На самом интересном месте

Комнату наполнял треск электрического камина – нудный, приглушенный и ненастоящий.  Нарисованные языки пламени лизали его экран изнутри, но им не суждено было вырваться наружу и обжечь своим огнем. Это были приличные, давно прирученные и запертые в клетку язычки, неспособные на серьезные деяния. Максима этот треск слегка раздражал, а Насте, как ни странно, нравился. Конечно, она всё твердила, что «это замена, пока мы не купим наконец-то собственный дом и не обзаведемся настоящим камином, ты будешь подкидывать поленья и мешать их длинной черной кочергой, а я буду кутаться в плед и читать Виана», но Максим подозревал, что до конца своей жизни он обречён слушать электрический треск каждый раз, как Насте захочется немного уюта и тепла.

Она принесла огромную коробку. Сама достала – была у нее страсть залезать на стремянку и шарить на антресолях. В их квартире антресоли были старые, бабушкины, встроенные – ни в какую она не соглашалась ни прибраться на них окончательно, ни избавиться от них. Периодически, когда что-то терялось, Настя доставала стремянку и исследовала забытый темный мир, откапывая всё новые и новые сокровища. И не только их. После каждой такой археологической экспедиции они выбрасывали по мешку ненужного барахла, но, казалось, на антресолях был выход от какой-то черной дыры, потому что их содержимого не становилось меньше.

Как-то раз, впрочем, она нашла там бабулино серебро, которое они, после некоторых раздумий, продали и сносно прожили зловещую неделю до зарплаты. А в другой раз они нашли там подшивку старых журналов «Верена Моден», и на полгода ум Насти был занят изысканным ретро. Еще два года она щеголяла в этом ретро, напоминая Максиму то ли его бабушку, то ли инопланетянку. Затем всё это было отдано в добрые руки, а Настя накупила себе актуальных платьев-футляров и укороченных пиджаков и устроилась на работу в офис.

А вот местоположение Новогодней коробки она знала наверняка, так что археологией заниматься не приходилось. Сейчас эта коробень гордо стояла перед ним, а Настя вытирала с нее тряпочкой скопившуюся за год пыль.

- Ты опять мрачный. Можешь ради праздника улыбнуться?
Он скривил подобие улыбки. Она звонко расхохоталась.
- Ты неисправим. Ладно, сиди, я сама.

Она принялась украшать комнату, а Максим, чтобы хоть как-то поучаствовать в празднике, предался изучению содержимого коробки. Как стереотипный мужчина из энциклопедий для юных леди, он абсолютно не замечал всех этих блестяшек и шариков, и каждый год они как будто были новыми. Он помнил только тот, который сам лично привез из родительского дома – снеговика на прищепке. Когда-то  в детстве это была его любимая елочная игрушка, потому он забрал ее себе и, уж конечно, не мог забыть.
Разглядывая шарики и гномиков, он вдруг нащупал пальцами нечто незнакомое. Конвертик! Что он здесь делает?

- О, ты его нашел! – внезапно произнесла Настя над его головой. Это мы будем читать в новогоднюю ночь, когда гости уйдут.
- А что это? Анонимка от Снегурки?
- Нет.
Она села ему на колени и игриво отобрала конверт.
- Это письмо, которое я писала себе в детстве, чтобы открыть через десять лет и посмотреть, что исполнится, а что нет.
- И ты не помнишь, что там?
- Смеешься? Да я вчерашний день едва помню.
- Твоя правда. А зачем ждать новогодней ночи? Давай прочитаем сейчас?
- Ну нет. – Она надула губки. – Так неинтересно. Нужно читать именно в новогоднюю ночь, чтобы загадать правильные желания на следующий год… Кстати, в этом году нужно написать новое письмо. На тридцать лет.
- И положить в коробку?
- Конечно нет!  Полежит у мамы, чтобы я не соблазнилась и не открыла его раньше времени.
- Какая ты у меня продуманная.
- А то ж.

Она вскочила, уперев руки в боки.

