Кругосветное путешествие на велосипеде 1-7

Через Славонию и Сербию.

Редактор «Дер Драу»(Der Drau) – выходящего два раза в неделю, официального органа Славонской столицы и господин Фреунд, это два гражданина города Осиека, способные говорить на английском. Они присоединились к нам за обеденным столом и выразили надежду, что завтра будет достаточно дождливо для того, чтобы мы не отправились дальше в дорогу, и у них появится возможность показать нам окрестности Осиека и пригласить нас на обед и на ужин. Игали обладает решительной слабостью к остановкам в пути и, уходя спать, принимает их приглашение. Я надеюсь, что этого не произойдет, но утром, становится очевидно, что их обоюдное желание удовлетворено, так как, когда мы просыпаемся дождь всё ещё идёт.
Осиек – город крепость, давно утративший свою важность и военное значение. Главным образом потому, что появились новые способы ведения войн и потому, расположен город на равнинной местности. Укрепления города состоят из рвов и крепостной стены, которые строились для того, чтобы удерживать город в случае осады и штурма. Теперь же, когда главным способом ведения боя стала бомбардировка, все эти ухищрения стали бесполезны. После ужина, за нами заходит помощник редактора «Дер Драу» и сопровождает нас в городе.
Достойный помощник редактора, энергичный, разносторонний славонец, вместе с которым мы прогуливаемся по паркам и проспектам города, которые, как представляется, составляют значительную славу Осиека. Непрерывная речь и бесконечная жестикуляция между ним и Игали потрясает воображение и оба сегодня отойдут ко сну гораздо более просвященными людьми, чем проснулись этим утром. Венгр сегодня удивительно счастлив и пребывает в самом приятном расположении духа. Я ещё вчера инстинктивно чувствовал, что он очень хотел бы, чтобы судьба решила за нас не продолжать сегодня наше путешествие. Когда разговор моих спутников затрагивает какую-то наиболее интересную тему, мне дают немецкое или французское слово, значение которого, как выяснил Игали, я понимаю. Днём мы бродили по хитросплетениям лабиринта из типового кустарника, где на огромной территории густая непроходимая растительность была рассажена и подстрижена в невероятную сеть арочных прогулочных троп, куда почти не проникает свет. Игали делает паузу, чтобы сказать мне, что лабиринт является любимым местом для встреч славянских нимф и их ухажеров и, ещё больше выражает свое мнение, о том, что это действительно романтичное место и очень подходящее, чтобы здесь «приходить в себя» в ночи, когда лунные лучи проникают в тысячи крошечных отверстий в спальне и превращают мрачный интерьер в танец света и тени. Вся эта информация и комментарии передается в двух коротких словах «амур и луна» и некоторым количеством жестикуляций. Это хороший пример того, как два человека много находящиеся вместе, начинают понимать друг друга посредством нескольких слов, значение которых знакомо обоим.
Множество дам и джентльменов, последние, в большинстве в военном обмундировании, наслаждаются прогулкой в атмосфере дождя. И, нет сомнений, многие из них сейчас поддерживали мнение Игали.
Его ярко выраженный спортивный вид привлекает всеобщее внимание и заставляет людей принимать его за меня — хороший пост, который, я искренне желаю, чтобы он занимал до тех пор, пока наш путь не будет завершен. В пивной Казино дюжина бородатых музыкантов играет славонские напевы. По просьбе помощника редактора они играют славонский национальный гимн и еще одну или две популярных мелодий кроме того. Национальным музыкальным инструментом Славонии является «тамборика» - инструмент со стальными струнами и деревянным корпусом. Их пение превосходно в своем роде, но на вкус писателя нет никакого сравнения между их тамбориками и цыганской музыкой Венгрии. Во всем Осиеке нет велосипедов, кроме наших - хотя г-н Фрейнд, который недавно вернулся из Парижа, заказал один, на котором он надеется завоевать восхищение всех своих соотечественников. И это очень лестно и моему, и Игали сердцу. но этим вечером мы весьма поражены появлением помощника редактора, взволнованно сообщающего о прибытии трехколесного велосипеда в город. Приниженные, затаив дыхание в предвкушении окончательной утраты всеобщего восхищения Осиека, мы находим странствующего мастера, который сконструировал машину, рядом с которой, самый древний велосипед казался бы самым элегантным произведением Хартфорда или Ковентри. Рама и ось колес — грубо отесанные деревянные палки, а железные детали грубо выкованы у деревенского кузнеца. Вся стоимость конструкции, наверное двадцать крейцеров, а ездока мотает при езде по всему тротуару. Зрелище вызвало громкий рев со смеху, добрые люди из нижнедунайских провинций совсем не сдержаны.

В шесть часов следующего утра мы отправляемся на юг во внутреннюю часть Славонии; но мы не садимся на велосипеды, потому что дорога представляет собой несокрушимую поверхность из грязи, камней и колей, что приводит к тому что привычные падения моего компаньона происходят с большей частотой, чем обычно. К слову, с краю дороги есть узкая часть дороги, которая легко преодолима, но рядом с ней неприятная глубокая канава,  и никакие убеждения не могут побудить моего спутника попытаться проехать по ней. Чувство осторожности Игали развито до бесконечности, и с каждым днем, когда мы путешествуем вместе, я все больше и больше убеждаюсь в том, что он будет бесценным компаньоном для сопровождения по всему миру. Правда, путешествие займет десятилетие или около того, но с моральной точки зрения можно быть уверенным в том, что в конце концов мы завершим путешествие в целости и сохранности. Во время нашего продвижения на юг произошло заметное смягчение в расположении к нам туземцев, что стало более заметной характеристикой славонцей. Щедрое южное солнце, сияющее на этой территории, оказывает смягчающее влияние на характеры, придавая людям добродушный и благожелательный нрав. Требуются сравнительно небольшие усилия, чтобы сорвать восхищение и аплодисменты туземцев нижнего Дуная с их детскими манерами. Медленно проезжая по дорогам Южной Венгрии на велосипеде, Игали стал гордостью и восхищением тысяч людей.

Миля за милей мы вынуждены медленно продвигаться по грязному шоссе, как только можем, по нашей дороге, ведущей через плоскую и довольно болотистую область широких волнистых полей пшеницы. Мы снимаем скуку путешествия, поочередно насвистывая «Yankee Doodle» (Янки Дудл, песня времён войны Америки за независимость), которая Игали очень приглянулась, впервые он услышал, как её играет цыганская группа в винном ресторане в Сексарде три дня назад, и венгерский национальный гимн - этот последний, конечно, падает на долю развлечений Игали. Побывав в колледже в Париже, Игали также может исполнить  знаменитый гимн Марсельеза, и, чтобы не отставать, я одобряю его словами «Боже, храни королеву» и «Британия правит волнами», оба из которых он считает очень хорошими. мелодии — которые на первый взгляд, казалось, ударяют его по венгерскому уху, однако, они довольно  торжественны. В середине утра мы делаем небольшую остановку в грубой придорожной таверне для перекуса - толстый, узкий кусок сала, белого с солью, и пинта красного вина, выбор моего соратника. Но я заменяю сало ломтиком черного хлеба, к большому удивлению Игали. Здесь собрались несколько славонских пастухов в своих больших, плохо облегающих овчинных одеждах с длинной шерстью, обращенной внутрь, которая, очевидно, служит им одинаково, чтобы ограждать летом от жары и зимой от холода.
Один из крестьян, с идеями, которые, может быть, навеяны вином, и, возможно, он излишне возбужден всеобщим восхищением нашими велосипедами, извлекает изодранный в клочья документ и умоляет нас дать ему автографы, что само по себе доказывает, что он не без определенного уровня интеллекта, который едва ли можно найти у овчара в овечьей шкуре из Славонии.
Игали жестко приказывает мужчине «убираться вон» и делает неосторожный удар по предложенному документу. но не видя никакого вреда в просьбе, и, кроме того, будучи, возможно, от природы более внимателным к другим, я подчиняюсь. Когда он читает своим товарищам вслух: «Соединенные Штаты, Америка», они все весьма благоговейно снимают шляпы и кладут коричневые руки на свои сердца, потому что, я полагаю, они осознают мою готовность исполненить простую просьбу в сравнении с грубым отпором Игали, который, по сути, без сомнения, достаточно естественный - различие между землей принца и крестьянина и землей, где «свобода, равенство и братство» не является бессмысленным девизом — земля о которой каждый угнетенный крестьянин  слышал и превозносил.

