КАК ЭТО БЫЛО

 
               
       Это рассказ моего отца, солдата Токунова Ивана Григорьевича,   о войне и ее неприглядной стороне, в частности, о плене у немцев, где он провел долгих 4 года. Это уникальные и жуткие  свидетельства очевидца. Удивляешься, как человек может выжить  в таких ситуациях?
        Все это я записал в Уфе в 1990 году на аудио, когда ему было 84 года. А родился он в 1906 году.   Умер 12 февраля 2003 года на 97 году жизни.   
      В 2017 году я решил все изложить текстом и немного отредактировать. И вот ниже его воспоминания.

                1.ВОЙНА

         Взяли меня на фронт по мобилизации в августе 1941 года и сразу отправили на Белорусский фронт на передовую. Предварительное обучение мы не проходили. По дороге, когда мы ехали на фронт выдавали нам, где сапоги, где ремень, где брюки… А потом дали винтовки и  то не всем, говорят: «На фронте найдете, их там валяется до черта!» Вместе со мной ехало еще 3 земляка – Минаев, Григорьев, а третьего я забыл.  Питались  и вообще держались вместе.
 
     Было такое время, когда немец наступал, и никакого фронта и не было, и мы и сами не знали, где мы находимся, и как идет война. Информации никакой не было. Приехали мы на станцию Ворожея. Маме я отправил свою штатскую одежду, и полностью переоделись в военную форму. Заняли мы оборону. Меня назначили связистом в связь батальона.

       Через 2 дня мы пошли в первый бой отбивать от немцев деревню. Один из моих товарищей (Григорьев) попал в связь роты, а второй, Минаев,   тоже в связь батальона. Во время боя мы сидели в окопе вместе  с командиром батальона. Григорьев несколько раз прибегал с докладом к командиру батальона о ходе боя, а потом его убило.

       Я видел, как на наш окоп бежит один боец по виду национал. Командир кричит ему: «Стой, иди назад! Назад, бегом!» и достает пистолет.  А он: «Страшно, товарищ командир!» И не поворачивает назад, тогда командир батальона стреляет в него. А тут Григорьев прибежал с докладом и командир говорит: «Добей его!» И тот добил. Ничего не поделаешь, война!

      Деревню мы не заняли, много было наших убитых и раненых. Отступили. А на другой день пошли немцы, окружили нас и загнали в большое болото. Мой товарищ Минаев был ранен. И мы кинулись по болоту кто - куда. Вышли мы на сухое место уже ночью. Что делать, кругом лес, командиров не видно.

      Легли спать. Утром встали и не знаем куда идти, где наши, в какой стороне? Набрели на дом лесника, вышла хозяйка, Мы голодные, но она нам, спасибо, вынесла крынку молока, хлеба. Хозяйка говорит: «Немцы в той стороне, наши, вроде бы, в той».

             2. ПЛЕН

       Пошли к нашим. Вышли на поляну и вдруг выезжает машина с немцами. Человек 7 их было. Немцы нам: «Ком, ком!» - подходим. А что делать? Они заставили бросить нас винтовки. Немцы приехали в лес за бревнами и заставили нас грузить бревна на машину. А потом они сдали нас в лагерь. Смотрю, а там наших солдат уйма. Увидел Замшевского, земляка, с которым вместе ехали на фронт. Он тоже попал в плен, как и я.

       Ну, ладно. У меня был хороший ремень на поясе. Вдруг подходит ко мне рыжий коренастый немец, берет меня за ремень. Понравился ему ремень мой. Я хватаю его за руки и не отдаю ремень, а он бац меня по щеке и отобрал ремень. Я же подневольный, пленный!

       Потом нас выстроили по 6 человек в ряд и большой колонной, наверное, человек в 1000 куда-то погнали, Колонна растянулась, примерно, на полкилометра. Идем, вокруг конвоиры с собаками. День прошли, не кормят. Голодные. Загнали нас в свинарник. Утром  опять не кормят и погнали. Белорусы бросают нам яблоки, а где поймаешь в такой голодной ораве? Кому они достанутся? Хватаем, а нас конвоиры бьют. Кто не может идти, отстает, тех пристреливают.

