Держись, Григорий!

                Посвящается русскому солдату,танкисту.
                Григорию Семёновичу Стасенко,
                вернувшемуся с Великой Отечественной
                войны победителем, а также всем нашим               
                воинам –  освободителям с благодарностью.

               
                Предсмертная записка:
             «Сижу в подбитом танке в обороне противника.
             Уже два раза подходил враг. Живым не сдамся.
             Придётся умирать. Уверен, что враг будет разбит,
             изгнан. Россия моя будет свободной и родные
              мои не будут обижены.
                6 мая 1943 года.
                Григорий Стасенко»

Тишина…Тишина, но чувствую запах гари. Открываю глаза – всё знакомо. Я – в танке, но что-то сдавило плечо и руку. Больно. Пробую шевелиться. Сознание полностью возвращается, и я понимаю причину и моего сдавленного состояния, и стелящегося дыма. Подбили гады! Танк стоит…
Да неужто умирать?! А давай-ка, Григорий свет Семёнович, ещё поборемся, повоюем. Попробуем выбраться наружу и не угодить под пули да, не дай Бог, в плен попасть!.. 
В мае 1943 года наш 257-й особый танковый полк Северо-Кавказского фронта находился в районе станички Небержанской, близ крупной станции Крымская. Вчера, 5 мая, весь день мы обстреливали противника. Израсходовали весь запас горючего и боеприпасов, но к утру 6-го мая вновь были полностью заправлены. Рано утром нас послали в разведку на трёх машинах на одну из возвышенностей возле Небержанской. Командир роты открыл люк и выглянул. Тотчас пуля, чиркнув по шлему, оцарапала лоб. Повезло. Местность насквозь простреливалась. Часов в десять поступил приказ возвращаться и присоединиться к общему боевому порядку: готовилось наступление. Только успели подойти, развернуться, приказ: «В бой!»
Нашему экипажу повезло (или не повезло): нам достался боевой порядок непосредственно по дороге. Продвигались легко и быстро. Оторвались и от пехоты, и от своих машин. С ходу врезались в оборону противника, прошли, наверное, метров триста. Я был заряжающим нижнего орудия. В тот момент, когда мы начали подъём на высотку, у моего орудия заклинило снаряд. Мой командир орудия приник к прицелу.
Вдруг – сильный и звонкий удар, машина вздрогнула, резко остановилась, меня прижало открытым замком. Дальше – тишина… Очнулся. Дышать становится труднее. Дым заполняет танк. Я хватаю огнетушитель, вскрываю его и наугад направляю струю к машинному отделению в продолговатую щель. В этот миг из правого люка, уже открытого моим командиром орудия, вываливается механик-водитель в задымившемся комбинезоне. Тут же снаружи раздается короткий вскрик. Огнетушитель опустел, но и пожар, кажется, ликвидирован. Наружу не выбраться. Автоматные очереди трещат, пули звенькают по броне. Силы меня покинули. Видимо, сильно прибило грудь и руку замком во время взрыва. Боль, в горячке тушения пожара неощущаемая, возвратилась. Но разлёживаться некогда. Люки открыты с обеих сторон. Превозмогая боль, торопясь, закрываю оба люка. В левом оказался оторван запор. Вместо него, пошарив и найдя, приспосабливаю молоток. Начал обследовать машину. В башне обнаружил убитого командира орудия. Всё лицо было выжжено. Вокруг разбросаны гильзы взорвавшихся боевых снарядов. Побиты все смотровые щели, разбит прицел башенного орудия. Но сквозных пробоин не обнаружил. Обида взяла жуткая, злоба и гнев. Думаю, погибну и ни одного фрица за собой не утяну. Решил бороться. Слышу, слева тихо переговариваются. Мой экипаж вышел через левый люк, может, это они? Подёргали штикот люка, вроде пробуют отодрать. Слышу нерусскую речь. Значит, там враг. Боюсь, что полезут на башню. В верхнем командирском люке есть сигнальный лючок, в нём тоже запора не было. Граната может пролезть. Худо.
