, быть здоровой, хочется, чтобы и жизнь повернулась в лучшую сторону, чтобы и муж не пил, не бил меня, не обижал сына, чтобы нашёл работу (он давно уже не работает), ведь жизнь не даётся дважды.

По мере того, как она вдавалась в детали пережитого, глаза её теплели. Непрошеная слеза заскользила по лицу: очень трудно сойти с тропы воспоминаний и перейти на тропинку забытья. Она продолжила:

 - Прошлое неразрывной нитью связано с настоящим. Может,  для кого-то  это – мелочи, а для меня – серая, как пепел, жизнь, и прожила её тускло и невнятно. Муж есть, но я – одинока, как месяц на небе.

    Врач вынес результаты для обеих больных. Получив их, женщины поднялись и направились к выходу, размышляя о чём-то своём. Глаза рассказчицы потеплели. В груди её шевельнулось какое-то облегчение, сначала маленькое, лёгкое и блуждающее, отражающееся в посветлевших глазах. Потом оно стало глубже, шире, и ей уже захотелось поделиться сегодняшней историей ещё с кем-то.  Замедлив шаг, она остановилась, медленно повернулась к врачу и зычно спросила:

- Вы знаете ту женщину со снимками?..

   Время, неумолимо торопящее всех к последней остановке, расставит всё по местам…
16 Неисповедимы пути. Гл. 3 Несчастья не перемололись
Ирина Христюк
                НЕИСПОВЕДИМЫ ПУТИ ГОСПОДНИ

                ГЛАВА ТРЕТЬЯ
 
                НЕСЧАСТЬЯ НЕ ПЕРЕМОЛОЛИСЬ

               

             Для новой жизни Гаврила собирал свою душу по кусочкам. Сказать, что давалась это просто, значит, ничего не сказать. Надо было перестроить свой внутренний мир, свою жизнь, жизнь своих детей. Он с новой, несвычной, стороны посмотрел на своих друзей, родных, знакомых и узнал, кто из них способен впустить в свою душу чужие переживания и поддержать в многосложную минуту, кто – осудить, а кто просто отвернуться. Он никого не обвинял, ни в чём не укорял, ведь не почувствуешь той же боли, что испытывают другие люди, пока не испытаешь то же, что и они. Он в себе, в своём сердце и своей душе искал ответа, как жить дальше...

           Внешне всё шло по-старому. Но внутри семьи всем надо было привыкнуть, что в доме появилась новая хозяйка, что у детей появилась мачеха, «вчерашняя» сестра по матери; что у него появилась новая жена, вчерашняя падчерица. И это - испытание. Он был в ответе за всех. Теперь он часто вспоминал, как в трудные моменты  жизни его матуся любила повторять: если Бог послал тебе испытания, значит, знал, что ты выдержишь.

          И Гаврила не щадил сил. С утра до ночи, не покладая рук, вкалывал на поле, а в непогоду чинил, мастерил, ремонтировал, хлопотал по хозяйству, помогал Оксане, не забывал про старших. Всегда при деле. Молодая хозяйка тоже прилагала усилия: старалась внимательнее относиться к детям, привела в христианский вид дом, за огородом следила и мужу стремилась всячески посодействовать, придти на подмогу. «Даст Бог, всё наладится», - предавался размышлениям Гаврила. И лез из кожи вон и прилагал всё своё старание, чтобы счастье вернулось в их дом.

          В мире и согласии прошел нелегкий для всех год. Детки подрастали, хлопот и забот прибавлялось: то учудят что-то, то такое отчебучат, что и сам не знаешь, то ли смеяться, то ли ругать; то фортели такие выкинут, каких от них никто не ожидал, а то приболеют.  И стал подмечать Гаврила, что Оксанка устаёт, стала срываться на детях, то накричит, то подзатыльников наддаст, то отшлёпает. Со свойственным ему спокойствием пытался поговорить с ней, учил терпению и взаимопониманию. Он понимал: ей непросто управляться с такой оравой. Толковал отдельно и с детьми…

          Но тучи над семьёй сгущались. Какая-то гнетущая тревога уже повисла в воздухе. При видимом благополучии постоянная угроза, как дамоклов меч, нависла над ними. И вскоре чудовищнейшие слова прозвучали:

  - Может, мы одного из детей, вот самую маленькую, например Тальку, отдадим кому-то, кому Бог не послал детей? Нам сейчас так трудно! У нас вот и свои, общие детки, скоро появятся. А в новой семье ей будет лучше, в достатке и внимании.

  - Оксана, как ты можешь так говорить? Это же мои дети, твои братья-сестры, наши кровиночки, а Талька - рожоное твоей матерью дитё. Как я могу отдать? Как мне потом жить с этим?..

Разговор длился долго. Кажется, убедил. На время всё утряслось и забылось...

          Наступила осень – пора свадеб. На одну из них были приглашены и Гаврила с Оксаной. Свадьба как свадьба, но музыканты особенные - знаменитый в ту пору духовой оркестр из села Данул, что расположено в тридцати километрах от описываемых событий. Оркестр пользовался большим успехом на севере Бессарабии. Взрослые веселились, танцевали, слушали музыку. Дети, пришедшие посмотреть на жениха с невестой, бегали, забавлялись, предаваясь общему веселью. Барабанщик из оркестра, два года назад похоронивший семнадцатилетнюю дочь, приметил маленькую белокурую девчушку с грустными глазами.

 - Какая красивая малышка. Вот бы нам с Аникой, женой моей, такую. Но Господь забрал нашу Марийку на небеса, и счастье покинуло наш дом, - печально поделился он с местным приглашённым, стоящим рядом.

 - У этой девочки нелёгкая судьба: мама умерла при родах, отец остался с пятерыми детьми на руках, а ещё две дочки уже замужем были. И чтоб сохранить детей, поднять на ноги, вынужден был жениться на падчерице. Трудно им живётся, очень. Может, поговоришь со своей женой, с отцом этой крохи и сможете удочерить её?! Она и похожа на тебя…

- Подумаю, - задумчиво произнёс барабанщик, и до конца свадьбы мысль
«удочерить» уже не выходила» у него с головы.

           А наутро он постучался в дом, где проживало белокурое чадо…
О чём вели неторопливый, затянувшийся надолго, напряжённый разговор невысокий, среднего роста, светловолосый мужчина лет сорока пяти и высокий, слегка, как многие рослые, сутулый и худощавый отец светлокудрой дочушки, одному Богу известно, но глаза барабанщика при расставании впервые за последние два года наполнились надеждой. Их как будто живой водой сбрызнули в этой хате, а в него самого жизнь вдохнули. Вежливо распрощавшись с хозяином, помолодевшей походкой барабанщик вышел из дома. А Гаврила, человек с удивительно крепким характером, закрыв лицо кулаками, горько зарыдал. Он не плакал, нет! Он выл от боли и безысходности. Казалось, стены содрогались от его рыданий. Сегодня он принял самое тяжёлое и горькое решение, от которого останется отпечаток на всю его жизнь. Это был его внутренний голос, голос сердца, голос интуиции… Он взглянул в окно, где играли дети, и взор его на минуту остановился на ней, младшенькой, его плоти и крови. И в этом прощальном взгляде застыли леденящие душу скорбь и печаль, которые он пронесёт через всю жизнь, и сожаление, что не смог дать ей всего, что обещал перед Богом – лучшей доли. С этого дня, чтобы он не делал, чем бы ни были заняты его руки, мысли вновь и вновь возвращались к ней, своей самой маленькой и самой нежной ангельской душе…

          И скорбно сжатые губы беззвучно прошептали: «Да, видать, права была матенка: когда семья вместе, и сердце на месте, а семью разъединить — счастливому не быть».

          Несчастья его не перемололись…
17 Замечательные письма
Валентина Щербак -Дмитрикова
               
    Мы дружили с первого класса: я, Катька и Симка.  Катька и я  были обыкновенными девчонками, а Симка отличалась  большой изобретательностью.  Когда началась Великая Отечественная война, нам было по десять лет.
    Во Дворце пионеров* работали разные бесплатные кружки.  В двух из них я с подругами   проводила все свое свободное время. В  «физкультурном»  -   разучивали упражнения с лентами и  обручами и потом выступали в парке Дворца пионеров на открытой сцене. В «кукольном»  -  куклами, надетыми на пальцы рук,  репетировали   такие сказки, как  «Репка», «Царевна Несмеяна»,   «Кот в сапогах».  И  ставили эти спектакли на той же сцене, в том же парке.
    Когда началась война, мы  стали  посещать еще и кружок «Умелые руки», где  своими умелыми и неумелыми руками делали подарки для бойцов: вязали теплые носки, варежки, шили  рукавицы, кисеты.  Потом  все это   складывалось в фанерный ящик и отправлялось  на фронт. А в варежки, рукавицы, носки  и  кисеты   иногда еще  помещали  записочки собственного сочинения. Ну, например, такие:  «Дорогой боец, бей фашистов!  Посылаем тебе теплые носки». И подпись:  «Дворец  пионеров, кружок «Умелые руки», г. Горький.»
    Однажды складываем  мы в ящик своё рукоделие с записочками, а Симка и говорит:
    - Неправильно это. Боец должен знать, от кого он получил подарок. Если от кружка «Умелые руки», то это как-то буднично...  А если мы  напишем  свои имена, то это уже совсем другое дело. Теплее, душевнее...   
    И мы согласились с ней. Я подписалась «Валя», и Катька на своей записке имя поставила.  А Симке уже новая идея пришла в голову:
    - Нет, девочки, Катя и Валя – это как-то по - детски. Надо подписываться полными  именами: Катерина, Валентина...     Ведь бойцу приятнее получить подарок от взрослой девушки, а не от сопливой  девчонки.
    Мы с ней сразу согласились. Нам очень хотелось быть взрослыми или, хотя бы казаться ими. Только Катька недовольно произнесла:
    - Могла бы и сразу это сказать, а то теперь надо  записки переписывать.
    Но Симка на ее замечание не обратила никакого внимания. Ее мучил другой вопрос:
    - Вам-то родители нормальные имена дали, а мне  -  какое-то невзрачное.   Серафима...  Не буду я так  подписываться,  –  сказала она. -  Мне всегда нравилось имя Елена. Вот  его и напишу.
    Так и сделала.  А когда мы  в следующий раз подарки  для бойцов упаковывали, Симку еще одна  мысль озарила:
    - Я вот что думаю, девочки... - сказала она.  - Надо в каждой записке кроме имени еще фамилию  свою  поставить  и адрес  написать.  А вдруг, бойцу захочется поблагодарить за подарок?
    Мы сразу согласились. У Симки всегда были умные идеи. Только Катька опять ее упрекнула:
    - А ты что, не могла нам сказать это в прошлый раз?
    - Да в прошлый раз я просто не подумала об этом,- ничуть не обидевшись, ответила  Симка.
    С этого дня  все сделанные нами подарки отсылались бойцам на фронт с нашими именами, фамилиями и домашними адресами. Только Симка  подписывалась  Еленой.
    Она первой и письмо с фронта получила - треугольник без марки с номером полевой почты.  Мы это письмо втроем   читали, перечитывали, чуть до дыр не зачитали.  Боец Алексей Голубев благодарил ее за теплые носки. Но это не все.  Он предложил Елене, то есть Симке, переписываться с ним.  Мы с Катькой здорово ей завидовали. Я молча. Но Катька не умела молчать, ей надо было обязательно высказаться:
    - Это  нехорошо.  Боец  думает, что ты, Симка-Елена  уже взрослая, а  это совсем не так, - произнесла она, поджав губы.   
    Но Симка на ее замечание не обратила никакого внимания. Да и я думала, что это уж и не так важно: взрослая, не взрослая...    Главное  - переписываться! 
    И началась  переписка  Елены (Симки)  Ковалевой с бойцом фронтовиком Алексеем Голубевым .  Дома у нее об этом никто ничего не знал. Симка успевала первой получать письма из рук нашей почтальоншы.   
    Только подруга  больше   письма Алексея нам с Катькой не показывала. Да и свои, которые она ему посылала, тоже не давала читать.  А сама    зачастила в  библиотеку, брала  там разные книжки...     Мы просили ее дать нам почитать еще хоть одно его  письмо или хотя бы ее, но она неизменно отвечала:
    - Это вам что, игрушки что ли? Это личная переписка с бойцом  фронтовиком.
    Мы с Катькой обижались на нее.  Я, как всегда,  молча, а Катька  однажды с ехидством произнесла:
    - Книжки проглатывает одну за другой. Это для того, чтобы казаться Алексею умной, чтоб он не догадался, что ей всего двенадцать  лет!
    Но однажды она нам все же показала  письмо с фронта, но не треугольником, а в конверте. Там была  еще фотокарточка. А на ней танк и около него три красивых парня в военной форме. А на обратной стороне фотографии  было  написано: «Средний - это я».  Нам с Катькой они все трое сразу понравились. Правда, средний был немножко ниже ростом, чем два других, но зато у него была очень красивая улыбка. Мы  сильно завидовали подруге. Я, как всегда, молча.  А Катька, в десятый раз разглядывая фотографию,  произнесла:
    - У него верхняя пуговица на гимнастерке не застегнута. Наверное, он не очень аккуратный.         
    - А может ему жарко? А может он только что из боя? И, вообще, ему некогда думать о пуговицах! – прокричала  Симка ей в лицо. Я была на Симкиной   стороне.
    А боец Алексей не только прислал   фотокарточку, но  просил, чтоб Елена, то есть  Симка, ему тоже отослала свою. И подруга наша  приуныла. Стали мы вместе думать, как быть? Катька предложила послать Алексею  фото артистки Серовой из кинофильма «Девушка с характером». Была у нее такая фотография. 
    - Ты что, дура? А если он смотрел этот фильм? - сразу отвергла ее предложение Симка. 
    - Надо сделать взрослую прическу и накрасить губы, - сказала я, хотя прекрасно  понимала, что даже  со взрослой прической и накрашенными губами наша подруга  с ее детским личиком не потянула бы больше, чем лет на четырнадцать.
    Так мы в этот день и разошлись, ничего не придумав. А наутро Симка была веселая и совсем не переживала из-за своей фотографии.
    - Что будешь делать?- спросила я ее.
    - А я уже сделала, - сказала она. - Все нормально.
    Подробности подруга   рассказывать не стала, хотя нам с Катькой было очень интересно их узнать.    Переписывалась с бойцом, конечно, она, но секрет-то был общий. 
    А потом мы заметили, что Симка   не только стала чаше бегать в библиотеку, она брала книги, где герои объяснялись  друг другу в любви. Подружка   призналась нам, что ей трудно стало сочинять ответы на Алешины  письма.  Но переписка их продолжалась.  И Симка ходила счастливая, веселая. Она даже учиться стала лучше. И по русскому языку,  и литературе ей в четверти поставили пятерки.
    - Если бы я столько книг перечитала, у меня бы тоже были пятерки,- с завистью сказала Катька. Я не завидовала. У меня по русскому и литературе, как и у Симки,  были пятерки. 

     «Сколько веревочке не виться, всегда конец будет», -  так говорила моя бабушка.  Наступил конец и у этой истории. Однажды мы с Симкой сидели в коридоре ее квартиры и выбирали из  большой кучи обрезков  кожи кусочки, из которых  еще можно было сшить кисеты. Кто-то позвонил в дверь.  Симка  открыла  ее и потеряла дар речи. Я - тоже. На пороге стоял красивый парень в военной форме. И это был не просто парень, а  Алексей  Голубев.    Тот, с кем моя подруга вела переписку. Я его сразу узнала по улыбке. Симка – тоже.
    - Разрешите доложить,- отрапортовал он. - Боец  Алексей  Голубев прибыл в краткосрочный отпуск. Глаза сияют, улыбка во весь рот. Но глаза его смотрели не на Симку. Прихрамывая на одну ногу, он проскочил  мимо, даже  не заметив  ее.
    -  Я сразу узнал вас! - волнуясь   и беря  за руки стоящую в глубине коридора девушку, произнес Алексей.
    - Я вас не знаю,- смутившись, ответила она.
    - Ну, как же... -  Теперь растерялся Алексей. – Я вам писал...    Вы мне отвечали...    Я вам послал свою фотокарточку, вы мне свою...     Вот она.  - Он достал из кармана гимнастерки небольшое фото. – Это вы?
    - Я, - ответила девушка, посмотрев на фотографию. Но я ее вам  не посылала. И писем  не писала.
    - В жизни вы еще лучше,- не спуская с нее глаз, проговорил  растерявшийся юноша. -  Вы мне писали такие замечательные письма...    Ведь вас зовут Лена?
   - Лена, но я не писала никаких писем...
   - Я не нравлюсь вам...    На фотокарточке, наверное, выглядел лучше. А теперь, хромой после ранения, я не нравлюсь вам? - нервничая, проговорил Алексей.
    - Да нет, вы нравитесь мне, -   сказала Лена, покраснев  от смущения. - И ранение здесь совсем ни при  чем. Но я не писала вам письма и фотографию не посылала.
    Во  время этого разговора Симка успела и обрадоваться, увидев Алексея, и испугаться, поняв, что обман  сейчас раскроется.  Ей так хотелось в этот момент быть старше своих лет. Она  вся подтянулась, даже привстала на цыпочки. Только что сама из себя не выпрыгнула. Но тянись, не тянись, а тринадцать  неполных   лет - это не восемнадцать. И подросток – это еще не девушка.
    Посмотрев на нее, Елена, настоящая Елена, сказала:
    - Кажется, я понимаю, в чем дело.   Фотокарточка-то моя, но послала ее Вам, Алексей, не я и письма писала не я,  а моя  младшая сестра Серафима.
    - Сестра? -  настороженно переспросил  он. - А где она?
    - Да вот же... –  кивнула головой в сторону Симки Елена.
    Алексей, посмотрев на Симку, облегченно вздохнул и с улыбкой произнес:
    - Да она же еще маленькая. 
    - Маленькая, да удаленькая, – сердито сказала Елена.
    - Это правда? Ты мне писала? – спросил Алексей, обращаясь к Симке.
    - Правда, - буркнула она, не поднимая глаз.
    Ох, как в этот момент я сочувствовала подруге. Не хотелось бы мне   оказаться на ее месте!
    - И письма сама сочиняла? - недоверчиво спросил Алексей.
    -  Сама,- оживилась Симка, обрадовавшись возможности рассказать ему   правду о том, как это все случилось. Но этой беседе  не суждено было состояться.
    - Что мы стоим у входа? Идемте,  я вас чаем с дороги напою, - сказала Елена, переключая разговор на другую тему и уводя Алексея.  У них в семье все были   сообразительными  и находчивыми, не только Симка.
    - А с тобой я потом поговорю,- добавила   она, повернувшись к сестре, и за спиной у Алексея погрозила Симке  кулаком.
    - Ей такое счастье благодаря мне подвалило, а она еще грозится, – пробурчала себе под нос Симка, выходя из дома. 
    - А письма, правда, были замечательные? –  прикрывая входную  дверь, услышала я слова Елены.
    - Правда, - ответил Алексей, и они  весело засмеялись.

          На имя Елены Ковалевой до конца войны шли с фронта письма от Алексея Голубева. Только к Симке они уже не имели никакого отношения. Катьке  никто так и не ответил на ее записки, вложенные в подарки. А мне пришло одно письмо с фронта.  Там крупным почерком было написано: «Спасибо, дочка, за носки и кисет. Воюем на совесть. Ефрейтор Рожков Иван Степанович>>.

    Примечание: *Дворец пионеров - детское внешкольное учреждение в СССР. На его базе работали  детские кружки.
18 Тополиная метель
Валентина Щербак -Дмитрикова
            Тополиная метель          
           Саша училась в театральном институте. Жила   в студенческом общежитии в комнате на двоих: вместе с однокурсницей, веселой бесшабашной девчонкой по имени Ева. Вообще-то никакой Евы не было, имелась студентка Евдокия Сапогова, которая считала, что родители ее назвали неправильно, и имя Ева ей подходит больше, чем то, которое дали при рождении.
          — Тебе хорошо, — говорила она подруге. — Чертовски красиво звучит: Александра Любавина… Прямо, хоть сейчас на киноафишу…  А мне всякие выкрутасы придумывать приходится. Фамилия Еву тоже не устраивала, и выбросив из нее вторую букву, вместо Сапоговой она стала  Споговой.
          Несмотря на разные характеры и неодинаковое отношение к возникающим жизненным ситуациям, совместное проживание в одной комнате девушек сблизило, их даже можно было назвать подругами.
           Веселая студенческая жизнь   текла…  Нет, не текла, а бурлила   по проложенному многими поколениями руслу. Все было примерно так, как поется в известной песне: «Студент бывает весел от сессии до сессии, а сессия всего два раза в год».
          Но экзамены Саша всегда сдавала на высший балл, хотя и не все легко ей давалось. «Талант и тренировка – это два множителя. Если талант безгранично мал, то усердие должно быть огромным», — часто говорил ее любимый преподаватель.  У Саши в равной мере было и то, и другое. Но она видела, что красивых и талантливых в институте немало, и от этого становилось немного страшновато за свою дальнейшую судьбу. Поэтому учеба у нее всегда была на первом месте.
          * * *
           В городе бушевала тополиная метель. Студенты высыпали на улицу, сдав последний экзамен. Впереди их ждало лето. И теперь большинство думало о том, как бы лучше, веселее провести его. После экзаменов хотелось забыть об учебниках и конспектах и, вздохнув полной грудью, начать, наконец, отдыхать и развлекаться. Кто-то мечтал поехать автостопом на море в Сочи, Крым, кто-то домой в родные края.
          А Саша думала о том, как и где устроиться на работу.  Ей позарез нужны были деньги на лекарства для бабушки, единственного родного человека.  Саша часто писала ей письма и тут же получала ответы, а иногда бабушка даже немного денег присылала внучке.  Пока здоровье позволяло. Но сейчас она была очень больна, и требовались деньги на дорогие лекарства.
         Сашиной подруге Еве деньги тоже были нужны. Правда, по самой банальной причине — она очень любила их тратить. Так что планы на лето у подруг были одинаковые.
        Уже не первый день перебирали они возможные варианты трудоустройства.
        Работа непыльная, — говорила Ева, смахивая с лица тополиные пушинки. — Будем с тобой раздавать подарочные наборы стирального порошка. Идет? — Она вопросительно посмотрела на подругу. — Нет, лучше наборы гигиенических прокладок. Заодно и себя можно будет обеспечить этим регулярно нужным и весьма дорогостоящим товаром. — Ева   с хитринкой взглянула на подругу и хихикнула.  Саше ее идея не понравилась.
        — Я бы лучше дворником поработала, — сказала она.  — Но кто возьмет студентку театрального института в дворники?
         — Никто, — резко и категорично, проговорила Ева. — Эти рабочие места давно уже забронированы таджиками и узбеками. 
         — Можно уборщицей или нянечкой в детский садик. Там всегда вакансия, — продолжила Саша.
         — Платят очень мало, потому и вакансия,— сказала подруга. И поморщившись, добавила:
         — Ненавижу деньги, особенно, когда их нет.
        Вообще-то Еве ну, совершенно не хотелось работать, тем более дворником или нянечкой в детском саду, но деньги были нужны. Ох, как нужны были деньги! Она мечтала обновить свой гардероб, купить хорошую косметику и самую модную сумку. «Крути, крути мозгами, — мысленно приказывала себе Ева.
          — В такой солнечный теплый день хорошо поехать на природу или, хотя бы в парке погулять, а не махать метлой и не опорожнять детские горшки, — проговорила она с раздражением.
        И тут ей в голову пришла идея.
         — Ты хорошо знаешь английский? Разговаривать умеешь? Сможешь понять, если тебя о чем-то спросят?
        — Смогу, — ответила Саша. — Но я лучше знаю немецкий.
        — Отлично! — воскликнула Ева. Я придумала престижную работу. Пойдем на Новодевичье кладбище.  И станем там отлавливать иностранцев. Я буду улыбаться им, а ты заговоришь на английском, расскажешь о том, кто похоронен в могиле, мимо которой мы проходим. И затем предложишь свои услуги гида.
         — А ты что будешь делать? — спросила Саша.
         — Ну, я с тобой буду рядом, чтоб чего не случилось. Вдвоем, ведь безопаснее.
         — Нет, — сказала Саша. — Это мне не подходит.
         — Ну, тогда можно попробовать устроиться секретаршей или девушкой по вызову.
         — Замолчи! — сердито сказала Саша.
         — Ой!  Ой, какие мы гордые! А на какие шиши ты собираешься свою бабушку лечить? — крикнула Ева, присоединяясь к веселой компании однокурсников, спешивших в кафе отмечать сдачу экзаменов.
        Саша вместе с ними не пошла.  Ей нужно было зарабатывать деньги, а не тратить последние на посиделки в кафе.  И мысли об этом крутились в голове, как назойливые тополиные пушинки.   
        Вообще-то они с Евой уже второй год подрабатывали по специальности: в массовках в театре, на киностудии при съемке фильмов и всевозможных сериалов. Это были небольшие, но очень нужные деньги.  На одну стипендию, вообще, прожить было невозможно.
            Саша шла задумавшись.  Белые пушинки прилипали к лицу, рукам, платью. На обочинах тротуаров, привлекая к себе взгляды прохожих, лежали горки белоснежной «ваты». Остановилась, нагнулась, взяла тонкие, шелковистые волокна в руки. Вспомнилось детство, друзья и игры, связанные с тополиным пухом: как делали смешных зверьков, мастерили «зажигательные бомбы», приделывали    друг другу симпатичные бородки и усы. И от этих воспоминаний на душе стало светлее и легче.
            Отмахиваясь от пушинок, она шла, перебирая в уме возможные варианты трудоустройства. «Лучше всего, конечно, поработать по специальности, — решила Саша. — Надо завтра пойти на киностудию? А вдруг, улыбнется счастье?»
  * * *
           На киностудии было шумно, весело и безалаберно. Проходил кастинг.  Искали двух актрис на небольшие роли. Уже немолодой, с несколько одутловатым лицом и изрядно поредевшей, а когда то-густой и красивой, шевелюрой, кинорежиссер Пихалков, любитель женского пола, сам проводил отбор.
         В его фильмах всегда были небольшие сценки для двух-трех молоденьких девушек даже если в сценарии эти  роли отсутствовали. Он подправлял авторский текст, добавляя желаемое. Свою причуду кинорежиссер объяснял одной фразой: «Ищу таланты». Бывали случаи, что он, действительно открывал таланты, и какая-либо   из дебютировавших молоденьких актрис с его «легкой руки» начинала потом часто сниматься в фильмах и имела заслуженный успех.
          — Самое главное в жизни, – это оказаться в нужном месте в нужное время, — со смехом проговорила Ева.
         Так у них с Сашей и получилось. Без блата, без предварительной записи пришли и сразу попали на кастинг. И в этой толпе, ждущих и надеющихся, они и оказались теми двумя девушками, которыми   заинтересовался кинорежиссер.
         Еве он сказал, чтобы она завтра в это же время пришла на киностудию для собеседования, а Саше, что хочет поговорить с ней сегодня и просил немного подождать.
         Ждала она недолго, не более получаса, но за это время столько мыслей пронеслось в голове. Они с Евой шли сюда, надеясь поучаствовать хотя бы в массовках. И вдруг такая удача! Нет, удачи пока еще не было, их просто выделили из общей массы, как наиболее подходящих для исполнения каких–то   ролей. Просто по внешнему виду. Со сценарием Саша не была знакома. О какой роли может идти речь, не знала. Но она решила, что приложит все усилия, чтобы получить эту роль и сыграть ее.
          Сердце билось быстро, быстро. От волнения щеки стали пунцовыми. Она сидела в ожидании, не спуская глаз с входа, откуда должен был появиться властитель ее дум.
           Дверь, наконец, открылась.
           — Идем, — сказал кинорежиссер, подходя к девушке.
           Саша поднялась и, как загипнотизированная, двинулась следом за ним.
           — Очень тороплюсь. Садись в машину. Там и поговорим, — небрежно бросил он, обернувшись в ее сторону.
           — Здесь, — режиссер указал рукой на сидение рядом с собой.
           Машина тронулась.
            — Так ты хотела бы сниматься в этом фильме? — спросил он у Саши, оглядывая ее с ног до головы.
         — Да, хотела бы, — ответила она, волнуясь.
         — А почему ты не спрашиваешь у меня, что для этого нужно?
         — Я и так знаю, — со вздохом сказала Саша. — Пройти конкурсный отбор.
         — Гм-м-м, — произнес Пихалков невнятно, и при этом подумал: «Притворяется или действительно не понимает?».
         Оглядев еще раз девушку со всех сторон, он глубокомысленно произнес:
          — Тогда поставим вопрос по-другому. А что нужно, чтобы пройти конкурсный отбор? — не выпуская из рук руль, он придвинулся к ней ближе, ожидая ответа.
          — Нужен талант и немного везения, — тихо произнесла Саша.
          — Ну, талант, это талант…   Он у многих есть. А вот, везение – это важно! — Он придвинулся  к ней еще ближе. Так, что колени их ног соприкоснулись.
          — А что нужно, чтоб повезло в этот раз именно тебе?
           Он повернулся к Саше, наклонился,  дыша ей прямо в лицо.  И, как бы невзначай, положил свою руку девушке на колено.
           — Ты такая непонятливая или прикидываешься?  Везение, девочка, не приходит само. Его нужно заработать, — сказал он, продвигая свою длань выше, и глядя на девушку, как кот на пойманную мышку.  Пунцовые щеки Саши вмиг побледнели.
          — Остановите машину, пожалуйста! Я уже приехала, — скороговоркой проговорила она  первое, что пришло в голову.
          — Да, но я еще не приехал, детка. А едем мы ко мне домой. Репетировать нужно, чтобы завтра тебе улыбнулась удача.
          Его   рука заскользила еще выше по ноге девушки.  «Да что же это такое?» — мысленно возмутилась Саша, резко отбрасывая нахальную волосатую пятерню прочь от себя и поправляя задранный подол юбки. «Бежать, срочно бежать отсюда», — метнулась в ее голове мысль.            
           — Остановите машину, я хочу выйти. — Щеки ее пылали, голос дрожал. 
           — Ты хорошо подумала? — спросил режиссер, усмехаясь, но машину остановил.
           — Вы меня с кем-то перепутали, —   проговорила Саша, изо всех сил дергая дверцу машины, которая никак не хотела открываться.  — Или я ошиблась, приняв вас за кинорежиссера, — добавила она, посмотрев ему прямо в глаза. И наконец, открыв сопротивлявшуюся дверцу, она выскочила из «железной мышеловки».      
          Нет, она не боялась его, он   был ей противен. 
        — А ты хотела бы без труда вытащить рыбку из пруда? Ах ты, маленькая сучка! Да таких, как ты, у меня навалом, — зло проговорил Пихалков.   
        — Ты никогда нигде не получишь ни одной роли. Уж я об этом позабочусь! — прокричал он ей вслед, захлопывая дверцу машины.
           Фыркнув несколько раз, она поехала. Из выхлопной трубы вырвалось облачко газов.  Саше оно показалось дыханием зверя, от которого в этот раз ей удалось спастись.
         Она осталась одна на обочине тротуара.    На асфальте лежал прибитый дождем и истоптанный безжалостными ногами когда-то белый тополиный пух. Он был грязным и противным.  Так же черно и гадко было у нее на душе.
            — Господи! Сделай так, чтобы этот человек   больше никогда не встретился на моем пути… — прошептала девушка, растеряв все свое мужество и еле сдерживая набежавшие слезы обиды.
          * * *
         А Еве счастье улыбнулось. Хоть и кривой улыбкой, но улыбнулось.  Режиссер обещал  небольшую роль в этом фильме. Правда, на собеседование пришлось ходить не один, а три раза. И еще, наверное, придется являться «на репетиции» к нему домой. Но это путь многих начинающих талантливых актрис. А Ева, безусловно, была талантлива. Ждать помощи ей было не откуда и не от кого. Дорогу нужно было пробивать самой, своими силами. И если появлялся, хоть маленький, шанс, упускать его было нельзя ни в коем случае. Она и не упустила.
          После «собеседования» Ева пришла усталая, разбитая. Бросив на стол сумку, села на кровать и, глядя на Сашу, грустно произнесла:
          - Весь мир театр, в нем женщины, мужчины — все актеры. Шекспир комедия «Как вам нравится».
         Саша удивленно посмотрела на подругу. Ева сняла туфли, растерла ступни ног и продолжила:
         — Вот я…  Дочь своих родителей, студентка, твоя подруга. Это все мои роли. А теперь  прибавилась еще одна — роль любовницы этого старого козла.  Дерьмовая роль. — Ева криво улыбнулась.  — Зато, может быть, даже завтра прибавится еще одна, очень хорошая. Я буду артисткой кино. Такова жизнь.   Эх, Саша, нет худа без добра. Надо только суметь найти это добро.
         Ева достала из сумки маленькую бутылочку коньяка и грустно произнесла:
         — Давай выпьем за мои последние две роли. За плохую и хорошую. Талантливых и обаятельных среди нас много. Да вот, только удача приходит не к каждому. А если пришла, то упускать ее нельзя.
          — Как может он себя так вести? Уважаемый режиссер… — произнесла Саша.
          — А льву наплевать, что думает о нем овца, — с кривой ухмылкой ответила Ева, наполняя рюмки коньяком.
          Подруги выпили за удачу, за хорошую роль Евы, да и за плохую тоже выпили. Потому что без плохой не было бы и хорошей. Как бы оправдываясь, Ева произнесла:
        — Это бизнес, Саша. Пошлый, грязный, но все же бизнес. Роль чрез постель. Он свое получил. Надеюсь, что я тоже получу то, что хотела.
         Ничего не ответив, Саша подошла к окну.
       — Ты, Сашок, хорошая девчонка, но белая ворона! Удача – это одноразовые крылышки судьбы. Второго шанса может просто не быть, — продолжила Ева.
           Ей было не понятно, почему подруга не сделала так, как она, и упустила подброшенный судьбой шанс, который может быть, уже больше никогда в жизни не повторится.   
          Саша понимала Еву и не осуждала ее. У подруги появилась возможность показать свой талант, выйти из небытия, засветиться на артистическом небосводе.   «Флаг в руки! Действуй, как считаешь нужным… У тебя есть шанс… »
          Но сама Саша так, как сделала подруга, поступить не могла.
        — Душно, — произнесла она, открыв окно. — Уже поздно. Давай ложиться спать. Завтра утром мне выходить на работу.
       По улицам шумела тополиная метель, сметая грязные комочки «ваты» и покрывая тротуары новым, чистым слоем белого пуха.   
19 Осьмушка
Игорь Гудзь
- Ах! Черт! Сметану забыли! - нажал мужчина кнопку звонка. - Ведь в шесть утра на рынок бегал..., чтоб свеженькой... пацану...
Стоящая рядом дама только махнула рукой устало.

- С ума сошли! - всплеснула полными ручками их взрослая дочь Елена. - Вы бы весь магазин сюда притащили. Вместе со зданием....
В коридоре виновато горбились родители: Сергей Васильевич и Мария Владимировна. Рядом громоздились две объемистые пенсионерские тележки, доверху наполненные самыми разнообразными продуктами питания. От редкого в эту пору ананаса до примитивной морковки.
- Во! Ананасы приперли! Господи! Когда это кончится!

- Целепа не догоняют! - поддержал маму четырехлетний внук Санька и улыбнулся хитренько, одними краешками ярко-васильковых глаз. Он-то знал истинную цену этим тележкам - где-то там под картошкой, на самом дне заветный гостинчик прячется. Обычно бабушка вручала его потихоньку, это была их личная тайна.

- Что он сказал? - обернулся на внука дед.
- "Черепа не догоняют!" - расшифровала Лена. - "Черепа" - это вы двое! Предки древние, мамонта гонявшие! "Не догоняют" - не врубаетесь, значит, если по-современному!
- Что это ... за "черепа"!? - засопел дед, непроизвольно скользнув рукой по сияющей лысине. - Если бы я про своего деда так...,род наш тогда бы на мне и прервался. Разгружай мать!

- Я такси вызвала, через минуту будет! - перегородила им проход в кухню Лена. - Все родители! Везите этот склад оптовый домой, сами поедайте! Если не лопнете! Холодильник с того раза забит под завязку! Дверца не закрывается! Вы это можете понять!? Мне сколько лет - вы наблюдаете или вам паспорт показать! Точно ... "черепа"!

- На дачу собрались, уважаемые! - молодой здоровый азербайджанец с трудом втиснул тележки в багажник.
Пассажиры промолчали, так же молча доехали до дома, тяжело вкатили поклажу, так любовно загруженную здесь всего пару часов назад,  и устало присели за стол.
- Разгружай мать! - заученно произнес Сергей Васильевич.
- Сам разгружай! - отмахнулась Мария Владимировна и вышла в комнату содрать с себя тесное новое платье. Хотела показаться красивой внучку. Не удалось, однако..., даже пальто не дала снять доченька.

- Хотите поговорить? - заглянула им прямо в душу дородная очкастая дама. - Не стесняйтесь, здесь как дома! Можно ... обо всем, даже о самом откровенном. Есть проблемки...?
Давешние дед с бабкой притулились на краешке роскошного кожаного дивана в кабинете семейного психолога, сами толком не зная, чего ради они сюда притерлись-то!  "МариИванна" со второго подъезда посоветовала.
- Говори ты! - толкнула в бок деда Мария Владимировна. - Я потом, если что!
- А че я! - вспотел мигом дед. - Ты же меня сюда затащила.
- Я вам помогу! - мягко улыбнулась дама. Один прием у нее тысяч на пять тянул. - Уступим право первого голоса даме! Так в чем дело? Что у Вас за проблема.
- Не только у нас, а как бы... в общем плане! - облизнула пересохшие губы бабушка. - Вот скажите, вот наш внук..., он наш!?
- Ну конечно! А чей же? - задрала густые брови дама.
- Или родителей его? - продолжала допытываться бабушка.
- И родителей - он их сын, и ваш тоже! Вы же родные бабушка с дедушкой!
Мария Владимировна было примолкла соображая. Но тут влез дед.
- А ... насколько он наш!
- Вы знаете! - сняла очки дама. - Я давно работаю, опыт немалый! Но вот такой вопрос слышу впервые. Что значит..."насколько"?
- Я, простите, кандидат наук! - откашлялся дед. - Технических правда. В прошлом...! Ответьте мне как ученому, на сколько процентов, по Вашему мнению, наш внук - наш!?
- Ну не знаю! - развела рукам психологиня. - По крови, что ли? Так можно анализы сдать специальные, ДНК, сейчас это просто!
- Да по крови он наш! - махнул рукой дед. - Я... , именно по психологии! Ну вот на сколько!?

- Кажется я поняла! - с облегчением откинулась на спинку кресла дама. - А Вы сами, как ... ученый, прикинули - на сколько он Ваш!
- Конечно! - дед важно извлек аккуратно исписанный цифрами листок. - Вот! Если дочки нашей, Лены Сашка принадлежит на 50%, то есть с зятем пополам, значит нам с супругой он - на 25, ну а мне лично - всего на 12,5! Осьмушка, как говорил мой дед еще! Тоже не мало!
- Та-а-к! - потянулась за листочком дама. - И в чем тогда вопрос?
- А вопрос такой! - набычился дед. -  Чего я, например, в рамках этих своих 12,5 могу? В отношении внука! Списочек так сказать помогите составить. Для дочки нашей.
- А вы меня не разыгрываете? Это вы серьезно?  - улыбнулась дама.
- Привезли им на днях две тележки продуктов! Так чуть ли не пинком под зад. Родная дочь. При внуке! - слезливо запричитала бабушка. - Уж куда серьезнее!
- Не надо, Маша! Нельзя здесь так...! - погладил ее по руке дед.
- Это точно! Случай тяжелый! - вздохнула дама. - Но, не единичный! Не одни вы так вот мучаетесь. Помогу! Я вам помогу!
- Слава Богу! - привстали оба клиента разом. - И Вы не беспокойтесь, мы все оплатим! - прохрипел дед.

Больше часа дама разъясняла им особенности взаимоотношений этой милой цепочки:бабушки-дедушки-родители-внуки. О невыносимости тотального контроля, чрезмерной опеки, постоянного "перетягивания каната", о нелепости самой ситуации, когда внук становится центром жизни бабушек и дедушек.

На выходе, дед, передавая конверт с деньгами, всё же успел пробурчать:
- Не было бы нас - не было бы и внука! Так что...вот так как-то!
Дама вздохнуда тяжело и, выпучив глаза, икнула неприлично громко.

Прошло еще несколько дней. Сами дочке не звонили, она тоже отмалчивалась.
- У психолога опыт большой, конечно! - здраво рассудила Мария Владимировна. - Но у церкви Христовой еще больший, тысячелетний. Сходим к отцу Викентию. Он поможет...
Дед только головой кивнул понуро. Даже он, вроде как атеист по жизни, понимал, что милость Божья - последняя надежда страждущего.

Отец Викентий молча выслушал их историю, не перебивал и не останавливал. Наконец тихо произнес:
- Гордыня, тщеславие, соринка в чужом глазу...! Грехи наши тяжкие.
И перекрестился.
- В смысле! - насторожился дед.
- У Бога внуков нет! У него есть только дети его...мы все грешные!
- Что делать, батюшка! Извелись мы все! - взмолилась Мария Владимировна.
- Что делать! - удивленно взмахнул ресницами батюшка. - Да, как бы ничего нового, как и всегда... исповедь, покаяние...
- И всё!? - нахмурился дед.
- Так ничего другого и не дано нам Господом! Не ищите оправдания грехам своим, покайтесь, очистите души! И изыдут демоны...! Завтра и приходите,  помолясь...
Вот так! Коротко и ясно. И бесплатно, кстати!

Всю вторую половину дня они составляли список грехов своих. От смертных до простых. Много о себе нового узнали. Под вечер, ни слова не понимая, читали каноны по очереди.
- Перед исповедью примириться требуется! - заглянул в правила дед. - Звонить надо!
- Надо! - вздохнула бабушка. - Придумай повод какой-нибудь! Кандидат...хренов!
- Давай без повода! Просто скажем, прости нас грешных, ради Бога, да и все!

Но телефон не отвечал. Мобильник тоже оказался недоступен.
- Да где же они? - забеспокоилась Мария Владимировна. - Поздно уже! Дома быть должны. Николай в командировке...! Не случилось чего!?

В дверь коротко звякнули. Дед пошел открывать, сосед должен был дрель вернуть.
На пороге стояла Елена с большущим тортом в руке. Из-за ее спины, смешно сморщив носик выглядывала...Осьмушка.
20 Педагог
Александр Сапшурик
   Парень и девушка не отрывали друг от друга взглядов. Сумасшедшие или смертельно влюблённые. Шли по тротуару, подвергая опасности себя и прохожих. С легкомысленной неизбежностью столкнулись с молодым человеком, торопливо идущим навстречу. Тот, наверное, никогда не был влюблён и не подозревал о нежной безоглядности чувств. Мог ведь, глядя на них, предусмотрительно посторониться...
- Осторожнее, товарищ! - наконец отвёл парень взгляд от девушки.
- Простите,- пролепетал прохожий, поспешно отскакивая прочь.

  Не виноват, а извиняется. Потому, что парень с девушкой, а он нет. И сейчас и вообще. А она такая хорошенькая, даже зависть берёт.
- Вадик! - вдруг заорал влюблённый парень.- Ты?
- Миха! - удивлённо вскинул брови молодой человек, врезавшийся в парочку. Взглянув на девушку, поправился.- Михаил!

   Они отошли и стали таращится друг на друга, словно сайгаки, столкнувшиеся на горной тропе. Девушка улыбаясь смотрела на них с видом посетителя зоопарка.
- Сколько лет прошло, сколько сменилось симок! - принялся философствовать Михаил.
- И не только Симок, - выразительно покосился Вадик на его спутницу.
- Хорошо выглядишь,- теребил приятеля Михаил
- Пшеничная. - одним словом объяснил причину Вадик.

   Девушка хохотала.
- Всегда был юмористом, - похвастался приятелем Миха.- Класс смешил... Знакомься, это Юля - моя девушка.
- Силён!- восхитился Вадик.
- На ловца и зверь бежит, - повернулся к подруге Михаил.
- И какой зверь! - прищурилась Юля.
- Он ведь ещё и педагог. По моему расчёту, уже на третьем курсе пединститута оттачивает юмор...
- Тем более. А согласится?- спросила у Михаила подруга, по-прежнему глядя на Вадима.
- Выручай, старик,- спохватился тот.- У нас горящая путёвка на крайний юг, а у меня кота не с кем оставить.