       Пригнали в Гомель, загнали в бараки, не кормят, хоть траву ешь! Погнали дальше в Бобруйск. Загнали нас в бывшие артиллерийские ангары. Мы с Замшевскими держимся вместе. А у него оказывается язва желудка, а мы едим, что попало, лишь бы желудок набить. Хоть кости гложи, как собака! Через 2 дня нас стали кормить баландой - вода с плавающими зернышками проса. Жуешь, жуешь его, а на зубах одна шелуха.

       Раз подзывает меня  и нескольких еще пленных к себе немец, машет рукой, идем, мол со мной. Пошли, идем по улице, куда не знаем. А привел он нас чистить конюшни, где стояли наши племенные кобылы. Там было еще немцев человек 5. Смотрим, они жрут наши шпроты - были такие банки полукруглые продолговатые, открывают их ножами и лопают. А мы на тачках вывозим навоз.

       Я смотрю, а недалеко растет картошка, и думаю, будь, что будет! Взял я вещь мешок, а он всегда со мной был, и давай выкапывать картошку прямо руками и ногтями выгребать. Набрал мешок, притащил и снова начал работать. А потом и  другие наши пошли за картошкой. Очистили мы конюшню от навоза и нас снова погнали в лагерь, но немцы картошку  у нас не отобрали.

      А в лагере давай скорее варить картошку. Набрали немного досок и развели небольшой костер. Варил Замшевский, а я охранял картошку. Варили немного, из расчета по 3 картофелины на брата. Варили втихаря, воровски, боялись, что  нападут на нас и отберут картошку, вокруг же все голодные! А когда спать ложились, то лямки от вещмешка с картошкой просовывали в руки, чтобы не украли. Варили понемногу, раз в сутки, чтобы надольше хватило

                3. В ГЛУБОКОМ

        Через пару недель нас погнали дальше в Глубокое. Во время перегона в Глубокое я пытался бежать. Бродили по лесу вдвоем с товарищем, набрели на деревню, залегли на сеновале. Скоро нас хозяева обнаружили, но оказались хорошими людьми, накормили нас. Мы спросили хозяев, где фронт. Они говорят и там и там, немец прет, уже под Москвой. Мы с товарищем разошлись. Иду я один по лесу, вдруг немец: «Хальт! Партизан?!»  -  я мотаю головой, он видит, что я в шинели. Обыскал он меня, и я опять попал в тот же лагерь в Глубоком.

      Второй раз я бежал, когда был в лагере в  Глубоком. Почему я решил бежать? Потому что окреп немного, и силы появились. Дело в том, что один из нашей артели, здоровый такой хохол,  в лес вязать веники ходил, конечно, под охраной. А там вокруг были хутора, в которых можно было за продукты менять сапоги, шинели, что придется.  Этот  хохол как то ко мне относился хорошо и делился со мной продуктами. Я ему тоже дал шинель свою на обмен. А шинелей было много, умирали люди, а вещи оставались. Так вот мне  и перепадало и сало, и масло и хлеб. А за это я охранял его продукты, когда он уходил на работу. Так я и окреп. И убежало нас несколько человек.

        Попали мы к партизанам. Они нас приняли хорошо, поверили и накормили. А через некоторое время пошли мы в составе группы взрывать полотно железной дороги. Мы, конечно, были в роли подручных, а были минеры, специально подготовленные люди. Пошли, и нарвались мы на засаду немцев. Была темная ночь. Началась стрельба, и нас окружили и попали в плен. Завели в сарай, а наутро повели куда-то.

       Я чувствую, дело идет к расстрелу. Конвой был спереди и сзади, а сбоку на наше счастье конвоя не было. Я рядом товарищу говорю: «Как будет лесок, то ты в одну сторону, а я в другую». Вот и лесок. Я ему – бежим! И мы побежали. Немцы не ожидали.  Началась стрельба по нас из автоматов. Второго может быть и убили, не знаю. А я бегу, пули бжик - бжик. Бегу  все дальше и дальше от этого места.