Вскоре после этого инцидента мы проходим сливовый сад, когда, к нашему особому удовольствию, пара работающих там крестьян начинает петь вслух, и с явным энтузиазмом, какую-то национальную мелодию, и, поскольку они не замечают нашего присутствия, я предложил, присесть за удобным кустом, и в течение нескольких минут мы слушали столь же хороший дуэт, какой я слышал последние дни. Но ситуация становится слишком нелепой для Игали, и это в конечном итоге приводит его к взрыву смеха, который заставляет сцену внезапно завершиться. Поднимаясь в полный рост, мы, несомненно, отдаем должное певцам, позволяя им увидеть, как мы садимся и едем к их родной деревне, что в нескольких сотнях ярдов. Сегодня мы проезжаем через деревни, где велосипед никогда не видели - это находится за пределами путешествий Игали - и все население в массовом порядке, продавцы, владельцы и покупатели в магазинах бесцеремонно бросают все и бегут на улицы. Действительно все спешат туда или обратно, все граждане - мужья спешат из амбаров в жилище, чтобы сообщить своим женам и семьям, матери бегут звать своих детей, дети к своим родителям, и все стремятся привлечь внимание своих сестер, кузенов и тетушек, до тех пор, пока мы не исчезаем на расстоянии, когда уже было бы слишком поздно.

Мы  передвигались в таком же темпе, исключая полуденный перерыв, с шести часов утра и до того времени, когда комары начинают делать жизнь запоздалых путников особенно интересной. Когда мы въехали в Шаренград, мы устроились там в единственном гастхаусе.
Наша спальня расположена на первом этаже, и это единственный этаж, которым на самом деле может похвастаться гастхаус, и мы вполне можем либо засыпать, либо не засыпать, уж, как получится. Из общественний комнаты, которая прилегает к нашей, доносится нестройный хор местных пьяниц. Тут Игали вновь оказывается полезным, он настоятельно просит их прекратить и прекратить немедленно. Доброжелательно настроенные крестьяне, несмотря на вино, которое они выпили, перестают петь и становятся тихими и осмотрительными, уважая желания двух незнакомцев с чудесными машинами. Мы теперь завели порядок брать наши велосипеды в спальню с нами по ночам, иначе каждая правая рука во всей деревне была бы занята щипанием «гуммиластика», наших шин и педалей, вращением педалей, ощупыванием спиц, рамы и вилки, критическое изучение и комментирование каждой видимой части механизма. Кроме того, необычный вид такого большого количества «серебра» сильно возбуждает простых жителей. То, что никелированные части велосипеда это именно серебро, они даже не подвергают сомнению и тайно пытаются отодрать немного, чтобы потом купить себе выходное пальто. По их представлениям, у среднестатистического англичанина велосипед может быть только из чистого серебра. В их языке, видимо, нет слова эквивалинтного нашему «миллионер», но они с успехом использую «инглантер», как наиболее подходящее. Пока мы утром умываемся, нетерпеливые лица смотрят в окна нашей спальни и шопот голосов, обсуждающих нас и наши велосипеды приветствуют наше пробуждение. Они вторгаются в нашу частную жизнь несмотря на бесцеремонное обхождение с ними Игали, всякий раз, когда он с ними пересекается.

Многие жители этой части Славонии являются хорватами - людьми, которые известны своей любовью к нарядам. И, когда, в это солнечное воскресное утро, мы проезжаем по их деревням, толпы крестьянства, собравшиеся вокруг нас во всей красоте своей лучшей одежды, действительно выглядят ярче и живописнее всего того, что до сих пор встречалось.  Мужская одежда покрыта плетением и шелковой вышивкой там, где  считается красивым, и, по мнению хорватов, это значит почти везде. Девушки и женщины наряжены в самые яркие цвета. Кажется, что те, которые показывают самые яркие оттенки и самые большие контрасты, судя по всему, считают, что они неотразимы. Многие из хорватских крестьян красивые, крепкие парни. В деревнях попадаются очень красивые женщины - женщины с большими, мечтательными глазами и лицами с выражением томности, которая говорит о том, что их владелицы олицетворяют мягкость. Игали более восприимчив к женским чарам, чем я и, естественно, выказывает решительную склонность задерживаться в этих благословенных красотой деревнях дольше, чем это необходимо. И когда одна темноглазая девица за другой собирается вокруг нас, я предпочитаю заниматься мелким ремонтом и чисткой велосипеда.

Если бы на улицах Лондона сел летательный аппарат и оттуда вышел человек, то кокни (лондонец из низов) и то не был бы в таком неподражаемом изумлении, которое мы видим на лицах хорватских селян, когда спешиваемся и входим в их среду.

Этим днем мой велосипед стал поводом к инцеденту, первому после незначительного в Лембахе, в Австрии. Приближается крестьянка с загарелым лицом и маленькая девочка. Они ведут маленьгоко мохнатого пони, запряженного в четырехколесную повозку с корзинкой. Их скромный на вид конь не выдает никаких признаков беспокойства, но как только я собираюсь обогнать его,  он резко, внезапно сворачивает направо, почти переворачивая транспортное средство, и без лишних слов бросается вниз  со значительной насыпи и несется по полю. Старушка отважно держится за поводья и в конце концов снова выводит беглеца на дорогу, не повредив ничего, кроме кукурузы. Однако он мог бы закончиться гораздо менее удовлетворительно, и этот инцидент иллюстрирует один из возможных источников проблем для велосипедиста, путешествующего в одиночку по странам, где люди не понимают и не могут понять положение велосипедиста. Ситуация, конечно, обострилась бы в деревне, где, не говоря на местном языке, я не мог бы ничего сказать в свою защиту. Эти люди здесь, если не мудры как змеи, по крайней мере безвредны как голуби. Но в случае, если велосипед напугал возницу и вызвал побег с неприятным продолжением в виде сломанных конечностей или травмированной лошади, они едва ли знали бы, что делать в связи с вышеизложенным, поскольку у них не было бы прецедента для решения вопроса, и, в отсутствие какого-либо разумного правила, они могут прийти к выводу, что нужно отомстить велосипеду.  В таком случае, правомерно ли было бы использовать свой пистолет для защиты велосипеда?

Таковы думы, в которые я впадаю, откидываясь под раскидистым тутовым деревом, ожидая, когда Игали догонит меня. Он пообещал мне, что сегодня я увижу славонский национальный танец, и теперь на расстоянии видна деревня. В дунайской деревне Хамениц остановка на час решает дать мне обещанную возможность стать свидетелем танца на его родине. Это новое и интересное зрелище. Около ста молодых красивых девиц одеты в наряды, которые никто другой, кроме хорватских и славонских крестьян, никогда не надевает - молодые люди украшены лентами и вышивкой, а у девушек волосы переплетаются с обилием живых цветов в дополнение к этому, их костюмы всех возможных оттенков.  Сформировав большое кольцо, танцоры распределились таким образом, что чередуются парни и девушки, молодые люди вытягиваются и соединяют свои руки перед девушками, а последние соединяют руки позади своих партнеров. Стальные струны тамборики оживленно режут воздух, а танцоры делают оживленные па ногами в такт музыке и при этом совершают движение по кругу. Все быстрее играют тамборики, все быстрее движутся танцоры стараясь успеть за музыкой. По мере того, как веселье переходит в быстрые и яростные сцены, шляпы юношей сбиваются в бойкую позу на бок, а лица носителей приобретают безрассудный, покрасневший вид, как мужчины, наполовину опьяненного, а яркие глаза и сияющие лица девушек обозначили невыразимое счастье. Наконец, музыка и движение ног заканчиваются ярким финалом, все целуют всех - кроме, конечно, просто несчастных зрителей, таких как Игали и я, - и славонский национальный танец заканчивается.