Вдруг, слышу – с нашей стороны «ястребок» пролетел совсем низко. Топот по броне, что-то крича, убежали влево. Подождал немножко, поднимаюсь к смотровой щели заднего лючка. Местность было видно хорошо. Слева по ходу машины рос кустарник, довольно густой. Замечаю, метрах в ста пятидесяти от меня стоит, прячась за кусты, противник с винтовкой, ко мне спиной, значит, наши ещё наступают. Пару раз он оглянулся на мою машину, но было видно, он думает, что в подбитом танке никого нет. Понятно. Я застрял в обороне противника и, если делать рывок из танка, прежде надо узнать, что там справа. Конечно, все люки взяты на прицел, вылезти незаметно невозможно. Убьют сразу, не дав время на оборону. Надо попробовать другой, более хитрый вариант, как говорят, умирать, так с музыкой: граната у меня есть. Слышу, опять слева какое-то движение. Тихо сажусь на самое днище, держа в руке свою гранату. Я знал, почему они сторожатся. Раз люки закрыты изнутри, значит, кто-то живой есть. Они постараются открыть люк и дать очередь из автомата или бросят гранату, а потом попытаются забраться в танк. На этот случай я и затаился с гранатой.
Я даже готов был напасть без оружия, такая меня душила злоба на врага. Да, я уже свыкся с мыслью, что может не быть возможности выбраться, но и враг понесёт от меня хоть малые, но потери. Я понял, что находясь в обороне, я мог причинить врагу урон…
  Самым сильным чувством на тот момент был гнев, он глушил боль и помогал сконцентрировать все остальные чувства на выживание, на неудержимую мечту: умирая, убить врагов, отомстить за ребят, за Родину. Чтобы выйти, подняв руки, такое даже в голову не приходило.
Сажусь на корточки и пишу предсмертную записку на потёртом листочке блокнота огрызком красного карандаша. И ни грамма не было сомнения, что наши придут, меня найдут, что Победа будет за нами. Хотя в ту пору на Южном фронте было очень тяжело: захвачены врагом Одесса, Севастополь.
Вспомнилось, как я до войны бывал в этих городах. Какая там красота, как я радовался красивым, нарядным людям и цветущей зелени! Ком сдавил гортань.
Слышу, опять подошли, но на верх не лезут, чем-то звякают слева молчком, без разговоров. Проверяю: всё ли на месте: записка – в кармане, граната Ф1 лежит передо мной на полке, пистолет на боевом взводе держу в руке. Жду, когда полезут на башню. Вдруг – внезапный и оглушительный взрыв у левого люка. Я сидел в самом низу справа. Опять оглушён и опалён взметнувшимся пламенем. Сильно болят глаза. Шлем с головы сорвало, пистолет из рук вышибло. Глаза интуитивно зажмурил до подлёта пламени, во рту горячо. Но сознания не теряю. Вскакиваю с корточек с закрытыми глазами, протягиваю руки к боковому люку, понимаю, что он открыт взрывом. Втягиваюсь в дыру и падаю наружу. Глотаю свежий воздух открытым ртом, вытягиваюсь поперёк дороги, ногами к гусенице и, превозмогая боль в глазах, открываю их. Господи, спасибо! Я увидел свет, не сжёг их, не ослеп. Забыв на миг обо всём, я испытал великую радость. Вижу! Вижу землю, значит, увижу врага, значит, повоюем, Григорий!
  Сидя в танке, я мысленно выбирал маршрут спасения. Я вскакиваю и стремительно бегу от танка до кювета, бросаюсь в него, прижимаюсь к земле. Каскад пуль поднял пыль вокруг меня. В тот же миг получаю резкий удар, похожий на сильный удар приличным голышом, в левую руку, ниже локтя. Поднимаюсь, пробегая ещё несколько метров. Слышу, опять застрекотала очередь. Вокруг ног вспучивается, как кипит, земля. Опять падаю. Подняться нет возможности, но и лежать не намного безопаснее: кювет мелкий. Рука болит нестерпимо. Раздираю, выворачиваясь на бок, левый рукав. Кровь залила руку, рану не видно. Из левого нагрудного кармана выдёргиваю бинт. Не поднимая головы, кое-как перевязываю руку. Ощущаю сильную боль в ногах, выше колен. Тлеют брюки, огонь подобрался к телу. Слава Богу, стрелять из кустов прекратили. Стараюсь загасить огонь на себе, кувыркаюсь, не поднимаясь, гашу руками.