        Всю ночь бежал. Пришел в деревню, нашел сеновал и спать. А утром меня обнаружили. Кто такой? Я бежал из плена, говорю, покормите хоть меня. Они меня накормили – суп, хлеб, молоко. Они говорят, у нас оставаться нельзя,  в деревне немцы. Опасно! Я мог подвести хозяев. Спрашиваю, где наши? А они, черт, его знает! И я ушел в лес. Шел долго, устал.  Иду по дороге. Вдруг навстречу немец – «Хальт!». Остановился. Спрашивает – партизан. А на мне шинель и обмундирование армейское.  И меня снова сдали в  лагерь.

        Не знаю, было ли это в Белоруссии, но народ там был какой-то другой, как поляки. Там был монастырь, подогнали нас к стенам монастыря, вокруг огородили колючей проволокой, там и стали жить, если это можно назвать жизнью! Правда, стали кормить  - тоже баланда  и на 8 человек стали давать буханку хлеба. Получать хлеб шли так. Восемь человек крепко сцеплялись руками друг за друга, получали буханку и тут же ее передавали нашему человеку в центр, а вокруг защитой выстраивались. А иначе нападали, пытаясь отобрать хлеб. При этом эта буханка раздиралась на крошки под ноги дерущихся и ничего никому  и не доставалось.
 
       Стало холоднее, и люди начали  рыть ямы в земле, чтобы хоть укрыться от ветра. А некоторые стали делать и подкопы в сторону, в виде нор. Конечно, там было намного теплее, чем в простой яме, но опаснее. Дело в том, что грунт был  песчаник, слабый и через некоторое время такой подкоп обрушался, и люди погибали, так как были слабые и вылезти из -  под обвала не могли. Но мы, четверо, такого подкопа не делали, а вырыли просто яму глубиной метра 1,5. Причем копать приходилось, чем попало – котелками, руками, обломками досок.

        В этой яме и спали. Причем спали так – две шинели клали на ноги, а две на грудь, и, например, сегодня я сплю первым с краю, вторую ночь я уже второй, третью – третий, а четвертую снова с краю. В середине теплее, а с краю один бок мерзнет. Причем устал один бок, спишь то ведь не на перине, твердая земля под тобой, и кто-то время от времени командует, ребята поворачиваемся на другой бок. И все вместе поворачиваемся. Вот так и коротали ночь!

          А ночью немцы над головами стреляли из пулеметов – над головой только пули свистели -дзинь! А люди в подкопах стали погибать. Погибали больше не от голода, а от того, что засыпало обрушившейся породой. К  колючей проволоке близко подойти нельзя было, тут же стреляют.

        В январе стало совсем холодно и нас перевели в монастырь. Разместили нас в кельях метров по 15. В такой келье помещалось человек по 25. Сделали нары. Наверху на нарах  было спать теплее, но опаснее. По ночам немцы стреляли трассирующими пулями по окнам келий.

          Ночью захочешь пописать, выходишь в коридор, а он заполнен весь трупами умерших. Мертвых из келий выносили в коридор. И вот в темноте идешь и щупаешь ногами, держась за стенку, куда ступить ногой. А свободного места, куда можно было бы ступить нет, весь пол заполнен трупами. Надо не попасть на живот покойнику, а то упадешь и не встанешь. Сил то уже нет. Стараешься ступить на голову или грудь, там опора надежнее для ноги. На улицу выйти нельзя, убьют, поэтому нужду справляли около дверей.

        А утром очищали от покойников коридор, за руки за ноги и выносили их во двор. Подъезжали подводы раза по 3 в день, подвод по 20. Немцы заставляли это делать местное население. Грузят мертвых на подводы, закрывают рогожами  и увозят в ямы. Умирать в это время стало очень много, по нескольку сотен в день. В начале нас было 19 тыс. человек, а осталось в конце только 900 человек. Умер и мой земляк Замшевский. Вшей было уйма, мы же грязные были. У нас нижние рубашки по цвету не отличались от земли. Я тоже заболел – слабость, голова кружится, встать не могу, но потом как-то оклемался.