Сегодня вечером мы достигаем сильно укрепленного города Петервардейн, напротив которого, прямо через понтонный мост через Дунай, находится более крупный город Нойсац (современный Нови Сад). В Хаменице (Каменица) мы встретили профессора Заубаура, редактора «Уй Видэк»(Uj Videk), который спустился вниз по Дунаю на пароходе. Теперь, разместив наши машины в нашем гастхаусе в Петервардайне, он ведет нас через понтонный мост в сумерках и мы входим в одну из тех винокурен, столь многоцелевых в этой части мира. Здесь, в Нойсаце, я в последний раз слушаю настоящую венгерскую цыганскую музыку в европейском туре, прежде чем проститься с Венгрией, поскольку Нойсац находится на венгерской стороне Дуная. Профессор, очевидни сбился с ног, оставив нас почти на час, поскольку он тем временем выискивал единственного англоговорящего человека в городе, милую фрау Шрибер, австрийскую леди, некогда проживавшую в Вены, но теперь в Нойсаце с мужем, известным адвокатом. Эта леди довольно свободно говорит по-английски. Хотя ей еще нет двадцати пяти, она очень, очень мудрая, и, среди прочего, она сообщает своим восхищенным друзьям, собравшимся вокруг нас, слушая - для них - непонятный поток иностранного языка, что англичане - «очень серьезные существа». Эта информация вызывает у Игали действительно отзывчивый ответ — и, не что иное, как поразительное объявление, что он не видел, как я улыбаюсь с тех пор, как мы покинули Будапешт вместе, неделю назад. «Увидев славонский, Вы должны во что бы то ни стало увидеть венгерский национальный танец », - говорит фрау Шрибер, добавляя: «Это прекрасный танец для англичан, хотя он настолько веселый, что английские дамы не станут его танцевать». Перед тем, как расстаться с этой веселой леди, она сговаривается, что, если я останусь в Венгрии она хорошо знает очень симпатичную фраулейне шестнадцати лет, которая, услышав о моем «чудесном путешествии», уже предрасположена ко мне, и фрау Шрибер - несомненно, будет готова отказаться от формальностей длительных ухаживаний и отдать мне руку и сердце по моей просьбе. Я едва ли могу подумать о том, чтобы прекратить мою поездку по миру на середине даже для такой соблазнительной перспективы, и я рекомендую прекрасного венгра Игали. Но, «фралейн никогда не слышал о герре Игали, и она не согласится».
«Будет ли фраулейн ждать, пока мое путешествие вокруг света не будет завершено».
«Да, она будет ждать вас. Я знаю, что вы вернетесь, потому что англичанин всегда забывает свои обещания». Теперь, когда мы с Игали начинаем насвистывать мелодии, «Янки Дудл» вытесняется «девочкой, которую я оставил позади себя», к его большому раздражению, так как, не понимая чувства, ответственного за изменения, он напоминает, что «Янки Дудл» гораздо лучше мелодия. На самом деле Игали стал настолько привязан к этому американскому напеву после выступления музыкантов в Сексарде, что рассказывает об этом профессору и редактору «Uj Videk». Когда, после ужина, некоторые из нас прогуливались по улицам улицам Нойсаца, профессор взял меня за руку и, взяв пример с Игали, умоляет ему насвистеть мелодию. Я изо всех сил стараюсь возложить эту патриотическую обязанность на Игали, делая лестные комплименты его стилю свистеть; но, в конце концов, обязанность ложится на меня, и я тихо, но весело, насвистываю мелодию. Пока мы идем, профессор, в очках и с умным видом, тем временем обмениваясь многочисленными кивками признания со своими коллегами-нойсацами, которых мы встречаем. Областной судья в Нойсаце признался фрау Шрибер, что он знает более или менее английский язык. Но сегодня вечером судьи нет в городе. Однако предприимчивый профессор подстерегает его, и в 5:30 утра понедельника, когда мы одеваемся, в нашу спальню вторгаются профессор, веселый и пышный проректор, славонский лейтенант артиллерии и аптекарь, друг остальных. Обер-судья и лейтенант на самом деле владеют велосипедами и ездят на них, они единственные велосипедисты в Нойсаце и Петервардейне, и судья «очень зол» - как он выражается - что понедельник - день суда, и сегодня он необычайно занят, потому что он был бы очень рад поехать с нами в Белград. Лейтенант взял свой велосипед и провожает нас до следующей деревни. Петервардейн - это сильно укрепленное место, и, поскольку позиция, полностью  контралирует Дунай, оснащена тридцатью орудиями большого калибра, батарея, которой нельзя пренебрегать, когда она размещена на таком удачном месте, как холм, на котором построена крепость Петервардеин.
Как редактор и другие есекцы: профессор, судья и аптекарь объединяются в дружеском протесте против моей попытки проехать через Азию и, особенно, через Китай, «потому что все знают, что это довольно опасно», - говорят они. Эти люди не могут понять, почему англичанин или американец, заранее зная об опасности, все равно будет рисковать. Когда, отвечая на их вопросы, я скромно объявляю о своем намерении идти вперед, несмотря на возможную опасность и вероятные трудности, каждый из них, в свою очередь, пожимает мне руку, как будто неохотно подчиняясь моей безрассудной решимости, а судья, действуя как Представитель, повторяя и истолковывая чувства своих товарищей, восклицает: «Англия и Америка навсегда! Это самый великий взгляд на мир!» Лейтенант, когда его спрашивают судья и профессор по этому вопросу, просто пожимает плечами и ничего не говорит, поскольку становится человеком, чья первая обязанность состоит в том, чтобы культивировать высшее презрение к опасности во всех ее формах.

Все они сопровождают нас до городских ворот, когда после взаимных прощаний и заверений в доброй воле мы садимся и едем вниз по Дунаю, большой дог лейтенанта трезво рыщет рядом со своим хозяином, в то время как Игали, иногда в, а иногда и вне поля зрения сзади, прикрывает тыл.  После того, как лейтенант покидает нас, мы должны пройти наш утомленный путь вверх по крутым склонам гор Фрушка-гора в несколько километров. Для Игали это довольно авантюрное утро. Прежде чем мы оставили тени Петервардейнской крепости, он упал, катясь под нависающими ветвями шелковицы, и подверг угрозе уничтожения свою кепку. Вскоре после расставания с лейтенантом он вступает в ссору с бандой цыган из-за того, что их лошади освободились от своих путовых веревок и в панике разбежались, и позволил себе нецивилизованные комментарии в отношении обстоятельств.
Через час после этого он снова переворачивается и ломает педаль, и когда мы спешиваемся в Инджии, для нашей полуденной остановки, он обнаруживает, что его подседельная пружина лопнула посередине. Когда он с сожалением рассматривает поломку, вызванную неровностями дорог Фрушка-гора, и отправляется в деревню на поиски механика, способного выполнить ремонт, он с тоской смотрит на мою «Колумбию» и спрашивает меня, где можно найти такой, как этот.  Кузнец не готов починить пружину, хотя он неплохо справляется с педалью и ему требуется плотник и его помощник с 1:30 до 4:30 вечера, чтобы изготовить желобчатый кусок дерева, который поместится между пружиной и рамой, чтобы  Игали мог поехать со мной в Белград. Это было бы пятнадцатиминутным заданием для плотника янки. Мы пересекали отрог гор Фрушка-гора все утро, и наш прогресс был небольшим. Дороги здесь проходят в основном без какого-либо покрытия и соответственно плохие; но великолепный вид на Дунай с его чередованием зеленых лесов и зеленых насаждений полностью компенсирует дополнительные трудности. Сливовые сады, деревья, усыпанные фруктами, но все же зеленые, одевают склоны холмов своей роскошью. Действительно, вся широкая, богатая долина Дуная, кажется, кивает и улыбается в сознании переполненного изобилия. В течение нескольких дней мы преодолевали дороги, ведущие через виноградники и фруктовые сады, и обширные районы с многообещающими зерновыми культурами.