- Теперь встань и помоги мне. Нужно протянуть бусы под потолком.
Максим знал, что на работу завтра он проспит. Но праздничное настроение само себя не создаст.

- Что ж, - важно молвил он, ставя бокал рядом с собой. – Я думаю, пришла пора открыть твое письмо.
- Может, сначала подарки?
- Нет, подарки утром, как договорились. А письмо сейчас, ты обещала.
- Не ожидала от тебя  такой прыти.
- Мне интересно знать, какой ты была десять лет назад. Я ведь всё пропустил.
- Да ладно, ничего такого ты не пропустил. Ты появился в моей жизни на самом интересном месте.
- И всё же. Открывай. И читай вслух.

Она чмокнула его в щеку, поставила свой бокал рядом с его, подошла к маленькой елочке на комоде и взяла из-под нее письмо. Мягко распечатала его и начала читать, постоянно вспыхивая то улыбкой, то румянцем.

«Моя дорогая Анастази,
Я пишу тебе по-французски, потому что ведь я наверняка переехала в Марсель к двадцати-то годам? Иначе зачем я учу все эти неправильные глаголы? Нет, я точно должна жить в Марселе и каждый день ходить на море.

Наверное, в двадцать лет у меня уже есть муж и даже дети. Много детей я не хочу, а то им придется всем делиться и они никогда не наиграются своими игрушками. Пусть их будет двое, и обязательно у каждого своя комната. И никакой розовой комнаты для девочки! Пусть там будет много желтого и зеленого, и даже синего, и всех других цветов, которые она любит.

Я не знаю, кем я хочу работать, дорогая взрослая Анастази, но надеюсь, это что-то достойное. Может быть, я помогаю голодным людям на улице и раздаю им суп, или обучаю бедных нищих детишек грамоте в специальной школе, а может, у меня свой приют для выброшенных на улицу собачек. Надеюсь ты, дорогая Анастази, уже разобралась и всё решила, не то что наш дядя Миша, который всё еще работает кассиром в супермаркете. Пожалуйста, только не работай кассиром в супермаркете!
Жить я хочу в доме, пусть он будет небольшим, но с садиком, где много цветов и никакой морковки с картошкой. Только цветы и немного клубники. И ухаживать за ним необязательно, просто иногда немного пройтись с лейкой. А еще я к двадцати годам просто должна завести собаку. Лучше всего питбуля или добермана, но можно  и стаффордширского терьера или ирландского волкодава. Это должна быть настоящая большая собака, с которой можно обниматься и которая занимает полкровати, на меньшее я не согласна.

Я не знаю, что еще важного может быть там, в будущем. Наверное, что я здорова и ни с кем не поссорилась, ни с мамой, ни с папой. Ну и что у меня есть деньги, чтобы покупать себе книги и духи. Да, и еще я хочу иметь «Шанель номер пять», как в той рекламе. Это лучшие духи на свете!

Ну вот и всё, дорогая Анастази. Прощаюсь и желаю тебе хорошего Нового года!»

В комнате повисло молчание. Настины глаза, ставшие огромными, смотрели на ёлку, и в них отражались красные кружочки шариков. Голос десятилетней девочки, одновременно наивный и категоричный, эхом разлетался по углам и сгорал на искусственных языках электрического пламени.

- Ну, по крайней мере, ты не работаешь кассиром в супермаркете. А «Шанель» подарю тебе на восьмое марта.

Она улыбнулась, но на этот раз не веселой вспышкой, а почти потухшей искринкой.

- Это точно. Но всё остальное…
- Тебе было десять. Это очаровательное письмо, но оно не имеет ничего общего с реальностью. Если хочешь, это программа-максимум, и ее очень трудно выполнить.
- Да, ты прав.

Она провела пальцем по краешку комода, совсем как задумавшийся маленький ребенок. Максим подошел к ней и обнял за плечи.

- Мы начнем завтра же. Протрезвеем, выспимся и составим план. К следующему новому году мы увеличим список выполненных пунктов – если ты всё еще хочешь их. Договорились?
- Договорились. Но сейчас дай мне поплакать о своих несбывшихся мечтах, ладно?
Он отпустил ее.
- Я тебе нужен?
- Нет. Я хочу поплакать одна.
- Тогда я пойду спать.
- Спокойной ночи, милый.
- Спокойной ночи, милая. С Новым годом.
- И тебя.