         Пробыли в этом лагере мы с октября по март. Один раз приходит переводчик и говорит, кто хочет в Германию? Думаю, что делать? Тут голод и смерть, сдохнешь, и решил, что надо ехать в Германию. Согласились почти все, может быть осталось человек 50. Вымыли нас в бане, но белья чистого не давали. Хлеба дали по полбулки на брата, мы его конечно сразу съели. На второй день уже дали по булке хлеба. Потом выстроили нас по  4 человека и погнали  грузиться в железнодорожные вагоны. Погрузили нас в товарный вагон, человек по 40, но спать можно было, на полу  была солома.

                4. В ГЕРМАНИИ

        Приехали мы в город Цаганай. Там был лагерь. Живем несколько дней, кормят баландой и дают немного хлеба. Вымыли в бане.

       Мылись так: с одной стороны заходишь, моешься под душем, потом с другой стороны  дали одежду с маркой «SU», то есть советский узник. Метки такие были и на пилотке, и на спине, и на брюках. Одежда была старая, но чистая. В качестве обуви выдали деревянные колодки и короткие обмотки, в которые нельзя было завернуть ногу. Поэтому стали подтачивать колодки под свою ногу. А в качестве обмотки я достал шинель и выкроил  себе хорошие длинные обмотки по колено. Колодки стали крепить к ноге ремешками. В общем, стали делать так, чтобы носить это можно было.

             Пробыли мы почти 2 недели и потом стали приспосабливать нас к работам. Кого, по 5-6 человек, направили на сельхозработы, Потом меня вместе с 300-ми человек отобрали отдельно. Ну, думаю, это не к крестьянам, туда столько не возьмут. Нас погрузили в вагон и отвезли в город Кассель на завод, на котором делали пушки, танки, паровозы. Разместили нас в 2 бараках, койки в 2 этажа, матрасы и подушки соломенные.

           Комендант был суровый, низенький такой.  Потом дней через 5 погнали нас на завод. В начале, мы работали в качестве подсобных рабочих на строительстве дополнительных цехов – копали котлованы под фундаменты, занимались цементными работами. Кругом была охрана. Потом стали спрашивать, у кого какая специальность.

         А меня определили учиться на сварщика. Дали нам металлические доски и стали учиться варить. А дело это тонкое. То электрод далеко от доски – не варит, то близко и электрод пристает к доске. А тут еще газ выделяется, и постоянно дышишь им. Ну, думаю, это мне не подходит.

         Потом приходит один немец и спрашивает, кто хочет работать на кране? Я тут же согласился. И стал учиться на крановщика. Кранов разных было много, штук 20. Меня стали обучать на кране с двумя тележками, и я как то сразу быстро стал работать самостоятельно, освоился.  При работе надо было быть очень внимательным, чтобы цепями не сбить какое-нибудь оборудование.  Сидишь на верхотуре и глядишь. Немец снизу командует, что делать, какую деталь куда перебросить – на сверловку, на разметку или другие какие работы.

        Как - то раз я забыл убрать одну тележку и  свернул с места тендер паровоза. Я почувствовал и сразу дал задний ход. Вижу дело плохо. Был конец рабочего дня, и я поставил кран на свое место. А сам, думаю, мне влетит. На второй день увидели непорядок и мне снизу машут кулаками: «Ты это сделал?» А я в ответ машу головой, что не я. Дали мне снизу команду поставить тендер на место. Что я и сделал. Так дело и закончилось для меня без наказания.
 
        В Касселе, я таким, образом пробыл 2,5 года. К нам в бараке часто заходил один наш пленный, бывший офицер из Свердловска. Он закончил Политехнический институт в Свердловске. Он получал газеты (там печатали для пленных, да и со стороны перепадала информация) и нам рассказывал, где фронт, какая обстановка. Высокий такой был и умный. Звали его Володя.

