Покидая тысячелетие. Книга 2. Глава 14

Роман о том, как я социальный статус делал… Все совпадения случайны.
_________________________________________


Кусок рассуждения невозможно называть мышлением, дорогие наши бездари и клоуны, живущие в тени великих и полагающие, что это ваши тени. Кусок – не бытие. Не каждый ещё и тень отбрасывает. Собственный ум, собственный ум! А кто вам сказал, что шевелящаяся масса мяса способна мыслить? На самом деле она изрыгает чужие глупости, полагая, что они принадлежат ей.
Собственным умом обладает только личность, в которой самая середина, то есть то место, где сконцентрирована вся тяжесть её развития, и может образовать собственный ум. Там утяжеляются опыт и знания. Только там ничего чужого и подсмотренного уже не будет, не положено там быть чужому. Это – своё. И оно уже не будет иным, а потому не может сдвинуться в другую точку.
И когда человек будет весь в своей утяжеленной точке, то тогда и может посетить его мысль. Волошин чувствовал, что означает его строка «Быть вспаханной землёй…» в ожидании, когда упадут в неё зёрна мысли. Беда в том, что человек и жизнь никогда не бывают целиком, полностью, но всё время частями и кусками, кусками и частями…

Золотой сентябрь одарял тёплыми днями и ласковым солнцем. Первым делом я отправился в командировку, за неделю проехал по всему каторжному краю.
Радостно добрался до Касьянова. Володя выскочил на крыльцо с карабином и тут же уложил кабанчика, который крутился у корыта. В честь моего приезда. Я стал причиной гибели кабанчика. Но печаль моя была недолгой. Через четыре часа мы уже сидели за шумным столом, где парили на тарелках горы вареного и жареного мяса. На застолье пригласили всю маленькую улицу из пяти семей.
- По такому случаю надо было в тайгу на охоту сбегать, зверя завалить. Но ведь некогда ему, умчится! – Смеялся Володя, кивая на меня.
Плясали и пели казачьи песни до утра! Никто и ни о чём не расспрашивал меня. Кто я, зачем, откуда? Просто знали – Володин друг. Может быть, догадывались, может быть, раньше видели. Никакого предположения, скрадывания. Всё искренне, радостно.
На другой день мы с Володей выпросили ключи от пограничных ворот у майора Красникова и, открыв ворота, дошли до берега Аргуни. На той стороне, в кустах, по-прежнему белел непонятный мне памятник, чуть поодаль от него стояли зимовье и две старинные избы, возле которых как бы готовился куда-то ехать советский ДТ-54, рядом стояли в ряд плуги и бороны.
Иногда показывались люди. До них было метров 350 по прямой.
- Вроде бы на русском говорят, - шепнул мне Касьянов.
- И на монгольском ещё, - ответил я, всматриваясь в бинокль. – Ветер оттуда.
Потом Володя привёл меня на протоку, где росли толстые, морщинистые, вербы и пугала тёмной глубиной вода провала над обрывом.
- Бабская яма называется! – Рассмеялся Володя. – Тут всегда щук уйма. Но сиди, откисай, я пройдусь и сенокос высмотрю.
Хорошо сказал «откисай». Потом я выяснил: он считал, что всё городские должны напариться в деревенской баньке, поваляться по зелёной траве и цветам, поспать на природе, набираясь сил и здоровья. Город, по его мнению, безнадёжно портил человека, в городе человек прокисал. Не согласиться с ним было просто нельзя.
Бросив старый спиннинг, я буквально сразу почувствовал натяг лески. Крутнув пару раз катушку и, поведя в сторону, понял – сидит крупная рыба. Я лихорадочно крутил катушку и не верил самому себе, что тащу огромную щуку. Не морское чудище, речную рыбу.
- Некоторые старики и старухи у нас не едят щуку! – рассмеялся Володя, неслышно подойдя откуда-то сбоку. – Нынче мы много накосили. Не мешало бы ещё пару зародов поставить. Есть хороший участок.
- А почему не едят?
- На затылке у щуки, когда переломишь, крест белый показывается.
- Ерунда какая-то!
- Конечно, - легко согласился Касьянов. – Суеверие. После твоего отъезда на остров тут много было дел. Арестовали несколько воров, дел много завели в милиции. До сих пор расследуют. Чижова то увольняют, то обратно принимают на работу.
- А с тобой как обошлись?
- По-божески! – Рассмеялся Касьянов. – Приехали три начальника по лесному ведомству, составили протоколы, сменили нашего директора, набрали ещё лесников. И укатили. Охраняем.
Высокий, загорелый, он весело оглядывал местность и будто бы любовался мной.
– Бесстрашный ты человек, Борисыч. Народ о тебе много говорит. Если кто-то вздумает теперь по тебе палить, то тут не меньше кавалерийского полка поднимется. Некоторые тебя в глаза не видели, а скажи журналист Азаров, сразу насторожатся, как боевые кони.
- Да, нагрёб я себе на шею. Не говори соседям, что Азаров у вас в гостях.
- Они и без нас поняли. Ты же свой, на тебе написано. Ладно, бери щуку, пойдём. Видишь гору на китайской стороне? Магниткой зовём. Как только там полыхнёт молния, так через несколько минут у нас начинается дождь. Во-во, гляжу, темнеют тучки, жди после обеда ливня!
Радостно говорил Володя на обратном пути. Радостно было и мне. Не понимал я тогда, что через много лет буду страдать и думать об этой радости и этом луге сплошь в цветах и запахах чеснока. Это там, там за колючей проволокой, на третьих воротах второй заставы.
Через два дня, сытый ухой и бесподобными пельменями, я поехал в Акатуй-Зерентуй, где Чижов и вся редакция закатила потрясающее застолье.
- У штольни будем гулять! – Объявил Кеша в коридоре редакции. – По причине прибытия его величества! Он теперь у нас писатель.
Штольней называли вход в гору Крестовка, где было добыто первое серебро Руси в 1676 году. Оттуда Русь явилась миру уже Россией в 1721 году. Образно история выглядела именно так, но Сперанский, спускавшийся в штольню в 1826 году, назвал это место адом. Рассказал я коротко, но под бурные аплодисменты.
- Вот как Виктор Борисович углядел нашу историю! – торжественного провозгласил уже покачивающийся Чижов, встав у самого края пёстрого одеяла и клеёнки, на которых была разложена всякая снедь и водка.
Вокруг самобранки расположилась весело галдящая редакция. Выражения лица каждого и каждой будут преследовать меня всю жизнь. Не будут давать покоя и кости каторжников, которые вымывает дождями каждый год…
Акатуй-Зерентуй отправил меня в город на редакционной машине с кипой новеньких пограничных курток, мешком изюбриного мяса и двумя мешками листового табака, который был дополнен настоящим агрегатом для измельчения листа. В магазинах табака уже не было.
Теперь в «кошаре» крепко пахло настоящим самосадом…