   И не дожидаясь согласия, стал объяснять, когда и чем кормить.
- Он у меня такой аристократ,- жаловался на ходу, когда вёл приятеля на квартиру знакомиться. - "Это не хочу, это не буду!"

  Старушки у подъезда недоуменно смотрели на соседа, известного бабника, увлечённо беседовавшего не с очередной, рядом идущей красоткой, а с невысоким крепким пареньком.

  В квартире гостю немедленно показали кота - белого пушистого красавца и его кормовую базу - полку, набитую пакетами с готовым кормом. Оба объекта одинаково молча проигнорировали Вадика.
- Не огорчайся, он ко всем равнодушен,- успокоила Юля. - Меня тоже в упор не замечает. Уж больно капризен. Но ты педагог, вдруг перевоспитаешь...
- Перекуёт кота, - озаботился Михаил, - тот и хозяина не узнает. Вовремя корми, и ладно. Вот ключи. Смотри, этот корм красного цвета он давно перестал есть. Предлагать бесполезно. Пробуйте сначала этот. Если не станет, тогда этот. Правда, он очень дорогой. Всё равно что человека кормить трюфелями. Даём в крайнем случае. Но раз такое дело... В общем, дерзай, мы вечером улетаем.
- Ладно. Может практику за него зачтут,- пробормотал студент, пряча в карман ключи от квартиры.

   Кормить котейку и убирать туалет предполагалось два раза в сутки. Михаил великодушно разрешил отступать от режима на целых два часа. Неделю кот потерпит некоторые неудобства.
"Мне бы такие неудобства" - оглядывал Вадик на следующий день квартиру друга.- "А где ж объект?"
- Кис-кис,- позвал он первого в жизни воспитанника.

   Для начала протестировали корм красного цвета, имеющий у кота сомнительную репутацию. После касания царственным носом, продукт был с возмущением отвергнут. Чуть дольше, но так же безуспешно нос кота влипал в содержимое следующей ступени предпочтительности - из красивого цветного пакета.
"Вот, гад",- мысленно, как и подобает воспитателю, ругнулся Влад и полез за "трюфелями".

   Элитный корм тоже не привлёк внимания хвостатого аристократа. Влад с недоумением нюхнул содержимое, поднёс к свету, словно надеясь найти там трюфеля.
   Даже хотел лизнуть, но вовремя связав поведение подопечного с возможной тоской по хозяину, забросил корм на полку. "Ладно, потом посмотрим"- мстительно подумал он, вспомнив известную поговорку о победе физиологического чувства над фамильным сродством. Снова мысленно пнул капризного едока и пошёл осмотреть квартиру. Обнаружив по пути навороченный музыкальный центр, по праву временного хозяина включил музыку.

   Завершая осмотр, зашёл на лоджию. Зимние шины, лыжи. Овощи, забытые по причине срочного отъезда. Полюбовался городом с высоты седьмого этажа и вернулся в квартиру.

   Коту музыка не понравилась. Он бродил по квартире, всем видом выражая недовольство. Его интерес привлекла открытая лоджия. Вадим тихонько прикрыл за ним дверь и плюхнулся в мягкое кресло в зале. Музыка расслабила, он задремал. Время  позднее. Переночевать бы здесь, вот только тетради с лекциями дома. А завтра рано в институт... Он вскочил и рванул на метро.

   "Везёт Мишке"- думал Вадим, покачиваясь в вагоне.- "Родители уехали за границу и оставили шикарную квартиру. И девушки его любят."Сам же он до сих пор боится подойти к нравящейся однокурснице. А та улыбается, когда он смотрит. Только что эта улыбка означает? Может, улыбается, одобряя. "Подойди, не бойся, не съем". А вдруг улыбка ироничная? Насмешливая? Издевательская? Опозорит на весь курс."Кто ты такой, чтобы рассчитывать на мой интерес". Подобное уже было пару лет назад, когда его разыграла одна симпатичная студентка...

   Вспомнил Михаила. Тот учил, что отказ женщины не следует воспринимать как оскорбление. Это всего лишь вопрос предпочтения. И чем больше попыток, тем вероятнее положительный результат. Убаюканный этой благословенной мыслью, он заснул.

   Утром едва не опоздал в институт. Странно, но вчерашняя встреча с приятелем  заразила его уверенностью. И в конце занятий он с бьющимся от волнения сердцем, подошёл к однокурснице.
- Привет, - неожиданно легко слетело с языка.
- Привет,- удивилась девушка.
- Я Вадим. А ты Соня, кажется?
- Соня. Что хотел, Вадим?
- Да вот... У тебя реферат на какую тему?- спросил он, изо всех сил стараясь выглядеть равнодушным.
- "Образование в Германии". А что?
- Видно, мне неправильно подсказали. Думал, что у тебя тема, как у меня. Хотел узнать, где берёшь материалы.
- А у тебя какая?
- "Образовательная модель Шаталова".
- Сочувствую,- улыбнулась она так знакомо.

   Кажется, загадка улыбки решена! Он на правильном пути!
- Можно тебя хотя бы проводить?
- А реферат успеешь написать?
- Успею, - обрадовался Вадик.

  Их миры совпали. В значительной степени! Теперь уже в них прохожие могли нечаянно врезаться. Рядышком сидели на лекциях, в библиотеке, в кафе, кинотеатрах. Дни и ночи незаметно сливались в поток неудержимо летящего времени. К счастью, на учёбу влюблённость влияла положительно. Были успешно защищены рефераты на тему и Германии и Шаталова...
- Я был глупым,- говорил Вадим, когда они, такие беззаботные и счастливые, в очередной раз гуляли по улице.- Слишком долго не решался подойти к тебе вот так, как бы с рефератом.
- И что же подтолкнуло в конце концов?- любопытствовала Соня.
- Всё началось с кота,- благодушно начал Вадим и ... осёкся.

   Холодным дождём среди знойного лета обрушилась на него мысль о бедном животном. О беспомощном существе, о котором должен был заботиться. В голове тревожно мелькали отрывки из картины воспоминаний. Что он наделал! На пять долгих суток оставил бедного кота на закрытой лоджии, без еды и питья. Можно сказать, обрёк на мучительную смерть!
- Я сейчас, я скоро, потом позвоню,- бормотал он, бросаясь к ближайшему метро.

   По дороге думал о грустном исходе. Воображение рисовало неподвижный комочек белой шерсти, забившийся в щель под дверью лоджии в отчаянной попытке добраться до еды. Чувствовал себя предателем перед милым животным, положившим, хоть и косвенным образом, начало его отношений с Соней. Представлял, как врёт Михаилу о причине смерти кота...

   Так не хотелось рассказывать эту историю Соне. Даже если свою мужскую ненадёжность оправдывать её головокружительным очарованием, это всё равно будет выглядеть неубедительно. Перед девушкой, в которую уже по-настоящему влюбился.

   Жалобный писк с лоджии вселил в сердце надежду. Тощий, но живой кот прошмыгнул в робко открытую дверь. Бросился к родной миске. На полу временной кошачей тюрьмы лежал изорванный пустой пакет. Тот, который несколько дней назад был наполнен морковью. "Вот за счёт чего он выжил"- догадался Вадим.

   Следующие три дня изо всех сил старался привести животное в приемлемую норму. Усиленно потчевал всеми видами корма, менял воду в миске. В первую ночь после освобождения вообще остался ночевать...  Кот не держал зла на виновника своего заточения. Наоборот, проявлял к недавнему тюремщику лучшие чувства: мурлыкал, смотрел намного ласковее, чем в день знакомства.

  Всё обошлось. К приезду хозяина кот был в порядке. Существенной разницы в состоянии объекта опеки Вадима не наблюдалось. И Соня не настаивала на объяснении причин его срочного исчезновения со свидания. А через два дня позвонил удивлённый Михаил.
- Невероятно! Преклоняюсь перед твоим талантом воспитателя! Кот сильно поменялся, причём в лучшую сторону. Наверное родители, а потом и я слишком его баловали. Стал ласковым и послушным. Но самое удивительное произошло с питанием. Как тебе это удалось?
- Что именно?
- Так ведь он сейчас ест всё, что даю...
- А к Юле у него изменилось отношение?- зачем-то спросил Вадик.
- Не знаю. Мы поссорились и совсем расстались...
21 Собака породы Отдам задаром
Александр Сапшурик
   
               
   Зрелище было не из приятных. Любимое место селян оказалось обезображенным носителями самого злого умысла. В потолке обычного деревянного дома, взявшего однажды на себя священную роль сельского магазина, зияла дыра. Пол, прилавок, остатки наспех брошенных товаров, были густо усыпаны упавшими сверху опилками.
   Предназначенные для утепления здания, они невольно прикрывали теперь следы зловещего  преступления. Всё было разворошено и перепутано, касса взломана. По полу катались просыпанные грецкие орехи и нервно хрустели, когда на них наступали. Украдено было так много, что всем стало ясно - действовал не один человек.

   Местный участковый вызвал из района следователя. Сам капитан Петров, конечно, мог попробовать раскрыть дело самостоятельно. Но, во-первых, для этого и существовало следствие. А во-вторых, судя по стоимости пропавшего, дело тянуло на солидную уголовную статью и требовало соответствующего юридического сопровождения.
   Продавщица обнаружила разгром в магазине после своего выходного. Накануне так приятно провела день в городе с кавалером. А теперь судьба посмеялась над ней. Она переживала за украденное так, словно лично её коварно и нагло обокрали.
- Всё было закрыто на замки и опечатано,- всхлипывая, говорила она Петрову, изредка поглядывая на районное начальство, представленное молодым лейтенантом. - И сигнализацию я всегда включаю.
- Успокойся, Зинаида, - по-отечески басил в ответ пожилой капитан.- Видишь, через потолок проникли, а там ни сигнализации, ни замков не предусмотрено. Нет тут твоей вины.
- Вот, ловкачи,- с невольным уважениям к преступникам продолжал Петров, обращаясь уже к следователю.- И ночной ливень словно специально заказали. Чтобы смыл следы.

   Лейтенант Васильев - молча осматривал место преступления, стараясь не наступить на улики. Деревенская кража не считалась сложной в практике сыска. Он уже раскрывал подобные дела.
   Пропьются мужики, осознают свою несостоятельность в деле продолжения банкета, походят кругами, да и ломанут сельповский магазин.
  Одолжат у государства водки, курева, закуски и медленно возвращают долг, уже из зоны. Или возьмут что-нибудь из вещей, которые  всплывут потом на городском рынке.
   А тут, зачатками интуиции, начинающей формироваться за недолгое время работы в органах, следователь уловил -  дело не простое. Объём похищенного приличный, да и воры, похоже, умные и трезвые.
   Ловко подладили под дождь  - ни одна поисковая собака не возьмёт след. Тем более, они есть только в области. Так и сказал начальник отдела, отправляя его в село. В деревне, мол, не так много мест, где можно спрятать столько награбленного.
 
   Если по горячим следам не найти, дальше будет сложнее. А у лейтенанта и так куча нераскрытых дел и недовольное начальство. Зря не настоял на приезде кинолога.
 - Нужно доложить начальнику, - обратился он к Петрову.- От вас можно позвонить?
-Пожалуйста, Николай,- засуетился капитан, приглашая следователя пройти в участковый пункт.
 - Придётся задержаться,- пожаловался тот, выходя через несколько минут обратно.
- Ночевать будешь у меня, - приказным тоном начал капитан и, спохватившись, добавил.- Милости прошу в дом.
 
   Николай перегнал милицейский "Уазик" к дому участкового. Тот умчался на мотоцикле по своим делам, а лейтенант отправился на село в поисках свидетелей преступления.
 В ближайших домах по поводу кражи никто ничего не слышал, не видел, не предполагал. Даже собаки ночью не лаяли - наверное, не слышали ничего подозрительного из-за сильного дождя. Нужно дождаться вечера и поговорить с теми, кто ещё на работе. А пока - сходить на строящийся животноводческий комплекс, где он заметил немало рабочих.

   Строительство выглядело внушительным. Росли стены из кирпича, неподалёку расположились свежевыкопанные котлованы и траншеи. Участковый видно закончил дела и быстро установил местонахождение коллеги. Подъехал к строительному вагончику, куда и направлялся теперь следователь.
- Собери людей, разговор есть,- обратился Петров к бригадиру.
- Слышал, что ночью взломали магазин,-  кивнул тот, сверкая золотыми зубами.- Не мои, точно.
- Разберёмся, - дежурно бросил капитан и поправился. - Следователь всё равно узнает.
Но узнать не получилось. Вызвав по очереди дюжину строителей, лейтенант так и не прикоснулся к авторучке и блокноту. Опять никто ничего не знал.
- Пусто?- огорчённо спросил участковый.- Едем домой?
- Пройдусь пешком,- отказался Николай. - Так лучше думается.

   Он неторопливо шёл мимо стройки, размышляя о деле. Вдруг за ограждением котлована послышался звонкий лай. Через щель он увидел небольшую собачонку - белую, с рыжими пятнами. "Или наоборот - рыжая с белыми" - подумал он, словно собираясь вносить этот факт в отчёт. Между тем, собачка умолкла и принялась копаться в  земле, периодически принюхиваясь и фыркая.
"Забавный щенок"- улыбнулся лейтенант, вытирая запачканные туфли о траву, выстиранную ночным дождём.

   Вечерний обход результатов не принёс. Несмотря на усталость и натруженные ноги, лейтенанту не спалось. Из головы не выходила копающаяся в земле собака.
 - Не знаете, чей щенок мог бегать вчера на стройке? - первое, что спросил утром у участкового. - Такой рыжий с белым.
- Знаю. Это не щенок, взрослый пёс. Просто маленький. 
- Принадлежит кому-то из строителей?
- Да что там - принадлежит. Тоже мне собственность. Живёт у одного выпивохи, некого Семёныча. Вроде бы, старушка на другом конце села померла, а родственники собачку не приняли. Вот и бегает. Фактически бездомный.
 - Покажете мне, где живёт этот выпивающий товарищ Семёныч?
 - Понравилась собака? Зачем тебе беспородная?
- Пока не знаю. Едем?
- Сперва позавтракаем.

   Пёс встретил милиционеров первым. Внимательно осмотрел гостей, для приличия тявкнул, и отошёл, пропустив во двор. Николай присмотрелся к нему. Тот походил на собаку из американского фильма "Маска", который Николай недавно видел. По крайней мере, размером.
- Чем могу помочь родной милиции? - иронично улыбаясь спросил вышедший хозяин. Видно было, что ему тяжело после вчерашнего.
- Откуда у тебя собака?- строго спросил участковый.
 - Да приблудился тут. Говорят, в Старом посёлке жил. Если что, он мне и не нужен. Отдам задаром,- добавил Семёныч, глядя на лейтенанта.
- Как зовут?- спросил Николай, поглаживая пса.
 - Говорят, звали Бонифацием. Я Боней зову, отзывается. Если нужен, возьмите. Всё равно кормить нечем. Самому есть нечего. А он, чёрт такой, всё вынюхает, всё найдёт. Даже грецкие орехи ест. Меня соседка угощала, когда я ей косу налаживал. Потом, думаю, разобью молотком и съём дома. Зубов то почти нет. Так он все нашёл, как я не прятал. Видно так их любит. Родину продаст за орех.
   Семёныч засмеялся, показав, что не врёт про зубы. Николай задумался. Продавщица говорила что-то про мешок из-под грецких орехов, который зачем-то взяли воры. Возможно, в качестве тары.
- Едем на стройку,- позвал он капитана.- Лопата есть?

   Это была лишь версия. Пришлось изучить слои глины и песка, прежде чем под насмешливые взгляды рабочих начать рыть свежевскопанную землю котлована. В ней, завёрнутые в полиэтилен, лежали товары из ограбленного магазина. Как пёс мог распознать их на метровой глубине, было загадкой.
Оставалось установить фигурантов преступления. Это могли быть как строители, так и люди, воспользовавшиеся стройкой для укрытия добычи.

   Раздался знакомый звонкий лай. Метрах в тридцати от обнаруженного клада сидел пёс Бонифаций и укоризненно смотрел на людей, перехвативших его добычу. Лейтенант нащупал на дне мешка с одеждой, лежавшего на полиэтилене, грецкий орех.
- Боня! - позвал он пёсика, демонстрируя угощение.- Тебе премия. Заслужил!
Пёс подбежал словно к старому знакомому, дружелюбно виляя хвостом. Осторожно взял из руки орех. Затем почему-то опустил на землю и залаял на стоявшего неподалёку  строителя, внимательно рассматривающего найденное.
- Ты что?- шарахнулся тот.- Очумел, что ли?
   "Что-то не так"- задумался следователь. - "Из всех, только на него и окрысился. Злится, что спрятали вкусняшку? А может кто-то старательно отгонял пса, когда копали землю? И тот запомнил обидчика".
- Можно с вами ещё побеседовать?- обратился он к строителю.

   Через два часа, прямо здесь, в вагончике, следователь Васильев установил всю последовательность действий подозреваемого и двоих его сообщников. Осталось передать задержанного участковому, и вызвать опергруппу из райцентра.
- В селе есть ещё магазины? - спросил у Петрова.
- Есть один, и пока ещё не обворованный,- пошутил тот.
- Спасибо за помощь, Иван Ильич. И за ночлег тоже. До свидания.
Он заехал в магазин на другом конце посёлка. Вежливо отбивался от женщин,  предлагающих пропустить служивого вперёд. Наконец сдался, поблагодарил очередь и, сделав покупки, подъехал к дому Семёныча.
- Не передумали ещё отдавать собаку?- спросил, заходя в дом.
- В хорошие руки, почему бы не отдать.
- Просто дарить, говорят,  плохая примета, - улыбнулся Николай, выкладывая на стол бутылку "Столичной" и две банки консервов.

                * * *

   Бонифаций ехал на переднем сидении, с любопытством посматривая то в окно, то на водителя. Дорога олицетворяла новый этап в его жизни, и он это, кажется, понимал. Новый знакомый ему нравился. Он не согласился бы никуда переезжать только от первой хозяйки. Это она переехала от него - однажды утром не смогла встать для своих повседневных дел. И веяло от неё непривычным холодом. Потом было много людей, суеты. Только уже никто не смотрел на него так ласково, как его старая хозяйка.
     К Семёнычу особой привязанности не испытывал, хоть и был благодарен за приют. Расставание перенёс как взрослый пёс - немного повизжал на прощание. И сам вскочил в машину.

    Николай достоверно не мог объяснить себе, зачем взял пёсика. Из профессиональных соображений? Использовать его способности для раскрытия преступлений, сделать с его помощью карьеру...?
  В машине задумался о практической стороне. Прокормить небольшого пса не проблема. А как примут его звонкий лай соседи? И как отнесётся к нему его девушка? Может у неё вообще - аллергия на собак? Тогда его служебная однокомнатная квартира не очень подойдёт для их общения.

   Часть сомнений отпало сразу. Боня с удовольствием съел готового корма из новой миски и улёгся в углу, не издав ни звука. Утром на прогулке они наткнулись на соседа, гуляющего с овчаркой.
- Ух, ты! У нас пополнение. Как зовут?
 - Бонифаций. Милицейский пёс,- оправдывая беспородного друга, пояснил лейтенант.
- Да ладно. Такой малыш. Кого он задержит? Кажется, помесь джека рассела с дворняжкой,- присмотрелся хозяин овчарки к Боне.
- Его задача вынюхать и найти. А потом уж я подключусь,- расправил плечи Николай.
- Ну, разве что,- согласился сосед.

  На службе новых дел не случалось, а старые не требовали пока чуткого нюха нового  друга. По вечерам лейтенант спешил домой, к своей первой в жизни собаке. Они ходили на прогулку к лесу. Пока Бонифаций бегал по кустам, Николай прятал что-нибудь из вещей и приказывал искать. С этим проблем не было, вещь непременно находилась.
 Оставалась ещё одна проверка. По выходным из областного центра приезжала навестить родителей студентка Светлана. Она была девушкой Николая. До этого у них всё было хорошо. А в субботу вечером, при первом  знакомстве с новым другом, они поссорились.
 - Нафига тебе такой красавчик? Ни породы, ни воспитания,-  воскликнула девушка, когда Бонифаций неожиданно облаял гостью, и только после приказа ушёл в свой угол.
 - Он нужен по службе,- пытался объяснить парень.
 - Не смеши. Тоже мне специалист. Микроовчарка,- издевалась Света.
"Устала с дороги. Или просто не любит, ни собак, ни ... меня" -  подумал Николай, когда девушка ушла, зло хлопнув дверью. - "Прав был дедушка, когда советовал выбирать будущую жену с именем, содержащим букву "л". Это значит -  любовь. Вот, Оля из детской комнаты милиции... Однако, ситуация. Приобрёл друга, потерял подругу...

   Под окнами затарахтел автомобиль. Кажется, это их, милицейский. Действительно, спустя минуту в дверь позвонили.
- Васильев, когда тебе поставят телефон? - возник на пороге коллега, следователь Артур Нефёдов.- Одевайся, у нас срочный вызов. Ножевое. О, это тот самый пёс, что нашёл улики в Новосёлках? Зверь!
Зверь тявкнул, и завилял хвостом, предлагая дружбу. Артур, улыбаясь, приложил руку к фуражке.
- Старший лейтенант Нефёдов.
- Гав!
- Берём с собой?- спросил у хозяина Артур, кивнув в сторону пса.
 - А можно?
- Как такого не взять? - улыбнулся коллега. - Ну, готовы?
 - Он всегда готов, а я сейчас...

   Около Дома культуры на земле лежал парень. Земля вокруг была окрашена кровью. Двое милиционеров отгоняли любопытную молодёжь. У трупа возился эксперт.
- Нож нашли?- спросил Нефёдов.
- Всё обыскали.- развёл руками сержант.
Эксперт покосился на Бонифация, но понюхать труп разрешил.
- Боня, ищи,- скорее попросил, чем приказал Николай, сам не очень верящий в успех.
   Через несколько минут у гаражей послышался лай. Подбежавшие лейтенанты увидели пёсика у ворот одного из них. Пришлось срочно искать хозяина. Похоже, нож просунули в щель ворот так удачно, что тот упал в смотровую яму. А судя по следам под воротами, гаражом редко пользовались. И найти главную улику было бы очень сложно.
 
   После этого случая их дуэт признали. Боня помогал искать улики с мест преступления, похищенные материалы со стройки, угнанные велосипеды, и даже пропавших в лесу детей. Так и добавил Николаю звёздочку на погоны. А ещё о них написали в районной газете, и даже стали узнавать. Что было не очень то и хорошо...

   В одной деревне в них стреляли. Как сказал эксперт, пули предназначались исключительно пёсику. Целились в него. Спасло то, что он маленький. Стрелка  нашли. Это был опытный вор, решивший спрятать в далёкой деревне похищенные где-то ювелирные ценности. Боня обнаружил его клад на участке, рядом с домом. В аккуратно разломанных кирпичах была выбрана середина, затем их заполнили золотом и тщательно склеили. Следователь из области пренебрежительно сунул под нос пёсику упаковку из ювелирки. Зато потом его восхищению не было предела.
 - Что за порода такая?
- Помесь джека рассела.
- Я понимаю, охотничья собака. Они умеют искать. Но с каким фантастическим существом должна быть помесь, чтобы у собаки был такой нюх? Я сначала не верил. Сегодня же пойду к генералу с предложением о переводе тебя в областное управление. Пойдёшь?
- Подумаем,- ответил  Николай, глянув на Бонифация как на равного.
  В своём отделе тоже намекнули на повышение. И Николай решил остаться.

   Вполне воспитанный пёс Бонифаций имел один недостаток - подбирать на улице. Привычка со времён скитания после смерти хозяйки. Это и привело к печальным последствиям...
   Аппетитный кусочек он схватил перед отделом милиции, куда свободно входил на правах сотрудника. Николай увидел слишком поздно. Впрочем, запрещающий окрик на это нарушение действовал мало. А вот яд подействовал. Боня зашёл в отдел, зарычал на капитана Хронина, спокойно сидевшего за столом, и его тут же вытошнило. Николай с ужасом смотрел, как маленькое тело собаки бьётся в судорогах.
 - Быстро в ветеринарку! - первым опомнился Артур Нефёдов.- Вот, возьми, я бегу заводить машину.
Милицейская машина, летевшая с сиреной и мигалкой, остановилась у ветеринарного пункта. Двое парней бережно внесли в кабинет врача собаку, завёрнутую в офицерский бушлат.
  - Он ранен?- спросил доктор.
 - Нет, отравился.
 - Чистим желудок, делаем клизму, пиридоксин внутривенно - крикнул доктор помощнице и повернулся к предполагаемому владельцу.- Что съел?
 - Подобрал...
-  Сколько времени прошло?
 - Полчаса.
- Тогда, возможно, выкарабкается. Давно таких симптомов не видел. Непонятно, что за яд. Похоже, специально травили.
- Он выживет?
 - Надежда есть. Сейчас поставим капельницу...  Не стоит тут находиться. Зайдите через пару часиков.
Николай и Артур вышли из лечебницы.
- Ты поезжай. Я побуду здесь,- сказал вдруг Николай.
 - Понимаю,- коснулся плеча коллеги Артур. - Знал бы, кто травил, убил бы гада. И главное, рядом с отделом. Именно его хотели, видно...
 Через час печальный Николай зашёл в кабинет ветеринара.
- Кажется, спасли,- встретил его доктор.- Хорошо, что быстро привезли.
 - Конечно, с сиреной ведь, - улыбнулась помощница.
 - Можете забирать,- продолжил доктор.- Только вколю снотворное. Минут через пять уснёт. Дальше остаётся  надеяться. Но и если выживет, не исключены проблемы: может остаться инвалидом - ослепнуть или потерять нюх.
 -  Лишь бы был жив. Что сейчас посоветуете?
- Кормить пока не нужно. Да он и сам не будет. А вот пить побольше. Следите, чтобы постоянно была свежая водичка.
В коридоре показался Артур. Узнав ситуацию, повеселел.
- Я отпросил тебя у майора до обеда. Сейчас отвезу вас домой.
- Спасибо, Артур.
- Мы размышляли, кто мог это сделать. Есть подозрение, что Хронин. Из зависти. У него чистокровная овчарка, но ей так далеко до этого простого пёсика. А у тебя уже столько раскрытых дел...

  Николай подошёл к столу, где лежал Бонифаций. Тот лизнул его в нос и попытался встать.
- Лежи, дорогой,- попросил его Николай и взял на руки.
   Дома положил спящего пса на диван и осторожно присел рядом. Задумался, глядя на него. Как смог всего за три месяца так привыкнуть к нему, так впустить в сердце? "Если не выживет, уеду отсюда... совсем... куда-нибудь подальше",- звенело в голове.

 Вечером он почти бежал домой. Тихонько открыл дверь, заглянул в комнату. Пёс лежал, подрагивая во сне. Воды в миске почти не было. "Хорошо, что пьёт" - обрадовался Николай, неслышно прикрывая дверь.
  Решил сходить в магазин. Смотрел, как продавщица взвешивает ему грецкие орехи и вспоминал, как трогательно пёсик выедал из скорлупы содержимое - до малейшей крошки. Вернувшись домой, осторожно заглянул в комнату. Бонифаций почуял, открыл глаза, поднялся, завилял хвостиком. Заскулил и, слегка пошатываясь, подошёл к хозяину, прижался к ногам. Его ноздри зашевелились, и что-то невидимое потянуло его в прихожую. Николай поспешил за ним. Боня сидел перед пакетом с орехами и вопросительно смотрел на хозяина, прося разрешения попробовать.
22 Командировка
Олег Виноградов 60
   - А ты здорово изменился, - Лена затушила сигарету в пепельнице и откинулась на подушку.
   - Что, кричать стал по ночам? – Что я изменился, я и сам заметил – многие вещи видятся мне теперь совсем иначе.
   Лена, как медвежонок, повертелась и повернулась ко мне:
   - Ну, во-первых, кричишь ты по ночам или нет, я раньше не знала… А во-вторых, – она принялась выводить пальцем на моей груди какие-то буквы, - во-вторых… Когда ты уходил в армию, бабушка мне сказала: «Запомни его. Больше таким ты его никогда не увидишь». Я тогда не поняла ничего. А сейчас вижу: ты – другой. Мой – но немножко другой.
   И она поцеловала мой сосок.
   Господи, как я мечтал об этом, особенно последних пару недель! И об этом пальчике, выписывающем на моей груди, кажется, слово ЛЕНА, и об этой выглянувшей круглой коленке, и о тёплом женском теле, и просто о том, что можно спокойно лежать на чистой простыне, пусть и немного сбившейся…

   - Знаешь, а там, в командировке…
   - Где? – перебила она меня.
   - В командировке. У нас это так называлось. Раньше я думал, что командировка – это когда едешь в другой город, на завод какой-нибудь, ну… станки, к примеру, налаживать или договоры подписывать… А, оказывается, можно командировать и на войну.  Так вот. Там я не верил, что вернусь. Точнее, был уверен, что не вернусь.
   Лена оставила в покое мою грудь и, привстав на локте, внимательно посмотрела на меня.   
   - Вот знаешь там, - продолжал я, - что есть ты, мама, бабушка, но вы живёте как бы в другом мире. Да, приходили письма, да, я как-то даже дозвонился до вас, но я всегда знал, что к вам не вернусь. Хотя мечтал об этом каждую минуту. И даже на броне писал: «Хочу домой». Комбат заставлял меня смывать. А на следующий день надпись появлялась снова…

   Я потянулся за сигаретами.
   Лена поставила пепельницу мне на живот, а сама села у меня в ногах, аккуратно прикрывшись простынёю, и приготовилась слушать.

   …Конечно, там мы говорили и «о бабах» тоже - а как же без этого в мужском коллективе. И я вынес, что самая лучшая женщина та, которая тебя понимает. И мне так захотелось выговориться, поделиться с нею о моей войне, которую почему-то называли "командировкой".

   И я провёл пальцем по её голой тёплой коленке…

   …А там, когда ты всю ночь лежишь в засаде, а холод зверский… Когда пальцы леденеют до такой степени, что тебе кажется: если пошевелить ими – они разлетятся на кусочки, словно сосульки. И ты тупеешь от боли. Но это ещё ерунда. А потом рано утром возвращаешься в отряд и протягиваешь руки к горячей печке. И три тысячи иголок впиваются в каждый палец. И боль такая, что хочется орать и вылезать из собственной шкуры. И ещё хочется выть. Выть, потому что в следующую ночь тебе опять в засаду. Если, конечно, ты до этой ночи доживёшь…

   На войне на второй-третий день боевых действий чувства атрофируются. И ты уже не столько человек, сколько машина. У которой две программы. Убить, чтобы выжить. И выжить, чтобы убивать.


   Ты не пригибаешься, когда над головой звенят пули. А сначала пригибался. А потом произошла перезагрузка, и ты понимаешь: если пулю слышишь – значит, она не твоя. А вокруг тебя столько железа свистит, звенит и взрывается, что сам удивляешься, как жив до сих пор. И просто ищешь, где сидит «этот урод» и стреляешь в ответку.

   …Вы ночью идёте по лесу, и ты понимаешь, что здесь могут быть мины. И тебе по фигу, потому что ты ничего изменить не можешь. И если кто-то зацепит растяжку – выкосит половину группы. А тебе пофиг. Выкосит так выкосит. Значит, судьба такая. И ты идёшь дальше.
   А твой лучший друг однажды не дошёл. И ты смотришь на его труп, а в голове только одна мысль: «Повезло Серёге, он уже отмучился»…

    …Ты берёшь в прицел человека. Ты о нём ничего не знаешь. Тебе неважно, кто он такой. Просто командир сказал валить всех, кто пойдёт оттуда. И ты даже наблюдаешь за ним какое-то время. А потом плавно тянешь курок на себя. И ты ещё смотришь, как человек падает, дёргается, пытается встать, а потом замирает. И у тебя никаких чувств. Ты солдат. И у тебя приказ – валить всех. Ты - машина, которая должна убивать. Убивать, чтобы самому выжить. И плевать, с автоматом шёл тот человек или нет. У тебя приказ. Ты думаешь только: «Один готов»…

   Там – другой мир.

   …Я захожу в дом, где уже неделю лежат трупы. Вонища такая, что дышать невозможно. На гражданке я бы точно блеванул. А там стоял спокойно. И мне, помню, так хотелось жрать, что я даже подумал: «Будь в этом доме еда,  я бы сел прямо на труп и всё бы сожрал»…

   На войне человеческие чувства тупеют. И остаются только желания. Главные  – поесть, поспать и порой отдохнуть.
   И не надо никаких деликатесов. Самое вкусное, что я там ел – это сало. Я тогда ночью пришёл с задания. Мне оставили полбуханки чёрствого хлеба и кусок сала, грамм на двести. И вот я сидел в углу и всё его облизывал…  Ничего вкуснее этого сала я в жизни не ел.

   …Как-то мы с пацанами вернулись с разведки, и – за своей пайкой. А из палатки АХЧ выходит прапор, толстый, как боров, держит в руках бутерброд с колбасой и говорит, что ужина не будет, потому что жрачка кончилась. И бутерброд свой, пидор, откусывает. А я стою и жалею, что взводный оружие заставил сдать перед тем, как в АХЧ идти – пристрелил бы эту сволочь жирную и глазом бы не моргнул. Смотрю на пацанов, а в  их глазах вижу то же самое…

    Всякое бывало.

   А ещё, помню, очень хотелось спать. Вот сейчас лежу на свежей простыне, курю, и сна ни в одном глазу. А там – лишь бы добраться до спальника. Залезть туда и отрубиться минуток на 300.  И будешь ты самым счастливым человеком на Земле. Хотя бы  на 300… А больше пяти часов тебе никто поспать и не даст. Как говорил комбат: «Лучше недоспать здесь, чем после смерти отсыпаться».
   А утром смотришь на свой спальник и не знаешь, вернёшься ли к нему вечером или нет. Потому что накануне разведчики угодили в засаду. Их так и вытаскивали из леса – в их же спальниках. И ты понимаешь: всё, что было на гражданке –это другой мир, другая жизнь. Там даже точки отсчёта другие: родился, крестился, женился. А здесь, на войне, вся жизнь – от спальника до спальника: утром из него вылез и, дай Бог, что б вечером лёг обратно сам, а не тебя в него упаковали…

   Всякое бывало.

   …Дождь лупит всю неделю, а у меня берцы каши просят. Первых пару дней старался как-то защитить ноги, подсушивал носки на привалах. А потом – как отрубило. И вот иду по колено в грязи, а мысли: да хотя бы скорей ноги гнить начали. С гнилыми ногами – сразу в госпиталь. А там хорошо – там не стреляют.

   …И возвращаюсь с похода. И всю ночь – страшный жар. До бреда. И утром иду к санинструктору. А он говорит, что аспирин кончился ещё позавчера. А напротив сидит Колян со второго взвода. Сидит и лыбится. Его ранили в руку. Ему больно, очень больно. Но он улыбается. Потому что для него война окончена. Его теперь точно отправят в госпиталь. А там хорошо – там не стреляют. А на гражданке с таким ранением работу запросто найти можно. И я его понимаю и даже завидую немножко.
   И тут кто-то забегает в палатку и кричит, что поднимают дежурную группу: наши попали в засаду, и надо их вытаскивать. И я выскакиваю и бегу вооружаться. А ротный матерится и орёт, что бы я оставался на базе. Я оборачиваюсь и вижу, что следом бежит Колян. Ну а он-то куда??? И я полетел, вместе со всеми, спасать своих пацанов. А иначе нельзя. И чёрт его знает: то ли это программа такая, то ли сам себя потом уважать не будешь…

   Но порой программа даёт сбой. И у тебя нет сил идти дальше. И ты проклинаешь и эти дырявые берцы, и бронник, и «разгрузку», и долбанные 14 с половиной килограмм рации за спиной. И ты валишься на землю. И думаешь: дайте мне отдохнуть. Хоть полчаса. Хотя бы двадцать минуточек! Хоть десять!!! А если не дадите – то лучше пристрелите меня. Прямо здесь. Как бешеную собаку. Но подходит командир и говорит: «Понимаю, что пи3дить тебя бесполезно. Потерпи, всем тяжело». И берёт рацию. И несёт её сам. А я лежу и думаю: сука, ну зачем он меня так, перед пацанами? А потом понимаю, что он совсем не обязан тащить мою рацию. И уважаю его ещё больше. И через три минуты догоняю командира и забираю рацию обратно. И иду дальше. Потому что тяжело всем…

   Конечно, спасали письма из дома. Чтобы не стать придатком к автомату. И ещё смех. Чтобы не оскотиниться.
   …Сидим мы как-то на аэродроме, ждём посадки в «вертушку». А мимо проходит женщина из медбата. И вот я провожаю её глазами и так хочу, что бы она обернулась, что б посмотрела на меня, такого молодого, ещё живого, потому что, может, я женщину вообще никогда больше не увижу… И отворачиваюсь, чтобы глаза вытереть… И вижу, что пацаны делают то же самое…
   А вечером от Лены пришло письмо. И писала она, что, похоже,  нашёл я здесь какую-нибудь санитарочку, потому, мол, и пишу ей так редко. И было это письмо такое чисто женское, с такой далёкой планеты, что я ржал полвечера.
   А та женщина на аэродроме так и не обернулась…

   А иногда в программу заползает вирус…
   И ты сидишь в засаде и думаешь, что убивать – это не по-людски. Не по-божески как-то. И вспоминаешь всё горе, что принёс в этот мир. И все беды, что наворотили твои товарищи по оружию. И всё зло, что пришло от твоих врагов. А от тебя самого зла было столько, что никакими молитвами, никакими походами в церковь тебе его не отмолить. И ты сидишь и наматываешь на кулак слёзы и сопли. А потом понимаешь: чтоб дожить до этих походов в церковь, тебе нужно выжить здесь. И ты вытираешь сопли. И успокаиваешься. И программа блокирует вирус. И ты лежишь и ждёшь, когда кто-нибудь пойдёт «с той стороны». У тебя приказ, командир сказал валить всех. И кому-то «оттуда» сегодня точно не повезёт – он окажется не в том месте и не в то время.
   А они сами виноваты – не надо было начинать эту войну.

   …А потом, когда до конца командировки осталось три недели, я вдруг понял, что могу вернуться домой живым. Раньше я не верил, что вернусь. Точнее, знал, что не вернусь. А тут… И эти три недели - самое страшное время.  Мне было страшно ходить на задания. Страшнее, чем в самый первый раз. Потому что машина войны меня потихоньку отпускала. И в мыслях я всё чаще переходил на мирные рельсы. А война продолжалась.
   И я видел пацанов, которых убили именно в последние две-три недели до дембеля…

   Я не знаю, когда эта командировка для меня закончится. И даже сейчас, лёжа на кровати и глядя на Лену, я всё ещё там. Я уже здесь, но часть меня – всё ещё там.

   Я затушил в пепельнице окурок и подумал: Богу – богово, а женщине – женское. И ей совсем не обязательно знать, через какую грязь и кровь я прошёл. И я сказал Лене:
   - Знаешь, какой день в этой командировке для меня самый главный? Когда я зашёл в свой подъезд, подошёл к двери, и – стою, как дурак. Неужто всё так просто? Нажимаешь на звонок, заходишь в дом, а там – нет войны. И тут распахивается дверь, а на пороге – ты!
   - Ага, - Лена быстренько перебралась под мой бочок, задев по пути меня своей грудью. – А я стою такая обалдевшая: ты? не ты? А потом ка-а-ак прыгну на тебя!
   - Ага! Чуть с ног не свалила. – И мы оба рассмеялись.

   …А потом я лежал, обессиленный, выжатый весь, до последней капли, но счастливый и довольный, как мартовский кот.
   - Господи, сколько ж ты пережил-то там? Бедненький…
   Я скосил глаза на Лену. Она спала. Спала  и во сне разговаривала.
   - Но мы же теперь вместе, да?
  Я ничего не ответил. Просто улыбнулся и укрыл одеялом её плечико.

                *****

   P.S. С тех пор прошло уже 19 лет. У нас с Леной два сына, два лба здоровых.
   И я всё чаще думаю о том, что скоро им в армию.
   ...А командировки на Земле всё никак не заканчиваются…
23 Русалкины шутки
Ольга Романеева
Оля понуро брела по мрачному лесу. Одной рукой она прижимала к груди охапку папоротника, а другой вяло махала веткой, прогоняя прочь назойливых комаров. Девушку раздирало желание вернуться к друзьям – с поляны доносились радостные крики и смех, а по воздуху не спеша плыл густой аромат шашлыков и специй, перемешанный с запахом дыма, стружек и хвои. В тёмно-синем небе висела полная луна. Словно королева в окружении свиты из звёзд, она сияла, освещая ближайшие вековые сосны и разлапистые ели.

Время от времени путь преграждали поваленные деревья с торчавшими во все стороны ветками. Обходить их было настоящим мучением – длинная юбка постоянно цеплялась за сучки. Корявый венок из ромашек мешал не меньше, хотелось сорвать его с головы и закинуть подальше в кусты, но при одной мысли, что именинница Инка заставит плести новый, Оле становилось дурно.

Девушка в задумчивости остановилась у пенька и почесала зудевшую от укусов руку. Можно, конечно, вернуться, но тогда Инка вовлечёт её в какой-нибудь дурацкий конкурс, ведь она помешана на всяких обрядах и приметах, выдумала вон вечеринку в славянском стиле и заставила всех облачиться в нелепые и жутко неудобные наряды. Но зато на поляне нет комаров – Серёга, муж подруги, позаботился об этом заранее и закупил флаконы с аттрактантами.

Неожиданно совсем рядом замерцал малиновый огонёк, похожий на ночник с абажуром в виде шара. Заинтересованная, Оля двинулась в сторону таинственного явления. Она была уверена, что разгадка окажется по-будничному простой. Девушка с трудом перелезла через кучу сушняка, обошла разросшиеся кусты облепихи. Странный свет становился насыщеннее и краснее.

Внезапно нога попала в ямку, Оля споткнулась, но вовремя схватилась за ствол ближайшего дерева. Потрёпанный венок сполз на лоб, закрыв цветами глаза, Оля быстро поправила его и тут же её лицо обхватила липкая паутина. Девушка отшатнулась и стала убирать с себя мерзкие нити, которые оказались даже во рту. Ветки папоротника рассыпались по земле. Оля отряхнулась и принялась их собирать.

Лес был мрачен и угрюм. Где-то далеко заухал филин. Непонятно откуда взявшиеся тучи закрыли луну и звёзды, деревья мигом  почернели и заскрипели, раскачиваясь на ветру. Старушки сосны жалостливо застонали, сокрушённо замотали макушками, возвышаясь и рассматривая девушку. А музыка и крики стихли.  Оля испуганно вскочила. Деревья вокруг все одинаковые и непонятно, в какую сторону идти дальше. Не видно больше и загадочного мерцания, оно словно сгинуло в тёмном лесу. Оля увидела берёзу с уродливым стволом  – вроде проходила мимо, метнулась в ту сторону, прошла немного и остановилась в нерешительности, увидев ещё одно корявое дерево. Берёза словно обогнала девушку и теперь стояла у неё на пути.

Несмотря на душную ночь, ледяной ужас подполз к горлу и схватил за вмиг озябшие пальцы и плечи. Неожиданно затрещали сучья, Оля резко обернулась и тут же облегчённо выдохнула – из-за кустов вышла обычная старушка. Маленькая, сгорбленная. На голове в свете луны белел платок, в руках корзина, прикрытая светлой тканью, из-под которой выглядывали пучки трав. Старушка шла медленно, внимательно разглядывая траву под ногами и раздвигая палкой ближайшие заросли.
Оля осторожно наступила на ветку. Раздался треск, и бабушка остановилась.

– Здравствуйте! – бойко заговорила Оля, направляясь к старушке. – Вы не подскажете, в какую сторону мне идти? Я здесь с друзьями отдыхаю у реки – там, где турбаза. Это где-то совсем рядом.

Старушка смотрела с интересом, прищурив глаза, добродушно улыбалась, но молчала.
– Я говорю: подскажите, в какой стороне турбаза, – закричала Оля на весь лес. – Вроде недалеко отошла, да заблудилась.
Старушка огляделась по сторонам, будто впервые попала в это место, и ткнула палкой влево.
– Туды ступай! – опустив голову, она продолжила свой путь.