       И я решил бежать. А тут коменданты менялись постоянно, и последний комендант был такой хороший, играл с нашими даже в карты. Стали послабже держать и нас несколько человек убежало. Идем, деревни там часто и лесу много, в основном  посадки. Шли, питались печеной картошкой, выкапывали в полях.  И нарвались на немцев. Немцы всякие были. Были фашисты, а были нормальные люди. И нас снова сдали в лагерь.

         Вот один был у нас немец, сам курит, а окурок никогда пленному не даст – затопчет ногой! Высокий такой, пучеглазый. И мы его звали «крокодил». А другие, делились остатками своего обеда с пленными, картошку приносили. Мне на кране, правда, ничего не доставалось, а сварщикам нашим перепадало.

        А тут американцы стали регулярно бомбить, как ночь, так «Алярма», тревога значит. Потом стали и днем бомбить, улетают за Кассель, разворачиваются  и бомбят. В начале нас в бункер отправляли, а потом охрана при налетах разбегалась, кто - куда и мы перестали прятаться. Ляжешь на спину и смотришь в небо. Если самолеты пролетают дальше, то бомбить нас не будут – летят других бомбить. А если разворачиваются, то  сейчас  нас будут бомбить. Видно, как отрывается бомба от самолета. В начале  ее видно, а потом она набирает скорость и исчезает из поля зрения. А самолеты пикируют и бросают бомбы. Разбомбили  крышу завода, но тут же заделали и снова  в работу.

      К этому времени нас перевели на другой завод к тому же хозяину. Звали его Хейншель. На новом месте я тоже работал на кране.

         Днем стали бомбить постоянно. Раздается сирена и все кто - куда. Один раз я убежал при бомбежке и попал в сад, забор низенький и перескочить его не было труда. А там яблоки, нарвал я, сколько можно, и сам поел от души. А немцев кругом не было, все в бункере. Но от яблок мне стало плохо, еле пришел на завод после бомбежки, тошнит, слабость. Конвойный видит, что мне плохо, меня на тачку и  в барак –«Кран, кран» –больной. 

       А потом меня поместили в лазарет. Он был международный и там, в основном, медперсонал был французский. Положили меня на чистую койку с белыми простынями и на следующую ночь я ожил. Сразу - то у меня температура была высокая. Француз замерил и покачал головой. Дают таблетки, и температура у меня стала снижаться.

        Я ожил, а уходить из лазарета не хочется. Что делать? Надо температуру нагонять. Поставят мне градусник, уйдет француз, а я начинаю тереть термометр об одеяло. Смотрю уже 40, ну, думаю, хватит и опять термометр под мышку. Француз смотрит, качает головой, говорит: «У….У!». Сомневается, лоб-то не горячий. Так прошла неделя. Француз посмотрит, плечами жмет. А кормили хорошо –суп гороховый или бобовый, кофе. Да и спокойно.

       Однажды стали бомбить наш лазарет, мы конечно, кто мог разбежались, а лазарет разбомбили, бомба прошла через все 3 этажа. Мы после бомбежки подошли, нам говорят, сидите, ждите. Нас погрузили на машину и за 15 км отвезли в лазарет в лес. А там были врачами уже русские. Рядом был сад какого-то помещика, и мы лазили туда за яблоками.

        Пролежал я, наверное, дней 25. В головах кровати таблица, на которой вывешивают показания твоей температуры. Немцы то дураки, смотрят на записи – температура у меня высокая. А тут русские врачи, сразу поняли, что я мухлюю и говорят мне: «Ну, хватит, ты ведь давно уже филонишь, а то ведь расстрелять могут!». И меня выписали из лазарета и отправили в тот же лагерь.
 
       Когда  я был в Касселе, то мы подрабатывали, делали кольца. Кольца делали из  хромоникелевого сплава. А материал воровали на заводе, где работали. У нас были разные умельцы. Кто мог разрезать материал на узкие полоски, кто умел их скручивать  в кольцо, кто сваривать, а кто обрабатывать поверхность колец напильниками, наждачной шкуркой. Были и которые могли выгравировать на поверхности инициалы или какие – нибудь фигурки. Мы все крали с завода – и тисочки маленькие, и  маленькие напильнички, и наждачную шкурку  и т.д.