Это всего лишь тридцать километров от Инджии до Семлина, на берегу реки напротив Белграда, и с тех пор, как они покинули горы Фрушка-гора, страна стала ровной, а дороги довольно гладкими. Но Игали, естественно, стал вдвойне осторожным с тех пор, как его череда злоключений произошла сегодня утром, и, ожидая, пока он меня настигнет, я откидываюсь под тутовыми деревьями возле деревни Батайниц и осматриваю голубые горы Сербии, нависающие с юга. Сквозь вечернюю дымку он едет и предлагает Батайниц в качестве нашего ночлега, убедительно добавляя: «Сегодня вечером в Белград не будет парома, но мы можем легко поймать первую лодку утром». Я неохотно соглашаюсь, хотя и выступаю за поездку в Семлин этим вечером.
Пока готовится наш ужин, нас берет в руки главный торговец деревни и ведет в сад мелких фруктов и ранних груш, а оттуда ведет в большой цыганский лагерь на окраине деревни, где в знак признания чести нашего визита - и нескольких крейцеров в качестве дополнения - «цветок лагеря», цветущая девица, целует наши руки, и мужчины   монотонно бренчат палками по перевернутому деревянному желобу, в то время как женщины танцуют очень живо и небрежно. Эта цыганская счастливая толпа бродяг, выглядят так, словно у них никогда не было ни одной заботы во всем мире. Мужчины носят длинные распущенные волосы, а к обычному крестьянскому костюму добавляется много безделушек, надетых с небрежным видом и веселой грацией, которая не может не нести в себе определенного очарования, несмотря на неопрятные застежки и грязные лица. Женщины носят минимум одежды и множество бус и безделушек, а дети совершенно голые или частично одеты.

Безошибочные доказательства того, что кто-то приближается к Востоку, это появление восточных черт в костюмах крестьян и бродячих цыганских банд. Мы  постепенно приближаемся  к столице Сербии. Восточный костюм в Эшеке является достаточно исключительным, и так будет до тех пор, пока человек не доберется до юга от Петервардейна, когда национальные костюмы Славонии и Хорватии постепенно сливаются в кисточку фески, многоярусный пояс, и свободные, струяшиеся панталоны восточных земель.
Здесь, в Батайнице, ноги заключены в грубые мокасины из сыромятной кожи, обвязанные кожаными ремешками, а лодыжка и икра перемотаны многими складками тяжелого красного материала, также завязаны аналогичным образом. Сцена вокруг нашего гастхауса после нашего прибытия напоминает массовый митинг. Ибо, хотя некоторые жители деревни были в Белграде и видели велосипед, в последние шесть месяцев Белград сам вполне мог похвастался им, и подавляющее большинство народа Батайниц слышали о них достаточно, чтобы разжечь свое любопытство для более близкого знакомства. Более того, из-за интереса, проявленного к моей поездке в Белграде из-за недавнего появления велосипеда в этой столице, эти сельские жители, находящиеся на расстоянии десятка километров, слышали о моем путешествии больше, чем жители деревень, расположенных дальше на севере, и их любопытство пробудилось еще сильнее. 

В пять часов утра следующего дня мы уже были на ногах. Но та же самая любопытная толпа делает непроходимыми каменные коридоры старого, беспорядочно расстроенного гастхауса: заполняет пространство впереди, с любопытством смотрит на нас и комментирует
нашу внешность всякий раз, когда мы попадаемся на глаза, ожидая с похвальным терпением, хоть одним глазком взглянуть на наши замечательные машины. Пестрое, общество оборванцев. Старухи истово крестятся, когда мы перекусив хлебом с молоком, выходим с велосипедами, готовясь к старту. Спонтанный ропот восхищения взрывается, когда мы садимся на колеса, и становится громче и громче, когда я поворачиваюсь в седле и снимаю свой шлем в знак уважения и почтения, мы завоевываем теплые сердца, скрытые под лохмотьями честной нищеты и полуцивилизации. Как мало надо, чтобы завоевать сердца этих грубых, неискушенных людей. Двухчасовая поездка из Батайница по достаточно ровным и без рельефа дорогам приводит нас в Семлин (современный Нови-Београд), довольно важный славонский город на Дунае, почти напротив Белграда, который находится на той же стороне, но отделен от него большим притоком под названием Сава. Паромы регулярно курсируют между двумя городами, и, после часа, потраченного на охоту на разных чиновников, чтобы получить разрешение на переправу Игали на территорию Сербии без паспорта обычного путешественника, мы выходим из сумасшедших толп местных, садясь на борт парома. Через десять минут мы уже обмениваемся сигналами с тремя сербскими велосипедистами, которые приехали к месту прибытия парома в полной форме, чтобы встретить нас и приветствовать в Белграде. Несомненно, многие читатели будут удивлены так же как и я, когда узнал, что в Белграде, в столице маленького Королевства Сербия, независимой только после заключения Берлинского договора, в январе 1885 года был организован велосипедный клуб, и теперь, в июне того же года, у них есть многообещающий клуб из тридцати членов, двенадцать из которых - гонщики владеющие собственными велосипедами. Их клуб назван по-французски La Societe Velocipedique Serbe; на сербском языке это непроизносимо человеку привыкшему к англосаксонским звукам и может быть напечатано только славянским шрифтом. Президент, Милорад М. Николич Терзибачич, является Консулом Туристического Клуба Велосипедистов в Сербии, который является юго-восточным отделением этой организации, их клуб является экстремальным форпостом в этом направлении. Наш приезд был известен заранее и клуб убедил власти Сербии «рассмотреть» наш въезд еще до нашего приезда. Чиновники даже не делают вид, что проверяют мой паспорт или багаж, что я бы назвал беспрецедентным событием, здесь к паспортам относятся более серьезно, чем в любой другой европейской стране, за исключением России и Турции.
Здесь, в Белграде, я должен расстаться с Игали, который, кстати, подал заявление и только что получил свое свидетельство о получения статуса Консульства по туризму клубов велосипедистов Дуны Секезо и Мохака, честь, которой он гордится. Правда, во всем его округе нет других велосипедистов, и вряд ли в течение ближайшего времени появятся. Но, я могу порекомендовать его любому путешествующему по долине Дуная велосипедисту. Он знает лучшие винные погреба всех окрестностей, и, помимо того, что он приятный и любезный попутчик, окажет благотворное влияние на стезю любого человека, склонного к физическим нагрузкам. Однако, я еще не полностью предоставлен сам себе. С этими гостеприимнымы сербскими велосипедистами об этом невозможно даже подумать. Я должен остаться в качестве их гостя до завтрашнего дня, когда г-ну Душану Поповичу, лучшему гонщику в Белграде, будет поручено сопровождать меня через Сербию до болгарской границы. Когда я доберусь туда, я не буду сильно удивлен, увидев, что болгарский велосипедист предложит сопровождать меня в Румелию и так далее до Константинополя. Я, конечно, никак не ожидал найти столь веселую и восторженную компанию велосипедистов в этом уголке мира.

Доброжелательность и гостеприимство этого сербского клуба не знают границ. В честь Игали и меня устраивают банкеты, между которыми мы перемещаемся целый день.

