Мильтоны

Еще одна характерная черта того времени ; каждый вечер наш двор объезжала патрульная милицейская машина. Иногда всего раз за вечер, а иногда даже два. Мы, не понимая страшного смысла, вкладываемого в эти слова, просто копируя старших, со вздохом, называли ее «черный ворон». В душе мы, конечно, очень не любили милицию, толком еще не разобравшись за что. Просто зная, что она «сажает», а это очень-очень страшно. Менингит и все те ужасы, которыми меня пугали, в моем понимании, по сравнению с милицией, были совершенным ничто. Но, при этом, мы, все-таки, не могли врубиться в то, почему некоторые взрослые с таким трепетом смотрят на эту машину и, провожая ее взглядом с нескрываемой ненавистью, порою смачно сплевывают на землю. Время от времени, вместо машины приезжал мотоцикл с коляской, на котором друг за дружкой сидели два милиционера. Мы называли это устройство «ССовка», поскольку в фильмах про войну на таких мотоциклах ездили фрицы. Хотя старшие говорили «ванна». В эту ванну, то есть коляску, обычно засовывали пьяных, подобранных по дворам или арестованных. Наручников не было, что ли, поскольку их часто связывали веревкой.

Милиционеров мы именовали только «мильтонами», слова «мент», «волк» и «мусор» отсутствовали в нашем лексиконе.

Наш район был совершенно новый ; все дома были только что построены на пустырях антенного поля. Хотя именно наш квартал, как я понимаю, был один из самых последних. На наших глазах разбирали антенны бывшей радиостанции Коминтерна, освобождая место для домов, а остальные кварталы уже стояли.

Хрущев начал строить, в качестве эксперимента массового строительства, свои любимые Черемушки ; туда переселяли исключительно москвичей и, в общем-то, людей с положением. Вспомним улицу Телевидения, где жили все работники телецентра, многие артисты и проч. А наш район был местом рядовой застройки. В него переселяли людей отовсюду ; из центра Москвы, со включенных только что в Москву окраин, из многочисленных рабочих общежитий, зачастую размещавшихся в бараках. Поэтому народец был очень разношерстный. На одной лестничной площадке могли жить и состоятельный непьющий еврей, заведующий плодоовощной базой, и нищий, вечно пьяный, русский грузчик овощного магазина. Многие только что приехали работать в Москву ; некоторые после армии, а большинство просто сбежали со всех деревень страны, по, так называемому, лимиту прописки. Они хотели иметь «культурный» быт ; отопление, ванную, кухню, чтобы жить не таская воды, не топя печь, не рубя дрова. Получив все это от Москвы, они так и не сумели стать горожанами, оставаясь в душе глухой деревенщиной со своими дикими деревенскими порядками. Например, молодые парни нашего района дрались, как и деревенские, «стенка на стенку». Когда мы пошли в школу, начались массовые драки школьников одного квартала с другим. (Весь район был разбит на квадраты или кварталы. Наши дома числились в 80 квартале). Мы, первоклашки, конечно, не дрались «стенка на стенку», но считались ; кто из какого квартала ; свой или не свой. Я, кстати, до 7 класса, с чужими не дружил. Забредать поодиночке в чужой квартал школьники боялись ; изобьют.

Многих, очень многих, жителей арестовывали и сажали. Я помню как на подъездах развешивали объявления о выездных сессиях суда, проходивших в домоуправлении, на которых показно судили хулиганов, драчунов и воришек. Мы любили читать эти объявления, одновременно, смеясь и завидуя подсудимым. Нам было смешно, что их, дураков, повязали и будут судить, но воровская романтика тогда была в моде и мы восхищались - воры! Понемногу район вычищался от грязи ; когда я пошел в пятый класс (в 1971 году) о драках «стенка на стенку» уже почти не вспоминали, да и о кварталах тоже ; мы ходили туда-сюда совершенно свободно. Милицейский патруль уже почти не появлялся вечером во дворе, а после 1973 года пропал вовсе.

А тогда ; в 1965-67 годах подвыпившие молодые парни приставали ко всем и каждому. Тогдашняя водка, московская прописка и безбедное существование в новых домах кружило голову и толкало на идиотские подвиги. Были ограбления, избиения, слышал про убийства, а вот изнасилований не помню. Слабоваты русские мужики на передок ; сильны только кулаками. А может быть виною обилие военной тематики, в которой если и была любовная линия, то какая-то импотентная, полуплатоническая, сводившаяся к фразе «жди меня и я вернусь…» и полное отсутствие секса в фильмах того времени.

Отчетливо запомнилось одно покушение на убийство, случившееся во 2 подъезде 2 корпуса.

В дверь позвонили… Пожилой, полный мужчина в майке и тренировочных штанах открыл дверь. Звонивший, в надвинутой на глаза шляпе, три раза ткнул его вилкой (!) в живот и убежал. Жирное пузо защитило от ранения. Все закончилось анекдотом. Нападавшего, по-моему, не поймали. За что, почему, так и осталось не выясненным. Вдруг он попросту ошибся домом. И это не шутка ; у нас три жилых комплекса были построены по одинаковой схеме – дом вдоль улицы и два флигеля, перпендикулярные ему, стоящие в глубине квартала. А может ; ему было все равно кого убивать? Но кто знает - может толстяка порезали и за дело?.. Тайна...

Почему я сказал «тогдашняя водка», потому что после 1967 года в водку стали добавлять нечто такое, отчего ярость и бойцовское настроение пьющих, уходило куда-то далеко и они начинали вести себя как малые расшалившиеся дети,; улыбаясь и пуская слюни. Я помню, что вначале мать старалась пробежать мимо сидящей в беседке пьяной молодежи. А один раз, со мною на руках, удирала от какого-то типа, который гнался за нами. Это было как раз между «Домовой кухней» на Мневниках и «Гастрономом» на Новохорошевском шоссе, там где был прием стеклопосуды. Врезалось в память, что было уже темно и он откуда-то сзади топал, сопел и орал «стой!», «стой!», «сука!». А когда я пошел в школу, ничего подобного уже не было. Помню, что под новый год, мать везла меня на санках мимо беседки. Ребята сидели, шумели и приторно-ласково обращались к моей маме ; «девушка, а девушка...», призывно махали ей руками, но никто не пытался погнаться за ней, схватить… Нет-нет… Никакой агрессии, никакого буйства, одно безмятежное пьяное счастье. И, кстати, не только я заметил перемену в поведении выпивших. Многие женщины отмечали, что их мужья, выпив, стали намного спокойнее себя вести. Хотя, большинство из них, было убеждено, что мужья, повзрослели, остепенились, поэтому и забыли про свои пьяные забавы. И только соседка Валька, которая не только жила с пьяницей, но и сама была не дура выпить, говорила: «Нет, водка нынча не та...»