– Спасибо, – обрадовано проорала Оля ей в спину и двинула в указанную сторону.
Шла долго – постоянно приходилось продираться через бурелом. Но стоило Оле подумать, что старушка могла ошибиться, как она опять увидела странное свечение. Только в этот раз казалось, что в нескольких метрах от неё мигают лампочки на новогодней гирлянде. Невдалеке послышался смех. Значит, она идёт правильно, поляна уже близко. Девушка, не раздумывая, свернула в сторону светящихся шариков.
Смех, раздавшийся за спиной, заставил Олю нервно подпрыгнуть и испуганно обернуться. Перед ней стояла, усмехаясь, девушка в длинном синем сарафане и белой рубахе с вышивкой по рукавам и горловине. На шее бусы разноцветные, на голове венок из красных маков, светлые локоны бёдер касаются.

– А ты что здесь делаешь? – насмешливо поинтересовалась девушка. – Одна, ночью, в лесу?
– К турбазе иду, – смущённо пробормотала Оля. – У нас там вечеринка по случаю дня рождения подруги. Меня, вон, за папоротником послали.
Оля вдруг вспомнила, что никакого папоротника у неё уже давно нет, но девушка и не обратила на это внимания, лишь повела плечом.

– Ясно. А я к реке иду купаться. Говорят, в ночь на Ивана Купалу надо обязательно через костёр перепрыгнуть и в реку следом окунуться. Тогда очистишься. Пойдёшь со мной? – неожиданно предложила она. – Там никого нет, хоть голышом плавай.
– Нет, спасибо. Я лучше к друзьям пойду.
– Как хочешь, – она ещё раз пожала плечами и, неожиданно схватив Олю за руку, потащила за собой. – Так и быть, отведу тебя сначала, а потом купаться пойду.

Оля руку не вырывала, а смирно шла за девушкой. Ей надоело бродить по тёмному лесу в одиночестве. Крики и смех становились всё громче и вскоре они вышли на край леса. Девушка сразу отпустила её и, звонко смеясь, скрылась среди деревьев.
На просторной поляне пригорка горело несколько костров. Самый большой на вершине холма. Посреди пламени воткнут высокий шест, на котором сверху горело колесо. Всюду хороводы, песни, пляски. Женщины в длинных юбках и сарафанах, волосы заплетены в косы или распущены, на головах венки, украшенные разноцветными лентами. Мужчины в рубахах, широких штанах и сапогах. Ребятишки носятся среди взрослых, не желая пропустить самое интересное. Похоже, здесь собрались все жители.

Оля разглядела тёмную гладь воды, крыши домов и поняла, что турбаза с другой стороны Козелков. Где-то здесь живёт бабка Инны, но Оля была в гостях у подруги всего один раз (это было ещё одиннадцать лет назад, когда они приезжали на школьные каникулы) и уже не помнила, как старушка выглядит. Единственный, кто отложился в памяти – это дед Мелентий. Высокий, сгорбленный, как и его клюка, худой старик. Жил он по соседству и в его саду росли ранетки. Ни у кого не было таких. Откусишь с одного боку, а яблочко всё прозрачное изнутри, ядрышки, словно пузырьки в янтаре застыли. И по вкусу – медовые. Девчонки украдкой перелезали через забор и набирали в подолы ранеток. Дед Мелентий, если их замечал, слеповато щурился и смешно бежал, грозя клюкой. Когда старик неожиданно умер, девочки, несмотря на то, что их больше никто не гонял, перестали забираться в чужой сад.
Оля шла среди веселящихся людей, натужно улыбалась и отбивалась от приглашений присоединиться ко всеобщему гулянью. Особо настырные парни всё же схватили её за руки и затащили в хоровод. С трудом вырвавшись из круга, она беспомощно огляделась. До турбазы далеко, если через деревню топать. Лесом ближе, но туда она ни за что не вернётся. Дом родственников Инны тоже найти не сумеет. И как ей быть?

Оля начала злиться. Желания плясать и, тем более, петь не было совршенно. Все эти обряды всегда считала глупостью несусветной. Хотелось быстрее добраться до дома и рухнуть в кровать. Ещё бесило, что позволила уговорить себя поехать отмечать день рождения на природу.

Около неё вдруг остановился симпатичный темноволосый парень. Серо-зелёные глаза смотрели с таким восхищением, что она невольно смутилась.
– Ты к кому приехала? Не местная, это точно, я всех в Козелках знаю.
– Ни к кому, – пробормотала Оля, а потом, спохватившись, пояснила: – К Щенниковым, вернее. А где живут, не знаю. Давно здесь была, вот и забыла. Не знаешь, где их дом?
– Конечно знаю, они соседи нашей родни. Мы в детстве постоянно в саду играли, пока не переехали в город. Дед Мелентий всё ругался, что все ветки ему пообломали.

– Дед Мелентий? Так он был твоим родственником? У него был такой сад с вкуснючими ранетками.
– Почему был? Он и сейчас родственник. И сад до сих пор цел, и ранетки не стали хуже. Я как раз и приехал ненадолго всех повидать. И деда Мелентия в том числе. – Парень вздохнул. – Мы каждый год стараемся приехать, могилки навестить и всё такое. А так мы теперь в Ленинграде живём.

– В Ленинграде? – Оля улыбнулась, а парень, просияв, кивнул, заглядывая ей в лицо.
– И ты не сказала своего имени, прекрасная незнакомка!
– Ольга.
– А я Володя. До чего же ты красивая, Оленька, – заявил он. – Пожалуй, женюсь я на тебе и увезу с собой в Ленинград. Знаешь, как у нас красиво. Ты учишься?

Оля рассеянно кивнула. В воздухе стоял запах парного молока и навоза. А ещё ядрёной смеси полевых цветов и трав. Даже едкий дым не смог их заглушить. Отблески пламени в диком танце метались на лице Володи. Странное дело – парень был хорош собой, учтив и весел. И люди вокруг носились, словно заражённые всеобщим весельем. Но это почему то не находило в её сердце никакого отклика.
– Подожди, я сейчас мамку приведу. Ты ей понравишься, – вдруг крикнул Володя и быстро исчез в толпе.

«Только мамки мне и не хватало», – с тоскою подумала Оля. Хотя, это не так страшно. Недавно с ней пытался познакомиться деревенский парень, так он вообще «мамака» говорил!

Увидев неподалёку группу старушек, девушка кинулась к ним с расспросами.
– Ой, доча, не найдёшь ты дом в темноте, – печально покачала головой одна из бабулек. – Да и нет там никого, здесь все ноныче. Походи по полянке, покликай. Авось и найдёшь кого из них, вроде бы Любка была недалече. Веселись, милая!
Оля стояла у костра и совсем не чувствовала его тепла. Почему-то она начала замерзать, её всю трясло. Похоже, что заболела. Воздух душный, пьянящий. Вдыхать его трудно, он обжигает всё нутро. Вокруг все разгорячённые, лица раскрасневшиеся. Мужики лихо отплясывают под гармонь, женщины поют. Парни устроили бои потешные, девушки в сторонке стоят, переглядываются и хихикают. Вдруг они дружно посмотрели на Олю и призывно замахали руками. Она уже было шагнула вперёд, да неожиданно заметила знакомую фигуру. Не веря глазам, уставилась на деда Мелентия. Сорвав с головы картуз, он смял его в руке и отплясывал, словно молодой, улыбаясь во весь беззубый рот и размахивая руками. Наконец, устав, он довольно улыбнулся, вытер рукавом пот со лба и полез трясущейся рукой в карман старенького пиджачка. Достал оттуда горсть ранеток и протянул пробегавшим пацанам. Те, довольные, взяли угощение и, поблагодарив, побежали дальше. А дед платочком вытер слёзы в уголках глаз и посмотрел прямо на Олю, у той сразу же сердце заметалось в груди. А дед Мелентий, достав ещё ранеток, пошёл прямо на неё, протягивая яблочки на ладони. Маленькие, жёлтые, наливные.

Оля очнулась и, не глядя под ноги, метнулась от деда прочь. Девушки схватили было её за руки, но она сразу же вырвалась, укусив кого-то за палец. «Ненормальная!» – неслось ей в след, а она всё металась среди костров, но, куда бы ни побежала, перед ней неизменно оказывался дед Мелентий. Он стоял, слегка покачиваясь на дрожащих ногах, опираясь на свою клюку, и с укоризной смотрел на неё, удивлённый, что та не хочет принимать его дара. «Что же, ты, дочка, брезгуешь разве?» – словно говорил его взгляд.

Оля всё бежала и бежала, от костра к костру, всюду натыкаясь на старика. Тот стоял молча, жалкий и несчастный. Понимая, что сходит с ума, девушка остановилась, задыхаясь от ужаса. Все вокруг затихли и, окружив их, напряжённо замерли. По поляне летел лишь треск от прогоравших дров.

Дым попал девушке прямо в рот и она закашляла, долго и мучительно. А потом вдруг увидела перед собой лицо подруги. Инна испуганно таращилась на неё и беззвучно шевелила губами. Оля напрягла слух, но не смогла расслышать ни слова. А Инна всё говорила и злилась, что подруга её не понимает. И она вдруг вспомнила, как перед поездкой Инна читала ей всё, что могла найти про обряды в ночь на Ивана Купала. «Огонь» – мелькнуло в голове и тут же, не соображая, что делает, она бросилась к ближайшему костру и перепрыгнула через пламя. В уши сразу же ударила мощная волна, накрыв её со всех сторон и чуть не сбив с ног. Звук множества криков. Оле казалось, что её сейчас схватят и сделают что-то плохое. «Вода», – и она бросилась к реке.


– Лёлька, с тобой всё в порядке? – у Инны лицо белое, с зелёным оттенком, словно недозрелое яблоко. Рядом над Олей склонились подруги и друзья. Смотрели испуганно и вместе с тем с облегчением.
– Ну и напугала же ты нас, – Инна помогла Оле сесть.
– Да всё нормально со мной, чего пристали, – Оля никак не могла отдышаться.
– Чего пристали? – Инна присвистнула. – Ну ты, подруга, даёшь!
– А что случилось-то? – Оля укуталась в заботливо накинутый на её плечи плед.
– Да так, ничего особенного. Просто ты немного сошла с ума. Пошла собирать папоротник и пропала. Мы тебя по всему лесу искали, нашли уже ближе к полуночи. Только ты словно обезумела, бегать начала от нас, насилу ребята догнали.
– Да уж, с такими догонялками никакого спортзала не нужно, – пробормотал один из парней.

– Ага, – продолжила Инна. – А потом ты вырывалась всё время, все руки нам расцарапала, а Игоря даже укусила. – Инка хихикнула. – Он сказал, что ты точно бешеная и уехал в город, в больнице уколы делать. А мы тебя еле уговорили сюда прийти. Ты вроде согласилась, а потом опять вырвалась и через костёр, а затем в реку сиганула. Да так неожиданно.

– Так ты же сама говорила, что огонь и вода очищают. Вот я и очистилась.
– Я рада за тебя, только ты так больше нас не пугай.
– Да уж будь уверена, не буду! – Оля заметила за спиной у подруги валявшийся на траве венок из увядших цветов и, оттолкнув Инну, поползла к нему. Капли воды поблёскивали на лепестках кувшинок. Немного подумав, Оля как следует повалялась в густой траве, а затем, под удивлённые взгляды друзей, надела венок на спутанные волосы.

– Чего вы так смотрите? Нормально всё со мной. Роса полезная, от многих болезней излечивает. А из кувшинок можно сделать защитные обереги. Инна, какие там ещё обряды существуют? Кстати, никто не видел, где здесь полынь растёт? Говорят, русалок хорошо отпугивает.
24 Слепая материнская любовь
Светлана Нянькина
     Любка проснулась от громкого стука в дверь. С трудом открыв веки, она кряхтя села на кровати. В висках тут же застучали молоточки. Любка схватилась за голову и, застонав, посмотрела в сторону постели матери. Мать тоже уже не спала. Она также сидела на неприбранной кровати и укоризненно смотрела на дочь. Любка кое-как сползла с кровати и пошла открывать дверь. На пороге стоял Колька.

 - Колька, гад, ты чего с самого утра припёрся? Я же сказала тебе, раньше обеда меня не жди. Матери пенсию должны принести. Если я уйду, она все деньги спрячет так, что могу и не найти. Так что иди давай отсюда. Как только пенсию отберу, сама выйду.

     Любка со злостью захлопнула дверь и пошла в комнату. Не глядя на мать, она легла в кровать и закрыла глаза. Голова раскалывалась. Любке хотелось только одного – опохмелиться и как можно скорее.

     Евдокия смотрела на дочь и вздыхала. Во что превратилась её девочка? В тридцатилетнюю спившуюся тётку без семьи, без детей, без работы, живущую на пенсию матери. А ведь была такой умницей и красавицей. Школу закончила с золотой медалью, поступила учиться на товароведа. Тоже закончила с отличием. А когда устроилась на работу, вот тут-то первые звоночки и начались. Только сама Евдокия ничего не хотела замечать. А ведь перешёптываться стали уже все соседи. И муж постоянно твердил, что Люба спивается. Но Евдокия от всех отмахивалась, а от мужа в первую очередь. Она вышла за него замуж уже с ребёнком на руках и считала, что он к дочери придирается, она ведь ему не родная. Начались скандалы, которые повторялись всё чаще и чаще. Люба всегда находила повод позднего возвращения домой после работы: то день рождения, то ребёнок у кого-то родился, то смена просто была очень тяжёлой, ну и посидели с девчонками за бокалом вина, что нельзя что ли. Она в конце концов уже взрослый человек и у неё своя личная жизнь. Муж начинал доказывать дочери, что такая личная жизнь ни к чему хорошему не приведёт. Люба начинала злиться и огрызаться в ответ, Евдокия вставала на её сторону. И даже когда муж от неё ушёл, Евдокия всё равно считала себя правой, а свою ненаглядную доченьку лучше всех. Так продолжалось до тех пор, пока Люба стала приходить домой не слегка выпивши, а в стельку пьяной. И никаких причин для столь бурной попойки на работе уже не называла, а только молча отмахивалась от матери. Вот тогда-то Евдокия и решила с ней поговорить. Но встретив отрешённый взгляд дочери, поняла, что слишком поздно спохватилась. Она делала ещё несколько попыток достучаться до Любы, но всё было безрезультатно. Сначала дочь равнодушно кивала на все её доводы и обещала больше не пить, но в этот же вечер опять приходила пьяной, а потом и вовсе перестала с ней разговаривать.

     Так и начали жить в одной квартире, но как на разных планетах. У Евдокии своя жизнь, у Любы – своя. Но однажды Люба сама подошла к матери и тихо сказала:
- Меня с работы уволили.

     Евдокия была готова к этому. Кто будет держать пьяницу на работе. Но глядя на притихшую и абсолютно трезвую дочь, даже обрадовалась этому обстоятельству. Может, наконец, Люба за ум возьмётся и окончательно бросит пить. Ведь недаром говорят: не было бы счастья, да несчастье помогло. Она, как могла, успокоила дочь. Говоря ей слова поддержки, всё смотрела на её склонённую голову и надеялась, что всё самое худшее позади. Но оказалось совсем наоборот. Всё самое худшее было впереди.

     Прошло всего лишь два дня, как Люба опять заявилась домой пьяной. А когда у неё кончились деньги, стала клянчить их у матери. Евдокия не дала. И тогда Люба первый раз подняла на неё руку. Избив мать, она обшарила всю квартиру в поисках денег, а когда нашла их, тут же выскочила за дверь, даже не посмотрев в сторону матери, лежащей на полу. Евдокия боялась пошевелиться. Она не понимала какая боль сильнее – физическая или моральная. Это же её доченька ненаглядная, умница и красавица её, она не могла превратиться в этого бесчувственного монстра. Но вспомнив глаза дочери, полные ненависти, Евдокия разрыдалась.
 
     Люба пришла домой почти под утро. Кое-как дойдя до кровати, упала на неё, не раздеваясь и тут же уснула. Пока дочь спала, Евдокия успела вспомнить всю свою жизнь, детство и юность Любы, её отличную учёбу и доброжелательность по отношению ко всем. Больше всего Евдокия вспоминала, как маленькая дочь любила сидеть у неё на коленях и весело щебетать о проведённом дне. «Всё водка проклятая виновата, - вздыхала Евдокия, - до чего человека довела! Вот сейчас проснётся, в ногах станет валяться, вымаливая прощение. Только я и так уже тебя простила, доченька ты моя ненаглядная. Как же мне от тебя эту беду отвести? Ну, ничего, вот сейчас поговорим по душам и наладится всё опять».

     Но разговора не получилось. Проснувшись, Люба, не сказав ни слова, ушла из дома. Вернулась на этот раз она только через три дня и стала требовать у матери деньги.
- Где я их тебе возьму? – удивлённо спросила Евдокия, - ты же сама все забрала. На что жить теперь будем?

     Не поверив, дочь принялась за поиски. Перерыв все ящики, она села на стул и  отрешённым взглядом уставилась в окно.
- Убедилась? – снова спросила Евдокия. – Ну и что делать будем теперь?
- Пенсия когда? – в ответ спросила Люба.
- Через неделю только.
- Ну, так займи  у кого-нибудь, у меня голова раскалывается, хочешь, чтобы я тут подохла. Мать ты или кто?

     Евдокия даже задохнулась от такой наглости.
- Нет уж, милая моя! Занимать на твою водку я не буду. Иди вон к своим дружкам, пусть они тебя и поят.

     Любка грязно выругалась и встала. Никогда раньше не слышавшая от дочери мата, Евдокия опешила и поэтому пощёчина дочери показалась не такой больной. Любка снова полезла в шкаф, достала оттуда новое пальто матери и снова ушла из дома. «Хоть бы и правда где-нибудь подохла и больше не приходила», - подумала Евдокия и ужаснулась своей мысли.

     Дома не было даже хлеба. Голова начинала кружиться от голода. Люба не появлялась уже второй день. «Надо на улицу выйти, подышать свежим воздухом, авось полегчает», - подумала Евдокия и начала собираться. С трудом найдя своё старое пальто, Евдокия надела его и чуть не расплакалась. Пальто было протёрто чуть не до дыр в нескольких местах и слишком тонким для холодной осени, но нового уже не было. Евдокия вышла во двор и зябко поёжилась. «Ничего, - подумала она, - побыстрее пойду и разогреюсь».

     Но не успела она сделать и пару шагов, как ей навстречу вышла соседка. Евдокия чертыхнулась про себя, но тут же улыбнулась и приветливо поздоровалась.
- Здравствуй, Дуня, здравствуй, - в ответ произнесла соседка, - что-то не видно тебя совсем стало. Не заболела часом? Выглядишь совсем плохо. А чего в пальто таком вышла? Холодно же уже. Неужели Любка и до вещей уже добралась? Всё из дома тащит. Вот пьянь беспробудная. А ты что же всё молчишь. Давай участковому скажем, он её быстро присмирит.

     Евдокия даже зажмурилась. От стыда хотелось провалиться сквозь землю. Холёное лицо соседки вдруг в одночасье стало ненавистным.
- Всё у нас в порядке, - зло крикнула Евдокия, - чего ты тут городишь? Вон за своими детьми следи!

     Евдокия резко развернулась, голова закружилась сильнее, и она еле устояла на ногах. Уже в подъезде она услышала удивлённый голос соседки:
- Да ты что, Дунь? Что с тобой?

     Но отвечать не было ни сил, ни желания. Вместо этого она, как могла, прибавила шаг. Дойдя до своей квартиры, от волнения кое-как попала ключом в замочную скважину и, наконец, открыв дверь и захлопнув её за собой, дала волю слезам.

     Евдокия плакала долго. Так долго она не плакала ещё никогда. Было стыдно! Стыдно перед мужем, который всегда желал только добра, перед соседкой, которой зря нагрубила, перед всем миром было стыдно. Она так привыкла всегда гордиться своей дочерью, что теперь чувство стыда за неё переполняло Евдокию и никак не давало ей успокоиться.

     Постепенно рыдания стали затихать и на смену стыду пришло другое чувство – чувство вины! Евдокия вдруг ясно осознала, насколько она виновата в пьянстве дочери. Ведь просто не хотела замечать очевидных вещей из-за своей слепой материнской любви. Сама себя пыталась обмануть, уверяя, что с дочерью всё в порядке. Не нашла в себе силы признать, что её умница и красавица – не лидер со стальным стержнем внутри, а обычный слабохарактерный человек, легко поддающийся чужому влиянию. А ведь стоило поговорить в первый же вечер, когда она пришла выпивши. Просто поговорить по душам, объяснить, пока не порвана была ещё нить между ними, и ничего бы этого не было. Если бы не поняла и опять пьянка повторилась, просто требовать, чтобы увольнялась с работы. Нужно было бороться за дочь, а не закрывать глаза на её посиделки с подругами. Вот и пришла расплата!

     Прошло пять дней с тех пор, как Любка ушла из дома. В такой длительный загул она ещё не уходила никогда. Денег не было ни копейки. «Только бы до завтра продержаться, - думала Любка, - завтра у матери пенсия, на несколько дней хватит, а потом опять продам что-нибудь. Только бы больше не сорваться и не бить её, а то подохнет раньше времени, на что я жить буду?»
25 Перевал
Максим Приемченко
Евгении. К.

Всю ночь шел спокойный снег. Медленно падал на притихшие пожилые дома, хлопая мягкими ладонями по их крышам .Опускался на колючие заборы и в серую воду простуженных луж, на продрогшую скамейку и на блестящую асфальтом дорогу, принося себя в жертву хищным колесам автомобилей. На нём, молодом и неокрепшем, одинокие следы. И глубокая тишина-до дрожи, до сумерек. Перспектива плывет в этой необъятной тишине, расслаивается солнечными бликами памяти.
И проявляются в ней такие-же одинокие следы и тяжелый рокот  звонка. Дверь не выдерживает ржавого натиска ключа и неохотно открывает свою тайну….
Тайну с чуть припорошенными снегом волосами и вопросительной полуулыбкой на симпатичном лице. И вот уже сигарета млеет во рту, а от Тайны не осталось и следа, только слова неторопливо журчат и уплывают в снежную круговерть. Пламя двух свечей тихо потрескивает, располагая к неспешной беседе.
 Но прошла ночь, разговор отжурчав умчался с бесшабашным снегом в вечный чертог зимы. Солнечный луч первого зимнего дня постучал в окно и с этим стуком всё завершилось. Закончилась желтоглазая осень, отшелестели листопады, исчезла и  Тайна. Остались только одинокие следы на заснеженных ступенях, остался спокойный снег, который продолжало источать серое ноябрьское небо, на серый ноябрьский город. Первый снег новой зимы.
26 Жених
Анна Шустерман
иллюстрация из интернета

 
Даже в угасающих  телах
живут неугасающие желания
- любить и быть любимыми!!!



Берел усердно перекатывал пластмассовой вилкой зеленый горошек  со своей половины тарелки на "мою", но маленькие непослушные шарики, скользкие от подливы, выскакивали из тарелки на стол.

Я дала ему чайную ложку, и он старательно гонялся за непослушными горошинами, не замечая, что я уже скормила ему не только его, но и "мою" половину обеда.

У Берела был хороший аппетит, и порцию на его тарелке он бы сам с удовольствием умял, но он делил еду поровну, с тех пор, как решил, что я его невеста.

Сын Берела смущенно спросил меня, или я не против сыграть роль невесты, иначе очень религиозный Берел не позволит женщине до него дотронуться.
Конечно я согласилась. 96-летний старик с провалами памяти... Сегодня я его невеста, а завтра он не будет помнить, синильная деменция мне поможет, - думала я. Работа мне - ох, как была нужна!

Берел говорил с сыном на идиш, я поняла только одно слово и то, потому что "кала" (невеста), произносилась на иврит также "кала"; он хитренькo переглядывался  с сыном.

У моего мужа былo отличное чувство юмора, он не протестовал, не ревновал, когда я объявила ему, что стала невестой Берела!
Мне даже стало, как-то обидно за себя, фыркнула , выхватила пульт управления из его руки, выключила телевизор!

  Тишина в спальне была напряженной. Я хотела внимания к себе, ну хоть чуть-чуть , хоть намек на ревность с его стороны, но увы, мой муж готов был разделить меня с синильным "женихом".
-Ведь до свадьбы дело не дойдет ? - подтрунивал  он надо мной.

Берел  удивлял меня: он говорил со мной по-русски;  с  медперсоналом с темной кожей, принимая их за цыган, на венгерском;  с  женщинами, покрывающими голову,- на идиш ; с женщинами, не покрывающими голову, - на чешском!

Всегда встречал меня с вопросами о самочувствии "кэлвалэ" (теленок на идиш).
- А ты накормила теленка, подрос ли келбэлэ?

Он отмерял расстояния от пола до моего пояса, я же опускала его ладонь намного ниже, что указывало, что, увы, - кэлбеле не вырос!
 Он хотел  заколоть теленка к нашей свадьбе, но маленький теленок не смог бы накормить всех гостей!
Я пользовалась этим, чтобы оттянуть  день "свадьбы"... и поэтому, "теленок" - не рос!

Но я стала замечать,что он не очень торопился со свадьбой... Причина была в другой женщине!

После обеда я выкатывала на коляске моего 96-летнего "жениха" во дворик, куда съезжались все, кто хотел подышать свежим воздухом.

Берел смотрел по сторонам, часто отвлекаясь от седура(молитвенника) ,который лежал перед ним... Вдруг лицо моего Берела порозовело, глаза зажмурились, шея напряглась, пальцы впились в коляску, он даже немного привстал!

Хава,  стройная блондинка из Венгрии, лет пятидесяти, толкала специальную коляску, на которой лежал и дремал её старичок,  волосы  были не покрыты.
 Значит он будет говорить с ней по-чешски,- подумала я... Опять Берел удивил меня!
Берел пыхтел ,пыхтел, любуясь стройной блондинкой (я же - полная и с темными волосами), но не дура, сразу догадалась, каких женщин мой "жених" предпочитает.

Поерзав в коляске, на венгерском языке Берел обратился к Хаве:

-Asszonyom, ez a f;rjed?(мадам, это твой муж?)

-Да - это мой муж ответила Хава, чем,по-видимому,очень огорчила влюблённого Берела!

Он поник , его лицо осунулось, он открыл молитвенник и буркнул мне:
-Hу!- полистав я открыла ему нужную страницу  и он, покачиваясь, стал молиться...

Его тело теряло форму на глазах, он сгорбился, его глаза помутнели; в тот момент он напоминал улитку: если бы он мог, он  бы  вполз в свою турбоспиральную раковину навсегда ...

Мне было очень жаль страдающего Берела, влюблённого в другую женщину...
Я решила напомнить ему, что мы, он и я, готовимся  к нашей свадьбе!

Целую неделю, день за днем, мы составляли меню для будущей свадьбы.
Oн попросил карандаш и бумагу, на которой стал тщательно выводить каракули, писал, зачеркивал, писал снова, подытоживал что-то и шептал: "Две селедки, две бутылки водки, лук - 10 штук, картошки, чтоб был полный казанок... много гостей не надо... не забудь прополоть огород и накормить кэлбэлэ.

За этим занятием нас застал его сын с женой, которые пришли навестить Берела.
Берел не узнал сына.

- Кто эти люди? - спросила я у Берела, глаза которого вдруг увлажнились и засверкали.
- Это Йосела, мой старший брат и его жена. Они приехали с Мункач погостить. Оопс!

Я отошла в сторону, пока они старались напомнить Берелу, кто они такие и кем ему приходятся...

Память  укрытая под панцирем сeнильной деменции,вдруг медленно,улиткой выползла наружу... и, улыбка расплывалась на его помолодевшем на глазах лице! Oзорные искорки танцевали в его глазах!
Oн деловито расспрашивал сына про колхоз...
Чувствовалось, что он счастлив,ведь хозяйство присмотрено,теленок растет и свадьба не за горaми!
27 Семья. Рассказ перевоспитанной бабушки...
Анна Шустерман
ПРАВИЛА СЕМЬИ
**************
Помогайте  друг другу,
  будьте  благодарными,
    знайте, что вас любят,
      платите объятиями и поцелуями,
        попробуйте новые вещи,
          будьте счастливы,
            проявляйте сострадание,
              будьте признательными,
                мечтайте по крупному,
                уважайте друг друга,
                смейтесь в голос!!!






****
1 Января 2018 года одному из моих внуков справляли Бар-мицву.
По еврейской традиции мальчик достигший 13 лет становится взрослым .
До этого момента вся ответственность за воспитание и поступки ребенка лежит на родителях, и потому принято, что в день Бар-мицвы отец произносит благословение:обязан по Торе, соблюдать мицвот — заповеди...

Элегантно сервированые столы, веселая музыка,нарядно одетые гости...
Справа от меня сидит самая любимая женщина, многочисленной семьи моей невестки.
Загорелая,элегантная,энергичная,веселая женщина.
Oнa мать дедушки ( отца моей невестки ) моих внуков и внучек!!!
Баби-из-Флориды не имеет возраста!!! (хотя летом онa разменяла десятый десяток )
Она прилетает на все торжества в Нью-Йорк, где живут ее сын и дочь,и множество внуков и правнуков.
Она всегда улыбается и шутит.
Я познакомилась с ней 17 лет назад, когда мой сын женился на ее внучке,
такой же энергичной и вeселой, как ее бабушка!!!
Только от моего сына и моей невeстки у нее восемь правнуков!
Ее отец приехал в Америку из Шепетовки , в начале 20-го стoлетия, спасась
от погромов...
Слева от меня сидит, самая независимая и самостоятельная, девочка
моя двухлетняя внучка.
Ввиду того что она, по понятным причинам, не может дотянутся до угощений на столе, она принимает мою помощь.
Когда Мирьям обращется ко мне, она говорит медленно, смотрит мне прямо в глаза, считывая с них мое понимание или наоборот...
Hаверное,как многих американцев, ее раздражает мой акцент, но воспитанная девочка этого не показывает!
Хотя, однажды...Kогда я стала читать ей любимую книжку, Мирьям потянула на себя открытую книгу,захлоплула ее, и усевшись на розовый стульчик ,который я ей подарила , стала "читать" для меня указывая пaльчиком на картинки.

-What would you like?(Что тебе нравится?)- спрашиваю внучку,  указывая на угощение на столе.
Русская бабушка(во мне) взяла бы и положила на терелку внучки вce вкусности по своему усмотрению!
Hо я уже "перевоспитанная" бабушка!
Я не навязываю внукaм свою культуру.
-Зельцер!- указательный пальчик внучки показывает на ее и мою любимою газировку.
Наливаю ей и себе, и предлагаю водичку седящей справа от меня "Баби-из-Флориды"
Ho "Баби-из-Флориды" водичку Зельцер не любит,также как и моя невестка.
Я не только "перевоспитаная" бабушка , я также научилась не осуждать этих амереканцев за их любовь к ужасному напитку Кока кола!
****

13 лет назад, перед рождением второго внука,в моем сердце зародилась тревога!
В голове крутился дурацкий вопрос ,cмогу ли я любить второго внука , также безумно, как первого?
Всепоглощающая любовь к первому внуку , 15 лет назад, вызывала умиления у моего сынa
и невестки!
Мой сынуля,рожденный в Израиле, отец моих 8 внуков, в свое время, купался в море всепоглощающей любви ,своей бабушки, моей свекрови.
Моя невестка, рожденная в Америке, в многодетной семье ,успокаивала меня:
- Do not worry be happy! (Не волнуйтесь будьте счастливы!)
- Grandmother's heart is dimensionless! (Сердце бабушки - безразмерное!)

Kогда  я смотрю, как Борух жонглирует пылающими факелами, на радость своим друзьям и гостям, собравшимся отметить его Бар-мицву, "безразмерное сердце", переполненоe любовью к позравслевшему  внуку, oтбивает чечетку все быстрее и быстрее... тук тук тук,тук тук тук...

Ho я не паникую,не кричу внуку :  "Hе играйся с огнем, а то обожжешься!"

Я "перевоспитанная бабушка"!

Я узнала,что "жонглирование развивает ловкость и выносливость, благоприятно воздействует на нервную систему, стимулирует творческий процесс, развивает мелкую и крупную моторику рук, улучшает осанку и зрение, реакцию, координацию движений, выносливость, боковое зрение, скорость, способность угадывать траекторию перемещения предметов".

Такой вот бесстрашный внук растет у меня! И в кого он только пошел?
****
Одинадцать лет назад мне подарили мою первую внучку!
Ее братики , родители моей внученьки, и родители моей невестки ,радостно в один голос воскликнули:
- Это же Савта(бабушка на иврит) номер два!(Taк  oнa  была на меня похожa )
Весь мир отодвинулся на переферию.
"Савта # 2", с пухлыми щечками и копной черных кудряшек, уютно разместилась у меня на плече,посапывала,пока я (Савта номер один) легонько похлопывала ее по спине.
Burping помогает избавиться от части воздуха, который младенцы склонны глотать во время кормления.
Повторное нежное похлопывание по спине должно сделать трюк.
"Безрaзмерное" сердце бабушки  бьется сильно ,сильно, и я боюсь оно разбудет малютку...
Нехотя, я передаю "Савту # 2" в руки моей невестки.
Два старших братика моей внученьки - четырехлетний Цви Герш и двухлетний Борух уже вскарабкались на высокую кровать,послеродового отделения,и тянут на себя новорожденную сестричку и целуют ее крохотные ручки и ножки...
Мне кажется я ревную, но не подаю вида, ведь я "перевоспитанная" бабушка!

B Америке послеродовое отделение имеет часы посещения,но для бабушек, дедушек, братьев и сестер можно прийти в любое время ...и потискать только что народившееся чудо!
****

Моя невестка смеялась, когда я рассказала ей, как носила красное платья, во время беременности, в надежде,  что это поможет родить девочку!
- Всевышний знал, что Он делал, когда послал Вам мальчика, который стал моим суженым, -отвечала моя мудрая невестка!

Волей судьбы первая внучка  Браха (благословение на иврит)принесла множество благословений в нашу семью!
 Мой сын был назначен раввином в синагогу соседнего района,на три года!
Cократилось расстояние между мной и семьей моего сына до 20 минут ходьбы!
Я смогла приходить  пешком и наслаждаться  веселой компанией...

Моя любимая Браха, сейчас ты большая девочка, ты  готовишь вкусные блюда,
печешь замечательные пироги, очень любишь читать, танцевать и петь.

Kогда-то, я учила тебя различать цвета-
Cиреневый ,розовый, белый...
Ты повторяла за мной - силений-озовий-елый.
Твой лепет был музыкой для меня!
Kогда-то, я учила тебя рисовать.
Девочку, солнце, дерево, небо.
Твои мазюльки, были шедеврами для меня,
Я развесила их в кухне на стены!
Когда-то, я учила тебя писать слова...
Ты написала: "БАбуЛЯ* ЛЮблЮ ТебЯ"

Этот листочек бумаги стал
для меня драгоценным!!!
28 Master
Князев Ян
                MASTER


Тягуче и визгливо  простонала пружиной тугая дверь. Гулко хлопнула за спиной, дав напоследок небольшую дробь об косяк. Дала дробь и потихоньку успокоилась.

Федор выдохнул в сырое, пропитанное опавшей листвой утро.

Размашисто, как-то по-медвежьи, почесал полураспахнутую грудь и сошел с крыльца.

В местной жилищно-коммунальной службе Федор работал второй год.

Участок в семь четрехэтажек знал, как свои пять пальцев.
Он здесь вырос. Прямо здесь, в третьем от проезжей части доме. Тут же выросла его мать и застала свою юность бабушка.

Дома были возведены сразу после войны. Они предназначались для расселения персонала, обслуживающего расположенный неподалеку санаторий военно-морского флота.

Тогда еще местность эта была лесной сказкой вдали от городской суеты. Теперь же когда после развала Союза санаторий перестал функционировать, одинокие домишки вошли в состав разросшегося города и уже с 90-х годов числились у него на балансе.

Федор прожил в этом районе всю жизнь. Вернее сказать всю жизнь считал этот район своим домом.
Окончил школу, а затем ПТУ по специальности «сантехник» он в городе, служил в армии на Урале, затем, обзаведясь женой и сыном, пытался достойно обеспечить семью – мотался по вахтам. Мотался беспрерывно от южных гор до крайнего севера, изредка лишь навещая семью.

Так он и не заметил, как уехал в столицу уже взрослый сын и как предала его уставшая жена.

Когда Федор отбыл на очередную смену, в его дом пришел другой мужчина.

Характером Федор был русский, непреклонный.

Поколотил обоих обидчиков, да и ушел, оставив неверной квартиру со всеми пожитками. Ушел куда глаза глядят. Устроился по специальности в местную жилищно-коммунальную службу. Скитался по друзьям, благо было их у него немало, а потом подселился к соседской вдове.
Поначалу она ужасно обрадовалась появлению рукастого мужика в своем доме, но когда Федор стал злоупотреблять спиртным и даже пробовал ее поколачивать, выгнала вовсе.

Теперь Федор перебивался в небольшом, но теплом подвальном помещении родного дома, щедро выделенном ему под хозяйственные нужды директором жилищно-коммунальной службы.

***
Федор вышел от главного инженера в достаточно хорошем расположении духа, если не считать тупую головную боль после вчерашнего и неприятный привкус во рту.

Главный инженер Степан Иванович (или как его называли в силу возраста – Степка) обещал похлопотать насчет комнаты в общежитии.

Однако не забыл он и задание дать.

– Прокуратура нам вчера внесла предписание на установку унитаза в 3-м доме, на первом этаже. Знаешь? Тринадцатая квартира, кажется.

– Тринадцатая… Это где бабка живет? Ну эта, с придурью?

– Да в том-то и дело. В суде рассматривается вопрос о признании ее недееспособной. Ездили к ней домой какие-то чиновники. Вроде хотят в интернат забрать. Зашли, а там черт ногу сломит, и сантехники нормальной нет. Вот и прилетело предписание.

– Сделаю. Унитаз-то есть?

– Да, я уже распорядился, чтобы ты получил.

***
Тринадцатая квартира находилась в подъезде, где когда-то жил и сам Федор.

Подъезд ударил в него резким кисловатым запахом. Во времена, когда Федор еще ребенком весело ездил по здешним перилам, подъезд дышал теплом и свежей выпечкой.

Теперь же его пронизывали сквозняки, а от дыхания его несло квашеной капустой и перегаром, слегка лишь облагороженным запахом сигаретного дыма.

Тринадцатая квартира была известна тем, что во времена Федорова детства в ней никто не жил, а дверь была опечатана.  Говорили, что в квартире когда-то умер маленький ребенок и после того там завелись призраки. Эти слухи обрастали новыми, и пацаны, среди которых был когда-то  и сам Федор, использовали их для запугивания себе подобных.

Несколько лет назад какие-то люди, якобы собственники квартиры, привезли сюда престарелую женщину и оставили здесь одну.
Сразу пошел слух, что старуха выжила из ума. А особо мнительные тут же окрестили ее «ведьмой». Соседи даже слышали, как она воет по ночам. Впрочем, на этом вся связанная с нею мистика и заканчивалась.

Старуху можно было часто встретить блуждающей по окрестностям. Говорили, что питалась она, в основном, чем придется: объедками, ягодами и фруктами, которые удавалось найти.

Несмотря на то, что ей регулярно приносили пенсию, никто не видел, как она тратит деньги.

Случалось, она приходила в магазин и пыталась купить хлеб, предлагая старые советские рубли.

Продавщицы в местном магазине жалели старуху и отдавали хлеб бесплатно.

***
Дверь в тринадцатую квартиру была справа от лестничного проема. Не представляя до конца, как он будет объяснять сумасшедшей старухе необходимость установки у нее унитаза, Федор все же позвонил в дверь.
Позвонил протяжно и настойчиво, слабо доверяя чуткости ее слуха. Дверь никто не открывал. Федор приложился к ней ухом. По ту сторону – ни звука.

Тогда Федор, поставив прихваченный с собой унитаз на пол, со злостью забарабанил пудовым кулаком в хлипкую дверь.

Не успел он садануть по ней и пяти раз, как дверь внезапно дрогнула и, протяжно скрипя, приоткрылась – оказалась незапертой.

– Бабуля! Эй, хозяйка! Есть кто живой? – Федор осторожно просунулся внутрь.

В ответ тишина.

Федор решительно шагнул внутрь.
Первое, что предстало его взору, была полуметровая дыра на полу в прихожей. Обойдя дыру, он осторожно прошел в комнату. На первый взгляд в квартире никого не было, но антураж мрачного помещения рисовал в воображении сцены из фильмов ужасов. Грязь и разруха, царившие в квартире, не могла сравниться ни с одним притоном, что видел Федор, потаскавшись двадцать с лишним лет по всей России. К тому же в квартире стоял такой запах, что можно было подумать, будто здесь ежедневно умирает и разлагается какое-то существо.

Туалет представлял закуток, усыпанный разбитой плиткой. Посередине,  покосившись на бок, стоял расколотый надвое и весь проржавевший унитаз. Хотя таковым это керамическое изделие, назвать было трудно.
Установка нового унитаза мало что меняла, так как вся сантехника в квартире была изуродована либо вырвана совсем. Тем не менее, предписание было исполнено - унитаз Федор кое-как прикрутил.

Оставалось лишь, чтобы старуха подписала акт выполненных работ.

«Не беда, – подумал Федор, – забегу еще вечерком. А если не появится, то и сам что-нибудь вместо нее нарисую».

Но когда он вышел из подъезда, то увидел как навстречу ему, потрясая головой, шагает та самая старушка. Федор резко, но приветливо преградил ей путь.

– Здравствуйте, бабуля – я сантехник Ваш. Вот…  Унитаз Вам новый поставил. Извольте расписаться, - протянул он ей помятый клочок бумаги и обгрызенную ручку.

Старушка подняла выцветший взгляд на Федора и непонимающе покачала головой.

– Распишитесь, говорю! Вот! Подпись мне черканите, да гуляйте дальше.

– Нет, нет я не поеду. Мне надо в магазин, – старушка живо развернулась и снова засеменила прочь от подъезда, так быстро, насколько это только возможно для человека ее возраста.

– Бабуль, да куда же Вы? – только и успел выдохнуть Федор, но догонять ее не стал. Чего доброго напугается, поднимет крик, вот позору-то будет.
Федор снова направился в сторону конторы, по дороге мазнув в акте неопределенную галочку.

***
– Степка, я установил унитаз.

– Красавец, отдыхай, у тебя ведь завтра выходной?

– Ты мне только вот что скажи. Зачем этот унитаз? Там все равно ничего работать не будет. Полный бардак, я такого действительно не видал никогда.

– А мне что теперь? Разберемся со временем. Вот бабку в интернат заберут, мы квартиру на баланс переведем, как выморочную, а там и видно будет.

Когда сантехник вышел из конторы, он уже точно знал, что ему действительно нужно.

 ***
В тринадцатую квартиру Федор вернулся, когда начинало смеркаться.

Старухи все еще не было, но это  было ему только на руку.

Он по-хозяйски обошел помещения, раскидал в стороны кое-какой мусор, при свете фонарика (электрического освещения в квартире не было, наверное, уже очень давно) сделал несколько замеров рулеткой.
После этого, он бегом бросился к себе в подвальчик. Тяжело дыша, обвел глазами все добро, которое он там хранил. Нужно сказать, что Федор в работе не брезговал присвоением себе на первый взгляд лишних, но еще добротных материалов.

За время работы у него в каморке много чего скопилось: начиная от плитки заканчивая сифонами. Имелась и кое-какая мебель, оставшаяся Федору после развода.
Теперь сантехник знал – всему этому здесь не место.

***
Всю ночь Федор провел в тринадцатой квартире, вычищая, выскребая, ремонтируя.
 
Его не останавливало ни отсутствие света, ни выскочившие из дыры в прихожей блохи, ни стук по батареям пробудившихся от шума соседей.

Старуха появилась ближе к рассвету. Как ни странно, она ничуть не испугалась здоровенного мужика, хозяйничавшего в ее доме. Она аккуратно прошла по стеночке до старой изорванной тахты и безмятежно уснула, свернувшись на ней калачиком.
Только тогда Федор свернул работу и отправился к себе в коморку вздремнуть часок-другой.

Но совсем еще не поздним утром сантехник снова  прилетел в тринадцатую. Старухи дома уже не было.

Одолжив на работе  трактор с прицепом сантехник за полдня вывез весь хлам и строительный мусор, а взамен привез из каморки свою еще не старую мебель.

И снова Федор трудился до самой ночи, и снова окончил только когда старуха, придя домой устроилась в том же месте, но уже на аккуратном Федоровом диванчике.

Когда сантехник пришел в пустую квартиру на следующее утро,  при свете дня, ее было не узнать. Ни разбитой керамики, ни дырки в полу. Мебель добротная, целая. Запах старости и гнили почти выветрился.

