Покидая тысячелетие. Книга 2. Глава 12

Роман о том, как я социальный статус делал… Все совпадения случайны.
_________________________________________


На заре действительно туманной юности моя мама взяла с меня обет никогда не совершать не подобающих человеку поступков ни умом, ни речью, ни телом. Это случилось, кажется, в классе девятом, когда впервые я увидел отца пьяным. Он ударил мать. За ужином. Тогда я резко толкнул отца и, выскочив на улицу, оказался дома уже с топором. Он протрезвел мгновенно, а мама закричала таким страшным голосом, что я иногда просыпаюсь от этого крика и сейчас, через много лет. И слышу её голос: «Унгерн прискакал!».
Потом родители помирились. Долго меня успокаивали, а на следующий день мама тихим голосом рассказала мне о том, что её отец, то есть мой дед, был белым казаком и ходил с безумным бароном стремя в стремя. Арестованный в двадцать каком-то году по доносу, он вернулся из лагерей в тридцатых годах. Земляки его прозвали Унгерном и опасались. Потом он занялся контрабандой и был убит по время перестрелки.
Больше никогда я не видел отца пьяным.

Ни умом, ни речью, ни телом… Сколько раз я нарушал обет.
- Дома и среди своих будешь только глупеть, а зреть – среди чужих и в пути. Байкальск тебя погубит! Не сам город, главным образом, родня и среда погубят. Помни – культуры в нас вообще нет, а то, что считаем за культуру – обман зрения, – напутствовал меня Баржанский в конце августа. – Одно спасение – учёба. Всегда, везде, в любой обстановке.
«Погубит, погубит, погубит, среда, среда, родня, родня…» вторили его голосу колеса вагона, вгоняя в дремоту, где оживали видения. За окном мелькнула шумящая позолота сентябрьских лесов, из которой глянули смеющиеся глаза тёти Беллы, и плачущие лица Дины и дяди Саши Баржанского.
Случилось это, как и должно было случиться, неожиданно, через две недели после операции. Оказалось, что после выписки из больницы тётя Белла чёрный пакетик с адресами и фотографиями родственников завещала мне.
- Она говорили, что все Шарлановы, оставшиеся в Союзе, заняты собой, - сквозь слёзы сказала Дина, передавая мне пакет. – Обидела всех, да?
- Нисколько. Кем им ещё заниматься?
Колёса всё стучали и стучали, унося меня в «острог, острог, острог», центр нашего каторжного края, где у железной дороги, в дырявой юрте выросли сёстры Шарлановы.
Мама рассказывала, что совсем маленькими они прислонялись ухом к рельсам и подолгу прислушивались. А потом, босоногие, в рваных халатах, отскочив и сбежав с насыпи, смотрели восторженно на летящие мимо сказочные вагоны, из окон которых махали им красивые русские женщины и офицеры.
Наверное, белая Россия уходила по манчжурке в Китай, а отец девчонок носился с дикой дивизией безумного барона по степям Монголии. Вот так: скачут и едут судьбы по просторам жизни, пока не пересекутся и родят ещё одного страдальца на белый свет…

На поминках вышла неприятная история. Столы накрыли в издательстве. Собралась почти вся пишущая толпа региона, организовывал Баржанский, про которого женщины говорили, что он в шестьдесят с лишним выглядит сорокалетним и, может быть, по этому поводу ещё больше жалели умершую Беллу Иосифовну.
После того как поминки переросли в банкет уже в помещении «Байкальских зорь» один из почтенных писателей позволил себе неуместную шутку в адрес покойной. И я ударил его прямым через стол. Будучи абсолютно трезвым.
Меня удерживали Баржанский и двухметровый Литовченко. Борода обидчика памяти тёти Беллы покрывалась кровью, он сплёвывал выбитые зубы и яростно шепелявил матерщиной.
Гадкая, мерзкая картина. Культуры во мне нет совсем!
Придя в себя, я долго извинялся перед обидчиком, а тот, хватив ещё полстакана водки, обнимал меня и плакал, признаваясь в любви к тёте Белле, которую отбил у него в молодости красавец Баржанский. Он даже пытался ударить дядю Сашу, на что тот только отмахивался от него, зорко следя за общей картиной происходящего.
В общем, чувствовал я себя сволочью. Ощущение это не сняли и гонорары, полученные в редакции и издательстве, где уже подготовили договор на издание моего романа, а Баржанский посодействовал в расчёте ставок за авторский лист. Даже тридцать процентов от суммы договора тянули на «Жигули».
- Отцу и сестре в деревню! – Став похожей на тётю Беллу, заявила Дина и сопроводила меня до почтамта, где собственноручно заполнила бланк перевода.
И вот, одетый в приличное барахло, с договором на издание книги, со сберкнижкой, номерами «Байкальских зорь» в новом «дипломате», оставив «Любаву» у Баржанского, я отбыл в Острог.
На перроне остались стоять одинокие и высокие фигуры дяди Саши и Дины.
«Много разной крови перемешано в нас. Но тебе, кажется, досталась самая взрывная часть этой смеси!» - Смеялся мой добрый папа, рассказывая одновременно о разных исторических казусах из жизни Азаровых и Шарлановых.