         Изготовленные кольца меняли пленным французам, бельгийцам, полякам. Меняли конечно за различные продукты, за хлеб. Довольно часто заказывали нам изготовить кольца и немцы. За одно кольцо можно было получить булку хлеба. Кстати, пленные других национальностей жили легче – им помогал Красный крест, а нам никто не помогал. Сталин сказал – у меня нет пленных, у меня есть только предатели и я им помогать не буду.

       Как - то раз один молодой немец лет 16, наверное, заказал мне 2 кольца за 2 булки хлеба. И дает мне бумажку  с инициалами, которые надо выгравировать на кольцах. По немецки –«арютин» -кольцо. Я говорю –«Гут» и через 2 дня, как договорились, приношу ему 2 кольца. Кольца он забрал, а хлеба нет – завтра говорит.  И так несколько дней. Я разозлился и как дам ему  в морду, он заорал. Сбежала охрана, и меня забрали. Его  спрашивают за что бил, а он молчит.  И увели меня  с завода.

        Меня в сопровождении  конвоира увезли в город Франкфурт на Майне и посадили в тюрьму. Ну, думаю, дело плохо. Дней через 10 меня вызывают на допрос. Переводчик спрашивает – зачем я бил немца.  Я все рассказал, что он меня обманул и что ждал хлеба от него 4 дня. А в Германии за обман строго.   И после допроса меня опять отправили в свой лагерь. Не наказали.

      Был и еще один случай, которому я был свидетель. Немец шофер договорился с пленным за часы принести 3 булки хлеба и обманул. А наши взяли и рассказали конвою. Так конвой, как загнали этого немца в угол и как стали его лупить – ты Германию позоришь, обманываешь – обещал, а не выполнил. На другой же день он привез хлеб.

                5.ЕЩЕ ПОБЕГИ

       В лагере стало спокойнее, при налетах нас уже никто не охраняет, и решили мы человек 5-6 бежать. Тем более чувствовалось, что фронт приближается со стороны запада, где наступали американцы. Убежали мы, и зашли в  одну деревню попросить поесть. А немец сдал нас коменданту и нас направили в лагерь «Дора». В этом лагере немцы делали свои ракеты ФАУ-1 и ФАУ-2. Ракеты делали в подземелье, глубоко в туннелях. Там работало много пленных, но их наружу не выпускали, там они и жили. А нас поставили в каменоломни, ломать камень, этим мы и занимались. Американцы все ближе, мы слышим канонаду орудийную.

        Потом нас погнали в округ Галле. Пошел слух, что нас собираются расстрелять. Потом стало известно, что всех пленных, которые работали в лагере  «Дора» расстреляли.
 
        А мы человек 6-7, решили убежать, хоть какая-то надежда есть выжить, а не идти как баранам на расстрел. И ночью убежали в лес, ночевали там. Варили картошку в котелках. Воды то не было, поэтому котелок сверху закрывали портянками (крышек от котелков  тоже не было), чтобы как то образовывался пар. Так полусырую и ели. А костерок разжигали небольшой, чтобы дымом не выдать себя, разгоняли дым руками.
 
        Пошли дальше, навстречу американцам. Но боимся, кругом же немцев еще много, наткнешься и тебе хана. Идем в лесу по дороге и наткнулись на немецких зенитчиков. Мы правильно поступили, что не стали убегать, они бы нас перестреляли, как кур. А идем прямо на них, они видят, что пленные, на нас же везде нашито «SU» и говорим, что отстали от колонны. Немцы говорят, там ваша колонна. Ну, мы вроде бы и пошли в том направлении, а потом раз и в лесу скрылись и легли спать.

       Ночью слышим снаряды рвутся уже близко, пошли ближе к деревне, а на краю стоят большие весы для взвешивания скота и они в виде сарая. Мы туда и спрятались под весы, там такое углубление было. Картошка была, наварили ее. Наблюдаем через щели в досках и видим, что немцы эвакуируются, уходят. А там пошли  и воинские части, отступают.  У нас немного дымил костерок, на котором варили картошку, и немцы его заметили. И давай стрелять из автоматов. А у нас один  кашлем мучился, кашляет и кашляет. Мы его давай укрывать, чем попало, а кашель не проходит. Ну, думаем, так нас всех под этими весами и убьют. Мы даже хотели его задушить. Но немцы быстро ушли, отступали они, не до нас было им.