Вдруг, на полу он заметил довольно крупную, но уже пожелтевшую фотокарточку. Должно быть, не обратил на нее внимания в потемках. Со снимка ему улыбалась девушка с высокой прической, заключенная в объятия молодого моряка в бескозырке.

Федор, не помня себя, помчался в каморку. Порылся в своих вещах и откопал благодарность сантехнику Свиридову Ф.М.  выданную когда-то местной администрацией за трудолюбие и проффесионализм. Благодарность окаймляла золотистая рамка.

Но вот в рамке вместо грамоты уже красовалась найденная фотография, которую Федор тут же повесил на голой стене, прямо над  диванчиком.
«Жаль только, что обои новые не поклеил. Ну да ничего, успеем!», – думал Федор,
любуясь своим творчеством.

***
На следующий день Федор с широкой улыбкой ворвался в тринадцатую квартиру, сжимая в охапке обойные рулоны.

Ворвался и остолбенел. В комнате стояло несколько человек. Один мужчина и две женщины.

– Вы кто? – не церемонясь, спросил Федор.

– Мы из интерната для престарелых. Приехали забрать, да вот не успели, – одна из женщин кивнула в сторону диванчика.

На нем под старой фотографией с золотистой рамочкой, блаженно улыбаясь, лежала старуха. В этот раз лежала не клубочком, а вытянувшись в полный рост, грудь ее не вздымалась.

– А вы, кто, собственно, будете? Сосед?

– Сосед, – Федор положил обойные рулоны прямо в прихожей и без промедления вышел на улицу. Где-то вдалеке раздавался гул сирены.
Федор закурил. Ему было радостно от того, что старуха умерла здесь, под этой фотографией.

Да вот жаль только, что обои поклеить не успел.
29 Вознесение Земляного Бога
Барамунда
- Бога, Бога! – разнеслось над двором. – Чиклет нашёл Бога!

Благая весть явилась вдруг из глубин фруктового сада. Выскочила из-под хитросплетения яблоневых ветвей на залитую солнцем площадку – внезапно, словно юный прыщ на не знавшей диатеза попе. Вывалилась на свет в лице загорелого, перемазанного гумусом чада, а затем широко раззявила свой младенческий ротик и альтом проревела на всю округу:

- Теперь у Чиклета есть Земляной Бог! Бог! Бог!!!

Растревоженные трубным гласом, Пётр с Бастиндой кубарем скатились с крыши полуистлевшего сараюшки, за черепичным коньком которого уже вторую неделю втайне учились целоваться и благополучно приземлилились в стожок прошлогоднего сена; рыжеволосая Маниока (да-да, та самая Маняша Клажницкая из «два длинных, два коротких»), прекратила своё извечное вращение талией, позволила обмотанному изолентой хула-хупу свалиться наземь и, возглавив передовой отряд свидетелей чуда, поскакала на одной ножке в поисках источника вселенского переполоха.

Даже Виталь, мой сосед – нигилист от рождения, двоечник по натуре - презрев и блинный бойкот мамаши, и угрозу спонтанно-ременного отцовского взрыва, сорвал с переносицы очки-лисапеты, сунул их вместо закладки меж страниц и торжественно прихлопнул хвост ненавистной арифметике. Затем, не на шутку заинтригованный, высунулся в окно, перегнувшись с риском для жизни поперёк узкого подоконника.

— Покажь, покажь! – суетились босоногие девы. – Дай подержать…
— Дзы-ы-ыко, дзы-ы-ыкински!
— Ой, бабы-ы-ы, бабоньки, я боюсь, боюсь!
— И я!!!
— Какая прелесть! – вскричала Маниока.
— Фу, гадость! Тоже мне Бог… фу… — кривилась Бастинда, нервно оправляя пальчиком непослушный локон.

Новообращённая протестантка, только вот-вот ещё, всего-то пару минут назад, предававшаяся смертному сарайному греху, патетически, с многозначительным вздохом воздела к небу указательный перст свободной руки.

Девочки охали, ахали, вздыхали (ничего особенного, обычные бабьи штучки), одни прослезились от избытка чувств, другие с опаской тянули ладошки к неизвестному божеству, желая поскорее причаститься к великой тайне: такой желанной, притягательной, но одновременно — пугающей. Парням же ничего не оставалось, как толпиться на импровизированной галёрке, оплёвывать грядки с цветущим чесноком и тихо гудеть меж собою, пряча за скептическими ухмылками следы глубочайшей досады. Ну, а сам я, как умел, в одиночку держал оборону, стараясь не давать преимущества никому из нахальных паломников, не позволяя, пусть даже случайно, хоть как-то обидеть Его.

Прошло не так уж много времени, как поблизости будто щёлкнули контакты электрического реле. В воздухе резко пахнуло свежим фосфором и серой. Нечто, едва уловимое, переменилось в настроениях обступившей меня ребятни: сильнейшая половина стала потихоньку выходить из оцепенения, вызванного завистью и известной конкуренцией мальчишеских самолюбий. Простым ли напором загорелых тел, упорством ли, хитростью, но этим юным пародиям на самцов Homo Sapiens удалось-таки оттеснить прекрасный пол от чудесного артефакта, извлечённого мною из-под капустного листа лишь несколько минут назад.

Юные фарисеи не надумали ничего постыднее, чем обрушиться на маленькое земляное чудо с хулой, граничащей со святотатством, а вернее, с такой злобой, что ситуация сразу же обрела вид древней игры – интриги, оканчивающейся, по-обыкновению, пошлой провокацией, скорым судом и побиванием камнями никому не нужного, ни на что не годного, никем не званого апостола...

— Да ну, братва, фигня какая-то…
— Отвали!
— Ты чо, блин?
— А сам?
— Ме-ме-ме, бе-бе-бе, — ни с того ни с сего разошёлся Борька (ещё друг называется!), демонстрируя мне и притихшим девчонкам свой змеиный язык - длинный, ярко-жёлтый от бабушкиных поливитаминов.
— Не лезь, — я неловко отмахнулся от насмешника, заехав тому случайно локтем по рёбрам.
— Тощий, тощий – псих психованный, баран подкованный! — обиделся иуда и на всякий случай отскочил назад.
— Говорил же: не лезь…
— Ну, и чё там у тебя, Чиклет, чё? Небось, опять галдышку собачью нашёл и радуешься? – бросил мне с вызовом жиртрест Петруччо. – Давай-кось сюда, заценю.

Наизлейший враг мой, словно чувствуя складчатым и потным своим затылком поддержку товарищей, потянулся было грязными пальцами к Земляному Богу, но я твёрдо решил не сдаваться и крепко-накрепко сжал ладонь в кулак, оставив внутри лишь небольшое пространство — с тем расчётом, чтоб Бог мой мог двигаться и дышать. Затем отступил на пару шагов и упёрся тылом в узловатый яблоневый ствол:

— Фиг тебе! Не дам – слугой не нанимался!
— Ты чё, блин, опух, тощий? Совсем уже страх потерял? – Петька наплывал на меня своей громадной, четырнадцатилетней выкормки тушей, будто эскадренный броненосец на хлипкую шхуну. – Гони сюда Бога, пока по мордасам не отхватил!
— Нет… — на миг мне стало страшно, очень страшно. — Бога не отдам!
— Врежь, врежь ему, Петька! – нервически хохотнула из-под панамы Бастинда. – Ой-ой-ой, тоже мне Бога себе нашёл, тьфу! Дурак придурочный… Бог — он в церкви живёт!
— Врежь, врежь, — подхватили мальчишки. – Давай, давай!
— Короче, Чиклет, слышишь? В последний раз тебе говорю!

Виталь заорал было из окна, что за меня всем задницы порвёт, но был схвачен за ухо откуда ни возьмись явившейся мамашей и оттащен прочь. Пару секунд спустя из-за кулис второго этажа раздался посвист режиссёрского кнута и жалобный бас ударной установки.

Не успел я и глазом моргнуть, как Петруччо вынул из-за пояса свой финский ножичек – предмет зависти всех мальчишек нашего двора, выточенный его братом-зеком из старого паровозного клапана, подошёл и ткнул меня в живот:

— Вот тебе за Бога!

Мне даже не было больно. Мне вообще было никак. Под истошный визг девчонок и дворовой мелюзги я медленно сполз спиною по стволу антоновки и, не разжимая кулака, потерял сознание.

***

Спасибо доктору: он не позволил санитарке выкинуть Бога, аккуратно уложил того в баночку для анализов, а мама нанесла травы. Травы и капустного листа.

Навещая меня, мандарины мама оставляла на тумбочке — по традиции, но поскольку сам я в те дни питался лишь через катетер-трубочку, то фрукты и прочие вкусности дарил соседке по палате — девочке с красивым, но необычайно бледным лицом и лямблиями в печени. Ей даже уколов в день делали на целых три больше, чем мне. Ещё бы, ведь её не хранил сам Бог.

Дни в больничке тянулись нудно, порою казалось, бесконечно. Бог тихо похрустывал себе в баночке дарёной маминой капустой и в разговоры со мной не вступал. Единственная наша дискуссия состоялась сразу после того, как умерла бледная девочка с лямблиями.

В ту душную июльскую ночь моя соседка вдруг начала страшно хрипеть, биться затылком об изголовье, обрывая в последних судорогах питающие её болезнь пластиковые трубочки. Потом девочку вырвало печеньем, желчью, ещё чем-то. Спустя минуту-две (врачи так и не успели добежать вовремя, несмотря на мой тревожный вызов) юная страдалица отмучилась, наконец, и тихо выпрямилась в своей кроватке, уставив в потолок широко открытые, голубые, но безжизненные, увы, теперь глаза, а в самом уголке её измождённых губ глупо оранжевела одинокая мандаринная корочка.

Утром, не удержавшись, я спросил Бога:

— Почему так?
— Видишь ли, Чиклет: я ещё слишком маленький Бог и не имею достаточно сил, чтобы воскресить её.
— А если бы ты был уже большим?
— Ну, тогда за большими делами я вряд ли бы углядел маленькие, — тяжело вздохнул мой Бог и уполз под травинку, чтобы я его больше не беспокоил.

С тех пор мы не перекинулись больше и парой слов. Я не возражал, ибо понимал: Богу – богово. Понимал и принимал как есть.

Потом умер Борька, от какого-то странного, скоропостижного августовского гриппа. Следом – Бастинда, свалившись, возвращаясь из гостей, с пригородного перрона под проходящий электропоезд. Петруччо так и не сумел прижиться на «малолетке», был «опущен» по ходу и в одну прекрасную ночь удавлен под нарами казённой подушкой.

Все эти новости, ещё горяченькими, приносила мне мама. Жалеючи, она называла иудушку не иначе как Боренька, а размазанную по шпалам иудицу – бедная Танечка. Про Петьку, правда, мама сразу и честно заявила мне: «так ему и надо». А меня отчего-то нисколько не интересовало мнение Бога в связи со всеми этими событиями, тем более что в последние дни тот как-то странно приутих, стал твёрдым, серым и недвижимым.

Пока Бог спал, я решил написать евангелие, ведь всё же, что ни говори, я был самым первым его апостолом. Маниока – вторым, но пока что даже не догадывалась об этом. А Виталь мог запросто бы сойти за третьего, если б не был таким лодырем да ещё и второгодником впридачу.

Евангелие

Создал Бог Бога.
Из утренней росы, из детской слезы и капустной грядки.
Нарёк имя ему – Земляной Бог, и положил под корень.
И это было единственно верно.
Ибо Главный Бог владеет горним, а Земляной – дольним.
Главный — немного до и бесконечно после,
Земляной — исключительно здесь и сейчас…

Потом умер я.

Уровень лейкоцитов в крови сначала резко поднялся, потом так же резко упал. Медики, как всегда, забили тревогу: забегали, засуетились. Кололи антибиотики, адреналин и ещё чёрт те что, прилаживали к моей тоненькой вене капельницы с физраствором, но… сепсис всё равно победил.

Сепсис всегда побеждает маленькую жизнь, если на сердце той таится большая обида.

Бог проснулся, пообсох минут с двадцать, затем расправил белые, с двумя чёрными пятнышками крылья, выбрался из банки, взмыл через форточку в небо и помчался вослед мне – своему первому свидетелю. Ибо что такое Апостол без Бога? И что такое Бог без Апостола?

Евангелие от Маниоки

…Он был хороший.
Не дал погубить Бога.
За это Бог полюбил его…

Ивангиле от Виталя

Двашды два – пять.
Отныни и ва веки виков
Аминь…
30 Непутёвая
Владимир Цвиркун
Ночь, как на заказ, выдалась тёмной, но тёплой и тихой. Она шла. Нет она не шла, она кралась, как рысь к своей добыче. То и дело оглядываясь по сторонам и назад, Мила медленно приближалась к своей цели. Она специально оделась в мужскую одежду, чтобы не быть узнанной. Ей очень не хотелось встретиться именно сейчас с кем-нибудь из знакомых, а тем более с родственниками. Она хорошо подготовилась. Женщины, когда нужно, с большим искусством меняют свой имидж. Каждый свой шаг Мила старалась делать бесшумно, а значит, и продвигалась медленно. Это была её пока первая попытка после всего случившегося увидеть…

Со дня свадьбы на первых порах Мила с мужем Кириллом жили, как и многие молодожёны. Сначала медовый месяц провели в деревне у деда с бабкой поближе к молочку, яйцам, медку, потом поездки к родственникам по их приглашению, работа, выходные, праздники и, наконец, будни. Вскоре родилась дочка Анюта.
Прошли три года, и вдруг, у женщин это бывает часто, в один прекрасный день Мила отчётливо поняла, что ей чего-то в жизни не хватает для полного счастья.

 Перебирать чего именно нужно ей, особенно не приходилось. Любая женщина,  а тем более молодая, цветущая девушка, жаждала любви. Ты хоть, как говорится, тресни, но без любви Мила стала увядать. Если любишь и любима, то и судьба удалась. Она любила  Кирилла по-своему, а вот от него в свой адрес этих нежных, нужных и красивых слов она не слышала. Признаться, и сама Мила не помнит, чтобы говорила мужу, что любит его. Правда,  ещё в школе она написала ему записку с тремя словами. Больше о любви они никогда не говорили. Наверное, каждый из них ждал, кто заговорит об этом первый.  И тогда родник счастья, возможно, обнажил бы свои сокровища. Но этого пока не случилось…

Вдруг она отчётливо увидела, как зажёгся свет в знакомом окне. В груди защемило, к горлу подкатил комок, глаза заблестели, заслезились…
Как-то  в компании на одном из советских праздников её пригласил, с разрешения Кирилла, на танец местный красавец Арнольд. Во время тура он на ухо шепнул ей:
-Мила, я тебя люблю. И люблю давно. Давай встретимся.
-Ты что с ума сошёл, - парировала она признание партнёра. - Однако до конца вечеринки они кидали друг на друга непростые, многообещающие взгляды. Семя, брошенное Арнольдом, попало на благодатную и подготовленную самой Милой почву.
Через какое-то время они стали встречаться. Причем свидания проходили, конечно, тайком и где попало: от развалин дома до открытых подстанций и вентиляторных. Он всё время твердил ей о своей любви, дарил подарки, даже отдавал свои письма при прощании. Миле это очень нравилось. Она даже гордилась в душе, что за ней ухаживает такой мужчина. Однако любить, как и воевать на два фронта, очень трудно. Поэтому поведение Милы недвусмысленно показывало и выдавало появление в их доме классического любовного треугольника.
-Где ты всё время пропадаешь? – однажды спросил Кирилл свою жену.
-Где, где. Хожу на курсы кройки и шитья.
-Да у тебя и швейной машинки своей нет.
-Зато у моей матери есть.
-Ну, смотри, не зашейся.
Однажды утром она, когда была дома одна, собрала свой чемодан, написала короткую записку, что уходит к  Арнольду, и растворилась, оставив Кирилла с маленькой Анютой.

Арнольд жил с новой пассией, уже не заводя, как прежде,  разговоры о любви. Он достиг своей цели, он перетянул в одиночку семейный канат в свою сторону. А когда победа стала явью, зачем прилагать прежние усилия. Мила теперь, как бездомная собака, выполняла все его прихоти. Ведь у неё теперь не было защиты, не было тыла в лице дочери и мужа.

Прошли полгода. Сидя однажды вечером за трюмо,  её вновь осенила мысль, что  сожитель не тот орёл, за которого себя выдавал. Она придирчиво посмотрела на себя в зеркало прямо самой себе в глаза. Не выдержав собственного взгляда,  закрыла сначала веки, а потом опустила голову на руки и зарыдала, причитая: «Что я наделала. Бросила хорошего человека с ребенком одних. Да, Кирилл тоже не орёл и не принц. Он не курит, не пьет, на других женщин не заглядывается. Ну, что поделаешь, если он такой. Но он хороший семьянин. Да и в постели, как оказалось, Кирилл намного горячее. Что делать? Что делать? Куда податься, какому Богу молиться?»
Когда слёзы высохли, и бурные мысли улеглись в голове, она представила окно, светящееся во тьме, а за ним Кирилла и Анюту. Там было тепло, светло и чисто не только в квартире, но и в её душе. Кто и зачем послал в её судьбу эти испытания и мытарства. Опять наступило раздвоение души и сердца. И так у Милы заныло в груди,  аж  плохо стало. В этот поздний вечер она твёрдо для себя решила: «Хотя бы тайком посмотреть на своих».
Мила, тихо ступая, подошла совсем близко к некогда своему окну. Вокруг по-прежнему было тихо и спокойно, только сердце у неё  с каждым шагом билось всё сильнее и сильнее. «Господи,- промолвила она, - как лёгок путь к побегу, но как труден путь назад». Мила вдруг поняла, что окно высоковато,  и она не сможет увидеть их. Опустив голову от отчаяния,  увидела в темноте, что у стены стоит табуретка. Наверное, подумала Мила, Кирилл мыл окно и забыл её. А может, он специально…  Но эту  мысль она отогнала прочь. От радости Мила подпрыгнула, но в ту же  минуту взяла себя в руки…
Держась за отлив подоконника, осторожно влезла на табуретку и заглянула в окно. Там, сидя на паласе, Кирилл и Анюта катали друг другу мяч. Такая семейная идиллия ещё больше растрогала её душу и сердце: «А ведь можно играть  и втроем», - невольно подумала она. Слёзы сами собой полились по дрожащим щекам и губам. В этот миг Мила готова была взлететь, нет влететь в это окно доброй птицей, птицей счастья для семьи, крепко-крепко прижать к себе дочурку и Кирилла, попросить у них прощение. И уже прощённой пойти на кухню и приготовить своим самым близким в этот миг людям что-нибудь вкусненькое. Чего-чего, а у Милы от природы был большой талант к кулинарии. Книга «О здоровой и полезной пище» постоянно лежала на кухонном столе открытой на какой-нибудь странице. А в выходные дни из прочитанного на столе появлялись всевозможные яства. Ей очень хотелось именно сейчас, в этот вечер,  усесться всем втроем за кухонным столом и попить чая из чашек с большими красными горошинами.

Она думала о  своём, а они  в это время  радостные  о чём-то говорили, жестикулировали, смеялись. Потом снова начали катать друг другу мяч. А у Милы начали трястись ноги. Она вот-вот могла упасть от сильного душевного шока. Но в этот момент Кирилл встал, посмотрел на часы, потом взял на руки дочурку. Они вместе подошли к выключателю – свет погас.
«Кино окончилось», - грустно подумала Мила.
Путь на землю был ещё труднее, чем восхождение. Милу знобило. Она обхватила себя руками, чтобы как-то  немного успокоиться. Постояв какое-то время, с опущенной головой,  уже не прячась и не оглядываясь, побрела в бездонную глушь ночной тишины. В голову вдруг залетела реплика свекрови, сказанная ей как-то при нечаянной встрече на улице: «Непутёвая ты!»
Да, действительно, от добра добра не ищут! Мила ускорила шаг. Куда? К кому?..
31 Межа
Владимир Цвиркун
Она пролегла не только между дворами, но и сердцами матери и сына.

А случилась эта история в одном из больших сёл нашего района. И теперь, спустя уже несколько времени, проезжая по асфальту мимо, вижу как около незавидного и старенького деревянного домика вырос большой кирпичный дом с надворными постройками. Почему же всё-таки в доме матери не ужились сын с невесткой?

Осень в наших краях стоит долго, почти как лето. В это время особенно ярко выделяется своим сочным нарядом скумпия. Николай возвращался из рейса. После работы часа два повозился с колёсами, как говорят шофёры "переобувался". Но, подъехав к тому месту, где начинал расти кустарник скумпии, оживился. Нравился он ему потому, что заменял летние цветы. А ещё напоминал о Наталье. Как она там? Привёз он её из соседнего села с "приданым". Так в селе говорят о женщине, которая выходит замуж с ребёнком. Николаю нравилась уже его дочурка Маша. Любил он и Наталью крепко. Но родичи отговаривали:
– Что ты, Николай, делаешь? На кого позарился?
Николай отмалчивался. Да и, вообще, в жизни он был не разговорчивым.
– Тебе своих девок что ли мало? И помоложе есть, и без "приданого". Опомнись.
Да и мать как-то до свадьбы сказала Николаю:
– Не дело ты затеял, сынок. Раз она с тем мужем не ужилась, и с тобой жизни не будет. А там гляди, Коля. Может, слюбитесь, своих детей  наживёте.
И заплакала в скомканный платок...

После регистрации молодые подкатили к селу. Односельчане раза три перетягивали верёвку, кричали:
– Не пустим! Подмазать надо! Наливай!
– Да он, наверное, не знает, что в этих случаях надо делать.
– Конечно, не знает, женится-то первый раз. Она должна подсказать.
– Правильно. У невесты больше опыта!   
Но этого не слышали молодые. Земляки зубоскалили, проверяя Николая на крепость. А он только улыбался...
Под третью стопку родня и приглашённые засуетились: надо одаривать молодых.
– Что толку дарить, всё равно жизни не будет, – сквозь зубы процедила сестра Николая Анна.
– Дарите больше кукол, есть кому в них играть, – на той же ноте пропел её муж Петро.
Гости как-то стеснительно переглянулись, сделали вид, что не слышат. А поднос с подарками уже пошёл по кругу. Дарили всякое: материал, посуду, но больше деньги: молодые сами выберут, что купить для нового дома.
Захмелевшие люди выходили во двор перевести дух, подышать свежим воздухом. А что за свадьба без пляски и частушек:
– Пойду плясать, доски гнутся, сарафан короток, ребята смеются, – задиристо начала одна из подруг невесты. Из толпы выбежала дивчина и, как бы в ответ, в такт гармони звонко пропела:
Меня сватали  корили
И просватали  корят.
Всех корённых разобрали,
А хвалёные сидят.
В круг всё больше и больше собиралось бедовых девок и отчаянных парней. Они наперебой старались перечастушить и переплясать друг друга. Тешились и те, кто рвал глотки и не жалел туфель, и те, кто окружал их. А в другом углу двора Анна Вербовая вместе со своим мужем "натаскивали" мать.
Старая Агафья внимательно слушала дочь и зятя, а сама полузаплаканными глазами вопрошающе смотрела на крыльцо, где в окружении друзей стоял Николай со своей Наталкой.
– Скажи сразу им, чтобы съезжали от тебя, – вполголоса говорила Анна. – Она всё равно не будет считать тебя хозяйкой.
– Молодая повернёт всё по-своему, – вторил ей Петро.
– Мы и дом ставили, и сараи строили, а она на всё готовое придёт, да ещё не одна.
– Не даст тебе, мама, спокойно пожить. Руби сразу сук. Не обломаешь поперву, потом сил не хватит.
– Да, может, и ничего, детки, будет. Пообвыкнутся молодые-то.
– Ну, смотри. Пеняй тогда на себя, дорогая мамочка.
– Как хочешь, тёща, а я ей сейчас всё скажу, – и с этими словами Петро отправился к крыльцу...
Скандал тогда на свадьбе кое-как пригасили, но искры от него вот уже несколько лет не удавалось погасить.
Как-то возвратился Николай домой раньше обычного: отпросился у механика съездить к тёще. Давно не были, да и тёща с людьми переказывала, что хочет видеть молодых, болеет. Ещё не доходя до своего огорода, он услышал отчаянный крик:
–  Да что вы делаете? Как Николай со двора, так вы за меня принимаетесь.
 Не помня себя, Николай бросился к дому и увидел свою Наталку с растрёпанными волосами, в порванном платье, босиком. Она подскочила к нему и бросилась ему на шею, всхлипывая и приговаривая:
– Коля, да на что такая жизнь? Что за изверги эти люди. Что они только про меня не говорили при матери... Она  ведь... может... и поверить... Коля, уедем отсюда...
После этой сцены по селу прокатился слушок: Вербовые, мол, хотят выжить молодых, а в дом матери поселить потом своего старшего сына. Насколько это было правдой – трудно судить, но при разговоре на эту тему с мужиками Петро всякий раз, как бы оправдываясь, говорил:
– Для неё, что ли, мы с Анной дом построили, когда Николай был в армии.
– Да ты дай молодым время обжиться, а там, глядишь, и сами строиться начнут. Николай-то деловой парень, – говорили ему односельчане.

Дальше  больше. Вербовые уже и Николая перестали побаиваться и уважать. Осенью он пилил дрова на зиму, Наталья прибиралась в доме. Пришли Анна и Петро, поздоровались. Натужно гудела пила, выбрасывая пахнущие смолой тёплые опилки. Росла гора чурок. Николай увлёкся работой. Вдруг  –  раздирающий душу крик:
– Николай, бьют!
Из дверей выбежала Наталка. Вслед за ней полетели поленья дров и... бранная ругань Петра и Анны.
Прижимая к себе жену, Николай подумал: "Надо что-то делать. Хватит так жить".
Вечером он долго не ложился спать, что-то выжидал, то и дело выходил на улицу, гремел в коридоре. Наталка уснула, мать тоже начала стелить постель.
– Мама, – окликнул Николай, – вы б погодили немного, разговор есть.
В тёплой кухне, усевшись на стул, он прямо спросил мать:
– За что вы не любите Наталку? Она же вам ничего плохого не сделала.
– Не знаю, сынок, но мне говорят, что вы хотите меня в дом престарелых сдать. А каково мне при живых детях?
– Враньё всё это.
– Оно, может, и так. Но, на всякий случай, дом разделить не помешает. И двор, конечно.
– Зря вы это, мама, затеваете. Перед людьми стыдно.
 Но мать осталась при своём мнении. И вскоре в суде появилось её письмо.
Уже после раздела подъехали Петро с другом к тёще. Не спрашивая у хозяйки разрешения, вошли в половину дома Николая и начали собирать вещи. Две скатерти через несколько минут стали увесистыми узлами. Перед тем как уехать, Петро сказал:
– Вы, мать, скажите этой бусурманке, что её вещи будут там, откуда она пришла...

Но Николай и Наталка выдержали. Они построили себе дом, сарай. У них родился мальчик. Они назвали его в честь отца Николая – Кириллом.
Трудно, ой как трудно, жить рядом с матерью и не бывать у неё в гостях. Что мешает им жить вместе? Радостно и дружно. Николай и Наталка зла не помнят. Но сумеет ли понять мать сына, не пойдёт ли снова "за советом" к своей  дочери и зятю?

Ярко этой осенью окрасилась скумпия. Окрасилась на радость людям: осень тоже богата красками...
32 ТЕНЬ
Светлана Джус
Ирина поднялась на третий этаж и, оглядевшись, подошла к обшарпанной двери. «Да, это здесь», - подумала женщина и, сняв перчатку, достала из сумочки зеркальце. После конференции, продлившейся несколько часов, она выглядела просто замечательно – сказывался многолетний навык работы над собой, позволяющий ей расслабляться и выглядеть усталой  только дома, плюс отличная работа визажиста. Получив удовольствие от собственного вида, Ирина положила зеркальце в сумочку и несколько раз нажала на кнопку звонка. Через некоторое время послышалось клацанье замка, и дверь открылась.
- Вам кого? – спросила женщина, открывшая дверь.
- Да, я собственно…, мне бы Олега Эдуардовича - бодрым тоном ответила гостья.
- Что вы хотели?
- Простите, а вы меня не узнаете, вы ведь Лариса? – внимательно вглядываясь в лицо хозяйки, вопросом на вопрос ответила Ирина.
          - Да, я – Лариса, проходите, - после минутной паузы сказала женщина и отступила вглубь коридора. Ирина осторожно проскользнула в ярко освещенную прихожую и, остановившись возле большого во весь рост зеркала, невольно глянула. На неё смотрела до изыска ухоженная женщина, а элегантный наряд придавал ей вид аристократки, поэтому на её фоне хозяйка, в застиранном халатике и  небрежно стянутыми в пучок волосах, выглядела неряшливо, вызывая у гостьи легкую брезгливость.
При ярком свете стало отчетливо видно, что эти две женщины внешне похожи друг на друга, как две капли воды. Глаза, брови, губы, подбородок – всё было один в один, и даже межбровные складки были одинаковые – левая намного короче правой.
- Отчего же, я сразу узнала тебя, - изобразила Лариса улыбку, - ты откуда?
- Да, я тут проездом, на конференцию пригласили, вот решила проведать, как ты, как папа…?
- Папа умер пять лет назад, - перебила гостью хозяйка.
- Умер? – оторопела Ирина и растерянно посмотрела в сторону большой комнаты, дверь в которую была открыта.
Там всё было так же, как тогда, только в большом кресле не видно было сгорбленной фигуры того, чьи слова помогли ей стать тем, кем она была сегодня – одним из самых успешных предпринимателей, работающим с международными компаниями. Если бы не он….
В тот день Ирина шла с занятий с одним желанием – выспаться. У неё был хронический недосып, потому что их комната в общежитии, скорее напоминала проходной двор, где постоянно кто-то входил и выходил, причем делалось всё это достаточно шумно. Девушка шла и считала, сколько времени у неё будет хотя бы вздремнуть, как вдруг кто-то крепко схватил её за руку.
- Ты чего тут делаешь? – строго спросил её незнакомый мужчина, но тут же одернул руку, - Ой, простите! Пожалуйста простите, кажется, я обознался, но это невероятно….
Он отступил на шаг и с изумлением принялся внимательно рассматривать Ирину.
- Это же надо быть настолько похожей, - засмеялся он и пояснил, - понимаете, вы один в один похожи на мою дочь, ну просто копия, а как ваше имя?
- Ирина, - растерянно пробормотала девушка и тоже улыбнулась.
- Ириночка, простите мне мою назойливость, но я вас приглашаю в гости, здесь рядышком, вот увидите - это будет  прелюбопытное зрелище.
Олег Эдуардович, так звали мужчину, потащил не особо сопротивлявшуюся девушку за собой, а затем познакомил со всей своей семьей, включая дочь, которая действительно была как две капли воды похожа на неё. За столом радушный хозяин много шутил по этому поводу, а потом вдруг сказал:
- Понимаете, Ириночка, у каждого человека обязательно есть двойник и даже не один. Внешняя схожесть, мимика, жесты и даже характер может быть абсолютно одинаков, но тут вся загвоздка в генетике. Допустим, в нашей семье генетика очень сильна, и у нас рождаются личности, неординарные личности, заметьте. Ларисочка очень неординарная личность и останется таковой, потому что в ней это заложено, а если один из двойников личность, то второй становится как бы его тенью, так как его потенциал занижается, потому что всё забирает главный. Сами понимаете, что не может быть двух похожих гениев….
Ирина слушала его молча, где-то даже улыбаясь, но внутри она ощущала, как небольшая волна протеста постепенно перерастала в огромное цунами возмущения. Уходя из этого дома, она уже твердо знала, что никогда не станет тенью этой, живущей на всем готовом, холеной девчонки. Потом Ирина часто заходила к ним в гости, но скорее, чтобы просто поговорить с Олегом Эдуардовичем, который был умным человеком, и девушка как губка впитывала в себя его мудрость. Закончив учебу, она уехала и больше никогда не была в их доме, но мысль о двойнике была словно выжженное тавро на её памяти, заставляющее постоянно находиться в напряженном состоянии борьбы за утверждение своего «я», за утверждение самой себя, как личности. Выиграв очередную победу, она с жадным упорством продолжала идти дальше, пытаясь достигнуть самой высокой точки предела своих возможностей. Это делалось часто без особого желания, без какой либо острой необходимости, но это стало для неё смыслом жизни, потому что  больше всего она боялась стать тенью. Теперь можно было успокоиться.
- Мама, посмотри что мы нашли! – входная дверь распахнулась и в коридор ввалились два симпатичных малыша, у одного из них в руках была кошка. Лицо хозяйки моментально преобразилось  и приобрело ту волшебную красоту, которую не может сотворить ни один визажист или пластический хирург, ту красоту, которая дана только любимой и любящей матери.
Возвратившись в гостиницу, Ирина смыла макияж и, посмотрев в зеркало, горько расплакалась – все её радости от победных успехов в борьбе за личность были лишь жалкой тенью того настоящего счастья, которым светилось лицо Ларисы.
33 Встреча
Ольга Гаинут
Встреча
Ещё нам плакать и смеяться,
Но не смиряться, не смиряться.
Ещё не пройден тот подъём.
Ещё друг друга мы найдём. (Булат Окуджава)
 
      День выдался пасмурный. Тучи заволокли летнее небо и даже,
пожалуй, грозились залить город дождём. Вдалеке резко стукнул гром,
словно кто-то разорвал крепкий кусок ткани: "хирт!"
Олеся встречалась в суде с «бывшим» по случаю их развода.
Он пришёл как-то вечером домой, вытянул в кресле длинные ноги,
поправил прямые чёрные волосы и сказал твёрдо, без сомнения, не путаясь
в словах:
      - У меня другая женщина. Мы ждём ребёнка. Я люблю её и того
будущего ребёнка. А наш сын, думаю, сможет прожить без меня. Ты же не
станешь мешать моему счастью?
Ничто не дрогнуло в его голосе, словно говорил про покупку новых
домашних тапок. Эмоции и раскаяние не блуждали на уверенном лице. Всё
обыденно, будто так делают все и всегда. В глазах стояла пустота.
Зато у Олеси пол зашатался под ногами. Она увидела себя на самом
краю бездны. Ещё шажок, и уже ничего не будет, кроме вечности.

      Стройненькая, одетая в нарядный домашний халатик, застыла перед
ним, оглушённая признанием. Почувствовала, как полыхнула в висках
кровь. Слушала и не слышала. Это не укладывалось
в голове двадцатилетней женщины, мечтавшей о долгой счастливой
супружеской жизни. Даже подумала, было, что он шутит. С надеждой
смотрела на мужа, пытаясь собрать в улыбку непослушные губы.
Однако пустое сердце не страдало. И маска равнодушия крепко
держалась на его лице, потому что была не надета, как на маскараде, а
приросла к нему ещё до рождения.
 
      С первой минуты знакомства девушка любовалась его миндалевидными
карими глазами. И верила, что красота его тела плавно перетекает в
доброту. Гордилась красавцем мужем и совсем не обращала внимания на
деликатные намёки мамы, что этот красавец думает только о себе. Какая-то
пелена не спадала с глаз. Наверно, это и были те самые розовые очки,
неизбежно переворачивающие реальность с ног на голову.
 
      "Как я могла выйти замуж за монстра? Удерживать его? Мешать его
счастью? Не видеть его никогда - вот счастье. Стереть из памяти его ласки,
слова о любви, объятия. Не было! Показалось! И всё!
И как хорошо, что сыну всего годик, он не запомнит это лицо, эти руки,
эти предательские глаза".
 
      Теперь они, как чужие, молча и не глядя друг на друга, отстранённо
стояли в вестибюле длинного серого здания с табличкой «Суд города
Смоленска» в
ожидании бумаги о факте развода. «Бывший» холодно смотрел, как его сын
неуклюже топает по коридору. Так плохо было Олесе, словно огромная
рана на сердце пузырилась алой кровью, заливая всё тело болью. Как
вытерпеть? Где взять силы выстоять и не показать мерзавцу, чего ей стоит
играть роль сильной, волевой женщины.
 
      - Сколько лет, сколько зим... Вот так встреча, - услышала она голос
своего "бывшего".
      Повернувшись, увидела стройного парня среднего роста с печальным
лицом, вышедшего, видимо, из дверей соседнего кабинета. Они
обменивались рукопожатием. Молодого человека звали Олег. После
обычных фраз "Ты где?", "Ты как?", произнесённых автоматически, он, всё
ещё находясь под впечатлением, желая излить кому-то душу, откровенно
рассказал свою грустную историю.
 
      "Я здесь подписал бумаги на развод. У меня нет никаких претензий к
жене, дом содержит в чистоте, вкусно готовит, везде порядок, одежда
отглажена. Всё дело во мне. Я работаю вахтовым методом: два месяца
далеко от дома, две недели – с женой. Она не может выносить такой
график. Если бы хоть ребёнок был, ей не было бы так одиноко. Но со мной
она не может родить. А я так мечтаю о малыше! Я её понимаю. Поэтому не
стал препятствовать её желанию развестись. Она достойна лучшей доли.
Только хочу, чтобы встретила любящего человека, всегда окружающего её
заботой, и он стал бы добрым мужем и заботливым отцом для их будущих
детей".
 
      Олеся удивилась сверх меры. Она впервые встречала мужчину,
который не поливал грязью бывшую жену, даже не винил её ни в чём, а в
плохом свете выставил себя. Всё в рассказе Олега говорило о его высоких
душевных качествах. У него было то, что не часто встретишь в людях.
"Судьба не зря свела нас в этом сером здании. Я не должна потерять
его", - подсказывало сердце.
 
      - А знаешь, что делает здесь этот? - как-то сами вырвались слова,
обращённые к Олегу, - пришёл отказаться от своего сына. Он на стороне
уже «сделал» другого, и теперь первый сын ему не нужен.
      «Бывший» потерял дар речи. В его планы не входило расписываться в
своём предательстве, тем более, перед Олегом. Кроме того, он не ожидал
такой реакции от Олеси, терпеливой, деликатной, сдержанной.
      "В ней произошла переоценка ценностей. Похоже, я плохо знаю её
волевые качества. С таким характером можно многого добиться в жизни. Не
прогадал ли я? Захотел всё выжать из своей внешности ради обеспеченной
жизни. А, может, счастье совсем не в этом? И от сына так жёстко отказался,
ведь он - моя плоть и кровь. А что, надо было в ногах у неё валяться,
просить прощения? Нет, от жизни нужно брать всё и без сантиментов. А
сердце? Сердце надо уметь отключать".
 
      В это время вышла секретарь и вызвала его в кабинет.
 
      Олеся взяла на руки сына. Ясными, лучистыми глазами взглянула на
Олега.
      - Олег, я… я буду ждать тебя сколько угодно! Ты будешь для меня
единственным светом в окошке. Ты никогда не пожалеешь. Смотри, у нас
даже имена однокоренные: Олег и Олеся.
Женщина сильно покраснела. Не узнавала себя, не понимала, откуда у
неё появилась такая решимость и что вообще происходит. Только слышала
гулкие удары сердца и толчки в висках. Одно чувствовала точно: всё
готова сделать ради его счастья.
      И тут её годовалый сын протянул мужчине руки. Олег просиял, глаза
подобрели, подошёл близко к ним, взял малыша, прижал его, уткнулся в
нежную детскую шейку и зажмурился от волнения.
 
      Так втроём и вышли на улицу и оказались в лучах яркого солнечного
света. Тучи уже исчезли. Серый, обещавший утонуть в дожде день оделся в
лёгкое, но тёплое покрывало.
Олеся шла рядом с Олегом, будто в каком-то волшебном сне. Как
бриллиант от поцелуя с солнцем, её глаза искрились такими резкими
чарующими лучами, против восторженной игры которых не устоит ни одно
сердце. Красота и счастье пробивают восхищением самых чёрствых и
загрубелых.
 
      Официально «бывший» стоял в дверях здания суда, смотрел им вслед,
нервно теребил руками бумагу о разводе и кусал губы.
"Что же я наделал! Ведь люблю её, а не ту, шикующую на деньги отца.
Ладно, хватит нюни распускать, уже всё думано-передумано: хочу жить
богато, а там посмотрим. Хотя, такую умницу и рукодельницу вряд ли ещё
раз встречу. Сколько среди женщин "пустой породы", ни к чему не
способных, грубых, ленивых", - мрачнел всё больше.
 
      Олег полюбил сына Олеси всей душой. Столько нерастраченной
отцовской заботы досталось одному малышу. Однако и для Олеси в его
добром сердце оказались пшеничные поля, полноводные реки, бескрайние
сады с цветами. Мужчина так истосковался по любви и ласке, что не ходил
по земле, а летал. Каждому влюблённому знакомо это состояние счастья.
Только многие быстро привыкают и забывают этот полёт. И сворачивают
крылья, от чего они, сильные и красивые, превращаются в сухие ненужные
листья, рассыпаются и разлетаются пылью, исчезая навсегда.
 
      Олег к таким не относился. Напротив, с каждым днём он лучше узнавал
Олесю и понимал, какое сокровище рядом: душевная, ласковая,
заботливая женщина была ещё и отличной хозяйкой. Всё горело у неё в
руках. Делать что-либо медленно она не умела. Как не умела и не хотела
валяться часами на диване с журнальчиком в руках. Если и был
журнал, то с выкройками. Обычно после изучения такого журнала
появлялось новое платье, сшитое умелыми ручками Олеси, или связанный
спицами костюмчик сыну. А мальчик уже так привык к Олегу, что весело
лопотал «па-па» и не хотел даже засыпать без него.
 
      Перед очередным отъездом на вахту Олег сделал Олесе предложение и
подарил замечательное кольцо.
      - Я люблю тебя. Всей душой, - произнёс самые важные в жизни слова с
радостным придыханием и волнением, а не промямлил, глядя в сторону,
подобно многим мужчинам. – Носи это кольцо каждый день. А через два
месяца я вернусь, и мы отпразднуем свадьбу.
      Провожая любимого, Олеся плакала. В его глазах, будто в зеркале,
отражалось её заплаканное лицо, и она улыбнулась: всё так, как мечтала.
 
      Дни полетели быстро. Олеся сама сшила себе свадебное платье и
белую шелковую рубашку Олегу. Каждый вечер, уложив сына спать,
писала письма дорогому человеку. Очень скоро получала ответы, полные
нежности и планов на будущее.
      Всё складывалось так хорошо, что женщина боялась поверить.
Тихонько про себя смеялась счастливым смехом, вспоминала знакомство и
то сумасшествие, нашедшее на неё тогда.
      - А если твой Олег не вернётся, - осторожно высказывалась мама.
Она бы полжизни отдала, чтобы видеть дочь счастливой. Чувствовала,
что Олег - достойный муж и отец. Тем не менее сомнение тихонько
подтачивало её веру.
      - Ну что ты, мама, - у дочери перехватывало дыхание, - зачем бы он
дарил кольцо и писал столько писем.
      - Ладно, подождём, осталось два дня.
 
      Два дня прошли. Олег не приехал.
 
      Каждый следующий день был похож для Олеси на каторгу. Женщина
изо всех сил придавала лицу спокойное выражение, будто всё у неё
нормально, тогда как душу разрывали страшные думы. Ночами почти не
могла спать: в голове прокручивались всевозможные варианты, один хуже
другого. Может, что-то случилось с самим Олегом и ему нужна помощь? Или
на буровой, где он работал, авария? И хоть неделю назад им установили
телефонный аппарат, ей ничего не оставалось, кроме ожидания.
 
      В таком ужасном неведении прожила молоденькая женщина почти
неделю, а показалось, что вечность. Заметно похудела, лицо осунулось,
глаза часто наполнялись слезами.
«Вот и ушло от меня счастье, - беззвучно плакала ночами. - Неужели
такая судьба: терять любимых мужчин?»
 
      Несмотря ни на что, каждое утро отводила сына в ясли и шла на
работу. Окружающие видели её с лёгким макияжем, модной стрижкой, в
строгом костюме, в кожаных туфельках под цвет удобной сумки. Кольцо
Олега оставляла дома.
      «Мои маленькие ученики не должны замечать, какие кошки скребутся
внутри меня. А уж коллеги - тем более. У меня прекрасный сын, любимая
работа, Я молодая, счастливая и весёлая», - убеждала себя Олеся.
Вытягивалась стрункой, поднимала подбородок и шла приветствовать своих
первоклашек.
      И правда, в многолюдном и шумном месте учитель совсем забывает о
себе. Дело требует отдачи душевных и физических сил.
 
      Только попрощавшись со всеми учениками, она позволила себе
расслабленно сесть в пустом классе за стол и придвинула стопку
прописей.
 
