Павка на Верхнем Долгом

Павка на Верхнем Долгом

День тихо догорал. Краски зари, охватившие полнеба, постепенно размывались и таяли в молочной глубине белой ночи. Стройные стволы сосен слились с взрастившими их холмами, только отдельные лесные гиганты вырисовывались в отражении леса в озере.  Озеро засыпало, натягивая на себя легкое покрывало прозрачной туманной дымки. Затих и дачный поселок, разбежавшийся по лесистому берегу. Дачники, уставшие от дневных забот, постепенно засыпали у телевизоров или, спасаясь от комаров, вечерничали. На веранде 7-ой дачи готовились к ужину – супружеская пара бальзаковского возраста, их таллинский сын – тоже уже немолодой человек, и трое внуков: таллинская Ленка, Митька – сын зятя-парижанина и Павка, который подводил итоги дня…

Кажется сегодня все в порядке. С отцом не поцапался, тот, уезжая в город, даже пообещал достать ниппельной резины, да кто его знает… Но все же надо с него стребовать потом, только бы опять не поругаться. Ого, сегодня на ужин будет запеканка с макаронами. Павка оглядел присутствовавших. Дед не в счет, сейчас снова прижмет «Сонату» к уху, как грелку при зубной боли, и начнет качаться, вылавливая из эфира ругань «супостатов», укоризненно крякать и болезненно сжимать брови – опять, наверное, какого-то подлеца интервьюируют. Павка не любит ни подлецов, о которых кричат в эфире, ни чинного порядка за столом. Ага, наконец-то все уселись. Жаль – кофе не будет. Павка любит кофе, особенно, когда его побольше положишь. Оно не будоражит его юную кровь. Но зато как смотрят на его ложку, несущую двойную порцию «растворилки»! Правда, последнее время, как приехали таллинцы, с этим стало полегче. Да что говорить, бабка кладет себе по две таких же, и то ничего. Конфет, наверное, не будет, а все же кто его знает. Дед взял себе за привычку прятать конфеты грамм по сто. Хитер. Конфеты в кулек сложит как пустой, и бросит под кровать. Сыщи их там среди бумажек… . А может и достанется сегодня, – таллинская Ленка за столом, наверное достанется. Дед любит делать сюрпризы внучке… У Павки с дедом серьезные отношения, расхождения на принципиальной основе. Павка бунтует, ломает установившиеся порядки и рамки отношений Деда и его, Павки. Отца и Павки. Всего мира и Павки. Павкин «гвоздик» – это моторы. Моторы – это да! Павка развинтил пылесос. Дед разнервничался. После серьезного разговора с Дедом нельзя себя вести по-прежнему. Это Павка понимает, а вот как вести? До запеканки еще не дошло, её уплетает Митька. Это он занял когда-то принадлежавший Павке трон общего любимца. Но ничего, этому положено. Павка смотрит Митьку со снисходительностью добродушного Бобика. Митька любит поесть, круглая розовая мордашка светится удовольствием, «носопырка» в такт с каждой ложкой потешно крутится над измазанным ртом. Ешь, ешь, малыш! Павка знает, что Митька хитер, и в свои два года он «весьма не дурак». Ага, вот ему бабка вытерла рот. Павка хмыкнул, – вот заговорил бы Митька! да мал еще… «Грыбы» - любимое кушанье француза. Слова вылетают из Митьки лишь в крайнем случае: когда он удивлен, заинтересован или отнимает игрушку у соседского приятеля. Павка уверен – Митька хитрый, не хочет говорить ни по-русски, ни по-французски. Он бы и сам бы не говорил ни с кем. Иногда Павка не разговаривает месяцами ни с отцом, ни с Дедом, несмотря на явную невыгодность этого. Но нельзя, сейчас нельзя. Рядом сидит дядька, явившийся из Таллина. Он вроде бы мужик ничего, но может и тряхануть. Павка помнит его «прием огнетушителя», правда тогда он, Павка, был совсем козявкой, но… Павка снова ощутил, как его когда-то в Репино взял дядька за шиворот и за штанишки сзади, теперь Павка хорошо знает как зовут это место. Тогда его приподняли и неожиданно перевернули – до сих пор остерегается Павка дядькиного вопроса :
– А если головой об пол. Что будет?
Павка знает, как из огнетушителя бьет струя пены. Он сам не раз разбивал себе нос и не хочет, чтобы его разбил ему кто-то еще. Дядька-то он дядька, а вдруг еще что придумает… И истерика на него не действует, а это был у Павки коронный номер самозащиты. Броситься на пол и биться головой, завывая. Правильно подмеченный у знакомого по Ангарску зека замечательный прием – в оцепенение бросает и бабку, напугал и тетку. Та так и забегала: «Ах, ах!» «Так тебе и надо было тогда, ведь пошёл я тебе навстречу, вымыл голову. Так еще надо тебе было и рубашку стирать?», – Павка не мог перенести такого кощунства и издевательства над своей свободой. Он, Павка, с мытой головой и в чистой рубашке?! Нагнал тогда на тетушку страху. Да черт дернул дядьку сказать:
– Катайся, катайся, голову не испачкаешь, полы-то помыты.
Вот вымытые полы и привели Павку в шоковое состояние. Помытую голову и выстиранную рубашку не испачкаешь, зачем тогда по полу кататься? Замер… Павка, правда, отомстил тетке за чистоту, наведенную на даче, до сих пор у Павки горят уши от воспоминания, как тетка плакала, увидев на выстиранной и вывешенной сушиться  простыне,  запущенный в нее шлепок грязи… .
Павке стало опять стыдно. Не перед дядькой, тот не в счет, грехов сегодня у Павки перед ним никаких, и руки вымыты. А на уши ни один нормальный мужик не посмотрит. Таллинской тетки нет, пошла к знакомым, опять дядьке идти встречать её как маленькую, и бабка опять в плохом настроении – не любит когда невестка уходит:
– Чего ей там надо?
Павка и не замечает, как принялись за землянику. Вкусная! Хоть и не любит он медлить в таком случае, но и торопиться нельзя... Он берет себя в руки и, соблюдая очередь, черпает ложкой ягоду. Вот уже осталось немного, хотя с его стороны еще достаточно. Надо только выбрать момент, чтобы незаметно стащить самые вкусные, но тут его внимание отвлекает муха. Мух Павка не привечает, навязчивые, как бабы, да и кусаются. Брр…! Сделав несколько пируэтов над блюдом и пойдя навстречу легкому движению отгоняющей её бабкиной ладони, муха уселась на блюдо с Пашкиной стороны. Поймать нельзя. Павка хорошо знает, как себя вести в обществе, не надо замечать неприятное и говорить про крыс и пауков. Ничего, улетишь… Муха насытившись, начинает прихорашиваться. Вымыла головку и, повернувшись к Павке обидной стороной, лапками приподняла крылышки…)
– У, сволочь!
Не выдерживает Павка, тыкает её пальцев в обидное место, и обомлевает. Сорвалось. Все попытки быть хорошим рассыпаются разом. Расширившиеся от изумления глаза бабки, смеющиеся глазенки Митьки – еще одно новое интересное слово и смех дядьки — громкий, заливистый, оттягивающий момент неминуемой грозной нотации деда… . Но «Что? Что?» – только и спрашивает глуховатый Дед и снова принимается что-то вылавливать из эфира.   

P.S. Спасибо Валерии Шуберт за помощь в редактуре