Он затворил за собой дверь, растерянный и такой ненужный. Поплакать одна. Да, наверное, он ничем не мог ей помочь, и его обещания и утешения не меняли ничего, но ему хотелось, чтобы она просто впустила его туда – в мир того, о чем она плакала и смеялась. Он всегда чувствовал себя, как Буратино, который может только заглянуть в замочную скважину и увидеть через неё кусочек страны, полной необычных чудес  и аттракционов, куда ему, к сожалению, нельзя. Ключика у него не было, и он сомневался, что найдет Черепаху Тортиллу, способную ему такой ключик подарить.
-----
Неудобный пластиковый стул. Равномерно и холодно светящая лампа в виде палки. Третья порция кофе из автомата. Наверное, если бы здесь были динамики, из них тихо и мягко струилось бы что-то про Ноэль, но, слава Богу, в больничном коридоре обычно царит тишина.

Из дверей реанимации вышла средних лет женщина с двумя вертикальными морщинами, поднимавшимися от внутренних краешков её бровей. Щеки ее были немного одутловатыми, хотя толстой она не была. Видимо, тот тип женщин, что толстеют с лица. На кармашке красовался бейджик с ее именем, но кофе и застывшие слезы растворили буквы, и он видел лишь нескольких высушенных скарабеев на ниточке. Она мягко посмотрела на него.

- Месье Смирнов, операция прошла успешно. Ваша жена будет без сознания еще несколько часов. Я рада пожелать вам хорошего Рождества – и отправляйтесь домой. Вам тоже нужно поспать

Он кивнул. Но сил встать ему не хватало. Медсестра потрепала его по плечу и еще раз мягко, но настойчиво повторила просьбу пойти домой.
- Вы сможете увидеть жену завтра, и, скорее всего, даже поговорить с ней. Если всё пойдет хорошо.
- Простите меня. Сейчас я соберусь с силами и пойду. Счастливого Рождества.

Она кивнула и ушла. Что-то шепнула регистратору. Максим медленно встал. Прошла успешно. Что это значит? Что Настя не умерла или что она будет счастливо жить и дальше после того, как придет в себя? Что она очнется или что снова сможет бегать, смеяться и печь пироги? Какая расплывчатая формулировка.
Впрочем, нужно быть справедливым – скорее всего, они и сами пока не знают. Не волшебники всё-таки.  Не волшебники… В лицо ему летели жирные влажные хлопья снега. А может, они ему померещились? Во всяком случае, он был уверен, что чувствует, как они холодными укусами вонзаются в его лицо и заставляют кожу слегка дергаться.

Впереди мелькнула копна волос и завернула за угол. Очень черных волос. Очень густых. Точно!

Он побежал и догнал ее.

- Простите… Я понимаю, что мое предложение очень нелепо… Но не хотите ли вы со мной пообедать?
Она пожала плечами.
- Обед мне не повредит.
- Спасибо… Спасибо.

Он пожал ей руку. Точнее, потряс.
- Я, правда, не знаю, где здесь кафе… Но я думаю, подойдет любое?
- Думаю, да.

Они молчали, когда вешали пальто на стойку и когда изучали меню. Каждый молчал, пока другой заказывал. Но когда официант ушел, молчание стало невозможным. Оно тяготило, словно вопрошая их: зачем вы сидите здесь? Чего вы хотите? И кто этот другой напротив? Оно душило и требовало ответа, и прогнать его можно было, только нарушив его целостность.

Максим сломался первым.