После командировки редактор Петухов известил, вздохнув:
- Слушай, тебя из писательской организации домогаются. Недовольны товарищи писатели. Говорят, новый классик уже месяц болтается в Остроге, а их так и не удостоил посещением.
И вот в пятничный день, прихватив свой чёрный дипломат, отправился я на встречу с острожскими писателями, контора которых находилась в пятиэтажной «этажерке» в трёх кварталах от «кошары». Это было чудо провинциальной архитектуры, действительно, похожее на этажерку невесть каким образом водружённое на железобетонные стойки. Выпирающие балконы и плоская крыша дополняли сходство с конструкцией для книжных полок.
Утром я сходил в сбербанк и снял приличную сумму из трёх тысяч рублей, которые у меня были на сберкнижке. Не собирать же бутылки под окнами «кошары», ведь с острожскими писателями мне придётся и дальше крепить свой социальный статус.

Там Магнитку – магию, колдунью
Осеняют молнии черты,
Чтоб ударил ливень над Аргунью,
Приминая травы и цветы…

Слова возникали легко и свободно. Они ещё не стали событием, тем более – бытием, но претендовали на то, что могут стать и таковыми. Невидимые, они слетались с неведомых мне высей и разворачивали передо мной картины шумящего на берегах Аргуни ливня.
Буйство красок и звуков исчезли разом, как только я вошёл в здание. Массивная входная дверь с огромной ручкой, грохнув, закрылась за мной, и мне сразу же показалось, что под или за коричневую урну шмыгнула серенькая мышь.
Возле лестницы, в будке, сидел мрачный тип и требовал у всех пропуска.
- Никаких писателев не знаю! – Решительно заявил он, водя массивной шеей и головой, заодно и – ручкой по истрёпанному журналу, бегло рассматривая меня.
Этот борец за правду не пропустит.
С трудом выпросив разрешение на один звонок, я набрал номер Острожского отделения Союза писателей России. Взяли сразу, и ласковый голос попросил передать трубку вахтеру. Тот выслушал и недоверчиво кивнул мне: иди!
Сначала я подумал, что попал в Союз композиторов: звучало пианино, и обаятельный, чернявый, мужчина чудным голосом выводил что-то из «Наталки Полтавки». «Ой, оддала мене мати за нелюба замiж» звучало под белым потолком учреждения.
- Владимир Николаевич! Ну ты, выдаёшь сегодня! – галдела толпа.
Толпа была приличная, человек десять сидели в небольшом кабинете, превращённом в камерный зал.
Мужчина, закрыл крышку клавиш пианино и повернулся к слушателям.
- Под хорошее вино можно и спеть недурно!
Он увидел меня и приветливо, даже обрадованно, воскликнул, будто знал меня всегда:
- А вот и Азаров. Явился к собратьям. А мы тут ему уже рекомендации в Союз писателей пишем. Здравствуй…
- Виктор Борисович.
- Здравствуй, Виктор Борисович! Слышали, слышали. Все писатели Байкальского региона наслышаны. Труба Баржанского гремит повсюду!
Тут толпа сдвинулась, всколыхнулась и сразу стало шумно.
В общем, очень быстро я перезнакомился со всеми.
Владимир Николаевич Кучеренко, напоминающий симпатичного украинского парубка в пожилом возрасте, оказался ответственным секретарем отделения Союза писателей, высокий и смуглый поэт с аккуратной бородкой, которого все звали Гришей – его заместителем. Были здесь и литературные консультанты, и просто писатели, которые делились на членов, не членов, старых и молодых. При этом старые, как правило, все оказывались членами и могли быть намного моложе молодых, не членов. Некоторым молодым перевалило за шестьдесят. Все не члены входили в странное объединение с манящим названием «Надежда». Видимо, должны были пожизненно надеяться на что-то…