Чуть полегчало. Но ползти нельзя: я весь на виду. Надо вскакивать, уж что будет, и бежать. Так и делаю. Пробежка метров восемь, падаю. Чуть отдышался. Ну, ещё рывок. Чувствую, будто кто-то стучит в каблук. Оглядываюсь – за мной, так же, как я, лежит румын и тычет меня винтовкой. Он делает мне знак пальцем развернуться и ползти к нему. Винтовка направлена на меня. Он уже улыбается, считая, что дело сделано. Ему и в голову не приходит, что в такой ситуации есть не только один выход – пленение, другого ничего и быть для него не может. Я увидел, что он рад, предвкушая награду за пленного. Но автоматчик огонь не прекращает, так что румын лежит плашмя, не шевелясь. По его поведению я понял, что его послали взять меня живым, но он боится сам попасть под пули. Я уж решил развернуться и накинуться на него, но мысль, что румын не вскинется вслед за мной, переменила моё решение и я вскочил, пожалев на одного румына свою единственную гранату, приберёг её для другого случая.
Бегу. Автомат бьёт, но по земле. Видно, все-таки хотят, подранив, взять меня живым. Слышу сзади одиночный выстрел. Мимо! Бегу, петляя, опять метров восемь, надо уже падать, но я опасаюсь, что румын, догнав меня, прыгнет на спину. Резко оглядываюсь, а он, как лежал, так и лежит ничком. Ноги сами, отдельно от мозга, выбирают дорогу. Бегу, не замечая, что поравнялся с кустами, где я видел вражеского наблюдателя. Напрочь забыл о нём и уже пересёк овражек. Что-то почувствовав, повернул голову в сторону оврага и увидел, что там полно фрицев, человек двадцать, которые от неожиданности застыли. Пользуясь их замешательством, выхватываю свою гранату, срываю кольцо и швыряю в них. Падать плашмя они начали сразу, как только увидели гранату в моих руках. Давай, вражина, лети на небеса! Я не стал ждать результатов взрыва, повернулся, припустил к кромке оврага и прыгнул в овраг. Пробегая наискосок дно оврага, поднимаюсь по ту сторону и бегу по пашне к опушке леса. Винтовочные выстрелы летят вслед, но я уже на приличном расстоянии. Увидел впереди горящий домик, стоявший на косогоре. Господи, помоги дотянуть до него, совсем невмоготу! Дышать нечем, запыхался до невозможности, ноги еле волочатся. Всё-таки успеваю добежать до него и скрываюсь за углом. Падаю. В глазах темно, пот заливает и щиплет без того болящие глаза.
Переведя дух, озираюсь. Никого не вижу и это уже хорошо. Впереди ещё подъём метров тридцать, местность открытая. Бежать можно только под прикрытием чёрного дыма и пламени, уже охватившем весь дом. Хорошо, погода ясная и безветренная. Столб дыма поднимается вертикально. За косогором лес – моё спасение от преследователей, но кто знает, что или кто там может меня встретить. Не знаю, сколько я дал себе на передышку: две, одну минуту. Поднимаюсь с трудом, пробую бежать и …перехожу на шаг в полторы ноги. Вдруг, на моё счастье – незамеченный мной овражек. Этот неожиданный подарок судьбы придал мне сил и я, почти кубарем скатываюсь на дно. Ещё одна мгновенная передышка. Вскакиваю и, прихрамывая, бегу вдоль оврага. Оглянувшись, никого не увидел. Полез наверх, выбрался и увидел перед собой деревенский плетень в три жердины. Цепляясь за них, побрёл вперёд. За ним ещё один плетень, а за плетнём деревенский дом, разрушенный, без двери. Так меня поманило туда, просто непреодолимо! Захотелось заползти туда и передохнуть. Свой родной крестьянский дом, своя родная земля. Таким домом и покоем пахнуло, что перехватило дыхание.