Белград - сильно укрепленный город, занимающий стратегическую высоту с видом на Дунай; это необыкновенный старинный город, израненный битвами, но выстоявший. Будучи важным пограничным пунктом в стране, которая на протяжении веков была предметом дискуссий между турками и христианами, он стал желанным призом, который можно выиграть и потерять на дипломатической шахматной доске, или, что еще хуже, футбольным мячом воюющих армий и спорящих монархов. Задолго до того, как османские турки впервые появились, как маленькое темное облако, размером не больше человеческой руки, на юго-восточном горизонте Европы, чтобы простираться и сокрушить расцветающий цветок христианства и цивилизации в этих самых благодатных частях континента, Белград был важной римской крепостью, и сегодня ее национальный музей и антикварные магазины особенно богаты сокровищами византийских древностей, время от времени обнаруживаемых в самой крепости и в окрестностях, находящихся под ее защитой. Действительно, в Белграде так много старых монет и реликвий всех видов, что, когда я стою, глядя на коллекцию в окне антикварного магазина, владелец выходит и предлагает мне небольшую горсть медных монет Византии в виде своего рода приманки, которая может соблазнить человека войти и более внимательно осмотреть его запасы. По знаменитому Берлинскому договору сербы обрели полную независимость, и их страна из княжества, платившего дань султану, превратилась в независимое королевство с сербом на престоле, пресягнув которому, народ не перестает выказывать тысячью маленьких способов свою оценку произошедших изменений. Помимо наполнения картинных галерей и их музея портретами героев-сербов, боевых флагов и других нежных напоминаний об их прошлой истории, у них есть, другие практические методы демонстрации того, как они относятся к уходу господства полумесяца на их земле. Они превратили ведущую турецкую мечеть в пивную. Одной из самых интересных реликвий в столице Сербии является старый римский колодец, вырытый от лба крепостного холма до уровня ниже Дуная, для снабжения города водой, когда она отрезана от реки осаждающей армией. Это удивительное сооружение: сводчатый круглый коридор длиной около сорока футов и глубиной двести пятьдесят футов, к которому сверху вниз ведет каменная винтовая лестница. Проходы в стене, шесть футов в высоту и три в ширину, попадаются через равные промежутки времени на всем протяжении вниз, и, когда мы следуем за нашим гидом-оборванцем вниз, вниз в сырость и темноту при слабом свете сальной свечи в битом фонаре, я не могу удержаться от мысли, что эти ужасные отверстия, ведущие в темные, сырые глубины, в трагической истории Белграда, несомненно, были ответственны за таинственное исчезновение более чем одного неугодного человека. Не без определенных невольных опасений я беру фонарь у гида - чей общий вид, кстати, вряд ли обнадеживает - и, стоя в одном из проходов, всматриваюсь в темные глубины, в то время как он держится за мой френч, в качестве меры предосторожности.

Вид с крепостных валов Белградской крепости представляет собой великолепную панораму, простирающуюся над широкой долиной Дуная, - которая здесь вьется, словно пытаясь беспристрастно разлить свою благосклонность на Венгрию, Славонию, Сербию и на Сава.
Сербские солдаты разбивают лагеря из маленьких палаток в различных частях территории крепости и в ее окрестностях, или сидят развалившись в тени нескольких невзрачных деревьев, потому что сегодня солнечно и жарко. Мне говорят, что с населением не более полутора миллионов человек Сербия поддерживает постоянную армию в сто тысяч человек, и, когда требуется, каждый человек в Сербии становится солдатом.
Когда кто-то сходит с парома и смотрит на город, ему не нужен переводчик, чтобы понять, что он покинул Запад по другую сторону от Сава, и наблюдательному незнакомцу улицы Белграда показывают много нового и интересного в видах в образах причудливых костюмов и многие признаки восточной жизни здесь встречаются впервые. Во второй половине дня мы посетим национальный музей старинных монет, оружия и османских и сербских древностей.
Вечером в клубе проводится банкет в винном ресторане, где группа музыкантов исполняет национальную музыку на сербском языке, а на ночь нам предоставили королевские покои в гостеприимном особняке отца г-на Терзибачича, который является купцом, принцем Сербии и поставщиком королевского двора. Утром в среду мы совершаем совместную прогулку по городу, помимо посещения штаб-квартиры клуба, где обнаруживаем, что для получения наших автографов был куплен красивый новый альбом. У велосипедистов Белграда на велосипедах написаны имена, как на пароходах или яхтах написано: «Фея»
«Удача» и «Королева Сербии», как будто они живые существа. Велосипедисты здесь - сыновья ведущих граждан и бизнесменов Белграда, и, хотя они одеваются и ведут себя, как настоящие джентльмены, воображение обнаруживает определенное дикое выражение глаз, как будто до них еще не дошла цивилизация. На самом деле, это своеобразное выражение более заметно в Белграде и, по-видимому, здесь более распространено, чем в любом другом месте, которое я посетил в Европе. Я полагаю, что это особенность, которая стала наследственной у здешних горожан, ведь их город так часто и так долго был театром неопределенной судьбы и сбивающих с толку политических беспорядков. Это напуганное выражение людей осознающих постоянное отсутствие безопасности. Но они - сердечные, импульсивные люди, и, когда, осматривая музей, мы сталкиваемся с представителем Ее Британского Величества в Сербском суде, который делает то же самое, один из них без колебаний подходит к этому джентльмену, жмет руку, и, со значительным энтузиазмом, объявляет, что с ними его соотечественник, который едет по всему миру на велосипеде.
Однако, этот хладнокровный и достойный джентльмен не настолько демонстративен в своих признаниях, как они, несомненно, ожидали. Поэтому они кажутся весьма недоумевающими и озадаченными.
Три экипажа с велосипедистами и их друзьями сопровождают нас дюжину километров до придорожной механы (восточное название для отелей, придорожных гостиниц и т. д.); Доучан Поповиц и Уго Тичи, капитан клуба, поедут со мной сорок пять километров в Семендрию, а в 4 часа мы сядем на велосипеды и уедем на юг Сербии. Прибывая в механу, приносят вино, а затем два сопровождающих меня серба и возвращающиеся целуют друг друга, следуя манере и обычаю своей страны, затем общее рукопожатие и хорошие пожелания всем вокруг, и экипажи поворачивают к Белграду, в то время как мы, велосипедисты, поочередно едем и едем по грязной, так как с полудня шел дождь и по горной дороге до 7:30, когда родственники Душана Поповица, в деревне Гроцка, были так любезны, что предложи нам гостеприимство в их доме до утра, которое мы принимаем. Собираясь расстаться в механе, неувядающий Игали разматывает вокруг своей талии свой длинный синий пояс, наличие и расположение которого было знакомой особенностью событий прошлой недели, и представляет его мне как память о себе, вежливость, которую я возвращаю, подарив ему несколько византийских монет, подаренных мне белградским антикваром, как упоминалось выше. За Семендрией, где капитан отправляется в обратный путь, мы покидаем Дунай, которым я следовал в общих чертах более двух недель, и свернул на юг вверх по меньшей, но не менее красивой долине реки Моравы, где мы испытываем глубокое удовлетворение от нахождения сухих и качественных дорог, позволяющий нам, несмотря на жару, катиться шестнадцать километров без остановок до деревни, где мы останавливаемся на обед и обычной трехчасовой полуденной сиесты. Видя, как я записываю свои заметки коротким кусочком свинцового карандаша, владелец механы в Семендрии, где мы выпили с капитаном прощальный бокал вина, и который восхищается Америкой и американцами, на минутку выходит и возвращается с телескопическим пеналом, прикрепленным к шелковому шнуру сербских национальных цветов, который он вешает мне на шею, с просьбой носить его по всему миру, и, когда я завершу своё путешествие, иногда думать о Сербии.