Разобрался в иерархии я с толком и расстановкой, к тому же  имена родственников и писателей Байкальска не прошла даром.
- Мы уже неделю обсуждаем твою рукопись! Дельную ты вещь написал! – Заявил мне самый маститый из них.
Это был массивный девяностолетний старик, которого с двух сторон поддерживали хилые молодые писатели, вскормленные на бюджетных меню городских детсадов и школ.
- Сегодня Николаич принес четверть наливки, посылкой получил из Киева. Угостил всех. Навеяло на него. – Разъяснил мне Гриша, с которым мы почему-то подружились сразу. – В общем, решаем издавать твою рукопись. Надо заявку подавать в Восточно-Сибирское.
- Зачем? – Удивился я, принимая из чьих-то рук маленький стаканчик с наливкой. – Другое дело, если бы у вас за стеной грохотали печатные машины, работали наборные и переплетные цеха. Но ведь у вас ничего нет. Нет же?
- Нет, конечно, - печально согласился Владимир Николаевич.
- А у меня есть договор на издание. Вот, посмотрите.
После такого манёвра я извлёк из дипломата договор, который тут же пошёл гулять по рукам толпы.
- Ни фига себе наш новый классик заключил договорчик, по 500 рэ за печатный лист. Из наших ещё никто так выгодно не заключал.
- Баржанского работа!
- Гляди-ка, вне плана издание. Уже в этом году.
- А я восьмой год жду, дважды обошли, Пашка, сволочь и Устин-деревенщик.
- Молодой, да ранний. Проставляться-то будет?
Какие быстрые, однако, писатели. За что мне им проставляться? Я и без этого собирался осуществить давно заготовленный план.
- Что тут обсуждать, мужики! Приглашаю всех в кабак. Гриша, можно по звонку заказать большой стол на… - Я быстро подсчитал толпу, - на 15 человек.
- Погоди, погоди, с тобой нас ровно двенадцать человек набирается. – Гриша уже включился в процесс и что-то быстро чертил в блокноте, успевая набирать номер телефона.
- Пусть три запасных места будет.
- Ого, вот это размах! Сразу видно из приисков прибыл!
- Алё, алё, это «Янтарный», нам стол на пятнадцать мест в малом зале. Писатели. Спиртное? А вы где непьющих писателей встречали? Витька, сколько спиртного?
- По бутылке на брата, а пива по два! Рыбу, рыбу закажи побольше.
- Да он, прямо как из национального округа прибыл! – Галдели вокруг меня. - Бай, настоящий бай! В такое время, в такое время…
- А мы краснобаи!
- Так толпой и повалим по всей ширине улицы?
- И четыре такси к этажерке, Гриша.
- Один Овчаренко три места занимает.
- А кто у нас Овчаренко?
- Бюро пропаганды художественной литературы заведует.
- Гриша, пять такси. Один для Овчаренко и меня.
- Это мы мигом!
Какая здесь может быть утяжеленная точка, где соберётся опыт бытия и жития человека, превращаясь в собственный ум, ждущий появления мысли? Тут, видимо, выше таких точек размышляют.

Чтобы ударил ливень над Аргунью,
Приминая травы и цветы…

Сегодня утром Петухов сказал мне, что его вызывали в контору госбезопасности. Случилось что-то невероятное: с меня снимали отметку СОЭ – социально-опасного элемента! Либо, действительно есть на земле справедливость, либо затевается что-то очень нехорошее со страной и всеми нами.
Нас всех освобождают от каких-либо обязательств? Я должен был радоваться, но вместо этого тревожился.
Время покажет. А пока водрузим знамя социального статуса над дымящимися осколками прошлой жизни…
- Такси прибыли!
Когда я спускался вниз, ведя за собой толпу солидных и галдящих мужчин, мрачный вахтёр встал и вытянулся в подобострастном ожидании…

Продолжение следует.

Иллюстрация: вход в штольню, где было добыто первое серебро России.