- Знаете, я так и не поблагодарил вас…
- И правильно. – Она недобро улыбнулась. – Если бы на то была моя воля, я бы отказала. Но он подписал согласие заранее, и я ничего не могла поделать.
Максим опешил.
- Что же… Тогда не буду благодарить.  Но всё же… Я…
- Вы рады, что у вашей жены есть шанс. 
- Да, и….
- А я в ярости от того, что мой муж этого шанса лишен. Вот и всё. И я не знаю, честно говоря, зачем вы меня сюда позвали.
Ей принесли луковый суп. Она начала спокойно его есть, шумно прихлебывая.
- Теперь я совсем не знаю, что сказать.  – Вырвалось у него.
- Вы хотели поблагодарить меня? Или вы просто не хотите возвращаться домой и ждать?

Она била в точку, как хорошо тренированный боксер. Вернуться домой, объяснять, ждать, делать вид, что Новый Год еще существует и интересует хоть кого-то. Пить и есть. Открывать подарки. Она словно услышала его мысли. Усмехнулась.

- Знаете, я лучше пойду.
- Пожалуйста…

Она обмякла на своем стуле.

- Вы знали, что ваш муж….
- Знала.
- И вы не спорили об этом?
- Нет.

Молчание снова стиснуло хватку.

- Вы знаете, как они оказались в одной машине?
- Нет. Но думаю, он подвозил ее с работы. 
- Вы знакомы с Настей?
- Лично не знакома. Кажется, видела на общих фотографиях. Вроде они вместе работали.
- А вот я вашего мужа не видел. Вам не кажется….
- Думаете, у них была интрижка? - Она неприятно усмехнулась.
- Я не об этом.
- Об этом. Просто вы сами не понимаете, что именно об этом. Вы считаете – она остановила его рвавшиеся наружу слова – что имеете право распоряжаться решениями своей жены, ее телом…  И всё держать под контролем, даже общение с коллегой, который просто её подвозит.
- Ну да, но ведь я ее муж…
- Но не собственник.

Она попросила счет. Затем, словно сжалившись, молвила:

- Я не одобряю решение своего мужа. Возможно, его можно было бы спасти, и я сейчас шла бы домой с надеждой. Но он решил иначе, и я могу только оплакать. Так что извините, я пойду. Передайте вашей жене, чтобы берегла сердце моего мужа. И нет – я не думаю, что у них было что-то серьёзное.

Она оставила купюру и покинула кафе. Не обернулась и проигнорировала его попытки задержать ее словами. Он вздохнул. Попросил еще кофе. За окном была всё также промозглая погода. Ему не хотелось никуда. Разве что в прошлое, в тот Новый год, когда всё еще было хорошо, когда они развешивали шары и гирлянды.

Его не ждали дома дети, там было пусто и темно. Стояла наряженная ёлка и валялся на столике адвент-календарь с открытыми окошками. А ещё там лежало письмо, которое они должны были читать сегодня вечером. Новый кусочек ее души, который она спрятала от него десять лет назад. Этот листок бумаги и звал его к себе, и отталкивал. Открыть его без неё означало бы признать, что он потерял надежду. Не открывать и ждать, когда она сможет прочитать его, было слишком невыносимо. Он пил кофе.

- Месье. – Осторожно тронул его за плечо официант.
- Да?
- Мы закрываемся через двадцать минут. Я могу сделать для вас еще что-то?
- Простите, я… Принесите, пожалуйста, счёт.
Официант сел напротив.
- У вас всё хорошо? Вам есть, куда пойти?
- Почему…
- За углом отдел хирургии. К нам часто приходят… родственники. Если вам нужна помощь...
- Вы не можете помогать всем.
- Сегодня вы здесь один, а у меня есть двадцать минут.
- Вы щедры, но я не думаю…

Когда ты не хочешь идти домой, можно найти себе множество занятий. Можно мокнуть под дождем, разглядывая рождественские витрины и даже покупая какие-то ненужные мелочи. Пить бесконечный кофе. Навестить набережную и посчитать волны. Вспомнить, что давно не был у знакомых и что неплохо бы заглянуть к ним. Долго и путано объяснять заводчику, почему ты вынужден отказаться от чудесного чистокровного папийона.