С небесно-голубым поясом Игали, окружающим мою талию, и сербскими национальными цветами, нежно обволакивающими мою шею, я начинаю чувствовать геральдический трепет, расползающийся по мне, и на самом деле удивляюсь себе, бросая задумчивые взгляды на огромный старомодный кавалерийский пистолет, заткнутый в такой же раскошный пояс, что теперь и мой револьвер. К тому же я действительно думаю, что пара сербских мокасин была бы не самой плохой обувью для езды на велосипеде. По всей Моравской долине дороги продолжаются намного лучше, чем я ожидал найти в Сербии, и мы весело катимся по ним, горы Ресара покрыты темными сосновыми лесами, огибающими долину справа, иногда поднимаемся в подъемы довольно приличных размеров. Солнце опускается за спадающие холмы, наступает закат и, наконец, темнота, за исключением слабого света исходящего от молодой луной, а наш пункт назначения все еще находится в нескольких километрах впереди.Но около девяти мы благополучно въезжаем в Ягодину, будучи вполне довольны сознанием того, что прошли сто сорок пять километров за день, несмотря на то, что задержали старт с утра до восьми часов и двадцать километров ехали по плохой дороге между Гроцкой и Семендрией. Однако с моим новым спутником я не успел полежать под придорожными тутовыми деревьями. Сербский велосипедист в целом более быстрый человек, чем Игали, и, независимо от того, является ли дорога неровной или ровной, гладкой или холмистой, он находится рядом с моим задним колесом. Моя собственная тень за мной не следует более верно, чем «лучший гонщик в Сербии».

Мы стартуем в Ягодине в 5:30 утра следующего дня, обнаруживая, что дороги местами немного тяжелые, но в остальном всё, так, как только может пожелать велосипедист. Пересекая мост через реку Морава в Чуприю, мы должны не только пересечь его, но и заплатить за велосипеды, как и любое другое колесное транспортное средство. В Чуприи кажется, что весь город обезлюдел, настолько велика толпа горожан, которые роятся вокруг нас. Пестрая и живописная даже в лохмотьях, перо совершенно не в состоянии передать правильное представление об их внешности; кроме сербов, болгар и турок, а также греческих священников, которые никогда не перестают быть под рукой, теперь появляются румыны, носящие огромные головные уборы из овечьих шкур с длинными рваными краями шерсти, свисающими вокруг глаз и ушей или в случай более "грязного" человека, гладко обрезанного по краям, в результате чего головной убор выглядит как маленькая круглая соломенная крыша.Уличные мальчишки, чья ежедневная обязанность состоит в том, чтобы прогуливать семейных коз по улицам, присоединяются к процессии, таща за собой своих бородатых подопечных. Множество собак, безмерно обрадованных общей шумихой, суетятся и лают на них от радостного одобрения всего этого.

Наличие такой толпы людей, следующих за городом, заставляет ранимого человека чувствовать себя неловко, как будто его выгнали из сообщества из-за того, что он украл кур при лунном свете, или не заплатил за проживание в отеле. В подобных случаях восточные жители, похоже, не имеют ни малейшего чувства такта. В толпе крестьян и немытых завсегдатаев улиц толкаются полные, хорошо одетые граждане, священники и офицеры, которые, очевидно, были в восторге от того, что с ними еще такое ни разу не происходило.

В Делеграде мы проезжаем одноименное поле битвы, где в 1876 году турки и сербы противостояли друг против друга. Эти покрытые битвами холмы над Делеградом открывают великолепный вид на низины Моравской долины, которая здесь наиболее красива, и достаточно широкая, чтобы оценить всю ее красоту.

Сербы выиграли битву при Делеграде, и, пока я делаю паузу, чтобы полюбоваться великолепной перспективой на юг от холмов, думается мне, что генерал не случайно выбрал место для противостояния, где раскинулась Моравская долина, жемчужина Сербии. Так как панорама ниже его позиций, самая удачная, чтобы поднять патриотизм его войск - они не могли поступить иначе, как победить, в самой прекрасной части их любимой страны, раскинувшейся перед ними как картина. Большая пушка, захваченная у турок, стоящий на своем лафете у обочины дороги, немой, но красноречивый свидетель сербской доблести.

Через несколько миль мы останавливаемся на обед в Алексинаце, недалеко от старой границы с Сербией, где также произошла одна из величайших битв, которые велись во время борьбы за независимость в Сербии. На этот раз турки одержали победу, и пятнадцать тысяч сербов и три тысячи русских союзников сложили здесь свои головы, чтобы превзойти турецкое войско, а Алексинац был сожжен дотла. Русские установили гранитный памятник на холме, возвышающемся над городом, в память о своих товарищах, погибших в этой битве. Сегодняшние дороги в среднем даже лучше, чем вчера, и в шесть часов мы въезжаем в Ниш, в ста двадцати километрах от нашей отправной точки сегодня утром и двести восемьдесят от Белграда. Когда мы входим в город, толпа заключенных, работающих на укреплениях, забывает о своих гремучих оковах и цепях и страданиях своего положения, и достаточно долго приветствует нас неистовым воплем одобрения, и охранники, которые стоят над ними на этот раз, по крайней мере, не одергивают своих подопечных, потому что их внимание также полностью поглощено тем же удивительным предметом. Ниш, кажется, полностью восточный город, и здесь я вижу первых турецких леди, чьи черты скрыты за белыми паранджами. В семь или восемь часов утра, когда еще сравнительно прохладно, и люди тянутся к рынку, продавать или покупать дневные запасы продовольствия, улицы выглядят довольно оживленно, но во время дневной жары сцена меняется на запустение и леность. Респектабельные граждане курят наргиле («пузырь Хаббла» Марка Твена)(кальян) или спят где-то вне поля зрения. Бизнес, как правило, приостанавливается, и в каждом тенистом уголке можно увидеть смуглого оборванца, растянутого по всей длине, совершенно счастливого и довольного, что ему позволено провести время в покое.

Человеческая природа поистине одинакова во всем мире, и здесь, в отеле в Нише, я встречаю человека, который задает несколько разумных вопросов, которые мне периодически задавали в разных местах на обоих континентах. Этот интересующийся — еврей - комивояжер, немного владеющий английским языком, и выяснив после короткого разговора, что, когда встречаются горы или какие-то другие небольшие препятствия, я слезаю с велосипеда и толкаю его, он собирает все свои знания английского и понятия о езде на велосипеде чтобы спросить, не возьму ли я с собой человека, чтобы подталкивать в гору!

Выезжая из Ниша этим утром, мы останавливаемся рядом в пригороде, чтобы из любопытства взглянуть на мрачный турецкий памятник в форме квадратного каменного сооружения, который турки построили в 1840 году, а затем облицевали весь фасад ухмыляющимися рядами сербских черепов частично встроеных в постамент. Сербы, естественно, возражающие против того, чтобы черепа их товарищей были таким образом открыты для взгляда всех, с тех пор удалили и похоронили их; но ряды углублений на толстой изуродованной поверхности по-прежнему несут безошибочные доказательства характера их бывших обитателей. Аллея цветущих слив затеняет ровную дорогу, ведущую из Ниша на несколько километров, но сильная гроза в ночное время сделала кручение педалей довольно кабальным, хотя дорога становится более твердой и гладкой, но также более гористой, когда мы постепенно приближаемся к Балканским горам, эта башня поднимается к заоблачным землям прямо впереди. Утро теплое и душное, указывающее на дождь, и длинный крутой подъем, километр за километром, по балканским склонам - совсем не детская игра, хотя пейзажи самые милые, одна перспектива особенно напоминает мне вид на горы Биг Хорн в Северном Вайоминге. На нижней части склона мы подъезжаем к механе, где, помимо множества тенистых деревьев, мы находим источники чрезвычайно восхитительной прохладной воды, льющейся из щелей в скалах, и, свободно раскинув наши вспотевшие тела под благодарную тень и позволяя холоду воды играть на наших запястьях (лучший метод в мире охлаждения себя при перегреве), мы оба голосуем, что это было бы самое приятное место, чтобы переждать жару. Но еще лишь раннее утро, чтобы думать об отдыхе, и поэтому предстоящая перспектива подъема в гору предупреждает нас о том, что пройденное сегодня расстояние будет в лучшем случае достаточно коротким.