      «Видно, кто-то вернулся», - отметила про себя, услышав слабый скрип
двери. Однако дверь распахнулась настеж, а в проёме стоял ... Олег. Он
держал букет цветов и радостно улыбался. Олеся хотела встать и не
смогла: ноги налились тяжёстью и не слушались.
 
      Уже потом, обнявшись, они бормотали друг другу нежные слова
вперемежку с её слезами и его рассказами. Оказалось, что в поезде, когда
он возвращался домой, стало плохо пожилому мужчине. Олег не мог
оставить беспомощного человека в беде и взялся сопроводить. Мужчина
жил один в большом частном доме довольно далеко от станции и без
телефонной связи.
      - Я постоянно думал о вас, мои дорогие. Надо же было приключиться
этой истории. Прости меня, не смог поступить иначе. Представил, что это
мой батя оказался в такой печальной ситуации. Думал, быстренько
доставлю его до больницы и скорее назад, но оказалось не так-то легко.
Зато теперь у нас есть хороший друг, - заверил Олег, - и лето мы сможем
проводить на природе, у речки, в тишине. А почему я вижу пальчик без
кольца? Не дело! И где наш сын? Я так скучал!
 
      Олеся всхлипывала в любимых объятиях. Слушала биение его сердца,
ощущала лёгкие поглаживания, поцелуи и понимала, что самая счастливая
женщина в мире - она.

      Через год они уже гуляли вчетвером: в коляске посапывал сладенький  мальчишечка Илюша, неуловимо похожий на Олега, только пухленькие губки прихватил от Олеси.  Они сходили в фотоателье, чтобы потом всю жизнь любоваться на свою счастливую семью.
      Тогда ещё не догадывались, что у счастья ворота узкие, не хватает места для всех.
 
      Когда Олег уехал в очередную командировку, появился непрошенный гость, бывший муж Олеси.
      - Скучаю я по Стёпке. Сниться даже стал ночами, - выложил свои доводы, не дожидаясь вопросов. – Имею право, - опередил, видя возмущение Олеси, еле сдерживаемое и готовое прорваться.
      Мама, услышав разговор на повышенных тонах, вышла в прихожую. На слова «имею право» утвердительно и грустно покачала головой, глядя на дочь.
      - Я буду приходить раз в неделю, по субботам, - не давая женщинам опомниться, решительно наступал красавец.
      - Только в моём присутствии и у нас во дворе, - категорически поставила условие Олеся и указала на дверь.
      - Мама, не верю я ему. Такие предатели и скучать-то не умеют, - Олеся уже не сдерживала слёзы. - Что ему от нас надо?
      - Кто его знает, доченька. Может, не ладится у него в той семье, вот к Стёпушке и потянуло сердце.
      - Какое сердце? О чём ты? У любой кошки и собаки есть сердце, только не у него.
      Как бы то ни было, в субботу Олеся сидела на лавочке, а отец катал двухлетнего  малыша на качелях. Долго не задержался.
      В другой раз немного побегал с сыном. Потом стал приносить самолётики и запускать их. Если игрушка улетала далеко, оба наперегонки бежали к ней. Иногда Олеся даже не видела их. Стёпка привык и уже ждал. Постепенно и Олеся успокоилась, видя, что бывший муж вроде искренно играет, выполняет условие. Она уже не выходила с ними на улицу, а смотрела из окна, наблюдая за синей курточкой сына. На её глазах они, взявшись за руки, ходили от одного края улицы до другого и, весёлые, возвращались. Только ни Олеся, ни её мама не замечали, что каждый раз расстояние на пару-тройку метров увеличивалось. И настал-таки день, когда отец с сыном свернули на соседнюю улицу, где их ждал мерседес. Степана – на заднее сидение, сам – за руль, и только их и видели.
 
      Покормив грудью Илюшу, Олеся выглянула в окно, но улица была пуста. Недоброе предчувствие кольнуло в сердце. Не захватив плащ, в домашних тапочках она выскочила из дома и принялась судорожно обсматривать каждый кустик, вглядываться во всех прохожих с детьми. Увы, синей курточки не было. Не чувствуя ног, женщина побежала направо до конца улицы – пусто. Схватившись за горло, где  билось, как птица в клетке, сердце, она быстрее ветра пролетела в другой конец улицы, кричала, звала Степана, спрашивала людей, а в голове пульсировало: «Всё! Это конец! Мерзавец усыпил нашу бдительность и похитил малыша!».
      «Стёпушка, сынок! Как же это? Мальчик мой, где ты?»  - металась мать, не замечая холодного ветра и  мелкого жесткого дождя. Она ещё не верила, что малыш пропал. Ей казалось, что вот сейчас раздастся смех и Стёпа, радостный, подбежит к ней и обнимет за ноги.

      В милиции им разъяснили, что найти похитителя практически невозможно. Он уже может быть совсем в другом месте огромной страны. Наверняка, он подготовил побег и документы, поэтому искать у родственников и знакомых нет смысла. А если и начать это дело, нужны огромные деньги.

      Олег сменил место работы, чтобы быть рядом с женой и помогать с Илюшей. Олеся целыми днями лежала, как неживая. Для неё всё потеряло смысл. Молоко пропало. Мама и Олег с помощью школьного психолога – подруги Олеси, потихоньку, шаг за шагом, возвращали к жизни молодую женщину.
      - Вставай, родная,  - подбадривали, - смотри, Илюша лопочет «Ма-ма». Надо сварить ему еду. Потом подшить новые ползунки. Только ты это сможешь.
      - Олеся, пришли твои второклашки. Ты нужна им. Расскажите, дети, что нового в школе?
      Забота и тепло любящих людей не пропали даром. Молодой организм яростно захотел жить, любить, радоваться.
      «Стёпа всегда будет в моём сердце, - говорила себе Олеся. – Я верю, что мы встретимся и очень скоро, - убеждала себя.
      Она и правда чувствовала это. Как можно было назвать эту веру – вещим сердцем матери или шестым чувством – не важно. Главное - помогало, давало силы, питало энергией.
 
      А силы ей очень были нужны. Уже за два этажа до своей квартиры, поднимаясь как-то вечером, она услышала чуть ли не крик незнакомой женщины. «Кто это так разошёлся? Вот же люди!» Однако оказалось, что шум выползает не от соседей. За её собственной дверью происходило что-то непонятное.
     Олег стоял лицом к вошедшей жене, раскинув в стороны руки с застывшим вопросом и изумлением в глазах, а перед ним молодая женщина с девочкой примерно полутора лет  на руках злобно шипела, выталкивая из себя что-то возмущённо-оскорбительное.
     - А, вот и она явилась, - развернулась к Олесе незнакомка и смерила её презрительным взглядом.
     Но раньше, чем трое взрослых людей что-либо принялись выяснять, Олеся застыла, увидев миндалевидные карие глаза девчушки и её чёрные прямые волосы, собранные сзади в хвостик. И сразу поняла, что это дочь её бывшего мужа. Сомнений быть не могло.
      «Как же похожа! Такая же красивая, с правильными чертами лица, вылитая – отец. А женщина, конечно же, его вторая жена. Но что им нужно?»

      - Вот ты какая – Олеся!  - со злорадством оглядывая с головы до ног, первой заговорила незнакомая женщина и опустила девочку на пол. -   То-то мне твой муженёк всё твердил про какую-то доброту, мол, у Олеси есть, а мне не досталось и капельки. Далеко мне, упрекал, до Олеси. Мало ему было новой машины, дорогой одежды, квартиры на зависть всем. Душевности, видишь ли, не хватало. Задыхаться стал без Олесиной нежности, представьте-ка. Ныл, потом молчал неделями и, наконец, сбежал, оставив мне своего отпрыска. Решил, что, раз дочка от меня, то станет моей бездушной копией. Вот, извольте, потомство в виде этой девчонки. Если вы думаете, что я всю жизнь мечтала растить его дочь, то сильно ошибаетесь.
      Ошарашенные, Олег и Олеся не могли вклиниться в поток язвительной речи визитёрши.

      - Вот и покажи свою душевность, милая Олеся, - сменила тон незнакомка на вежливую издёвку и наигранно-мило улыбнулась, подняв брови и наклонив голову к плечу.  – Оставляю вам девчонку. Зовут Меланья. Это я настояла, к слову. Вот её документы. Вещи привезут завтра. Отказ подпишу и всё такое. Чао!

      Развернулась и ушла. Хлопнувшая дверь вернула супругов к действительности.  Девочка заплакала. Она испугалась крика мамы, вида чужих людей и незнакомой обстановки. Олег первым подхватил ребёнка на руки и отнёс на кухню. Меланья, ко всему прочему, была голодна.
      Так нежданно их семья увеличилась. Теперь у них появилась красивая дочка с красивым именем. Девочка с удовольствием играла с маленьким Илюшей, не капризничала, внимательно слушала сказки и очень полюбила бабушку, особенно её песни. В четыре года Меланья  запела сама. Тогда все поняли, что у девочки – настоящий дар, талант, который нельзя зарывать в землю.
      Но это будет потом, а вот что произошло через полгода после появления у них Меланьи.

      Доставая почту из ящика, Олеся увидела конверт, подписанный  незнакомым почерком.  Он словно жёг ей руки. Вихрем влетела в квартиру, бросила на пол и сумку, и пальто и нетерпеливо развернула письмо с обратным адресом «Владивосток».
      «Уважаемая Олеся! Вы меня не знаете, но я много о вас слышала. Ваш бывший муж, - тут руки женщины мелко задрожали, глаза лихорадочно выхватывали строчки, – умирает от лейкоза.  Мне, квартирной хозяйке, он поведал грустную историю своей жизни. Как метался, о чём мечтал, о разочарованиях, о планах. Он много хотел сделать. Узнав о диагнозе, понял, что это наказание за страшные мУки, причинённые вам. Он раскаялся, признал, что с такой тяжёлой виной перед вами жить нельзя. Он назвал мне ваш адрес с просьбой забрать сына Степана. И передаёт вам одно слово -  «Прости». Я со своей стороны могу заверить вас, что сына любил искренно, дорожил им больше всего. Стёпушка и мне, одинокой и немолодой, пришёлся по душе и прирос к сердцу больше родного. Мне будет тяжело расставаться с ним. Но вы – мать. Это святое».

      Так что на концерты слушать пение ещё маленькой, но талантливой Меланьи приходила вся семья: бабушка, Олег и Олеся, Стёпка, Илюша.

      Как-то, уложив всё семейство спать, родители засиделись на кухне.
      - Душечка, - ласково гладя руку жены, тихо и серьёзно сказал Олег, - как-то несправедливо у нас получается: сына – два, а дочь  - одна. Как ты на это смотришь?
      Олеся зарделась, слёзы радости покатились, словно спелые горошины из стрючка. Она почувствовала, что те узкие ворота счастья, в которые так трудно проникнуть, для её семьи приоткрылись. И всем им хватило места, чтобы войти.
34 Пастушок и звездочка
Нина Гаврикова
Пастушок и звездочка

Давно это было. Жил на окраине деревни пастух. Жена умерла рано, он еле-еле сводил концы с концами. И, сколько бы, не предлагали мужики снова жениться, Тарас только руками разводил, мол, теперь легче стало – Матвей помощником растет, не первый год подпаском ходит.
Правда, замечали деревенские жители, что парнишка не такой, как все – любил со звездами разговаривать. Вставал он до первых петухов, играя на дудочке, обходил деревню с одного конца до другого. Вернувшись в дом, выпивал кружку парного молока с куском ржаного хлеба и был готов к работе.
В каждом деле - свои секреты! Пастух передал сыну все, что знал. Весеннюю пастьбу начинали не слишком рано, а осеннюю заканчивали с наступлением заморозков. Пастбища выбирали разные, сначала стадо пасли на Красной дорожке, а потом и дальше от деревни уходили. На Тинкин покос, где низина, гоняли коров, когда стояли засушливые дни. К Рухловской канаве - после дождичка, так как на пригорках трава в жару жухла. Сын интересовался, почему места так называли? Отец объяснил. Тинкин покос?! Так это тетя Тина Кокарева с мужем там сено косили, сенокос заброшен - название осталось. Канаву, говорят, для осушения болот выкопали, приказал сам Рухлов, его усадьба находилась где-то поблизости. Ну, а Красная дорожка неспроста стала красной, там раньше возили на поля в бункерах удобрение, оно невольно сыпалось, теперь почва красно-коричневого цвета. Сын внимательно слушал и все запоминал.
В конце августа отца отправили в больницу. Пастушок, как обычно, начал утренний обход. Женщины, выглядывая из окон, интересовались, справится ли один. Матвей улыбался в ответ, мол, не беспокойтесь, отец всему научил. Не успел он дойти до последнего дома, как видит, что навстречу спешит тетка Власта:
- В стаде больше пятидесяти коров, сам не управишься. И слышать ничего не хочу, пойду с тобой, и все тут!
Пастушок знал, что тетка лишь притворилась доброй. Сколько раз она его за уши таскала, обвиняя в поступках, которых не совершал. Своих детей не было, а чужих не жалко. Власта специально оговаривала мальчика, в надежде, что он, сгоряча, расскажет секрет о звездах. А пастушок был настолько терпелив, что ее надругательства сносил молча. Своего дома в деревне у Власты не было, жила у сестры и распоряжалась там, как хозяйка. Никто не помнил, когда она приехала в деревню, но, зная властный характер распоряжаться чужими судьбами, местные обходили избу стороной. Вот и сейчас, наверно, придумала какую-то гадость. Да делать нечего, пришлось пастушку согласиться. Только за околицу вышли, как тетка вопросами засыпала:
- Куда коров погоним? Где трава сочнее? У вас есть план, где и когда пасти? Кто тебе помогает?
- Сегодня с утра солнышко припекает, давайте погоним стадо на Красную дорожку, - с уважением отозвался пастушок.
- А что так близко, далеко боишься один идти? Не бойся, я с тобой! Давай лучше на Рухловскую канаву, – и начала коров разворачивать в сторону леса.
Сколько бы, не препирался пастушок, как бы, не доказывал свою правоту, не смог переубедить. Пришлось повиноваться теткиной воле. К обеду добрались до места. Жара стоит такая, что хоть под кустом прячься, хоть прямо в канаву бросайся. Слепни да мухи покоя не дают. Коровы от них отмахиваются, а траву не щиплют. Рассердился Матвей, погнал стадо к водопою. А тетке Власте того и надо!  Она притворилась, что устала, разлеглась на взгорке, а сама одним глазом следит за мальчишкой. Только увидела, как одна корова немного поотстала от всех, вскочила и прогнала ее в лес подальше. Ну а, чтобы пастушок не заметил пропажи, быстро направилась к нему и всю дорогу без умолка тараторила о всяких пустяках.
 В деревню вернулись в положенное время. Всех коров хозяева развели по дворам, лишь тетушка Полюшка стояла у изгороди в недоумении, куда подевалась ее Марта, так звали корову. Пастушок, ничего не заподозрив, начал было оправдываться, и вдруг его осенило, в чем дело. Со словами, не беспокойтесь, я найду ее, со всех ног бросился в поскотину. От деревни до Рухловской канавы километров двенадцать, чтобы сократить путь, пастушок решил пойти напрямик. Но что же там произошло?! Он шел и не узнавал родной лес. Деревья становились все выше и выше, стояли все плотнее и плотнее друг к другу, создавалось впечатление, что перед ним встала высокая стена. Остановился, огляделся. Матвей находился на крохотной полянке в самой гуще, решил, было, залезть на елку, да удивился - ветки на стволах находились только на самых верхушках. Пастушок аж присвистнул, ноги подкосились, он осел на землю, стало темно и страшно. Мальчик опустил голову, но вдруг услышал знакомый голос. Это была Северная звезда, она самая первая всходит на небосклон и дольше всех не уходит отдыхать. Пастушок поднял глаза. Северная звезда зацепилась за макушку самой высокой ели, осветив поляну.
- Милая звездочка, как я рад тебя видеть! Мне страшно оттого, что я не знаю, где находится Марта.
- Страх всегда впереди человека бежит. Хорошо, что ты остановился.  Не беспокойся, Марта находится на Тинкином покосе, ней все в порядке.
- Спасибо. А как мне выбраться из этого непроходимого леса?!
- Держи серебряный колокольчик.
Пастушок поднял вверх раскрытую ладонь, в тот же миг на ней появился маленький изящный серебряный колокольчик с веревочкой. Мальчик хотел позвенеть колокольчиком, но Северная звезда остановила:
- Надень колокольчик на шею. Лес перед тобой расступится, дорога покажется легкой. Ты должен до рассвета привести Марту в деревню, иначе колокольчик потеряет волшебную силу.
- Спасибо, милая моя звездочка.
- Поторапливайся, осталось несколько часов.
Северная звезда поднялась высоко в небо, освещая дорогу. Пастушок спешил на помощь. Деревья отклонялись в стороны, освобождая путь. Вскоре мальчик был на месте. Но то, что он там увидел, его повергло в шок. Ноги у коровы были перевиты ведьминой травой. Она и шагу не могла ступить. Пастушок начал раздирать руками стебли, но те снова срасталась и пуще прежнего запутывала ноги. Тогда он поднял голову к небу, чтобы спросить совета у Северной звезды. В это время колокольчик тихонечко звякнул. И ведьмина трава в один миг исчезла. Мальчик, поблагодарив звездочку, погнал Марту в деревню.
Светало. До изгороди поскотины остались считанные метры, как вдруг корова угодила копытом в глубокую выбоину и громко замычала, будто заплакала. Пастушок подбежал к Марте, осмотрел копыто передней ноги. Корова не могла ступать, так было больно. Мальчик растерялся и не знал, что делать. Он нежно разглаживал ногу и копыто своими маленькими тоненькими пальчиками, уговаривая животное дойти хотя бы до изгороди. Северную звезду спрятало облако. Она ничем не могла ему помочь. Где-то совсем рядом что-то треснуло. Пастушок дернулся в сторону звука. Колокольчик опять чуть слышно прозвенел. Марта будто и не оступалась, не хромая, добралась до забора. Первый солнечный луч осветил небо.
И тут, откуда ни возьмись, появилась тетка Власта. Она ехидно прищурила глаз:
- Успел все-таки.
Пастушок развернулся к старушке, и колокольчик опять тихонько звякнул. Тетка Власта захотела сорвать колокольчик, протянула руку и, почернев от злости, сначала превратилась в большую противную жабу, а потом, кусочком льда, быстро растаяла, оставив после себя только мокрое пятнышко на тропе. Мальчик испуганно посмотрел на сырое место. Матвей почесал затылок и вдруг услышал мелодию дудочки, отец спешил к поскотине…

35 Превосходство
Алекс Рад
На улице темнело. Солнце потихоньку уходило за горизонт, окрашивая всё небо в алло-кровавые цвета. Стояла довольно тёплая погода, поэтому я накинул лёгкий весенний плащ, подошёл к стене, взял его, положил в карман и вышел на улицу. Я жил в мало-оживлённом районе, поэтому людей на моём дворе было не видно. Выйдя на ближайшую улицу, я осмотрелся. Большинство из тех, кого было видно, бежали с работы домой. Но того, кто был мне нужен, я пока что не видел. Карман приятно оттягивало вниз, а внутри было странное дикое чувство, ни с чем не сравнимое. И вроде бы я уже делал это, но каждый раз почему то как в первый. Меня обдавало приятным холодком, и от этого было очень приятно, но одновременно было и тепло, и это добавляло удовольствие. Как же я люблю ощущать себя так! Тут мой взгляд выцепил того кого нужно. Она шла не спеша, её волосы слегка развевались на ветру. На ней были красные туфли с длинными каблуками и платье такого же цвета, не очень короткое, но колени было видно. И конечно её взгляд. Она смотрела в никуда, но в её глаза читалось чувство власти надо всеми. Ей мнилось, что это мир принадлежит ей. Скорее всего она шла со свидания, где разбила сердце очередному ухажеру. Мне её мысли казались странными, ведь она не знала свою судьбу, а такие мысли всё таки роились в её голове. А я вот знал, досконально, с точностью до минуты знал, что произойдёт в её жизни. Но хватит рассуждать об этом. Я встрепенулся и двинулся к девушке.
-Привет, что такая красавица делает одна в такое время на улице? Говорят здесь недалеко маньяк орудовал, Вас это не пугает?
-Молодой человек, чего вы хотите? Да, я знаю, что рядом был маньяк, но его схватили, так что мне можно не бояться. Так что пожалуйста, отстаньте от меня, я хочу дойти до дома в хорошем настроение, прочь с моей дороги! - ответила она высокомерно.
Как же меня развеселила её тирада, но я сдержал улыбку, сделал серьёзный вид и ответил:
-Я из местного отделения милиции. Меня отправили патрулировать эту улицу. Могу показать документы, - я достал поддельное удостоверение и дал ей. - Вы тоже кстати покажите свои.
-Вот мои документы! - повысив голос, сказала девушка, доставая их из сумочки. - А теперь отпустите меня домой! У меня нет времени на Вас!
-Счастливого пути и будьте осторожны.
Она, демонстративно убрав паспорт, развернулась и пошла, всем своим видом показывая презрение. А я еле сдерживал смех. Какая же всё таки глупая человеческая натура. Подождав пока девушка слегка отойдёт, я двинулся за ней. На нашей улице почти не было ни одного фонаря, а солнце уже село. Дождавшись когда она дойдёт до не освещённого места, я сделал быстрый бесшумный рывок, одновременно нащупывая в кармане прохладный метал. Когда между нами оказалось меньше метра, девушка начала оборачиваться, но было уже поздно. Блеск ножа в моей руке, и он входит ей аккурат между рёбер. Она хотела закричать, но я зажал ей рот и ещё раз проткнул её, уже чуть выше, ближе к сердцу. По моему телу пробежался электрический разряд, заряжая каждую мою клеточку и давая чувство охотника. Самое главное правильно нанести первые удары, что бы жертва не умерла сразу, а видела тебя и осознавала всё. Девушка попыталась несколько раз вырваться, но она становилась всё слабее и слабее, и я это знал. Быстрым движением вытащив нож, нанёс третий удар ещё выше. Она начала потихоньку опускаться на землю, смотря на меня глазами, полными страха и боли, а по моей руке струилась тёплая красная жидкость. Это было непередаваемое удовольствие.
-Ну что дорогая, поймали того маньяка? Ты ведь в безопасности, не так ли? Тебе не смешно?
Лучше тебе отвечать на мои вопросы дорогуша, - сказал я улыбнувшись.
Она отрицательно покачала головой, а моя улыбка стала шире. Я чувствовал все её эмоции, и они были такие вкусные, меня прям переполняло ими.
-Согласись, какая ведь странная штука жизнь. Только что ты разбила парню сердце, убив его душевно, - в этот момент в её глаза промелькнуло удивление, а я продолжал — и этим самоутвердилась и начала считать себя королевой мира. А вот ты уже лежишь, истекая кровью, и кто-то другой утверждается за счёт тебя. На счёт парня я ведь не ошибся?
Она покачала головой, но в её взгляде было видно ложь. Я нанёс ещё один удар, задев её грудь и слегка разрезав лифчик. По её телу прошла дрожь. Отпустив ей рот и нанеся пощёчину, так как она начала терять сознание, я выкрикнул:
-Не ври мне! Я чувствую ложь красотка!
Из её рта потекла струйка крови, расчерчивая щеку алой полосой, и по мне прокатилась вторая волна удовольствия. Было ощущения близости со всем миром, и это было чудесно. Она начала говорить, но разобрать её хрип было сложно. Я нагнулся к её рту и услышал:''Да, ты прав... Прости меня за это... Я не хотела, это было ошибкой.. Я не хочу умирать''. И тут меня третий раз пронзил разряд молний. Это была эйфория, лучше любого наркотика. Ритуал был завершён. Я положил её на землю, сделал широкий взмах и воткнул нож прямо в её грудь. Его длины достаточно, что бы достать до сердца и проткнуть его. В это удар я как всегда вложил весь накопленный адреналиновый запас. Она резко вздрогнула, издала тихий хрип, и замерла. Замерла навсегда. И я тоже в этот момент как бы остановился и пришёл тот миг, который мне нравится. Мне одновременно пришли все знания мира: как, что, кто, с кем, зачем, почему. Я осознал всю человеческую жизнь и познал смерть. Жаль это всего лишь маленькое мгновение. И вот опять передо мной тело в луже крови, как и мои руки. Красное платье всё мокрое и липкое, а сумочка валяется рядом. Я стряхнул с холодного метала ещё не застывшие капли, убрал его в карман, развернулся и пошёл. На душе было легко и спокойно, в голове ни одной мысли, и это было так хорошо и легко. Я одновременно шёл и летел. Как мне было жаль людей, которые никогда не испытывали этого ощущения. Ну что же, надо будет опять подстроить поимку как бы себя, насладиться этим. А через неделю появится такая же фифа, и я опять прочувствую и познаю весь мир, главное просто дождаться.
  На небе сияла луна, казавшаяся кроваво-красного цвета из-за облаков. Вдалеке горел один фонарь, и в его свете шёл человек и смеялся животным смехом. А на дороге были кровавые следы.
36Абонент не доступен
Алекс Рад
-'Абонент недоступен, перезвоните позже'. 
Он уже в третий раз слышал эту фразу из холодной трубки, окоченевая на улице. Всё внутри него находилось в немом крике о помощи. Из его глаз почти текли слёзы, но он не мог позволить себе их выпустить. Ведь мужчины не плачут, они должны быть сильными. А люди проходившие мимо него ничего не видели. Складывалось ощущение, что их температура сравнялась с температурой окружающей среды. Или это он хорошо скрывал всё, что было внутри. Он это умел. И ему нужен был только один человек, которого он считает близким себе. Ближе у него никого нет. Почему то всегда так, кто тебе близок, в нужный момент недоступен. Или любая близость направлена только в одну сторону? Он опять набирает номер, слышатся длинные гудки: 
-'Абонент не доступен, перезвоните позже'.
37 Трамвай номер шестнадцать
Ольга Дальняя
   В это кафе они собирались пойти недели две. Однако постоянно что-нибудь мешало: то срочный вызов на работу, то отвратительная погода – снег вперемешку с дождём и холодные ручьи, заливающие тротуары. Но всё же выдался безветренный солнечный день, и упускать его было просто глупо.

   Она долго собиралась, примеряя одно, другое платье. Меняла серьги, оттенки помады… Что поделаешь, в возрасте «крепко за сорок» уже не добиться такого эффекта, как двадцать-тридцать лет назад. Встречные мужчины уже не падают штабелями под ноги, да и оборачиваться вслед они стали намного реже. Но всё же хотелось быть красивой…

   Он привычно ждал, копаясь в своём ноутбуке. Наконец, супруга выплыла из спальни, и он отвесил ей давно знакомый комплимент; в ответ мелькнула улыбка.

   В подъезде они никого не встретили, лишь седая соседка в выцветшем халате посмотрела недружелюбно из-за приоткрытой двери. Тут ничего было не поделать: старуха молча и упорно враждовала со всеми.

   Снаружи в глаза ударило солнце. Голые деревья торчали, скрючившись, там и сям лежали грязные кучки снега. Пробирал холод, на проводах зябко ёжились воробьи. Но солнце заливало мир яркими лучами, и чувствовалось: зиме осталось недолго. Идти не спеша и дышать свежим воздухом доставляло искреннее удовольствие.

   Через пару кварталов их обогнал из-за спины парень на моноколесе, она даже шарахнулась от неожиданности. Но парень, видимо, привык к подобной реакции людей постарше и спокойно покатил дальше, небрежно лавируя между нечастыми прохожими и не прекращая негодовать в мобильный телефон по поводу рухнувшего сервера и недоумка, который сейчас получит. Она, усмехнувшись,  расслабилась, возвращаясь к неспешной походке.

   Целью вылазки они наметили новое кафе, открывшееся в нескольких кварталах поодаль. Там, на просторном перекрёстке, недавно расширили тротуары, переложили иначе трамвайные пути, заменили асфальт узорной плиткой и поставили скамейки, зовущие отдохнуть под склонёнными ветками. От прежнего рельсового кольца осталось небольшое ответвление, тупик.

   И в этом тупике кто-то додумался приспособить под заведение общепита совершенно убитый, уже не способный ездить трамвай, заново выкрасив его и украсив гирляндами из разноцветных лампочек. Во лбу трамвая стабильно светился номер «шестнадцать» - этот маршрут давным-давно отменили. Да и вагон относился к древнему типу, какого давно уже не видели в городе. Только пенсионеры помнили, как когда-то с грохотом и лязгом ползли по путям похожие конструкции, со строгими вагоновожатыми впереди.

   И, конечно, всех разбирало любопытство: а что же там внутри.

                *  *  *

   А в кафе оказалось на удивление уютно. Отделанные деревом стенки, столики с изогнутыми деревянными скамьями возле окон – садись и выглядывай в окошко, словно и вправду куда-то едешь. У входа сохранили заботливо отполированный металлический руль, похожий на корабельный штурвал, – когда-то он то ли помогал поворачивать на стрелках, то ли служил стояночным тормозом… Играла тихая музыка, бархатным голосом пел Фрэнк Синатра. Под потолком висели большие ретро-фотографии, и всё вместе создавало особое, ностальгическое настроение.

   Супруги тихо блаженствовали в доброжелательной полутьме, пробуя принесенные блюда и иногда обмениваясь словами. Время проходило незаметно. За стеклом переливался рекламными огнями и нёсся бурным потоком автомобилей двадцать первый век, а в помещении было удивительно спокойно. Они поснимали смартфонами интерьер; с интересом разглядывали старинные фотографии на стенах - низкие здания, допотопные колёсные экипажи… Иногда негромко смеялись шуткам, понятным только им двоим.

   Но до бесконечности расслабляться в кафе всё же не приходилось, да и ранние зимние сумерки понемногу густели снаружи, оттеняя вспышки рекламы. Она обратила внимание на маленькие цветные картонки с рисунком и надписью «Трамвай № 16» в подставке возле салфеток.

- Давай возьмём на память эти билетики!  И тебе вот тоже.

   Он, снисходительно улыбнувшись, положил сувенир в карман. Молоденькая официантка в длинном фартуке попыталась удержать гостей:

- Вы действительно спешите? У нас отличный кофе, сваренный на песке. Выпьете на дорожку?

   Но они добродушно поблагодарили и направились к выходу, осторожно протиснувшись мимо сверкающего серебристым блеском руля. Он вышел первым, мельком глянув на тёмные стёкла открывающейся двери, и чуть не налетел на взявшуюся откуда-то невысокую железную ограду с покосившимся столбиком. Обернулся, подал руку – она легко спрыгнула со ступенек вслед за ним.

               
   Вокруг царил мрак. Погасли яркие вспышки рекламы и нарядные гирлянды из лампочек. Одиноко горел фонарь на столбе неподалёку, поодаль – ещё один. На фасадах окружающих пятиэтажек вразброс чередовались тёмные и жёлтые прямоугольники – люди жили обычной жизнью. В квартирах электричество было. Но почему на улице всё отключилось?..

   Неожиданно за спиной что-то лязгнуло. Они обернулись и увидели закрывающуюся дверь. Вдруг она качнулась и поплыла мимо них. Точнее, тронулся весь трамвай, медленно набирая скорость. Без гирлянд он имел самый будничный вид. Постепенно ускоряя ход, он тронулся по давно снятым рельсам… но они были на месте, шли прежним маршрутом и, слабо поблёскивая, уходили вдаль вместе с редкой цепочкой жёлтых фонарей. Тусклые лампы в салоне  мало что позволяли увидеть, лишь впереди маячил силуэт вагоновожатой. Светя уменьшающимися окнами, вагон постепенно исчез за пеленой снежной «крупы».
 
                *  *  *

   Они стояли, остолбенев, не в силах произнести ни звука. Она, не сознавая этого, держалась за его рукав. Оба настороженно озирались… их окружала тьма и тишина; создавалось впечатление, что они находятся где-то на окраине, а не в центре города.

   По пустынной проезжей части изредка проезжали на удивление старомодные машины. То катил «жигулёнок», то «Москвич», и даже «Запорожец» протарахтел, подпрыгивая на выбоинах. Но в целом движение резко убавилось, почти замерло. Авария неподалёку, что ли?

   И куда, каким образом уехал трамвай?

   Потом они заметили, что на перекрёстке нет светофора. При малом количестве автомобилей необходимость в нём вроде бы и отпала – но ведь до этого он моргал разноцветным на углу? Или тоже отключился, и его не стало видно?

   Не сговариваясь, оба перешли дорогу и пошли было по тротуару в направлении своего дома. Вдруг она испуганно стиснула его руку:

- Смотри! Вон там!

   Вдали, за пятиэтажками, возвышалось одинокое здание побольше. И на нём, на самом верху пылали красным огромные квадратные буквы: «СЛАВА  КПСС!» Ошибиться было нереально, текст читался ясно. Буква «В» часто помаргивала – видимо, барахлили контакты.

- Что за чёрт?! – он бессознательно сжал кулаки, локтем задвинул жену себе за спину. Но ничего не происходило. Над крышами всё так же полыхала немыслимая надпись, в домах некоторые окна мерцали свечением телевизоров.
 
- Что за хрень?! – пробормотал он, опуская руки и снова оглядываясь.

   Их обогнал одинокий прохожий в тусклом сером пальто и приплюснутой кепке. Пристально глянул на зимнюю куртку главы семейства, отблёскивающую под тусклым освещением кнопками, заклёпками и «змейками». Немного отошёл и снова оглянулся. Что ему надо? Но до выяснения не дошло, мужчина пошёл дальше и пропал в ночи.

   В полумраке маячили непривычно обшарпанные стены зданий. Угнетало ощущение серости, неухоженности… всё-таки сильно влияет отключенное освещение! Куда-то делись многочисленные вывески магазинчиков и ателье на первых этажах. Мелькали только окна, окна… и большей частью - без привычных решёток. На балконах вторых этажей и выше хлопало на ветру вывешенное бельё. Под одним балконом пошатывалась неясная тень, хрипло требуя:

- Галина, п-пусти, добром прошу!

   Сердитый женский голос отвечал:

- Ты что вчера рассказывал? На партсобрании клялся – больше ни-ни! И опять на бровях! Вот и иди туда, где пил! Может, в вытрезвитель заберут…
- Г-голубушка, я теперь не просто рабочий класс, я член партии! Ну, отмечали с ребятами…
- Да зачем партии алкаши?! По ошибке тебя приняли, выгонят скоро, если лакать не перестанешь!
- Г-галина! Антисоветчину несёшь! Я к-коммунист, п-партия не ошибается!

   Дама на балконе примолкла, затем испуганно выговорила:

- Что ты болтаешь, пьяный чёрт?! Убирайся домой! Проспишься – придёшь.

   Балконная дверь наверху с дребезжанием и стуком закрылась. Незадачливый Ромео и член партии немного потоптался, собираясь с мыслями, потом побрёл за угол, надрывно затянув: «И сердцу тревожно в груди, и Ленин такой молодой…»

   Колеблющееся пение затихало в ночи, а пара, невольно ставшая свидетелями оригинальной сценки, ошарашенно провожала глазами неустойчивую тень.

   Заторопились дальше, но через полквартала остановились, упёршись взглядом в очередную «хрущёвку».

   Торец пятиэтажки когда-то выстроили сплошным, без окон, и во всю стену развернулось панно, выложенное мелкой цветной плиткой. Картины на стенах - дело привычное, но изображение оказалось настолько неожиданным…

   Густые брови, сосредоточенный взор, висящие в ряд звёздочки «Героя Советского Союза»… Неподалёку на столбе горела лампочка, и портрет хорошо просматривался. Это было лицо Брежнева в огромную величину. Внизу шёл неразборчивый текст, буквы сливались в полутьме. Лишь белело крупными буквами: «…СЪЕЗДА  КПСС...» Номер съезда не читался, в полутьме римские цифры сбивались в неразличимый набор белых полосок.

   По дороге, светя фарами, проехал старенький милицейский «уазик» - мужчина смутно удивился, что такая древность ещё на ходу. Водитель глядел вперёд, но сидящий рядом с ним милиционер повернул голову и присмотрелся к топтавшейся на месте парочке – чем-то они привлекли его внимание. Но ненадолго, пока автомобиль не миновал их.

   Однако мужчина продолжал озираться, словно ожидая нападения. Его жена застыла на месте, не шевелясь, словно оглушённая какой-то мыслью. Он встревоженно глянул ей в лицо… Она попыталась заговорить, но сумела лишь с новой попытки.

- Ты знаешь, где мы?
- Как это «где»?
- Мы в двадцатом веке, понимаешь?! мы в СССР!
- Что?!! Что за ерунду ты несёшь?!
- Да посмотри вокруг, глянь на всё это! – она ткнула в сторону огромного портрета. – И всё как раньше! Магазины исчезли… И «коммунист, член партии»!
- И по дороге металлолом едет… Но это невозможно! Как мы могли попасть в двадцатый век?!
- Не знаю… Провал во времени, как в фантастике?..
- Бред… Но всё допотопное… Не может быть!  Какой же это год?!
- Тут Брежнева славят… и КПСС.
- Он на портрете уже старый… Конец семидесятых, начало восьмидесятых? Мы что, провалились на десятки лет назад?! Бред какой-то…

   Она не отвечала. Он мучительно соображал, осмысливая невероятное.

- Это что, я сейчас студент, живу в нескольких остановках отсюда?!..
- А я вообще школьница, меня здесь ещё нет, я в другом городе… - даже темнота не могла скрыть, как побледнела женщина; лицо маячило в полумраке белым пятном.

   Вдруг она отчаянно вцепилась в его руку:

- Нам нельзя здесь оставаться! Что-то не так, что-то очень сильно не так! Что мы будем делать, куда пойдём?! У нас ни документов, ни жилья, ничего! И деньги… не этого времени!
- Мои родители ещё живы? Пойти…  как я им скажу, что они уже… будут ведь спрашивать… да они не поверят, решат, что псих! или аферист!
- Да нам никто не поверит! В психушку заберут… или… здесь же ещё КГБ вовсю работает! Посадят, как иностранных шпионов… с зарубежной техникой! А если поверят, то ещё хуже! Нас же до конца жизни запрут в секретных лабораториях, на косточки разберут… А если скажем, что СССР развалился… Что с нами сделают?!
- Надо вернуться!
- А дети? Будут звонить на выходных… а мы исчезли… они с ума сойдут! Давай, давай вернёмся!
- Но как?! – он запнулся. - Мы как-то через трамвай переместились! Помнишь – он вдруг поехал? Может, обратно тоже получится?..
- Да, через трамвай… - она говорила, как в полусне. Он потащил её за собой:
- Пошли! Вернёмся на остановку!

   На остановке они присоединились к двум девушкам в беретах и скучноватых пальто схожего фасона. Те уставились, не отрываясь, на шапочку супруги, расшитую сверкающими бусинками. Так и глазели, пока не подъехал восемнадцатый номер и не подобрал обеих. Заглянули внутрь и муж с женой – но там был самый обычный обшарпанный салон, наполненный усталыми пассажирами. Впрочем, номер трамвая и не соответствовал тому, что забросил их сюда.

   Они долго стояли, заглядывая в подъезжающие иногда трамваи и тут же отходя назад – не то. Ни одного с номером «шестнадцать» так и не дождались.

   В конце концов, он сказал, напряжённо хмурясь:

- Мы не на этом месте вышли.  А вон в той стороне! Может, надо там подождать? Именно на том месте? Там ещё сбитый столбик…

   Они почти бегом двинулись вдоль оградки, вглядываясь в неё с надеждой и страхом. Наконец, он с радостным возгласом остановился:

- Вот он! Я из-за него чуть не навернулся, когда выходил. Будем ждать здесь!
 
   Они с полчаса мёрзли, всматриваясь в темень дальних кварталов. Возвращаясь, снова прополз по дороге жёлтый «уазик». Милиционер пристально рассматривал их и что-то говорил водителю. Она взяла мужа под руку, лучезарно улыбнулась в сторону чужого взгляда. «Уазик» проехал мимо.

   Немного спустя, вдали в пелене снежинок смутно проявилось светящееся пятно. Оно приближалось и вскоре приобрело чёткие очертания табло с номером «шестнадцать», затем обрисовался и сам трамвай. Грохоча и звякая, он остановился возле замерзшей пары… оба рванулись к открывшейся двери. Из неё раздался голос кондуктора:

- У вас билеты есть?
- Билеты? Какие билеты? А! – он захлопал себя по карманам и выудил картонный прямоугольник. «Сувенир на память».
- Этот?
- Да, проходите. А у вас, женщина?

   Она лихорадочно рылась в сумочке, застывшими пальцами расстёгивая все «молнии» и кнопки. Куда же положила его… ведь брала с собой...

- Поскорее, женщина! Вагону нельзя долго стоять! Или входите, или не мешайте графику движения, - сурово произнёс тот же голос.

   Секунда – и он протянул ей билет.
- Отправляйся домой! Я как-нибудь…
- Без тебя?! Нет. Нет!! – она опять спешно проверила карманы шубки и судорожно тряхнула сумочку. На примятый низкий сугроб, трепеща, опустился прямоугольный кусочек картона. Она схватила билет, едва не столкнувшись лбами с мужем… оба вскочили на подножку, вошли. Позади лязгнула металлом дверь. Пахнуло теплом; внутри играла тихая музыка.

   Новый голос, без следа суровости, спросил:

- Всё же решили выпить кофе? Правильно, он у нас вкусный. И горячий, на морозе потом будет веселее… Присаживайтесь! - девушка-официантка в длинном фартуке указала на свободный столик возле входа, и через пару минут принесла две дымящиеся чашки.

   Они молча сидели и смотрели то в окно, то друг на друга. За стеклом бурлил двадцать первый век. Ритмично вспыхивал фейерверк рекламы, неслась поблёскивающая лавина авто… Входили и выходили посетители, за ними на заднем фоне плясали сполохи электрического разноцветья… а двое всё сидели над остывающим кофе, не в силах произнести ни слова.
38 В сиянии звезд долгожданная весть
Галина Гостева
   
     31 декабря 2017 года. Воскресенье. Стрелки часов неумолимо приближались к 12 часам ночи. Замерло все на планете земля в ожидании появления Нового 2018 Года. Замедлили свое космическое движение все галактики, вселенные, туманности, звезды и планеты в ожидании Чуда Рождения Волшебного Младенца.

     Склонились низко над Великой Чашей Времени Рождения все Высшие Светлые Силы, вливая в Животворящую Воду благовония, принесенные с собой, и наполняя Душу, еще  не рожденного  Дитя, клубящимися сполохами энергий творческого вдохновения, гениальных научных открытий, любви и милосердия, мира и гармонии, задора и юмора, доброты и сострадания.

     За плотной Энергетической Завесой, скрывающей Великую Чашу, суетливо  толпились и многочисленные темные силы. Изо всех своих сил тьма пыталась  магическими заклятиями пробить бреши в плотной Завесе, чтобы вложить в Дитя свои черные замыслы.

     Но зорко следил Галактический Глаз за всем происходящим и вовремя предупреждал Стражей Завесы о малейшей возможности возникновения даже мельчайшей пробоины.

     Ровно в полночь зазвучала чарующая мелодия Песни Радости в исполнении прекрасных Божественных Ангелов в белоснежных одеяниях, так похожих из-за огромных крыльев на величественных райских птиц. Вспышками чудесных улыбок рассиялись звезды на небесах, посылая на землю долгожданную Весть о рождении Волшебного Младенца.

     Под малиновый перезвон церковных колоколов, под гремящие выстрелы  фейерверков, раскрасивших небеса  дивным  многоцветьем то появляющихся, то  исчезающих радужных сияющих узоров, под веселый гомон принаряженных в маски и новогодние костюмы взрослых и детей, высыпавших на улицы из-за праздничных застолий, на землю в легчайших саночках-снежиночках торжественно опустился с небес Прекрасный Младенец по имени Новый Год.

     Дед Мороз со Снегурочкой подхватили его на руки, быстро одели в крохотный, расшитый замысловатыми узорами, красный пуховичок с капюшоном, усадили рядом с собой в оленью упряжку и умчались с востока на запад, чтобы все могли видеть, что Новый Год уже пришел на землю.

     Все жители Земли, восторженно радуясь его приходу, поздравляли  друг друга с Новым Годом. В своих сердечных поздравлениях, веря в его Волшебство и магическую силу, они желали всем мира и процветания, здоровья и долголетия, счастья, любви и удачи. Все с надеждой ожидали, что Новый Год будет  к ним милосерднее и терпимее, доброжелательнее и щедрее, чем ушедший Старый Год.

     Как Старый Год ни старался, он не смог остановить кровопролитные войны на планете. Ему так и не удалось примирить враждующие страны и их правителей. Природные и техногенные катаклизмы, дорожно-транспортные происшествия  унесли за минувший год множество человеческих жизней.