Но рано или поздно придется прийти домой. Там тоже можно находить миллионы дел, не дающих приступить к праздничной одинокой трапезе. А потом рухнуть от усталости в своё любимое кресло и глазами встретиться с тем самым конвертом, который нельзя открыть. Проверить – вдруг он не запечатан? Положить на место. Налить чаю и запрятать конверт получше, под непонятного назначения листочки бумаги.

А потом Максима осенило. Взяв ручку и бумагу, чего не делал со времён института, он сел и начал медленно писать, тщательно выверяя слова. Иногда его рука пропархивала целую строчку, а порой зависала на полминуты над словом или знаком. Но глаза больше не скользили предательски в сторону нераспечатанного письма, сердце не требовало немедленно открыть его, чтобы ощутить хотя бы кончиками пальцев, что Настя не в больнице, утыканная трубками, а здесь, с ним, в тепле. В его жизни.
-----
В том году почта начала работать со второго января. Максим знал это, потому что в тот день в его ящик опустили письмо. Узкое, тонкое, с европейским штемпелем и именем его бывшей жены в строке «Отправитель». Он улыбался. Вспомнила. Как раз минуло новое десятилетие, теперь им по пятьдесят, и самое время открыть старое письмо и написать новое.

«Дорогой Максим,
обычно я пишу эти письма себе, но сегодня я открыла то, которое ты написал в больнице десять лет назад. А с момента, когда я напишу это письмо до момента, когда ты его получишь, пройдет еще десять лет. Кто знает, меня уже может не быть к тому моменту, хотя я предпочла бы пожить ещё.

И я не могу ставить цели и строить планы, ты знаешь. Потому что неизвестно, проживу ли я достаточно времени для их осуществления. По иронии судьбы, так было совершенно всегда, просто мы этого не понимали.

Но к твоему письму, очень трогательному и нежному. Ты знаешь, год назад я всё-таки завела собаку. Полин подобрала на улице. Похожа на метиса питбуля с кем-то волосатым, очень смешная. Впрочем, если ты следишь за моим Инстаграммом, ты уже ее видел. И я вовсе не жалею, что мне пришлось ждать её столько лет. Сначала у меня не было времени из-за всех моих проектов, затем – из-за Полин, а вот теперь я могу полностью посвятить себя уходу за этим наглым хвостом. Полин передаёт тебе привет, но в этом нет нужды, ведь вы общаетесь. Спасибо, что не теряешь с дочерью связи.

Знаешь, Максим, я хочу поставить цели для тебя, хоть так и нельзя,  и самая главная цель – перестать винить себя в том, в чём ты не виноват. Твое письмо настолько же трогательное, насколько и глупое – не обижайся. Или обижайся, но признай это. Разумеется, ты не виноват в аварии, в том, что у нас разные ценности, в том, что ты видишь во мне хрупкую леди, которой я быть не хочу. И я хочу, чтобы ты знал – я никогда не упрекала тебя в этом, даже в мыслях.  Самое интересное, что всё то, о чём ты писал, сбылось. Ты настоящий волшебник. Мы купили тот дом, где я до сих пор живу, мы удочерили чудесного ребенка, ты получил грант, и мы с тобой ни разу не поссорились. И если бы ты принес в дом того папийона, я любила бы его так же, как люблю сейчас своего Митти.

А потом ты вдруг решил всё остановить и уйти. Я позволила тебе уйти тогда, оставить всё и подумать, потому что я люблю тебя. Но когда я прочитала то письмо, то не знала, плакать мне или смеяться. Если бы я знала тогда, что в этом причина развода, то мы никогда не развелись бы.

Наш развод – самое глупое, что мы сделали в своей жизни. Миллионы людей не понимают, что они не знают друг друга, и счастливо живут с этим до старости, а ты это понял и мог с этим что-то сделать – но ушёл, даже не попытавшись. Спи с этим, как хочешь».

Из конверта выпала записка.
«Прости, письмо вышло не очень-то новогодним. Кстати, я всё еще жива, если тебя это интересует».

Максим походил по комнате. Затем открыл свой Инстаграмм, где пылились пяток никому не нужных снимков и написал пользователю в первой строчке своего списка: «Интересует».

И отправил.