Можно было поехать домой, в деревню. Но что я там буду делать? Конечно, при человеческих законах, можно было бы заняться по-настоящему текстами, время от времени зарабатывая на жизнь литературной халтурой или простым физическим трудом. Например, стрижкой овец. Но участковый тут же составит бумагу о бродяжничестве, тунеядстве и, вообще, паразитическом образе жизни. Тебе, Виктор Борисович, дано только 4 месяца свободной жизни, а дальше статья 209 уголовного кодекса и всё: под белы рученьки на исправительные работы или в колонию.
Трудовая деятельность человека у нас санкционирована государством. Через четыре месяца, Виктор Борисович, ты станешь «борзым», то есть без определённого рода занятий. А тебе оно надо, если ты и без него причислен к социально-опасным? Это Баржанскому и подобным ему хорошо быть классиками советской литературы, а как быть тем телятам, которые бодаются с дубом?
Дорога в Акатуй-Зерентуй всегда открыта, там меня в любое время ждёт Кеша Чижов, можно перелететь на остров, где распростёрты объятия Барабаша. Но зачем пытаться вступать в одну и ту же реку два раза?
Западнее Байкальска меня, без образования, без знакомств, с моими университетами жизни, никто и никуда близко не подпустит. Остаётся «кошара» и «Комсомолец окраины» Острога. Там же мастерские Людоеда и Василия Нилыча с его бессмертными рассказами о земляных человечках и снежном человечище, там Лёшка, доказавший человечеству, что можно голодать сорок дней и стать при этом крепче духом и телом…
Уже была глубокая ночь. Байкальск меня отпускал неохотно. Я огляделся. Всё тот же вонючий вагон, набитый самым разным народом. Видимо, в стране заканчиваются товары первой необходимости. Почему все такие неумытые? Недавно видел в «Крокодиле» очередной прикол: милиционер обыскивает в туалете вокзала напрочь худого и чумазого пассажира с поднятыми ручонками и требовательно вопрошает: «Где второй обмылочек?».
Раз восемь за последние три часа у меня спрашивали закурить. Не взял, к сожалению, из запасов дяди Саши Баржанского, где были блоки «Опала» и «Стюардессы».
Опять на каждой станции заскакивают в вагон бесшумные немые с порнухой, презервативами, периодикой и бижутерией. Наглухо затянув все застёжки и, прижав к себе «дипломат» вжимаюсь в угол своего места и мучительно всматриваюсь в летящую тёмную ночь за окном вагона, где потушили свет.

Откуда-то издалека слышу свой голос: «У них такой стиль и правила жизни, при которых не то, чтобы пшеница, даже сорняк отказывается расти. «Не буду!» - говорит упрямый сорняк. И не растёт. Откуда же быть животноводству и промышленности, когда в мире всё время происходит схватка невежества с разумом и современностью? Но погромы, на которых бьют по всему живому, случаются только здесь. О, с каким наслаждением, с каким сладострастием государство здесь гадит своим гражданам, а граждане – друг другу. Воруют и портят всё, до чего только смогут дотянуться…» С чего это я должен так говорить? Наслушался, что на станциях нашего каторжного края гремят и ликуют настоящие бандитские налёты, на которые выезжают целыми колхозами, грабя подряд всё, что передвигается и перевозится? Так жить нельзя? Оказывается, ещё как можно!

Вокзал Острога бурлил, истекал и всё не мог истечь запахами. Пространство привокзальной площади было уставлено советскими машинами вперемешку с иномарками.
- В каждом палёная водка и наркота! – Сообщил мне какой-то попутчик с поезда, когда толпа хлынула на площадь.
Привычно вбежал на пятый этаж. И снова мне показалось, что никуда я не уезжал. В «кошаре» всё также бренчал на гитаре симпатичный брюнет, немец по национальности, русский по сути Сашка Ленинг, на него восторженно взирали два лохматых субъекта.
- Азар прибыл! – Радостно приветствовал меня Ленинг и кивнул на субъектов. – Знакомься, Жора и Киря. Наши новые жильцы. На работу? В «Комсомолке» снова вакансия.
- Так и зовут?
- Кирю и Рожу? – При этом лица ребята посветлели.
- Как на самом деле не знаю, но по паспорту, Сергей и Григорий. А по жизни – Жора и Киря. На телевидение устроились.
Медленно я возвращался в реальный мир из ужасного сна своего писательства на острове и в Байкальске. Всё также светило солнце, которое то закрывали, то обнажали причудливые тучи, голубело небо, зеленела трава, спешили по делам люди.
Ничего не случилось, ось земли не сдвинулась.
Иногда в окно несло гарью из тайги. Говорят, что в магазинах пусто и прохладно, газеты пестрят призывами об ускорении, переходе на арендный подряд.
Каким образом разгадать причину появления разума? Разум ли это? Когда существо, названное человеком, начало размышлять? Как оно начало осознавать себя и мир в том виде, каком его видит? Что глупо и что умно?
- Азар, очнись! – гаркнул весело Ленинг. – Деньги есть?
- Есть?
- Вот им не показывай, они, кажется, не знают, что такое деньги. А мне скажи: гонорар получил?
- Сколько надо-то?
- Честно говоря, если не слушать этого балабола, у нас и на троллейбус-то нет. Зайцами ездим! – звучным голосом, сказал русый Григорий, которого обозвали Кирей, бородка его задорно топорщилась вверх.
- Хорошо, я выдам. – Скромно сказал я, ибо искренние намерения компании становились вполне понятными после первого обзора присутствующих и ситуации в целом.
- И не бывало! – Рассмеялся Сергей, который по каким-то причинам именовался в народе Жорой. – Мы же советские люди…
- Чего не бывало?
- Вот тупой! Денег не бывало, ясно?
Ясно. Вот почему он Жора…
Хорошо, что я вспомнил о данном маме обете. Теперь здесь вообще не надо забывать: ни умом, ни речью, ни телом. Сам не совершай, но и другим ничего не советуй.

Продолжение следует.