Балканы покрыты зеленой листвой до самых верхних скал, дикие груши не имеют ничего примечательного. Между горными отрогами кружатся очаровательные маленькие долины, а ливень прошедшей прошлой ночью придает свежесть всей сцене, что, возможно, бывает не каждый день и будет удачей увидеть, даже если жить здесь. Эта область смешанных долин и покрытых лесом гор может быть естественным домом разбойников, и свирепо выглядящие образцы человечества с длинными орудиями в руках, спешно карабкающиеся вниз по склону горы к нашей дороге впереди, выглядят как истинные разбойники, что направляются к нам с целью захватить нас. При ближайшем рассмотрении, это оказываются мирно настроенные пастухи, которые, держат в руках альпенштоки и стараются увидеть, «что там из мира странных вещей, движется по дороге». Их мелодичные звуки, когда они играют на каком-то инструменте, приветствует наши уши с дюжины горных склонов вокруг нас, а мы наклоняемся сильнее к колесу и постепенно приближаемся к вершине. Черепахи иногда удивленно смотрят на нас, греясь в солнечных лучах посреди дороги. И, когда к ним пристаешь, они шипят в знак протеста, но если мирно пройти мимо, видно, как они сбегают в кусты, как будто благодарны за побег. Несчастные волы терпеливо трудятся наверху, буквально дюйм за дюймом, таща за собой тяжелые, скрипящие повозки, загруженные различными импортами, среди которых я замечаю квадратные банки американской нефти.

Встречаются люди верхом на лошади, длинные восточные орудия которых, перекинуты у них за спиной, а нож и пистолеты в поясе, выглядят совершенно свирепыми. Однако эти люди не только совершенно безвредны, но я искренне думаю, что потребовалось бы приложить особые усилия, чтобы заставить их даже думать о схватке.

У парня, лошадь которого мы напугали на скалистой набережной, с неизбежным риском сломать шею лошади и всадника, было и оружие, и нож, и пистолеты. Все же, хотя он, вероятно, считает нас эмиссарами лукавого, он ни в коем случае не является опасным персонажем, его оружие - всего лишь побрякушки, чтобы украсить его личность. Наконец, вершина этого участка достигнута, и начинается долгий, благодарный спуск в долину реки Ниссава. Покрытие дороги во время этого спуска, в среднем очень хорошее, но не всегда является абсолютно гладким; несколько ям и множество разъезженных мест требуют быстрой руки и острого взгляда, чтобы проехать без приключений. Новая граница Сербии проходит южнее этого горного хребта.

Говорят, что горцы "всегда свободны". В равной степени можно добавить, что костюмы жен и дочерей горцев всегда более живописны, чем костюмы их сестер в долинах. В этих Балканских горах их костюмы представляют собой поистине чудесное сочетание цветов, не говоря уже о фантастических узорах, по-видимому, смесь идей, заимствованных из Запада и Востока. Одна женщина, которую мы только что проехали, носит свободные, плавные панталоны Востока ярко-желтого цвета, облегающую куртку такого же яркого синего цвета; вокруг ее талии много раз сложен красно-синий полосатый пояс, а голова и ноги голые.
Это не праздничный наряд; это явно обычный повседневный костюм.

У подножия горы мы останавливаемся в придорожной механе на ужин. Ежедневный дилижанс с четырьмя лошадьми в одном ряду проходит через Балканы от Ниша до Софии, Болгария, и один из них останавливается в механе для перекуса и смены лошадей. Закуски в этих механах не всегда приемлемы для путешественников, которые почти всегда несут запасы провизии. Из хлеба ничего, кроме грубого, черного сорта в этой механе как и принято в этой стране. Джентльмен, узнав от мистера Поповица, что я еще не привык к черному хлебу, извлекает из своих сумок большой батон превосходного белого хлеба и любезно представляет его нам.  Получая из механы немного «хан-хен фабрики» и вина, мы готовим очень хорошую еду. Эта «ханехен фабрика» - не что иное, как приготовленная курица.
Я не могу понять, является ли Hune-Hen Fabrica подлинным венгерским блюдом приготовленным из курицы, или же Игали придумал этот термин специально для нас.
Как бы то ни было, прежде чем мы отправились из Белграда, Игали передал секрет мистеру
Поповицу, что я одержим  каким-то диким аппетитом, как будто именно к «хун-хен фабрике» и вишне три раза в день, следствием чего было то, что мистер Поповиц вдумчиво заказывал эти яства всякий раз, когда мы останавливались.После обеда грохот грома над горами предупредил нас о том, что если мы не хотим испытать сомнительную роскошь придорожной механы на ночь, нам лучше сделать все возможное, чтобы добраться до деревни Бела Паланка, расположенной на расстоянии двенадцати километров по довольно холмистой дороге. Через сорок минут мы прибыли в мехену Белой Паланки, за некоторое время до дождя. До Пирота, около болгарской границы, всего двадцать километров, до туда мой спутник намеревался сопровождать меня, но мы вынуждены изменить эту программу и остаться в Белой Паланке.

Всю ночь идет сильный дождь, превращая скромную речку Нишаву в ревущий желтоватый поток, а улицы маленькой балканской деревни в грязные ямы. В воскресенье утром все еще идет дождь, и поскольку г-н Поповиц обязан вернуться к своим обязанностям иностранного корреспондента в Сербском национальном банке в Белграде во вторник, а дороги на Балканах стали непроходимыми для велосипеда, он вынужден нанять команду и повозку, чтобы отвезти его и его велосипед обратно в горы к Нишу, а я должен остаться в воскресенье среди грязи, нищеты и дискомфорта - не говоря уже о второй ночи среди блох механы восточной деревни. Вчера мы проехали только пятьдесят километров по горам, но за три дня, прошедшие вместе от Белграда, в совокупности расстояние вполне удовлетворительное, и г-н Поповиц оказался самым приятным и интересным компаньоном.
Когда ему было всего четырнадцать лет, он служил под знаменем Красного Креста в войне между турками и сербами, и в целом является горячим патриотом. Мое воскресенье в Белой Паланке поражает меня убеждением, что восточная деревня - это великолепное место, но тут нельзя жить.
В сухую погоду это довольно неприятно, но сегодня это беспорядочная совокупность несчастных сельских жителей, свиней, уток, гусей, кур и собак, гуляющих по грязным улицам. Костюм восточного крестьянина является живописным или не очень, в соответствии с фантазией наблюдателя. Красная феска или тюрбан, верхняя одежда и большой красный пояс, обвивающийся вокруг талии до ширины восемнадцать дюймов, выглядят достаточно живописно для любого; но когда дело доходит до того, что сиденье панталонов болтается на икрах ног, человек, пропитанный западными идеями, естественно, считает, что если нужно провести грань между живописностью и дешевым мешком, то наиболее разумно её нарисовать тут.


Как я заметил, эта неуклюжая одежда довольно распространена на востоке. Я чувствую себя довольно неловко, опасаясь, чтобы, с моей одеждой не случилось ничего серьезного, и я не был бы вынужден ездить на велосипеде в штанах туземцев, что, однако, было бы совершенно невозможным подвигом, если только было бы возможно собрать избыточную ткань в ком и носить ее, как турнюр. Однако я не могу думать, что Судьба, какой бы жестокой она ни была, может приготовить такое испытание для меня или любого другого велосипедиста.
Хотя турецкие дамы почти полностью исчезли из Сербии после ее отделения от Турции, они в определенной степени оставили впечатление на женщин из деревень страны. Девушки Белы Паланки, как я заметил сегодня на улицах в своих воскресных нарядах, не носят  положенную паранджу, но надевают головные уборы, которые частично затемняют лицо, все их поведение создает впечатление, что только так можно являться на глаза всего мира. Они идут по улицам очень осторожной походкой, не глядя ни вправо, ни нвлево, кстати, не  переставая при этом общаться друг с другом, не обращая никакого внимания на мужчин. 
Два владельца механы, где я остановился, являются любопытным предметом для  изучения человеческой природы. Со своей убогой, как маленький свинарник механы, они постепенно накапливают целое состояние. Всякий раз, когда несчастный путешественник попадает в их лапы, они строят из себя важных персон. Они с надеждой стоят в общественной комнате. Их обычный запас состоит из немного разбавленного вина и мастики. Если кто-то заказывает хлеба с сыром, один записывает в книгу, а другой идет в небольшую комнату, где они держат еду. Когда тот, который действует как официант, поставил кусочек перед вами, он переходит к книге, чтобы удостовериться, что тот, номер два записал достаточно. И, хотя, максимальная стоимость не будет превышать двух пенсов, эта драгоценная пара на самом деле соединит их суммы, которые будут записаны мелом. И прежде чем оттенки вечера воскресенья успокоились, я пришел к выводу, эти двое — восточные евреи средней руки и  в финансовом отношении совершенно развращенные люди.