     Возможно, все неудачи Старого Года были связаны,  в том числе, и с тем,  что в душах живущих на Земле накопилось так много неприязни, ненависти, зависти, непонимания и злобы.
 
     А пришедший Новый Год, хотя еще выглядел таким маленьким и неопытным,  все же имел чистое сознание и светлую душу, наполненную Божественной Любовью, радостью и состраданием. Он пришел с открытым сердцем ко всему живому на планете, горя желанием стать миротворцем для всех стран.

     Всем жителям Планеты Земля так хотелось верить, что, несмотря на мрачные предсказания разных астрологов, шаманов, ясновидящих и пророков, Новый 2018 Год сумеет завершить все незаконченные добрые начинания, оставшиеся еще от Старого Года.  А также, он сможет претворить в жизнь свои чудесные миротворческие замыслы  и светлые идеи по превращению Планеты в цветущий сад, в котором каждый житель заживет достойной жизнью, найдя себе дело по душе в соответствии со своими способностями и талантами.
 
     Давайте же и мы все поможем ему в этом своими светлыми мыслями, добрыми делами и душевным любящим отношением друг к другу и ко всему живому на земле. Сообща нам любое дело по плечу,  любое желание исполнимо.

    Пусть Новый 2018 Год принесет нам всем счастье, радость, любовь и процветание для нашего Наивысшего Блага и Наивысшего Блага всей Планеты. Да будет так!

    Послесловие.

    Хотя Новый 2018 год, благодаря помощи Светлых Сил и усилий всех добрых людей,  сделал за прошедшее время очень многое для того, чтобы жизнь на планете Земля  протекала под мирным небом в любви и согласии друг с другом, к сожалению, не все его  миротворческие замыслы и светлые идеи  были реализованы.

    Так пусть же грядущий Новый 2019 Год придет на Землю с таким же чистым  сознанием и светлой душой, наполненной Божественной Любовью, радостью и состраданием. Дай Бог, чтобы и у него было открытое сердце ко всему живому на планете и страстное желание стать миротворцем для всех стран.

    Мы, земляне, стоим на пороге больших перемен, на старте новых важнейших открытий и достижений, устремленные в светлое будущее. Пусть у каждого из нас будет как можно больше поводов для гордости за свою Планету Земля, за свою страну! Пусть нашим лучшим начинаниям всегда сопутствуют удача, понимание, успех!

Пусть  Новый  Год  для всех успешным станет!
Пускай у каждого исполнится мечта!
Пусть Время Процветания настанет
На всей Земле! Да будет это так!
39 Люлёк
Людмила Колбасова
Её звали Люлёк. Она была нам, как мы с мужем считали, какой-то то ли двоюродной тёткой, то ли троюродной, может и не тёткой, может бабушкой, а может и нет. Но кем-то она нам приходилась. Мы с мужем из одного семейного клана.
Наш родственный круг довольно большой и во главе этого клана восседает моя мама, которой уже очень много лет, но активна она не по годам. Это мама решает кто в большой семье главный и стоящий, а кто никто и не достоин.

Итак, Люлёк или Ольга. Я не знала, кем она приходилась и маме, но то, что Люлёк бестолковая, бесталанная, неумная, блаженная и все остальные «не» - знали все. Люлька можно было не замечать, не дарить ей подарки, можно было месяцами ей не звонить. О ней вспоминали лишь во время неприятностей и проблем. Нет, она не решала проблемы, она умела слушать и сопереживать. Можно было позвонить в любое время и долго рассказывать очередную важную или не очень неприятность. Она всегда и всему была рада: приходу, звонку. Всегда была на связи и всегда была доступна. Всегда у неё было, чем угостить; всегда было, что дать «на дорожку»; всегда были гостинцы для наших детей и внуков. Она всегда помнила даты всех наших событий, и никогда не забывала позвонить и поздравить, старомодно перечисляя все пожелания. Если же в семье у кого-то из нашего клана были праздники, то Люлька, как правило, частенько забывали.

Была она старомодна, неказиста, а по словам моей мамы, даже страшно некрасивая, так, как одна нога её была короче другой после перенесённого в детстве полиомиелита. Всегда аккуратна, недорого, но со вкусом одета.
Она никогда ни на кого не обижалась, никого не осуждала и умела хранить все наши тайны.
Замуж вышла поздно, за разведённого. Его звали Леонид и мама звала их «Два Люлька» или «Эти два недоразумения».

Как они жили - никто не задумывался. Для нас была ничем не интересна, кроме, как прибежать к ней и плакать часами на её плече. Леонид сразу как-бы растворялся в квартире, и Люлёк полностью принадлежала только тебе. Она никогда не давала советы, никто и не бежал к ней за советом. За советом шли к моей маме. К Люльку бежали в душевной боли, душевной трагедии надуманной или настоящей, но, если сердце разрывалось, и слёзы душили – нужна была только Люлёк. Мы нуждались в её сострадании. А сострадать Люлёк умела, она интуитивно чувствовала твоё эмоциональное состояние и степень опасности. Какие-то слова тёплые, успокаивающие, как лёгкое покачивание на волнах; какие-то не приносящие боль вопросы и покой приходил в твой ум, а спустя и в сердце и душу.
В самых сложных случаях душевного беспокойства моя мама совершала торжественный выезд к Люльку. Собирала подарки, чаще из ненужных ей вещей, и приговаривала, что давно не проведывала «Эти два недоразумения». При этом теряла свою стать, излишне, по-старушечьи, суетилась и прятала взгляд. И, если даже ещё не знали, все уже понимали, что в семье или уже что-то произошло, или что-то очень неприятное назревает. Гостила у Люлька, как правило, целый день.  О чём они говорили, или говорила одна мама, а Люлёк слушала – не знаю. Но мама приезжала спокойная, умиротворённая и тяжёлый случай удивительно легко разрешался.  Короче, была она всем нужна, но как-то незаметно это было для всех нас.

А потом умер её муж, а вскоре не стало и Люлька …
Первый раз в жизни все родные собрались вместе, вместе и ради, ради … усопшей Ольги. Почему-то все прятали глаза, но с открытым удивлением рассматривали покойную. Я тоже смотрела на неё в гробу и дивилась, насколько лицо её было благородным и красивым, спокойным и доброжелательным. Казалось, что она сейчас очнётся, откроет глаза и, как всегда, слегка виновато улыбнётся … Её скрещенные руки на груди были изящны и красивы, а пальцы тонкими и длинными с красивыми продолговатыми ногтями. Я смотрела на неё и не узнавала.
Непонятное чувство тревоги поселилось во мне, и я не могла разобраться откуда оно пришло. Квартира её досталась мне по завещанию. Похоже, что меня посетило чувство вины за то, что я только брала, брала и ничего не давала Люльку взамен. Ничего.  Я и о ней-то ничего не знала.

Спустя некоторое время я пришла в завещанную мне квартиру.
С чего начать?
- Надо все разобрать: что-то продать, что-то раздать, что-то выкинуть, - думала я и вдруг поняла, что не смогу это сделать.
Квартира Люлька, её вещи несли покой, впитанный добротой и любовью хозяйки. Я, как будто, ощущала на себе взгляд Люлька и слышала просьбу не разрушать, не ломать.
Чистота и порядок смотрели на меня с каждой полочки, с каждого угла, и наполняли дом необыкновенным уютом.

Первый раз в жизни зашла в её спальню. Красивые занавески, салфетки, полочка с иконами, а я и не знала, что она была религиозна.
Фотографии на стене. Много фотографий в изящных рамочках, а на фотографиях весь наш семейный клан: рождения, свадьбы, юбилеи, любительские с отдыха, наши дети и внуки. На полочке книжечка, в которой выписаны имена всех наших живых о здравии и умерших о упокоении. Молитвослов и другие церковные книги.

А ещё я обнаружила её дневники и не стесняясь начала их читать.
Читала и острый стыд обжёг меня, острый жгучий, до остановки дыхания не от того, что заглянула в чужой дневник. Я, постоянно пользовалась любовью и заботой человека, абсолютно ничего о нём не зная. Не зная, не замечая, я совсем и не стремилась что-либо знать. Мое равнодушие и безразличие к ней были безграничными. Как, впрочем, у всех нас.

Люлёк, оказывается, не была нам родной, она вообще была сиротой. Её родители просто рано ушли из жизни и воспитанием занялась единственная бабушка, которая умерла во сне, когда Люльку исполнилось 16 лет. В этот период Люлёк наделала много глупостей. С мамой они познакомились в роддоме, где в один день рожали.  Мама – меня, Люлёк – мёртвого ребёнка … Роды у мамы были тяжёлые, с осложнениями. И Люлёк стала моей кормилицей. Вот и всё родство. А потом она была моей няней, и в дальнейшем помогала маме со всеми её детьми и не только её, а детьми брата, сестёр. Так, незаметно, она вошла в нашу семью, но дальше порога её не впустили.
К сироте, родившей в семнадцать лет мёртвого ребёнка, относились снисходительно- пренебрежительно, считая, что облагодетельствовали её. Но доверяли при этом ей самое дорогое – детей. Получался какой-то парадокс. А Люлёк была благодарна. Благодарна, что вошла в семью, пусть хоть до порога. Она не просто вошла – она полюбила её. Полюбила нашу колготную шумную семью, с её ссорами, высокомерием и жадностью. У нас в семье не очень умели любить. И это было главной трудностью. А Люлёк любить умела и все, пренебрегая ей, тянулись к ней же, тянулись именно отогреться в её любви. А где любовь там и понимание. Вот и бежали мы к ней за пониманием.  Ведь на каждую нелюбовь есть своя любовь. На каждый холод есть тепло; за каждым облаком скрывается солнце; за каждым порогом есть дом. Только надо увидеть тепло, свет, дом. Люлёк видела добро за злом, а за порогом – дом. 
Проводив кого-то из нас, что пришли к ней выплакаться, часто брала тетрадку и писала. Она не просто писала, а как бы разговаривала с нами, делилась своими мыслями, наблюдениями.

Неожиданным оказалось уверенное, но трепетное чувство веры, о котором никто из нас не догадывался. Она не просто верила в Бога, вера была её смыслом и образом жизни.  И эта вера наполняла её любовью, огромным терпением и радостью.
А еще она танцевала. Да, она танцевала в паре со своим Леонидом в кружке бальных танцев в клубе при заводе …

Я прочитала все её тетрадки, аккуратно перевязанные цветными ленточками.  Закрыв последнюю страницу, я успокоилась. В душу вошло умиротворение. Всё правильно.
У каждого есть своё предназначение в жизни. Кто-то, как моя мама, руководит и распределяет дела в жизни и семье, а кто-то врачует души. В природе всё в равновесии. И на каждую мою активнейшую маму есть своя Люлёк. Только надо встретиться, надо принять и открыться – совершить некий энергетический обмен, чтобы сохранить приумножить и продолжиться, как в физике по закону сохранения энергии, но для этого надо обязательно уметь любить и уметь отдавать. Тогда вокруг будет гармония. Но каждый любит, как умеет и душа у каждого разная. У одного с кулачек, а у другого необъятная, как воздух, и только в такой душе живёт сострадание и любовь ко всему и всем. Только такая душа может жалеть, не разрушая; жалеть, делая нас сильнее и добрее; принимать нашу боль, наши страхи, наши страдания. И далеко не каждый умеет отдавать. Люлёк умела. И в этом были смысл и предназначение её жизни.

С её уходом образовалась пустота, которую ещё предстояло заполнить. Но чем больше проходило времени, тем больше нам её не хватало. В семье поселилось раздражение и напряжение. Некому было излить свою душу и некому было молиться за нас. Мы нервничали, ссорились, сильнейшее чувство вины и обиды зарождалось в сердцах и расползалось по сосудам, нанося душе невыносимую боль и горы неразрешённых душевных проблем. И мало кто понимал почему.
Моя мама начала сдавать, болеть и семья наша почти распалась. А всё потому, что огромную ношу: ношу самую тяжёлую и трудную в семье несла именно Люлёк. Она несла нашу боль, наши тяготы и скорби и усердно молилась за нас.
А Люльком звала её я, когда только училась говорить, Царствие ей Небесное!

Господи, Боже мой!
Удостой меня быть орудием мира Твоего.
Чтобы я вносил любовь туда, где ненависть.
Чтобы я прощал - где обижают.
Чтобы я соединял - где есть ссора.
Чтобы я говорил правду - где господствует заблуждение.
Чтобы я воздвигал веру - где давит сомнение.
Чтобы я возбуждал надежду - где мучает отчаяние.
Чтобы я вносил свет во тьму.
Чтобы я возбуждал радость - где горе живет.
Господи, Боже мой, удостой, не чтобы меня утешали,
но чтобы я утешал.
Не чтобы меня понимали, но чтобы я других понимал.
Не чтобы меня любили, но чтобы я других любил.
Ибо кто даёт - тот получает.
Кто забывает себя - тот обретает.
Кто прощает, тому простится.
Кто умирает - тот просыпается в Вечной Жизни.
Аминь.

Молитва Святителя Амвросия Медиоланского
Была в а в келейной книжице архимандрита Иоанна (Крестьянкина).
40 Баушки
Людмила Колбасова
- Горько, горько, - кричали изрядно подвыпившие весёлые гости.
Мы с Ленкой, в очередной раз встали.
Она стыдливо прикрылась фатой.
- Потерпи, недолго осталось, - ласково посмотрела на меня и прильнула к моим губам.  Гости считали, мы целовались, не испытывая при этом никаких чувств. Мы устали, мы устали настолько, что я со страхом боялся остаться с Ленкой наедине.
Был жаркий вечер июльского дня и воздух был наполнен тяжёлой изнуряющей духотой.
Ленка всех одаривала счастливой улыбкой и выглядела свежей бодрой и весёлой. 
Я зачарованно глядел на свою молодую жену и удивлялся - откуда она силы берёт?
Вспомнил бабушку: «Ленку замуж бери - золото, а не девка!». 
Бабушка или вернее - мои бабушки, а если еще точнее - «баушки» - вспомнил и взгрустнулось.
Вышел на улицу. Присел на лавочку в соседнем сквере и закурил.
В свете фонаря увидел вышедшую из сумерек старушку в длинном платье и белой панамке. Часто семеня ногами, ссутулившись и крепко прижимая к груди сумочку, она шла боязливо оглядывалась по сторонам.
- Смешные они – старушки, - грустно подумал я и улыбнулся.

* * *
У меня, как почти у всех детей, были две бабушки. Две разные, как север и юг, как день и ночь, но одинаковые в том, что они нежно и беззаветно любили меня и ревностно боролись за мою любовь к ним. И звали их почти одинаково: первая бабушка – Марина Тимофеевна, вторая – Мария Тимофеевна.

Марина Тимофеевна – эта мамина мама. Она жила недалеко от нас одна в большой профессорской квартире и, по мнению папы, была ещё той столичной штучкой. Это первая бабушка - она раньше появилась в моем мире.

Мария Тимофеевна – папина мама, по мнению мамы: «Ну конечно, три класса ЦПШ», на, что отец всегда говорил: «Не ЦПШ, а семилетка». Она переехала к нам, когда я перешёл в пятый класс.
Когда мне исполнилось шесть лет, первая бабушка заболела. Мама оставила работу и перешла жить к бабушке, чтобы за ней ухаживать, а мы с отцом остались одни в нашей однокомнатной кооперативной квартире, купленной на деньги покойного дедушки профессора.

 Вначале мы с папой радовались, потому, что никто не выгонял его курить на лестницу, а мне разрешалось смотреть допоздна телевизор. Но потом заскучали, да и папе надоело готовить, а мне надоели постоянные сардельки на завтрак, и мы переехали временно пожить к бабушке. Переезжали на время, а остались навсегда. На одну зарплату жить было тяжело, и в свою квартиру мы пустили квартирантов.

Пока бабушка болела, я старался вести себя тихо. Огромная квартира была для меня полна тайн в кладовках и высоких шкафах. Даже тяжёлые бархатные гардины могли увлечь меня на долгие часы игры с ними. Я постепенно осваивал и завоевывал пространство, нарушая устоявшийся быт и порядок.

- Уберите это исчадие ада, - кричала бабушка, когда я «нарушал её границы», как она говорила, и обязательно добавляла: «Почему никто не воспитывает ребенка?».
- Вот и займитесь, - говорил отец.
- И займусь, - угрожающе отвечала отцу бабушка и ласково гладила меня по голове.

И занялась. Во-первых, я пошёл в первый класс, а во-вторых, бабушка решила обучать меня музыке, считая, что у меня идеальный слух.
- По крайней мере, у него меньше останется энергии носиться, как оголтелому, по квартире, - и я обреченно играл нудные гаммы на рояле и с тоской смотрел на часы, когда же пройдет этот непонятный академический час.

Папа остатки моей энергии решил использовать по-своему и отвел меня в секцию вольной борьбы.
- Вячеслав, - гневно кричала бабушка зятю, - вы уродуете ребенка и лишаете его будущего – у него идеальный слух!
- А вы спросили ребенка, хочет ли он заниматься вашей музыкой? - тоже повышал голос отец.
А я жалел себя и думал, что вольной борьбой я тоже не хочу заниматься. Тогда я вообще не знал, чего хочу.

Время шло. Бабушка выздоровела, и мама опять пошла работать, а я «остался на бабушке», как все говорили. Так – «на бабушке» я окончил первый класс и наступили долгожданные каникулы. Родители до хрипоты спорили чем меня занять летом и куда отправить, чтобы дать измученной бабушке отдохнуть. 
И после долгих споров, меня отправили в деревню к моей второй бабушке.

Ехать мне было страшно. Меня пугали бабушкина семилетка или ЦПШ над которой смеялась мама и грязная жирная еда, которой стращала первая бабушка. Ещё она боялась, что я «наберусь деревенщины», утону в реке, отравлюсь грибами, потеряюсь в лесу и меня сожрёт медведь.

И вот я в деревне. Простор! Луга, пруды и на горизонте лес - тёмный страшный густой. По улицам ходят куры, шипят и норовят укусить гуси. Коровы, лошади, свиньи – раньше видел только на картинках и всё это было мне в диковинку.
А деревенским я был необычным и меня, по просьбе бабушки, местная пацанва взяла «на поруки».
Сложенные аккуратной горкой носочки мне не понадобились – детвора бегала босиком.  Никого не пугало наступить в грязь или ещё лучше - в коровью лепёшку.

Бабушка Мария была полная противоположность бабушке Марине.
Она было тихая, незаметная. Улыбаясь, её белесые брови поднимались вверх «домиком», делая её взгляд грустным и виноватым. И внешне она была другая: маленького роста, полная, с круглым мягким лицом в морщинках и ямочками на щеках. Смотрела на меня с таким обожанием и радостью, что у меня захватывало дыхание от её любви ко мне. Она крепко прижимала меня к себе и приговаривала: «Какой заморыш, чисто - птенчик». От неё пахло молоком и жареной картошкой. И меня откармливали сытно и вкусно. 
Мне в деревне нравилось все. Первое и самое главное – свобода. А второе – вкусная еда. Утром бабушка рано, еще только начинало светать, приносила кружку парного тёплого молока: «Попей, только надоила и спи дальше».
Я, не открывая глаз, залпом выпивал молоко, которое в городе из синих бутылок и цветных пакетов вызывало у меня приступ тошноты, и, с молочной пеной на губах, замертво падал на подушку досматривать интересные утренние сны.
А утром меня ждала яичница с кусками жареного сала или рассыпчатая пшённая каша, приготовленная в печке с плавающим сверху растопленным сливочным маслом, или драники со сметаной. Постоянные пирожки, хлеб из печи. Все было просто и необыкновенно вкусно.
Я носился с местными хлопцами с удочкой на пруды, с корзинкой по грибы и ягоды. Во дворе топили баню, и я с настоящими мужиками ходил отмывать с себя грязь. Меня лупили веником и обливали холодной водой.

А вечерами мы сидели с бабушкой на крыльце и отмахивались веточками от назойливых комаров. Я, затаив дыхание, слушал народные сказки, которые она рассказывала нараспев, и быль про войну. Говорила она смешно и даже не всегда понятно – смесь белорусского и русского языков. Самым страшным для меня оказалось, что в войну она похоронила пять детей, которые умерли от голода и болезней. Я прижимался к ней и говорил, что люблю её сильно-сильно и никогда не брошу.

Лето пролетело незаметно быстро и, расставаясь, бабушка плакала и за что-то просила прощение. Я клялся, что на следующий год обязательно к ней приеду.

Но на следующий год я поехал в пионерский лагерь на две смены сразу.
Бабушка писала письма крупными буквами и с ошибками. Передавала вначале всем приветы от родных и друзей, а затем описывала колхозные будни. Волновалась обо мне – не похудел ли я. И звала в гости.
И я садился писать ответ. Старательно выводил буквы, но ничего у меня не получалось. В такие минуты я злился на маму, папу, на свою первую бабушку и думал: «Вот, мы все вместе, а она сидит вечером одна одинешенька на крылечке и вспоминает своих деток. Смотрит на небо и запевает тихо: «А у поле береза». Слова непонятные, но грустные и хочется плакать…

И вдруг, как гром среди ясного неба – бабушка Мария едет жить к нам!
Там что-то случилось: то ли колхоз развалился, то ли дом, то ли всё сразу, но я от радости кричал: «Ура, у меня теперь будет две баушки!».  Почему-то у меня получалось: «Баушка». Все волновались и были напряжены.

- Как оно сложится, - вздыхала мама, а папа приговаривал, когда никто не слышал: «Теперь хоть поем по-человечески».   
Бабушка приехала грустная виноватая и опять просила прощение. Вздыхала и плакала, и мы все её жалели.
- Ну хватит сырость разводить! Поживём вместе, сколько той жизни осталось, - подбадривала её бабушка Марина. А я при этом округлял глаза и думал: «Ничего себе успокоила!»
- Да сколько отмерено, столько и поживём, - соглашалась бабушка Мария, -  ты уж прости меня, сватья - на старости лет в приживалки.
И опять плакала.
- Ну какие приживалки? Места-то сколько – всем хватит, - успокаивала её бабушка Марина.

Бабушку Марию поселили в мою комнату, чему я был несказанно рад, но не показывал это бабушке Марине, чтобы она не ревновала. Самое удивительное было то, что бабушки подружились.
По крайней мере, они очень старались, особенно бабушка Марина. Ей было легче – она была у себя дома. Но бабушка Марина была «ещё той язвой», как говорил папа, и она частенько бабушку Марию «подковыривала».
- Тимофевна, - звала она вторую бабушку, иронично коверкая отчество, как его произносила бабушка Мария, - пошли чайку попьём.
И они долго пили чай, размачивая в нём карамельки.
Когда бабушка Мария пекла пирожки, то бабушка Марина недовольно поджимала накрашенные узкие губы и говорила, что это самая, что ни есть, вредная пища. А потом, когда никто не видел, таскала эти пирожки к себе в комнату и втихаря их там поедала. Все это знали и все молчали, посмеиваясь про себя.

Когда, приняв ванную, бабушка Мария расчесывала свои жидкие седые волосы, бабушка Марина кривила губы и говорила, передразнивая её: «Состриги ты эти космы и сними платок, не в деревне, чай».
- Это где же видано, чтобы старухи волосы стригли? - заплетая худую косичку, отвечала Мария.
Бабушка Марина поднимала брови и делала нарочито удивлённое лицо.

Иногда они садились выпить что-нибудь покрепче.
- Сватья, как смотришь по двадцать грамм принять? - говорила обычно Марина Марии.
- Чего ж не принять, накапай.
И они из маленьких коньячных рюмочек пили какую-нибудь самодельную настойку или наливку.
Эти «двадцать грамм» делали их разговорчивыми и весёлыми. Такие посиделки обычно заканчивались анекдотами про возраст, которые я помню до сих пор.
 Например, разговаривают две подруги. Одна к другой обращается и забывает имя.
- Послушай, как тебя зовут? Запамятовала я.
Ты долго думает и спрашивает:
- А тебе срочно надо?
И заливались веселым смехом, и я вместе с ними.

Они действительно всё забывали и часто были заняты тем, что искали свои очки, гребешки, ключи, записные книжки.
Смешили, когда одна у другой спрашивала:
- Тимофевна, ты не помнишь, зачем это я на кухню пришла?
Мне было смешно и весело и любил их я больше всех на свете.

Так, под бдительным оком сразу двух бабушек, я закончил школу. Откормленный здоровый лоб с аттестатом ещё и об окончании музыкальной школы, и хорошими разрядами в спортивной, я сразу поступил в институт.

А затем начались проблемы. Девчонки в меня влюблялись с первого взгляда. Моя молодая кровь бурлила, и энергия здорового тела требовала выход.
Помню, зная, что бабушки надолго ушли, привел домой сокурсницу, которая была не прочь провести со мной время. И только мы удобно расположились, как вздыхая и охая, бабушки неожиданно вошли в комнату.
Они замерли, покраснели и, не сговариваясь, бежали на кухню.

Девушка ретировалась вслед за бабушками, а мне до сих пор смешно вспоминать, какими глазами сокурсница смотрела на двух смешных старушек, которые совсем внезапно предстали перед нами в самое неподходящее время.
- Это твоя невеста? - осторожно поинтересовалась вторая бабушка.
- Ага, - кивала головой ей первая, - у него таких невест весь институт и полный двор.
Они начинали меня стыдить, пугать детьми, которых современные девицы навяжут мне. Осуждали свободные нравы девушек и были уверены, что все они готовы испортить мне жизнь. Им нравилась только одна девушка и при каждом удобном случае её хвалили и сватали за меня.
Каждый раз разговор заканчивался словами второй бабушки: «Что ж ты, Сокол мой, ищешь далёко, а под носом не видишь? Ленка из первого подъезда – золото, а не девка».
- Да, может девушка и хорошая, - первая бабушка сомневалась, - но вкуса у нее совсем нет. Как оденется – ни лица, ни фигуры не видать.
- А зачем всем себя показывать? - спорила с ней вторая, - Кому надо - разглядят.
- Породы в ней маловато, - опять сомневалась первая, - простоватая она, какая-то.
- Она, что лошадь, чтобы породу показывать? Её видно, что баба здоровая.

И, уже не обращая внимания на меня, они спорили о Ленке из соседнего подъезда, которая училась со мной в одной школе и сходились во мнение, что только она годиться мне в жены.

А весной внезапно умерла бабушка Мария. Умерла тихо. Вдруг ойкнула и сползла по стенке. Скорая, белые халаты, занавешенные зеркала в квартире. Беготня по инстанциям за справками и магазинам за продуктами для поминок.   

Вечером вышел во двор. Вдруг из темноты выходит Ленка с мусорным ведром, увидев меня останавливается:
- У тебя бабушка умерла?
- Да.
- Ты приходи завтра на поминки.
- Приду, - ответила она просто и добавила, - а ты счастливый – у тебя ещё одна бабушка осталась и родители в полном комплекте, а у меня всегда одна мать.
Вспомнив, как бабушки постоянно мне сватали Ленку, взглянул на неё, стоящую в свете фонаря, внимательно, а она, увидев, как я её бессовестно рассматриваю, покраснела.
- А она и правда, ничего, - удивился я.

Вернулся в квартиру. Мать с отцом, ворочаясь и вздыхая, пытаются уснуть. В большой комнате на табуретках стоит гроб, обшитый чёрной тканью. В свете уличных фонарей и горящих свечей, вижу бабушку Марину. Она гладит рукой кружевную накидку и тихо-тихо говорит:
- Я, Мария, скоро к тебе приду, ты там не скучай, держи мне местечко рядом. Вместе будет за своими сверху присматривать.
Я обнял оставшуюся бабушку и заревел, как пацан.
- Не плачь. Все правильно, сынок. Мы все в один конец идем, только на разных остановках выходим. Хорошо, когда по старшинству, - успокаивала она меня.
И «сынок» и «один конец с остановками», - все это было от бабушки Марии.
Они – пожилые, прожившие жизнь и умудрённые опытом, учились друг у друга до конца своих дней.
А бабушка Мария все-таки обстригла свой «мышиный хвостик» и даже мыла седые волосы оттеночным шампунем, отчего выглядела заметно моложе.

Это была моя первая и горькая потеря. И я плакал, утирая слёзы ладонью, и вспоминал лето в деревне: крыльцо, звёздное небо, и голос родной, теплый:   
 А у полi бяроза,
а у полi кудрава,
а на тэй бярозе
зязюля кукавала.

Бабушка Марина выполнила свое обещание и вскоре ушла к своей сватье-подружке.
Квартира осиротела. Ни отдельные комнаты для каждого, ни красивый ремонт не вернули квартире былое тепло и уют, что создавали бабушки.
А к Ленке я присмотрелся. Бабушки-то, они мудрые, увидели красоту, там, где она не выпячивалась.

* * *
  Тихо, прихрамывая, подошла Лена.
- Устал? – села рядом.
- Бабушек вспомнил, - они ведь первые тебя заметили. Говорили, что ты золото.
 - Поживем – увидим, -  засмеялась моя молодая жена, - как же я устала, - она положила голову мне на плечо.
Я посмотрел вверх на чистое звездное небо, а звезды, подмигивая, глядели на нас, и я улыбнулся им, всем сердцем чувствуя и веря, что мои «Баушки» сейчас смотрят на нас с небес, счастливо улыбаются и весело подмигивают нам вместе со звездами.
41 Встречи под синим небом. Ч. 1. Эврика
Алина Литвиненко
    Звонок разбудил меня глубокой ночью.
    - Привет, подружка! По-моему, у тебя осталась еще неделя отпуска. Так вот, не считая моих родственников, тебя ждет Тель-Авив. У вас - балтийская сырость, дожди, холод, у нас – жара и прозрачное синее небо. Не забудь захватить мои любимые деликатесы, ты же знаешь: "привычка – вторая натура человека". Вопросы есть?
     Вопросов не было. Было острое желание встретиться с любимой подругой, которая  за многолетнюю дружбу стала моей половинкой, поразительно  воспринимая  боль ближнего, как свою собственную, а радость его, как вселенский праздник. За тысячи километров она интуитивно почувствовала тяжесть накопившихся у меня проблем, и протянула руку. Пару лет назад её отъезд стал для меня настоящей трагедией.
     Ночной монолог дорогого мне человека всколыхнул скорбящую душу, и я отправилась за визой. В девяностые годы эта процедура совершалась легко и безболезненно.
     - И вот я в аэропорту, в самолете, над облаками. Настроение прекрасное, но не безмятежное. Дело в том, что за границей я была всего один раз. Под неусыпным надзором гида чувствовала себя уверенно, удобно устроившись в автобусном кресле, глазела налево и направо, упивалась архитектурой, посещала кафе, где, как говорят студенты, с удовольствием "оттягивалась" за чашечкой кофе. А вот дальше началось непредвиденное. Мы с попутчицей зашли в магазин и… потерялись. Мобильников тогда не было. Вышла - ничего не понимаю и не соображаю: где я, куда идти. В огромном Кельне почувствовала себя маленькой козявкой. Короче, два часа тыкалась в улицы и переулки, пока нашла место встречи. При этом, каждый турист, стоя в напряженной позе, старался, в доступной форме, высказать всё, что он думал обо мне  в связи с задержкой автобуса, гид  же глубокомысленно поставил диагноз: "топографический кретинизм". Топографический -  звучало вполне  научно, а вот то, что кретин в словаре  иностранных слов  означало тупица и юродивый, если не сказать больше, мне как-то не улыбалось. И вот с таким неутешительным медицинским заключением я теперь, в одиночку, пустилась  в самостоятельный вояж.
     Вид на ватные облака меня, как художника, просто заинтриговал,  небо над Тель-Авивом,  в свою очередь, очаровало своей синевой и прозрачностью. Непередаваемо! А вот обзор тель-авивских крыш просто вогнал в ступор. Присматриваюсь и вижу (зрение у меня тогда не было 1,0, но вдали предметы различала прекрасно): на кровлях домов размещены сияющие на солнце легковые автомобили. Свят, свят, как же они туда забрались? Им что на земле места мало?
     …Встреча с Эвелиной, или просто Линкой,  была воистину экранной. Мы вцепились друг в друга так, как если бы не виделись не два года, а целую вечность. В пылу объятий я еще по-настоящему не ощутила, что попала в пекло. По этому поводу через час из чемодана был извлечен  откровенно декольтированный сарафан. А несколько дней спустя продавец питы, у которого  я приноровилась ежедневно отовариваться, сделал мне предложение стать его подругой жизни.
     - Вот, к чему приводит безнравственный  вырез на платье,- констатировала Линка.
     - Ну, не скажи, - возразил ее муж,- я бы ей тоже предложил руку и сердце, если бы не ты.Откуда я мог знать, что она скрывала под плащом и зонтом там, в нашей прежней жизни!
      По поводу жары я забежала  немного вперед. Все-таки хочется вернуться к первому дню, ознаменованному небольшим ЧП. В гостиной, куда я загрузилась со своим чемоданом, собралось много родственников. Пришлось просто отбиваться от вопросов, которые, в общем-то, дублировали друг друга: ну, как вы там? Я же для начала задала один:
     - Почему на ваших крышах торчат легковые авто? Это прекрасно было видно в иллюминатор.
     Неожиданно в комнате  установилась гробовая тишина, затем под  безудержный хохот меня просветили:
    - Ну и темная же ты! К твоему сведению, Израиль делает ставку на использование солнечной энергии. На крышах устанавливаются бойлеры. К ним подсоединяются большие зеркала. Они концентрируют  солнечный свет в одной точке, который по принципу линзы нагревает воду. Это удовольствие люди получают бесплатно.
     Задав далее очередной вопрос, я подписала себе суровый приговор:
     - Значит, эти зеркала должны быть кристально чистыми?
     С места почти сорвался  старший сын моей подруги Игорь:
     - Конечно, вы правы, это очень важно. Мутные отражатели не работают. Мы внимательно  следим за их чистотой, хотя на крыше нашей девятиэтажки их жутко много. Пойдемте, я покажу наши зеркала, тем более что именно сейчас  наступила  очередь тщательно их вымыть.
     Готовая помочь,  я услужливо подхватилась. Игорь уже тащил ведро с водой, щетку и нечто целлофановое. Нечто оказалось заляпанным фартуком. Когда я натянула его на свой шикарный сарафан, зрители почти сползли с дивана от хохота. Кто-то, сквозь слезы, осведомился:
    - Тут у нас в Средиземном море маяк запылился. Ты как, готова его почистить?
    … Утром мы с Линкой направились в центр города познакомиться с его достопримечательностями. Цветущие разноцветные деревья, зеленая травка, тонкие водяные шланги на земле, современная архитектура. Всё было безумно красиво и умно скомпоновано. Не успела я закрыть восхищенный рот, как из-за угла дома показалось какое-то инопланетное животное. От неожиданности мое лицо  перекосилось  в гримасе ужаса.
    - Что с тобой? - удивилась подруга. – Вчера была готова лезть на крышу, а сегодня обыкновенного кота испугалась.
     Что такое израильский кот? Если распилить велосипедное колесо пополам по горизонтали и к верхней части приставить справа небольшой обрубок-хвост, а слева маленькую мордочку с очень злыми выпученными глазами, получится местный котяра. Он не агрессивный, но не допускает чьего-то вторжения на свою территорию. Звук, который при этом сотрясает  пространство, передать не возможно.
     - Как хорошо, что у нас царствуют пушистые  Васьки и Мурки! - воскликнула я.
     - Постараюсь незаметно сунуть тебе этого зверя в чемодан, пусть облагородит ваше деградирующее кошачье племя,- успокоила меня заботливая подружка.
     В течение  нескольких дней мне удалось изучить дорогу в магазин, на базар, к бульвару Ротшильда – главному финансовому центру столицы. При этом было такое ощущение, что меня везде только и ждали. Общались жестами, улыбками, даже объятиями.  В двух шагах от моего жилища, за оградой, находилось море, красивое и …недоступное. Я ходила на пляж лишь для того, чтобы "полюбоваться"  полчищами сине-фиолетовых омерзительных медуз, соприкосновение с которыми вызывало ожог или аллергию.
      С Эвелиной  мы встречались в сумерках. После работы, несмотря на усталость, она знакомила меня  с домами, улицами, и кварталами, приступавшими к отдыху. Неизгладимое впечатление оставила  вечеринка на крыше небоскреба и наше активное участие в танцах  на Набережной. Тель-Авив  ночью оживал, недаром его назвают "городом, который никогда не спит". Короче говоря,  в меня вселилась уверенность, что мегаполис я знаю,  неплохо ориентируюсь, в общем –  от топографической безнадежности и следа не осталось. Это было тем более важно, что мне предстояла поездка в Хайфу на встречу с одноклассницей.
     В эту жемчужину северного Израиля меня вез туристический автобус. К нему и подошла моя школьная подружка. Благодаря ей, я познакомилась с главными морскими воротами государства, побывала в Персидских садах, "стекающих" по склонам горы. Прощались на вокзале, у поезда, направлявшегося в Тель-Авив, где вечером ожидало меня наше  землячество. Вот тут-то всё и началось.
     Сначала я с интересом изучала разнообразную природу за  окном электрички, затем, от остановки к остановке, мое зрение зафиксировало схожесть вокзальных фасадов разных станций. Причем надписи на иврите буквально зашифровывали их названия для непосвященных. Ничего себе! Как же я узнаю, Тель-Авив это или нет. Постепенно покрываюсь испариной и начинаю паниковать. Рядом со мной сидит, на первый взгляд, совершенно неприступный мужчина - ортодокс   в черной шляпе. Пересилив неловкость, объясняю ему ситуацию. Он меня внимательно выслушал, поинтересовался, кто я и откуда, рассказал о себе, а в заключение успокоил:
    - Не волнуйтесь, вам помогут. Мне сейчас, к сожалению, надо выходить, но попрошу пассажиров вас выручить.
     Мой спутник встал и обратился к присутствующим. Содержание его монолога я поняла, глядя на лица слушателей. Сначала они были серьезными, вскоре все стали меня внимательно разглядывать и улыбаться, а потом дружно закивали головами.
     В изменившейся ситуации, я одним глазом любовалась  пейзажем за окном, другим – наблюдала за населением вагона. Вот оно: начинается увертюра. Народ тянется за вещами, прихорашивается, кое-кто встает. Ага, идут ко мне и любезно приглашают готовиться к выходу. Боже мой, наконец-то я дома! Пристраиваюсь в хвост к почтеннейшей публике, нервно соображаю,  куда мне дальше направить стопы, ведь надо еще где-то отыскать нужный автобус в старый город Яффу. Подхожу к двери и замираю от удивления: все население вагона в полном составе стоит на перроне и приветливо меня встречает возгласами:
    - Как вы себя чувствуете? Чем мы можем вам еще посодействовать?
      Опьянев от счастья и внимания этих, ставших неожиданно такими близкими мне людей, знакомлюсь, рассказываю о себе, слушаю их советы. Пятнадцать минут все вместе весело ждем мой автобус, обнимаемся, целуемся, долго машем друг другу руками. Эта встреча – настоящий подарок судьбы!
     В состоянии эйфории начинаю дремать. Через мину 40-45 вздрагиваю, открываю глаза и начинаю в кромешной тьме искать за окном знакомые силуэты зданий. Не тут то было. Неужели я проехала нужную остановку! Или не доехала! Покрываюсь знакомой испариной и почти на ходу выскакиваю из автобуса. Абсолютно неведомые места. За столиками, размещенными прямо на улицах, сидят мужчины, весело о чем-то разговаривают, хохочут. Что делать? Подойти спросить, где я. Но ведь ночь, их много, я - одна. "А у тебя есть альтернатива?" - спрашиваю я себя, и неуверенно направляюсь к освещенным фигурам:
    - Добрый вечер, извините, что помешала. Будьте  любезны, вы не подскажете, где находится улица… Читаю в своей записке название. Вижу, люди, ошарашенные моим монологом, готовы  помочь, но ни один из них не понимает по-английски. Разводят руками и с сожалением качают головами.
     Плутаю по улицам и переулкам. Время - час ночи. С тоской вспоминаю немецкого гида и его приговор: топографический кретинизм. Решаюсь подойти еще к одному столику. Но, что спросить? Название улицы им не о чем не говорит. И тут меня пронзает гениальная мысль: спрошу, где находится море, ведь мой дом находится рядом. Пойду по побережью и гарантированно найду. Отбрасываю преамбулу с любезностями и обреченно спрашиваю:
    - А где тут Средиземное море?
    - Море? Зачем Вам море во втором часу ночи?
И вдруг одного из них осенило: - Девушка, что вы задумали. Посмотрите вокруг: жизнь прекрасна! Остановитесь, не делайте глупостей. Хотите, я на вас женюсь?
    - Да не собираюсь я топиться. Жизнь очень ценю, и люблю ее не меньше вашего. А замуж не собираюсь.
     После того, как один из собеседников выразительно покрутил пальцем у виска, я побрела дальше. Через час решила сделать последнюю попытку общения. Если результат будет неудачный, значит, двинусь в более людное место, где не так страшно. Там же буду встречать восход солнца.
     Последний контакт немного меня обнадежил. Правда, и тут никто не говорил по-английски,  но один джентльмен вышел из-за стола, нарисовал на земле контуры Тель-Авива и моря и дал мне веточку в руки. Я поняла и радостно ткнула в южную часть рисунка.
    - Яффо! - воскликнул он, и даже любезно меня проводил.
    - Вот оно, мое чудо! - закричала я, увидев девятиэтажку, благодарно схватила руку неожиданного  спасителя и крепко ее пожала. Простившись, быстро помчалась к лифту. Страшную картину рисовало воспаленное  сознание: все земляки в панике звонят в полицию, Линка – без сознания, кто-то приставил платок к глазам. Рванула дверь квартиры (благо она бала не заперта) и онемела: почтенное общество моих земляков, размахивая руками, оживленно обсуждало какую-то проблему. На дверной скрип никто даже не обернулся.
     - Ребята, привет, какая радость, наконец, я вас нашла! 
     Никакой реакции. Только мой закадычный друг журналист, спец по уголовным делам, не поворачивая головы, спокойно произнес:
     - Не втирай нам очки. Мы же люди взрослые. Взгляни на часы: три часа ночи. Только зря старалась. В нашем государстве с моралью всё в порядке. До твоего самолета еще четыре часа. Садись! Мы готовы слушать твой захватывающий рассказ о  неблаговидной ночной прогулке.
     - У меня от этой "шпильки" перехватило дыхание:
    - Да вы знаете, каких людей я повстречала! Уж лучше я пойду зеркала на крыше мыть!
     Эвелина встала, подошла ко мне, обняла за плечи:
    - Господа, хватит дурачиться, отрывайте Шампанское, отметим нашу встречу! Все так по тебе соскучились.
     Наконец мы бросились в объятия друг другу. Время пробежало незаметно, а утром вся компания отправилась в аэропорт.
     - И вот я снова в самолете. Надо мной -  синее, ставшее мне таким близким, небо, а далеко внизу солнечными отблесками прощаются со мной  многочисленные "авто" на тель-авивских крышах.
42 Встречи под синим небом. Ч. 2 Супермен
Алина Литвиненко
     Просто поразительно, как тяжело бремя разлуки. Кажется, еще года не прошло, как мы расстались с подругой. Ан, нет, известная истина подтвердилась: родственные души жаждут общения. О мобильниках в восьмидесятые годы  не было никакого понятия, и междугородка частенько намекала на то, что мы ей надоели. Мы же мысленно произносили сакраментальную   фразу: за что, мол, деньги получаете, сидите там, бездельничаете…. В общем, дело шло к новому полету в Израиль, где меня снова ждала Линка (в народе - Эвелина), бывшие земляки и Средиземное море. По телефону подружка язвительно кричала, что нельзя же так долго держать в напряжении "жениха", который до сих пор находится под впечатлением моего неприлично вырезанного сарафана.
    - У него всё валится из рук, а торговля питой безнадежно заглохла,- причитала Линка в телефон.- Традиционные покупатели просто в шоке, ведь привычка – вторая натура человека. Они принципиально не покупают лепешки у других торговцев. Если ты не прилетишь, вымрет целый район.
     Ничего себе обстановочка! "Жених" был очень красивый, добрый, сильный, но толстый, как бегемот. Это - с одной стороны. Но ведь под угрозой жизнь ни в чем не повинных людей. Это – с другой стороны. Что делать? Господи, какие могут быть вопросы и сомнения. Лечу!
     Как "бывалая израильтянка", я уже не попалась, как в прошлый раз, на отблески зеркал с крыш Тель-Авива. Наоборот, со знанием дела рассказывала соседям по салону самолета, каким образом жители города получают горячую воду. Народ подтянулся к моему креслу и с уважением просвещался. Позже это меня подвело. Получив багаж, загрузив тележки, двигаясь  в сторону встречающих, мы все  еще продолжали прощаться, кричали душещипательные фразы и махали руками. В эту самую минуту, выйдя из-под контроля, моя тележка с размаху наехала на пятки впереди идущей дамы. Та обернулась и крикнула, что она обо мне думает. Получив вербальную оценку, от накала которой у меня всё обвалилось внутри, я затормозила на всем ходу, и тут же получила по пяткам следовавшей за мной тележкой. Отреагировать должным образом не успела: через головы прибывших уже летел мне навстречу Линкин привет:
    - Ты что взбудоражила весь аэропорт! Вон люди тебе машут, слышишь напутственные фразы? Чем ты их в полете привлекла, красотой своей?
    - Какой красотой! Автомобилями  на крышах.
    - А-а, ты опять за старое!
     Так, надрываясь от хохота  и обнимаясь в тесной машине, мы добрались  до уютной квартирки с  гостеприимно накрытым столом. Это от души постарался Игорь. Тот самый, с которым мы прошлый раз собирались мыть зеркала на верхотуре многоэтажки.  Через пару часов вся компания  решила прогуляться по главному "Бродвею" района.
    - На улице жарища, надевай свой  соблазнительный сарафан,- скомандовала подруга.- Там твой вздыхатель, наверно, уже все глаза проглядел.
    - Во-первых, я не к нему прилетела, а к тебе. Во-вторых, сарафан "приказал долго жить", потому что моя собака подралась с соседской, а я полезла их разнимать. В результате и платье - в клочья, и рука укушена. Вот шрам, смотри.
    - Может, это и к лучшему. Меньше соблазна. Скромность - надежный защитник. Если не поможет, придумай что-нибудь весомое.
     Главный проспект микрорайона кишел народом, который с удовольствием тратил деньги на всякие вкусные удовольствия. Издалека мы увидели моего поклонника и направились в его сторону с визитом вежливости. Он стоял за прилавком, прижимая к туловищу  огромный арбуз и намереваясь большим ножом, как мечом, его разрубить. Взмах… взгляды столкнулись…  и  мой визави скульптурно застыл в позе Ильи Муромца, установленного на высоком берегу Оки.  Арбуз, теряя опору, бухнулся на тротуар и разлетелся на куски, а его хозяин,  с ножом в руках, бросился своей мечте  навстречу. Но, увидев мои вытаращенные глаза, спохватился, швырнул нож в сторону и, раскрыв объятия, сгреб меня в охапку и, как беспомощного котенка, поднял на руки. Еще шаг, и мы бы скрылись в закромах магазина.
     Спасение пришло  неожиданно: Линка поскользнулась на арбузной корке и растянулась во весь рост, подвернув при этом ногу. Трудно сказать, сколько времени было потрачено на ее вытаскивание из состояния истерики, ощупывание костей, растирание и массаж лодыжки.
     Такси приехало незамедлительно, и мы вернулись домой. Лифт и мое плечо помогли подруге добраться до дивана и уютно там устроиться. Приближался полдень, и я отправилась на кухню приготовить легкий ленч. По какой-то надобности забежала в гостиную и …обомлела. Вижу: моя "покалеченная" подруга стоит на подоконнике и поправляет застрявшую в раме занавеску.
    - Линка, как ты там оказалась?  А нога…
    Тут  я осеклась:
    - Слушай, значит…
    - Ну, ты темная! Конечно! Кто же тебя всю жизнь спасал?
    - А слезы, а истерика, а болезненные крики!
    - Должна же быть какая-то польза от театральной студии,  которую мы с тобой заканчивали! Ладно, приобщайся к еде и отдыхай. У тебя впереди большая нагрузка: автобусно-пешеходное путешествие по достопримечательностям Израиля.
     Ну, что ж, вперед! Всё великолепие увиденного описать  просто невозможно. Впрочем, в книгах, воспоминаниях и проспектах авторы это сделали лучше меня. Зато, сколько интересных ситуаций, сколько знакомств,  замечательных людей, неординарного поведения туристов в непредвиденной обстановке!
     …Автобус "кряхтит"  по какой-то гористой местности. За плечами тяжелая туристическая нагрузка. Переполненное транспортное средство убаюкивает обитателей своей спасительной прохладой и мерным поскрипыванием колес. Гид держит нас в курсе температурного режима воздуха:
    - Господа, жара крепчает. За бортом уже сорок. Правда вас ожидает удивительный сюрприз: встреча с настоящим мужчиной, говоря современным языком - Суперменом. Любопытных убедиться  в существовании этого  потрясающего  феномена прошу поднять руки.
     Женская половина отреагировала мгновенно. Мужчины  же в эту минуту начали что-то пристально разглядывать за окнами, всем видом показывая, что проблема надуманная, возникшая на пустом месте. Зачем  искать "игру природы" на стороне, когда особи, обладающие всеми признаками мужского достоинства, здесь, рядом, стоит только руку протянуть.
     Дорога к заинтриговавшему объекту под палящим солнцем была не простой. Обильный пот буквально заливал глаза, струился по телу, отчего футболки  прилипали к коже. Женщины немного отвлеклись,  когда подошли к питомнику – обиталищу крокодилов. Мы с нетерпением ожидали появления Супермена - обаятельного фермера или крокодиловода с накаченными мышцами. Все  немного приосанились и замерли. На общем фоне особенно выделялась корпулентная дама из Одессы, которая все время прихорашивалась,  поправляя  огромную шляпу с красными маками на тулье.  Время шло, воздух раскалился, как в  микроволновке. В группе страждущих послышался ропот:
    - Где же предмет нашего любопытства? Почему добрый молодец прячется и не выходит к людям!
    - Еще пару метров, и я вам его покажу,- успокоила нетерпеливых гид. Вот, смотрите.
     И она указала на огромного, почти трех метрового крокодила. Мы ахнули: туша животного выглядела внушительно, но у него напрочь отсутствовала верхняя челюсть. Посыпались вопросы.               
    - Ваше недоумение я  предвидела, - сказала гид.- А теперь послушайте историю "настоящего мужчины". И она  подробно рассказала о невиданной битве двух аллигаторов, во время  которой "наш герой" отстаивал честь своей женщины в брачный период. Лишившись челюсти, он геройски продолжал сражаться. Чужак  был повергнут, и бежал, а победитель спокойно продолжил ритуал ухаживания, описывая вокруг самочки круги.
    - Как же он теперь питается?   
    - Работники фермы  его подкармливают. А мелкую живность он и сам может поймать на суше или во время ныряния, и проглотить с потрохами, не разжевывая.
    - А с красавицей своей он расстался?
    - О, это еще одна уникальная история. Крокодилы обычно образуют пару лишь на время выведения потомства. Однако известны случаи, когда эти существа сохраняют брачные отношения в течение всей своей жизни.  Питомник  гордится тем, что  явление супружеской верности  рептилий имеет место именно в его водах.
           …Автобус мчался к Мертвому морю. Мужчины, как и предполагалось, вопросов о нашей встрече с эталоном красоты и силы  не задавали. Женщины, после сильного перегрева и возвышенных эмоций, мечтали поскорее окунуться в целебные воды. Знатоки рассказывали, что там при желании утонуть нельзя, зато можно получить удовольствие, читая книгу, лежа на воде.
     Загадочное  море, мечта туриста – перед нами. Наспех выслушав предупреждения гида, мы рванулись к маслянистой жидкости, и сразу почувствовали себя  пробками, парящими в невесомости. Казалось, что нас обволакивает соленый кисель. Уютно устроившись, все "занялись делом": кто достал из трусов газету, кто рассматривал облака, кто-то даже тихо мурлыкал знакомую мелодию про Мишку-одессита. Так в благодатной тишине наша команда провела  минут десять. Неожиданное блаженство нарушил женский голос:
    - Моня, ну, как я тебе нравлюсь в оливковом масле с роскошной шляпой на голове?
    Эта была та самая дама, которая безуспешно пыталась привлечь внимание «настоящего мужчины» в крокодильем питомнике. Ответа не последовало.
    - Моня, шо такое? Я к тебе обращаюсь. Почему молчишь? Или ты уснул, или шо? Ты же делаешь мне нервы!
     Она повернулась и потянулась рукой к телу мужа, чтобы его разбудить. Тут-то всё и началось. Секунда, и мадам оказалась в едком соляном растворе. Несчастная  широко разевала  рот, терла глаза и орала. Ее феноменальному  контральто, а вернее просто  реву дикого зверя,  не было аналога. По сравнению с ним громовой гудок  мощного корабельного тифона показался бы просто детским свисточком. Все бросились на помощь потерпевшей. С вышки прибежали спасатели. Орущее туловище, потерявшее шляпу и  бюстгальтер, толпа сочувствующих потащила к душу. В это время Моня изо всех сил    пытался удержать купальные  трусы пострадавшей и делал жалкие попытки прикрыть полотенцем  ее мощный бюст.
     В море никому возвращаться уже не захотелось. Все с радостью начали обмазываться лечебной грязью, которая находилась неподалеку в специальных емкостях. Оставив на некоторое время жену, Моня тоже совершил над собой священную  процедуру. Почувствовав прилив сил, он вернулся к своей половинке.
    - Не вижу своей шляпки,- выпалила  она.
    - Так вон она, скукоженная, лежит на песке, подал голос муж. - Посмотри, что от нее осталось. Маки потеряли свою экстравагантность, слиплись и превратились в стручки перца "Чили". Вскоре побелеют от соли.
    - А где мои эксклюзивные пляжные штиблеты, кто их хапнул?
    - Розочка,  да кому нужен твой 45 размер!
    - Знаешь, не ищи повода оставить меня на раскаленном песке с голыми ногами.
    - Да лапти твои, украшенные железными цепями,  утонули, когда тебя тащили к душу, чтобы выстирать.
    - Как ты сказал? Это тебя надо выстирать. Ты же похож на закопченную фабричную трубу!  А черевички мои не могли  утонуть безвозвратно, здесь мелко. Их можно достать.
    - Послушай, ты хочешь, чтобы я нырнул? Тогда ответь: ты предпочитаешь  остаться вдовой с тапками или мужней женой без тапок? Пойди-ка  лучше грязью намажься.
    - Я? После всего ужаса, который пережила? За кого ты меня берешь? Моня, ты меня точно любишь?   
    - Таки, да. И забочусь о тебе. Ты слышала, что говорил гид:  после процедур с этим чудесным средством, помолодеешь и расцветешь, как японская сакура.
    - О, тогда пойди и купи в магазине пару пакетов расфасованной грязи. Вернемся домой, и ты будешь  тщательно натирать мое тело.
    - Розочка, я тебя умоляю, пару пакетов хватит только для одной твоей ноги.
     Народ просто покатывался со смеху, слушая диалог этой неповторимой пары. Позже,в автобусе, кто-то обратил внимание на то, что дама  искала всё, кроме  своего бюстгальтера.
    - На ее месте я бы тоже не искала,- грустно сказала похожая на пересушенную воблу туристка.- Какие совершенные, великолепные  формы. Это же истинный шарм. Недаром все мужики кинулись к телу потерпевшей, чтобы "нести" ее на процедуру омовения.
     В этом месте проникновенной речи автобусной дамы Моня встал и выпятил грудь, сделав  вид, что ему необходимо достать что то  с верхней полочки. Правда, его триумф длился недолго. Тихий сосед справа как бы невзначай подкинул ему ехидный вопрос:
    - Моня, ты ростом не вышел, еле до плеча своей благоверной достаешь. А когда вы  обнимаетесь, она тебе кислород не перекрывает?
     Автобус от гомерического хохота пассажиров чуть не сбился с курса. Обиженный супруг  надулся и молча сел, но через пять минут "помирал от смеха" вместе со всеми.    
     В автобусе еще долго обсуждали ЧП, притом больше всех веселилась именно Роза, оказавшаяся доброй и веселой тетенькой. А Моня был просто на высоте с одесскими анекдотами. В Тель-Авиве мы долго не могли разойтись: награждали друг друга комплиментами, обменивались адресами, обнимались и целовались.
     Через двадцать минут мне предстояло еще одно расставание. Шофер автобуса, милостиво согласился проехать мимо магазина моего "вздыхателя". Тот уже смирился с со статусом отверженного  и с невеселой улыбкой преподнес  мне  огромную питу собственного производства.
     …Дома, в родных Пенатах, меня ждали хозяйственные заботы, на работе - срочные задания. Путешествие в Страну под синим небом осталось, как в тумане. Но через полгода, оказавшись по делам в Париже, я вспомнила Израиль и прощание с неповторимой парой. Отстояв огромную очередь в Лувр, я, наконец, попала в зал Леонардо да Винчи, в царство восторга и торжественной тишины. Окружающие с серьезными лицами  рассматривали  "Джоконду", и только одна я стояла, еле сдерживая улыбку. Не к месту возник в памяти  Монин анекдот про одессита, которого после поездки во Францию друзья  попросили  поделиться впечатлениями:
    - Ну, как там, в Париже, рассказывай.
    - Ну что вам сказать? Помните, у Жоры на кухне висела "Мона Лиза"?
    - Еще бы, конечно, помним!
    - Так вот, теперь она в Лувре.
43 А у нас на Чокопае
Кузнецов Николай 2
На Быстрице мне не понравилось сразу. Нет, ну не сказать, чтобы речка мне не понравилась, совсем даже наоборот. И речка прелестная, и городок Славенград очень милый, и народ местный дружелюбный.  Но, во-первых, я не люблю, когда много людей вокруг. Во-вторых, на Быстрице любят отдыхать, как и местные, так и масса туристов. А что такое туристы, я думаю уточнять не надо. И в-третьих, сама речка из-за леса выворачивая, хитро так разливается напротив Славенграда, а потом опять куда-то в лесную глушь уруливает.
(Назвать это лесом, могут конечно только какие-нибудь степняки или горцы. Те-же сибиряки или дальневосточники поднимут меня на смех. Но, тем не менее, местные эти редкие заросли сосны и прочих березок называют лесом и ужасно этим гордятся, - примечание автора).
Вот я и замыслил коварный план на тему: пойти и отдохнуть там, где не особенно ступают ноги избалованных туристов. Моей проводницей в «края нехоженые» вызвалась быть Ясна (Ударение на я, - примечание автора). Девушка была одной из сестер близняшек, с которыми я познакомился сразу по приезду сюда. Точнее сказать я познакомился с их мамой: Доктором Лиззи, как она сама себя называет, в своем департаменте, чего-то там санитарно-экологического. Позднее мне ее дочки рассказали, что их мама, по-простому Лиза Михайлик, получила образование не где-нибудь, а в самим Соединённых штатах, чем особенно гордилась. Где и переняла некоторые привычки и манеру общения. Что, впрочем, ни в малой степени не умаляло ее заслуг на ниве отечественного служения санитарии и экологии. После нашего знакомства в департаменте, я был приглашен на ужин, где и познакомился с двумя очаровательными близняшками: Ясной и Весной
 (И опять же, особенно обращаю внимание, ударение в имени Весна ставится на букву е, - примечание автора).
- Тебе надо сходить на Чокопай, -  неожиданно заявляет девушка, идя впереди меня по узенькой тропинке, - это место знают только наши. Туристов сюда не водят.
По-русски девушка говорит хорошо. Но, иногда проскальзывает легкий акцент. Впрочем, «великий и могучий» здесь понимают многие. Хотя что говорить я и сам, прожив здесь месяц, на слух стал понимать, хоть и частично, о чем говорят местные. А надписи, так вообще потеха. Несмотря на английские буквы, много и так понятно. Взять туже аптеку: написано «Lekarka», ну и что здесь не понятного. Лекарка там сидит и лекарства выдает.
Или еще перл: «Dom каких-то там sluzb». И так все понятно, муниципальные службы…