                6. У АМЕРИКАНЦЕВ

       И стало светать, весна, тихо кругом стало. Потом смотрим, танк едет по улице, но фашистских крестов не видно. А немцы укрепились на горе. Не знаем, что делать, а потом будь, что будет, вылезли и подбежали к танку. Смотрим американцы, а они нам стали жать руки - «Руссишь!» Мы говорим, что кушать хотим. Они нам достали большой пакет, и мы с ним снова под сарай. Смотрим, а в пакете чего только нет – сигареты, печенье, хлеб, консервы разные. В общем, богатство целое!

      Наелись и пошли в деревню, а американец машет нам, стреляют мол, не ходите. А нам все равно, мы рады, что свободны!  А от пакета  с продуктами ничего не осталось. Мы подошли к американской солдатской кухне, а они какао наливают. Выпьешь, опять подходишь. Наелись до отвала, теперь надо переодеться, мы же до сих пор в арестантской одежде!  И пошли мы по домам за одеждой. Смотрим, а навстречу идет  татарин из наших во фраке и в цилиндре. Ну и мы пошли, дома не закрыты, замков нет. Дома пустые, все убежали.

     Я зашел в один дом, снял колодки, примерил ботинки. Открыл шифоньер, смотрю, костюм висит не новый, но хороший. В общем оделся. Бросил пилотку, одел кепку.

       Пробыли мы там дня 2, а потом американцы говорят – идите за 4 км, там сбор всех военнопленных. А фронт рядом. Идем по лесу, слышим недалеко пулемет трещит, думаем тут страшно идти и обошли мы это место опасное. Пришли на место сбора, собирали всех в школе. А потом повезли нас в Дору, откуда мы бежали. Вот и знакомый крематорий стоит.  Распределили нас по баракам по национальностям – чехи, поляки, французы. Бараков было около 60.

       Кормили хорошо – суп, мясо. Но нам все надоело. Нас собралась группа человек в 18. Был старший.  В 1,5 км от нас была большая деревня. И вот старший направляет человек по 2-3, кого за мукой, кого за мясом, кого за водкой. И вот шли в деревню и брали у немцев бесплатно. Немцы давали  безо всякого, а иногда, и спрашивать не у кого было – почти все убежали.

       Русский человек заелся, да и свобода пьянит голову. Вот занимались по сути дела мародерством. Ну, вот артелью делали пельмени  или еще что - нибудь повкуснее солдатской кухни. Пельмени делали большие, как пирожки. Да и выпить хотелось.  Там был  завод по производству вина, а  в подвалах стояли огромные бочки выдержанного вина. Смотришь, а там написано какое вино и какого года производства. А наш брат хулиганил - кто топором пробьет бочку, и вино хлещет, кто краны все пооткрывает.  Наливали вино во что попало: и в кружку, и в котелок, и в пилотку.  Иногда к нам пьянствовать на джипах приезжали американские негры. Они напьются, оставят свое оружие, на джип и уехали. А на другой день приедут забирать свое оружие.

       Один раз идем по улице, нагруженные едой, а навстречу американский офицер – руки вверх, кричит. Мы опупели, союзник же! Но видим он не шутит, а достает пистолет. Обыскал нас всех и отпустил. Дело в том, что у многих наших были пистолеты и, наверное, кто-то стал хулиганить. Вот американцы и построжели. Все-таки была прифронтовая полоса.

       Там нас продержали около месяца, а потом стали отправлять на родину. Многим из наших предлагали вступить в американскую армию. И таких было много, кто соглашался, особенно молодые, у которых в России не было семей и их ничего не связывало. Встречали мы среди американских солдат и русских, которые сами или их родители уехали когда-то в Америку.