Дождь прекратился вскоре после полудня в воскресенье, и, хотя дороги почти непроходимы, я выхожу на юг в пять часов утра в понедельник, поднимаясь по горным дорогам по грязи, которая часто вынуждает меня остановиться и использовать скребок. После того, как вершина холмов между Белой Паланкой и Пиротом достигнута, дорога, спускающаяся в долину за ее пределами, становится лучше, что позволяет мне довольно хорошо провести время в Пироте, где мой паспорт проверяют и одобряют Официальные лица Сербии и я готов  к пересечению сербской и болгарской границы примерно в двадцати километрах к югу. Пирот - довольно большая и важная деревня, и моя внешность является сигналом для бОльшего волнения, чем пиротцы испытывали в течение многих дней. Пока я кушаю хлеб и кофе в отеле, главная улица становится переполненной, как в какой-то праздничный день, лица взрослых людей сияют с таким же радостным предвкушением того, что они ожидают увидеть, когда я выйду из отеля, как и немытые молодые оборванцы вокруг них. Ведущие граждане, побывавшие в Париже или Вене и узнавшие кое-что о том, какая дорога нужна велосипедисту, передали секрет многим своим соотечественникам, и на шоссе, ведущем из города в сторону, возникает общая давка на юг. Эта дорога считается самой превосходной, и предприимчивые люди, которые пришли, приехали верхом или выехали туда, чтобы увидеть меня проезжая мимо с наилучшим возможным преимуществом, награждаются тем, что они не видели никогда раньше - велосипедист мчится мимо них со скоростью десять миль в час. Это вызывает такое общее восхищение, что на каком-то значительном расстоянии я еду между двойным рядом снятых шляп и общими приветствиями, и по всей линии пробегает  всё возрастающий шум аплодисментов.

Два гражданина, даже более предприимчивые, чем другие, решили последовать за мной с командой и легким фургоном до придорожного офиса в десяти километрах впереди, где паспорта снова должны быть проверены. Дорога на всю дистанцию ровная и покрытие довольно хорошее. Сербские лошади, как и индейские пони на Западе, маленькие, но жилистые и выносливые, и, хотя я энергично продвигаюсь вперед, кнут свистит без остановки, и когда мы приезжаем к паспортному офису, мы приезжаем бок о бок, но бока их пони белые от мыльной пены. Офицер паспортного управления настолько восхищен историей гонки, которую рассказывают ему другие, что он достает мне кусочек кускового сахара и стакан воды - обычное угощение в этой стране. Тем не менее, в третий раз меня останавливает придорожный чиновник, и мне необходимо предъявить паспорт, и еще раз в деревне Зариброд, прямо за болгарской границей, до которой я добираюсь около десяти часов. Болгарскому чиновнику я представляю небольшую штампованную картонную карточку, которую мне дали для этой цели на последнем сербском пункте, но он, похоже, этого не понимает и требует предъявить оригинал паспорта. Когда мой английский паспорт выдан, он проверяет его, и сразу же заверяет меня в болгарском официальном уважении к англичанину, тепло пожимая мне руку. Паспортный стол находится на втором этаже грязной лачуги, и до него можно добраться по полуразрушенному пролету наружной лестницы. Мой велосипед оставлен прислоненным к зданию, и во время моего короткого интервью с офицером, собралась шумная толпа полуцивилизованных болгар, осматривая его и  откровенно комментируя его и меня. Офицер, стыдясь грубости своей страны и их явно неученых умов, высовывается из окна и ругающим голосом объясняет толпе, что я частное лицо, а не странствующий скоморох, идущий по стране, и показывающий представление, а также советует им отстаивать достоинство болгарского характера, и разойтись. Но толпа не рассеивается в какой-либо заметной степени. Им все равно, публичный я или частный; они никогда не видели ничего и никого вроде меня и велосипеда раньше, и не хотят упустить единственную возможность на всю жизнь. Они дикие, дикие, эти болгары здесь, в Зариброде. Когда я выхожу, молчание нетерпеливого предвкушения захватывает всю толпу только для того, чтобы разразиться стихийным возгласом восторга трехсот луженых глоток, когда я вскакиваю в седло и уезжаю в Болгарию.

Моя поездка через Сербию, исключая переход Балканы, был очень приятным, и дороги, которые меня приятно удивили, можно сказать, в среднем они были такими же хорошими, как и  в любой другой стране в Европе, за исключением Англии и Франции, хотя по большей части они были шоссейными. В сырую погоду они вряд ли продемонстрировали бы такое преимущество. Мое впечатление о сербском крестьянстве самое благоприятное. Они, очевидно, добросердечные, гостеприимные и вместе с тем патриотичные люди, любящие свою маленькую страну и ценящие их независимость как могут только люди, которые недавно реализовали свою мечту о самоуправлении, и знают, как это ценить. Они даже окрашивают изделия из дерева своих мостов и общественных зданий в национальные цвета.
Я уверен, что сербы добились замечательного прогресса с тех пор, как обрели полную независимость. но,  путешествуя вниз по красивой и плодородной долине Моравы, можно увидеть такие улучшения, что естественно задаться вопросом, куда они могли бы прийти. Некоторые из их методов действительно, казалось бы, указывают на самое прискорбное отсутствие практичности. одним из самых нелепых, на взгляд автора, является возведение небольших длинных сараев, в основном построенных из тяжелых обтесанных деревянных бревен, и толстые плитки домашнего изготовления над обычными деревянными заборами и воротами, чтобы защитить их от непогоды, когда хорошее покрытие из смолы или краски намного лучше отвечает целям сохранения. Эти структуры создают впечатление, что ради экономии пенни, тратится доллар. Каждый крестьянин владеет несколькими акрами земли, и, если он производит что-то выше своих собственных потребностей, он таскает его на рынок в фургоне с волами с грубо обтесанными колесами без шин, и скрип которого может можно  услышать за милю. В настоящее время Сербия полна маленьких владений, самыми неуклюжими орудиями, часто несовершенно изготовленными своими руками и несовершенно сработанными предметами и выковаными на родных наковальнях. Его плуг - это, в основном, суковатая ветка дерева, заостренная железом, достаточная для того, чтобы плуг мог укореняться в почве. Можно было бы подумать, что страна может предложить многообещающее поле для некоторых предприимчивых производителей таких орудий, как мотыги, косы, вилки для сена, маленькие сильные плуги, культиваторы и др.

Эти люди трудолюбивы, особенно женщины.  Я встретил сербскую крестьянку, возвращавшуюся вечером домой после работы в полях, с толстым, тяжелым ребенком, неуклюжей мотыгой, не намного легче, чем  мальчик, глиняным кувшином с водой, и в то же время , с небольшой ручной прялкой с веретеном. екоторые люди спорят о невозможности делать две вещи одновременно. Я не могу сказать, могут ли эти бедные женщины работать мотыгой, смотреть за ребенком и прясть шерсть в одно и то же время весь день, хотя я действительно не должен был бы сильно удивляться, если бы они это сделали.