Но времени не было и я, пригнувшись, перебегаю дорогу. Мои физические силы и мой разум работают сами, отдельно от меня, с максимальным напряжением, выбирая (по-звериному) верную дорогу. Но и они заканчиваются. Я был крепким деревенским парнем, привыкшим к физическому крестьянскому труду, про болезни не знал, но уж очень мне досталось за последние часы. Однако, жалеть себя некогда. Держись, друг! Не дать смерти забрать себя, не дать врагу одолеть себя и уж, не дай Бог, попасть в плен! Добежать до своих – была моя единственная цель. Бой с румынами в овраге был мной выигран. Я остался жив и бегу на шум боя, короткими перебежками – опять стреляют, вот гады, привязались! Выбегаю в поле. Здесь мне досталось ещё, уже лежавшему. Пуля попала в правую подошву ботинка, вырвала её, остался только верх, стянутый шнурком. В правую, доселе здоровую вытянутую руку, пуля попала в фалангу большого пальца. Боль обожгла мгновенно. Но это, как ни странно, прибавило мне сил. Я вскочил в полный рост, повернулся и увидел, что трое румын бегут, на ходу стреляя. Увидев меня, стоящего к ним лицом, румыны остановились, винтовки не опустили, но и стрелять перестали. Машут мне руками, чтобы я, подняв руки, пошёл к ним. Я был в таком взвинченном состоянии, сейчас бы сказали – в стрессе – от боли, от сознанаия того, что не могу их достать, чтобы разорвать в клочья. Я орал сквозь слёзы бешенства и почти не слышал себя.
– Меня вы убьёте, но нас миллионы, всех не перебьёте! Придёт час расплаты, вас вышвырнут с нашей земли, погонят, как собак бешеных, мы всё равно будем свободны, да, да, да…
Я захлёбывался, задыхался и орал таким страшным матом, которого я не только никогда не произносил, но даже не слыхал такого. Осторожность, боль, страх – всё исчезло куда-то и только  жуткая ненависть к врагу осталась и заполнила весь мой организм. Румыны в изумлении застыли, а может, что-то поняли. Враги стояли и ухмылялись, стояли даже расслабленно. Отрываю от них глаза, ищу на поляне хотя бы комок земли и вдруг вижу какой-то камень, похожий на гранату. Молниеносно нагибаюсь, хватаю его и швыряю прямо в них с криком: «Это вам от Молотова!»
Почему мне в этот миг вспомился Молотов, не знаю. Румыны вмиг попадали, помня предыдущий взрыв, я повернулся и побежал в терновый кустарник, который приметил ранее. Пробегаю по нему, продираясь, как бизон, ещё метров десять, оглядываюсь и вижу, как они, поднявшись, идут в моём направлении. Не останавливаясь, бегу вперёд. Кустарник кончается и – сразу крутой спасительный спуск. Ныряю туда, пока румыны меня не увидели. Боль в ноге почти не чувствую, больше мешает выбившаяся портянка, набухшая от крови, но сейчас даже поправить её некогда. На дне овражка течёт речушка, почти ручей. Иду по дну. Вода не доходит даже до колен. Меня прикрывает обрыв – вымоины от вешних вод. От холодной водицы становится легче ноге. Я промываю раненую руку, отрываю второй рукав и перевязываю её, чтобы хоть кровь остановить. С трудом выбираюсь на открытое место. Впереди показались две фигуры, не разглядывая долго, кто это, прячусь опять под косогор. Прохожу вперёд с полсотни метров, выползаю с невероятными усилиями из размоин речки на бугорок и ложусь в изнеможении.
Пополз дальше. Вдруг увидел перед собой окоп. Осторожно заглядываю туда. Какой-то солдат копошится там, винтовка лежит рядом. Я лежу молча, но дышу с таким трудом, так громко, что он, услышав, поднял голову, увидел меня, испугался от неожиданности и на чисто русском языке выдает «родное» выражение. Я не знаю, какими словами описать мою радость! Я лежал, блаженно улыбался и не мог шевелиться, силы окончательно оставили меня, слёзы ручьём катились по моим грязным щекам. Отойдя от испуга, вглядевшись, он махнул мне рукой: «Иди сюда, там тебя сейчас снайпер снимет».
Сделав последнее усилие, скатываюсь в окоп. Передо мной сидел пожилой солдат, сорока, а то и поболее лет, с чудной фамилией – Зима…  Дед указал мне направление. Я пошёл, хромая. Но, пройдя метров пятьдесят, свалился на землю: мои ноги и моё тело полностью мне отказали. Лежу, не знаю, что дальше делать. День подходит к концу, начинает темнеть. Вижу, идут те двое, которых я видел раньше, и к ним присоединился ещё один. Подходят ко мне. Один наклонился, пристально смотрит на меня и вдруг говорит: «Григорий, Стасенко, это ты?» Не в силах говорить, киваю несколько раз головой. Это оказался мой знакомый – Саша, фамилию не помню, он был поваром в Баку в 191-й танковой бригаде, потом был зачислен в экипаж и вместе с нами в одном полку отправлен на фронт. И теперь такая встреча.