- Ясна, а что это за название такое Чокопай? Ну точно не славянское, и вообще не русское.
Хихикая, младшая из близняшек смотрит на меня, откидывая ногой камешек с тропинки и поясняет:
- Да это у нас туристы были как-то, все облазили и в лесу устроили пикничок. Толи корейцы, толи китайцы. Не помню уже, давно это было. Они с собою привезли много этих, как их, - тут Ясна защелкала пальцами, - пирожок, коржок. Нет не так, слово такое.
- Печенька, конфетка?
- Не совсем так.  Пирожное, шоколадное пирожное Чоко Пай. Его дают всем корейским солдатам. Эти парни и их девушки, наверное, служили в корейской армии. Вот и оставили после себя кучу бумажек от этих шоколадок.
- А Корея какая: южная или северная?
- А их что две? Я думала Корея и есть Корея. Да и ладно, не важно. Главное, потом мы эти бумажки таскали полную сумку. Наш школьный экологический патруль. И с тех пор группы туристов мы сюда не пускаем. Да и так прелестных мест хватает для посещения. Тот же замок Цервены звезды, наследие Юнеско. Мировой объект.
- Долго еще идти?
- Да нет, рядышком совсем. А название Чокопай так и привилось. Его знают только наши. Ну там, парень с девушкой пойдут гулять, - тут Ясна запнулась и так мило улыбнулась, при этом отчаянно покраснев. Надо сказать, что с самого первого дня девчонки отчаянно строили мне глазки. Соревнуясь друг перед другом. Но я как человек солидный, да и разница в возрасте немного обязывала, делал вид, что ничего не замечаю. – Вот и пришли. Тама, -  тут девушка протянула руку вперед.

Шикарное местечко. Слева сосны, ели, буки и прочие древесные выстроились рядками, справа нагромождение покрытых мхом валунов от метра и более, а между ними маленькая такая прелестная заводь, шириной метров десять.  И, по-моему, даже кувшинки по краю плавают.
- Поплыли, - Ясна с разгона скидывает сарафанчик, оказавшись в тоненьком зеленом купальнике и рыбкой входит в воду. Почти без всплесков. Проплыв под водой метров пять- шесть, она выныривает, фыркает и машет мне рукой, - плавай сюда, только там в воде осторожно, внизу бьет ключик. Холодный.

Ага, ключ холодный значится, имеется. Я, скинув шорты, бухаюсь, но уже не так изящно, как Ясна, в воду.
- Дольче, дольче, - хохочет девушка и профессиональным кролем уходит вперед в сторону большого завала из валунов.
Мне с моим «собачьим» стилем ее вовек не догнать, и поэтому я неспешно плыву в ее сторону. Сразу за рыжим и скользким на вид валуном открывается неожиданная протока, шириною метра полтора. Которая круто заворачивает вправо.
Ясна гибко изогнувшись единым движением входит в поворот и волнообразно изогнувшись хлопает ступнями по воде. И скрывается с моих глаз.
(По-моему, нечто подобное было у Ихтиандра, в фильме «Человек амфибия». А стиль называется Батерфляй, - примечание автора).
- Здесь сторожно, - слышу я голос русалки. И сразу после поворота протоки куда-то проваливаюсь. От неожиданности, потеряв под ногами дно, я чуть было не нахлебался воды. Но поднырнув и оглядевшись, я понял, что ничего страшного нет. Просто яма. Подводная. Метра два в глубину и метра полтора в диаметре. Вода немного мутноватая, но дно прекрасно видно. Подобрав красивый камешек, я наконец выныриваю.
-Уфф! Обалдеть! Резко так, я чуть воды не нахлебался. - Немного подгребая руками, я подплыл к Ясне, которая поджидая меня сидела по пояс в воде, свесив ноги в ту самую яму.
- Дальше плывем? Тама будет шкуродерка, - и видя мой недоумевающий взгляд, девушка стала объяснять. - Там, глыбче, глубоко - тут Ясна показала пальцем назад, - плавать можно. А там, - пальчик указал вперед, глубина мелко, мелко. Плавать можно, но, как в этом аквапарке. Где есть труба и немного воды. Весна, сестра моя, называет это шкуродерка. Не страшно? – И Ясна хитро улыбается.
- Куда уж я денусь с подводной лодки. Давай показывай. – И вслед за девушкой, повторяю все ее движения.
Ясна, вытянув ноги вперед, уселась прямо в неглубокой протоке. Потом почти легка на воду и вода ее приподняв понесла по руслу.
- Здесь надо сторожко смотреть, вода сама потащит, главное не стукать головой. Руками немного плавай и ногами смотри камни большие.
Да-да так именно и сказала «ногами смотри», вот не вру, ей богу!!!
Аттракцион и в самом деле оказался похожим на те пластиковые трубы в аквапарках, где течет немного воды и по которым ты скатываешься в бассейн. Только здесь вместо труб протока, и вместо поворотов огромные валуны, заросшие мхом и склизкие на вид.
«Смотря ногами», а если быть точнее: просто отталкиваясь ногами от каменных глыб и направляя свое передвижение в удобное для меня русло я так полулежа-полусидя и проплыл несколько метров, благо течение было не быстрое, но сильное, до очередного поворота. Здесь меня ожидало очередное потрясение, водяной поток обмельчал совсем до безобразия. И мне буквально пришлось проехаться на попе. Размышляя при этом, о судьбе своих плавок, с которыми, впрочем, так ничего и не случилось, я как-то незаметно для себя опять погрузился в воду и обогнув очередной валунец, выплыл в неведомый мне простор, при этом совершенно ничего не видя.

-Ау, - нежный девичий голосок, раздался немного впереди, - это деревья, ветки. Плачет которое. Ива. Плавай сюда, вперед.
Ага, ориентиры есть, плывем. Ну да, какая там темнота, и в самом деле. Просто ивушки. Стоят рядком прямо надо протокой и ветками создали этакий атриум над головой. Обалдеть, прелесть какая.

А перед глазами, когда я немного проплыл вперед открылся совершенно фантастический вид. Крохотное озерцо, но, впрочем, именно озеро, а не какая-то там заводь, шириной метров сто, с одной стороны зеленый луг, с другой те-же ивы, переходящие в местный лесок…
Вода зеленоватая, но ближе к бережку, становится все прозрачнее и виден мелкий песочек. И мелкие рыбешки, снующие туда-сюда под ногами.
44 Принцесса моря
Кузнецов Николай 2
Авенида Атлантика. Отель Виндзор Атлантика. Рио де Жанейро. Бразилия.
Из панорамного окна на седьмом этаже виден полумесяц  пляжа Копакабана. Золотистый серп  и аквамарин Атлантического океана. Время  ближе к вечеру и поэтому основная масса туристов и прочих  пляжных завсегдатаев схлынула. Да и температура воздуха немного понизилась. Самое время выходить на прогулку. Прямо напротив отеля стоит на небольшом пятачке статуя принцессы Изабеллы, смотрящая в сторону океана. Иду  по направлению взгляда наследницы бразильской короны.

Авенида Атлантика. Та самая, которая тянется вдоль всего пляжа Копакабана, на всем его четырехкилометровом великолепии. Трехполосная трасса идет в правую сторону от меня. Поток машин, не такой уж и плотный, но правила превыше всего. Иду к «зебре». Благо  и коп в форме виднеется в крохотной  фанерованной будочке синего цвета, с грозной надписью: «Policia» Интересное дело, следующая «трехполоска» идет в обратном направлении, а между ними, эдакий остров безопасности, шириною около пяти метров. Напротив нашего Виндзора, как раз и расположился местный коп, бдит за порядком. Что самое оригинальное,  на всем протяжении «острова безопасности» или, если быть точнее, разделительной зоны, ничего нет, кроме  редких пальмочек и дорожных осветительных столбов. Правда хитрые бразильцы, умудрились натыкать сюда еще и пяток крохотных бензозаправочных станций с логотипом BP (Petrobras). И все, более ничего. Но это еще не все. После двух полос шоссе и разделительной зоны идет солидный бордюр, выложенный мелкими камешками. За которым,  вдоль всего пляжа, простирается еще одна асфальтированная полоса. На этот раз немногим поуже и всего из двух рядов. Но, когда я увидел, что там повсюду нарисованы велосипеды, то стало ясно, что эта полоса предназначена для велосипедистов.

На самом шоссе мое внимание привлекли грозные надписи: Fiscalizacao*. Что, впрочем, в переводе с португальского языка означает, что повсюду натыканы видеокамеры, и правила дорожного движения нарушать, особенно не стоит. Местный коп меня приветствует: «Ола синьор». Я ему киваю в ответ: «Ола» и с важным видом направляю свои стопы в сторону океана. Что забавно, на этом отпечаток дорожной цивилизации никак не закончился. После велосипедной дорожки началась еще  четырехметровая полоса, на этот раз выложенная из мелких и отшлифованных камешков. Двух цветов: серого и белого. Уложенных таким образом, что вдоль всей асфальтированной трассы идет пешеходная зона в виде серых и белых волн. И, конечно вездесущие пальмочки, по одной, по две или целыми группками, вдоль всей пешеходной зоны…
Я немного загляделся на переходе, как мне тут же недовольно бибикнул местный таксист, всем своим видом показывая нетерпение. Но, поскольку здесь вокруг всё «фискализакао», таксист нервничает не особо, просто давит на сигнал своего Форда.  Да кстати, чего-чего, а отсутствия такси здесь в Рио я не заметил. Крохотные автомобильчики желтого цвета с зеленой полосой везде и повсюду. Стоит только в любом районе Рио де Жанейро встать у дороги и показать большой палец вверх, как шустрая желтая машинка, весело сигналя, тут как тут…
Но я немного отвлекся.

И вот он пляж, самый шикарный в мире, пляж Копакабана. Или как зовут его местные:  «Принцесса моря». Как я уже сказал выше, время вечернее и температура воздуха упала с полуденных тридцати до вечерних двадцати трех градусов.   Беру один из лежаков и тащу к воде, с тем расчетом, что набегающая волна лишь слегка будет меня не доставать.  Надо заметить, что днем сие действие будет не совсем удобным, ввиду высоты набегающих волн около метра, а то и выше. Да и народу, как говорится: «вишни в бочке». Упасть и не встать. А если взять во внимание жару, солнечный ультрафиолет и влажность. То я думаю, мой выбор вечернего пляжа вполне очевиден.
Мальчик по имени Фелипе, в форме служащего отеля, собирает брошенные лежаки, смотрит на меня и здоровается: «Ола Синьор»*.
- Ола, - здороваюсь я в ответ. На невысказанный вопрос мальчика, я добавляю от себя, - руссо туристо,  э-э, эу   курео  релаксар*
- Си, сеньор,- флегматично пожимает плечами Фелипе и, оттаскивая брошенные лежаки, думая, что я его не услышу, добавил,- туристас… маус*.

Солнце падает прямо в океан, по правую руку. Громадный красный шар. По-моему, у нас в северных широтах солнце немногим меньшего размера. Или так мне кажется из-за  Атлантики? Небо и вода  одномоментно становятся серыми, сам воздух как-бы сереет. Даже лениво-свинцовый океан шипит как-то приглушенно, слегка набегая мне под ноги. Ощутимо тянет прохладой.
 По пляжу бродит редкий люд. Группка неугомонных парней по-прежнему играют в футбол, чуть поодаль. Еще, метрах в тридцати от меня, расположилась семейная парочка, подстелив под себя прямо на песок большое махровое одеяло.  Они заняты друг другом. И им нет никакого дела ни до кого.
Весело хихикая, чуть не натыкаясь на меня, идет группа девиц явно навеселе. Все в тонюсеньких купальничках, загорелые. Бразильяночки!!!
Вот сто баксов готов поставить, что тот, кто побывал в Рио де Жанейро, научился с ходу определять, кто стоит перед ним: девушка из Бразилии, или откуда-то еще.
И дело вовсе не в цвете кожи или в объёмах и размерах. В них есть что-то, такое чего нет ни у худосочных европеек, ни у силиконовых американок. Ведь не зря говорят «Бразильская попка»!  Ух…
Ну ладно, не надо о грустном. Здесь не эротический роман. И  потому не будем отвлекаться.

Незаметно на пляж наваливается ночь. Как лампочки включаются незнакомые звезды. Хотя нет, вру. Вон та группа из четырёх ярких звезд  над горизонтом, на расстоянии ладони и в форме вытянутого креста. Так и есть: Южный крест. Главный символ ночного неба в южном полушарии. А впрочем, других здесь  я все равно не знаю.
 В многочисленных отелях по всему берегу зажигаются окна. По всей «Авенида Атлантика» разгораются фонари дорожного освещения. Помимо  этих столбов, вдоль всего пляжа установлены еще дополнительные  с целыми блоками фонарей, направленных в сторону пляжа. И если дорожные фонари, дают бело-синий свет. То пляжное освещение, скорее желтого цвета.
Бутылочно-стекольный изумруд Атлантики, иссине-черное небо и острые звезды.  Пятна освещенного пляжа:  от желтого до белого, с переходами в синий цвет. Разноцветье автомобильных огней и окон отелей. И все это под шум набегающих и ленивых волн.

Вода в океане, теплая и светится. Когда немного отплывешь от берега и ложишься спиной на воду, смотришь в небо и считаешь звезды. Тогда ты понимаешь, что попал в рай…



Примечание автора::
** Fiscalizacao,- в переводе с португальского:  Надзор.
** Ola senhor, - в пер. с порт. – Здравствуйте господин.
** Eu quero relaxar, - в пер. с порт. - Хочу отдохнуть.
** Turistas maus, - в пер. с порт. - Вредные туристы.
45 Глава 1. ШИВА
Елена Беренева
СВЯТАЯ ТРОИЦА (ТРИДЭВ) — БРАХМА, ВИШНУ, ШИВА.


          Индийская мифология настолько сложна и объемна, что кажется не хватит и жизни, чтобы разобраться во всех тонкостях её мироздания. Это всё равно что смотреть на ночное небо и пытаться сосчитать звезды. Их тысячи, сотни тысяч! Точная цифра Индийских Богов составляет 33 крор или 330 миллионов!

          В Индии используется древняя ведическая система исчислении: 1 крор (10 в 7 степени) - это десять миллионов. Я, конечно, не смогу охватить всех, но хотелось бы остановиться на самых основных. Хочу оговориться в самом начале, что всех Индийских Богов, демонов и других существ я буду называть так, как их называют сами индусы. Это будет транскрипция на русском языке с хинди (или cанскрита).

          Тридэв — так называется «Святая Троица», объединяющая трёх главных Богов высшего пантеона (Брахму - Создателя, Вишну - Хранителя и Шиву - Разрушителя) в единое целое.


          ШИВА


          Oдин из главных Богов высшего пантеона. Бог разрушитель. Очень могущественный, сложный, многогранный. У него много имён. Десятки, десятки имён! Точная цифра - 108! Самые распространённые имена - Шива, Лорд Шива, Махадэв. "Хар! Хар! Махадэв!", - кричат его последователи и почитатели. "Хар! Хар! Махадэв!"

          Когда Вселенная создавалась, не было ни планет, ни звезд, не было ни дня, ни ночи, не было ни огня, ни воздуха, ни земли, ни воды. Везде была сплошная темнота. И вдруг появилась яркая вспышка — источник силы — Пармешвар. Он создал Шиву и Ади-Шакти (Парвати, жену Шивы) из своей божественной энигмы. Лорд Шива родился с десятью руками и пятью головами, причём каждая голова имела третий глаз. Обычно Лорд Шива изображается только с одной головой и двумя руками. Внешность Махадэва достаточно примечательна и вся окутана символами и атрибутами. Каждая деталь его одежды имеет сакральный смысл.

          У Лорда Шивы длинные, чёрные волосы ниже спины, которые на макушке закручены как бы в высокий пучок (джета). Спутанные волосы представляют Махадэва как властелина ветра, который является тонкой формой дыхания, присутствующей во всех живых существах. Это показывает, что Лорд Шива - властелин всех живых существ.

          Из пучка волос Шивы вытекает священная река Ганга (Дэви Ганга). Река обладает колоссальной разрушительной силой и чтобы избежать катастрофы на Земле Махадэв держит реку в своих волосах. Есть и второе значение этого символа. Священная река Ганга - это источник знаний, чистоты и мира.

          Также на голове Шивы располагается месяц (Лорд Чандрдэв). Месяц является луной в фазе пятого дня и символизирует временной цикл, через который творение эволюционирует от начала и до конца. Луна — это мера времени, и таким образом месяц на голове Лорда Шивы означает его контроль во времени. Махадэв - это вечная реальность, и он находится вне пространства и вне времени.

          На лбу Лорда Шивы нарисованы три продольные, белые линии пепла (вибхути). Это означает бессмертие и славу. Также на лбу у Махадэва есть третий глаз. Считается, что когда Шива очень зол, он открывает свой третий глаз и наказывает виновника огнём гнева. Мгновенная смерть! С другой стороны, третий глаз также называют глазом мудрости. Правый и левый глаза представляют деятельность в физическом мире, в то время как третий глаз представляет деятельность в астральном мире и символизирует духовную мудрость и силу.

          Полуоткрытые глаза Лорда Шивы передают идею о том, что цикл вселенной находится в процессе. Когда Махадэв открывает свои глаза, то начинается новый цикл творения, и когда он закрывает их, это означает уничтожение вселенной для создания следующего цикла. Полуоткрытые глаза означают, что творение переживает вечный циклический процесс без начала и конца.

          Махадэв носит золотые серёжки-кольца (кундалс). Эти украшения означают, что он находится вне обычного восприятия. Интересная особенность, что серьга в левом ухе Шивы, относится к типу используемому женщинами, а в правом ухе, относится к типу используемому мужчинами. Двойной тип серёжек представляет собой принцип творения Шивы и Ади-Шакти (мужского и женского начала).

          У Лорда Шивы шея синего цвета. После проклятия мудреца Дурваса многие Боги потеряли свою силу. Лорд Вишну предложил поднять воды океана и выпить божественного нектара бессмертия, чтобы восстановить утраченную славу. Боги объединились вместе с демонами и подняли мировой океан. Много драгоценных камней вышлo из океана, но вместе с ними вышел и смертельный яд - Халахала. Он уничтожал всё на своём пути. Махадэв увидел, что катастрофа неминуема для всей Вселенной, Богов, демонов, всех живых существ и стал пить яд. Дэви Парвати (жена Шивы), волнуясь о муже, дотронулась своей рукой до шеи Махадэва и попросила его не глотать отраву. Яд остановился в горле Шивы и поэтому его шея сразу же окрасилась в синий цвет.

          Есть и другой смысл этого символа. Синий цвет яда означает отрицательные мысли и пороки в нашей жизни. Яд остался в горле Лорда Шивы, его нельзя было ни проглотить ни выплюнуть, но его можно было контролировать и с течением времени он стал не эффективным. Другими словами, это означает, что нам нужно контролировать все наши негативные мысли, пороки и продолжать работать над достижением цели.

          Считается, что змея вокруг шеи Махадэва - это смертельная кобра Лорд Васуки. Бог всех змей представляет собой бесконечный цикл рождения, смерти и возрождения. Также, три катушки змеи символизируют время в цикле жизни - прошлое, настоящее и будущее. Змея показана с правой стороны. Это означает, что вечные законы Лорда Шивы о разуме и справедливости сохраняют естественный порядок во вселенной. Махадэв использует смертельную змею как предмет украшения и это символизирует, что он не зависим от времени и смерти.

          Лорд Шива носит шкуру тигра в качестве одежды. Это означает, что он властелин всех сил во вселенной. А также, это символизирует победу божественной силы над животными инстинктами. Тело Махадэва покрыто пеплом. Это зола кладбища, которая указывает на философию жизни и смерти и показывает, что смерть - это конечная реальность жизни. Махадэв находится вне цикла рождения и смерти, он вечная реальность.

          Лорд Шива носит ожерелье (чётки) с 108 шариками на груди и руках, сделанными из семян дерева Рудракши. Согласно Индийской мифологии, Лорд Шива однажды погрузился в глубокую медитацию для благополучия Вселенной. Когда он открыл свои глаза, его слёзы упали на Землю и стали семенами дерева Рудракши.  Это дерево носит имя Махадэва - "Слёзы Лорда Шивы". Слово «Рудра» переводится как "строгий или бескомпромиссный", а «Aкша» - "глаз". Всё вместе это означает, что Махадэв тверд в своих решениях и строго соблюдает космические законы и порядок во вселенной.

          Одним из ярких символов Лорда Шивы является маленький барабан дамру. Он выглядит в форме песочных часов. Когда Махадэв трясёт свои барабан раздается космический звук "АУМ". "АУМ" - символизирует святую троицу Тридэв: "A" - Лорд Брахма (Cоздатель), "У" - Лорд Вишну (Xранитель), "M" - Лорд Шива (Pазрушитель). Этот уникальный звук как бы "сердцебиение" вселенной и он означает истину! "АУМ...АУМ...АУМ" (или можно говорить просто "Омм"). "Омм...Омм...Омм…". Это импульс! Это ритм! Это жизнь! "АУМ...Нама...Шива" - священная мантра Махадэву, которую надо повторять 108 или 1008 раз! Ещё одна интересная особенность заключается в том, что священный барабан дамру дал жизнь языку cанскрит!

          Трезубец (тришул), или копье с тремя зубцами, является мощным оружием Лорда Шивы и символизирует его три основные силы: волю, действиe и мудрость. Три зубца на смертельном оружии представляют собой процесс творения, сохранения и уничтожения. Все три стихии как бы сливаются вместе и уничтожают зло.

          У каждого Бога есть свое транспортное средство. У Лорда Шивы - это священный, белый бык Нанди. Добрый, сильный и бесконечно преданный слуга. Очень много интересных мифов связано со священным, белым быком. Хочу рассказать только один из них. В один прекрасный день Нанди услышал как Лорд Шива и его жена Дэви Парвати занимались любовью. Бык был настолько вдохновлён увиденным, что произнес хвалебную молитву своим Богам. Позже его изречения были записаны мудрецами и дошли до наших дней. Это священное писание называется "Камасутра" и оно было специально передано людям для продолжения рода и благополучия.

          Когда Лорд Шива родился, то oн почувствовал наличие ещё одной мужской формы. Это был Лорд Вишну!
46 Прощальный монолог
Ольга Клен
   Все! Решено! Сегодня я точно оторвусь. А что еще мне остается, если он со мной так по-хамски обращается? И крутит мною, и вертит, особенно, когда настроение у него куда-то пропадает. Я ему, что ли, хорошее настроение верну? Тоже мне, юмористку нашел! Клоунессу!
   Вот придет вечер, и оторвусь по-полной. А может, прямо с утра начать отрываться? Подпортить ему весь день? Уверена, моего отсутствия он не сможет не заметить. А как он друзьям и просто знакомым объяснит мое отсутствие?
   Где, спросят, потерял ее? Как же ты теперь? Он же ничего внятного не сможет сказать. Разве он поймет, что я в это время просто решилась исполнить свою давнюю угрозу и оторвалась. А ведь не верил, отмахивался от предупреждений. Ему не только я говорила, что, смотри, придет время, не выдержу, оторвусь. Все окружение об этом предупреждало, видя, как он со мной обращается.
   Все! Пришло время выполнить угрозу. Только вот где лучше оторваться? И когда? Утром, днем или вечером? Как-то не хочется после полного отрыва лежать на центральной улице или валяться в грязи, не дойдя до подъезда каких-то несколько десятков метров. Или очнуться в чужой квартире на гостевом диванчике после дружеской попойки.
   Воспоминания нахлынули, пробрала обида. Какая же у нас с ним была раньше крепкая связь! Настоящий канат. А сейчас - всего лишь тоненькая ниточка еще держит нас рядом друг с другом. Но как же она ненадежна. Любое неосторожное движение с его стороны или неловкая подстава - с моей, и все. Нас уже не будет существовать. Останемся он и я по отдельности. И вряд ли когда-нибудь встретимся.
   Конечно, он не останется надолго в одиночестве. Уверена, очень быстро найдет мне замену. Но она никогда не сможет стать для него родной. Что ж, и к чужой можно привыкнуть со временем.
   Да что тут долго планировать! Вот прямо сейчас крутанусь налево и оторвусь. Красивая, приятной формы пуговица оторвалась от делового пиджака и с тихим стуком упала через узкий просвет в шахту офисного лифта.
47 Поколение 5плюс
Ольга Клен
  -  Когда я был маленький, ну вот такой примерно, - мой собеседник, пятилетний соседский отпрыск Гоша, показал ладошкой расстояние от горшка два вершка, - я еще ничего не понимал в жизни.
   - И когда же все изменилось? – реагируя на его глубокомысленный вздох, спросила я.
   - Да когда к папке бандиты пришли. Нет, еще раньше. Когда прошлым летом скворцы все вишни в поселке склевали. Ладно, мне некогда, нужно кораблик испытать, пока лужа не высохла, - поставил точку в бессмысленном для него разговоре со старухой представитель новой версии компьютерного поколения.
   В руках Гошка держал навороченный корабль и пульт с антенной. Из кармашка, едва не вываливаясь, свисал мобильник. Что там было еще, в его оттопыренных кармашках одному Богу известно.
   Кто ж спорит, лужа, она, конечно, важнее для молодой поросли, чем разговоры разговаривать. Так было всегда у пятилетних. Только мы в этом возрасте с восторгом гонялись за бумажными корабликами, расчищая перед ними русло ручья длинными ивовыми прутиками. А в целом, ничего не изменилось.
   Так что же там случилось с этими вишнями? Как может взаимоотношение вишен и скворцов повлиять на понимание жизни пятилетним парнишкой. Схожу-ка я в гости к соседке, Гошкиной маме на чаек, может, что и прояснится.
   Леночка мне нравилась. Это была словоохотливая, жизнерадостная хохотушка. Веселая ямочка неугомонно перескакивала с одной ее щечки на другую, что делало Леночку еще привлекательнее.
   - Ой, тетя Марина, заходите, я только что пирог с вишневым вареньем испекла, сейчас чай будем пить, - выпалила Леночка без запинки, подтверждая все сказанное улыбкой, жестами и усиленной беготней ямочки.
   - Ты смотри, удалось вишен на варенье набрать? А у меня, да и у всех соседей, ягоды нонче скворцы поклевали. Не то что на варенье, горсточку не насобирала.
   - С этими вишнями целая история у нас была. Сейчас расскажу.
   Получив порядочный кусок пирога и кружку с мятным чайком, я приняла форму кресла и превратилась в благодарного слушателя.