       Нас стали формировать для отправки на родину. Я в первые партии не попал, а где-то в 3 или 4-ю попал. Отправляли нас на поездах.

                7. У СВОИХ

      Приехали мы на Эльбу, с восточной стороны наши, а с западной - американцы. Строили по 4 человека и шли через мост на восточную сторону. Наши нас приняли, накормили, ночевали мы прямо в поле. Весна была, тепло. А утром построили в колонну по 4 человек и погнали уже пешком на Берлин.

        На привалах встречались с русским солдатами, им было интересно как, там в плену и как американцы. А мы искали земляков, и нам тоже было интересно. В одном месте я нашим солдатам передал Вам письмо. У нас же связи не было, а у них полевая почта и попросил солдат обязательно переслать письмо, а то мои родные ничего не знают обо мне целых 4 года! А в Берлине я получил от Вас письмо – «Токунов, тебе письмо!»  Я читаю, вы живы, слава богу, смотрю фотографию, которую вы мне прислали. Вы  худые такие, кожа да кости. Я так обрадовался этому письму! (И тут он разрыдался. Я тоже плачу, когда слушаю это место).

                8.ФИЛЬТРАЦИЯ

          Нас сразу после американцев сформировали в полк – разбили поротно, по взводам. Были у нас и командиры подразделений.  И повезли нас на поезде куда-то, ничего неизвестно. Нас было много, человек, наверное, около тысячи. 

       Я, правда, как то подружился с комиссаром нашего полка.  Он был сам с Урала и  рассказал, что везут нас на северный Урал, в г. Карпинск. Приехали в Карпинск, нас выстроили и опросили, у кого какая специальность. Распределили кого - куда. Я попал и еще человек 300 от Карпинска  в бараки в 7 км от города. Бараки стояли посреди тайги. Спали на нарах, кормили, но неважно. Меня распределили на угольный разрез. Я попал на отвалы горной породы. Пришлось из вагонов очищать, вскрытую с угольных пластов пустую породу.
 
        Работа тяжелая, вижу, что такая работа для меня не пойдет. А тут предложили, кто хочет работать взрывником? Я и согласился. Учили нас на взрывника недели 2,5. На учебу каждый день  ходил пешком в Карпинск за 7 км. Сдал экзамены, получил удостоверение взрывника.

        И стал работать взрывником на угольном разрезе. Работа легкая, но опасная. Зарядил 5-7 зарядов и не все запомнил, где они расположены. А бикфордов шнур всего 40 см длиной и горит он примерно 1 мин. Может убить и комнепадом.  Понял, что это тоже работа ерунда. Я пришел к начальнику и говорю - я же работал завскладом, поставь меня  на склад взрывчатки. И он меня назначил завскладом взрывчатки. У меня была там печурка.

      А потом вы с мамой приехали ко мне. Ты учился тогда  в 5 классе. Учиться надо было в городе за 7 км и, конечно, ходить ты в школу с нашего барака не смог бы. Особенно в зимнее время. Мама нашла тебе жилье и  неделю ты там жил. Для питания тебе отдавали свой паек, а сами как - нибудь питались. Тебя конечно на квартире объедали.

         Наступала весна, чувствую, что дальше так жить было нельзя. Пошел к директору и говорю, что такое положение, сын учится и ходить в школу он не может. Дайте мне жилье в Карпинске. Он согласился, и выделили нам  в бараке комнатушку метров 6 и без окна. Я снова к директору – вы, что издеваетесь над нами, даже за колючей проволокой есть свет! А он: «А что жить можно. У меня комнаты для тебя нет, не хочешь, увольняйся». Я скорее домой к маме посоветоваться! Уезжать то  мне в чем? На мне же все казенное одето – и валенки, и телогрейка и брюки. И денег у нас нет. Хорошо мама фуфайки вязала, тем немного и жили. Ну, решили надо срочно уезжать. Написал я заявление, мне его подписали и я уволился. А вообще- то нашего брата не увольняли, я первый уволился.

        (Кстати.  ему выдали Справку о том, что он прошел фильтрацию и она  у меня сохранилась. Исторический документ о нравах сталинизма).