Последующие наши передвижения почти не помню. Перешли поле, возле леса лежала автоцистерна. Саша предложил переночевать в ней, я же сказал, что лучше найти воронку поглубже. Так и сделали. От боли я не мог уснуть. Утром выбрались наружу и увидели, что цистерна разбита прямым попаданием: ночью был вражеский обстрел.
Передвигаться я не мог. Саша указал мне ориентир, а сам пошёл искать нашу часть. У меня, вероятно, от взрыва в танке, болели глаза, а утром они затекли. Один глаз совсем закрылся, а от другого осталась одна щёлка. Подняться на ноги я не мог, перевернулся и пополз на четвереньках, а где и по-пластунски. Кроме ранений, ожогов, контузий, была повреждена левая рука в плече – от ушиба замком орудия и пулей задело ниже локтя. Тяжело полз, но радовала мысль, что я среди своих! В кустарнике, возле дороги я обнаружил санпункт какого-то подразделения. Мне дали попить и сказали, что наша санчасть за бугром. Двое солдат вырезали мне костыль из молодой берёзки, подняли меня, и я заковылял в указанном направлении.
Стемнело… Лежу у перекрёстка, ко мне подходят двое.
 – Слушай, да он живой! Давай забирать.
 – А ты посмотри, документы у него есть?
 – Да какие документы, – через выражения, раздражаясь, говорит другой, посмотри, какое у него лицо. Он сам себе документ! Бери.
Подняли меня за руки, за ноги и забросили в машину. Там уже были раненые, накрытые брезентом. Полуторка тронулась. Я слышал, солдаты говорили, что подобрали нас какие-то офицеры, один – точно – из особого отдела.
Привезли в полевой госпиталь уже ночью. Распределили в полевые палатки. Меня определили в крайнюю. Подняли боковой полог, и я сразу оказался внутри. Солдаты там лежали на примятой соломе, было тихо. Я улёгся на спину и почувствовал такую негу, будто я это не я, а король на перинах.
– Не спишь? Это тебя сейчас привезли? – Медсестра спрашивает шёпотом, и, найдя мою руку, вкладывает в неё бутерброд со свининой и очищенное яйцо – ужин.
 – Дай мне попить, – прошу её, еле двигая губами.
Маленькая, но крепкая рука подсовывается мне под голову, приподнимает, и… я пью холодную водицу. Где-то в глубине сердца разливается благостная радость: к моему покою, да ешё и ужин! Я и не ждал такого счастья. Потрескавшиеся, запечёные, все в волдырях от ожогов, мои губы с трудом приняли еду.
После испытанных физических мучений, после страшных тревог, выпавших мне в последние сутки в борьбе за выживание, я, уже не обращая внимания на все раны, ссадины, ушибы и пережитые волнения, мгновенно уснул.
Разбудили меня солнечные лучи, которые весело рвались во все щели палатки, и уже завтрак стоял возле лица. Позавтракав, я почуствовал, что прихожу в себя сознанием, а вот тело болело всё. Перед обработкой ран нам организовали баню. Меня мыла женщина, лет сорока.
 – Почему у тебя так тело повреждено? Пытали тебя? – Просто спросила она.
Я несколько секунд молчал, искал, как бы кратко ответить: кроме того, что я был изранен, с ожогами, почти оглох и ослеп, у меня пропало желание говорить вообще.
 – Где соприкасается жизнь и смерть, тело некогда щадить, мама…
Вернувшись полумёртвым к своим, я, избежав плена, всё-таки нашёл свою часть.
Подлечившись, я вернулся в строй, в свой танковый полк, воевал, ещё два раза лежал в госпиталях, залечивая ранения.
Вернулся с войны в октябре 1945 года.

Спасибо тебе, танкист, простой русский солдат, защитивший свою Родину, своих любимых и родных, отстоявший свободу России и победивший в этой жестокой проклятой войне с фашизмом.
        Честь и вечная слава во веки веков тебе, русский Солдат.

/Повесть написана на основе рассказанной автору истории братом солдата Петром Стасенко/