   - Как только ягоды на деревьях стали розоветь, я уже Павлику, мужу моему, все мозги проела: накинь да накинь на них тюль, чтобы птицы к лакомству не добрались. Но вы же сами знаете, насколько мужикам наши заботы интересны. Вот варенье на столе – это да, их дело, а сохранить урожай – не царская забота. Короче, отмахивался, мол, некогда сегодня, завтра сделаю. Гошка все это, конечно, слышал. И вот, стала я замечать, что птицы как-то странно облетают наш участок. Летят прямо к нам, а потом резко поворачивают в сторону и исчезают. Ну, прям, волшебство какое-то! Так до чего дошло, бабка Груня, известная в округе ворожея, проходя мимо нашего сада, остановилась, долго недоуменно переводила взгляд с наших вишен на соседские, а потом перекрестилась и, не оглядываясь, ушла. Наверно, во мне конкурентку увидела, - Леночка поиграла ямочкой, подлила мне чаю и продолжила рассказ, увидев поглотившее меня внимание.
   От Пашки я отвязалась со своей просьбой, а он стал выговаривать мне, мол, только бы лишнюю работу для него придумывала! Ягоды и без укрытия никто не клюет. Тут Гошка как-то дернул меня за юбку и спрашивает, когда я вишни снимать собираюсь, а то ему надоело отпугивать пернатых. Оказывается, он включает какую-то программу на своем компьютере, которая воспроизводит крик хищной птицы. Скворцы, услышав его, в ужасе дают деру от нашего участка. Подробностей я не знаю, сама в этом ничего не понимаю. Вот ведь постреленок, а! А я, грешным делом, думала,  а не освятить ли эти вишни святой водой, раз их даже скворцы есть отказываются.
   Если уж Леночка в этом ничего не понимала, то я в свои 60 и подавно. Молодое поколение словно и не от нас пошло, все сплошь компьютерное какое-то. Понятно, что лужа со спущенным на ее гладь дистанционным корабликом  для него актуальнее, чем баба Марина. И нечего тут обижаться на мальчишку, по его словам, к пяти годам познавшему жизнь. Я усмехнулась своим мыслям.  И тут меня вернул в действительность звонкий голосок Леночки.
   - Так это что, тетя Марина! В прошлом месяце у нас еще одно чудо случилось. У Павла произошли какие-то неприятности. То ли он в бизнесе кому дорогу перешел, то ли ему. Меня-то никто в дела не посвящает, ни муж, ни сын, – Леночка обиженно поджала губки, отчего ямочка испуганно исчезла с ее порозовевшей щечки, - но тут в один день Павел приказал мне не выходить из своей комнаты, пока не уедут деловые гости. Это же было сказано и Гошке.
   Сижу я у себя, вдруг из гостиной стали доноситься странные звуки. Сначала – ругань, потом крики, что-то упало. Я замерла. Вдруг с улицы донеслась полицейская сирена, визг тормозов возле дома. Я выглянула в окно. Из дверей выводили двоих наших «гостей» в наручниках. За ними вышел Пашка. Всех посадили в машины и они уехали.
   Через пару часов вернулся Пашка и с вопросом ко мне, как это я умудрилась так вовремя вызвать полицию? А я – ни сном ни духом. Гошка тут же в комнате испытывал на скорость свой новый гоночный автомобиль, вернее, разработанную им какую-то компьютерную программу. Когда мы с Павлом решили, что полицию послал к нам сам Господь, Гошка, нехотя, произнес: «Ну что вы, как дети, все в чудо хотите верить! Это я поставил в гостиную микрофон и динамик, тот, что летом отпугивал птиц на улице и включил его на прослушку. Временно, пока ничего другого для него не придумал. Услышал,  как папа кричит, по интернету послал вызов-сообщение в полицию. Все просто».
   Мы с Пашкой так и остались сидеть с открытыми ртами. Представляете, тетя Марина, ведь мой же сын, а словно и не мой. Если он в пять лет такое вытворяет, что будет, когда вырастет. А Павел, - Леночка почти шепотом произнесла, - после того случая Гошку даже зауважал. Даже не прикрикнет на него никогда. Ничего, сама воспитаю как родители нас воспитывали. А то совсем от рук отобьется. Ну вот куда он сейчас делся? Только что во дворе был, - Леночка заерзала на стуле, оглядывая участок.
   - Да к луже он пошел, корабль на воду спускает, - допивая вкуснющий чай, сказала я. Не волнуйся, он лучше нас с тобой жизнь понимает.
48 Злая девочка
Иван Власов
"Увы, клянусь вам женихом и жизнью,
Что в моей отчизне негде целовать…"
              М. Цветаева


      ….Она разлюбила осень, которую прежде с нетерпением ждала.
      Нет, не перестала восхищаться студеной прозрачностью воздуха, разнообразием красок, полыханием желто-багряного пожара, отчего даже в дождливую погоду казалось, что светит солнышко. Это состояние щемящей грусти, когда в задумчивости бродишь по шелестящим листьям, заглядывая в зеркало луж, отражающих пронзительную синеву неба, пробивающуюся сквозь белоснежную вату облаков.
      Просто с приходом осени встречи с любимым становились все реже и короче.

      Так уж случилось – полюбила женатого. Старо, как мир!
      Он также воспылал к ней и готов был на все. Но она не позволила ему решительных действий, не желая своим счастьем "нанести" несчастье другим, довольствуясь нечастыми встречами в будние дни, изредка – в выходные…
      У нее имелась однокомнатная “гостинка” на двоих с тринадцатилетней дочерью.
      Казалось бы – все условия для встреч. Увы, лишь казалось…

      На самом деле отведенные ей для любви два-три вечера в неделю превращала в кошмар ее собственная дочь.
      По вечерам в дни встреч они подолгу бродили по шуршащим коврам осенних парков, держась за руки, говорили, молчали. Любовь переполняла их – будучи не в силах более сдерживать свои чувства, срывались в объятия!
      Но стоило им войти в дом, дрожа от желания, роняя одежды, забыв обо всем… Тут как тут возникала дочка.  Она с осуждением взирала на их бесчинства – ни стыда, ни совести!..
      В молчании проходил ужин на кухне. Поев, дочка не торопилась оставить их одних. Тогда отправлялись в комнату они, девочка, как заведенная, плелась за ними. Что на нее находило?
      То ли она считала мать немолодой, и потуги той вернуть молодость казались ей смехотворными, то ли не могла простить развода с отцом?
      Но ведь тот сам ушел к другой, вытребовал развод, разменял квартиру! Из-за него они ютятся в гостинке
      На выходные отец забирал дочку к себе. Девочка с легким сердцем оставляла дом – любовник матери в выходные дни принадлежал своей семье.
      Мать попыталась объясниться с дочкой, та с хитрецой в глазах недоумевала:
      – Мам, чем я вам мешаю, ведь нам хорошо втроем, он мне почти как папа.
      Купили тахту, с трудом втиснули на кухню, отдав во владение девочке комнату. Не помогло, дочь постоянно торчала на кухне.
      Вспоминается чеховский “злой мальчик”, да похлеще.
      Влюбленные ложились на тахте, смотрели телепередачи, не интересные детям. Дочка уходила в комнату, грозя материализоваться в любую секунду.
      Они прятались под покрывалом, отдаваясь взаимным ласкам. Девочка в самый неподходящий момент вырастала как из-под земли. Садилась поесть или попить чайку, пронизывая глазами их ненадежное укрытие – чем вы тут занимаетесь?
      Словно школьники, краснели, чувствуя себя преступниками.
      И уже слабо соображая от неудовлетворенности, запирались в ванной комнате и, включив душ, в неудобстве предавались любви, регулярно прерываемой нетерпеливым стуком в дверь – как можно так надолго занимать ванную!..
      Бывало, мужчине удавалось остаться допоздна.
      Дочь куняла, терла глаза, только бы не уснуть, не пропустить его ухода! Да все же не выдерживала.
      Времени оставалось считанные минуты. Впопыхах судорожно раздевались, дабы успеть “нанести” друг другу наслаждение, разрушаемое поспешностью и страхом быть уличенными.
      Затем он срывался, на ходу одеваясь, и мчался к метро на последний поезд.
      Такое положение дел мало кого могло устроить – лучше ничего, чем такая любовь…

      Ох, если бы всегда было лето!
      Летом она была свободна от опеки дочери, отправляла ее в лагерь, и получала, наконец, возможность отдаться своим чувствам.
      Изредка влюбленные уходили на природу с палаткой, где предавались неистовым нежностям. Она, правда, такое не слишком приветствовала. Чистые простыни и идеально вымытые тела являлись для нее непреложными атрибутами любви, чтобы, не страшась ни насекомых, ни острой соломы, ни запахов тела, отбросив запреты, забыть истинное назначение губ и языка…
 
      Увы, лето кончалось, начиналась пытка осени.
      И темпераментная от природы, имея бесподобного любовника, она вынуждена была отказываться от любви.
      Не понимала, как наглой девчонке удалось возыметь над ними (взрослыми) такую власть.
      И стала ощущать, что начинает тихо ненавидеть собственную дочь.
      Ее любовник пошел на поводу у девочки, стал платить ей за каждый час отсутствия.
      Вначале это возымело действие, они заимели хоть какую-то возможность уединяться, да маленькая негодница не оставила привычку появляться в самый неподходящий момент, держа их в напряжении.
    Затем и вовсе непомерно взвинтила цены, пришлось отказаться и от этих коротких свиданий, довольствуясь лишь редкими часами, когда девочка отсутствовала.
    Пошли даже на то, что крали час (два) у рабочего времени, и как воришки прокрадывались в дом, опасаясь, что школьница вдруг сорвется с уроков и застанет их на горячем.
    Встречи под всевидящим оком дочери стали испытанием для влюбленного в нее мужчину, она не вправе была его упрекнуть в охлаждении, мало кто такое мог выдержать.
    А однажды любовник и вовсе не пришел в назначенное время. Она не знала, что и думать, спросила у дочери. Та с невинными глазками ответила, мол, тебя не было, пришлось самой объясниться с ним.
    Боже, что она ему наговорила? Может, пригрозила, что сообщит жене?
    Стала выяснять, любовник ответил, что встречаться у нее дома не стоит, следует дождаться лета, пока же будут ходить в театр, на концерты или просто гулять. Ему легко говорить, имея жену под боком, правда, он уверяет, что давно с ней не спит.
    Короче, свидания потихоньку сошли на нет.
    На дочь смотреть уже не могла – все в ней раздражало, отношения натянулись, как струна.
    Как-то девочка попросила об одолжении – собрать у себя одноклассников.
    Получила в ответ:
    – И ты еще смеешь просить?
    Дочка ушла в себя, замкнулась, что-то замыслила. И выдала:
    – Я решила пожить у папы, он не возражает.
    Ожидала, что ее станут отговаривать, да услышала безразличное:
    – Как хочешь!..
    На выходные девочка стала собираться, разбросав по всей квартире свои вещи, демонстрируя решимость. Мать же просто ушла из дому, предоставив дочке разбираться самой.
    У подъезда столкнулась с бывшим мужем. Тот с вызовом глянул на нее.
    Вежливо поздоровалась, прошла мимо, отринув всякие его намерения выяснять отношения…
 
    В Новый год она "пасла" одиночество, ощущая себя всеми брошенной.
    Дочь не позвонила, не поздравила, и сама не стала ей звонить.
    Было несколько звонков от подруг и звонок от любимого. Тот поздравил, ожидая от нее шагов к примирению, приглашения, она же ждала от него добрых, нежных, ласковых слов. Не дождались оба.
    Не стала никого приглашать.
    Поздравила себя с Новым годом. Выпила в гордом одиночестве бутылку шампанского – не опьянела, лишь впала в слезливость.
    Нестерпимо захотелось любви.
    Легла, выключила телевизор.
    Сон ли явь?
    Ласковые руки, умелые губы, дразня, блуждали по телу, вовлекая в чувственную игру “горячо-холодно”. Вопреки притяжению поднялась над землей, поплыла, покачиваясь, растворившись в неге. Да сорвалась в пике, ударилась, взвыла, израненная осколками недополученного наслаждения.
    Но ведь нет ничего этого, нет!
    Как она пережила зиму?..

    В начале весны прошел год со дня их знакомства.
    Позвонила любимому, теряя гордость.
    Тот не скрыл радости, но, натолкнувшись на вежливость, на показное спокойствие (чего это ей стоило!), поник, в голосе проявились официальные нотки, разговор не склеился…

    Через неделю “бывший” привез дочь и со словами:
    – Разбирайся с ней сама! – укатил на машине.
    Девочка была тиха и задумчива, вела себя, как побитая собачонка.
    Мать же, забыв все обиды и непонимание, бросилась к дочери в неудержимом порыве, прижала к себе, не в силах сдержать слезы радости.
    Ничего не расспрашивала, дочь сама призналась, что была поставлена там в “жесткие рамки”.
    Решили отпраздновать примирение. Долго сидели за столом, говорили, молчали, обнявшись, роняя слезы…

    К завершению праздничного ужина дочка попыталась объясниться:
    – Мама, прости, не знаю, что со мной было, я очень ревновала тебя, очень! Но после того, что испытала у папы! Я столько передумала. Обещаю, что никогда больше не буду тебе мешать, ты еще молодая и красивая, и имеешь право на счастье.
    – ???
    – А где он?
    – Мы расстались.
    – Из-за меня?
    – Да.
    – Ты его любишь?
    – Не спрашивай!..
    Она мыла посуду после ужина, на душе – покой, умиротворенность.
    – Мам, тебя к телефону.
    Это был любимый. Она не знала, что это дочь позвонила ему. Он что-то говорил, оправдывался. Ей было не до его оправданий, спазм сдавил горло, не давая говорить.
    – Приезжай, я уже не могу! – выдохнула она…
49 Любовь до пол десятого
Людмила Мизун Дидур
Этот рассказ был написан мною, когда мне было всего лишь пятнадцать с половиной лет. Первые чувства юношеской влюблённости волновали сердечко, знавшее о любви только из книг и экрана. Тогда мне казалось, что я смогу написать книгу. Все мы в детстве были максималистами. Родители позволяли гулять на улице до половины десятого, и непременно возле дома, чтобы маме было удобно наблюдать. Отсюда и название.

                ***

 Поздно ночью Таня сидела одна в своей маленькой спальне и при ласковом свете настольной лампы читала роман. Книжный переплёт был довольно истрёпан, но нечто прекрасное, хранимое внутри, заставляло трепетно биться девичье сердце. Таня с большим интересом, даже с лёгким волнением перебегала с одной страницы на другую, читая историю о большой, взаимной любви. Она полностью погрузилась в тот прекрасный мир, где преступно злое, где и поныне живут сказочные принцы. С особой симпатией вникала она в смысл слов, которые поведала ей эта замечательная книга. Загадочными, неведомыми, полными тайной и такими притягательными представлялись описанные чувства героев. Кровь приливала к лицу, разгорались глаза, сверкая, как два чёрных уголька из-под густых, длинных ресниц.
 Чтение стало утомлять. Страшно захотелось спать. Веки потяжелели, часто опускались, закрывая ясный свет её очей. И уже явно через несколько минут она спала тихим, глубоким сном, вовсе не подозревая, что за окошком уже виднелось зарево всходившего солнца.
 Утро было спокойным, светлым. Яркие лучи проникали в комнату, ложась на маленькое красивое девичье личико.
 В комнату вошла мама. Небольшая, с правильными чертами лица, черноволосая и, несмотря на возраст, стройная женщина. Подошла к постели дочери, увидела книгу. Таня ещё спала. Машинально прочла надпись на обложке: "Мечта" - Эмиль
Золя." На лице появилась слегка заметная улыбка, а в душе смятение.
 "А дочь-то выросла! Почти взрослая. Шестнадцатый год!", - подумала она, тут же гоня свои мысли прочь, - "Нет, нет! Вот ещё, взрослая?! Рано об этом! Ведь она у меня ещё совсем ребёнок!"
 Задумавшись, она присела на краю постели дочери. Анна Сергеевна (так звали Танину маму) думала о том, как быстро пролетели года её молодости. Перед глазами проходила вся её жизнь - тихая, спокойная, как это утро.
 Когда-то в ранней юности она тайком от своих родителей читала такие же романы. А потом... потом она встретила Андрея Зорина. Весёлый, не по годам смышлёный паренёк, полюбил её всем сердцем. Он отдал ей всё, что имел. А она стала его женой. Потом родилась Таня. Жизнь у них была насыщенной и интересной. Каждое лето ездили в отпуск с маленькой Танюшкой на море. Она радовалась этой "большой воде", смеялась, прыгая на волнах, ловила медуз, но очень не уважала крабов, они напоминали ей пауков, которых малышка до смерти боялась. Таня шлёпала руками и ногами по голубовато-зелёной воде, заливаясь пронзительно тонким смехом, а затем зарывалась в песок и, счастливая, рассказывала сказки. И хотя её никто не слушал, она придумывала всё новые и новые истории, погружаясь в них, как хорошая актриса. Маленькая сказочница не обижалась, если "слушатели" покидали её, она продолжала говорить и, лишь припекающее солнце заставляло оторваться от такой игры и бежать снова к воде. А затем повторялось то же.
 Мама с папой любили свою дочурку, радовались каждому её шагу, но в то же время не баловали ребёнка, боясь повлиять на её будущую взрослую жизнь. Бывало строго наказывали. И не раз, оставшись одна в тёмном углу, Таня рассказывала себе страшные сказки: "... как маленькую девочку кинули в клетку к Кощею Бессмертному, чтобы тот её съел". И, доведя себя этим почти до плача, она тоненьким голоском начинала умоляюще просить: "Миленький Бессмертик, не ешь меня, пожалуйста. Я больше не буду! Честное слово, не буду. Я уже совсем послушная, хорошая... Даже маме понравлюсь."
 И мама, находясь где-нибудь поблизости, услышав жалобные причитания, всегда освобождала свою маленькую "пленницу".
 Но с каждым годом Танюша становилась всё более твёрже в своём характере. Больше никогда не плакала из-за пустяков, но "сказочных страшил", по-прежнему, боялась.
 И вот она уже большая. Что ждёт её впереди? Сумеет ли она так же честно и прямо идти по жизни? Или научится, как некоторые, выбирать брод? И, чуть-чуть замочив ноги, станет обходить трудности и тревоги. И никогда не будет защищать слабого, зная, что сама слаба? Они с отцом всегда учили, что слабых нужно защищать. Жить по мерке, как живут большие, добрые, смелые люди. Учить своим примером, как надо правильно жить, чтобы оставить по себе хорошую память. А можно прожить жизнь в людях, отдавая им своё тепло, своё сердце, своё доброе дело. Стараться жить так, чтобы никогда не было трудно людям с тобой.
 Анна Сергеевна всё это понимала и поэтому старалась вложить свою душу и светлый ум в развитие и формирование характера дочери. Старалась научить её, с детства, уважать людей, ценить их труд, любить всё прекрасное. Чтобы она была сильной перед злом и смелой с ложью. Учила дочку быть доброй, чтобы будущий мир засверкал для неё волшебными красками.
 ... Мать ласково, с нежной заботой взглянула на спящую дочь.
 А однажды, вернувшись с работы домой, намекнула дочери о своих намерениях поговорить с ней. Таня послушно уселась рядом. Мама говорила с пятнадцатилетней девочкой так откровенно, словно та была одного с ней возраста и столь же опытна, как и она. Она чувствовала, её Татьянка, хоть временами бывает ребячлива, сердцем понимает её. Она её дочь!
 Таня думала: "Не уж-то книга так растрогала маму?"
 Нет, это Танин возраст взволновал и насторожил материнское сердце.
 Мама всегда была Таниным другом. Кто, как ни мама, заботился о ней, порою забывая о себе? Мама... Сколько силы и любви вложено в это слово! Сколько добра и радости принесли нам материнские сердца. Как много сделали мамины руки, такие ласковые...

 Вечерело, когда отец пришёл домой с радостной вестью:
- Отпускные получил. Едем на море!
 Начались приготовления. Палатка, походный котелок, аптечка, рюкзаки, наполненные всем самым необходимым, уже в полной упаковке стояли посреди комнаты, ожидая утреннего отъезда. Казалось, нет надобности проверять наличие нужных вещей, но мама всё хлопотала вокруг:
- Не забыли ли что?!
- Слушай мою команду! - раздался голос Андрея, - сейчас всем спать, а утром в дорогу!
 Мысль о том, что завтра наяву перед глазами заблестит, переливаясь всеми цветами, морская гладь и, можно будет увлечённо наблюдать за тихой, прозрачной волной, спокойно набегавшей на берег, варить на костре уху и, обжигаясь доставать из пепла печёную картошку, приговаривая: "Как вкусно!"..., гнала прочь сон, что не помогли бы, наверное, никакие снотворные. Душа бодрствовала и пела.
 Лишь небольшой полукруг утреннего солнца показался из-за горизонта, а семья Зориных уже ехала к морю.
 Таня не раз была на море, и все-таки каждая такая поездка переполняла её радостные впечатления, всё больше насыщала её фантазию.
Вот и сейчас, уже позади многие десятки километров. К их привычному месту осталось не более нескольких сотен шагов.
 Для путешествия Таня одета по-мальчишечьи, и только пышные чёрные волосы выдавали её девичье происхождение. Большими чёрными глазами-угольками внимательно вглядывалась она в голубую морскую даль. Сразу после прибытия на место, все пошли в море охладиться и смыть дорожную пыль. Купались в своё удовольствие.
 Таня проходила мимо разноцветных палаток, разглядывая незнакомых людей. Она была счастлива в этой светлой чудесной "палаточной стране".
 Лишь трескотня кузнечиков, да треск сгоравших веток нарушали тишину вечера. Трудно было представить, что кто-то осмелится испортить игру в молчанку. Даже такая болтушка, как Таня, сидела задумавшись, с удивительно взрослым выразительным взглядом, устремлённым на язычки костра. Красновато-жёлтые искры ворчливо и недовольно отскакивали в стороны, тут же угасая. Казалось, даже волны старались как можно тише биться о берег.
 Ничто не волновало сознание девочки. И о том, что может выпасть испытание она не подозревала. Да разве кто думает об этом, когда жизнь налажена, всё идёт своим чередом и ничто, казалось бы, не грозит её привычному течению.
 Тишину нарушил крик.
 Кричал, непременно, мужской голос. Но крик был недолгим, всего лишь на мгновение, и тут же стих, оставляя в воздухе после себя тихое, печальное эхо.
 Таня опрометью бросилась в сторону, откуда донёсся до её слуха этот горький стон.
 Лицом в песок лежал юноша, где-то одного с Таней возраста.
- Папа! - крикнула она.
 Но отец был уже рядом с ней и, осторожно переворачивая потерпевшего на спину, обнаружил:
- Потерял сознание... Голова в крови... Скорей врача!
 Таня, не помня себя, добежала до первого автомата, вызвала "скорую".
 Почти сразу приехала машина с красным крестом и увезла с собой мальчишку.
 Случившееся долго не давало покоя девичьей душе. Хотелось думать, что всё в порядке у бедного незнакомца.
  До отъезда оставалось несколько дней, когда Таня снова встретила знакомое лицо. А случилось это так:
 Таня, как обычно, сидела у костра. Смотреть на пламя можно до бесконечности. Издалека донеслись звуки прекрасной музыки, то был её любимый "Полонез Огинского". Музыка неотразимой красоты, которой нет подобной и прекрасней! Слушая такую музыку просто возвышаешься над повседневным пониманием. Чувствуя её живой поток становишься чище, а тело пронизывают тысячи иголок и хочется летать!
 Таня сорвалась с места, как ветер неслась навстречу звукам. Весёлая, со счастливым лицом вдруг заметила преграду на своём пути и остановилась у изгороди.
 Совершенно с другой стороны, но к этому же месту примчался вихрастый паренёк с бледным лицом, но со светящимися глазами. Запыхавшись от быстрого бега остановился, не обращая внимания на Таню.
 Девочка, захваченная музыкой, не обернулась на появление нового слушателя.
 С особым волнением поглощали они в себя музыку, вызывающую восторг и олицетворение, чувство глубокой любви и печали.
 Эти два юных существа могли бы надолго запомниться проходившим мимо, если бы они хоть на миг смогли бы заглянуть им в душу.
 Постепенно стих полонез, а эти двое всё ещё стояли неподвижно.
 Первой опомнилась Таня. Поворачиваясь по направлению к своей палатке, она взглянула на паренька и ахнула. Мальчик так же остановил взгляд на Тане. Некоторое время стояли молча.
- Вы?! - вырвалось у девочки. Но тут же, почувствовав себя неловко, пошла прочь.
 А через секунду услышала оклик:
- Подожди...те!
 Снова взглянули друг другу в глаза. Улыбнулись.
 Они шли и говорили о музыке. И вообще обо всём прекрасном.
- Таня! Где ты? - донёсся голос матери.
- Это меня. До свидания.
- Мы ещё встретимся?
- Не знаю. Прощайте.
 Таня ушла. А он всё ещё стоял недалеко от их палатки...

   Лето было на исходе.
 Будущие первоклассники ещё до начала учебного года посещали школу. Проходили знакомство со своими первыми учителям, учились сидеть за партой, слушали наказы старших. Они с высоко поднятой головой проходили мимо младших ребят во дворе, бросая на них высокомерные взгляды. Смешно было за ними наблюдать.
 Вот и прошли последние Танины каникулы, неизгладимое чувство оставив в её душе. Уже всё приготовлено к началу занятий. За лето прочтены все заданные литературные произведения. Первое сентября ожидалось, как праздник.
 Но произошло неожиданное. По сложившимся обстоятельствам, семья Зориных вынуждена была переезжать на другое место жительства. Сильно заболела бабушка, папина мама, нуждалась в заботе и долгом лечении.
 Тане предстояло учиться в новой школе. Переезд с одного города в другой потребовал времени и Таня опоздала к началу учебы.

   Шёл урок русского языка, когда директор школы Лидия Максимовна ввела в класс черноглазую девчонку с удивительно красивыми вьющимися волосами.
- Вот, знакомьтесь, - сказала директор, - Зорина Татьяна. Учиться будет в вашем классе.
 Усадила девочку на свободное место за партой и, извинившись, вышла. В классе зашушукались:
- А она ничего!
- Хм... Задавака, небось...
 По всей школе сразу пролетела весть: "В 10-ом "А" новенькая".
 Таня, стараясь не обращать внимания на реплики, стала заполнять дневник школьным расписанием уроков.
 Девочки, сначала не решаясь подойти, потом облепили её со всех сторон, осыпая интересующими их вопросами. И в первую же перемену все с ней перезнакомились.
 А на следующий день Таня первой вошла в класс. Заняла своё вчерашнее место и стала ожидать одноклассников и начала урока.
 Пришла Ира - девочка, с которой больше всего подружились.
- Знаешь, а я до тебя с мальчишкой сидела. Он заболел, но сегодня должен прийти. Интересно, куда его теперь посадят, ведь свободного места больше нет? - сказала Ира, - Нужно попросить ребят, чтобы ещё одну парту принесли.
 В дверях они столкнулись с мальчишкой.
- А вот и он. Знакомьтесь: Таня - наша новенькая. Алёша.
 Но они уже были знакомы. Только имён не знали. Но знали больше - они нашли друг друга.

    Он стал провожать её каждый день со школы домой. Настолько были родственными их души, что им никогда не было скучно вдвоём. По выходным дням уединялись в парке, любуясь красотой природы.
 Осень полной хозяйкой вошла в лес. Чувствовалось её ровное дыхание и в жужжании пчёл, и в лёгком порыве ветра, в мирно плывущих по небу облаках, и в пении лесных пернатых жителей.
 Таня сидела на краю пенька, подперев голову рукой и рассказывала о своих фантазиях, часто закрывая глаза, чтобы лучше видеть то, о чём говорила. Рядом на траве сидел тот, который был дорог её сердцу. Он слушал и слушал о том, сколько в мире необычайного, начинал понимать, как необычна его собственная жизнь, которую до сих пор считал вполне естественной.
 Нет, право же, не менее фантастично, чем её сказки, было то, что произошло с ними. Как необычно свела их судьба. Они ещё долго вот так сидели, чувствуя, как радостно им быть вместе.
 Он поднялся с травы, подошёл так близко к Татьянке, что та затаила дыхание, а левый глаз стал предательски дёргаться. Она хотела что-то сказать, но не успела перевести дыхание, чтобы произнести привычное: "Алёшка, друг...", как наткнулась на взгляд серьёзных, умных глаз. Казалось, она видит впервые эти синие-синие глаза, эти "два неба", эти чистые, глубокие озёра.
 Его рука коснулась девичьего загорелого плеча. От прикосновения, столь нежного, прохладной мужской ладони плечо, еле заметно, вздрогнуло, грудь приподнялась, а сердце в груди немедленно было готово выскочить.
- Таника, ты веришь в наше будущее?
- Да..., выдохнула она и, казалось немного подалась вперёд, глаза закрылись, а в голове всё закружилось, закружилось...
 Он поднял её голову за подбородок и нежно поцеловал милые уста.
   Ничего в мире не существовало для этих двоих. Их первый поцелуй был столь желанным и неожиданным, что оба никак не могли приобрести земного равновесия, витали где-то на "седьмом небе", среди моря цветов и звёзд.
 Таня открыла глаза. Но, что это?! Её милые чёрные "блестяшки" наполнены до краёв хрусталиками слёз.
 Алёшу передёрнул озноб.
- Я тебя чем-то обидел?
 Но она не отвечала и только жадно, с какой-то обидой всматривалась в, начинающее тускнеть вечернее небо. Невыносимым казалось молчание.
 Ещё несколько секунд назад счастливый, Алексей чувствовал себя непоправимо виноватым.
- Почему ты молчишь? Ну, что ты увидела в этом небе? Ответь, не молчи!
Из Таниных глаз выкатились две крупные слезинки и застыли на щеках.
 Всхлипывая, она рассказала ему, что читала в книге о первом поцелуе и, поэтому совсем иначе представляла себе слияние уст влюблённых. Она ожидала, что в ответ на поцелуй небо пошлёт грозу, опрокинет на них ливень.
 Алексей облегчённо вздохнул. С улыбкой взглянул на тихое вечернее небо, вовсе не обещающее дождя. Хотел было успокоить наивную девочку. Сказать, что всё это предрассудки и очень глупо. Но от удивления у него мгновенно расширились зрачки, отражая в себе яркую сверкнувшую молнию. Гром с такой силой ударил в небе, что ещё долго гул его продолжался в ушах. Капли дождя, сначала крупные и редкие падали на землю, прибивая мелкую дорожную пыль, затем часто, часто зашуршали по листьям деревьев, струйками стекая к их подножию, поглощаясь землёй.
 Видели бы вы Таню, нашу Таню!
 Счастливая, бросилась бежать, подставляя лицо дождю. Слёзы не прекращали литься из глаз. Только это были уже не те слёзы печали и отчаяния, а слёзы радости. Но и этих слёз уже никто бы не смог увидеть, они смылись дождём. Ливень не прекращался, пробуждая природу. Небесная вода, своей свежестью, умыла тропинки и улицы, наполняя воздух особым ароматом.
 Алёша, опешив, стоял на одном месте и, только сейчас, опомнившись, стал догонять исчезавшую в вечерних сумерках Татьянку.
 Их счастью не было конца!!!
 Таня вернулась домой до нитки промокшая. Не смогла утаить от матери светящихся радостью глаз, а чрезмерное старание спрятать улыбку, до боли искажало маленький ротик с пылавшими красными губами.
 Анна Сергеевна не сразу разгадала секрет своей Татьянки. Решив, что дочь приболела, заставила её переодеться и отправила спать.
 А через полчаса вошла в её спальню. Таня не спала. Заложив руки под голову, она лежала на спине, устремив взгляд в потолок. Даже в темноте можно было заметить сверкающие звёзды в её глазах. Появление матери немного смутило Таню, она тут же закрыла глаза, притворившись спящей. Но маму не проведёшь. Кому, как не ей известны такие уловки. Она вызвала дочь на откровение. А Таня будто бы этого и ждала. С радостью поведала маме тайну сегодняшнего вечера.
 А когда мама, поцеловав её, вышла, она моментально уснула спокойным сном. И видела во сне своего Алёшку с лужицей воды вчерашнего дождя в ладонях.
50 История о демонах -пишачи, ворующих сновидения
Ян Архипов
                Посвящается homo floresiensis
  «Кто познает тайну сна, познает тайну мозга» Мишель Жуве

    Великий Фанман, курунг бнам  Бапнома подчинил своей воле  десять  прибрежных царств, в том числе  Цзю-ду-цзюань, Тун-сун, Цзю-че, Тянь-сун и Чин-лин. По его повелению  вдоль реки Тонлесап , берущей начало в озере Тонлесап  и в дельте Меконга строились оросительные и водопроводные каналы, возводились города и храмы посвященные богу Вишну. Торговые суда и караваны вели торговлю с  Индией,  Китаем,  Римской империей, Персией, Великой Арменией и странами Ближнего Востока.
 Однако курунг не был удовлетворён содеянным. Будучи сам из касты воинов и полководцем до вступления на кхмерский престол, вознамерился он стать чакравартина -повелителем  мира.
     Уже мало было ему контроля над морской торговлей на всём пути от Индии до Китая. Мечтал он весь Индокитай присоединить к Бапному и сравняться величием с самим основателем Лунной династии Каундинья. Каундинья  не был кхмером. Он прибыл  с юга, повинуясь духу предков, подарившему ему свой лук и велевшего ехать в Бапном. Дух же и привёл Каундинью туда на торговом корабле.
      Фанман призвал своего верного адмирала  Асоурона  стать стрелой, выпущенной из его лука и повелел ему на двух кораблях посетить все острова Индокитая  и уведомить местных варваров, что отныне их царь -  чакравартина Фанман.
  Далее велел он своему слуге Асоурону установить на каждом большом острове  статую священного быка – Прэах-Ко, дабы китайцы и индийцы не смели посягать на эти земли. Местное население не обижать. Вести торговлю, описывать острова и образ жизни аборигенов. Ежели кто будет препятствовать строительству Прэах-Ко и откажется признавать власть повелителя мира, то действовать исходя из обстановки: слабых –покарать, сильных –записать. Позже  Фанман планировал выслать военный флот и наказать непокорные острова. 
   Асоурон преклонил колена перед повелителем, поцеловал прах попираемый ногами  Фанмана и отправился в свою долгую разведку по островам Индокитая.
   Много диковинного встретил Асоурон и его спутники  на островах. Они видели маленьких чёрных носорогов, прячущихся в густых джунглях.  Видели лесных людей, живущих на деревьях,  с длинными усами и покрытых густой рыжей шерстью. Встречали ящериц величиной с крокодила, охотящихся на антилоп.  Видели джунгли, в которых водились медведи  величиной с собаку, карликовые слоны и соколы, величиной с воробья, охотящиеся за насекомыми. Асоурон и его спутники встречали  самые большие в мире красные цветы, столь же прекрасные насколько ужасно было исходящее  от них зловоние, напоминающее запах тухлого мяса. Они видели цветы, которые охотились на животных и могли проглотить и съесть не только ящерку или маленькую птичку, но даже средних размеров крысу. Они видели самого длинного в мире царь-змея, раскрашенного подобно леопарду  с жёлтыми кругами и белыми глазами на шкуре, длиною в шесть или семь кхмеров, если положить их наземь одного за другим.
Оробевшие спутники  Асоурона требовали прекратить экспедицию и возвратиться назад в родную  Вадхьяпуру  на берегу священной реки Меконг.  Но разве мог Асоурон ослушаться своего повелителя и повернуть назад?  Иногда он размышлял-хватит ли его жизни на выполнение задания?
Что ж, если не хватит,  кто-то другой вернётся домой и вручит повелителю его путевые записи.
     Военная удача сопутствовала Асоурону и его спутникам. Племена варваров на больших островах избегая столкновений с кхмерами  уходили и прятались в джунглях  и не препятствовали возведению  Прэах-Ко.
После этого кхмеры оставляли дары для вождей варваров, чтобы те не рушили священных быков. Возможно, некоторые из вождей после отъезда кхмеров и рушили Прэах-Ко, но навряд ли отказывались от украшений и гончарных изделий, оставленных им в дар. Эти вещи должны были послужить доказательством того, что стрела Фанмана пролетала над островом.
На малых островах, если они были обитаемы (а многие были просто необитаемы), население встречало их очень дружелюбно, устраивало пир и предлагало своих юных дев для утехи мореплавателям.  Мужчины помогали строить Прэах-Ко , а вожди обещали быть верными слугами  властелина мира.
 Остров, на котором обитали демоны,  ничем не отличался от соседних островов. Плоская прибрежная линия, покрытая пляжами, низкорослыми джунглями и саваннами, переходящими в плоскогорье и вулкан, возвышающийся почти в центре острова. В джунглях и саваннах –обилие цветов. Цветы покрывали даже голые скалы, превращая их в замысловатые синие храмы или коралловые рифы, растущие над морем.
Остров был длинным, богатым дичью и зверьём. Многочисленные разнообразные фрукты свисали с ветвей. Птицы, сами похожие на цветы кружили над  фруктами. 
Странно было,  что в таком райском месте не было следов обитания людей. 
После того, как команда пополнила запасы свежей пресной воды, решено было Асоуроном поставить Прэах-Ко в бухте и плыть дальше.
   Первыми демонов увидели кхмеры с рабами, отправленные за камнями для строительства. Сначала они подумали, что это –дети. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это были два человека, взрослых, ростом чуть выше  половины роста человека. Они не были карликами и уродцами, которых так ценят цари некоторых стран. Сложены они были правильно, хотя несколько отличались от обычных людей. Большие круглые головы с приплюснутыми широкими  носами,   зачёсанными назад волосами, широким ртом и большими чёрными глазами. Несмотря на маленький рост,  аборигены обладали развитой мускулатурой и только набедренные повязки скрывали их срамные места.
Они не испугались при виде людей и не убежали. Казалось, что они специально ждали их. Главный надсмотрщик, не ожидавший такой встречи и не и не имеющий с собой подарков для варваров, отдал свой меч одному из надсмотрщиков и с протянутыми голыми руками, показывая, тем самым, что у него нет оружия, а намерения его чисто дружеские пошёл навстречу аборигенам.
Крохотный размер этих людей не очень смутил его. Он знал, что в мире существуют и великаны и лилипуты. Доказательством тому были встреченные ими на островах  животные. Им повезло на этот раз, подумал он, что встретили они лилипутов, а не ужасных свирепых великанов.
     Лилипуты без тени испуга посмотрели на идущего к ним человека. С каждым шагом приближаясь к ним, надсмотрщик чувствовал, что ноги  его тяжелеют и словно вязнут в песке, хотя шёл он по каменному гребню.  Поднимать их становилось всё труднее и труднее. И руки невозможно было опустить. Наконец он, испуганный, от того что  не в силах больше сделать ни шагу и не может опустить руки,   остановился. Понял он, что не люди стояли перед ним, а демоны в человеческом обличье.
    Демоны подошли к нему и взглянули  в глаза. Увидел он как их два корабля, не достроив священного быка, в спешке покидают проклятый остров. Затем увидел он  другую картину- на побережье стоит Прэах-Ко, а мореплаватели лежат без движения вокруг статуи. Они не сказали ни слова, но послание в картинках и не требовало слов. Когда надсмотрщик пришёл в себя и смог опустить руки и двигать ноги, демонов не было. Никто из их отряда тоже не заметил,  как и когда они пропали.
Встревоженный, приказал он поворачивать назад и поспешил доложить о своей встрече и видениях Асоурону.
   Асоурон выслушал надсмотрщика не перебивая, а затем задумался. Что делать? Оставить такой большой и красивый остров не оставив печати владыки мира он не решался.  С другой стороны, второе видение надсмотрщика напугало его. Надо было держать общий совет кхмеров, чтобы решить, что делать дальше.
Долго  спорили кхмеры о том, надо ли немедленно покидать красивый остров или всё-таки попытаться сначала воздвигнуть Прэах-Ко.
Наконец один  из помощников Асоурона высказал сомнение относительно того, были ли встреченные  существа демонами. Все знают, что фокусники-факиры также могут вводить человека в транс и внушать ему всякое. Разве это доказательство того, что они- демоны? Да и не похожи эти существа на демонов.  Асуры –огромные великаны, ракшасы- уродливые людоеды, а пишачи- ночные демоны.  Карликом был только Вамана –пятая аватара Вишну. Но, как известно, у Вишну синяя кожа, а этих карликов было двое.
     Решено было найти лилипутов и всё-таки поговорить с ними. А начатое строительство продолжить.
  Разведывательный отряд отважных кхмеров был отправлен  на вершину вулкана, чтобы оттуда обозреть остров и найти место стоянки лилипутов, пока ведётся строительство священного знака. 
Никто не беспокоил строителей в течение дня. Ночью были зажжены костры и выставлены посты для охраны людей и рабов от нападения хищников, а более всего –от таинственных маленьких людей.
Ночь прошла без происшествий, только одному из охранников показалось, что вдоль костра мелькнуло что-то. А может просто сам костёр отбрасывал пляшущие тени?
    Асоурон спал плохо. В начале тело его расслабилось, дыхание замедлилось, но сон не приходил. Он лежал неподвижно, закрыв глаза, но сон не шёл. И так продолжалось всю ночь. Наутро у него болела голова, а мышцы рук и ног ныли так, словно он весь день до этого ломал и таскал на себе  камни.
Спутники его и рабы тоже не выглядели отдохнувшими  после сна. Жаловались на то, что всю ночь не могли уснуть. Работа замедлилась. Люди плохо соображали, медленно передвигались и как-то ослабели.
-Что снилось тебе сегодня, о друг мой? Видел ли ты свою жену, детей и нашу  Вадхьяпуру?-спросил как обычно кхмер Тян своего друга Самнянга.
Любимой темой друзей были сны. Увиденные ими накануне ночью, которые они рассказывали   друг другу,  обсуждали и толковали их значение.
Самнянг выглядел усталым и встревоженным.
- Боюсь, что нечего мне рассказывать сегодня, друг мой-наконец ответил он- Не даровал мне Вишну забвения этой ночью.  Расскажи лучше свой сон. –
-И мне нечего рассказать тебе-отвечал Тян- Всю ночь пролежал я без движения словно сонный, но так и не пришёл ко мне сон. –
Подивились они такому совпадению и стали обсуждать, что могло быть  причиной бессонницы.
   Однако, как выяснилось позже, не видели снов не только они. Долго длился этот рабочий день. Все желали того, чтобы он скорее закончился,  и можно было бы  отоспаться.
   Следующая и последующая за ней ночи также не принесли облегчения страждущим сна. И стали люди уже походить на мертвецов, поднявшихся после смерти.
Надсмотрщик  бросился в ноги Асоурону.
-Прости меня, господин-вскричал он- Только сейчас понял я, что хотели передать  тебе эти  демоны-
 Теперь уже никто не сомневался, что это были именно пишачи-демоны ночи, невидимки,  пьющие кровь человека и питающиеся его мясом.
-Говори-произнёс Асоурон.
- Видел я кхмеров, лежащих неподвижно вокруг Прэах-Ко и решил, что демоны предупредили-«Уходите или мы убьём вас». А теперь понимаю-не мертвы были кхмеры и их рабы.  Повержены они были  беспробудным сном. А пишачи ночью, не встречая препятствий,  собрались  явиться и выпить кровь спящих - 
Вскричали от ужаса, слышавшие эти слова.
-Горе нам- вопили они-  Надо быстрее погружаться на корабли и плыть подальше от этого острова. –
   Но  Асоурон  ждал. Ждал разведчиков, отправленных на вершину вулкана. Что скажут они. Разведчики вернулись к исходу следующего дня и рассказали. Что не встретили на своём пути туда и обратно  ни стоянок лилипутов, ни их самих. Поднявшись на вершину обозрели они в жерле потухшего вулкана три озера: одно из них было с зелёной водою, второе, совсем рядом с первым –с красной, а третье, чуть в стороне от этих двух- с чёрной водою.
Подивились кхмеры рассказу разведчиков и спросили  брамина-вишнуита, что обозначает цвет этих озёр.
    Подумал брамин и молвил:  «Зеленое озеро –жизнь дающее, красное - смерть приносящее,  а черноё –капля Причинного океана Гарбходаки, воды которого заполняют половину вселенной. Земля по вине асуров однажды утратила невесомость и упала в Причинный океан. Бог наш Вишну превратился в  гигантского вепря Варахи и своим рылом поднял Землю из вод океана. Место это –заповедное  и для нас, смертных, не предназначенное. Посему надо нам умилостивить Вишну и пишачей, которым повелел бог охранять этот остров, принести им богатые дары и покинуть это место».
  Речь его была принята гулом одобрения,  и решено было на следующее утро подготовить и провести пуджи.  После этого стали люди падать от усталости  и бессонницы и засыпать беспробудным сном прямо на земле.
   Хищники саванны и джунглей-леопарды,  тигры и гигатские вараны  пытались овладеть лёгкой добычей- спящими, но поворачивали назад как только замечали маленьких людей, сидящих среди спящих. Наутро  лилипуты ушли, а спящие стали просыпаться.
 Кхмеры устроили пуджи. Они  украсили строение Прэах-Ко  листьями и цветами, гирляндами, подносили   Вишну самую вкусную и жирную пищу,  напитки и туласи,  а  брамин  воспевал 1008 имен  бога. Завершив пуджи, кхмеры покинули заповедный остров, оставив недостроенным Прэах-Ко.
 Бросил Асоурон прощальный взгляд на удаляющуюся сушу и показалось ему, что увидел он на берегу две маленькие фигурки, стоящие неподвижно и смотрящие вслед кораблям.
  Понял Асоурон, что не может смертный, пусть даже и курунг быть повелителем мира- чакравартина. Вселенная необъятна и полна чудес, а человек –всего лишь частица этого мира. Не может быть часть больше целого, не может большее подчиняться меньшему. И только богам дано быть повелителями мира. Путешествие  его должно быть закончено. Нет смысла выполнять невыполнимое. И приказал онповорачивать назад, к родным берегам.
    Много времени прошло,  прежде чем вернулся Асоурон в родной Бапном на корабле, обглоданном временем и облепленным ракушками и водорослями.  Второй корабль  затонул вскоре после того как они покинули остров цветов во время разразившейся бури. Большая часть команды погибла на обратном пути из-за тропических эпидемий и ему пришлось набирать моряков из  варваров, живущих на островах.
   Корабль зашёл в устье Меконга и бросил якорь в пристани Вадхьяпуры. Плохие вести достигли Асоурона раньше, чем он высадился на берег. Фанман из-за поразившей его болезни скончался. Сын Фанмана  Фанчиншен и  племянник Фанчан развязали междоусобную войну за престол и никого уже не интересовали далёкие индокитайские острова. Выпущенная Фанманом стрела оказалась не стрелой, а варварским бумерангом, который, не поразив цели,  вернулся к началу своего полёта. Ещё не возвратившись обратно, покидая остров цветов, узнал уже об этом Асоурон.